Лерма

А.П.Федосеев
2014


«… Я дал бы миру дар чудесный,
А мне за то бессмертье он.»

М.Лермонтов


ЛЕРМА

Мои свидетельства правды убийства
Михаила Лермонтова



Уже несколько лет подряд, подходя к дате 15 июля, моя рука тянулась к перу, что бы рассказать как был убит храбрый офицер, уникальный гений русской литературы и просто замечательный человек, в свои не полные двадцать семь лет. Убит целенаправленно и расчётливо. (Видимо учитывался резонанс в народе убийства Пушкина.)
Всё было так искусно запутано, что даже не все участники этой трагедии понимали, что произошло на самом деле, полагая в дальнейшем, что в дело вмешался рок.
Для понимания же полноты картины, как часто бывает, не хватает всего одного звена в цепи событий. Но именно это звено и есть тот самый ключ, который вскрывает весь этот дьявольский спектакль, сочинённый хладнокровным и изощрённым умом. Где события были вывернуты наизнанку такой трактовкой, что истина не могла быть обнаружена никогда.
Только я один был невольным свидетелем этого пролога к свершившейся трагедии. Повторяю: невольным свидетелем.
Вы спросите: если знал, то почему не помешал? Для меня это был риск… Да и испугался я тогда очень… Жизнь заставила меня стать сотрудником тайной полиции. Мои рапорты ничего бы не изменили. Меня же самого просто бы не стало. И не только меня, не стало бы и всей моей семьи. Это было совершенно очевидно из слышимого мной разговора того, кто придумал это страшное убийство и самого убийцы.
И вот сегодня, накануне этой проклятой даты, когда я почувствовал, что дням моим на земле подходит конец, и дьявольская туча перекрывает горизонт моей жизни, как когда-то Михаилу Юрьевичу, я взялся за перо. Я не надеюсь, что моему рассказу поверят. Но пусть это будет ещё одной версией случившегося. Только вот для меня это не версия, а факт, которому я свидетель. И именно этот факт, который для вас версия, расставляет всё по своим местам и прямо указывает на тех, кто совершил это преступление против России. Да, именно против России и никак иначе. Для меня это очень даже понятно.
Двенадцатое июля 1841 года. Прошёл не один десяток лет, а я всё отлично помню...
Я не сообщаю своего имени. Какой бы реальностью не обладало моё имя, оно никак не повлияет на уже случившееся.
Хочется сказать одно: Люди, берегите свои национальные духовные сокровища. Бог награждает Россию через великих людей, через великие таланты, желая ей могущества и процветания, но правители, не понимая этого, не принимают их, а чаще всего просто уничтожают Его по истине великие дары.
Итак… Всем, кому не безразличен гений Лермонтова,
свидетельствую согласно роду своей государственной службы.













ЗАГОВОР



«Уж я бы не спустил этому Мартынову...
Уж у меня бы он не отделался.
Можно позволить убить всякого другого человека,
будь он вельможа и знатный: таких завтра будет много,
а этих людей не скоро дождёшься.»

Генерал А.П. Ермолов об убийстве Лермонтова


Они былиодни, сидя в самом углу небольшой площадки за домом, используемой хозяевами трактира, для обслуживания приезжих. Стояло несколько столов, обставленных стульями. На столе, бутылка домашнего вина и виноград. Был вечер. Тени от листвы скрывали лица. Все разошлись по квартирам и только эти двое не торопились расстаться. По непринуждённости беседы было видно, что они давние приятели.
Высокий, худощавый, аккуратно, можно даже сказать, изящно одетый в гражданский светлый костюм, молодой человек, с удлинённым овалом лица, сидел за столом и пристально смотрел на своего собеседника, сидевшего напротив.
— Господин майор, — произнёс он звучным, но сильно сдерживаемым голосом. — Должен вас предупредить: то, что мы сейчас будем обсуждать, должно на все времена, навсегда, остаться только между нами. Понимаете? Только между нами. Никому и никогда, ни под каким предлогом, вы не должны сообщать об этом нашем разговоре. Итак. Вы хорошо знаете меня, знаете кем является мой отец, а значит понимаете, что это не просто разговор. Хотя официально, я такой же лечащийся на водах как и все.
Эта рекомендация, поймите меня правильно, если она будет вами принята и исполнена, сделает вас весьма и весьма известным на всю Россию. Сейчас я предельно откровенен с вами. Я предлагаю трезво посмотреть на ваши перспективы. Вы в отставке. Больших чинов и наград вам уже не заслужить. Чем вы собираетесь заняться? Время кутежей и вечеров пройдёт. Что дальше? Винные откупы как ваш батюшка? Это не плохо. Но, майор, я знаю вас как способного на гораздо большее. У вас прекрасная наружность. Неизменно пользуетесь популярностью у слабого пола. Вы умны. Прекрасно образованы. Сочиняете. Вас ценят в обществе. Всё прекрасно, кроме одного. — Он сильно понизил голос и слегка наклонился к собеседнику. — Вы конечно же знаете, что я имею ввиду. Этот человек, что стоит на пути вашего успеха, благополучия и счастья. Он непрерывно, где бы вы не появились унижает вас. Выставляет посмешищем. А вы терпите. Я удивляюсь глядя на вас. Ведь вы офицер...
— Вы, князь прекрасно знаете, что он мой товарищ и однокашник по юнкерской школе. Он мне чуть-ли не родня. — Усмехнувшись сказал его собеседник. Тех же приблизительно лет молодой человек, бритый наголо, красивой наружности, одетый на кавказский манер. В бешмет белого цвета с кинжалом на поясе. От него пахло помадой и французскими духами. — У него роман с моей сестрой. Если он на ней женится, я даже рога ему наставить не смогу.
— Да. Знаю, знаю. Все знают. Но, дружба дружбой, а позволять унижать себя — это недостойно дворянина и чести офицера. Ведь вы видели его шаржи на вас, а также его эпиграммы на вас же. Разве вы можете рассчитывать на карьерный успех, на личное счастье, когда рядом с вами находится такой человек… Непредсказуемый и дерзкий. А уж если он действительно женится на вашей сестре, вы представляете во что будет превращена ваша дальнейшая жизнь? Вы посмотрите на его окружение. Его почти никто не любит за его несносный характер. Разве что Монго да Дорохов. Но с Монго они родственники, а Дорохов бретёр. Любит побузить, хотя и отважен невероятно. Они оба командовали охотниками. Сказать по правде, его и в нашем кружке, вы понимаете о чём я, не все принимают.
— Что вы мне предлагаете, князь. Стреляться с ним что ли? Так ведь он убьёт меня с одного выстрела. Он же не просто офицер, а боевой офицер. Участник компаний. Прекрасно владеет как пистолетом так и шашкой. Вы сами недавно отзывались о нём в превосходной форме. А его участие в резне при Валерике? Повторяю. Если у него будет право первого выстрела, у меня не будет никаких шансов.
— Полно, майор. — Сказал с усмешкой князь, раскуривая похитоску. — Он не станет в вас стрелять. — Князь пустил вверх струйку дыма. — Руку даю на отсечение, он вас не тронет. Он сам пойдёт под пулю, на смерть. Он постоянно к ней движется. Разве вы не видите, что он ищет смерти.
— Да, князь. — Майор скрестил руки на груди и вытянул ноги под столом. — Здесь я с вами полностью согласен. Он фатально продвигается к собственной гибели. Фатально…

