"ЯСНОВИДЯЩИЙ"

                                  «ЯСНОВИДЯЩИЙ».

                               (Маленькая повесть.)

   
                                                Глава первая.
                                           
                                                                       «…Прайана-калем анасачалена
                                                                          Бхактайа йукто йога-балена чаива
                                                                     Бхрувор мадхие прайнам авашйа самйак
                                                                        Са там парам пурушам упаити дивайам…»
                                                                                А.Ч. Бхактиведанта Свами Прабхупада
                                                                                      Его Божественная милость.         
                                                                 
         «Тот, кто в момент смерти собирает жизненный воздух между бровей и со всей преданностью сосредотачивает свои мысли на Верховном Господе, несомненно, достигнет Верховной Личности Бога…».
         Хорошо так или плохо, правильно такое или неправильно, но это произошло. Случилось всё в тот день, когда Колька Банников, по прозвищу «Ботинок», пас коров. День был в принципе неплохой, хоть и хмурилось небо, но дождя ничего не предвещало. А тем более грозы. И откуда она взялась, молния та, ни Колька «Ботинок», ни его напарник тогда, а в быту собутыльник Валерка «Косой», понятия не имели, да и до сих пор никто понять не может?
         А тогда просто, бац!..
         И врезало с практически чистого неба молнией по голове, да так, что Колька даже на землю упал. Толи с перепуга, толи ещё с чего?.. Но факт остаётся фактом. Другого, может быть, и убило, но только не Кольку. Ему лишь стало так, как тогда, в прошлом году, когда он полез в сарай к бабе Дуське за курицей. Полез потому, что просто надо было, позарез, как надо было!  А бабы Дуськи дед, кто бы мог подумать, подкрался сзади и в самый неподходящий момент, когда Колька уже поймал курицу за ноги и засовывал её в мешок, — ударил его палкой по голове.
         Тогда только искры посыпались из глаз, когда он упал, всего то! Это только  Дуськин дед, — козёл, пока Колька лежал и считал те искры, успел его связать верёвкой. Хорошо, что дед вязать не умеет, и пока он бегал за Дуськой и соседями, Колька успел развязаться, и вместо одной, схватить двух куриц, сунуть их в мешок и убежать. Ту вторую специально взял, назло, чтобы Дуське и её деду неповадно было.
        Вот и сейчас, когда Кольку молнией шандарахнуло, то он только упал, да лишь искры с глаз посыпались.
 
         Колька, это такой себе поселковый праздношатающийся индивидуум, который, нигде не работая, умудрялся к вечеру напиться, а зачастую и не один раз.
         «И где вы только деньги на водку берёте, заразы?..» — спрашивали у праздношатающихся по посёлку часто пьяных индивидов бабы.
         «С горя пьём бабы!.. Пьём потому, что жизнь собачья!..», — размазывая грязные слёзы по щекам, икая, жаловались людям пьяные индивиды..
          Высокий, статный, лет 30, с уже пробивающейся сединой в чёрных как смоль вьющихся волосах, Колька чем-то походил на цыгана, в отличие от своих, царства им небесного, родителей. Отец его был рыжий весь в веснушках, а мать русая, с белой как парное молоко, кожей.
         Но вездесущие и всезнающие кумушки, во главе с бабой Дуськой, глядя вслед смуглому Кольке, злорадно шептались: «Путалась, путалась в молодости Машка, — это  мать Кольки, — с цыганом из табора… мы то, помним!..»
         «А кака любов у них была?.. У-у!..», — мечтательно вторил кто-то.
          Но «Цыганом», Кольку никто не называл, «дразнили» почему-то «Ботинком». Хотя, почему, «почему-то»?.. Сама по себе интересна история возникновения Колькиной клички, которая ему не нравилась, но от народа никуда не денешься.
         Когда Колька был маленький, он, как и многие дети, плохо выговаривал буквы, потому зачастую от этого его трудно было понять. По соседству с Колькой жил, более старший мальчик, — Витя Горкин. Он был мальчиком хулиганистым, и потому младшая шантрапа его уважала, и тянулась слыть в его друзьях.
         Как-то Витя, играя в «ножички», спросил у сопливого Кольки:
  — А кем ты будешь пацан, когда вырастешь?..
         Колька, увлечённо наблюдая, как Витька красиво «втыкает» ножик в песок, не задумываясь, ответил:
  — Бандитом!..
         Но, о горе, Колька был слишком увлечён, и у него по шепелявости, получилось:
  — Бан-тин-том!..
         Все вокруг ахнули:
  — «Ботинком»?.. Почему?..
         Что мог ответить на этот вопрос сопливый Колька?.. И как он потом не доказывал, что хочет быть «бандитом», но всё равно выходило: «Бан-тин-том!..»  Так он с лёгкой руки соседа Витьки стал для всех «Ботинком»…        
 
         …Вот и сейчас, Колька почувствовал как тогда, тяжёлый, горячий удар, по голове. У него посыпались искры из глаз, Колька упал. Из глаз продолжали сыпаться искры, но Колька их уже не считал, потому, что ещё со школы не очень дружил с арифметикой, и кроме как деньги, которых у него постоянно не было, а если и появлялись, то их вечно не хватало, — ничего считать не любил.    
         Он почувствовал, как его кто-то грубо трясёт за плечо и голосом Валерки «Косого», лихорадочно говорит:
  — «Ботинок», «Ботинок», ты чё? Хорош прикидываться, подумаешь там, молнией треснуло, в натуре?..
         «Косой», — это был уникальный «крендель». Называли это «Косой» не потому, что у него глаза смотрели в разные стороны, а потому, что у него одного глаза не было совсем.
         Ещё в детстве при стрельбе из «пшикалки», — заклёпанной с одной стороны медной трубки, в которую счищают со спичек серу, а потом при помощи изогнутого от «шляпки» гвоздя, — который «оттягивается» резинкой, и при её же помощи «спускается», — раздаётся хлопок. Валерка, тогда ещё «Шкет», «оттянул» гвоздик, «спустил» резинку, — тишина. Хлопок не раздался.
         И тогда «Шкет» решил посмотреть в трубку. Видите ли, ему интересно стало, — почему не выстрелило? И он, попросту заглянул в неё глазом. В этот момент из трубки полыхнуло пламя. Что он там хотел увидеть, в трубке той, понятия никто не имел, как и сам «Шкет», но без глаза остался. Гениальную фразу тогда сказал «Гиря», — старший товарищ, курирующий стрельбы:
 -Ты чё, косой, что туда заглядываешь?..
         Так и закрепилось, — «Косой»  
         Колька открыл глаза, и увидел склонившееся над ним взволнованное лицо «Косого». Тот, видя, что Колька открыл глаза, с облегчением в голосе заговорил:
  — Во, наконец-то!.. А я гляжу, она оттуда, с неба, такая синяя вся, как треснет тебя по башке!.. Ну, думаю: капец тебе!.. А чё, даже грома не было?.. Когда смотрю, шевелишься ты!.. И откуда она, зараза, только взялась?.. – перескакивал с мысли на мысль «Косой».
         Колька поднялся, осмотрелся вокруг. Дождя не было, коровы также спокойно продолжали пастись. Вокруг него суетился возбуждённый «Косой», только почему-то немного болела голова.
         «А-а… пройдет!.. Впервой, что ли?..», — успокоительно подумал Колька.
         «Главное… — продолжал думать он, — …это то, что скоро вечер. Они пригонят домой коров, и им с «Косым», баба Дуська, за которую они пасут людское стадо, заплатит обещанные 100 гривен! И тогда они с «Косым»…»
         И вдруг: у него в голове пронеслась картина разговора с бабой Дуськой, которая вчера вечером нанимала их отпасти коров в её очередь сегодня днём. Она обещала им обоим 100 гривен, то есть каждому по 50. Но вот Колька ясно слышит, как бабка Дуська, мило улыбаясь, обещая 100 гривен, думает: «Фигушки вам, а не 100, — хватит с вас и 80 гривен! Главное, отпасите!..»
         «Ну, ни фига себе?..», — проносится в голове у Кольки.
         Он ни на грамм не ставил под сомнение свою мысль, твёрдо веря, что так и было: «…Стерва, она баба Дуська эта! Всю жизнь торгашкой проработала в водочном отделе, научилась порядочных мужиков на водке обманывать, вот и сейчас даже на пенсии,  квалификацию видно не потеряла. На фиг, мы соглашались?..».
  — Слышь, «Косой»!.. – обращается он к напарнику, — … А ведь баба Дуська не хочет платить нам «стольник»!..»
         «Косой», припрыгивая вокруг Кольки, радуясь, что с ним всё в порядке, даже застыл от изумления, услышав это.
  — Она чё, дура? — не нашёл что другое сказать «Косой», и добавил, — я же её «порву»!..
  — Да ничего ты ей не сделаешь! Она откроет свой «хавальник» на всю Новосёловку, что мы перед ней и так в долгах, как в «шелках»; что мы обязаны ей за то, что она на нас в «ментовку» не заявила за тех курей, которых я тогда из сарая упёр!..
         «Косой» загорячился:
  — А я здесь причём?.. Ведь это ты же упёр, а не я?..
  — Дурак ты «Косой»! Не заплатит, и всё тут! Вот увидишь?.. – Так рассудительно ответил ему Колька.
 
                                                   Глава вторая.
 
                                                                      «…Айи нанда-шануджи кинкарам
                                                                          Патитам мам вишаме бхавамдбудхау
                                                                    Крпайа тава пада-панкаджи-
                                                                         Стихита- дхули-садршам вичинтайа…»
                                                                                                Шикшаштака.
 
