Два брата гнома

                                                                                                                Два брата гнома
 
                                                                                                                                  1
     Рука. Большая жилистая с загрубевшей кожей от долгой работы. В руке молот. Тяжелый приплющенный, его древко массивно натерто до блеска. Рука поднимает его и резко с силой опускает. Стук. Металлический.  На мгновение фейверк искр освещает крохотную кузницу. Из мрака выхватывает наковальню на огромном пеньке, весь нехитрый, но ухоженный инвентарь, что в строгом порядке сложен на самодельном деревянном столике рядом с печкой, в которой ели тлеют остатки дров. Следующий более яркий разбег искр позволяет разглядеть и самого кузнеца. Это гном. Его изобличали горбатый, с большими ноздрями нос, несходящая с лица серьезность или даже суровость, ну и, конечно, рост, хотя в царящем мраке все предметы теряли свои истинные размеры. Квадратное его лицо, с широкими скулами было худо красно с лесенкой морщин на лбу и толстым белеющим шрамом на щеке. Брови гнома печальным изгибом покрывали глаза. Обыкновеннные глаза, с не раз опаленными ресницами, хотя изредка в них вспыхивал какой-то фанатический свет. Кузнец с глухим стуком опустил молот на землю, тыльной стороной ладони протер взмокшее лицо, испачканное жирной сажей. Кусок железа уже совершенно остыл, так что ковать его дальше не было смысла. Бросив недоделанную работу в остывшую печь, он устало через голову снял с себя чернющий, до последней ниточки испачканный фартук, аккуратно повесил его на неглубоко вбитый в деревянную стену гвоздь.
     Когда гном вышел наружу, то увидел, что солнце давно было в зените – значит было время обедать. Послышались крики чаек, звуки прибоя. Становится ясно, что странная кузница без окон стояла на берегу ласкового моря. Но не было у гнома времени любоваться движением волн: надо было делать дело. Он повернулся и пошел в другую от моря сторону. Чуть дальше от берега стоял двор гнома. Над всеми постройками возвышался его беленый дом с искусно сделанными ставнями, дверью. Рядом стоял погреб, летняя печь, навес и крохотное округлое строение — амбар. Все было присмотрено, добротно. Двор окружал низенький плетень. Но не было тут ни красочности, ни красоты, вообщем не видно было семейного уюта, женской руки. Гном жил один.
     Из печи он достал котелок с какой-то коричневой густой субстанцией, понес его под нехитрый навес, там поставил его на стол, взял деревянную чернеющую ложку, что лежала тут же, и стал неторопливо хлебать. Готовил гном отвратительно, но уже давно он ничего кроме своего варева не ел, так что привык и нос не ворочал. Когда голод исчез, а аппетит не появился, гном поспешно вытер руки о штаны, отнес котелок на место. Тут же под навесом он схватил большие ведра в одну руку, кирку и лопату в другую и пошел по привычной дороге за углем.
     Позади дома была калитка. Выйдя через нее в поле, кузнец ускорил шаг. Пробираясь сквозь высокую, по самые плечи траву, прикосновения которой заставляли чесаться все тело, гном пек под солнцем голову, изредка охлаждаемый  порывами ветра. Сначала поле было ровное, но постепенно земля начала клониться все больше, больше, пока не превратилась в крутой склон. Наконец гном очутился у скалистого подножия горы, где трава уже не росла, и лишь изредка в некоторых местах росли цветы и зеленые пучки травы, зато начинался лес: огромные дубы, тики зеленой шапкой покрывали гору. Их корни отвратительными щупальцами вылазили из земли, обнажаясь на каменистой почве. Чуть в стороне с горы скатывался ручеек.
Охваченный неожиданным порывом жажды гном свернул с лишь одному ему приметной тропы и пошел  на журчание воды. Совершенно прозрачная, чистейшая вода скользила по отполированным камням, что монолитом лежали на дне, лишь иногда показываясь из обманчивых вод ручейка. В воде плавали крошечные черные головастики, сносимые течением. Присев у скользкого берега, гном немного попил холодной, освежающей воды, пара глотков которой могут утолить жажду даже у самого неистового водохлеба.
     Подобрав свои инструменты, он продолжил путь. Шел он вверх, ступая по ступеням, что образовывали корни деревьев. На пути ему встречались огромные поросшие мхом камни, которые каким-то чудом оказывались там, и вот уже века, а то и тысячелетия зажатые старыми толстокорыми дубами эти молчаливые стражи стояли на пути у путников. Обыкновенно тропа огибала их, протиснувшись между стволами дерев и серым камнем. Несмотря на то, что дорога становилась все труднее и труднее, наш гном шел так же упрямо и размеренно, и даже сердцебиение его не участилось: слишком часто для этого он поднимался на гору.
     Однако один раз он остановился. Поверхность справа выравнивалась, образуя площадку, деревья на ней как будто отступали, чтобы не загораживать великолепный вид. Кузнец поставил ведра, инструмент на землю и, обхватя ствол дерева с потресковавшейся корой, подходил к самому обрыву и смотрел: впереди открывался поражающий простором и неописуемой красочностью пейзаж. Гора зеленым ковром скатывалась, морщинясь, вниз, и не было в этом ковре ни одного изъяна, кроме,  разве что, тех дальних зубчатых скал, которые, казалось, прокусили ткань земли. По ней катились тени двух облаков, что в бескрайнем голубом небе, подобно титанам, сражались за право обладания этим раем. В самом низу могучая гора, рассыпаясь желтым разгоряченным песком, образовывала берег, который, в свою очередь, поглатывался волной за волной неумолкающим с темно-зеленоватой соленой водой морем. С моря дул приятный прохладный ветер и здесь, на обрыве он набирал нешуточную силу и с легкостью мотал бороду кузнеца то направо, то налево.