• Вот видите, он сам… А потом, вы ведь также не дурно стреляете. Разве вы не боевой офицер? А перед дуэлью, кстати, денёк, другой можно и потренироваться.



• Меня никто не поддержит, князь. — Угрюмо сказал майор. — Никто не пойдёт мне в секунданты. Да и не смогу я. А если он будет только ранен? Он же возненавидит меня только за одно то, что я осмелился в него стрелять.



• Ранение? Что вы. Да он только и ждёт хоть какого нибудь ранения. Что бы выйти в отставку и иметь возможность спокойно писать о нас с вами. Выставлять весь свет в дурном виде. Как тебя в своём романе. Этого нельзя допустить. Напрасно вы так волнуетесь, — положив свою руку на плечо собеседника, — сказал князь, дымя сигаркой и глядя ему прямо в глаза. Вы его непременно убьёте. Убьёте. А ранение… Мы сведём этот случай к минимуму тем, что на дуэли не будет врача, для оказания немедленной помощи. А также не будет и экипажа для отправки его к лекарю. Я об этом позабочусь. А потом — по условию у вас будет по три выстрела. С десяти шагов.



• С десяти то шагов? Это же верная смерть одного из нас.



• Да, да. Именно так. Именно с десяти шагов. Чтобы наверняка. Повторяю. Он в вас стрелять не станет. Каким бы правом выстрела он не пользовался. Вспомните Баранта.



• Барант? Ах! Да. Барант… Не смерть, так каторга… Князь… Как я могу стрелять в человека, который известен всей читающей России. Вот у Лисаневича не поднялась же рука стреляться с ним.



• Вы, не Лисаневич, господин майор. Насколько мне помнится, вы кавалергард. Хоть и в отставке. Вы служили в одном полку с Дантесом. Разве Дантеса сослали на каторгу за его дуэль с Пушкиным? Кумиром вашего, как вы сказали товарища и почти родственника. Живёт себе. И приобрёл всероссийскую известность. А если бы не стрелялся, так и жил бы в забвении. А так — где Пушкин, там и он… Решайтесь, майор. Все женщины будут оглядываться вам во след, желая познакомиться с вами.



 

Недавно признавался Глебову, — продолжил князь после небольшой паузы, — будто он романы новые задумал. Если он их напишет, его слава в народе, ещё больше возвеличится. А ведь он напишет, будьте радостны. И про нас не забудет упомянуть. Во всяком случае вас, он точно не забудет. Хотите вы того или нет. У меня, скажу вам по секрету, тоже есть основания не любить этого человека. — В нём вдруг всё переменилось. Хищность в сочетании с меланхолической задумчивостью накрыло его лицо. — «… без зерна-пустой...» Я ему покажу какой я пустой. Никакой каторги. — Произнёс он веским, уверенным тоном. Мы поставим его в рамки. — У нас с вами, майор, очень высокие покровители. Весь двор, а также сам государь, будут рады его смерти… Государь особенно…
 

• Государь?.. Неужели он самолично...



• Что вы, майор. Как можно. Вы меня не верно поняли. Разумеется лично он к этому не имеет никакого отношения. Но сделать ему приятное… Кто же не хочет? Кто откажется?



 

 

• А почему бы вам самим его не вызвать и… ну...