         «О сын Махараджи Нанды, я – Твой вечный слуга, но так уж случилось, что я упал в океан рождения и смерти. Прошу тебя, вызволи меня из этого океана, и пусть я стану одной из пылинок у Твоих лотосных стоп…».      
         Так оно всё и произошло. Когда они пригнали с пастбища коров, баба Дуська мило  улыбаясь, протянула им 80 гривен.
  — Это ещё почему?.. Мы же договаривались на 100 гривен?.. — возмутился «Косой».
         Баба Дуся, как и говорил Колька, открыла свой «хавальник» на весь посёлок, что мол, они: Колька и Валерка, — и так перед ней в долгах, как в «шелках». А если они будут «наезжать» на неё, — скромную бабушку «Божий одуванчик», то она заявит на них в милицию за то, что они в прошлом году покрали у неё из сарая курей.   
  — Т-ты чё, «Ботинок», в натуре, «гонишь»?.. — всё возмущался по дороге «Косой». — …Откуда ты это заранее знал?..
         Колька и сам не понимал: откуда он это заранее знал? Знал, — и всё тут! Он даже уже знал, что сейчас, в сию минуту скажет «Косой».
         А «Косой» сейчас скажет: «Ты «Ботинок», наверное, ещё вчера с Дуськой добазарился. И «двадцатник» себе зажилил?..»
         В эту же  минуту «Косой» остановился, пристально так посмотрел на Кольку и сказал:
  — Ты «Ботинок», наверное, ещё вчера с Дуськой дабазарился. И «двадцатник» себе зажилил?..          
         Колька даже почему-то вздохнул с облегчением, услышав эти слова «Косого». И этот вздох толи радости, толи подтверждения ещё больше взбеленил «Косого», да так, что он хотел было, с кулаками кинуться на Кольку «Ботинка», но в последний миг всё же приостановился, Колька был покрепче, и по-пьяне не единожды бивал «Косого».
  — «Ботинок», а, «Ботинок», на фиг ты меня «обул»?.. — заныл он, но,  будучи человеком нелогического мышления, которое приобрёл на почве хронического алкоголизма. Но нащупав в кармане купюры, сразу же, переменил тему:
  — А чё «Ботинок», пошли к твоей Настюхе, покуражимся.
  — Пошли… — практически без эмоций согласился Колька.
         Настюха, или как её там, — Настя э-э, да бесфамильная она какая-то, жила в посёлке Новосёловка, что на Донетчине, вот уже, дай Бог памяти, — лет десять. Была она вовсе не Колькина, а привёз её из далёких северных краёв Сибири, Витька «Сибиряк», после очередной отсидки, в тех местах. Где он там нашёл такую сибирскую красавицу, которая была толи нанайкой, толи буряткой, а может и то и другое вместе взятое, — никому не ведомо, но пила она «горькую» не хуже мужиков, только называла почему-то водку вином. Витьки уже года три как нет, — помер от алкоголя.
         «Это же надо, — как говорил «лепила», — паталогоанатом,  тот, что вскрытие делал, — в желудке у «Сибиряка», кроме самогона ничего не было обнаружено, даже корочки хлеба, — во, каков мужик был!..»
          Настя эта, не имея ни паспорта, а, следовательно, ни гражданства, ни прописки, так и проживала в Витькиной развалюхе, благо, наследников не нашлось. Пила, кутила она с местными мужиками напропалую, за что не раз была бита местными бабами. А  последние полгода «зависал», то есть захаживал к ней на рюмку «чая», Колька «Ботинок».
         Вот к этой Насте и предлагал пойти «Косой». Сказав это безразличным тоном, Колька вдруг ощутил, что ему совершенно не хочется идти в «конуру» к Насте, что ему совсем не хочется пить, и что он будто бы испытывает там, где-то в глубине души своей, какое-то даже чувство отвращения к подобному мероприятию.
         Он подумал о Насте, и вдруг отчётливо в сознании, увидел грязную, запущенную, с отвратительным ядущим запахом, от которого даже поморщилась душа его, комнату той лачуги, где ютилась эта Настя. В комнате, помимо Насти было ещё двое, в которых Колька узнал Адиза-«Татарина» и «Джипу». Адиз-«Татарин», он и есть татарин, а вот «Джипа», — Женька Иванов. Которого прозвали так за то, что он, несмотря на свою хромоту, целыми днями только то и делал, как ходил по улицам посёлка в поисках  «100 граммов».
         Когда-то баба Дуська почему-то сказала: «Во, гляди на заразу, ходить, как на «Джипе» разъезжаить по улицам!..». Так и прилипло, — «Джипа».
         Так вот, сидя за грязным столом, на котором стояла почти пустая литровая бутылка самогона и лежала краюха хлеба с  дольками чеснока, сидели эти трое. Настя и Адиз в обнимку рядышком, на полуразвалившихся табуретах, а «Джипа» по другую сторону стола, в ободранном кресле. Все трое были изрядно навеселе, и истинные мужики по-джентльменски склоняли даму к интиму. Дама видимо была не против, но Адиза хватало лишь на то, чтобы одной рукой держаться за худосочную грудь, а другой пытаться ухватить тощий зад Насти, а «Джипа», совершенно уже забывший, что это такое и как оно всё это происходит в натуре, молол заплетающимся языком всякую похабщину.
         Кольке стало противно, но они уже подошли к переулку, где жили Райки-самогонщицы, — одна «Большая», другая «Маленькая». Одна: огромная, мужиковатая, чёрная, похожая на цыганку баба; другая: маленькая толстенькая, с рыжими кудрями, — они были соседки и обе торговали самогоном. Последний месяц, что Колька, что «Косой», — брали самогон у Райки «Большой», потому и постучали к ней в калитку. Здесь опять Колька «отличился». Когда Райка вынесла двухлитровый бутыль с самогоном, то он явственно увидел, как вчера вечером, в только что выгнанный самогон, Райка вбросила горсть «Димедрола», — «дуровых» таблеток, потому как самогон был низкого качества.
  — Райка, на «фиг» ты «колёса» в самогон бросаешь?.. – даже сам не ожидая от себя такого, спросил Колька.
  — Какие ещё такие колёса, Коленька?.. На чистом рафинаде и Полтавских дрожжах, даже воду кипячу!.. — искренне удивилась Райка «Большая».
  — Да не гони ты! Я же точно знаю, что ты две упаковки «димедрола» в десятилитровый бутыль с самогоном высыпала!..
         У Райки глаза на лоб полезли. Ещё- бы! Когда это только, этот гад Колька смог подсмотреть то её таинство самогоноварения? И главное как?.. Неужели зараза во двор пробрался и подсматривал? Но где прятался?..
         Несмотря на смятение в душе она стала клясться и божится всеми своими родственниками близкими и дальними в том, что этого не было, и что она даже первой попробовать свой товар может. Она даже приблизила бутылку ко рту, но потом передумала, и стала клятвенно уверять их в том, что она очень больная, заражённая всеми микробами женщина, и потому они ей должны верить на слово.
         Если бы Колька не «видел» то действо в себе, то ему точно стало бы стыдно за свои такие подозрения, но он то «видел»!..
     Потому и хотел ещё возмутиться, что-то сказать, отдать самогон назад и пойти взять у Райки «Маленькой», но вдруг опять явственно увидал, как сегодня утром, только выгнав самогон, Райка «Маленькая», бросает в него горсть «Тазипама».
         «Хрен редьки не слаще!», — подумал он и, махнув рукой, обречённо сказал, обращаясь к «Косому»:
  — Пошли!.. Какая разница, что пить?..
         Когда они уже подходили к домику Насти, Колька вдруг, ни с того, ни с сего сказал «Косому»:
  — Слышь «Косой», там, у Настюхи «Джипа». Он пьяный, а ты ему «торчишь» червонец. Он тебе сейчас по голове настучит.
  — А ты откуда знаешь? Что, «Джипа» жаловался?.. — обалдел «Косой». Он считал, что об этом червонце никто не знает, и даже не знает сам «Джипа», потому как «Косой» занимал этот червонец у очень пьяного «Джипы» ещё полгода тому назад, и «Джипа» ему никогда не вспоминал об этом.
  — Да нет, я ему скажу!.. — с издёвкой проговорил Колька, которому вдруг уж очень захотелось позлить «Косого».
         Колька сам только что узнал об этом червонце. Ему вдруг ни с того ни с сего стала противна рожа «Косого», и сразу же перед ним возникла картинка, где «Косой» берёт у пьяного «Джипы» червонец и вот уже полгода не отдаёт.
  — Слышь «Ботинок», а тебя видно здорово молния треснула, что ты не по делу гнать начал? – нервно проговорил «Косой», — … То про Дуську всё знаешь; то с таблетками пристал к Райке. Теперь вот на меня ни с того, ни с сего наезжаешь. Тебе чё, «крышу» рвёт, а?..
  — Да ладно тебе, «Косой»!.. Просто пить я не хочу, понял? И к Насте идти не хочу. Пойдёшь ты к ней один. И по голове тебе «Джипа» не настучит, потому, что не помнит он о том червонце ни черта, а я ему не расскажу. И будете вы сами самогон пить без меня, а потом ты будешь трахать Настьку, понял?
  — Да ты чё, «Ботинок», да как я могу? Она же твоя! А я, как-никак, твой друг!.. – лепетал ошарашенный «Косой.
  — Какая там моя?.. Алкашка, хренова!.. И трахал ты её после меня всегда… «Друг»!.. — а потом, ухмыльнувшись, добавил, — …Да какой ты мне друг, собутыльник просто!..
         Сказав это, Колька развернулся и пошёл домой. Первый раз трезвый, в первый раз, сознательно не согласившись пить со своими друзьями.
         «Вот это его шандарахнуло?..», — подумал «Косой», глядя в спину уходящему Николаю.
         А потом крепче прижав к животу заветную бутыль с драгоценной жидкостью, он сразу позабыл об этом неприятном разговоре, и радостно вздохнув, шагнул к порогу Настиного дома, подумав: «Нам больше будет!..».
         Колька домой пришёл сам не свой. Ноги нести его не хотели, организм требовал разрядки, но в голове что-то творилось такое, что, ни ноги, ни другие физические члены воспротивиться тому не могли.
         Его сознание рассказывало всему организму притчу об алкоголе:
         « Перед тем, как родиться кому, Господь Бог, каждому даёт установку на алкоголь. Кому выпить стакан водки, кому ведро, кому тазик, цистерну, а кому озеро, а то и океан. Вот ты, Николай Иванович, — сознание официально обращалось так к Кольке, — свою цистерну уже выпил. И как бы теперь ты не стремился к большему, — не получится!..».
         Колька был ортодоксальным атеистом, и в подобные притчи верить не хотел, но всё же, — чем Бог не шутит, — в растерянности спросил своё сознание:
  — Ну и как мне теперь быть?.. А как же  «Косой», Адиз, «Джипа»?..
  — Забудь!.. У тебя новая жизнь начинается,  — отвечало сознание, — Адиза скоро приберёт Господь Бог, а тем ребятам определено выпить океан. Быстрее сдохнут, чем выпьют…
  — Так чё, помрёт Адиз скоро, что ли?..
  — Конечно, помрёт! Вот зима наступит, нажрётся самогону, и у Райки «Маленькой» под забором замёрзнет, на фиг!
  — Так надо же предупредить, чтобы не пил!..
  — Не поверит!.. Да ты Николай Иванович, осторожней вообще, с этим даром своим. А то попадёшь в попадос!..
         Вот такой разговор состоялся у Кольки в этот знаменательный день, вернее уже вечер, со своим внутренним сознанием.
 
                                                 Глава третья.
 
                                                                     «…Брахма-бхутах присаннатма
                                                                           На шочорати на канкшати
                                                                   Самах сарвешу бхутешу
                                                                          Мад-бхактим лобхате парам…»
                                                                       А.Ч. Бхактиведанта Свами Прабхупада
                                                                    Его Божественная Милость, ачарья-основатель.
 
