Начало войны

Воспоминания Рады Аджубей

Вот как вспоминает начало войны дочь Хрущева Рада Аджубей: «Война нас
застала в Киеве…Я не осознавала тогда, что это значит - война. А мой
преподаватель <музыки>, думаю, понимал это хорошо - он был еврей. Очень
скоро нас эвакуировали. Немцы наступали, город взяли в клещи. Мама
собрала всех родственников, мы погрузились в личный вагон отца и выехали
- чуть ли не последним поездом».

Воспоминания Данцигера Леонида

22.06.1941. Первые звуки войны

Я впервые услышал выстрелы зенитных орудий, отгоняющих немецкие
самолеты. Мне вначале даже не поверилось. Но когда сообщили о начале
войны, я понял, что это первое мое столкновение с реальностью войны. В
школе собрал всех учеников директор школы Гальперин и произнес
патриотическую речь. Я в то время учился в 5-то классе 124 школы. Во
время налетов прятались в подвале дома. Через месяц я был эвакуирован с
мамой в Куйбышев.

10.08.1941--15.10.1944 Эвакуация в Куйбышев на Волге

Этот город во время войны стал второй столицей.

«Ввиду неблагоприятного положения в районе Можайской оборонительной
линии ГКО постановил:

Поручить т. Молотову заявить иностранным миссиям, чтобы они сегодня же
эвакуировались в г. Куйбышев.

Сегодня же эвакуировать Президиум Верховного Совета, также Правительство
во главе с Молотовым (Сталин эвакуируется завтра или позднее, смотря по
обстановке).

Немедленно эвакуироваться органам Наркомата Обороны и Наркомвоенмора в
г. Куйбышев, а основной группе Генштаба в г. 

В августе я с мамой эвакуировался из Киева. Ехали в товарном вагоне,
приспособленном для перевозки людей. Видимо, это был состав, на котором
везли солдат на фронт, и теперь он использовался для перевозки от линии
фронта в тыл. По дороге попадали под бомбежки.

Я жил, учился и работал в Куйбышеве. Эвакуация была спасением от гибели.
Там не слышно было бомбежек, не было затемнения окон. Я учился в 6 и 7
классе средней школы, в авиационном техникуме, затем работал на
авиазаводе. Были у меня неплохие товарищи Шерстнев и Полупанов. Они
читали Давида Риккардо и Адама Смита..

Но среди некоторых моих сверстников я чувствовал антисемитизм. Мое имя
Аврам было, как мне казалось, одной из причин этого. Я хотел облегчить
свою участь и попытался поменять имя. Приходилось идти на обман при
знакомстве. Появился страх, что обман раскроется. Сколько я помню себя,
недоброжелательное отношение было ранимо для меня. В эвакуации к нам
приезжала из Сызрани моя двоюродная сестра Рая Гозман со своей подругой
Аней Салазкиой, которая хорошо относилась ко мне. Спустя несколько лет
она вышла замуж за одного из секретарей Куйбышевского обкома партии.
Сейчас она вдова и живет в Куйбышеве.

В Куйбышев были также эвакуированы Мара Жук с мужем Наумом Хромченко, а
также семья Соломона Хромченко, солиста Большого театра. Несмотря на
войну, культурная жизнь в городе шла полным ходом. Большой театр ставил
оперы "Травиата", "Севильский цырульник" и балеты. Мара Жук брала
контрамарки на спектакли и я иногда слушал с ней оперы. С тех пор я
полюбил оперную музыку .

Работал я слесарем-сборщиком на Безымянке на авиационном заводе. Собирал
пневматические краны для шасси самолетов-штурмовиков. Значительная часть
фюзеляжа самолета была сделана из дерева. Каждый час с конвеера сходил
один самолет. Его пропеллер начинали вращать уже в цеху. из которого
самолет выруливал на заводской аэродром. Спереди фюзеляжа вмонтирована
пушка-пулемет.

10-1944—07-1947-Учеба в Киевском речном техникуме

Киевское речное училище. Открыто в 1912. С 1920 по 1969 называлось
техникумом. Готовит кадры для речного транспорта (судоводители,
судомеханики, электромеханики, специалисты водных путей сообщения).
Кроме дневного, имеет вечернее и заочное отделения. Выпускниками училища
были Герои Сов. Союза А. И. Гирич и Б. Д. Наминас, вице-адмирал Д. Л.
Кутай. Расположено на ул. Фрунзе № 9/3.

Я приехал из Куйбышева в Киев вместе с матерью. Я не помню,

когда приехал папа. Отношения его с матерью были плохие. В конце 1944
года папа был призван в действующую армию. Был он на северо-западном
фронте, которым командовал генерал Черняховский. Вернулся спустя 2
месяца после окончания войны.

Когда мы вернулись на Хоревую улицу, первую в моей жизни, она показалась
мне какой-то узкой. Потом я уже понял, почему это так. Уезжал я
маленьким ростом, а приехал более высоким и зрительно все расстояния
уменьшились. Однако, я уже в зрелом возрасте не отличался большим
ростом. Всего 162 см. Вес мой составлял 59 кг. В 2001 году он составляет
61 кг. Мои дети значительно превзошли мой рост и не только по росту.
Довоенных друзей в Киеве еще не было. Они приехали позднее. У меня
появился новый круг общения в речном техникуме, куда я поступил.
Большинство из них было старше меня. Были среди них демобилизованные из
армии. Запомнились Попов Евгений, игравший хорошо на трубе ,
впоследствии работал он на судостроительном и судоремонтном заводе
мастером в корпусно-котельном цеху, Ларьков Олег, который был
профсоюзным работником и после окончания техникума работал в бассейновом
управлении пути, Тимошок Миша , впоследствии ставший начальником отдела
в Днепровском пароходстве).

Я с интересом учился в техникуме. Для меня все было ново. И ходкость
корабля, и машины-механизмы, и сопротивление материалов. Были среди
преподавателей интересные люди.Английский язык и одновременно ходкость
корабля читал один и тот же преподаватель Голтвяница. Он в прошлом
служил в военно-морском флоте, принимал корабли (морские охотники) на
Дальнем Востоке у американцев по ленд-лизу. Имел большую практику
общения на английском языке и был большим знатоком кораблей.

Был интересный учитель математики, который любил говорить-„Заблудывся
миж двома соснамы“. Преподавал он на украинском языке.

Во время учебы в техникуме я дважды был на производственной практике и
плавал на судах Днепра.

Первую навигацию я плавал в качестве кочегара на пароходе «Генерал
Ватутин». Это был буксирный пароход, который тянул плоты вниз по
течению. Время тянулось медленно, пароход еле передвигался. Я осваивал
технику забрасывания лопатой каменного угля подальше в топку
огнетрубного котла. После замечаний помощника механика Лобойко я достиг
допустимой квалификации кочегара. Уровень давления пара в котле уже не
падал на моей вахте продолжительностью четыре часа.. Топка теперь горела
хорошо. Затем нужно было освоить подламывание спекшихся коржей
сгоревшего угля и удаления их из топки котла вначале с левой стороны,
затем- с правой стороны топки.

Во вторую навигацию меня назначили смазчиком движущихся частей главной
паровой машины специальными масленками, наполненными тавотом. Я и сейчас
помню запах этого тавота. Отношения моего начальства механика Лемешко
и его первого помощника было жесткое. Я их побаивался. Это были люди не
моего круга..

Среди многих людей, с которыми мне приходилось на заводе встречаться, я
запомнил Сеню Карпиловского, участника войны, потерявшего там руку. Он
был активным комсомольским работником. Работал
плановиком-нормировщиком малярного цеха. Директором завода был Тихиенко
Леонид Степанович. Для всех работавших на заводе он был недосягаемым.
Так он мог себя держать, особенно на диспетчерских совещаниях, которые
он проводил с большим мастерством .Имел ои только средне-техническое
образование. Это сказалось в аттестации на присвоение специальных
персональных званий. Он получил лишь звание майора административной
службы и носил «серебряные» погоны с одной звездой и двумя просветами.
Первым моим непосредственным начальником был Стуленко, родственник
директора завода. Он руководил отделом труда и зарплаты. Штатное
расписание находилось в его ведении. Определение уровня зарплаты,
нормирование труда, хронометраж для определения норм времени проводилось
именно в ОТЗ.

Главный инженер завода Миодушевский Владимир Александрович стал
инженер-майором и носил позолоченные погоны. Внешне интересный человек
со значительным опытом и хорошим знанием технологии был уважаем на
заводе и в Днепровском пароходстве, которому подчинялся завод. Я работал
и хронометражистом в отделе труда и зарплаты , измеряя отрезки времени,
необходимые для установления норм на различные ручные трудовые приемы,
затем техником-нормировщиком и впоследствии сменным мастером в
корпусно-сварочном цехе. Ключевыми словами были элементы устройства
корабля. Такие, как шпангоуты, кильсоны, карлингсы, обшивка, шпации,
заплаты на борту, палуба, днище. Носил я погоны техника-лейтенанта.
Установление зарплаты рабочих сварочного цеха зависело от старшего
мастера Буханцова Александра Ивановича и меня. Поэтому чинопочитание,
культивированное в то время персональных званий, дисциплина, дополнялось
тем, что зарплата рабочих зависела от воли мастеров.

Свою историю завод начал в ноябре 1896 года со строительства пароходных
мастерских и эллингов. С 1928 года это было производство, где создают
новую технику для портов. В 1996 году в столетнюю годовщину завода завод
строил суда типа“ Река-Море„ .

!943 год - Мне 15 лет.

Я учусь в авиационном техникуме на моторно-монтажном отделении. На
практику посылают часто на авиационный завод. Там собираю краны к шасси
штурмовика ИЛ-3. На заводе кормят хорошо по тем временам. Белые макароны
в обильном жиру. До завода каждое утро нужно ехать на поезде в Безымянку

Воспоминания Молдавского Исаака

Я совершенно отчетливо вспоминаю начало войны. Это было в воскресенье.
Мои отец и мать были дома. Внезапно вбегает соседка в нашу комнату и
кричит: " Война! Война с Германией! Сегодня в 12 часов будет говорить
Молотов!". Мой отец, как военнообязанный, сразу пошел в военкомат. Мама
и я сопровождали его. Там мы распрощались с отцом на два долгих года.

   Мы остались вдвоем в Киеве. В Киеве жили также отца родители - мои
дедушка Мойше Исаакович и бабушка Ева Соломоновна Молдавские.

   Уже перед войной стало известным, что нацисты в Германии самым
жестоким способом преследовали евреев. Когда опасность захвата Киева
приближалась, мама, конечно, хотела уехать. Но она все время откладывала
отъезд, так как мы не имели еще никакой связи с отцом, который был в
действующей армии на фронте. Кроме того, мама никак не могла убедить
родителей отца, уехать с нами. Мой дед не доверял слухам о зверстве
нацистов. Он говорил, что в 1918 году, когда Германия оккупировала
Украину, немецкие солдаты были довольно лояльны к евреям.

   В июне и июле мы испытали ужасные бомбардировки. В середине июля в
1941 было уже почти невозможно выехать из города. Моя мать решалась на
отъезд на барже. К сожалению, она не смогла убедить моих бабушку и
дедушку, ехать с нами. Они остались в Киеве и в конце сентября 1941 были
расстреляны немцами в Бабьем Яру.

   Так начинались для меня самые трудные военные годы.

  

Военные годы.

  

   Баржей мы медленно плыли по течению Днепра. Баржа была переполнена
людьми. Больше всего это были женщины с детьми и старики. Еды и питьевой
воды едва хватало. Иногда судно делало остановку, чтобы заправиться.
Тогда все пытались раздобыть немного продуктов и воды на берегу. На
корме баржи был туалет, сколоченный из досок. Перед туалетом стояла
постоянно длинная очередь людей. В пути мы проходили под многими
мостами, которые подвергались сильным бомбардировкам немцев. Некоторые
бомбы падали поблизости от нашей баржи. Однажды одна женщина была
засыпана в туалете взрывной волной. Но она была вытащена из-под обломков
невредимой. Ужасное и смешное шло рядом.

   Поездка по реке продолжалась почти неделю. Потом нас пересадили в
открытые железнодорожные вагоны (без кровли) и отправили на Северный
Кавказ. Погода была ужасная, моросило беспрерывно. Я вспоминаю, как мама
защищала меня от дождя собственным телом. Кроме этого были ужасные
бомбардировки узлов железной дороги. При каждой воздушной тревоге мы
бежали из вагонов в открытое поле, чтобы искать там защиту. После отбоя
мы собирались снова в поезде, чтобы далше ехать. Особенно ужасную
бомбардировку мы пережили поблизости железнодорожной станции
Синельниково.