• У меня нет мотивов. Нет причин. — Князь наполнил стаканы. — А у вас их предостаточно. Одних карикатур столько, что… сами понимаете. Я недавно смотрел их. Он и Глебов шаржи на вас как пироги пекут. Вы в них, я вам доложу, ох как опорочены. Да и называет он вас при людно Мартыш. И это оскорбление, я думаю, касаемо не только вас лично. Я её имею ввиду вашу сестру. Как вы полагаете, как он будет называть её, если, не дай бог, женится на ней? — Князь выдержал паузу. — Разве вас это не задевает?



 

Майор вскочил, закусив губу, и хотел было пойти, но соседние столы и стулья мешали ему, и он, покрутившись, вновь сел на своё место.
 

• Хорошо. Допустим. — Сказал он взволнованным злым голосом, теребя при этом левой рукой кончики вислых усов. — Но как я это сделаю. Нужен безупречный предлог.



• Предлог? Да первый же выпад в вашу сторону, уже предлог. Послушайте, майор. На послезавтра запланирован вечер у Эмилии. Он обязательно будет там. И непременно будет насмехаться над вами. Если это произойдёт в присутствии публики, потребуйте у него извинений. Если они не последуют, то вот вам и предлог. Уверяю вас, все будут на вашей стороне. Многие люди, и какие, будут вам благодарны, если вы навсегда закроете ему рот. Поверьте. А секунданты будут. Пусть это вас не беспокоит. Ведь вы человек чести, господин майор. И это прекрасно. Хватит терпеть. Пора с этим заканчивать. Вы согласны?



 

Майор долго молчал, что-то обдумывая. Затем налил князю и себе ещё вина, стукнул о стоящий на столе стакан князя, залпом выпил его. Бросил в рот пару виноградин, и, решительно взглянув в лицо князя, кивнул и встал. Оправив черкеску с висевшим на поясе огромным кинжалом, пошёл к выходу.
 

• Одну минуту. — Князь тоже встал, подошёл вплотную к собеседнику, и, глядя на него несколько сверху вниз, тихо произнёс — Одна маленькая деталь. Если я при всех стану отговаривать вас от дуэли, склонять к примирению — это ничего не значит. И запомните, вам ничего не угрожает. Наоборот — на вас надеются. Встретимся накануне вечера у госпожи Эмилии.



 

Глядя в упор в глаза майору, он протянул ему руку, и тот, молча пожал её.

Было уже достаточно темно. Серп молодой луны, слегка перекрытый, словно вуалью, небольшой тучкой, уже господствовал в безоблачном эфире.
Из густой виноградной тени, легко ступая, вышел человек во всём тёмном. Он забрал бутылку с остатками вина, стаканы, и также неслышно удалился.



















ПРОГУЛКА



« Я помню один сон;

когда я был еще 8 лет, он сильно подействовал на мою душу.

В те же лета я один ехал в грозу куда-то; и помню облако,

которое, небольшое, как бы оторванный клочок черного плаща,

быстро неслось по небу: это так живо предо мною, как будто вижу.»

Из воспоминаний М.Ю.Лермонтова


 



Погода не заладилась с самого утра. Над Пятигорском кружили тучи. Группируясь вокруг вершины Машухи и Бешту, будто сговариваясь о чём-то, они вновь пускались в беспрестанное брожение над городом, словно высматривая или поджидая достойную для своего будущего гнева добычу.
Время от времени, освобождённое от них солнце, как всегда принималось обогревать землю, как бы говоря людям: Ничего страшного. Я с вами. И никому из вас ничего не угрожает. Никому…

1. — Ах, Лерма, мой милый кузен, как прелестен мир. Как залита солнцем роща… А вы грустны и печалитесь своим фантазиям. Солнышко греет, лето в разгаре, а мы на водах. Хорошо-то как, а, Лерма...



2. — Ты, как всегда, права, душенька моя. Но, сказать откровенно, эта утиная жизнь мне надоела. Я по натуре склонен к бродяжьему роду жизни. Я уже вполне здоров и желаю отчаянных перемен.



 

Они шли тропой между высоченных тополей. Жужжали пчёлы, кружились бабочки. В кустах боярышника, с ветки на ветку перепархивали птицы. Разогретая земля, кое где уже пожелтевшие от зноя травы источали дурманящие запахи осени. Хотя стоял июль. Самая его середина…
 

1. — А вот скажи мне, любезный кузен, почему ты постоянно подшучиваешь над всеми? Почему в людях ты замечаешь только недостатки? Неужели все виноваты, что такие какие есть?



2. — Нет, конечно не виноваты. Это я так нескладно устроен. Я, Катрин, самолюбив и тщеславен. Мои главные пороки… Но меня крайне привлекает, когда сталкиваются кремень и кресало, — Лермонтов на миг словно осветился изнутри, — от их столкновения летят искры, которые питают меня. Дают пищу для размышлений. В этот момент я вижу жизнь. Человек искренне раскрывается и в плохом и в хорошем. Чаще в плохом...



3. — А что же ты не шутишь так над Монго и другими близкими?



4. — Так ведь, — Лермонтов рассмеялся, — я их и так знаю. Какие тут могут быть искры...



5. — Всех знаешь?



6. — Всех.



7. — А Николай Соломонович? Он привлекателен...