         «…Тот, кто достигнет этого трансцендентного уровня, сразу осознает Высший Брахман. Он никогда не скорбит и не имеет никаких желаний; он одинаково относится ко всем живым существам. В этом состоянии человек поднимается на уровень чистого преданного служения…».          
         На следующее утро Колька проснулся как «огурчик». Голова не болела, все его члены были свежи и бодры, готовы к любым трудовым подвигам. На улице за окном ласково светило солнышко, и он явственно видел и слышал, как на соседском дереве поёт кенар. Кенар в песне признавался в любви своей подруге, и у него это получалось так романтично, что Колька, чуть было, не приревновал его к кенарихе. Даже самому стало смешно от таких мыслей и Колька улыбнулся, рывком сел на кровати. Егоудивило и поразило то, что он понимал язык птиц. И как подстазало сознание, — всех без исключения тварей на Земле…
         «О-го-го!..», — замотал он головой.
          Это было конечно лестно, но и фантастически нереально.
         «Поживём, увидим!..», — подумал он и вспомнил вчерашний день.
  — Боже мой, какой же я был дурак!.. — подумал он, и ему даже стало стыдно не только за вчерашний день но и за все бесцельно прожитые годы своей жизни.
         Потом он почему-то  подумал о «Косом».
         И вот он видит: грязная комната, грязный стол, на котором стоят две пустых бутылки, в которых был самогон. Грязная кровать, на которой лежат в полуголом виде пьяные «Косой» и Настя.
         «Вот там, на месте «Косого», мог быть я!..» — содрогнувшись от брезгливости, подумал Николай.
         На полу возле кровати валяется совсем пьяный, и почему-то совершенно голый, «Джипа». А Адиз?..  Где же Адиз?.. — А-а!.. Вот он, в соседней коморке спит на практически разломанной раскладушке в обнимку с Танькой «Золушкой». И как они  только умудряются вдвоём лежать на той развалюшке?
         Танька «Золушка», получила это такое своё прозвище не потому, что была красавицей, а потому, что не мылась, и ходила чумазая и чёрная, что зола, — вот и «Золушка»! А ведь в своё время, окончила школу с золотой медалью. Вот, что водка с людьми делает! 
         Колька тряхнул головой, видение исчезло, но с ним ушло и хорошее настроение. Ну что ж: «Будем жить!..» — подумал он, и наскоро умывшись, и перекусив сухим хлебом и зелёным огурцом, потому, что больше ничего не было, вышел из дома. Солнце по-прежнему светило ярко и ласково, всё также заливался кенар. Но что-то было не так. Колька напряг свои мозги, и в голове взорвалось, от обилия всевозможной информации.
         Покрутив головой, он остановил взгляд на небольшом шлаколитом домике, в котором проживали Сергей и Елена, молодые люди, не так давно переехавшие сюда на ПМЖ из города, получив его в наследство от бабы Мани, умершей несколько лет назад. Сергей и Елена люди были видимо неплохие: скромные, не скандальные с соседями. Он работал в какой-то организации дворником, а она на конфетной фабрике. И вот они ссорились. Сосед Серёга ругал свою жену Елену, — молодую, красивую женщину. Но, как и все бабы, не очень далёкого ума:
  — Это ты сама виновата, Ленка! Нечего было крутить своей задницей перед мужиками. И юбку на работу длиннее одевать…
  — Может, мне нужно было ещё и в паранджу влезть?.. – со слезами на глазах огрызалась та.
  — Может, и нужно было, сама видишь, время, какое? С работы тебя попёрли, я копейки получаю, а дети?..
  — Да понимаю я всё, понимаю!.. Мне что, перед этим кобелём старым ноги раздвинуть нужно было, да?..
  — Не ногами двигать, а думать головой вначале нужно было! Сама говорила что в «ужатник» попала! И зачем ты мне только этот одеколон покупала?.. Деньги теперь экономить нужно, — поменял он резко тему разговора.    
         И Колька «увидел» в руках Сергея красивый коробок с дорогим мужским одеколоном. Заинтересовавшись причиной ссоры, он отследил хронологию событий. А проще говоря, «отмотал» время, на несколько дней назад, и увидел, как Ленку, молодую, только что принятую на работу технической сотрудницей в цех, а попросту уборщицей, домогается старый ловелас, — главный инженер, 70 летний старик, всё никак не ушедший на пенсию.
  — Да ты не бойся, — учила её более опытная мастер смены Нина Сергеевна. Мы все через это прошли. Если хочешь работать, раздвинь ему прямо у него в кабинете на столе ноги. Он уже ни на что не способен, но как тот старый козёл, обнюхать должен. «Понюхает», собака, и успокоится, иначе, «сожрёт»!
  — Но ведь противно, Нина Сергеевна!.. – сопротивлялась Ленка.
  — Что тебе противно? Ладно бы, девкой была, а то ведь замужем… так ведь?..
         Ленка кивнула головой. А та продолжала:
  — Вот посмотри сколько баб в цехе работает. Практически каждая вторая через это прошла. И ничего!.. Работают!..
  — Так ведь я же замужем!.. – привела последний, и как её казалось, главный аргумент, Ленка.
  — Па-адумаешь… замужем!.. Да здесь все замужем!.. Я вот тоже… и ничего! И мне неплохо, вот видишь, мастером цеха работаю. И муж доволен, ведь зарплату хорошую получаю… учись!..
         И мастерица панибратски улыбнулась.
         Но Ленка честно призналась:
  — Нет, не могу я так!..
         «Смотри ты, какая принципиальная!..», — обиделись сослуживицы.
         А потом вообще обозлились и начали травить молодую работницу. Для начала заставили целыми днями драить туалеты в конторе. Скрепя зубами от обиды, она работала, другой работы найти не могла. Но и здесь стали «съедать». Свои же, — бабы конторские. Мол, или будь такая как мы, и не ломайся, или дёргай отсюда, «смотри ты, гордячка какая»!
         То «бычок» на видное место кинут, — курят ведь все, стервы; то плюнут на пол, — а главному инженеру того и надо. Вот и «съели»!..
         А мужу она от чистого сердца одеколон на день рождения купила, а он, — слёзы душили Ленку.
         «Вот гады какие!..», — подумал Колька о бабах фабрики.
         Колька перевёл взгляд по другую сторону улицы на небольшой, по-современному, но как-то безвкусно отделанный дом. В нём жил Толик-грибник, молодой бизнесмен, занимавшийся выращиванием и реализацией грибов. Судя из того, что ездил он в престижном автомобиле, одевался в дорогие вещи, курил дорогие сигареты, да и вообще покупал всё дорогое, — дела у него шли хорошо.
         И вот Колька видит, как Толик сидит в кресле и слышит, как он лихорадочно размышляет: «Ёханый бабай! Где же взять 10 «штук» «зелени»? Сегодня нужно платить кредит: «Альфа» банку — 4 «штуки», и «Бета» банку — 6 «штук». Хорошо, если в «Зета» банке, где я только вчера оформил кредит, получу 10 «штук», то сразу уплачу те два. А если не дадут сегодня?.. То придётся опять занимать у Рафика, под проценты. Но я ему и так «торчу»!..  У Тофика?.. – Хотя нет, там я тоже «торчу»!..    
         «О-о!..», —  как в кино просматривает Николай в сознании «подноготную» Толика-грибника.
         И выясняется, что бизнес у Толика весь построен на долгах. Он должен всему белому свету. И каждый день у него начинается с поисков той суммы, чтобы рассчитаться с вчерашними долгами, а завтра он будет занимать деньги для расчёта за сегодняшний долг. И машина у него в кредит, и дом куплен в кредит, и даже то, чем он питается, тоже в кредит.
         «Ну, и на что ты надеешься, парень?..», — подумал Колька.
         Вдруг он увидел, что Толик, на полном серьёзе, ждёт конца света.
         «Когда же она прилетит родимая, Нубира эта?..» — со страхом и надеждой ожидает он.
         Со страхом, потому, что пожить ещё хочется, а с надеждой, — что не придётся отдавать долги. Мол, конец света спишет. Мол, вот прилетит Нубира, мифическая, долгожданная для всех суицидников планета, раздавит Землю и ничего, никому, никаких долгов отдавать не придётся!.. Так думал Толик. Потому и хапал, где только можно, и сколько можно, чтобы всласть пожить.
         «Э-э, да ты больной, парень!..», — с горечью думал Колька.
         А он его считал умнее.
         Неужели они все такие предприниматели, бизнесмены те, хреновы?
         А что?.. – Посмотри вокруг: разбили,  разграбили всё, как будто в натуре, конец света скоро. Грызутся между собой как те собаки; людей, совсем за людей не считают; ничего не строят, — точно ждут, когда их Нубирой той, по башке их глупой треснет…
         «Да-а, воистину: самый страшный порок, — это глупость! А остальные пороки, её производные!..», — думает он, и идёт дальше.         
         Вот он видит, как их председатель поселкового совета, бесстыдно врёт городскому голове. Он говорит ему о необходимости возведения ограды вокруг поселкового детского садика, но думает о том: как только получит эти деньги,  то вложит их в дальнейшее развитие собственного бизнеса. Именно, — построения ещё одного магазинчика в дальнем конце посёлка. А детский сад, надеется огородить силами и средствами родителей детишек, — куда они денутся, ведь его всё равно огораживать нужно!
         И здесь же слышал мысли той «городской головы», которая, мило улыбаясь председателю поселкового совета, думала: «Козёл! Думаешь, я не понимаю, зачем тебе столько денег нужно? Детский сад он, видите ли, огородить собрался, — да он уже лет десять как без забора, и ничего! Я тебе дам столько, сколько ты просишь, но третью часть ты мне отдашь наличкой, и никуда не денешься!..».
         И вот они уже конструктивно договариваются о возведения того забора за государственные бюджетные средства, которые поделят между собой.
         А вот Колька видит огромный кабинет. И с ужасом понимает, что это кабинет одного из высоких чиновников обладминистрации. За столом видимо сидит сам он, — этот чиновник. А напротив какой-то хлюст, с наглым лицом и лисьими глазками. Николай прислушался. То о чём они говорили, было мало понятно ему, но то, что этот разговор шёл о продаже городской земли какому-то азиату с большими деньгами, это было ясно. Чиновник торговался, что базарная торговка за каждую у.е. А хитрый хлюст, видимо представлявший интересы азиата, старался как можно сбить цену:
  — Вы поймите, Иван Иванович, что помимо стриптиз клуба, казино и пару ресторанов, на этой земле городского парка, мы ещё построим общественный туалет. И вот туда, так уж и быть, мы будем пускать горожан, за умеренную плату…
  — Да понимаю я вас, уважаемый! Но эта оппозиция, мать её,  скажет, что туалета этого мало…
  — Мало им одного, давайте мы ещё один где-нибудь на окраине соорудим, жалко ли?.. – нетактично перебил Ивана Ивановича наглый хлюст.
         Тот замотал головой:
  — Да не в туалетах дело!.. Будут гавкать, что я за бесценок отдал в руки пришлых городскую собственность. Потому, нужно ещё накинуть на мой счёт «лимоннов» 30. Чтобы уже рисковать, да уже знать за что. Ведь и прокурору что-то надо дать и налоговикам пасть заткнуть, да мало ли…
         Наглый хлюст бриллиантово улыбаясь, по-барски развалившись в кресле напротив, сладко говорил:
  — Побойтесь Бога, Иван Иванович! Кому надо уже оплачено, лишь вы всё цену набиваете. Никакой вы оппозиции не боитесь потому, как её попросту нет. А то быдло, которое вы ласково называете электоратом, вообще безразлично ко всему. Мало им туалета, так мы им ещё пару кафешек с пивом рядом поставим, чтобы они со счастливыми улыбками бегали туда… Вы Иван Иванович, вынуждаете моего хозяина обратиться напрямую к самому главе, и смею вас заверить, что там вопрос будет решён положительно за более низкую цену.
         Колька с ужасом наблюдал и слушал эти торги. Он видел, что этот Иван Иванович  уже согласился, и без тех 30 «лимонов» подписал какие-то документы в папке. После этого наглый хлюст грациозно удалился из кабинета, а Иван Иванович зарычал, и зачем-то ударился лбом два раза о полированный стол.
         «А чё ему, — подумал, прислушиваясь к звуку ударяемого об стол лба, Колька, — сотрясения всё равно не будет, мозгов ведь нет!..».
         И он вздохнул.
         После этого вздоха он перенёсся в роскошную комнату какого-то фешенебельного особняка. Что это было за здание, кому оно принадлежало, Колька не знал. За огромным, шикарным круглым столом чёрного полированного дерева, в роскошных, чёрной кожи креслах, восседали какие-то люди. Все холёные, богато одетые с дорогими украшениями, типа белого золота часов и перстей с бриллиантами, на пальцах.
  — Мировое правительство!.. — с нотками подобострастия прошептало прямо в ухо второе «я». 
         «Да хватит уже рабствовать!.. — вдруг возмутилось во весь голос в душе сознание, — посмотри на этих придурков?.. Такие же люди, как и все, только наглее и циничней чем многие другие. Посмотри внимательней и ты убедишься сам в этом…
         Кто сказал, что миром правят евреи? Чушь это собачья. За столом сидели люди, представлявшие различные национальности. Он видел и белых европейцев, и жёлтых азиатов с раскосыми, а то и совсем узкими глазами. Даже заметил нескольких прилизанных негров среди этой публики.
         «Если и правят евреи, то еврей, — это не национальность, а социальное сословие, в которое входят, лишь обладатели огромных денежных средств, а также владельцы недвижимостью и землёй» — подумал Колька.     
         Один, какой-то смуглый, с чёрными, как смоль волосами, очень сильно похожий ни индийца, говорил:
  — Ну, хочет Украина в Евросоюз, — да, пожалуйста! Примите вы её к себе. Только поставьте условие: поменьше промышленности и практически никакого развитого сельского хозяйства. Пусть вывозят только своё сырьё: металл, лес, другие полезные ископаемые. Обещайте им различную бытовую продукцию для населения. Помните, как европейцы колонизировали Африку, Америку?.. За стеклянные бусы забирали практически всё! Так и этим. Только не бусы обещайте, а  телевизоры, машины, компьютеры, — пусть развлекаются, главное, чтобы разучились сами это делать. Вот вам и рынок сбыта нашей продукции в ещё одной части планеты. Так и с сельскохозяйственной продукцией. Нечего им наполнять мир зерном, мясом, молоком. Обещайте им, что накормим и напоим их. Для подобных, у нас хватит быстропроизводимых, и главное, благодаря химическим технологиям, дешёвых продуктов питания, которые куда-то ведь  необходимо сбывать. А плодородные земли их, мы со временем скупим. Потом огородим колючей проволокой, на которой повесим таблички: «Частная собственность». И если годков так через 100, исчезнет такая народность как украинцы, я не буду особо горевать… — «индиец» хрипло рассмеялся, — найдём, кем заселить те плодородные земли, вон как китайцев «прёт», завезём оттуда. Они послушней и продуктивней.
         Теперь уже смеялись практически все.
         «Ну, ни фига себе!..», — «офонарел» Колька.
         И здесь, он принял твёрдое решение:
         «Нет, ребята!.. — подумал он, — … Не будет, по-вашему! Конечно, я не смогу добраться до того мирового правительства, потому, как и не знаю где оно прячется, разрабатывая свои гнусные планы…»
         А что гнусные, то в этом Колька был уверен, как и уверен в том, что планы эти разрабатываются не только против его Украины, а и против других пытающихся быть независимыми, государств.
         «А вот то, что я смогу помочь тем, кто рядом со мной, то это уж точно! По крайней мере, я постараюсь!..» — патриотично так, подумал он.
 