   Наконец мы прибыли к цели поездки. Там распределили всех людей среди
местных жителей. Моя мать и я очень любезно были приняты семьей одной
крестьянки . Борщ, который сварила наша хозяйка для нас в русской печи,
остался в моей памяти и на моем языке навсегда. Впервые за две недели
спали мы в кровати и имели крышу над головой.

   Но это пристанище было только временным. Мама должна была принять
тяжелое решение, куда мы должны были ехать дальше. В городе Осипенко
(теперь Бердянск) жила семья сестры моей матери Анюта с моим дедом
Борухом. Ее муж должен был, как военнообязанный врач, идти в армию. Тетя
была очень больна и не могла обеспечивать семью. Это доставляло моей
матери много забот. Поэтому она решила ехать в Осипенко. Снова мы были
вдвоем в дороге в ж-д вагоне. После нескольких дней пути мы прибыли в
Осипенко.

   Там мы прожили только несколько спокойных дней. Дядя Исаак (муж
Анюты) был призван в армию. Вся семья могла теперь надеяться только на
силы моей матери (два пятилетних мальчика, восьмидесятилетний старик и
больная тетя Анюта). После нескольких недель снова существовала
опасность оказываться в руках немцев, так как они приближались к городу.
Спешно бежали мы на рыбацком судне через Азовское море в Ейск. Попутно
пассажиры и экипаж испытали ужасный шторм, который наш корабль чуть было
не опрокинул. Это было счастьем, что мы в живых оставались.

  

   3.1. Урюпинск

  

   От Ейска ехали железной дорогой в Сталинград. Там было центральное
отделение для эвакуированных. По пути нас ссадили с поезда на
железнодорожной станции Тихорецкая из-за инфекционного заболевания
(скарлатина) двоюродного брата Фимы. Он был доставлен с т. Анютой в
больницу. Мы втроем, моя мать, дедушка и я, должны были жить 3 недели в
зале на вокзале. После того, как Фима выздоровел, мы прибыли в
Сталинград. Там нам предписали ехать в Урюпинск (Сталинградская обл.).

   После испытанных мытарств наша жизнь в Урюпинске показалась нам
довольно спокойной. Моя мать была определена сразу как экономист в школу
младших командиров. Мы получили большую комнату на пятерых. В комнате
стояли три кровати, большой обеденный стол, платяной шкаф, кухонный стол
с тумбой. Еще была печь с плитой, для варки и обогрева комнаты. Фима и я
не имели собственных кроватей и спали с нашими матерями вместе. Тетя
Анюта была очень больна и не могла работать. Поэтому она наблюдала за
нами. Дедушка был стар, но довольно бодр. Он помогал тете с домашними
работами.

   Фима и я начинали учиться читать и писать. Тетя Анюта руководила
нашими занятиями. После нескольких недель мы читали и писали довольно
свободно. Кроме того, мы учили также кое-что из математики (сложение,
вычитание, умножение и деление).

   Через пару месяцев моя мать получила для нас два места в детском
саду. Его посещали мы до нашего отъезда из Урюпинска.

   Тетю Анюта и мама снова и снова пытались найти наших отцов. Первое
письмо прибывало от моего отца. Он узнал в центральном отделении для
эвакуированного в Сталинграде наш адрес. В этом письме он отображал весь
свой военный путь. Сначала был отец в пехоте на западной границе. Он
участвовал в ужасном отходе Красной армии в 1941, но не был ранен. Он
спрашивал, знаем ли мы об участи его родителей что-то. К этому времени
нам была неизвестна их ужасная судьба.

   Вскоре получила также тетя Анюта письмо от дяди Исаака. Он, как врач,
был направлен в эпидемиологический отряд. Эти письма приносили нам
приподнятое настроение и гордость за наших отцов. Мы писали им письма на
фронт, и в том числе наши упражнения по математики.

   Впрочем, жизнь в Урюпинске была очень тяжелой. Продукты были строго
нормированы. Мы получали продуктовые карточки на хлеб, жиры, сахар,
одежду и так далее. Каждый, кто не работал (старики, дети, больные)
получали только 300 граммов хлеба в день, служащих - 600 граммов. Мы
должны были отдавать наши детские продуктовые карточки в детский сад.
Поэтому наши мамы делили свой хлеб с нами. Нельзя говорить, что мы
испытывали настоящий голод в Урюпинске, но недостаток в питание был
большой. О фруктах или овощах не было и речи. Кроме того, пришла зима.
Мы получали слишком мало дров, чтобы нормально обогревать комнату.
Поэтому мы страдали в квартире от постоянного холода. Зима 1941/1942
была очень жестокая. Было тяжело из-за сильного мороза добираться в
детский сад. Фима и я мечтали ездить в детский сад на санях,
оборудованных большой корзинкой с окнами. В детском же саду было тепло и
уютно.

   Из этой зимы я вспоминаю праздник Нового Года в школе командиров, где
моя мать работала. Там была елка, Дед Мороз и маленькие подарки со
сладостями. И было очень, очень тепло. Так проходила зима 1941/1942.

   К этому времени было очень напряженное положение на фронтах.
Наступление немецкой армии продолжалось. Наш город Киев был занят уже
давно немцами. Немецкий вермахт двигался далее на Восток. Большое
воодушевление и мужество принесло всем сообщение о двух тяжелых
поражениях немцев под Москвой. Красная Армия и вермахт все время
сталкивались в кровавых схватках.

   В феврале 1942 мы получили ужасное сообщение - отец Фимы был убит в
битве под с городом Изюм. Он в составе авангардной группы наткнулся на
минное поле. Это написал нам его друг. Официальное подтверждение мы
получили только через 2 года. Это было ужасным ударом для нас всех,
особенно для тети Анюты. Ее сердце не могло вынести эту боль. День ото
дня состояние ее здоровья становилось все более плохим.

   С приближением лета все больше обострялась борьба за Сталинград.
Немецкая авиация начинала сильные бомбардировки Сталинграда. Немецкая
армия придвигалась все ближе. Снова стал вопрос об эвакуации. Моя мать
решила ехать в Казахстан, где жил брат маминой подруги. Мы все
подготовили к отъезду. Внезапно у тети Анюты случился инфаркт и она
умерла через несколько дней в больнице. Фима стал сиротой. Он был принят
мамой как мой приемный брат в нашу семью. Вскоре после похорон тети
Анюты мы уехали в Казахстан.

  

  

   3.2. Казахстан.

  

   Я совершенно не помню поездку в Казахстан. Сначала мы прибыли в
Алма-Ата - столицу Казахстана. Оттуда мы поехали в Узун-Агач - большую
деревню, удаленную на 60 километров от Алма-Ата. Мы поселились в
маленьком глинобитном домике на рыночной площади. Там была только
единственная комната с малым единственным окном. В комнате имелась печь
для обогрева и варки. В середине стоял деревянный столб, который
подпирал весь потолок.

   Мы спали на трех топчанах из досок, Фима и я в одной постели.

   Несмотря на плохие жилищные условия, первое впечатление от Узун-Агача
для нас, детей, было просто великолепное. Мы видели экзотических
животных, которые можно было видеть ранее только в цирке или в зоопарке
(верблюды, ослы). Бегали вокруг различные домашние животные (собаки,
кошки, свиньи, козы и др.). Местные жители носили очень пеструю
национальную одежду. Вокруг поднимались высокие заснеженные горы. Но в
деревне было очень жарко. Это было лето. Деревья, не только в садах, но
и на улицах, были щедро увешаны плодами. Яблоки, груши, абрикосы в
изобилии. После суровой жизни в Урюпинске все выглядело, как рай земной.
Особенно пестрой была картина воскресного рынка. Продавцы хвалили громко
товары, на земле лежали красные, зеленые, желтые кучи фруктов и овощей.
На стойках лежали мясо, рыба, хлебные лепешки, сухофрукты (инжир, изюм,
урюк), фляги с молоком и кумысом. Местные женщины и мужчины разъезжали
верхом на лошадях, ослах и верблюдах. С удивлением мы наблюдали, как
казахи пили чай без сахара но с луком. На рыночной площади мы встречали
известного человека Казахстана - акына (народного поэта) Джамбула
Джабаева. Жил он недалеко от Узун-Агача и приезжал почти каждое
воскресенье на рынок петь для людей песни и сказания. При этом он играл
на домре - струнном инструменте.

   Моя мама начала работать, как руководитель планового отдела
кожевенного комбината. Фима и я пошли в детский сад. Наш дедушка помогал
маме в домашнем хозяйстве. К нашей семье "принадлежала" также свинья по
имени Машка, которую мы получили как новорожденного поросенка для
выращивания. Поросенком занимался большей частью дедушка.

   Наш двор использовался шестью семьями. Там стояли 6 больших куч
торфяного брикета, которые были предназначены для отопления зимой. Как
топливо для приготовления еды был саксаул, разновидность искривленных
деревьев, и кур ай - разновидность полыни, которые росли в степи и
пустыне. Летом мы не топили печь в комнате, но использовали печь во
дворе. Там бегало много детей. Большинство детей, особенно местные, были
черноволосые, я же был по настоящему рыжим. Из-за этого меня дразнили
другие дети. Это мне было очень неприятно и страшно обижало. Фима
сочувствовал мне и хотел помочь. Однажды он взял пепел из печи и обмазал
им мою голову. Я стал вдруг черно-серо-волосым. Мы оба очень гордились
этим результатом. Совершенно иначе реагировал наш дедушка. Он отлупил
нас жестко.

   В эти времена очень трудно было раздобыть спички. Это была настоящая
проблема, огонь в печи разжечь. В деревне жили несколько корейцев,
которые постоянно сохраняли огонь в печи. Мы брали у них горящие угли
каждый раз, когда надо было разжигать огонь.

   Я вспоминаю о двух событиях, о пожаре и о побеге двух быков.

   Жители в деревне сохраняли саксаул и кур ай на чердаках. Кровли были
покрыты соломой. Однажды загорелся курай у нашего соседа. В несколько
минут весь дом был в огне. При этом существовала большая опасность
переноса пожара на другие дома. Мужчины нашего двора влезли на крышу,
чтобы защищать дом от искр. Все дети были напуганы и одновременно
возбуждены таким большим пожаром. Прибыла добровольная пожарная команда
с лошадьми, бочками воды и насосами. Владельцы дома и соседи выбрасывали
различные предметы, мебель, одежду, посуду и т.п. В конце концов,
удавалось людям победить огонь. Однако дом был сожжен полностью.

   В деревне были известны два быка. Это были невероятно большие,
совершенно черные и довольно дикие животные. Если они паслись на лугу,
люди боялись приближаться к ним. В носу они носили огромные железные
кольца, которыми приковывались в коровнике. Однажды мы услышали громкие
крики во дворе. Фима и я быстро выскочили на двор. Там неистовства ли
оба быка. Сначала раскидали они кучу торфа. После этого животные
разрушили печь и повредили угол дома. Много соседей прибыло нам на
помощи. Все мужчины были снабжены палками или вилами. Они выгнали быков
со двора на улицу и гнали их до самого коровника. Быки были, как обычно,
посажены на цепь.

   При относительно спокойной жизни в Узун-Агаче все же с нетерпением
ждали каждый день сообщений о положении на фронтах. К этому времени
происходила самая важная битва войны в Сталинграде, где немецкая армия
потерпела жестокое поражение. Затем началось тотальное наступление
Красной армии. Летом в 1943 произошла еще большая битва при городах
Курск и Орел. Это было самое большое танковое сражение 2 мировой войны.
После него Красная Армия вышла к Днепру. Приближалось освобождение
Киева, которое мы, киевляне, с нетерпением ждали.

   В Казахстане мы получали письма от отца. В одной военной операции он
был тяжело ранен и доставлен в госпиталь. Там он провел почти месяц.
После выздоровления был переведен из пехоты помощником командира
санитарного поезда. Поезд курсировал от фронта в Сочи, где размещалось
много госпиталей. После двух военных лет он получил отпуск, чтобы
посетить семью. Мы с нетерпением ждали его. До сих пор Фима называл мою
маму только тетей. Теперь он с гордостью рассказывал нашим друзьям, что
приезжает с фронта отец. Он начал его уже в отсутствии называть отцом.
После его приезда он стал называть и маму "мамой". Так мы стали
настоящими родными братьями

   Перед отпуском отец собрал немного продуктов из военного рациона,
чтобы поддержать нас. В пути его обокрали воры и он прибыл к нам с
пустыми руками. Это нас нисколько не смутило. Мы гордились нашим отцом.
У нас дома собиралось много людей, которые хотели знать кое-что о
положении на фронте или что-либо о родных или знакомых.

