Театральный абсурд

                                                С Е Р Г Е Й   М О Г И Л Е В Ц Е В
 
 
 
                                              Т Е А Т Р А Л Ь Н Ы Й   А Б С У Р Д
 
   Сразу же уточним, что театральный абсурд – это вовсе не то же самое, что зовется театром абсурда. Театр абсурда, к которому имеет отношение и автор данных записок – это вообще что-то непонятное, не имеющее точного определения, трактуемое и так, и эдак, и в принципе не нуждающееся в каком-либо определении. Я, во всяком случае, написав полтора десятка пьес абсурда, до сих пор не могу дать точное определение, что же это такое. И этого вполне достаточно. Другое дело – театральный абсурд. То есть абсурд такого явления, как театр. Здесь все  гораздо сложнее, и, как ни странно, гораздо проще. Здесь нам придется поговорить немного подробнее, и попытаться доказать, что театральный абсурд действительно существует. Что театр действительно абсурден, абсурден абсолютно, с начала и до конца, что он изначально был задуман, как вещь насквозь абсурдная, и в качестве такой абсурдной вещи (или явления) благополучно дожил до наших дней. Что театр может существовать только лишь в рамках абсурда, что он обязан насквозь быть пронизанным  идеологией абсурда. И что, выходя за эти рамки абсурда, он сразу же утрачивает название театра, и становится чем-то другим, чем-то обыденным, пресным и неинтересным, каким-то пошлым явлением, на которое не стоит тратить своего драгоценного времени.
   Собственно говоря, абсурдность театра, и всего, что с ним связано, никогда и ни для кого не была секретом. Если об этой абсурдности и не говорили прямо, то, по крайней мере, или знали о ней, или догадывались. К примеру, Альбер Камю говорит о том, что если профессия актера и не абсурдна, то судьба его абсурдна вне всякого сомнения. Она абсурдна прежде всего потому, что актер является повелителем времени, играя роли множества живших в разные эпохи персонажей, и тем самым резко отличается от так называемых обычных людей. То есть от людей, живущих обычной жизнью в данном конкретном времени, жизнью зачастую очень скучной и очень обыденной. Актер же является человеком, получившим неожиданно удивительную возможность путешествовать во времени, и проживать множество разных жизней, пусть и в рамках, отпущенных на данную конкретную театральную постановку. Но даже возможность в течении трех часов прожить жизнь короля Лира, или Гамлета, или Отелло, или Фауста настолько подчиняет себя его волю, его ум, и его сердце, что он уже не мыслит себе иной жизни. Жизни, безусловно, абсолютно абсурдной по сравнению с жизнью людей иных профессий и иных биографии. Камю пишет, что даже на смертном ложе великий актер зачастую отказывается от покаяния и возможности обрести этим спасения и вечную жизнь, если ценой такого покаяния является отказ от своей профессии. В данном случае один абсурд – абсурд актерской профессии, — вступает в конфликт с другим абсурдом – абсурдом обретения бессмертия на фоне земной данности с ее неизбежными смертью и тленом. Камю, безусловно, прав, но театральный абсурд – это не только абсурд профессии и судьбы актеров. Театральный абсурд гораздо шире, он пронизывает насквозь такое блистательное, возвышенное, подчас непонятное, а зачастую и пугающее явление, как театр. Ибо точно так же, как театр неизмеримо больше судьбы актера, так и театральный абсурд неизмеримо больше абсурдной судьбы одного конкретного комедианта. Или даже судеб всех вместе взятых комедиантов за все эпохи существования театра.
   Чем нас привлекает театр? Зачем мы тратим время и деньги, покупая билет в этот храм, где властвуют не то боги, не то демоны, не то и те, и другие вместе, и, затаив дыхание, смотрим на двадцать, на пятьдесят, или на сто квадратных метров сцены, где происходит нечто, переворачивающее вверх дном нашу душу? Что заставляет нас смотреть на гибель античных героев, и вслед за античным зрителем испытывать  такое явление, как катарсис, очищаясь смертью и слезами других, преображаясь чужой болью и чужой мукой, очищаясь ими так, как будто мы только что вышли из бани? Безусловно, два эти явления – театр и баня, — родились одновременно. И одинаково были необходимы античному зрителю, а позже зрителю иных эпох, включая и нашу собственную эпоху. Но очищение античной трагедией, высокое явление катарсиса – это все слишком понятно, и слишком лежит на поверхности, это еще не объясняет тотальную абсурдность театра, а только лишь дает намек на ее понимание. Абсурдность театра в другом, она более глобальна, она, можно сказать, всемирна, и измеряется, вне всякого сомнения, космическими масштабами.