                                                 Глава четвёртая.
 
                                                                     «…Йатра кале тв анаврттим
                                                                         Аврттим чаива йогинах
                                                                     Прайата ианти там калам
                                                                         Вакшйами бхаратаршабха…»
                                                                                            Бхагавадгите (8.23).
 
         «О, лучший из Бхарат, теперь Я опишу тебе различные моменты времени, в которые человек может уйти из этого мира, чтобы возвратиться, или не возвращаться совсем…».
         Он резко развернулся, и направился прямиком к Елене и Сергею, решив начать свою помощь в переустройстве мира с них. Конечно, гораздо справедливее было бы начать со своих «друзей» — алкоголиков, но с ними было уже всё ясно: Адизу предопределено замёрзнуть пьяным после Нового Года под забором у Райки-маленькой, а «Джипе» и «Косому» выпить океан водки, что практически было нереально в этой короткой жизни, — поэтому их судьбу уже не обманешь. Да и не захотят они, «черти», её менять.
         Елена и Сергей были ещё ссоре, когда Колька постучался к ним. А пока в ожидании стоял, даже не понимая как, он «посмотрел» их биографию.
         «Боже мой, да они оба с «тараканами»!..», — искрой мелькнуло у него в голове.
         Вот дарует же Бог такое?.. Если её,  приодеть, принарядить во всё блестящее, шуршащее, припудрить носик, — кукла Барби, и только! Даже сейчас, одеваясь во всё из «сэконд-хэнда», — потому, что на большее достатки не позволяли, — если присмотреться, можно было рассмотреть в неё «куколку». Но она как-то сразу «тускнела», после общения с ней. Ума, — как у канарейки! Вся на своей узкой, приземлённой волне. Логика в тех мелких мозгишках, напрочь отсутствовала. Набор различных «…измов», возведённых в культ, ставших нормой поведения. Отсюда всё: и  невзрачный внешний вид, из-за неумения правильно одеваться, делать макияж, походка «в раскорячку», как у старой бабы… — потому и неумение показать себя такой, какой её внешне создал Бог. Но красоту не спрячешь под лохмотьями. К ней так и «липли» мужики, а видя в ней глупышку, — липли с двойной силой. Но какой бы она, ни была: глупая, не глупая, — она была порядочной, и честно блюла супружескую верность. Что сегодня также считалось нелогичной нормой поведения.
         Под стать ей был и Сергей. Только «тараканы» его были другие.
         Типичный «маминкин сынок». Вырос без отца. В нём, единственном, мать души не чаяла. Лучший кусочек,- ему, лучшую «шмотку», — ему… с утра до ночи «пахала» на разных работах, чтобы Серёженька был «не хуже других». Каких «других» она только имела в виду, — богатеньких «Буратино», что ли?.. – Так Серёжиной маме и Серёже,  до них, было, как до Луны!.. А вот Серёжа вырос эгоистом: всё лучшее, — себе.
         Вот и сейчас он устроил Ленке скандал только потому, что она потеряла работу, то есть источник прибыли. Мама была тихой, покорной и забитой всякими проблемами, женщиной. И воспитание сын получил соответствующее: сиди тихо, выполняй, что говорят, даже если ты и прав, всё равно молчи! Будут бить, — не сопротивляйся! Чтобы не было больнее, прикройся как можно, заплачь, глядишь, и пожалеют. Не требуй сам, лучше попроси! Даже если это и твоё, — прежде чем взять, спроси… Уступи сильному! Но не жалей слабых, потому что хоть перед ними ты будешь сильным. Что поделать, — баба воспитала!
         Вот и вырос Серёга мягкотелый рохля, со всеми вытекающими отсюда последствиями. Только иногда, в душе, понимая свою мужскую ущербность, у  него проявлялись приступы агрессии, но лишь в отношении той личности, которая точно, по убеждению Сергея, была слабее его. В обществе, где каждый озабочен лишь собой, Сергей слыл порядочным человеком. Хоть и не коммуникабельным, но довольно покладистым и сговорчивым, потому как практически не выделялся из той огромной массы безликих, безразличных индивидов. Но одна положительная черта у него всё же была, — он не употреблял алкоголь.       
  — Чего тебе?.. – хмуро спросил Сергей, когда увидел на пороге Кольку.
  — Да ладно тебе, хватит дуться на Ленку, она не виновата, что тот старый хрыч стал приставать к ней… — прямо с порога проявил свою он осведомлённость.
         У Сергея глаза стали как надутые резиновые шарики:
  — А ты откуда это всё знаешь? – чуть ли не фальцетом проговорил он.
         Что отвечать Кольке: что он, проходя мимо их двора, внутренним зрением увидел их ссору, внутренним слухом услыхал её смысл, а какой-то непонятной внутренней силой «отмотал» назад время, и понял её суть?
         Он так и поступил, потому что от чистого сердца решил помочь этой молодой паре. Стал рассказывать: как проходил мимо… услышал… понял… решил. А когда заканчивал говорить, увидев, мягко говоря, изумлённое лицо Сергея, спросил:
  — Ты что, мне не веришь?..
         «А ты как думаешь, верит он тебе, или нет?..» — ехидно так спросил внутренний голос.
         Сергей какую-то минуту смотрел на Кольку как на приведение, а потом, обращаясь в глубь комнаты, громко проговорил:
  — Ленка, иди сюда! Здесь ещё один твой кобель пришёл. Уже на дом «нюхать» тебя ходят. Ты же у нас знамени-итость, все уже знают!.. Надо же, даже меня не стесняются!..            
         Показалась заплаканная Ленка:
  — Кто это?.. – спросила она.
  — А ты что не знаешь?.. – с издевкой спросил Сергей, — а он всё знает! И про стол, и про ноги… ну и стерва же ты Ленка!.. – добавил он.
  — Подождите-подождите!.. Вы меня не так поняли. Я, — Коля, ваш сосед!.. – попытался вмешаться в разговор Николай.
  — О-о! Так ты и с соседями «кувыркаешься», Ленка!.. — Сергей критически оглядел Кольку, — …С этим алкоголиком?.. Ну, ты даёшь!.. – Всё злее изумлялся Ленкин муж.
  — Ну, во-первых, я не алкоголик, — попытался реабилитировать себя Колька, — а во-вторых, я пришёл помочь…
  — Спасибо, вы уже достаточно помогли!.. – оборвала его Ленка и попыталась закрыть дверь.
         Но не таков был Колька, чтобы так беспардонно закрывать у него перед носом дверь, когда он от чистого сердца решил помочь. Он удержал её и даже попытался войти в дом. Но здесь и Серёга показал свою силу, не позволяя ему заходить вовнутрь:
  — Слышь ты, алкаш, проваливал бы ты отсюда по добру, поздорову!.. – и, повернувшись к Ленке добавил, — а с тобой мы сейчас в комнате разберёмся!..
         Колька видел, что результат его искренней помощи становится совсем другим, минута, другая и ничего нельзя уже будет изменить, Сергей и Елена ещё сильнее разругаются. И что самое прискорбное, — из-за него!
         Он, ещё пытаясь спасти, ситуацию, не нашёл ничего лучшего как сказать:
  — Серёга, ты чё?.. Ленка, клёвая баба, во-о!.. Уж я точно знаю!...
         И подняв вверх большой палец, добавил:
  — На фиг, ты на неё наезжаешь?..
         С этим пальцем его «помощь» закончилась. Серёга с силой, резко потянул на себя дверь и захлопнул её. Дёрнув ещё несколько раз ручку, Колька в сердцах «буцнул» дверь ногой, после чего вышел со двора. Краем своего внутреннего зрения он заглянул в дом. Там бушевала буря!
         «Ни фига себе, помог!..»  - подумал он.
         Он всё никак не мог успокоиться: «Я же хотел искренне помочь, — говорил он про себя своему сознанию, — тем более что знаю как. А они, придурки такие, нет, чтобы внимательно выслушать, сразу в «трубу» полезли…»
         «Я тебе говорил об этом, — слышал он голос из глубины своего сознания, — этот дар нужно скрывать от людей и пользоваться им осторожно. На фиг ты проявил свою осведомлённость? Ведь те интимные подробности знали очень немногие. А здесь приходит какой-то алкаш… да-да, алкаш! Для них ты ещё алкаш, и начинает мужу рассказывать о «прелестях» его жены. Хорошо, хоть морду твою поганую тот Серёга не набил! Как тебе такое?.. — Колька скривился. — …То-то!..»
         Ну что ж, первый блин комом. Но желание помочь человечеству не пропало, и Колька направился к Толику-грибнику. Как можно помочь ему? Естественно мудрым советом, чтобы не ждал конца света, а принимался выращивать грибы, благо у него было почти всё для этого. Просторный хорошо оборудованный подвал, умение выращивать грибы, которое он приобрёл за последние годы. Не было лишь желания. Вот надоумить на это, и шёл Колька к грибнику Толику.            
         Толик был в плохом расположении духа. Он никак не мог сообразить, у кого можно было занять нужную ему срочно, сумму денег. А здесь припёрся сосед-алкаш. Видимо, нужен червонец, похмелиться… — вот бы ему, Толику, такие проблемы.
  — Нет, Толик, червонец мне не нужен!.. – твёрдо проговорил Колька. И здесь же про себя чертыхнулся, уведя выпученные глаза Толика. — … Я, видишь ли, пришёл поговорить о жизни…
         Здесь уже чертыхнулся Толик, нашёл, мол, время урод, беседы о жизни вести. Хильнул видимо с утречка, скучно ему, вот и ходит, мозги людям пудрит, — такое думал он, но вслух сказал:
  — Колёк, чес-слово некогда! Деловая встреча с потребителями, — и Толик провёл ребром ладони по горлу.
         Кольку «закусило» то, что его в мыслях назвали уродом, и уже плохо себя контролируя, он проговорил:
  — Какая встреча, чё ты «гонишь»? Я чё, не знаю?.. Тебе 10 штук «зелени» надо, я пришёл с тобой дело разговаривать, а ты меня уродом обзываешь.
         У Толика глаза стали такие же, как и недавно у Серёги, — как надутые резиновые шарики.
  — Я тебя уродом не называл… — только и нашёлся, что сказать он.
         Но уже через секунду тот шизофренический маниакальный синдром брать взаймы, услышав кодовую фразу «10 штук зелени»… — переборол все страхи, сомнения и подозрения. Его охватила одна мысль: «Есть»!.. Он весь расплылся в улыбке, широко распахнул дверь и дружески сказал:
  — Заходи!.. Подумаешь, — потребители!.. Побеседовать с умным человеком всегда приятно, и на это времени не жалко.