   Отец обещал нам, что после освобождения Киева он нас как можно скорее
вызовет из Казахстана. После он вернулся к месту службы.

   А жизнь в Узун-Агаче становилась день ото дня труднее. Приехало много
эвакуированных и начались трудности с продуктами. По нашим
продовольственным карточкам мы получали хлеб не каждый день. От прежнего
"рая" не осталось и следа. Теперь мы узнали, что такое настоящий голод.
Кроме того власти привезли тюрьмы из оккупированных областей. Арестантов
не могли содержать, их просто отпустили на волю. Вследствие этого
поднялась волна преступности, особенно воровства и разбоев. Положение
затруднялось еще эпидемией тифа.

   Отношения между местными и эвакуированными стали напряженными.
Однажды на рыночной площади началась настоящая резня, которая
продолжалась три дня. Были убитые и раненые. Только большими усилиями
удалось милиции добиться спокойствия.

   Но вопреки всем трудностям было бодрое настроение. Все надеялись на
конец войны. В Узун-Агаче мы получили радостное сообщение об
освобождении Киева. Одновременно стала известна ужасная участь евреев
Киева, а вместе с ними и моих бабушки и дедушки. За три дня сентября
1941 были убиты 33.000 евреев в Киеве в Бабьем Яру. Это оставило
глубокий след в моей душе. Много лет преследовал меня ужасный сон, в
котором я, как еврей, расстреливался немцами.

   Поздней осенью 1943 года отец выслал нам разрешение, выехать в
Краснодар. Началось возвращение в Киев.

   Мама проделала всю необходимую подготовку к отъезду. Сначала была
принесена в жертву наша Машка. От нее мы получили примерно 40
килограммов мяса. Оно было частично закопчено для длинного пути. Мы
убрали урожай с нашего огорода. Кукуруза была нашим урожаем. Ее мы
смололи на муку. Впервые в течение многих месяцев мы могли достаточно
поесть. Мама варила большей частью мамалыгу, разновидность каши из муки
кукурузы, с мясом. У нас было мало вещей. Поэтому мы не нуждались в
долгих сборах. Отец прислал нам своего ординарца, чтобы он нас
сопровождал в пути. Незадолго до Нового Года мы выехали в Краснодар.

  

   3.3. Краснодар.

  

   Путь в Краснодар был достаточно авантюрным. В военное время не была
простой простая поездка железной дорогой. Мы должны были делать много
пересадок. Бескрайние очереди военных и цивильных граждан стояли к
билетным кассам. Каждая пересадка могла длиться 2-3 дня. Но не с
ординарцем отца. Его фамилия была Махер. И он полностью соответствовал
своей фамилии. Без задержек обеспечивал он ж-д билеты, находил
правильный поезд, кипяток на остановках, помогал нам нести вещи. Короче
говоря, без больших трудностей доставил нас Махер в Краснодар.

   К этому времени многие санитарные поезда, в том числе и поезд папы,
имели, базу в Краснодаре. Как раз в день нашего прибытия он имел
длительную остановку в Краснодаре. Мы попали непосредственно в руки
отца. Он привел нас в поезд. Это был канун Нового Года и экипаж и
больные поезда подготавливались к празднику. Праздновали шумно и весело.
К нам было обращено наибольшее внимание. Мы были усыпаны подарками,
апельсинами, мандаринами, печеньем, конфетами, шоколадом и др. Фима и я
были как во сне.

   Два дня жили мы в санитарном поезде. Отец, мать, и мы, дети, спали в
купе отца, дед в купе начальника поезда.

   Отец показывал нам поезд, знакомил с медиками и раненым. Все было
необычно для нас и неожиданно.

   Папа нашел в Краснодаре для нас комнату в доме одного армянина. Мы
переехали из поезда в эту квартиру. Отца увез его поезд. Мы остались в
Краснодаре. Мать получила место на обувной фабрике соответственно своей
специальности. Фима и я посещали детский сад. Дедушка оставался дома и
помогал по дому.

   С самого начала мы рассматривали наше присутствие в Краснодаре, как
временное. Мы стремились вернуться в Киев. Это было временем оптимизма.
Красная армия вела беспрерывно наступление на всех фронтах. Почти каждый
день производились салюты в честь различных воинских соединений.

   Все же жизнь в Краснодаре была довольно суровой. Строго
рационировались продукты. Незадолго до нашего приезда город был
освобожден от немцев и нес на себе еще следы войны. Много улиц были
перегорожены противотанковыми рвами. Там оставались только узкие
тропинки для пешеходов. Если шел дождь, эти пути становились
непроходимыми. Однажды я потерял мой галош в этом болоте и не мог его
вытащить.

   Вскоре после нашего прибытия заболел тяжело дедушка. У него
образовались на ногах неизлечимые язвы. Он был уже довольно стар и силы
его после всех мытарств подходили к концу. Через несколько дней он умер
и был похоронен в Краснодаре.

   В Краснодаре мы услышали в первый раз Гимн Советского Союза. 23
февраля мы праздновали в детском саду день Красной Армии и Флота.
Праздник был обозначен военной темой. Я исполнял роль бомбардировщика,
который бросал на немцев бомбы. Я швырял на пол строительные деревянные
кубики, а наша музыкальная руководительница делала очень громкие
аккорды, изображая взрывы.

   Однажды маме позвонили с проходной и сказали, что ее ожидает какой-то
военный. Возле вахтера стоял офицер с огромной буханкой хлеба. Это был
муж маминой сестры Муня. Он оказался в командировке в Краснодаре и узнал
наш адрес. Дядя Муня сообщил нам, что две сестры мамы Кука и Хонця были
расстреляны немцами в Ростове вместе с детьми.

   Отец посещал нас несколько раз, когда поезд делал остановку в
Краснодаре. Каждый раз это был для нас настоящим праздником.

   В апреле 1944 мама получила разрешение ехать в Киев. Ее обувная
фабрика, на которой она работала перед войной, уже действовала и
нуждалась в сведущих людях.

   Мы ехали втроем в Киев. В Москве мы должны были делать пересадку. Это
был первый большой город, который мы увидели с начала войны. Москва
произвела на нас большое впечатление, вопреки всем ограничениям военного
времени.

  

   3.4. Снова в Киеве.

  

   Мы возвратились в Киев в мае 1944 года. Сначала наша семья не имела
никакого жилья, поэтому мы жили с семьей моей тети Эти несколько недель
в маленькой комнате (около 12 кв. м) 6 человек вместе. Мама поступила на
работу в плановый отдел 4 обувной фабрики, как заместитель начальника
отдела. Она получила разрешение занять одну комнату в трехкомнатной
квартире нашего бывшего дома. Весь дом был наполовину разрушен. Здание
стояло без отопления, во многих окнах не хватало стекол. От прежних
жителей практически никто не остался. Все квартиры во время немецкой
оккупации были полностью разграблены. В нашей прежней комнате мы нашли
только картонного елочного зайца.

   Сразу после нашего прибытия мама пыталась кое-что узнать об участи
родителей отца. В доме жили совершенно чужие люди. Они не знали ничего о
моих бабушке и дедушке. В квартире не осталось никакого следа от них.
Все было вероятно разграблено. Соседи рассказали только, что родители
папы вместе с другими еврейскими соседями были собраны немцами и
местными полицейскими в колонну и угнаны. Очевидно, они были в сентябре
1941 года вместе с другими евреями Киева расстреляны в Бабьем Яру.
100000 человека (кроме евреев также военнопленные, коммунисты,
партизаны, цыгане и другие) были убиты немцами с сентября 1941 года
вплоть до освобождения Киева в этом месте.

   В 1944 году состоялся судебный процесс против высших немецких
властей, ответственных за эти злодеяния в Киеве. Все обвиненные были
присуждены к смертной казни через повешение. Исполнение приговора
проводилось открыто на площади Богдана Хмельницкого. Я лично не видел
этой казни. Но рассказы очевидцев ввергли меня в ужас. Я не имел
никакого сомнение в том, что эти люди были виновны и заслужили самую
суровую кару. Но я не мог поверить, что наши советские солдаты
участвовали в такой жестокой казни. То, что по моим понятиям было
присуще нацистам, не должны были бы делать наши солдаты. Я был тогда еще
8-летний и не мог ясно определить мои чувства.

  

   В нашей квартире жили кроме нашей семьи еще две женщины с детьми,
воспитательница детского сада Иза Назаровна с дочерью Светой и вахтерша
детского сада Райгородецкая с дочкой Лизой. Обе девочки были с нами
одногодки, нам всем было по 8 лет.

   Для восстановления нашего дома требовалось многое сделать. Все жители
участвовали в этой работе. Но основную часть работ выполняли пленные
немцы и мадьяры. Только после двух лет работы был наш дом восстановлен.
Поэтому к первой зиме необходимо было хорошо подготовиться. Мать сделала
на предприятии печь, которая была выполнена из жести. Печь
устанавливалась в комнате. Дым от печи выводился прямо в окно через
изогнутые жестяные трубы. После растопки печь сразу накалялась до
красна. Было очень опасно приближаться печи. Как горючее мы использовали
дрова, уголь и остатки резиновых пластин, которые приносила мама с
фабрики.

   Зима была однако еще достаточно далеко. Сначала мы должны были
записаться в школу. Единственная мужская школа в нашей округе была школа
No 93 с занятиями на украинском языке. Хотя нашим родным языком был
русский, мы записались в эту школу.

   Мама очень беспокоилась, так как мы должны были по пути к школе
неоднократно пересекать улицы с автомобильным движением. Она
предостерегала нас постоянно, быть очень осторожными. Это однако, не
помогло. Однажды шли мы с Фимой провожать одного из наших друзей к
остановке трамвая. Мы ждали очень долго. Вокруг стояло много людей,
которые нетерпеливо смотрели вдаль. Внезапно трамвай прибыл с шумом и
звоном. Все бросились к дверям. Я испугался и побежал через дорогу,
прямо под проезжавшую машину. После удара потерял сознание. Только в
больнице я пришел в себя. Все мое тело было в бинтах. Голова, нос и вся
кожа болели нестерпимо. Рядом со мной сидел мой брат и плакал. Моей
первой мыслью было, знает ли мама уже. Когда она прибежала, я сначала
сказал, что никогда такого делать больше не буду. Затем я попросил
бублик с маком. Маме сразу стало легче. Я провел ночь с мамой в
больнице. Следующим утром мы поехали в институт ортопедии на
исследование, которое показало, что моя переносица сломана и череп
получил вмятину. Кроме того была повреждена кожа во многих местах. Почти
3 недели я был лежачим больным. Вмятина в черепе и искривленная
переносица остались навсегда.

   еще перед моим выздоровлением произошло одно радостное событие. Дядя
Володя, муж т. Эти, приехал с фронта в отпуск. Он и тетя Этя посетили
нас. Это было очень большой радостью и утешением для нашей мамы и для
нас.

  

Первые учебные годы.

  

   Мы с Фимой пришли в первый класс. Хотя оба хорошо читали и писали, но
наше начало в школе было нелегким, так как мы должны были переключиться
с русского языка на украинский. Но это продолжалось не долго. Уже через
3 - 4 недели мы считались довольно хорошими учениками.

   Фима и я были старше на 1 год, чем большинство наших одноклассников.
Из-за эвакуации мы не смогли пойти своевременно (в 7лет) в школу.

   Учение доставляло нам удовольствие. Мы учили 5 предметов - украинский
язык (букварь), каллиграфию, арифметику, гимнастику и музыку (пение). На
музыкальных занятиях пели ученики большей частью солдатские песни, так
как война еще не закончилась. Иногда это выглядело довольно странно. Так
мы пели, например песню, которая называлась " Махорочка" (разновидность
крепкого табака).

   Это было трудным временем. Многое был разрушено войной. Имелся
недостаток во всем, в школьных принадлежностях также. Мы не имели ни
тетрадей, ни настоящих чернил. Каждый должен был побеспокоиться, чтобы
как-то себя обеспечить письменными принадлежностями. Наша мать снабжала
нас бумагой с фабрики. Она линеяла отдельные листы и сшивала их в
тетрадки. Чернила делали из свеклы. Некоторые дети писали на полях
газет. Одно было безусловно - все должны были писать пером No 86, чтобы
получались красивые буквы.