   Театр – это порождение космоса, и выдуман, вне всякого сомнения, не человеком, а богами. Самому человеку выдумать такой институт, как театр, было бы не под силу. Как не под силу выдумать ему огонь, придумать ремесла, языки, искусство, магию, и множество других чудесных вещей, появление которых совершенно необъяснимо обыденной человеческой логикой. Все эти чудесные вещи, и огонь, и язык, а позже и языки, и театр, подарены людям богами. В том числе, кстати, и сам человек, вылепленный Творцом из обыкновенного праха. Все они пришли из той чудесной области, которая лежит за гранью нашего устоявшегося, привычного, зачастую очень унылого и скучного существования. Все эти вещи пришли из той сказочной области, где обитают боги, где существует бессмертие, где возможны любые чудеса, где может быть прощен кающийся грешник, где из ничего может вспыхнуть огонь, где может ожить и стать человеком кусок обыкновенной глины. Из той сказочной области, куда так неутомимо стремимся мы в своих тайных и сладких мечтах, и которую мы страшимся больше всего на свете. Страшимся потому, что боимся потерять этот наш ничтожный и тщательно обжитый мирок со всеми его мелкими страстишками, высокими стремлениями и гнусными преступлениями. Который зовем мы нашей привычной жизнью. Театр – это подарок из совершенно другого мира, из мира, безусловно, враждебного нашему так называемому нормальному и лишенному какого – либо абсурда мира. Театр – это гость из космоса, из обители богов, из мира тотального абсурда, который и есть подлинный хозяин вселенной. Вселенной, безусловно, абсолютно абсурдной. Населенной абсолютно абсурдными богами, и множеством иных абсурдных существ, живущих по своим абсурдным законам. Ибо вселенский абсурд, безусловно, первичен, а наша обыденная земная жизнь – глубоко вторична. Наша обыденная и скучная земная жизнь – всего лишь частный случай царствующего во вселенной тотального абсурда. Всепобеждающего абсурда, абсолютного абсурда. Абсурда, являющегося для населяющих вселенную богов, ангелов, демонов, и множества иных существ, имя которым – легион, абсолютной нормой.
   Театр – это, с одной стороны, окно во вселенную, окно в мир абсурда, так отличный от нашей повседневной, размеренной, скучной, и сплошь и рядом безумной, преступной и смешной жизни. Возможно, что театр – это подарок богов, хотя, возможно, что это и не подарок вовсе, а наказание для слишком обленившегося и разучившегося думать  человека. Или, возможно, это повинность, или даже напоминание о том, что наше самодовольное восхищение собственной стабильностью и собственным благополучием смешны и должны быть высмеяны и осуждены.
   Театр не дает человеку расслабиться. Он постоянно напоминает о насквозь абсурдной вселенной, которая существует здесь, рядом с нами, стоит лишь протянуть руку, и прикоснуться к ней. Или – купить в кассе билет, и войти в некий храм неких непонятных богов, став участником мистерий, задуманных и поставленных на небесах. Все великие пьесы, безусловно, придуманы и написаны на небесах, и существуют там еще до сотворения мира, лежа в виде папирусных свитков на полках неких небесных библиотек. На полках неких бесконечных небесных хранилищ таких папирусов, написанных руками небесных жителей. Жителями небесных абсурдных миров. Которые лишь диктуют земным драматургам тексты, существовавшие всегда, и в той, и в этой, и в будущей жизни. Просто на земле это воспринимается  несколько по-иному, и гениальность, безусловно, существует, как способность понять зов мира абсурда, страстно желающего установить связь с погрязшим в трясине данности человеком.
   В театре абсурдно все. Абсурдно его появление на земле, абсурдно то, что происходит на сцене. Абсурдна судьба актеров и судьба зрителя, которому в зрительном зале незаметно для него вкололи изрядную дозу некоей сыворотки, уберегающей его от множества существующих на земле вирусов. Можно назвать это сывороткой абсурда. Или сывороткой бессмертия. Или сывороткой богов. Или просто божественной сывороткой. А быть может, что и дьявольской сывороткой, ведь мы так до конца и не знаем, кто населяет этот тотальный мир абсурда, лежащий за пределами нашего мира. Ведь не следует забывать, что античные боги с точки зрения победившего единобожия – это самые настоящие демоны.