         «Ага!.. — подумал Колька, — ты только и думаешь, откуда у меня деньги, и как их у меня выманить? Но я не по этому вопросу пришёл!..».
         Толик проводил Николая в роскошно обставленный зал, Усадил в кресло, а сам уселся напротив.
  — Ну?.. — его переполнял вопрос.   
         «Что, «ну»?..», — вопросом на вопрос подумал Колька, но вслух сказал:
  — …У меня друг, профессор электроники. На телескопе, в этой-самой, э-э… Колька махнул рукой, — …работает! Сказал, что к нам никто не прилетит…
         У Толика ещё раз глаза полезли на лоб.
         «…На кой ляд мне нужен тот, кто должен не прилететь? Мне «бабосы» нужны, — 10 штук!..» — думал он.
         Но Колька настойчиво вёл свою линию:
  — Мой друг профессор сказал, что Нубира не прилетит ни в этом, ни в следующем, ни в каком году, что её не существует вообще!.. — дипломатически так, проговорил Колька.
         У Толика, будто бы в мозгах кто-то почесал длинным ногтем. Он даже головой завертел от того, как точно Колька попал в его самое сокровенное. И даже не вдаваясь в подробности, откуда такое Кольке известно, он с недоверием произнёс:
  — Врёшь?!
         Но, глядя в ясные, просветлённые глаза Кольки, он понял: «Не врёт!..»
         Как мы уже говорили: самый страшный порок, — это глупость! А все остальные пороки лишь есть её производные. И всё то, что уже состоялось в Толике, все те производные, по своей утвердившейся, окостеневшей глупости не могли принять позицию своей несостоятельности. А если говорить человеческим языком, то не мог Толик согласиться с тем, что  с первого дня своего рождения и до этой минуты откровения, — он прожил никчемно и бесполезно…
         Ну не повезло Толику, что родился он в эпоху грандиозного слома одной общественной фармации, для перехода в другую, когда нравственные и моральные принципы общественного бытия, менялись кардинально. Ну не повезло, что родился в этой державе, где началась грандиозная перестройка как в обществе, так и в сознании каждого индивида. Что родился в той простой советской семье, в которой родители его, свято веря в бессмертные устои советского общества, добросовестно трудились на промышленных производствах, не откладывая «копеечку» на чёрный день. Потому, что были твёрдо уверенными, что такого дня не будет никогда…
         Но, просчитались, — началась «Перестройка»!..
         С первого того дня, что он помнит, он видел своих родителей в постоянных хлопотах: то зарплату на производстве вовремя не дадут, а то и вовсе не дадут; то «купоны», деньги то есть, «обвалились» и теперь на тысячу их, можно будет купить разве что только коробок спичек. А здесь, сопливый ребёнок под ногами путается. То ему, — то… то ему, — это!.. «Забодал»!
         Детский сад смутно помнит. А вот школу!.. С её учителями. А, что учителя?.. Когда началась та катавасия под названием «перестройка», они сами потерялись в пространстве. Расписались в собственной профессиональной непригодности, громогласно заявив о том, что они, видите ли, сами не свободны в своих деяниях; что, мол, они, сами де рабы!.. Рабы: то, — системы общества, то, — системы образования, то, — обстоятельств каких-то?..
          А чему могут научить рабы? – Правильно, ничему хорошему, — лишь раболепию и покорности!
         «Интеллигентишки проклятые… — подумал Колька, — … такого пацана испортили!..»
         В школе получилось так, что в класс, где учился Толик, попал переросток-второгодник, дылда, на две головы выше их остальных. И вот он установил в классе диктат, а точнее беспредел, среди младших себя одноклассников. Да такой, который мало отличался от того большого за окном. Старший недоросль терроризировал, унижал, оскорблял, особенно их, мальчишек. До сих пор Толик с ужасом вспоминает школьные годы. Вот это была школа выживаемости, где приходилось учиться и юлить, и вилять, и приспосабливаться, чтобы «выжить» среди сверстников и не потерять «лицо». Учителям было глубоко «начхать» на «мир» подростков. Они ведь, — «рабы»!..
         С голубых экранов ящика «Пандоры», с глянцевых страниц журналов и красочных газет смотрелись если не голые бабы, то какие-нибудь боевички с ужастиками, либо  пророчества с предсказаниями, всё предрекавшими, либо конец света, либо закат цивилизации. После голодных лет «перестройки», и тех беспредельных, когда уголовная братва с партократами и бюрократами наводила «разборки», появилось вдруг заграничное изобилие в блестящих и шуршащих упаковках: «Сникерсы» и «Марсы», «Баунти» и «Тампаксы»…  
         «Сколько стоит «Сникерс»?..», — можно было слышать у расплодившихся как грибы киосков, голоса.
         «Тысячу купонов!..
  — А «Тампакс»?..
  — Пятьсот!..
  — Дайте два!..
         И не беда, что «Сникерс» и «Тампакс», — совершенно разное. Главное, — два, больше!..                 
         По улицам стали разъезжать шикарные иномарки. Захотелось всего и сразу. Но не все могут быть авантюристами и бандитами. У кого-то на это и кишка тонка. Как, к примеру, у Толика. Вот он и подался в бизнес. Открыл своё грибное дело. Оно то, было бы и неплохо, если бы в стране было всё правильно. Но было-то ведь, «неправильно»! Тому «дай», тому «подмажь», там «уплати». А себе, — еле концы с концами сводишь. Да вдобавок ко всему в голове такая «каша» из всего того, чего насмотрелся по «ящику», и начитался в различных «откровениях»:
         «Вот придёт он, Спаситель,  и определит каждому по заслугам…» — вещали одни.
         «Да какой там «спаситель»? Ерунда это всё!.. Вот она летит «родимая» Нубира, — планета чёрт те что, — как «треснет» она Землю об колено, и всем «кранты»!..», — визжали другие.
         «Календарь майя остановился!..», — могильно шептали третьи, — … это значит, что наступает день галактического противостояния. В этот Великий день, — Земле хана!.. Майя, они о-о-о, они всё знают!..», — и покачивали указательным пальчиком в воздухе.
         Вот и получалось, что кто бы что ни говорил, всё сводилось к концу света, катаклизмам вселенским.
         «Суицидники проклятые!..» — думал Колька.
         Законопослушный и скромный в быту Толик, несмотря на то, что глупый и трусливый, нашёл свой способ существования, — так уж получилось, — жить безбедно, постоянно кредитуясь. Благо, банков развелось, что грязи! Да и друзей коммерсантов, таких самых мелких и никчемных, у которых можно было бы перехватить «штуку», другую, появилось много.
         «Ерунда… — так и думал, успокаивая себя Толик, — всё равно отдавать не придётся!..»
         И вот, приходит какой-то «Ботинок» и говорит о том, что всё то созданное тобой благополучие, пусть временное, может оказаться не умением достойно дожить те годы, предопределённые тебе судьбой, роком, Богом, или Разумом каким, а явится трамплином не в потустороннюю преисподнюю, а клоаку сегодняшнего дня. Того мерзкого общества, которое ты и боишься со страшной силой, и презираешь всеми фибрами души. Но в котором ты живёшь, потому, что вынужден жить. Как в такое поверить сразу? Да и нужно ли верить? Лучше конечно не верить!.. А вдруг это правда?.. Но кому верить, «Ботинку»?.. — Терзался Толик.
         А Колька с нотками брезгливости наблюдал за этими переходами, перескоками мыслей Толика-грибника, потому, что эта фантасмагория, пляшущая в его голове, ясными картинами проходила перед глазами Кольки. Одно коробило его, что этот бизнесмен-неумёха, в своих мерзопакостных мыслишках, пренебрежительно отзывался о нём.
  — Ты, эта… давай прекращай на меня «бочку» гнать!.. — не выдержал он. – Хошь лучше, я тебе расскажу, что тебя дурака, дальше ждёт?..
  — Ну и чё меня ждёт?.. – осоловело спросил Толик.
  — А у тебя два варианта судьбы твоей никчемной. Первый: это тебя за долги закопают живьём в землю. А перед этим, переломают руки, ноги, да и вообще всё, что ломается. И будет это… — Колька поднял глаза к потолку, будто бы там хотел увидеть дату, — … в самый раз через два года, три месяца и восемь дней. Закопают тебя в «Немецком» лесу… Потому, что конца света к этому времени не произойдёт, вот так то!.. Второй вариант: тебя судят, с полной конфискацией. Конечно, долгов твоих это не покроет, поэтому тебя зарежут в тюрьме. «Закажут» тебя, дурака!.. И, это будет… через два года, один месяц, и восемь дней!.. Выбирай!..
         Перспектива была до ужаса печальной, что Толик даже не обиделся на «дурака», и затравлено спросил:
  — И чё делать?..
         «Во, наконец-то здравая мысль появилась у его мозге!..» — подумал Колька, хотя чем она здравая, понять не мог, но вслух сказал:
  — Оно, конечно, обмануть можно судьбу-злодейку, потому, как нам известно, что она уготовила. Но для этого тебе нужно будет чётко выполнить всё то, что я тебе скажу, понял?..
         Толик отчего-то икнув, согласно кивнул головой.
  — … А сделать нужно всего лишь вот что: прекратить занимать в долг деньги, усиленно приняться за работу, и не покладая рук нарабатывать капитал. Перестать тратить на всякие фигли-мигли деньги, а каждую копеечку отдавать кредиторам, пока не рассчитаешься полностью. Понял?..
         Толик опять, как под гипнозом, кивнул головой. А про себя подумал:
  — Ни фига себе: «всего лишь»?..
         «Услышав» это, Колька посмотрел на Толика-грибника как на покойника, и промолвив про себя: «Э-эх!..», засобирался:
  — Пойду я, а ты, как хочешь!..
         Когда Колька вышел, Толик задумался. И чем дольше он думал, тем несерьёзней казался ему весь тот разговор с этим пьяницей и тунеядцем «Ботинком». Он думал: «Ни фига себе, «поездил» мне по ушам, этот уличный пройдоха. Конца света, видите ли не будет? Да откуда ты можешь знать, чучело необразованное! У тебя уже все мозги пропитые… — хорохорился он, — … Вон, профессор, магистр чёрной и белой магии Кагги-Кар, говорит о том, что этот процесс неизбежен, Земле хана! А этот: не будет, не будет… Будет!..» – с облегчением выдохнув убеждённо подумал Толик. И выбросив из головы ту мишуру, он снова стал думать о том, где бы взять 10 «штук» «зелени».
         «Вот только зачем он приходил?..» — нет-нет, да и беспокоила его это мысль.
 