   Наше пребывание в школе No 93 было временным. Ее здание было
построено из древесины и было уже сильно изношено. Мы должны были
перейти в другую школу, которая строилась непосредственно перед войной.
Ее здание было сильно повреждено во время войны. В 1944/1945 эта школа
восстанавливалась. Мы помогали в обновлении всеми силами (собирали куски
оконных стекол, кирпичи, выносили строительный мусор и др.). Ученики
мечтали о том, чтобы как можно скорее перейти в новую школу.

   Это было полное надежд время. Красная Армия почти беспрерывно
продвигалась вперед. Вся территория Советского Союза освобождалась от
немца. Наши войска вступали в Европу. В это время приходили письма от
нашего отца. Его соединение располагалось в Румынии. Однажды отец
получил краткосрочный отпуск и приехал к нам.

   Я вспоминаю охотно о подарках, которые он привез. Это были различным
продукты (сало, масло, сгущенное молоко, туалетное мыло в необычно
красивой упаковке, конфеты - леденцы в пестрых жестяных банках).
Особенно мы радовались настоящиь тетрадям и коробочке с перьями - тогда
бесценными вещами.

   Нашей первой учительницей была Вера Еремеевна Езерская. Она была
очень старенькая и очень добрая с нами. Она просто не могла быть
строгой. Но обучала нас хорошо. Мы любили ее очень, но не без того,
чтобы злоупотреблять ее доверием.

   В первом учебном году мы познакомились со многими соучениками,
которые остались хорошими друзьями на многие годы. Особенно близки были
с ребятами, которые жили в нашем доме. Это были Валик Зильберман, Оська
Гершунович и Сережа Томашов. Каждый день мы шли впятером в школу и домой
вместе. Попутно случались маленькие потасовки, которые кончались без
больших неприятностей.

   Конечно никто из нас не имел настоящего ранца или портфеля. Каждый
использовал, что он имел (мешки, полевые сумки и так далее). Фима и я
носили наши книги и тетради в зеленой шелковой сумке от молитвенников,
которой пользовался еще мой дед.

   Иногда мои друзья затевали довольно опасные игры. Однажды мы
встретили трактор, который буксировал большой лист металла. Мы сразу
запрыгнули на него и вместе покатили с большим воодушевлением. Все
надеялись доехать этим транспортом до самой школы. Внезапно повернул
трактор в другую улицу. Мы спрыгнули быстро с листа на тротуар. Фима
немного задержался и упал прямо в лужу с грязью. К счастью он не
пострадал, но пальто было вымазано полностью. Дома мы оба получили
большой нагоняй от нашей мамы, так как она заказала это пальто из
хорошего английского сукна и Фима первый раз надел его.

   Осень и зима закончились. Наступала весна 1945 года. Все ждали
победоносного окончания войны. 9 мая 1945 это произошло. Я помню
отчетливо раннее утро этого дня. Это было воскресеньем, 6 часов.
Большинство людей спали еще. Внезапно мы услышали, что репродуктор на
улице, который был удален от нашего дома примерно на 1 км и который мы
обыкновенно не могли слышать, начал передавать громко и торжественно
какое-то сообщение. Только отдельные слова достигали нас: " Германия ...
капитуляцию ... победа ... Красная Армия ... Наши союзники...". Все
ясно! Германия была побеждена!

   Скоро были полны улицы. Люди поздравляли друг друга с победой, они
улыбались и плакали одновременно. Несмотря на выходной день, собрались
почти все сотрудники обувной фабрики с семьями. Там состоялся
торжественный митинг, затем дал директор фабрики банкет для всех
присутствующих. Это был великолепный день!

   Теперь мы желали только одного - снова увидеть нашего отца и как
можно скорее. Но до этого было еще не так близко. Отец возвратился в
Киев только в апреле 1946 года.

  

Второй часть, посвященная воспоминаниям детства "Kindheit und
Schuljahren", была написана тоже на немецком языке. Поводом для ее
написания было мое желание продолжить литературное сотрудничество с
внуком в области немецкого языка. Воспоминания были написаны, но
сотрудничества не получилось, внук отказался редактировать текст.
Пришлось мне обращаться к внучатому племяннику Саше, живущему в Аахене.
Он выполнил работу с большим интересом, во всяком случае, так он мне
сообщил.

Die Kriegsjahre.

  

   Mit dem Lastkahn fuhren wir langsam Dneperstrom vorwДrts. Der
Lastkahn war mit Menschen ЭberfЭllt. Am meisten waren Frauen mit Kindern
und alte Leute dort. Die Nahrung und das Wasser waren knapp. Selten
machte das Schiff einen Halt, um zu tanken. Dann versuchten alle, etwas
Essen am Ufer zu bekommen. Auf dem Heck des Kahnes stand eine Toilette,
die aus hЖlzernen Brettern gebaut wurde. Bei der Toilette stand stДndig
eine lange Schlange von Menschen. Unterwegs passierten wir viele
BrЭcken, unter denen unser Kahn fuhr. Die BrЭcken waren von der
deutschen Luftwaffe heftig bombardiert. Manche Bomben fielen in der NДhe
unseres Schiffes. Einmal wurde eine Frau von der Toilette (in der sie
sich gerade befand) durch die Explosionswelle verschЭttet. Sie wurde
aber unverletzt geborgen. Der Schrecken und das Komische gingen
durcheinander. Die Fahrt am Fluss dauerte fast eine Woche.

   Dann wurden wir in die offenen Eisenbahnwagen (ohne Dach) umgesetzt
und in den Norden des Kaukasus geschickt. Das Wetter war schrecklich, es
regnete unaufhЖrlich. Ich erinnere mich, wie meine Mutter mich von dem
Regen mit ihrem eigenen Leib schЭtzte. Zudem kamen schreckliche
Bombardierungen der Eisenbahnknoten. Bei jedem Luftalarm liefen wir aus
den Wagen ins freie Feld weg, um dort Schutz zu suchen. Nach jeder
Alarmentwarnung versammelten wir uns wieder in dem Zug, um weiter zu
fahren. Besonders schreckliche Bombardierung erlebten wir in der NДhe
der Eisenbahnstation Sinelnikovo.

   Schliesslich kamen wir zum Reiseziel. Dort wurden alle Menschen unter
einheimischen Bewohner verteilt. Meine Mutter und ich wurden von einer
Bauernfamilie sehr freundlich empfangen. Ein Borschtsch, die unsere
Gastgeberin fЭr uns im Steinofen gekocht hatte, blieb in meinem
GedДchtnis und auf meiner Zunge fЭr immer. Nach zwei Wochen schliefen
wir zum ersten Mal im Bett und hatten ein Dach Эber dem Kopf.

   Diese Zuflucht war aber nur vorЭbergehend. Meine Mutter musste eine
schwere Entscheidung treffen, wohin sollten wir weiter fahren. In der
Stadt Osipenko (jetzt Berdjansk) wohnte die Schwester meiner Mutter Anna
mit meinem Grossvater (MЭtterliche Seite) Boruch. Ihr Mann musste als
wehrpflichtiger Arzt zur Armee gehen. Die Tante selbst war sehr krank
und konnte die Familie nicht versorgen. Das machte meiner Mutter viele
Sorgen. Deshalb entschied sie nach Osipenko zu fahren. Wieder waren wir
zu zweit mit den Eisenbahnlastwagen unterwegs. Nach ein paar Tagen
trafen wir in Osipenko ein.

   Dort erlebten wir nur wenige ruhige Tage. Onkel Isaak (der Mann von
Anna) wurde zur Armee berufen. Die ganze Familie musste nur auf die
KrДfte meiner Mutter hoffen (zwei fЭnfjДhrige Kinder, ein
achtzigjДhriger Greis und meine kranke Tante Anna). Nach einigen Wochen
bestand die neue Gefahr, in die HДnde der Deutschen zu geraten, denn sie
nДherten sich Osipenko. Schnell flohen wir alle zusammen mit einem
Fischerboot quer Эber das Asowsche Meer nach Ejsk. Unterwegs erlebten
die Passagiere und die Besatzung einen schrecklichen Sturm, der unser
Schiff fast kentern liess. Es war ein GlЭck, dass wir am Leben blieben.

Воспоминания Льва Мильтера

 Поздней осенью 1941 года в город на постоянную работу приехали сразу
два театра: Свердловский театр оперетты и Карагандинский театр драмы. В
1942 году короткое время в городе ещё пребывал и московский Камерный
театр Таирова со знаменитой Алисой Коонен. Они привнесли в жизнь города
новый культурный импульс. Все спектакли ставились на сцене Клуба БМЗ.
Цены на билеты были доступными, и спектакли шли при аншлагах. Большое
впечатление произвёл на меня спектакль «Русские люди» К. Симонова. А
оперетты «Баядера» и «Принцесса цирка» Кальмана смотрел я, восторгаясь
прекрасной музыкой и остро сопереживая сюжетным коллизиям.

            В ноябре 1941 года в Балхаш несколькими эшелонами прибыл,
эвакуированный из г. Кольчугино Владимирской области, завод по обработке
цветных металлов. Вместе с оборудованием прибыл и персонал завода со
своими семьями. С ними прибыл и Кольчугинский металлургический техникум
с персоналом и учебным оборудованием. Техникум разместили в здании 8-й
школы, учеников которой расформировали по другим школам. Оборудование
Кольчугинского завода, которое разместили во вспомогательных цехах и на
открытых площадках, выделенных на территории БМЗ, сразу приводилось в
рабочее состояние, чтобы незамедлительно начать выпуск продукции –
цветного проката для оборонной  промышленности. Параллельно, над уже
задействованным оборудованием, возводились здания новых цехов. Нам,
школьникам, приходилось тоже быть участниками этого процесса. Нас
направляли в помощь на это строительство: на подвозку кирпича и других
стройматериалов, на уборку строительного мусора и на другие
вспомогательные работы. Возникновение в городе предприятия нового типа –
металлообрабатывающего, так же как и среднего специального учебного
заведения – техникума; появление новых очагов культуры и искусства –
драматического и музыкального театров, и связанное с этим появление
новых людей из центра России, в числе которых было большое количество
интеллигенции - были для города событиями, придававшими ему статус
значительного индустриального и культурного центра.

После окончания 6-го класса, 1 июня 1942 года, всех мальчишек 6-го и
7-го классов нашей школы вместе с И. И. Голоенко направили в
животноводческий совхоз «Киик» на сеноуборку. Помимо производства
мясомолочной продукции, совхоз имел  коневодческие фермы, которые были
«разбросаны» на  огромных просторах в долинах в округе ж. д. станции
Киик, что в 200 км севернее Балхаша. (В годы  Войны нас каждое лето
посылали на с/х работы, а в лето 1942 года – даже два раза.) Поездом
привезли нас на станцию Киик, неожиданно вкусно и сытно накормили (о чём
мы потом часто вспоминали), и на двух грузовых машинах отправили на
полевой стан конефермы. Ехали мы более 100 км по грунтовой степной
колее, сидя на полу в кузовах 2-х грузовиков. ...Полевой стан
располагался в долине между высокими сопками. Здесь стояло большое, но
ветхое деревянное строение, в котором хранились сбруя для лошадей,
сенокосилки, конные грабли и прочая утварь, а так же размещалась
«коморка» для коневодов – деда с внуком нашего возраста – казахов, плохо
говоривших по-русски, но зато виртуозно ездивших верхом. Каждый из них
имел по охотничьему ружью. Тут же была комната, где жили четыре
женщины-казашки среднего возраста, три из которых работали на
сенокосилках, а одна варила на глиняной печке еду для всего стана. Под
навесом стояли два длинных, сколоченных из досок, стола со скамейками –
«столовая». Рядом находился источник чистой и очень холодной воды, и
образовалось маленькое – 4 – 6 кв. м. озерко – «плёс» с бурной
растительностью вокруг. Вода из озерка вытекала тонким ручейком, который
на расстоянии 30 –50 м пропадал в травах. (Такие плёсы-оазисы часто
попадались в окрестных долинах, где мы работали.) Здесь же был
огороженный частоколом загон, где находилось до 2-х десятков лошадей и
несколько верблюдов. Жили тут и две собаки неизвестной породы, но хорошо
охранявшие стан от волков, завывание которых нам иногда приходилось
слышать по ночам. 