8. — Мартыш? Он примитивен, тщеславен даже более меня. Только тем и хорош. Сам просится на эпиграмму. Мы давно знаем друг друга. Иногда мне жаль его… А иногда, мне кажется, — Лермонтов задумчиво помолчал, — что я недооцениваю его...



9. — Ты с него списал Грушницкого?



10. — Отчасти. Я никогда не копирую человека полностью. От Мартыша я взял непомерное самолюбие, ревность, упрямство в глупых поступках...



11. — Он очень нравится женщинам.



12. — Да. Таким же как он сам.



13. — А вот меня, Лерма, вы не знаете — Игриво засмеялась Катя. — Хотя вы и мой кузен. Могу спорить на фунт конфект.



14. — Ну что вы, дорогая кузина, я их вам и так подарю, без всяких условий. — Голос Лермонтова потеплел. Он пристально, с нежностью смотрел на Катю. — Поедемте, Катрин ко мне… откушать… Время к обеду...



15. — Нет, Лерма. Я не могу… У тебя опасный взгляд, Мишель. Я словно застываю под ним, и делаюсь беспомощной… Ой! У меня коса расплелась и упало бондо. Подайте мне его, Мишель.



 

Лермонтов поднял фароньерку.
 

1. — Я оставлю её себе, до вечера. Ведь не случайно же она упала… Тебе её передадут...



 

И Лермонтов спрятал бондо в карман расстёгнутого сюртука.
— Кто передаст? Почему не ты? — Катя остановилась глядя в лицо Лермонтова. — Оно для меня не просто бондо, Мишель...
— Я знаю. Мои друзья передадут. Или мои враги… Мне не долго осталось жить, дорогая кузина. Они убьют меня и это лучше чем жить и не иметь возможности полноценно работать. Да и не место на земле таким как я. Вскрывать человеческие пороки, используя инструментом любовь — это страшное занятие. Что же будет дальше, останься я жить? Безумно ждать любви заочной? В наш век все чувства лишь на срок...
Иногда мне кажется, милая Катюша, что весь мир ополчился против меня. Государь меня не любит. Даже напротив. Великий князь, да и весь двор — тоже. А между тем нигде нет столько подлости и смешного как в их высшем обществе. Я в этом свете совсем чужой. А когда-то я так стремился в их общество… К сожалению я потерял я в нём больше, чем приобрёл.
— Опять ты всё выдумываешь, Лерма. Зачем ты это делаешь? Не надо портить настроение ни мне ни себе.
— Я не выдумываю. Поверь мне. — Они остановились. Лермонтов положил свою руку на руку Кати. — Но люди запомнят меня. Год моего появления в этом мире, и год ухода из него станут проклятием для них...
Катя смотрела в чёрные, с золотыми искрами глаза Лермонтова и, пока смотрела верила во всё то, что он сейчас говорил.

• Она резко отвернулась и произнесла: Вы сумасшедший, Мишель. В вас сидит ваш Демон...



 

Лучше почитайте мне что нибудь из своих новых стихов.
Лермонтов взял ладонь Кати в свои ладони.


Нет, не тебя так пылко я люблю,
Не для меня красы твоей блистанье:

• медленно начал читать Лермонтов глядя Кате в лицо -



 

Люблю в тебе я прошлое страданье
И молодость погибшую мою.

Когда порой я на тебя смотрю,
В твои глаза вникая долгим взором:
Таинственным я занят разговором,
Но не с тобой я сердцем говорю.


Я говорю с подругой юных дней,
В твоих чертах ищу черты другие,
В устах живых уста давно немые,
В глазах огонь угаснувших очей.

• Я знаю чьи черты ищешь ты во мне, милый Мишель.- Произнесла Катя. — Хочешь скажу? Варенька...



• О! Как ревнивы женщины! — Громко рассмеявшись сказал Лермонтов. Я знаю, что ты знаешь. Все женщины от природы театралки и лгуньи. Не сердись… Поскольку я решаюсь тебе об этом сказать, это означает, что ты исключение.



• Ты не важный чтец, Лерма, но стихи твои я готова слушать и слушать. Они так притягательны. Стихи Байрона, Пушкина не так на меня действуют, как твои.



• Ну что ты, кузина, мне до Александра Сергеевича ещё очень далеко. — Дымка отрешённости от сиюминутности разговора, легла на лицо Лермонтова. — Но ведь кроме солнышка, Катенька, есть ещё и тучки. Взгляни. Вон над Бешту. Видишь? Вот чего они там собрались? Их немного и они ещё маленькие. Но для чего они там собираются. Может замышляют что-то?



 

Ты знаешь, в своём далёком отрочестве мне было видение, сон: будто я в поле и по небу ко мне несётся чёрная туча, которая словно плащом накрывает меня и землю. Это так врезалось в мою память… И так живо во мне, будто вижу...
Какое-то время они шли молча.

• Ах, Мишель… — Произнесла Катя. — Ты странный, страшный, милый мой кузен. Мне очень хорошо с тобой.



 

Лермонтов улыбнулся. — Более счастливой минуты, Катрин, в моей жизни больше не будет. Верь мне.
А вот и они, помощники смерти… — Негромко произнёс он. — Прощай. Не позабудь меня, любезный друг, моя милая кузина. Мне пора. Моя туча уж совсем близка… Поклон от меня всем кого увидишь.
Он взял руку Кати, коснулся её губами, коснулся своей щекой её щеки.