                                                 Глава пятая.
 
                                                                     «…Ведешу йаджнешу танахсу чаива
                                                                          Данешу йат пунйа-пхалам прадишрам
                                                                    Атийети тат сарам идам видишва
                                                                        Йоги парам стханам упаити чадйам…».
                                                                                             Бгававад-Гита.
 
         «… Вставший на путь преданного служения не лишается плодов, получаемых от изучения Вед, от совершения аскез и жертвоприношений, от благотворительности, философских занятий и кармической деятельности. Он обретает всё то, что приносят эти формы деятельности, и в конце концов достигает высшей обители…».        
         «Да-а, нелегко делать добрые дела!..» – думал Колька, выйдя от Толика-грибника. 
         Он видел, что положительного результата его разговор с тем, не достиг и продолжал думать в таком русле: «… Корюшка тупорылая! Начитаются всякой «фигни», насмотрятся всякой ереси, а думать ведь ни черта не могут! Да и откуда им это уметь? Если их с детских лет не учили логически мыслить, а зомбировали по полной программе! Да неужели, если включить мозги, не видно, что весь информационный простор наводнён одними вымыслами и домыслами. Что все те политтехнологи, лжеучёные, — намеренно дезинформируют общественность, ради определённых целей? Что той правды, 1%, ну может два… с половиной. Даже я это вижу! А Валерка не видит! И Серёга с Ленкой не видят, и Адиз, и «Косой»!.. Боже мой, да они все «слепые» и «глухие»? – ужаснулся Колька.
         «Ну ладно, — успокоился он, — может, стоит с другой стороны? Попробовать пробудить совесть у тех, кто при власти?.. Они люди более образованные, институты заканчивали, у них мыслительный процесс более совершенен, чем у простых людей. Они ведь тоже выходцы из народа, только более одарённая, скажем так, — грамотная его часть!..» — Так думал он, направляясь на приём к председателю поселкового совета, который являлся также и областным депутатом.                        
         Арона Мойшевича Давыдко, как и всегда на месте не оказалось. Он после продуктивного разговора с представителем мэрии о заборе поселкового датского сада, в данный момент находился в собственном магазинчике, расположенном в аккурат впритык к поселковой школе, и боком к тому неогороженному детскому саду. Вчера продавщица Маша продала слишком много пива старшеклассникам, в чём они были уличены на уроках. И директор школы Сара Соломоновна, жена Арона Мойшевича, вечером сделала семейное замечание мужу, чтобы, если уж и случается так, что Маша продаёт пиво старшеклассникам, то пусть делает это более незаметно для окружающих, потому, что это влияет на успеваемость. Вот именно сейчас Арон Мойшевич ругал Машу за её неловкость:
  — Маша, золото моё, — говорил он, придерживая её правую ягодицу, — ну надо же как-то аккуратней! Школьники ведь! Я понимаю, что они просили водку, а ты устояла, и дала им только пиво, но надо было хоть не крепкое давать, у них же, желудки ещё нежные, чтобы гадость в них заливать… Что говоришь: уже привыкшие?.. Ну и что?.. Здесь даже не в их желудках дело. У современной молодёжи, они и гвозди переработают. А, если в гороно узнают? Что, знают?.. Как: «знают»?.. Кто донёс?..
         При этих словах, Арон Мойшевич почесал свой «гоголевский» нос, и продолжил:
  — …А-а!.. Ну и пусть знают! Сарочка их там всех на коротком поводке держит, да и я в «шоколадных» с областью! Так что плевать мы хотели на их родителей, что без конца бегают жаловаться. А кто больше всех бегает, тому плохой аттестат дадим, пусть потом «побегает»!.. Но ты, золото моё, всё же, будь аккуратней!.. -  засовывая Маше руку за пазуху, в подсобке «ругал» продавщицу Арон Мойшевич.
         « И почему на всех руководящих постах, — евреи? Почему директора, завы, замы, да и хозяева всех заводов и пароходов, в основном представители этой «венценосной» нации?..» — так думал Колька, ожидая председателя поселкового совета.
         «Смотри ты, даже у нас в посёлке, где кроме хохлов и пару десятков кацапов, всего два еврея, и то, — один председатель поселкового совета, да ещё вдобавок областной депутат, а второй, вернее вторая, — директор поселковой школы?.. Э-эх, сами выбираем!..» — со вздохом подумал он.
         В здании поссовета находились только Анжела, в одном лице и секретарь, и делопроизводитель. А также Виктор Павлович, он же экономист, он же юрист, он же  и всё остальное. Пока Колька сидел в приёмной в ожидании председателя, Анжела и Виктор Павлович работали, — в поте лиц своих «резались» в электронную войнушку на компьютере. Они были так увлечены, что совершенно не обращали внимания на посетителя. Да и чего на него обращать внимание: «ходют» тут всякие… — покою от них нет. А этот вообще, алкаш поселковый! Небось, пришёл «шабашку» какую просить у Арона, чтобы к вечеру «нажраться»!  
         «Боже мой… — думал Колька, глядя на поселковую эту элиту, — … какие же они тупые!.. Ну, закончили институты, да какой там, «закончили»?.. Купили за «бабки» да подачки преподавателям, дипломы свои! А «мозгов»… у Ленки и то больше будет! Хотя…- он оценивающе осмотрел Виктора Павловича, — … у этого чуть-чуть больше будет, чем у неё!.. Почти как у Адиза! Ух, ты!.. — думал Колька, — … Если бы Адиз меньше пил, то вполне мог бы заменить Виктора Павловича. Он, и медведя на мотоцикле кататься учат, вот и Адиза бы научили на  компьютере в войнушку резаться! А, чё?.. Что тот бестолковый, что этот!.. Да-а, высшее образование, наличие диплома, — это не панацея!..», — так думал Колька ожидая Арона Мойшевича.
         Арон Мойшевич, управившись в магазине с «делами», одухотворённый, да  малость физически опустошённый, — горяча стерва Машка, ох, как горяча, — в благостном расположении духа зашёл в поссовет.
         По дороге он думал: «Что-то на меня Машкин муж, Петька, коситься стал? Неужели пронюхал про мои шашни с Машкой?.. Вдруг ещё и поколотит, — афганец ведь бывший, да вдобавок, говорят: контуженный! Что с него взять? А позору потом сколько будет?.. Нет, не перед Сарочкой, нет, — она у меня умница, поймёт! Машка ведь не иудейка! К ней ревновать, — это равносильно, что к кобыле, или овце… Сарочка выше этого. Вот только то, быдло всё, поселковое, пальцами тыкать будет. «Мораль», видите ли, их христианская не позволяет! А какая она позволяет, — мусульманская?..».
       «Тьху ты!.. чертыхнулся он и продолжил думать, — …Христа своего вы давно пропили уже!.. Но вот бабы ваши хороши!.. Нужно будет поговорить с Евсейчиком, у него, кажется, Машкин муж работает, пусть ему зарплату добавит. А Машке скажу, чтобы перед мужем похвасталась, будто бы это она выхлопотала повышение, по-дружески!..».
   И Арон Мойшевич, радостно улыбаясь, зашёл к себе в кабинет.
         Следом за ним просочился и Колька. Естественно, то всё сокровенное, о чём думал Арон Мойшевич, знал уже и он. Председатель поселкового совета поморщился, увидав Кольку. Он сейчас был не расположен к приёму посетителей.
         «Вот стерва Анжела, на фига этого козла пустила?.. За что только я ей деньги плачу?..» — подумал он.
         Кольку даже закусило от того, что его, пусть даже и мысленно, но назвали «козлом». Он уже было хотел со всей своей прямолинейностью высказать всё то, что думает по этому поводу, но кто-то в глубине сознания приложил палец к губам и сказал: «Ш-ш-ш!..».
         Потому Колька осёкся и лишь промолвил:
  — Ну, Арон Мойшевич, к слову будет сказать, не вы, а государство, бюджет Анжелке платит, а не вы! Хотя то, что стерва, — то стерва, вдобавок к тому ещё и бестолковая!..
         Так ошарашил Колька председателя.
         Арон Мойшевич, чуть слюной не подавился, даже икнул два раза. Колька испугался, на фиг он так прямолинейно? Ведь «учёный» же! Но уж он очень «достал», этот еврейчик: «Смотри, какая зараза тихушная? Перед людьми, — улыбку до ушей блындит, а в душе, — не любит он нас, славян, «козлами» обзывает! Презирает, гад!..»
         «Я, что уже, вслух стал заговариваться?.. Ай-яй-яй!..» — перепугался Арон Мойшевич, и ущипнул себя за ухо, вдруг это ему снится?
         Но ничего не произошло. На улице, как светило, так и продолжало ярко светить майское солнышко, весело и вдохновенно щебетали птицы, в приёмной также «резались» в войнушку глупая Анжелка и придурок Виктор Павлович. А напротив, на стуле, продолжал сидеть с серьёзным выражением лица, поселковый забулдыга Колька по прозвищу «Ботинок». Который минуту тому назад, так напугал Арона Мойшевича.
         «Фу-ух!.. — про себя вытер он пот с лица, —  ошибочка!.. Наверное, опять какую-то работу просить будет,  поц этот. «Забодал»!..», — так подумал Арон Мойшевич, но, расплывшись в улыбке, вслух сказал:
  — И кто это к нам пришёл?.. Это Коленька к нам пришёл!.. Наверное, что-то надо нашему Коленьке, да?..  Ну, говори, говори, чем смогу, тем помогу!..
         «Смотри ты, козляра, петухом распелся, «поцом» меня обозвал! Знаем мы, нутро твоё поганое!..» — но, соблюдая осторожность, проговорил:
  — Я, Арон Мойшевич, пришёл по поводу забора детского садика.
  — Да-да, Коленька, слышал-слышал, что ты согласен со своими алкашами… — «алкашами», Арон Мойшевич произнёс доверительным тоном, чтобы не обидеть Кольку, — … хотите сделать эту работу. Не знаю, не знаю, стоит ли доверять её вам, — Арон Мойшевич сделал оценивающий взгляд, и так посмотрел на Кольку. А потом продолжил:
  — … Сам понимаешь, подрядчиков много, все специалисты… не пьющие! – сделал он упор на этом, — Да ещё, видишь ли, нужно денежку собрать с родителей!.. Никто, понимаешь, никто не хочет помогать людям. Вот только что я из горисполкома прибыл, с «самим» беседовал, — Арон Мойшевич закатил к потолку глаза, — … Нет, говорит, ни копейки дать не могу! Бюджет не выделяет на это совсем средств. Ты же меня знаешь, я у-ух!.. – Арон Мойшевич потряс кулаком в воздухе, — … Он на коленях передо мной стоял, клялся, что денег нет!.. Придётся своими силами! Но, что делать?.. Нам не привыкать!.. – патетически закончил свою речь он.
         «Смотри ты, зараза, какая, как красиво врёт? Знаем мы, из какого ты «горисполкома» прибыл. И кто там перед тобой на коленях стоял!.. Где их таких этому учат, в институтах, что ли?.. Не знал бы правду, умилился, ей Богу! Забор то мы сделаем, но фиг тебе, хоть одну копейку с тех денег, которые выделили!..» — думал Колька, а вслух сказал:
  — «Сарафанное» радио донесло, Арон Мойшевич, что на забор детского сада из городского бюджета уже выделено 28 тыс. гривен. И эти деньги в ближайшее время поступят на поселковый счёт в сберкассе. Так что практически с оплатой труда проблем уже нет, нужно лишь определиться с подрядчиками, составить смету и закупить строительные материалы.
         Если бы сейчас, с ясного неба грянул гром, нет, не так!.. Если бы сейчас в кабинет к Арону Мойшевичу, влетела летающая тарелка с инопланетянами, и они сплясали «Ламбаду» у него на столе, то он был бы удивлён гораздо меньше, чем он удивился после тех слов, которые услыхал от Кольки.
         Он был просто поражён: «Откуда?.. Откуда этот алкоголик знает об этих деньгах? Кто… какой урод, и когда только успел разболтать о секретной сделке?.. Так хорошо продуманной. Никакого криминала… и главное, кому?.. Разболтать этому балбесу, этому плебею?.. И, что теперь делать?..» — лихорадочно думал Арон Мойшевич.
         Ведь денежки уже были распределены по карманам. И Арону Мойшевичу доставалось из той суммы всего 10 тысяч, а остальные расплывались по карманам чиновников исполкома. Но, особо не подав вида, опытный, зараза, он вслух спросил:
  — И откуда, только Коленька, у тебя такие неверные слухи?.. Неужели, ай-яй-яй, бабам базарным поверил?..
         После чего уже наступательно: ведь лучшая защита, — это нападение, заговорил:
  — … Да я, Коленька, если бы у меня были такие деньжищи, уже давно тот забор поставил. И не простой, а мраморный! Чтоб детишки ходили в садик и радовались. А, вот ты, дорогой мой, зачем позавчера Светлану Кирилловну Полуботько, возле магазина пьяными матами ругал, а? Обзывал словами непотребными, оскорблял её человеческое достоинство, будучи сам в непорядочном состоянии? Нехорошо это, ох, как нехорошо! Я  её, еле-еле уговорил, когда она ко мне вся в слезах, трясущаяся пришла, чтобы заявление участковому не писала. Она в ярости, её оскорблённое достоинство негодует, требуя отмщения. Еле удерживаю эту добрейшей души женщину, от поступка хоть и праведного, но не благовидного. Но, ты же, знаешь ту справедливую женщину, её эмоции, состояние души…     
         «Справедливую» женщину! «Эмоции»… «состояние души»… Знаем! Хорошо знаем и её эмоции и состояние души… — век не знать бы!.. Поселковая сплетница и скандалистка, коих свет белый не видел! Ну да, наговорил я ей чего-то, пьяный был, вот и наговорил. Потому, что она плохой человек!.. Но прав ведь гад, если та стерва «заяву» напишет, то мне «кранты». Участковый мне всё вспомнит. Он же, мент поганый, спит и видит, чтобы меня посадить. За кадык меня Арон взял, «умный» кабан!..», — думал Колька…
         И вдруг, каким-то ехидным, паскудным тоном заговорил внутренний голос:
  — И оно тебе надо, это всё? Ты чё, революцию собрался делать, переворот? Для кого и с кем? С Адизом и «Косым»? Для «маминкиного» сынка Серёги с припудренной Ленкой? Того «инопланетянина» Толика, который спит, видит и ждёт, когда Земле хана придёт? Или для той Дуськи, которая всю свою сознательную жизнь людей за прилавком дурила, — всё себе, себе!.. А теперь, ты думаешь, она праведной стала? Ага!.. А может быть для той Светки, — «справедливой» Светланы Кирилловны, как её назвал Арон, — той несусветной сплетницы и невозможной скандалистки, которую терпеть не могут все бабы посёлка?.. Хотя и сами недалеко от неё ушли!.. Плетью обуха не перешибёшь! Ты думаешь, что сможешь доказать свою правоту, заставив Арона выложить 28 «штук», и на них построить ограду детскому саду? Фигушки! Кто ты, а кто они? Ты простой мужик, а они, — чиновники, госслужащие. Ты один, а их, — целый гос. аппарат. И будь ты хоть семи пядей во лбу, — ничего ты не докажешь. Все будут понимать, что ты прав, но никто это не скажет вслух, не станет на твоей стороне потому, что он сам такой, и повязан круговой порукой. И когда ты будешь говорить кому-нибудь из них о подлеце, ты будешь говорить такому же подлецу, как и тот, о каком ты говоришь. Ты же, понимаешь, что сам будешь, — неправ! Сделают тебя таким. И перед людьми тебя «опарафинят»! И люди тебя осудят! Так-то!.. Брось ты это!..        
         В кабинете стояла тишина. Молчал Арон Мойшевич, молчал Колька.
         Голос из глубины сознания, говорил Кольке:
  — Я тебя предупреждал, будь осторожен со своим даром. Не всегда это умение приносит счастье. Сколько уже, таких как ты, кому являлось это, сгинули. Пытаясь доказать тому усреднённому обывателю его ущербность и никчемность, пытаясь указать правильное направление в жизни. Не нужно это простым людям! Они счастливы своими кто маленькими, кто побольше, а кто своими большими радостями, и менять в своей жизни они ничего не хотят, поверь! Они замкнуты в своём круге, своём маленьком мирке, как в скорлупе, где они уже знают что, где и как?.. А океан возможностей, необъятность мира окружающего, их пугает. Глупость правит миром. Потому и изменились некоторые черты психики, ведь сознание человека обусловлено общественным бытием человека. Высокая культура чувств не закрепляется генетически и  не наследуется. Её нужно воспитать. Видимо в последний период бытия, случилось так, что пренебрегли таким воспитанием, и вот на протяжении совсем короткого промежутка времени стало ощутимо видно, как человек скатывается к первобытной дикости чувств и нравов…
         У Кольки даже дух захватило оттого, что он знает: «Что же делать?..».
  — Что делать, что делать?.. Есть два пути: Первый, — стать на путь борьбы с несправедливостью, на котором можешь и погибнуть в борьбе с глупостью! Второй, — жить, просто, — жить. С алкоголем у тебя покончено, дар предвидения у тебя есть, думай о себе, и ты даже, может быть, успешно проживёшь жизнь! Представь себе, что друзья тебе не Адиз с «Косым», что тебе глубоко по фиг те Серёги, Ленки с Толиками, а что друг тебе, вот этот сидящий напротив Арон, который, кстати, сможет тебя «зауважать», если ты правильно поведёшь себя, — и вот такие как он. Сейчас всё зависит от тебя, думай!..
         «Ну и что нужно сейчас делать?..», — с нотками паники мысленно спросил своё сознание Колька.
         Сознание, как «видел» Колька, задумчиво почесало нос, и также мысленно ответило:
  — Что делать, что делать?.. Ты вот вместо того, чтобы ругаться с Ароном, подружись с ним. Скажи ему что-нибудь приятное, о чём-нибудь таком, что он не знает. И этим ты заслужишь его доверие, которое потом тебе пригодиться.
         Колька задумался. Как подружиться с Ароном? Кто он, а кто Арон? И что ему можно сказать такого, чтобы привлечь внимание к себе? Предложить выпить?.. Кольке даже самому стало смешно от такой мысли. Арон никогда на равных пить с Колькой не будет. Колька «порылся» своим даром вокруг Арона, а вдруг что-нибудь увидит? И увидел! Много чего увидел. Но по своей простоте, и по своему пониманию, он почему-то зациклился на сцене, где жена Арона, — директор поселковой школы Сара Соломоновна, в своём директорском  кабинете прелюбодействует с учителем физики Иваном Ивановичем.
         Учитель физики, Иван Иванович Сирко, был типичным хохлом. Высокий, худой, сутулый, с копной чёрных, с проседью волос, подстриженных под «горшок», длинным, крючковатым носом и усами-сосульками под ним. Вытянутое, рябое в оспинах лицо, крупные, прокуренные зубы, огромные уши, делали его похожим на лошадь. Казалось, вставь ему в рот удила, хлестни плетью по спине, и он радостно «загигикав», вприпрыжку помчится куда-нибудь.    
         Какой он был физик, Колька не знал, но любовник он видимо был отменный. Не за «лошадиную» морду же,  его любили? Сара Соломоновна в его руках, как видел Колька, сладостно визжа, вытворяла такое, что даже он, Колька, имевший опыт подобного общения с падшими женщинами, был удивлён, поражён и шокирован от вида тех «па», какие выбрасывала в экстазе Сара Соломоновна.