\

Д

И

ь

ю

P

R

!R

T

V

X

Z

\

^

`

љ

њ

ћ



D

F

H

J

~

Ђ

‚

¶

ё

є

ѕ

А

В

Д

Ж

ь

ю

8

<

CJ

aJ

2Природа вокруг была неописуемой красоты. Огромные сопки цепями с двух
сторон обрамляли широкую долину, сплошь покрытую высокой густой травой,
выраставшей на плодородной почве и на влаге от талых снегов. Такие
долины были в округе на сотни километров. Воздух был напоён запахами
трав и глаз поражал удивительный простор и свобода. Когда ранним утром
из загона выпускали лошадей, то в траве видны были только их головы и
гривы. Я всегда поражался искусству деда и внука: вместе с собаками
собирать на закате лошадей в табун и загонять их в загон.

           Нас разместили в двух больших палатках по 10 человек. Иван
Иванович жил с нами в палатке. Мы натаскали толстый слой сухого сена,
который служил нам и полом и постелью. Спали без простыней, укрывались
совхозными одеялами. Подъём в 5,30 с рассветом. Холодно. Умывались в
озерке. Холодно. (Но вот - пароадокс: никто не болел.) На завтрак в
алюминиевых мисках и кружках раздавали перловую или овсяную кашу и чай,
очень редко – чуть сладкий . После завтрака нам раздавали вилы и мы
отправлялись на работу, иногда мы ехали на телегах (если в дальние
долины), а чаще – шли пешком. Наша работа заключалась в скирдовании
ранее скошенного и просушенного на солнце сена. К скирдам сено
подгребали широкозахватными граблями на конной тяге и потом вилами
укладывали в скирду высотой до 5-ти метров. Женщины обучали нас работать
и на косилках, запряжённых парой лошадей, и потом мы тоже могли
выполнять эту работу. Обед – жидкий гороховый или перловый суп, с редко
попадающимся кусочком картофеля, с двумя, тремя плавающими жиринками и с
кусочком хлеба - привозили в поле (мяса мы до поры не видели совсем), и
после обеда давали один час отдыха. Отдыхали, в основном, возле скирды,
стараясь поспать на теневой стороне, или беседовали, наблюдая за
окружающей природой, за лошадьми. 

             Однажды, на выходной день, дед пригласил Ивана Ивановича на
охоту на кабана. На закате они вдвоём и с собакой ушли в горы и
вернулись поздно ночью. Охота оказалась удачной. Они убили большого
хряка, но принести его, естественно, не смогли. Они с трудом смогли
донести только по кабаньей задней ноге. Ночью мы слушали увлечённый
рассказ Ивана Ивановича, как в скальных сопках и в тростниковых зарослях
вдоль ручья выслеживали они этого кабана; как оставшуюся часть туши они
спрятали от волков, обложив её тяжёлыми валунами. Наутро запрягли телегу
и, взяв с собой внука и ещё троих мальчишек посильнее, дед поехал за
тушей. Это был огромный жирный хряк весом до 100 кг. Тушу разделили на
две равные половины. Одну половину вместе с головой забрал дед. Вторую
половину Иван Иванович разделил на две равные части, и заднюю часть туши
отправил в Балхаш для своих (на стан изредка приходила со станции
машина, которая привозила продукты, инвентарь и увозила сено и др.).
Остальное мясо он оставил для нас. Несколько дней (20 ртов) мы
«пировали», получая суп на мясном бульоне с кусочком божественно вкусной
свинины… 

            И всё же еды нам катастрофически не хватало. Продолжительная
тяжёлая физическая работа на свежем воздухе, наши растущие организмы
(возраст 13 - 14 лет) – всё это требовало полноценного питания, а не
такого предельно скудного рациона, какой был у нас. Мы всегда были
голодны и всё время «промышляли», чтобы что-нибудь поесть. Мы находили
какие-то малоизвестные ягоды, собирали и ели травяные злаки, или мякоть
молодого камыша. Иван Иванович работал и питался вместе с нами, и ему,
конечно, тоже еды не хватало. Разумеется, в наших поисках чего-то
съедобного он участия не принимал. А когда мы однажды принесли и
предложили ему поесть каких то злаков, он, с присущей ему образностью
выражений, обозвал нас «обжорами» и саркастически выговорил: «Я думаю,
что по приезду домой вы первым делом начнёте отгрызать углы от домов». Я
это воспринял как намёк на то, что всё не так уж и плохо.  Но есть все
равно хотелось.

..Продовольствие, производимое пищевой промышленностью, в том числе и
продукция совхоза, где мы работали, строго учитывалась и шла на
переработку и консервирование, а потом отправлялась на фронт.
Продовольственная помощь стране, наряду с поставками вооружений,
боеприпасов, и стратегического сырья поступала и по ленд-лизу, что в
значительной степени способствовало успеху в Войне. И всё же,
продовольствия было недостаточно, поэтому для населения была введена
карточная система на хлеб и на другие продукты питания, строго
регламентирующая их потребление для разных категорий населения –
рабочих, служащих, учащихся. Нам, как учащимся, полагалось 400 граммов
хлеба в день (по 100 граммов - на завтрак и на ужин и 200 граммов - на
обед. Как быстро этот маленький кусочек хлеба во время еды исчезал во
рту!). Это было очень мало, если учесть, что хлеб был главным и почти
единственным продуктом питания, и качество хлеба (наличие в нём
всевозможных добавок-заменителей) было весьма низким. Но это было очень
много, если сравнивать с блокадным Ленинградом. И мы сравнивали…

           …Возвратившись с работы на стан и поужинав кашей без масла и
несладким чаем, мы наслаждались отдыхом и необыкновенно красивой
природой этой сказочной долины. Иногда мы учились ездить верхом на
лошадях. А езда верхом на верблюдах, с их особой покачивающейся
походкой, доставляла мне особенное удовольствие. С наступлением темноты,
когда пространство окутывала ночная мгла, от сознания того, что наш
маленький стан затерян в этом огромном, на сотни километров вокруг
безлюдном пространстве, было таинственно и немного жутковато. Мы
разжигали костёр, отчего становилось как-то уютно, всматривались в
тёмную даль, в бездонное звёздное небо, на фоне которого ясно
просматривались очертания сопок, обрамляющих долину; скучали по дому,
разговаривали, слушали рассказы Ивана Ивановича о его родной Белоруссии,
о деревне, где в оккупации жили (а может быть, уже и не жили) его
родители, к которым он мечтал съездить после Войны. 

           Так прошло больше месяца. В начале июля мы таким же путём
возвращались домой. Я всегда испытывал радость от ожидания встречи с
городом и с домом, когда по степи, приближаясь на поезде к Балхашу, ещё
за два часа до прибытия на станцию Бертыс, можно было видеть впереди, по
ходу поезда, три тоненькие «спичечки» огромных, 100-метровой высоты,
дымовых труб (тогда их было только три: конверторная, отражательная и
ТЭЦ) и исходящие от них ниточки дыма, постепенно исчезающие за
горизонтом на западе. Эта встреча всегда наполняла меня радостной
новизной.

Этой же осенью, 1 сентября 1942 года, наш, теперь уже 7-й класс,
направили на один месяц на уборку урожая в пригородное хозяйство БМЗ
«Трангалык». К нам присоединились и будущие 7-классники из других школ
города. С нами теперь поехали Анна Михайловна и Прасковья Васильевна.
Хозяйство располагалось  в 22 км к западу от города и состояло из
нескольких хозяйственных построек на берегу озера Балхаш (стан) и
огромных, в несколько тысяч гектаров, площадей засаженных помидорами и
бахчёй (дыни, арбузы). Полив всех посадок осуществлялся арычной системой
от мощной насосной станции на берегу озера. Песчаная почва, жаркое
палящее солнце и обилие воды способствовали небывалому урожаю. Жили мы в
палатках по 8 – 10 человек. Спали на матрацах, набитых сеном, умывались
из арыков. Убирали урожай: сначала-  помидоров, а потом – арбузов. Норма
была двадцать 20-ти килограмовых корзин помидоров на человека в день. По
два человека подносили эти корзины к проезду между полями, а потом
грузили в кузова  машин. Машины потом взвешивали на автомобильных весах
и увозили в город на продажу, или на рыбоконсервный комбинат, где делали
для фронта рыбные консервы. (Этот очень вкусный и недорогой продукт, под
названием «Сазан в томатном соусе», производился и после Войны и
продавался в магазинах на всей территории страны. Даже в Москве,  во
времена учёбы в институте, я его часто покупал.) 

           Работали мы по 8 часов с 2-часовым перерывом на обед и отдых.
Питание было тоже скудным, но всё же лучше, чем на сенокосе. Помню, что
сомнительные мясные котлеты давали нам один раз в неделю по одной штуке.
Но здесь мы не голодали, потому что могли в неограниченном количестве
есть помидоры прямо с куста. (Кстати, таких вкусных и ароматных помидор,
как балхашские, я не ел больше нигде.) Высокая норма выработки (400 кг),
тяжелые корзины, изнурительная жара и невозможность укрыться от солнца
делали наш труд очень тяжёлым. Не все физически могли выполнить норму,
но более сильные и выносливые в конце смены помогали тем, кто слабее и
не смог справиться с нормой – уйти с поля, не выполнив норму, было не
принято. Война накладывала свой отпечаток на образ мышления и на образ
жизни людей, делала всех нас более ответственными друг перед другом,
воспитывала «чувство локтя».

            Работа по сбору арбузов была не нормирована, но связана с
подъёмом тяжестей, а потому на эту работу были отобраны по желанию самые
крепкие ребята. Работа шла сразу на нескольких грядках. Впереди шёл
отборщик – работник хозяйства – определял спелые арбузы, отрывал их от
лозы и выкатывал их на край широкой (2,5 м) грядки. Арбузы были весом от
5 до 8 кг. Мы эти арбузы подбирали и относили к грузовой машине, которая
шла по дороге между группой грядок. На машине стоял приёмщик, который
укладывал арбузы в кузов. Я научился работать отборщиком, простукивая
арбузы лёгким щелчком, (помог хороший музыкальный слух) и меня охотно
поставили на эту работу, потому что отборщиков не хватало. Работать
приходилось очень интенсивно, чтобы не допустить простоя бригады
сборщиков.

            После трудного рабочего дня, вечерами мы с удовольствием
отдыхали. Наиболее смелые ходили купаться на озеро (купальный сезон уже
окончился, и вода в озере была холодная). Остальные отдыхали на стане -
общались между собой и с учителями. Особенно было интересно общаться с
Мусориной Прасковьей Васильевной. Она была наблюдательной,
разговорчивой, умела подмечать наши, зарождающиеся симпатии, откровенно
и на равных разговаривала с нами о жизни и, конечно же, о любви. В
субботу после работы (тогда был только один выходной день в неделю –
воскресенье) мы старались попасть на попутный грузовик, чтобы уехать в
город домой и там хорошо отмыться и отдохнуть в семье.  Но, бывало,
машины не оказывалось. Тогда мы гурьбой шли 22 км пешком через степь,
через плотину «хвостового» хозяйства БМЗ. Шли с песнями, шутками и
смехом. Приходили домой к ночи, а воскресным вечером или ранним утром в
понедельник снова возвращались на работу в Трангалык. 

