Гербарий из незабудок Часть 1.

                                                                   1. ПИЧУГА


Я всегда спешила, всегда торопилась. С самого первого дня. Да нет, даже раньше ещё. Потому, наверное, и родилась недоношенной.
Была я настолько мала и слаба, что прикладывание меня к груди ничего не дало и через несколько дней у мамы перегорело молоко. Бутылочку я тоже не брала и вес мой, и без того невеликий, таял просто на глазах. Врачи не особенно надеялись. Видимо, у них были на то основания. Тогда молоденькие медсёстры придумали поить меня из чайной ложечки. И получилось!  За то и прозвали Пичугой. Дело так хорошо пошло на лад, что через неделю я уже пила из стакана и стали поговаривать о выписке. 
Вот удивительная штука жизнь, всё же. Бывает, рождается человек хилым, но с такой неукротимой жаждой жизни, с такой страстью к ней, что сама судьба отступает — живи, мол.
А бывает и наоборот.



                 
                                                                   2. БОЖЬЯ ВОЛЯ

"Боже, твоя волюшка!" — всплеснула руками двоюродная бабушка, взглянув на меня. Дородная, под два метра ростом, в могучую Кожевятовскую породу, она положила меня к себе на ладонь и мои ноги едва с неё свисали. "Валька, —  вздохнула она, — "да таких детей не бывает."  И сокрушённо поглядела на маму.  "Хоть бы Бог прибрал!" 
Но Бог почему-то не прибрал. Наоборот, он спасал меня столько раз, что верить в случайность этих спасений не приходится, как бы ни хотелось. Наверное, в моей хрупкой жизни уже тогда был какой-то смысл. Богу, ему виднее.
 


                                                                  3. ИМЯ

В благословенные советские времена из роддома выписывали безо всяких документов и никого это не беспокоило. В любую деревню в райцентре. И в нашу тоже. Да и, по правде сказать, была она в одну улицу, где с одной стороны жили Медведевы, а с другой — всё сплошь Куимовы. А людей с другими фамилиями можно было по пальцам пересчитать. Все всех знали, все состояли со всеми если не в прямом родстве, то в кумовстве обязательно.  Потому метрики часто оформлялись позже. Вот и я приехала домой в одеялке с розовой ленточкой и без свидетельства о рождении.
Мне долго не могли подобрать имени. Будто я родилась так внезапно, так неожиданно, что моё появление застало всех врасплох. День проходил за днём, одна неделя перетекала в другую, а я всё ещё оставалась безымянной.
Сначала меня звали Викторией. Но мама была против. "Будут в школе звать Вик-Вик!".  Мама хотела Софью. Но тут был несогласен папа. " Будут дразнить Соня-засоня!". И какое-то время меня не звали никак. Сходились на Анастасии. Но приезжала папина сестра, говорила, что звать меня станут не Анастасией, а, конечно же, просто Тасей. И все соглашались, что это никуда не годится. 
Когда первый месяц подошел к концу и тянуть с документами дальше было уже невозможно, мама с отцом засобирались в район. Дед Илларион посмотрел на меня и сказал: "Если по дороге ничего не надумаете, то Светланой назовите. Вон она какая светлая."
И мои родители ничего не надумали.


                                           
                                                                  4. ЗЫБКА

Когда мама с отцом поженились, от совхоза им выделили дом — деревянный сруб в две комнаты с кухней, с узкой дощатой верандой во всю длинную сторону и крылечком в несколько ступенек. Его собрали за три дня на краю деревни и мои родители стали обживаться.
Я мало что помню об этом доме. Почти совсем ничего. А вот зыбку помню.
Или мне кажется, что помню. Во всяком случае монотонное поскрипывание и мерное покачивание остаются для меня до сих пор одним из того, что всегда возвращает душевный покой и даёт иллюзию защищенности. Наверное поэтому я так люблю поезда. 
Теперь уже мало кто знает, что такое зыбка.  Мне и самой не верится, что я, живущая в наш, напичканный электроникой век, застала то время, когда она была такой же обыденностью, как, скажем, стол или кровать. Зыбка — это что-то вроде люльки.  Деревянное корытце со вбитыми по углам и загнутыми в кольца гвоздями, к которым привязаны верёвки. В полуметре над ней они собираются в узел, а на него набрасывается кусок марли — выходит маленький полупрозрачный шалашик. Зыбка крепится к кольцу в потолке. От неё еще одна веревка, подлиннее, достаёт до кровати родителей, чтоб можно было качать её ночью в полусне, подёргивая за кончик.
Зыбки всегда скрипят. Просто не бывает нескрипучих зыбок на свете. Даже без колыбельной песни этот звук убаюкивает сам по себе. Скрип-скрип, легонько вздувается и опадает марляной полог.  Вверх и вниз, скрип-скрип.



                                                                  5. КОШКА

Я очень люблю кошек. С самого детства. И они меня любят. Собаки мне тоже нравятся. И лошади. Я вообще трепетно к животным отношусь. Но кошки…  Кошки — это другое. Им моё седрце отдано безоговорочно.  Всецело и без остатка.
Моя первая кошка была чёрной, как смоль, без единого белого волоса. Я, конечно, была слишком мала, чтобы запомнить её и знаю о ней только из маминых рассказов. Но моя любовь к этому пушистому племени, конечно, берёт начало с неё.
Кошка была немолодой. Не знаю, что за струны я, маленькая и болезненная, затронула в её кошачьей душе, но стоило мне захныкать, как она тут же, где бы ни была, стремглав бросалась в комнату, запрыгивала в зыбку, ложилась рядом и начинала лизать мне лицо. Если я плакала, она не позволяла маме взять меня на руки, фырчала и защищала, как своего котёнка. 
Когда я подросла и стала ходить она безропотно отдавалась мне и я то носила ее на плечах, на манер горжетки, то укладывала в выдвижной ящичек от швейной машинки. Она могла убежать и не убегала. И ни разу она меня не исцарапала, хотя мои детские руки не были ни ловкими, ни заботливыми.
Однажды она не вернулась домой. Мама сказала потом, что ее задрали в погребе крысы.



                                                                  6. АНЮТИНЫ ГЛАЗКИ

Самые первые цветы, которые мне помнятся — анютины глазки. 
В нашей деревне не было магазина. Он появился позже. Но к нам приезжали автолавки. Раз в день, утром, бывала хлебная и среди недели другие, с товарами. Они же привозили газеты и журналы. Нам приходила "Крестьянка". Была в ней тогда такая услуга "Товары почтой". И мама выписывала цветы. 
Я помню длинную клумбу вдоль забора, густо усеянную пёстрыми шляпками. Это воспоминание настолько глубокое, что по сей день, если встретится мне где этот цветок или случится просто название его услышать, сразу же вспоминаю я и бревенчатый дом, и забор из струганых шаткетин и яркую полосу цветков вдоль него.
Мне частенько приходилось ночевать у маминых родителей. И хотя дом их бы в трех домах от нашего, это расстояние казалось мне огромным. Я очень любила бабушку, но расставание с домом давалось мне тяжело и я тосковала по-взрослому и всерьёз. Нет, неспроста любила я кошек! Наверное, с детства чувствовала я своё с ними родство и привязывалась так же, как они, не к людям, а к стенам. Как могла я объяснить, что тревожит меня, если и сама не понимала этого. Я плакала и вдоволь наревевшись, засыпала на подушке с вышитыми анютиными глазками. Точь-в-точь такими же, как настоящие. Как живые.