   Камю говорит, что если и не театр абсурден, то уж судьба актера безусловно абсурдна. А мы говорим, что абсурден и сам театр, что бесконечный театральный абсурд властвует здесь буквально везде, и не только в судьбе актеров, но и в судьбе героев тех пьес, которые они играют на сцене. И действительно, давайте внимательно приглядимся к некоторым знаменитым пьесам, и посмотрим, что же за герои населяют страницы этих непонятно откуда появившихся опусов? Вот перед нами «Король Лир». Самая, очевидно, грандиозная пьеса Шекспира, еще более, возможно, гениальная, чем его «Гамлет». Повествующая о том, как престарелый король Британии решает отречься от власти в пользу трех своих дочерей. И, разумеется, сразу же допускает ошибку, поверив лести и неискренности двух их них, и отвергнув любовь и преданность третьей дочери. Разумеется, судьба сразу же наказывает его, и зрители с ужасом взирают на скитания несчастного старика, никому ненужного, жалкого и одинокого, ставшего на время нищим бродягой, а в итоге вообще погибающего. Где в реальной жизни видели вы такую историю? Кто из знакомых вам монархов хотя бы раз добровольно решил отказаться от власти, и претерпел после этого такую бездну лишений? Все это, безусловно, абсурдно, абсурдно до невозможности, но именно этим как раз и привлекает наше внимание. Абсурдны абсолютно все пьесы Шекспира, ибо события, происходящие в них, вряд ли могли произойти в жизни реальной. Где вы видели, или хотя бы слышали, чтобы мавр из ревности душил собственную жену? А ведь именно это видим мы в пьесе Шекспира «Отелло». А влюбленных, кончающих с собой из-за смерти своего избранника вы часто видели среди своих знакомых? Не видели, ну тогда сходите в театр, и посмотрите пьесу «Ромео и Джульетта». А принца датского, беседующего с призраком, отказывающегося от любви молоденькой девушки, и так страстно любящего своего отца, что во имя этой любви не менее страстно ненавидящего свою мать? И гибнущего в итоге во имя этой любви и этой ненависти? Что-то уж очень все это абсурдно, что-то уж очень непохоже на то, что мы видим вокруг, и ежедневно читаем в газетах. А знаменитый монолог Гамлета «Быть, или не быть?» — это ведь вообще поэма абсурда, причем поэма в поэме, квинтэссенция абсурда, песнь абсурда, вечный гимн властвующему во вселенной абсурду. Про «Макбета» с бесчисленной чередой кровавых убийств, порожденных колдовством страшных ведьм, нечего и говорить. Это уже не просто абсурд, а абсурд, залитый кровью, и заваленный горами трупов. Но именно поэтому и держит он наше внимание, именно поэтому и заставляет он нас судорожно вцепиться в спинку стоящего впереди кресла, и на одном дыхании просидеть в театре все три часа, пока идет эта пьеса. У Шекспира абсурдны все пьесы. Абсурдна «Буря», абсурден «Сон в летнюю ночь», абсурдны хроники, комедии и трагедии. Шекспира можно с полным правом назвать королем абсурда, мэтром абсурда, мастером абсурда. Он потому так и велик, что так абсурдны его пьесы. И точно так же велики и гениальны те мировые драматурги, которые в своих творениях поднимаются к самым высотам абсурда. Которые воспевают абсурд, которые показывают зрителю, что абсурд – это как раз и есть норма нашей жизни, а вовсе не исключение. Что не стоит думать, что история, описанная Гете в «Фаусте», касается только лишь безумного ученого, решившего познать истину, и ради этого вызвавшего из глубины ада Мефистофеля, духа сомнения и соблазна. Вовсе нет! Эта история касается прежде всего тебя самого, и мир, описанный Гете, существует реально рядом с твоим собственным миром! Как существует рядом с ним мир Шекспира, где ты сам можешь заснуть в летнюю ночь на зеленой лесной поляне, населенной множеством эльфов  и духов, и, проснувшись, влюбиться в обыкновенного осла! И Гоголевская «Женитьба», как бы абсурдна она ни казалась, гениальна именно своей правдивостью, и произошла не с кем-нибудь, а именно с тобой! И абсурдные события «Ревизора» именно так и привлекают нас, что этот абсурд – ежедневная норма России, причем норма вечная, как и двести лет назад, так и сейчас. И «Пер Гюнт» Ибсена гениален именно абсурдом происходящего, причем это уже почти что откровенная поэма абсурда. Откровенное путешествие героя из надоевшей ему обыденности в подземное царство абсурда, в пещеру горного короля, населенную сонмом мистических и абсурдных существ. Потому и бессмертен «Пер Гюнт», что абсолютно абсурден. Потому и гениальна музыка Грига, что абсурдными звуками описывает абсурдную одиссею героя.