             7-й класс… Занятия в школе начались 1 октября. Наша жизнь,
как и жизнь города и всей страны, была заполнена одним из самых
напряжённых периодов Войны.  Определяющими и переломными событиями этого
периода были Сталинградская битва (июль 1942 – февраль 1943 г.г.) и
сражение под Курском (июль - август 1943 г.). Мы с волнением читали и
слушали по радио сообщения с фронтов о наступлении Красной Армии, Эти
события проходили через наши души и оставались в наших сердцах, как
оказалось, на всю жизнь. Взволновало нас и событие того времени –
переименование названия «Красная Армия» в название – «Советская Армия».
Теперь, вместо нашивок со знаками отличия на петлицах, на военной форме
появились погоны. Трудно было привыкать к виду военных в новой форме с
погонами. Это было значительно и интересно. Ежедневно на большой
перемене вся школа - все учителя и ученики - собирались на втором этаже
в холле перед сценой, и Регина Самойловна на большой карте СССР отмечала
флажками изменение линии фронта и рассказывала об основных фронтовых
событиях прошедшего дня. И если флажок перемещался влево – на запад –
это вызывало общее ликование. Но жили мы, разумеется, не только
событиями Войны…

.7-й класс - время прощания с отрочеством, время юношеской романтики
восприятия мира, романтики чувств, осмысления происходящих в стране и в
мире событий, осмысления и своего места в этом мире. Мы, единственный
7-й класс, были старшими в школе (Более старших частично направили в
ремесленное училище, частично – обучаться на производстве, а остальных
объединили со старшеклассниками других школ.). Разные характеры, разные
взаимоотношения, каждый по сво?ему интересен и неповторим: Коля Бурбель
– всегда с озорной хитроватой улыбкой, гораздый на шутку,  подковырку,
выдумку; Римма Мерзликина – очень «правильная», и любящая делать
замечания; спокойная уравновешенная Шура Дудкина; сосредоточенный и
энергичный Иван Танаев (не любил, когда его называли Ваня, только -
Иван); застенчивая, томная Римма Ли; очень серьёзный и невозмутимый Валя
Красноштанов; Юра Мягков, Женя Лазарев и другие девчонки и мальчишки,
несмотря на различие характеров, все мы были дружны и взаимосвязаны.
Взрослые относились к нам с доверием. Орлеанская разрешала нам
субботними вечерами, до 10 часов, в опустевшем здании школы устраивать
вечера танцев. Кто-то приносил патефон, кто-то – пластинки. Девочки
учили мальчишек танцевать. Помню, старательнее других делала это Римма 
Ли – самая маленькая в классе ростом. Вечером, после танцев, мальчишки
провожали девочек домой. Тогда то и стали проявляться первые симпатии.
Тогда то и возникла моя романтическая влюблённость, которая переросла
потом в первую любовь к Белле Лишанской (Через несколько лет - после
окончания института - она стала моей женой и матерью моих детей – Иры и
Миши.).

            Вместе с учителями мы, как старшие в школе, организовывали
вечера отдыха для всей школы. В концертах школьной самодеятельности
принимали участие ученики и учителя. Создавалась атмосфера взаимного
понимания и доверия. Вместе с другими, я принимал в этом активное
участие: читал стихи Симонова «Жди меня», с гитарой пел «В землянке»,
«Офицерский вальс», участвовал в постановках скетчей, которые ставились,
в основном, на военную тему. Очень значительно и интересно прошёл вечер
встречи Нового - 1943 года, в организации которого вместе с учителями
принимал участие наш 7-й класс. Мы создали инициативную группу,
обратились с письмом к руководству БМЗ, и нам разрешили закупить в
«Продснабе» (Был такой отдел на БМЗ, занимающийся продовольственным
снабжением города. Возможно, он существует и сейчас.) продукты для
школьного вечера. Собрали деньги и, после многочисленных «уреза?ний»
нашего заказа по инстанциям (всё-таки - карточная система), закупили 1 
кг. «маринки», 10 кг картофеля, одну пачку чая и 2 кг печенья. По тем
временам это много значило. 

            Вечер состоялся замечательный. Мы сообща готовили еду:
кто-то чистил и резал «маринку», кто-то готовил чай, а мне вместе с
Сокольским пришлось чистить картошку. Тогда же он обучил меня, как нужно
снимать с картофеля тонкую шкурку, чтобы было экономно. Специальных
ножей, как сейчас, тогда не было, и требовался определённый навык. В
учительской комнате составили столы и устроили ужин. Ёлки не было,  Но
мы украсили холл перед сценой самодельными флажками, выпустили
стенгазету с подборками карикатур на «фрицев», отчасти срисованных из
газет и журналов и с сатирическими стишками. Были у нас и танцы вокруг
воображаемой ёлки под патефон. Мальчишки, как галантные кавалеры (На
заплатанные кое-у-кого штаны внимания никто не обращал.), с гордостью
приглашали девочек и женщин-учителей на фокстроты, танго и вальсы. Мы
чувствовали себя взрослыми – мы ими становились... 

           В школе была учительница младших классов. Имени её не помню,
но её дочь – Леру – запомнил хорошо. Она была старше нас и в школе не
училась, но на этот вечер пришла вместе с матерью. Никто ещё не знал,
что она прекрасно играет на фортепиано. В разгаре вечера она подсела к
роялю, «скучающему» возле сцены, и заиграла. Она играла прекрасную
музыку. Эту музыку я уже слышал раньше, но не знал, как называется это
произведение и кто автор. Это была «2-я - венгерская - рапсодия» Листа.
Все присутствующие замерли от неожиданности и, в каком-то зачарованном
гипнотическом состоянии, стали приближаться к роялю и окружили его
плотным кольцом. Вот здесь, у себя в школе, в такое время, мы слушали
«живую» музыку, да какую!.. Потом мы узнали, что в числе очень немногих,
они с матерью чудом смогли выбраться «Дорогой жизни» из блокадного
Ленинграда, где Лера не успела окончить музыкальное училище. После этого
мы иногда вечерами собирались у рояля и Лера для нас играла. Это были
праздники души. Это было моё первое знакомство с классической музыкой.

..Осень 1943. Перед началом учебного года (8-й класс) нас по озеру на
барже отправили на уборку картофеля в совхоз «Лепсы», что на восточном
берегу озера Балхаш. С нами были Регина Самойловна и Валентина
Константиновна. В то время самоходных барж ещё на озере не было. Трое
суток, с помощью стального троса длиной около 50 метров, баржу тянул
катер-буксир. Для нас это было интересное познавательное плавание. Мы
рассматривали, иногда на горизонте, иногда – вблизи, проплывающие
берега; любовались, особенно красивыми на воде, восходами и закатами,
богатством и изменением красок озёрной воды; иногда пытались, и
небезуспешно, ловить с борта рыбу на крючок. Запомнилась
многокилометровая дорога от пристани до совхоза, которую мы в сильную
безветренную жару преодолевали пешком, утопая по щиколотку в мелкой,
клубами поднимающейся пыли. Потом на бричках, запряжённых быками, по
такой же пыльной дороге, везли нас на полевой стан. Разместили нас в
длинном саманном бараке, разделённом поперёк дощатой перегородкой на две
половины: для девочек и – для мальчиков. Вдоль стены барака с узкими
окошками под потолком были устроены деревянные нары, на которых нам
предстояло спать, предварительно натаскав сухого сена. В торце барака
была умывальная комната с наружной дверью, с водопроводом, но без
канализации. Туалет с выгребной ямой стоял невдалеке.

Работа на уборке картофеля была тяжелее, чем на уборке помидоров. Норма
выработки так же - 400 кг на человека в день. Но, помимо того, что так
же, как и «на помидорах», работали целый день на солнце, и так же
таскали тяжелые корзины, к тому же, работали в земле без рукавиц, при
очень скудном питании, унизительном надзоре совхозных нормировщиков,
когда строго запрещалось после работы унести с поля картофелину. Мы,
конечно, понемногу воровали, но при этом стыдились Регину Самойловну и
старались делать так, чтобы она не видела. Но вечерами, после работы, мы
предавались всяческим шуткам, выдумкам, озорным забавам. Было весело и
радостно устроить «пир» из украденной с поля картошки, или с соседней
плантации - арбуза. Нам было по 14 – 15 лет и мы, мальчишки, как это
часто бывает у всех подростков,  дурачились и порой – весьма
непристойно. Расскажу эпизод: Двое мальчишек (имена называть не буду)
поспорили (свидетели -  всё «мужское» население барака) на декадную
хлебную карточку, что один из них при всех и прямо в бараке сможет
использовать по «большой нужде» полушарие арбузной корки и, главное, при
этом не рассмеётся. Невесть откуда, арбузная корка появилась мгновенно.
Сразу же и состоялся «спектакль», сопровождающийся, естесственно,
гомерическим хохотом, который ещё усиливался тем, что лицо исполнителя
«главной роли», при этом, было настолько серьёзно, что на нём не дрогнул
ни один мускул. И, таким образом, он  выспорил существенную прибавку к
рациону. Мы, естественно, проигравшему «пропа?сть» не дали, и всю
декаду, каждый раз со смехом, щедро, в ущерб себе, делились с ним 
хлебом (ему доставалось даже больше нормы). Ведь, благодаря и ему, мы
оказались свидетелями и участниками этого «уникального» весёлого
мальчишеского шоу.

Захаживали мы, группками по 2- 3 человека, в гости и на табачную
плантацию, которую неподалеку возделывала корейская семья. Кореец-хозяин
как-то пригласил нас в своё временное жилище. Он угостил нас табаком и
дал немного махорки – некоторые из нас пытались уже пробовать курить.
Меня тогда поразили необыкновенные чистота и порядок внутри и вокруг
помещения, что резко контрастировало с привычным глазу беспорядком на
казахских подворьях.

Наконец тяжёлая пора  «на картошке» стала подходить к концу. Была уже
середина октября. В последний выходной день перед отъездом мы, несколько
человек, решили пойти в деревню, что была в 3-х километрах и купить по
мешку картошки, чтобы привезти домой. Денег у нас было мало, но мы
полагали, что здесь, в Лепсах, картошку можно будет купить дёшево. Не
тут то было…  Мы ходили по дворам, и везде крупная хорошая картошка
оказывалась нам «не по карману». Всё же, мне удалось купить небольшой
(20 кг) мешок не очень мелкой картошки. Я хорошо запомнил, как мне было
мучительно тяжело нести этот мешок 3 километра до стана.

.Настал долгожданный день отъезда. К нам на стан приехал представитель
совхоза и поблагодарил нас за нашу работу. Подали брички, запряженные
быками. В этот раз, по той же самой пыльной дороге, мы ехали до самой
пристани. По трапу мы взошли на баржу, а потом спустились в трюм,
который был уже загружен арбузами для города Балхаша. Отведённое нам в
трюме место на поверхности арбузов покрыли камышитовыми циновками, и ещё
дали циновок, а качестве «одеял». Пространство между арбузным «полом» и
палубой над нами было около 1,5 метров. В этом пространстве
передвигались мы или на четвереньках, или в полусогнутом состоянии.
Баржу буксировал катер-буксир, но гружёная она шла значительно
медленнее. Навигация на озере подходила к концу. Было очень холодно. Мы
были уставшими, исхудавшими, голодными, да к тому же очень страдали от
холода. Интерес к озеру пропал. На беду, через сутки плавания, начался
сильный ветер с дождём, и на озере разбушевался шторм. Катер и баржа
встали на якоря. Волны были настолько высокими, что катер за ними от
нашего взора с баржи полностью скрывался. Тяжёлую гружёную баржу тоже
сильно раскачивало. Арбузный «пол», на котором мы располагались, и
палуба над нами со скрипом «ходили» друг другу навстречу, и было
страшно, что баржа может развалиться… Сильную качку многие из нас,
особенно девочки, переносили очень тяжело, и мы опасались не только за
их здоровье, но и за жизни. Регина Самойловна и Валентина
Константиновна, которым тоже было нелегко, старались, как могли, нас
ободрить, успокоить, обогреть. Шторм то немного стихал, то возникал с
новой силой. Так продолжалось двое суток! И вдруг, ветер стих, озеро
успокоилось и наступил полный штиль. Теперь нам холод, который после
бури даже усилился, был нипочём. Измотанные штормом, мы теснее
прижимались друг к другу, чтобы сохранить тепло, старались больше
лежать, укрывшись циновками, и не двигаться. Выходили на палубу только в
случае крайней необходимости… Это наше мучительное плавание продолжалось
шесть дней и казалось бесконечным. Ночью кто-то вдруг с криком – «Скорее
все сюда!» - позвал нас на палубу. Вдали на горизонте усыпанного
звёздами неба мы увидели тоненькую, прерывисто мерцающую, ниточку
прибрежных огней пригородного посёлка рыбаков. Это мерцание показалась
нам сказочным видением. Мы кричали, мы ликовали, мы плясали от
радости... Наконец, мы успокоились, затаившись в счастливом ожидании
встречи с домом. С утренней зарёй мы с пристани разошлись по домам.
Какое это было счастье - дома после ванны долгожданным, накормленным,
обогретым и обласканным уснуть в тёплой постели.