Какое-то время Катя Быховец напряжённо вглядывалась в небольшие облачка над горами, от которых, по утверждению Лермонтова исходила смертельная опасность для него. Так ничего и не усмотрев, она взяла его под руку, и улыбнувшись пошла с ним.
«Всё хорошо.» — Думалось ей. — «Всё хорошо...»















Дуэль.


« Не долго это сердце увядало,
И мир ему! В единый миг оно
Любить и ненавидеть перестало!
Не всем такое счастье суждено!

М.Лермонтов. «Измаил-Бей»


 

Они въехали на поляну, через которую пролегала дорога, местами поросшую кустарником. Лермонтов не торопясь слез с коня и стал осматриваться. Глебов подошёл к месту возле дороги и бросил свою фуражку. — Здесь. — Сказал он. — И в ту сторону. — Он указал рукой вправо от Машухи.
— Да. Пожалуй. — Согласился Васильчиков. — Только вот местность не совсем ровная. — Господину Лермонтову придётся стать немного выше своего противника.
Лермонтов пристально и тяжело посмотрел на Васильчикова. Было видно, что слово «противника» резануло его слух.
— Вы не возражаете, Михаил Юрьевич? — Спросил Глебов.
— Мне всё равно. — Спокойно ответил Лермонтов.
— Вот и отлично. — Сказал Васильчиков. — Тогда приступим, господа. А то погода ухудшается.
И вправду, погода стремительно менялась. Тучи сгущались и опускались всё ниже, наливаясь ещё не пролившимся дождём.
— Дождь и слякоть-это моя погода. — Вдруг весело и даже с задором произнёс Лермонтов взглядывая на небо.
— Надо дождаться Столыпина и Трубецкого. — Сказал Глебов. Как же без них то?
Мартынов стоял возле своей лошади заложив руки за спину. Лицо его было сосредоточено и мрачно.
— Я готов драться и без них. — Произнёс он негромко. Все обернулись в его сторону. Лермонтов едва заметно усмехнулся.
— Николай Соломонович, — сказал он мягко, — Я никогда не хотел вас обидеть. Если я хоть как — то задел вашу честь, то прошу принять мои извинения. Где угодно и когда угодно.
— Да, право, господа, — сказал Васильчиков, обращаясь к Мартынову, — может быть вам действительно помириться? Пожмите друг другу руки и поедемте ужинать. Шампанское ждёт. Да и погода становится совсем не дуэльной.

• Нет, князь. — Сказал, словно отрезал, Мартынов. — Я желаю драться. И поскорее. С дуэлью не шутят. Как уговаривались. До трёх выстрелов. С десяти шагов. Или на походе или у барьера. Первый выстрел Михаила Юрьевича.



 

Глебов подошёл к Мартынову и тихо сказал: «Послушайте, Николай Соломонович, скажите только слово и мы остановим дуэль. Вы же знаете, что честь ваша не была задета. Лермонтов не желал обидеть вас. А потом, разве вы не понимаете, что в него нельзя стрелять. Это не тот человек…
 

• Нет, Глебов. — Так же тихо оборвал его Мартынов, — Тот. Да и не вы ли принимали участие в карикатурах на меня?



 

Глебов опустил голову и отошёл.
Васильчиков, тем временем, своими длинными ногами. стал отмерять шаги. После десятого шага он бросил свою шапку на землю. Ржанула лошадь, и на поляну, буквально влетели Столыпин и Трубецкой. Отведя лошадей за дорогу, они привязали их к высокому кустарнику.
— Алексей Аркадьевич, вы привезли пистолеты? — Спросил Васильчиков.
— Разумеется. — Ответил Столыпин.
— Хорошо. — Сказал Глебов. Осталось только зарядить их.

• Они, конечно, не дуэльные от Лепажа, а обычные седельные, — сказал Столыпин, — но я продолжаю надеяться, господа, что вы помиритесь… Михаил Юрьевич?



• Я уже выражал свою готовность к примирению. — Сказал Лермонтов.



• А я — нет! -Раздражённо ответил Мартынов.



 

