Жизнь вещей. Два холста.

Часть I.

Один из холстов приобрёл молодой художник-утопист, в узких кругах подающий надежды на мировую популярность. Почти всегда задумчивый и молчаливый, он мог подолгу оставаться наедине с самим собой даже во время шумных вечеринок и творческих сборищ.
В голове его роем метались идеи будущих шедевров. Казалось, белки глаз вот-вот подёрнутся пеленой. Он мог сидеть не шевелясь, не сомкнув усталых век всю ночь, уставившись на белоснежное полотно — жаждущее стать шедевром.
(...)*

Проблема скорее всего крылась в лабиринте сознания. Все идеи и образы гурьбой, опережая друг друга как лейкоциты по капиллярам, искали выход, но в этом лабиринте не было парадного крыльца. Мысли просачивались сквозь кирпичную кладку, рассыпаясь на мельчайшие частицы. Образы же, так ярко живущие внутри, раскалывались об материальный мир реальности.
Всё равно что сыр на тёрке, куски мяса через мясорубку, мрамор и напильник, токарный станок, древесина...
Им было неуютно в мире людей. Они выглядели убого, как сморщенные медузки, высохшие на берегу, но прежде будучи так прекрасны в своей простоте и воздушности там, в глубинах солёного моря.
(...)

Мысли причиняли физические страдания — они лишали его сна. Он не понимал их — и это была настоящая мука.
Кап-кап, капля по капле готовилась эта смесь непонимания, одиночества и отчаяния. Стакан наполнился на половину. Шли месяцы...
Холст всё реже ловил на себе задумчивый взгляд художника и всё чаще стоял у стены. Через полгода он уже совсем отвык от прикосновений хозяина, невольно вздрагивая от каждого шороха, он всё ещё не терял веру...
(...)

Художник принёс белую канистру с какой-то жидкостью. Его глаза горели странным светом, он как обычно молчаливо осмотрелся и на губах его мелькнула тень улыбки. Кап-кап… Все эти месяцы он потихоньку сходил с ума.
(...)

Бедный холст никогда не станет как прежде белым. Недавно стёртые эскизы глубоко въелись в его суть, оставив бесцветные, но глубокие следы. Он как никто верил в своего обладателя. Он был последним, кто видел как художник медленно, но верно скатывается вниз, гонимый неудовлетворённостью самовыражения. Но что мог сделать этот кусок молчаливого сопереживания?
(...)

Наверно впервые за все годы художник наконец-то был счастлив. Языки пламени сжирали его неоконченные наброски.
На этот раз с идеями тоже будет покончено. Долгое время они съедали его изнутри, мучали своей невозможностью воплотиться в реалность.
Холст полыхал, отбрасывая причудливые тени на потемневшие от времени стены. На окне распускались чёрные розы из недописанных  рукописей...
Художник ликовал, наблюдая за финальным действом своего рассудка. Он улыбался своим неоконченным работам, полной грудью вдыхая угарный газ.

Тело покоилось на кровати в каморке, а мысли его летали далеко отсюда, обретая вечную свободу и покой.


* (...) — пространственно-временной провал, не имеющий точную величину и длительность.