Школьные власти дали нам несколько дней на отдых. Занятия в 8-м классе
должны были начаться с 1 ноября. Но в 8-й класс я не попал…  За 3 – 4
дня до начала занятий всем мальчишкам объявили, что мы должны явиться со
свидетельствами об окончании 7-ми классов на комиссию, для направления
на учёбу в ремесленное училище (РУ). В зале клуба ИТР, что в 10-м  доме
на  кв. «А», стоял длинный стол, покрытый, как и положено, красной
скатертью, за которым восседала комиссия в составе директоров школ,
руководителей РУ во главе с секретарём Горкома Комсомола. Всё было
обставлено торжественно и значительно. Перед  бывшими семиклассниками
выступил секретарь, который говорил о патриотизме, о необходимости
пополнения завода рабочими кадрами. Потом всех нас попросили пройти в
другую комнату и стали вызывать по одному с документами. Директор школы,
в которой учился вызванный ученик, давал ему устную характеристику,
конечно - положительную, забирали у него документы и давали подписать
заранее заготовленное заявление о приёме в РУ. Наконец, очередь дошла до
меня, и в тот момент, когда я в одиночестве предстал перед комиссией, во
мне стал возникать внутренний протест. 

           Я тоже считал себя патриотом, но свой патриотизм видел в
возможности более широкой отдачи своих способностей Родине. Перспектива
РУ меня никак не устраивала. Я мечтал окончить среднюю школу (10-летку)
и продолжить учёбу в институте - в будущем я видел себя только
инженером. Возможные выходы из сложившейся ситуации, перед вызовом меня
на эту комиссию, я уже обсуждал со взрослыми и со сверстниками.
Единственной альтернативой для меня «светился» техникум, в который как
раз и принимали после семилетки. Сквозь какой-то туман я слышал, как
меня хвалила Орлеанская, как кто-то из руководителей РУ произносил
стандартные слова: «Ну что же, нам «такие» и нужны…» Я остро ощутил, что
в эту минуту решается моя судьба, и что, кроме меня  самого, мне никто
сейчас не поможет. И я уже знал, что мне нужно делать. Я сильнее сжал в
руках своё свидетельство, и, когда его у меня потребовали, набрался
смелости и, не говоря ни слова, выбежал из зала, обескуражив всю высокую
комиссию. (Сейчас, анализируя эту ситуацию, думаю, что в подсознании я
понимал, что здесь делается несправедливость. Уже много позже, по
прошествии лет, я нашёл этому подтверждение, когда узнал, что в одном из
журналов появилась статья с осуждением беззакония – трудовой мобилизации
подростков, даже без согласия родителей, тогда – в 1942 – 1943 годах.
Конечно же, я в тот момент об этом думать не мог и поступал чисто
интуитивно.)  Я сразу пошёл в техникум и тут же написал заявление о
приёме. Меня приняли на 1-й курс – в техникуме был недобор. Так я
оказался учащимся техникума. Мне было 14 лет, нас называли «студентами»,
и нам это нравилось. Начался 1943 – 44-й учебный год. Некоторые школьные
преподаватели перешли в техникум на постоянную работу, другие - пришли
работать по совместительству. В их числе оказались Сокольский
(математика) и Голоенко (физика). Это были в городе самые сильные
преподаватели по профилирующим  для   меня  предметам,  т. к.   к 
этому   времени  я  уже  определил  для   себя  техническое направление
в будущем.

             По программе 1-го курса предусматривалось освоить
математику и физику в объёме средней школы (10-летки). Если учесть, что,
в связи с полевыми работами, занятия в техникуме тоже начались с 1-го
ноября, то можно представить, какими «скоростными» темпами нужно было
усвоить программу. Поэтому зимние каникулы были сокращены до 3-х дней.

            Мои родители в школу, и, тем более – в техникум, никогда не
ходили и, вообше, особенно мною не занимались. Можно сказать, что меня
воспитывало время, в котором я жил и у них – у родителей - не было
повода вмешиваться. Они внимательно следил за моим становлением, но
считали меня уже достаточно самостоятельным, мне доверяли, и я старался
их не подводить. У меня были хорошие товарищи и друзья: Саша Куприянов,
Лёня Каганович, Женя Лазарев, Юра Мягков, Игорь Самохвалов, Витя
Сидоров; из девочек – Ада Сидорова, Римма Ли, Люба Нетребенко, Фаня
Девятко, Соня Щупак, Сарра Пикельман, Белла Лишанская. Наша дружба была
чиста, созидательна и находила понимание и поощрение старших. Учились мы
серьёзно и ответственно, помогали друг другу при необходимости, не жалея
времени. В нашем небольшом городе отношения дружбы и товарищества
переплетались меду рабочей, школьной и техникумовской молодёжью. Для
этого возникало много точек соприкосновения: совместная учёба, с/х
работы, субботники и воскресники на строительстве завода и на
благоустройстве города; развитая художественная самодеятельность,
общение во время отдыха (в парках и скверах, на танцплощадке, в клубах,
в кинотеатре, на озере и т. д.). А ещё нас объединяли общие чувства,
переживаемые в связи с Войной, так или иначе коснувшейся каждого. С
самого начала никто не сомневался в её победном исходе, который к этому
времени уже явственно просматривался. Мы уже серьёзно задумывались о
своём будущем. В мои планы входило обязательное получение высшего
образования. 

            Трём процентам лучших выпускников техникума предоставлялось
право на поступление в ВУЗ без предварительной 3-годичной отработки на
производстве. Я никогда не был отличником, хотя всегда учился ровно,
делая оснонеой упор на интересующие меня предметы. Войти в эти 3% я не
надеялся. Поэтому, чтобы не было потерянных для учёбы лет, мне было
нужно после 1-го курса техникума вернуться в школу, в 9-й класс.
Проблематично было получить из техникума документы – нужно было
разрешение московской вышестоящей организации.

По окончании 1-го курса, в конце июня 1944 г, всех парней из техникума и
из старших классов школ города остригли наголо, велели запастись
3-дневным пайком питания и поездом отправили на боевые учения в военный
лагерь в Осакаровку, что севернее Караганды (Военная подготовка была
обязательным предметом во всех учебных заведениях и в школах, начиная с
6-го класса.). По дороге к нам в поезд подсаживались группы парней из
других местностей. На ж/д станции «Осакаровка, куда мы прибыли на
рассвете, нас встретили два офицера из военного лагеря – бывших
фронтовика. Нас разгруппировали на роты и взводы, построили в колонну, и
пешим маршем мы направились в лагерь, расположенный в 45-ти км на
восток. Через каждые 15 км пути, мы делали 30-минутные привалы. В лагерь
пришли мы на закате. В столовой накормили нас кашей, на складе выдали
обмундирование и палатки. Три часа ушло на подгонку обмундирования, на
разбивку палаток, на баню. Спать улеглись после 12 ночи. Подъём – в 5
часов утра. С вечера, от пешего перехода, всё тело ныло от усталости, а
к утру тело и, особенно – ноги так разболелись, что стоять и, тем более
– ходить было мучительно больно. Но  командирам до этого не было дела.
Превозмогая боль, построились повзводно в  роты и началась военная
лагерная жизнь. 

           Командирами у нас были демобилизованные воины – в основном,
молодые люди, немногим старше нас, которые после ранений на фронтах и
лечения в госпиталях, были «списаны» в тыл, как непригодные к дальнейшей
воинской службе. Некоторые из них были без руки, или без ноги – на
костылях. Среди них были как офицеры, так и  сержанты и старшины.
Возможно от бессознательной зависти к нам, тоже молодым, но не
«нюхавшим» фронтового пороха и физически невредимым, они сурово
старались приблизить нас к фронтовым условиям и создавали нам такой
прессинг, что мы буквально изнывали под тяжестью лагерной жизни. Нас
обучали как пехотинцев, на долю которых, как известно, выпадали основные
тяготы фронтовых операций. Марш-броски, сменявшиеся бе?гом¬, ползание
по-пластунски, приёмы владения оружием в рукопашном бою с воображаемым
противником, рытьё окопов, строительство блиндажей - всё это
сопровождалось жёсткой требовательностью командиров, граничащей с
издёвкой и смешанной с пренебрежением. Малейшее неумение или отставание
в исполнении команды, наказывалось нарядом вне очереди (чистка до блеска
общественного туалета, мытьё полов в столовой, уборка штабных помещений
и т. д, а если повезёт – чистка картошки на кухне). Кроме того, грубыми
нарушениями считались: не застёгнута пуговица гимнастёрки, не начищены
до блеска сапоги на вечернем построении, не по форме застелена постель,
при встрече не отдал честь командиру и т. д. За такие проступки тоже
строго наказывали, и можно было угодить на гаубтвахту («губу») – от 3-х
до 10-ти суток на хлебе воде.       

           Единственной отдушиной были стре?льбы по мишеням из боевого
оружия, которые проводились раз в неделю, по субботам на специальном
полигоне под командой старших, не таких свирепых, штабных командиров.
Лучших стрелков в конце сборов наградили значком «Отличный стрелок». Мне
повезло – я оказался среди них. Ещё приятным для меня занятием были
соревнования по скорости разборки и сборки оружия  (автоматов), где я
тоже оказывался в числе первых (Видимо сказывались детские технические
навыки, которые подробно описаны мной в воспоминаниях довоенного
детства.). 

           По воскресеньям нам предоставляли отдых. Утром – баня, затем 
давали время, чтобы привести в порядок обмундирование, постирать
портянки, пришить свежий воротничок к гимнастёрке, написать письма и т.
д. В этот день на завтрак и на ужин запомнился сладкий чай. После обеда
нам разрешали вольные прогулки по окрестностям. Осакаровка – с/х район:
окрест ла?геря колхозы и совхозы. Предупреждали, чтобы – никаких ЧП.
Природа здесь выгодно отличалась от скупой – Прибалхашской. Зелёная
трава, засеянные поля, перелески, небольшие озёра очень ласкали глаз. В
2-х км от лагеря был совхозный маслозавод, где из неочищенных
подсолнечных семечек прессовали масло, а выжимки («жмых») складывали в
амбар, потом дробили, размачивали в воде и давали на корм скоту. Этот
«жмых» имел форму пластинок твёрдых как камень, и в амбаре не охранялся.
Считалось, что для людей он несъедобен, но – это не для нас. Мы эти 
пластинки понемножку воровали и с удовольствием грызли и ели. Благо –
зубы были молодыми. Опоздать к вечернему построению - к 6 часам - было
нельзя – наряд вне очереди. После вечерней поверки, строем отводили нас
на ужин, потом строем маршировали на плацу с отработкой строевых команд.
После этого, по команде «Вольно, разойдись!», нам давали время для
вечернего туалета и подготовки ко сну. В 10 часов – команда «отбой» -
нужно было уже лежать в кроватях и прекратить разговоры. Команда
«подъём», как всегда – в 5 часов утра…

После окончания сборов, пеший переход от лагеря до ж/д станции (45 км)
показался нам лёгкой прогулкой. Спасибо командирам. 

         По приезду домой, в середине августа, критически встал для меня
вопрос о месте дальнейшей учёбы. К этому времени из Балхаша уже уехала
вся наша московская родня. Остались только мои родители и семья Ефима:
сам Ефим, Марина – его жена, Мишка - их 3-хлетний сын, мать Марины –
Анна Ивановна и брат Марины - Лёня, вернувшийся с фронта после
нескольких тяжёлых ранений.

Как раз в это время, по решению Обкома партии Ефима направляли на работу
секретарём парткома на Карсакпайский медеплавильный завод (50 км
западнее Джезказгана). Он предложил мне ехать с ним в Карсакпай и там
продолжить учёбу в 9-м классе, куда он обещал меня определить без
документов (С его положением и авторитетом это было возможно.). Я без
колебаний согласился. Родители не возражали, и мне пришлось оставить их
одних в Балхаше.