Столыпин подошёл к шапке брошеной Васильчиковым и наподдал её ногой. Шапка откатилась на несколько шагов, увеличив расстояние между стрелками.
— Вот так. — Произнёс он. — Вы не возражаете, князь? Васильчиков пожал плечами и пошёл заряжать пистолеты.
Между тем стало заметно темнеть. Тучи громоздились над Перкальской скалой и в окрестностях Машухи. Поднимался ветер. Кусты за дорогой колыхались и было видно, что за ними кто-то есть.
— Всё готово, господа. Пора начинать. — Сказал Васильчиков подавая пистолет Мартынову, как в то же время Глебов подал пистолет Лермонтову.
Мартынов сбросил черкеску, Лермонтов остался в сюртуке с поднятым красным воротником. Только пуговицы все расстегнул.
— Имеете ли вы что либо сказать друг другу? — Спросил Глебов.
— Я готов. — Сказал Лермонтов. — Но предупреждаю, что стрелять в господина Мартынова не буду.
— Стреляемся. — Холодно и твёрдо произнёс Мартынов.
— Тогда прошу к барьеру. — Произнёс Глебов.
Лермонтов прихрамывая на правую ногу подошёл и стал за несколько шагов от барьера. Мартынов сделал то же самое. Оба повернулись друг к другу правым боком. Лермонтов поднял пистолет и сделав упор на левую ногу, положил ствол на левое плечо.
Пистолет Мартынова остался у его бедра.
Лермонтов поднял глаза к небу.
Из-за Бешту поднималась громадных размеров грозовая туча. Словно чёрный плащ, она накрывала округу. Быстро наливаясь свинцовой тяжестью, она стремилась к месту дуэли. Вытягиваясь и сжимаясь, крутясь и меняясь в оттенках, словно живая, она стала принимать различные формы. Лермонтов заворожённо смотрел на неё. Лицо его то мрачнело, то наполнялось какой-то весёлостью. По его внезапно одухотворившемуся лицу стало ясно видно, что он чего-то жадно ждёт.
Туча продолжала стремительно видоизменяться. И вот наконец она приобрела форму чёрного вытянутого по направлению к нему рукава с торчащей из него подобием кисти руки, оканчивающейся неистово вращающимся остриём. Окружение же тучи, такое же чёрное, страшно клубясь, казалось неслось прямо на всех стоящих на поляне.
Лицо Лермонтова приобрело выражение подростка, стоящего совершенно незащищённым перед чем-то великим, непостижимым, давно ожидаемым, родным и грозным...
Глядя в эти секунды на Лермонтова, Мартынов понял, что убить этого человека всё равно, что застрелить из пистолета ребёнка. Он не знал, что делать.
Но вот уже первые, крупные капли дождя застучали по земле. Быстро темнело.
— Не желаете ли помириться, господа. — В последний раз громко сказал, ничего не понимающий в происходящем, Глебов. В это время сильный порыв ветра швырнул шапку Васильчикова почти на первоначальное её место.
Мартынов быстро перевёл взгляд на Васильчикова. Тот косо, с прищуром уже смотрел на Мартынова.
Оторвавшись от тучи, Лермонтов перехватил взгляд Мартынова и всё понял.
— Сходитесь! — Громко произнёс Столыпин. — Раз!
Оставаясь на месте, держа по прежнему пистолет дулом вверх, Лермонтов весело и с презрением произнёс: — Я в этого… дурака… стрелять не стану. — И, приподняв руку кверху, спустил курок. Звук выстрела встряхнул всех присутствующих.
— Два!
Мартынову стало ясно, что Лермонтов обо всём догадался. И хотя последние слова Лермонтова взбесили его, он медлил. Было видно, что он не знает как ему поступить. Выстрел Лермонтова не обязывал его стрелять и ставил его в убийственное положение.
— Три!
Лермонтов по прежнему продолжал держать пистолет подняв его кверху. Тело его после выстрела было отклонено назад. Бок Лермонтова не был прикрыт локтем. Он весь был открыт, и лучшего момента для выстрела у Мартынова не было.
— Стреляйте, или я развожу дуэль. — Стараясь перекрыть голосом шум ветра, неожиданно громко произнёс Столыпин.
Эти слова подстегнули Мартынова к неосознанному действию. Было темно. Дождь поливал вовсю. Быстро подойдя к барьеру, не отрывая своего пистолета от бедра, не целясь, явно не рассчитывая попасть, он приподнял ствол и нажал на курок.
И тотчас страшный громовой удар эхом сотряс окрестности. Кривое лезвие гигантской молнии ослепительным росчерком раскроило пространство. Сверху, из мутно-чёрной бездны, понеслись потоки водяных стрел. Ветер с необычайной силой рванул листву кустов, и принялся яростно трепать их. Вздыбившиеся лошади ржали, стремясь высвободиться с привязи.
Выскочив из-за кустов Дорохов кинулся на колени перед лежащим на мокрой земле, умирающим Лермонтовым.
-Миша! Миша! — Кричал он. Но зов его тонул в громах и шуме падающей воды. Он попытался приподнять друга.
— Я… умираю… — Прошептал Лермонтов. Голова его, омываемая ливнем, тихо откинулась назад. Подошёл Мартынов.
— Прости, Михаил Юрьевич, я не хотел убить тебя. — Сказал он.
Дорохов обернулся на него, пытаясь встать. Но тот забыв свою черкеску, уже вскочил в седло и гнал лошадь.
— Сволочь! — Яростно закричал Дорохов вслед Мартынову. — Убью!
Кровь обильно лилась из ран. Размываемая потоками воды она, казалось, затопляла собой вокруг всю землю.
Потрясённые неожиданной, кровавой развязкой Столыпин и Трубецкой молча стояли рядом. Васильчиков подняв свою шапку, опустил голову и исподлобья, страшно раскрытыми глазами отрешённо смотрел на убитого.
Глебов, положив голову Лермонтова себе на колени, расстегивал на нём промокшую одежду.
Рана была ужасна. Пуля буквально разорвала тело Лермонтова под последним нижним ребром, и вышла немного ниже противоположного плеча.
Врача не было. Да он уже и не был нужен. Никакого транспорта, чтобы вывезти убитого, тоже не оказалось...
Потоки воды с неба продолжали омывать место дуэли. Но вскоре, ослабевшие тучи, уже почти не клубясь, зависли над убитым, торжественно и грустно продолжая окроплять всех участников трагедии долгой, крупной моросью.
Казалось, что природа успокаивалась. Казалось...













«Ни от чумы, ни от стихии,
Ни от враждебных, чуждых сил -
Поэт погиб от рук России
И о пощаде не просил.»