         И вот Колька, не придумав ничего лучше, чтобы заслужить доверие Арона Мойшевича, заговорщицки так подмигнул Арону, и, наклонившись к столу, полушёпотом проговорил:
  — Твоя Сарка сейчас в школе трахается с физиком!..
         Если бы сейчас Колька заговорил на английском языке, или даже на языке ушедших индейцев майя, если бы он сейчас с выражением прочёл поэму Лермонтова «Демон», то этим меньшее бы удивил и поразил Арона Мойшевича, чем тем, что сказал.
         Естественно, что у Арона Мойшевича глаза стали размером в юбилейную гривну. А потом в его душе что-то гневно забурлило и заклокотало: «Как?.. Как какой-то вонючий поц, смеет себе позволить такое наговаривать на его Сарочку?..».
         Он даже и в глубине своей души не мог допустить подумать о том, что его Сара способна на прелюбодеяние с каким-то хохлом-физиком, или ещё с кем ниже её по рангу и достоинства, а тем паче, поцом, с нечистой, не благородной крови?.. Если бы она изменила Арону с каким-нибудь руководящим работником, или начальником, то это понятно, что для блага делу. Если бы она изменила ему с кем-нибудь из избранных, то есть иудеев, — то и это можно объяснить. Сарочка, она же тщеславна, и ей всегда хотелось пропустить через себя любого высокорожденного. Но, с каким-то там учителем физики?.. О том, что его Сорочка, директор школы, опустится до того, что унизит своё тело прикосновением какого-то простого учителя-хохла?.. Нет, это был гнуснейший вымысел и злостная клевета на его Сару. А также сплетня!.. И в это Арон Мойшевич никогда не поверит. Стоп!.. А откуда такое знает этот грязный поц?.. Как он посмел себе такое думать?.. Тем более, говорить?.. Алкоголик!..
         Арон Мойшевич всё строже смотрел на Кольку и его всё больше охватывал гнев.
         Колька же, своим сознанием всё это видел и слышал. А так как он сам был по-людски прост и добродушен, то не мог понять того, что Арон возмущается не по имеющемуся факту, что Арон, даже наоборот, — не верит ему, и обвиняет его, Кольку, в том, что он об этом знает? Естественно, это возмутило его.
         А коли так, то мы знаем, что в подобных ситуациях Колька себя не особо контролирует и говорит всё то, что думает, а думает он всегда правильно, потому он и сказал:
  — Что, не веришь?.. Вот сейчас, они в кабинете прямо на столе. А минуту назад она физику минет сделала, а…
         Но дальне ему продолжить не дал Арон Мойшевич. Он подпрыгнул, и, поднеся руки к лицу Кольки, затряс ими в кулаках. Из его глаз брызнули искры, а изо рта полетели слюни. Он гневно заговорил:
  — Ах ты поц грязный! Да как ты смеешь так отзываться о Саре Соломоновне? Ты ей и в подмётки не годишься! Да она!.. Да ты!..
         Он так кричал, что даже в соседней комнате затихли, и в щелочку приоткрывшейся двери заглянула испуганная Анжелка.
         А Арон всё кричал. Он обещал всё кары не только земные, но и небесные на голову Кольки.
         Кольку это возмутило до глубины души. Ещё бы! Он от чистого сердца хотел с ним подружиться. Потому и рассказал Арону правду, чтобы тот по-хорошему разобрался со своей женой, которая цепляя «рога», позорила его в глазах всего мужского населения мира. А этот Арон, нет, чтобы поблагодарить Кольку за беспокойство, не верит ему, оскорбляет и угрожает.
         И уже, исходя из своей мужичьей логики, он начинает доказывать свою правоту, приводя всё новые, и новые факты измен… Кольке казалось, что этим он убедит Арона в том, что тот неправ в таком вот негативном отношении к дружески расположенному Кольке.
         Как только Арон замолчал, чтобы набрать в лёгкие побольше воздуха для дальнейшего продолжения разговора, как по-«дружески» заговорил Колька:
  — Арон Мойшевич, вы неправы! Я ничего не имею против Сары Соломоновны, но хочу сказать вам по секрету то, что она слабенькая на передок. Не пропустит мимо ни одного мужика, тем более учителя своей школы. Вы уж примите такой «кальвадос» к сведению…
         И Колька выразительно потряс кулаком в воздухе. Причём здесь «кальвадос» и что это такое, Колька не знал, просто слово красивое, которое почему-то пришло ему в голову.  После чего продолжил:
  — …Но вы не переживайте, я никому об этом не расскажу!..
         У Арона Мойшевича дух захватило от таких «дружеских» слов. Ни фига себе: «не переживайте»!.. Он, видите ли, «никому не расскажет»!.. Да видимо весь посёлок «гремит» уже такими сплетнями. И их распускает, наверное, этот вот поц Колька «Ботинок»!  У-у негодяй! Это же надо, так обгадить их благородную семью?.. Да разве можно поверить хоть в одно то гнусное слово в адрес Сарочки, произнесённое вонючим ртом этого негодяя? Но люди? Те презренные холопы, которым только и дай, чтобы посплетничать!.. Да ещё в сторону порядочных людей!..
         Арон Мойшевич всё больше распалялся:
  — Да ты знаешь, я тебя сгною! Я тебя раздавлю!.. Как ты смеешь?..
         И Арон Мойшевич не стеснялся в карах на Колькину голову и эпитетах в его сторону.
         Колька тоже стал горячиться, и в подтверждении своих слов, стал убедительно рассказывать Арону о том, что знает, во что одета его жена, что у неё на правой ноге мизинец больше чем на левой. Даже рассказал о размерах её нижнего белья и того, на что его одевают. Но больше всего поразили Арона Мойшевича слова Кольки об огромной бородавке на самом интимном месте Сары Соломоновны. Об этой бородавке знал только Арон Мойшевич. О том, что знал только он один, — как муж, в этом был уверен. Потому что Сара Соломоновна сама ужасно стеснялась той бородавки и никогда никому бы о ней не рассказала, тем более, не показала. И вдруг, какой-то «Ботинок» говорит о ней! Откуда он знает? Неужели?..
         У Арона Мойшевича даже шарики за ролики стали заходить от той мысли, которая его прошибла: «Неужели моя Сарка?.. С этим вот поцом?.. Этим алкашом поселковым?.. С этим недочеловеком?.. Какой позор!.. Не может быть?..».
         Арону Мойшевичу даже выть захотелось от того приступа ненависти который он испытал в сторону Кольки. Как ему хотелось вцепиться ему в горло! Но… было страшно. Колька был гораздо крупнее Арона Мойшевича, а, следовательно, и физически сильнее, это было видно даже невооружённым глазом.           
         Арон Мойшевич не знал о Колькином «даре» и потому в мыслях совсем не стеснялся в выражениях. И это очень не правилось Кольке, потому что ход тех мыслей Колька знал. Если бы у Кольки было высшее образование, если бы его мысли в голове подвергались систематике и логическому следованию, то он бы конечно, сдерживал свой бурный эмоциональный поток, который возникал в его сознании на те, такие же эмоциональные рулады Арона Мойшевича. Но Колька был простым парнем, за плечами у него было всего 6 классов, которые он отходил коридорами. Да и в общении с такими как сам, он не привык сдерживать свои эмоции, потому он, слыша в свой адрес несправедливые обвинения себя во лжи, как истинно уважающий себя человек не мог позволить подобного отношения к себе.
  — Да ты хоть знаешь, что своим магазином и депутатством своей Сарке обязан?.. – Кричал он в лицо Арону Мойшевичу, — … Это она тогда губернатора охмурила, и он кредит тебе дал и в депутаты тебя тогда выдвинули!..
  — Я теперь за тобой внимательно наблюдать буду! И уж поверь мне Колька, найду возможность в милицию тебя упечь!.. – Кричал Арон Мойшевич.
  — …Да ты хоть знаешь, что твою Сарку в исполкоме «императрицей Катькой» кличут, за то, что она для всех мужиков там безотказная!..
  — Да ты то, откуда знать можешь пьянь подзаборная?.. Что, хочешь сказать, будто было у тебя с Саркой?..
  — Да!.. Было!.. – Беззастенчиво врал Колька.
         Ничего ведь не было. Сара Соломоновна даже не замечала Кольку. Она всегда ставилась к таким как Колька с брезгливостью. Она смотрела на всех тех, кто ниже её по социальному положению как на получеловеков, и то высокомерие явственно можно было видеть в её огромных, красивых глазах. Жители посёлка платили ей тем же. Бабы такими же презрительными взглядами, а мужики даже позволяли себе сальные колкости ей вслед. Кольке тоже всегда хотелось похлопать Сару Соломоновну по её аппетитной заднице, потому он с таким себе мстительным наслаждением и врал Арону Мойшевичу:
  — Конечно, было! О-го-го сколько было! Во всех ракурсах было, как в калейдоскопе!..
         Причём здесь «калейдоскоп», и как это всё можно представить, Колька не рассматривал, просто слово это красивое, и потому, он  иезуитски «смаковал» прелести Сары Соломоновны, которые якобы пробовал.
  — За клевету, за клевету посажу!.. — плевался слюной оскорблённый муж Сары Соломоновны.
         Много, ох и много чего интересного наговорили друг другу Колька по прозвищу «Ботинок», и председатель поселкового совета Давыдко Арон Мойшевич. Сознание Кольки, не в силах сдерживать его эмоциональные порывы, только осуждающе качало головой.
         И вот когда Колька, в сердцах выскочил из кабинета, кто-то, в глубине его сознания тяжко вздохнув, произнёс:
  — Ну, и всё! Теперь уж точно «попадос»!..
         Как поведёт себя Колька?.. И в чём заключается «попадос»?..
 
    10. 10. 2011 год                                  ТКАЧ
    Г. КОНСТАНТИНОВКА                  Александр Иванович
    ДОНЕЦКАЯ  ОБЛ                            К.т. +380990188540