   Абсурдна ситуация, описанная в «Пигмалионе» Бернарда Шоу. Ну где вы видели, чтобы профессора фонетики приводили в дом необразованных и косноязычных цветочниц, а после вообще влюблялись в своих подопечных? Абсурден «Севильский цирюльник»  Бомарше вместе с «Безумным днем, или Женитьбой Фигаро». Абсурдна вся мировая драматургия, причем чем более она абсурдна, тем более гениальна. Кажущиеся, к примеру, совершенно лишенными абсурда пьесы Чехова абсурдны именно своим обратным эффектом. А именно тем, что, заставляя зрителя сопереживать героям, погружая его в абсолютно безнадежный и пугающий мир, лишенный каких-либо перспектив, вынуждают его примерять на себя судьбы чеховских персонажей. То есть быть не одним человеком, сидящим здесь и сейчас в этом зрительном зале, а сразу многими людьми, отделенными от него множеством лет и множеством бесконечных российских верст. То есть пьесы Чехова превращают зрителя в сверх – человека, делают его равным богам, и приближают тем самым к престолу единого Бога. Причем чем более безнадежна и мрачна ситуация в пьесах Чехова, чем она трагичнее и кошмарней, тем больший эффект этого обратного абсурда, вливающегося в душу зрителя, и делающего его сверх – человеком. И поэтому Чехов так же, как и Шекспир, как и многие другие драматурги, тоже мастер абсурда. Только с противоположным знаком. А те современные пьесы абсурда, которые выдаются за некое новое открытие в драматургии, всего лишь частный, ничего не значащий случай, только лишь доказывающий правильность основного тренда. Основной магистральной линии мировой драматургии – описания абсурдных ситуаций, открывающих зрителю глаза на мир, существующий рядом с ним. На мир, в который погружен он со дня рождения до самой смерти, и куда попадет после смерти. Ибо вселенная заполнена абсурдом. Ибо ничего, кроме абсурда, во вселенной не существует. Ибо театр  как раз и спущен богами на землю для того, чтобы хотя бы на время погрузить людей в тот мир абсурда, от которого они инстинктивно бегут. Из которого бегут они из-за своей лени, своей глупости, своего невежества и своей пошлости, наивно надеясь отсидеться в своем уютном мещанском мирке. Но отсидеться не получается, ибо существует множество вещей, в том числе и театр, берущих человека, как нашкодившего щенка, за шиворот, и тыкающего его носом в лужу собственной глупости и собственной пошлости. И делает это театр с помощью безудержного и тотального театрального абсурда, который и является сущностью этого явления. И вот уже абсурдной становится не только судьба актера, но и судьба самого зрителя. И вот уже не только актер на сцене проживает тысячи жизней, но и зритель вместе с ним проживает те же тысячи жизней. И вот уже не только актер может управлять временем, но и зритель вместе с ним, замирая  от ужаса и от восторга, понимает, что может управлять временем. Что, более того, он уже может жить жизнью разных людей, соединять внутри себя не одного человека, не одну личность, а множество разных личностей. Что, представ после смерти перед Богом, он будет держать ответ уже не только за себя, но и за многих других. Что у него вовсе не одна душа, а множество разных душ, и что в некотором смысле он стал уже не человеком, а неким сверх – существом, вырвавшемся за рамки одного тела, одной судьбы, одного времени и одной эпохи. Что театр поднял его над землей, перенеся из некоей одномерной данности, из некоей плоскости, где он влачил свое жалкое существование тщедушной и презренной букашки в мир трех, и даже четырех измерений. Что у него теперь, очевидно, появились проблемы с церковью, осудившей на своих Никейских соборах актеров и комедиантов. Осудившей потому, что церковь великолепно поняла, как театр, даря человеку множество душ вместо одной, положенной ему от рождения души, вырывает его из привычного ареала веры, делает неподконтрольным церкви, и, согласно этой логике, навеки губит его. Но, очевидно, в этом есть какая-то логическая ошибка. И, очевидно, с точки зрения Бога и той небесной правды, которая, несомненно, должна существовать, возвышение человека над обыденностью и превращение его в сверх – существо, обладающее не одной, а множеством душ, вовсе не губит, а спасает его. Ибо напоминает человеку о том, что вселенная изначально наполнена абсурдом, что она построена на законах абсурда, и что именно там, в мире абсурда, подлинное человеческое место, и подлинное его счастье. Ибо это то место, та земля обетованная и тот бесконечный приют, куда человек всегда неосознанно стремится. И куда неизбежно уходит, прожив или одну скучную жизнь, или множество блистательных жизней, став в итоге сверх – человеком, еще на земле во многом подобным или богам, или даже единому Богу. Ибо закружил и понес его на своих волшебных крыльях безудержный театральный абсурд, кроме которого в театре нет вообще ничего. Ибо театр – это окно в мир безудержного и бесконечного абсурда. Ибо театр – это то место, где с одной стороны на мир абсурда взирает зритель, а с другой стороны на зрителя с любопытством и надеждой взирает Бог.
 
   2014