А… Чижевский

Уважаемый Александр Николаевич,
письмо, которое я получил от Вас на прошлой неделе, весьма и весьма интересно. Если не сказать больше. Оно, как сейчас любят говорить, очень меня зацепило.
С одной стороны, оно не датировано и автор его неизвестен, (полагаю, что часть листов утеряно)и это не позволяет относиться к нему как к документу. Документу тойэпохи. Документу, который можно было бы рассматривать как свидетельство очевидца дуэли и смерти М.Ю. Лермонтова. Тем паче заговора против него высоких лиц того времени.
И, тем не менее, от этих бумаг исходит дух правды тех событий. Большая доля вероятности, что так оно всё и было…
Эти бумаги разбередили мне душу. Одно время я всерьёз занимался историей этого трагического для России случая. Вы знаете об этом. И вот сейчас, уже не один вечер я вновь и вновь продолжаю размышлять о том же с Вашей любезной подачи.
Знаете о чём я всегда сожалел и продолжаю сожалеть? Что не нашлось тогда в России ни поэта, ни литератора, ни вообще кого либо, кто возвысил бы свой дух в защиту Михаила Юрьевича, как сделал это он сам в отношении убийства Пушкина.
Не нашлось человека такой духовной силы, самоотверженности и мужества как у Лермонтова. Жаль! В целой России не нашлось человека равного по глубине понимания громадности, невосполнимости потери. Как же так вышло? Отчего двадцать лет после убийства Лермонтова он был фактически под запретом? Разве это могло быть без ведома самодержца? Чем он был так страшно опасен? И кому?
Я всё более склоняюсь к мысли, что если и необходимо указать на источник, на первопричину гибели этого гения, то это несомненно Николай I. И это не просто попустительство с его стороны злым силам. Нет. Здесь хорошо просматривается его личная воля. И бумаги присланные Вами хорошо об этом говорят.
Я не отрицаю его больших заслуг перед Россией в делах благоустроительных, но его духовная недоразвитость лично мне видна за версту.
Можно ли простить царя за его поистине ужасный поступок? Конечно же нет. Кровь поэта и на его руках. Его вина перед Россией за варварское отношение к духовным силам весьма велика. Даже одно то, что он желал смерти Лермонтова используя своё высокое место, настоятельно, в приказном порядке посылая его под горские пули, на самые опасные участки, делает его преступником. Лично я не могу забыть ему этого и простить.
Васильчиков...
Михаил Юрьевич знал откуда исходит угроза его жизни, потому и звал его «умник». Знал окружение воспитавшего его. Знал его иезуитский ум. Знал, что отец его, входит в ту же толпу стоящих у трона. И что смерть Лермонтова для него также желанна.
Мартынов...
Несомненно он орудие. Орудие убийства в руках «умников». Тщеславный, ничтожный человечишко. И вместе с тем он, на мой взгляд, не так глуп, как о нём говорят. Через несколько лет, после свершившегося, он наверняка перечитал всего, издаваемого в то время, Лермонтова, и до него дошло кого он убил. Что за источник он пресёк. И страшно ему стало от содеянного.
Мало кто пытался понять Иуду. Разобраться в его чувствах, приведших к предательству. Ведь не в серебряниках же в самом деле всё дело...
Мартынов осознал на старости лет как он осиротил Россию. Какое страшное преступление он совершил. Ведь не врага России он убил и не врага личного. Потому и панихиду по Лермонтову заказывал каждый год 15 июля. И похоронить себя завещал не в фамильном склепе, а отдельно от своего рода. А это страшное решение. Так он сам себя наказал. Это много говорит о мучении души его.
И убийству Лермонтова в душе он противился. Но некий спусковой механизм, в результате которого был совершён выстрел, без сомнения имел место. Механизм этот, я думаю, не дуэльный. Дуэль — это лишь оболочка и только. Дуэль, как, не совсем законное, но оправдание убийства...
Михаил Юрьевич, сам по себе, загадка вековая. Тайна природы.
В Пушкине нет тайны. В Лермонтове — есть.
 

«Кто понял смысл всеобщего страданья,

Тот страстно жаждет краха Мирозданья.»
 

Это сказал Александр Чижевский. Уже в наше с Вами время. Как точно! Видимо Михаил Юрьевич слишком рано открыл для себя смысл всеобщего страданья. Как и Байрон. Жажда краха Мирозданья отчётливо присутствует в творчестве у обоих… И это в двадцать шесть лет?

Погружение в творчество Лермонтова — это бесконечное погружение в самого себя. Белинский верно сказал о нём после беседы с ним: «Львиная натура! Страшный и могучий дух!»