В  нашем доме встречали Новый 1945 год. Собрался весь карсакпайский
бомонд. Здесь были люди, связанные не только личной дружбой, но и чисто
производственными отношениями. Пили разведённый (а кто – и
неразведённый) спирт, напиток «Поцелуй кровавой Мери»* (Вина не было –
оно было недоступной, даже для начальства, роскошью.); закусывали
селёдкой, винегретом, домашними солениями, свиной американской тушенкой;
запивали томатным соком, сделанным из разведённой пасты. Выпили изрядно
– и мужчины и женщины были «хорошо навеселе». Люди уже чувствовали
приближение Победы. Пили чай с простыми конфетами и печеньем. Танцевали
под патефон. Танцевальную программу и «работу» с патефоном: чередовать 
пластинки, рукояткой заводить пружину, заменять изношенные иголки (Ввиду
их большого дефицита, три десятка иголок мне пришлось бруском наточить
заранее.) - с общего одобрения я взял на себя. Вальсы сменяли фокстроты,
танго, блюзы, румбы. Какую-то непонятную «музыку», которую озвучил
патефон, когда я, того не заметив, случайно (ведь тоже был изрядно пьян)
вставил иголку обратной стороной – тоже танцевали… После Новогодних
поздравлений и застолья, в 1 час ночи все вышли на горку, что рядом с
домом. Ночь была удивительно тихая, по настоящему – Новогодняя:
небольшой морозец и крупные, мягко падающие, густые хлопья снега.
Откуда-то появились санки и взрослые дяди и тёти, как дети со смехом, с
гиканьем, с неудержимым весельем, съезжали на санках с горки десятки
раз. Гости расходились по домам постепенно и нехотя. После 3-х часов
ночи дом опустел. Остались две пары близких друзей, чтобы помочь в
уборке и мытье посуды. Когда всё было убрано, женщины накрыли чай,
которым и поставили последнюю точку. Спать улеглись уже под утро, а в 9
часов Ефим ушёл не завод…

          В школе я был учеником заметным. Я чувствовал, что на мне
сосредоточено внимание школьной общественности, во-первых - как на
«новеньком», во-вторых – как на племяннике высокопоставленного дядьки и,
в-третьих – особое внимание администрации, как на принятом без
документов. Скажу сразу: по всем пунктам  мной были довольны и в школе и
дома. Учился я хорошо, активно участвовал в общественной жизни школы:
редактировал стенную газету, участвовал в самодеятельности – читал на
школьных вечерах стихи и, даже – собственные, пел под гитару, популярные
в то время, фронтовые песни, чем завоевал немало симпатий. Среди
учителей, как и в Балхаше, было много высланных в Казахстан,
интеллигентных образованных людей. Особенно мне запомнился учитель
русского языка и литературы – Эдгар Густавович Фрейтаг, по прозвищу –
«Шедевр». Это был рафинированный интеллигент, всегда подчёркнуто
элегантный, прекрасно владеющий русским языком. Он учил нас бережному к
языку отношению, пристально обращал наше внимание на правильное,
грамотное изложение своих мыслей, как на бумаге, так и в устной речи –
учил нас правильно и грамотно разговаривать. Даже просто своим
присутствием он давал нам хороший пример взаимного общения. Эту его
науку я старался хорошо усвоить и следовать ей всегда.

.Учился я легко. У меня был хороший техникумовский багаж математических
знаний, и порой даже ученики из 10-го класса обращались ко мне за
помощью в решении задач. Мне было лестно, что учительница математики
относилась ко мне с особым уважением. Учительница по истории была очень
слабой. Она заставляла учеников самим по очереди готовить программную
тему и по ней проводить урок. Ученики обычно относились к этому
формально: перечитывали учебник и урок проводили серо, неинтересно.
Когда очередь дошла до меня, то мне захотелось сделать это так, чтобы
было интересно. Я использовал дополнительную литературу (школа Регины
Самойловны) и, на свою голову, подготовил и подробно раскрыл тему урока.
Почувствовал, что слушали с интересом. Слух об этом уроке моментально
разнёсся среди учителей. Из-за этой моей «оплошности», директор школы
попросила меня подготовить и сделать ещё одно сообщение, но уже на
общешкольном вечере - «О международном женском дне 8 марта».

          При всем моем прилежании, я, отнюдь, не был «паинькой», не
чурался мальчишеских выходоки проказ: курил в школьном туалете, что было
запрещено (правда, ещё с поступлением в техникум я дома стал курить
открыто, в чём родители, к сожалению, мне не препятствовали), с
различными ухищрениями проникал на вечерние сеансы в кинотеатр (в то
время в Карсакпае всем школьникам без сопровождения взрослых это было
запрещено). Ефим и Марина меня в этих делах понимали и, даже, поощряли.
Они тоже были молоды, понимали и любили шутку, юмор, озорство – ведь не
такая уж у нас была большая разница в годах. Зимой, перед киносеансом,
Марина давала мне огромный овчинный тулуп Ефима и, кутая в нём нос, я
протягивал руку с билетом контролёру и неузнанным (в городе все знали
друг друга в лицо) проходил на сеанс. Однажды эта проделка у меня
сорвалась - билет отобрали и на сеанс не пустили… 

          Вскоре после Дня Победы, о котором я расскажу особо, заводское
начальство, (видимо, хотело отдохнуть) решило поехать, якобы, с
проверкой, в пригородное хозяйство завода – совхоз «Улу-Тау»,
находящийся в живописной гористой местности, в 120 км севернее
Карсакпая. Взяли с собой и семьи. Директор отправился с женой и с
10-летним сыном, Ефим захватил Лёню и меня (Марина осталась дома с
Мишкой). Всего в поездке участвовало 10 – 12 человек. Кузов грузовой
машины ГАЗ-51, т. н. «полуторки» – одной из первых моделей Горьковского
автозавода – оборудовали сидениями, и рано утром по грунтовой степной
дороге мы отправились в поездку. 

          Бескрайние степи в тех местах очень красивы весной. По дороге
нашему взору открывались стада пасущихся сайгаков; степные орлы,
кружащие в поисках добычи; зайцы, перебегающие дорогу перед колёсами
машины; на привалах, возле живописных плёсов-оазисов – множество мелких
степных животных и птиц. Утренняя прохлада быстро сменилась дневной
жарой, характерной для этих мест. «Полуторка» - машина тихоходная,
поэтому в пути мы находились, примерно, 7 –8 часов. Основное подворье
совхоза расположено у подножья горного хребта Улу-Тау, что в центральном
Казахстане (Именем этого хребта и назван совхоз.), а  три
животноводческие фермы - в десятке километрах в округе за горными
перевалами. Пологие, покрытые яркой зеленью, горные склоны, обманчиво
кажущиеся близкими, а на самом деле – отдалённые на несколько десятков
километров, впечатляют своим величием и красотой. Кое-где на склонах
видны были юрты и пасущиеся стада. Запомнился бешбармак из молодого
барашка, которым нас щедро угощали хозяева. Весь персонал совхоза были
казахи, плохо или совсем не говорящие по-русски. Но у нас был переводчик
– наш шофёр, русский парень, хорошо владевший казахским, за что у
казахов пользовался особым уважением. Бешбармак  ели мы в юрте, сидя
«по-турецки» на ковре за низким круглым столом; ели «по-казахски» -
руками (без вилок и ножей), запивали сурпой из пиал. Потом пили чай со
сливками – тоже из пиал. За большим самоваром сидела хозяйка – пожилая
казашка в белом фартуке и с белым платком на голове. Она понемножку
наливала сливки и чай в пиалы, Которые затем многократно передавались
гостям. На столе были разбросаны печенье и простые конфеты-карамельки.
Беседа за столом велась непрерывно о делах в совхозе, о природных
богатствах края и, конечно же, о прошедшей Войне и о Победе. На
следующее утро нам показали совхозную ферму и баранов-рекордсменов по
шерсти.

В Карсакпае я встретил и долгожданный День Победы. Этот день, конечно
же, остался в памяти навсегда. В это утро я проснулся раньше всех в доме
и первым делом, как обычно, включил радио. Прозвучали торжественные
слова Левитана о том, что 8 мая подписан акт о безоговорочной
капитуляции фашистской Германии, и что 9 мая, 

т. е. сегодня, провозглашён всенародный праздник – «День Победы».
Сообщения об окончании Войны люди ожидали уже со дня на день. И всё же –
это было неожиданно. 

           Было 6 часов. Утреннее солнце светило ярко и радостно. Я
настежь распахнул окно, и в комнату  ворвалась живительная утренняя
прохлада. Лёня (мы с ним спали в одной комнате) ещё спал крепким
младенческим сном, никак не реагируя на мои тормошения и возгласы. 
Тогда я безжалостно облил его из кружки холодной водой. Он вскочил, не
сразу понимая в чём дело, а когда понял мы вместе кинулись будить
остальных: Ефима, Марину, Анну Ивановну, Мишку, но они тоже уже не
спали… Объятия, поцелуи, поздравления!.. А на улицу стали выбегать люди.
Вскоре, обычно немноголюдный, город превратился в радостное, сверкающее
и красочное людское море – все вы?сыпали на улицу. Совсем незнакомые
люди обнимались, целовались, поздравляли друг друга с Победой. Людские
чувства были обнажены до предела - многие плакали от счастья, другие -
от смешанного чувства: радости от Победы и горести от утрат, но все были
беспредельно счастливы. В полдень состоялся митинг перед зданием
Горисполкома на городской площади. Жителей города поздравили с Победой
секретарь горкома Партии и председатель Горсовета. Почтили минутой
молчания память о погибших. Духовой оркестр сыграл гимн. Потом начались
народные гуляния. В городском парке до ночи играл духовой оркестр.
Танцы, веселье, снова объятия и поцелуи, снова смех и слёзы радости…
Потом по радио (телевизоров ещё не было ни у кого) слушали победный
орудийный салют из Москвы. В эти дни с упоением и по несколько раз
смотрели кинофильм «В 6 часов вечера после Войны». А 24 июня все слушали
по радио прямой репортаж из Москвы о знаменитом Параде Победы на Красной
площади. 

          После окончания 9-го класса я получил нужное мне свидетельство
и мог уехать в Балхаш к родителям, за которыми, конечно, очень
соскучился. Однако, с отъездом не всё оказалось так просто. Из Карсакпая
все парни старших классов снова призывались через две недели на военные
сборы в Осакаровку, и мне предстояло ехать вместе с ними. Но поскольку
призывались ребята и из других городов Казахстана, в том числе и из
Балхаша, мне удалось договориться со школьным руководством, что я
сначала съезжу в Балхаш повидаться с родителями, а оттуда поеду в лагерь
вместе с балхашцами. Мне поверили и отпустили под честное слово, которое
я, конечно, сдержал.

          Мне нередко приходилось самостоятельно ездить в поезде, и я
очень любил находиться в дороге. Из Карсакпая в Джезказган и обратно я
ездил по узкоколейной ж/дороге в «детском» пассажирском вагоне, который
обычно прицепляли к товарняку (Отдельных пассажирских поездов на этой
дороге не было.). А если такого вагончика не было, то приходилось ехать
на открытой платформе. Тогда открывалось величественное обозрение
окружающего пространства: интересно было наблюдать, как  змеёй
изгибается состав на поворотах, как пыхтит маленький паровозик на
подъёмах, как состав ускоряет ход и стремительно несётся на спусках, как
вдаль уходит тоненькая ниточка ж/дорожного полотна и, вообще, можно было
любоваться просторами и прелестью окружающей природы. А ещё, удивительно
было сознание необычности всей этой узкоколейной ж/дорожной «миниатюры»,
служащей, в то же время, настоящему большому делу.

          Совсем иные ощущения испытывал я, когда из Джезказгана до
Жарыка ехал на «нормальном» пассажирском поезде. Пассажирские вагоны на
этой ж/д ветке были очень старой модели и не 4-осные, как теперь, а
только - с двумя или с тремя осями, что делало их чрезвычайно шумными
при движении. За двое суток езды (Это уже на одни сутки меньше, чем год
назад) я ночью успевал высыпаться, а днём, с молчаливого согласия
проводницы, открывал наружную дверь тамбура и, сидя на подножке
движущегося поезда (в то время двери вагонов автоматически не
закрывались), под стук колёс, обдуваемый всеми ветрами и паровозным
дымом, распевал мелодии. Я в полный голос сам для себя «исполнял» весь
свой репертуар: арии из опер и оперетт, неаполитанские и русские песни,
песни советских композиторов, просто – мелодии без слов, которые иногда
сам импровизировал. Становясь прокопчёным встречными ветрами и
паровозным дымом, от такой поездки я получал огромное удовольствие.
Отмывался уже дома, в конечном пункте назначения. 

           Свидание с родителями, с друзьями, с Балхашом было коротким,
но для души необходимым. Сразу же  состоялась поездка в Осакаровку на
военные сборы. Интересно, что в Жарыке к нам в вагон подсели
Карсакпайцы, у которых здесь была пересадка. По моему представлению
сразу состоялись новые знакомства.

          После военных сборов, со свидетельством об окончании 9 класса,
меня в Балхаше приняли в - 10-й класс, и конечно же, в 4-ю школу.
Благодаря Ефиму я прожил замечательный год в Карсакпае, смог увидеть и
узнать много нового, познакомиться со многими интересными людьми,
набраться впечатлений, а главное – я смог определить свою дальнейшую
судьбу по своему желанию.