Вы знаете, то что Михаил Юрьевич сам настроил Мартынова на дуэль, очень возможно. Скорее всего он испытывал и себя и своего однокашника. Он понимал, что его самого гонят под выстрел, как волка на стрелка. Понимал, что смерть близка. Но как храбрый человек, как воин он сам искал схватки с силами желавшими его убить. Для меня это очевидно. Так что Мартынову нельзя было не воспользоваться насмешливой фразой Лермонтова — «Ты думаешь торжествовать надо мной у барьера. Но это ведь не у ног красавицы. Хочешь драться — будем драться.»
Это, можно сказать завязка дуэли. И предложил её сам Михаил Юрьевич. Не того он был склада, чтобы бегать от смертельной опасности. Когда же Мартынов колебался после выстрела Лермонтова в воздух, Лермонтов и здесь помог ему. Подтолкнул его к выстрелу фразой: «В этого дурака я стрелять не стану». Испытание продолжалось. А тут ещё гроза, ливень и эта туча… Она ясно показала ему, что круг его жизни замыкается. Грозовая туча из детства настигла его. Всё! Конец! Но даже и тогда он встречал смерть «… лицом к лицу, как в битве следует бойцу.»
Мартынов, надо отдать должное, продолжал крепиться изо всех сил. Всё решило внезапное предупреждение: «Стреляйте, или я развожу дуэль». Фраза прозвучавшая после счёта «три», когда стрелять уже было нельзя. Этот крик и явился тем спусковым механизмом, что спровоцировал выстрел Мартынова и убил великого поэта. Не прозвучи этот побудительный возглас, выведший Мартынова из равновесия, и всё было бы иначе...
И кому же принадлежал этот возглас? Из чьих уст была дана команда на смерть? Я думаю, что это был тот, кто за всю последующую жизнь, не оставил ни одного воспоминания о последнем дне, часе и минутах Лермонтова. Его близкий друг и родственник. И это молчание уличает его. Бывает так, что и тишина свидетельствует.
Он всё знал. Прекрасно понимал свою роль в этом убийстве. Даже вещи Лермонтова его бабушке передал через другого человека. Иначе она бы спросила с него за смерть своего любимого Мишеля. Врать он не умел, а потому любые его воспоминания о дуэли, выдали бы его, что называется, с головой. Но этот его поступок, всё же, не остался безнаказанным. Он отозвался смертью его родственника Столыпина, первого министра в правительстве Николая II. От Николая I к Николаю II спустя ровно семьдесят лет… «Бог-надежда наша.» Верный девиз рода Столыпиных. Осталось добавить: и гарант справедливости...
Вот задайте себе вопрос, дорогой Александр Николаевич: если честь Мартынова, как он сам пишет, не была задета, то, что подвигло его на эту дуэль, на его роковой выстрел?
В Ваших бумагах есть ответ на этот вопрос. Причём прямо указующий. Да. Вполне возможно, что Васильчиков и высокие чины желали доставить удовольствие Николаю I. Разумеется без его ведома. Зная о его ненависти к Лермонтову. Ну, а заодно порадовать всех тех, кто жадною толпой продолжали стоять у трона и не могли простить поэту эти обличительные, оскорбительные для них строки.
А мысль автора присланных тобою строк о сбережении талантов России, гениально верна. Если вспомнить притчу о талантах, то видно как наши правители промотали таланты данные Богом России. Он прав сто раз. Ведь таланты даются не только конкретному человеку, но и странам. И распорядиться ими первейший долг стоящих у власти. Жаль, что они не думают об этом.
Россия столько лет воюет с Кавказом! А ведь никто столько не сделал для его понимания и примирения с ним как Михаил Юрьевич. Ни один правитель и ни одна армия...


Ты пишешь, что бумаги эти тебе принёс бомж, за то, что ты накормил его гречневой кашей из своего термоса… Удивительно, каков промысел Божий. И нашёл он их в брошенной людьми деревне. В старом сундуке… И что это была за деревня он не помнит… Даааа…
Сколько лет прошло и, сколько ещё наверняка бесценных свидетельств валяются на наших помойках среди хлама. В брошенных домах нашей страны. Ключи от тайн, над которыми веками бьётся учёный люд, которому не безразлична судьба наших гениев и самой России.

Единение высокого с низким, мистики и науки...

Пока я не знаю, мой дорогой друг, как мне лучше распорядиться этими бумагами. Отдать их в какой либо журнал? Но ведь на них сразу же начнут делать деньги, эти проклятые, беспардонные, опять же жадною толпой стоящие у изданий людишки.
А может быть выложить в интернет? А что? Аудитория громадная… Да и спрашивать никого ни о чём не нужно. В наше время это уже не принято...
Извини, пора заканчивать. Устал. Скорее всего я так и сделаю. Интернет тоже можно назвать собранием хлама. Может быть кто-то неравнодушный, копаясь в этом мусоре, откроет для себя эту, наиболее верную, на мой взгляд, версию убийства несбывшейся надежды России.
Спасибо тебе, дружище, за волнительные минуты. За память, за любовь и беспокойство о моём любимце — Михаиле Юрьевиче. Привет и поклон твоему бомжу. Видно смог оценить находку. Хотя, ты знаешь, у нас в бомжах и академик пребывать может...

Прощай. Обнимаю тебя с благодарностью и нежностью.

Всей душою преданный тебе твой друг И.А.
P.S.

Недавно перечитывал Макса Волошина и вот:
 

«Теперь я мёртв. Я стал строками книги

В твоих руках...

И сняты с плеч твоих любви вериги,

Но жгуч мой прах...

Меня отныне можно в час тревоги

Перечитать.

Но сохранят всегда твои дороги

Мою печать.

Похоронил я сам себя в гробницы

Стихов моих,

Но вслушайся — ты слышишь пенье птицы?

Он жив — мой стих!»

 

 

Да. И вот что ещё. Не поленитесь, сочтите числа, любезный Александр Николаевич: возьмите годы рождения и смерти Михаила Юрьевича и прибавьте к ним, последующие сто лет, включая и нынешний год с нашей общей бедой на Украине. Вы увидите странную череду бедствий постигших нашу дорогую Россию.

Есть о чём поразмыслить...