     Вскоре гном дошел куда хотел: до шахты. Углубление в горе было прикрыто крошечной дверцей, уже давно заросшей мхом, так что её мог найти только очень наметанный глаз. Он открыл её и без тени страха окунулся в открывающийся за ней мрак( гномы очень хорошо видят в темноте). Эти туннели были здесь уже давно и потихоньку начинали разрушаться. Найдя шахту, когда он только поселился здесь, кузнец, не медля, принялся срочно её обновлять: сколачивать дополнительные балки, менять сгнившие старые, ставить опорки, колонны, прочищять пути, расширять туннели. Гном любил свою шахту, потому что она напоминала ему его молодость и детство, которые он провел, живя под землей, в гномьем городе. Да к тому же эта шахта оказалась довольно благодарной: в одном рукаве расходящейся сети проходов он обнаружил хорошую, с малым количеством примесей руду, а в другом почти нетронутые залежи угля. Эти две находки позволили гному осуществить давнюю  мечту: снова заняться кузнечным делом. И хотя раньше  он никогда железо сам не выплавлял, дело пошло у него ладно, и вскоре кузнец начал ковать, ковать, что умел и любил: оружие( и иногда кое-какой инструмент для себя).
     Спустившись к залежам, кузнец стал киркой откалывать кусочки угля и потом, когда их набиралась порядочная кучка, брал блестящую от постоянной работы лопату и пересыпал их в ведра. Работая таким образом, он вспоминал свою незрелую пору, когда мальчишкой он бегал к отцу, который, вот так же как и он сейчас, работал на добыче, своё беззаботное детство, вечерние забавы с друзьями, братом… семейные походы в храм, красота которого до сих пор не выветрилась у него из головы, учение у мастера-кузнеца, доброго словоохотливого гнома, любовь свою: Наду, их свадьбу и...- Тут гном поморщился, то ли от того, что при ударе кирки маленькие кусочки угля разлетелись в разные стороны, и один из них больно попал в лицо гнома, то ли от воспоминаний-… войну, плач матери, когда он, отчаливая на корабле, махал собравшейся на пристани семье. Ужас войны, смерть, частенько навещавшую его и новых товарищей, рабство, побег, годы скитаний, духовный кризис, когда мысли подталкивали его к смерти, ещё один побег, но уже не от людей, а от себя, сюда, в глушь, где он, наконец-то, нашел то, что искал, здесь он занят тем, о чем всегда скрытно мечтала его душа. Встреча с братом… Ведра уже были с горкой полны угля, но гном, увлеченный воспоминаниями, не спешил возвращаться. Он думал о доме, как там его отец, мама? Жена… жена уже умерла, он знал. Кузнец кашлянул, как бы отгоняя эти печальные, но желанные картины из прошлого, не без труда поднял ведра и понес их домой, в свою одинокую обитель.
     До вечера он занимался самыми разнообразными мелкими делами. Когда солнце стало садиться, погружаясь в море, тем самым окрашивая его переливающимися теплыми оттенками: красным, желтым и оранжевым цветами, гном, скинув с себя грубую одеженьку, омылся в море, срывая себя набежавшую за день точечную грязь. Приятно освеженный, он пошел в свою хату. В маленькой прихожей он снял с себя самодельную деревянную обувку, поставил аккуратно пару возле веника, сделанного из уже помертвевших ветвей дуба, и вошел внутрь.
     В первой комнате посередине стоял большой стол и приставленный к нему стул, кровать с накиданной на нее соломой, к стене была приделана полка, на которой лежали разные шорнические инструменты, обрезки кожи и т.д. В углу была беленая, но  неумело сложенная печка. Гном не задержался в этой комнате, а привычно пошел во вторую. Она была поменьше и пооригенальнее. В углу была стояла большая, с гнома высотой статуя, изображавшая человекоподобных существ, они то ли стояли, то ли сидели, но было понятно, что один, бородатый, был мужчина, а другая, с тремя глазами, женщина. Парочка стояла, обнявшись, а у их ног сидела жаба в образе младенца, так как имела детские пухлые ручки и ножки, по-видимому, чадо тех двух. По стенам были развешены пурпурные ковры, с неумело вышитым изображением жабы. У подножия серой статуи стоял постамент, на котором лежала тяжелая с драгоценным, серебряным переплетом книга. Был тут и сундук, окаймленный железом. У постамента статуи стояла зажженная свеча. Взяв ее, гном зажег все остальные, что в искусных подсвечниках висели вдоль стены. От этого атмосфера в помещении стала вдруг какой-то мистической. Открыв сундук, кузнец достал лежавшее поверх всего голубое мужское платье. Он снял с себя тряпье и одел платье. Могло показаться, что это был не обычный отшельник, а кокой-то жрец, проводящий тайный ритуал, если бы его не выдавали грубые, мужицкие руки. Сев перед алтарем на колени, гном благоговейно открыл книгу и стал, почти не глядя на страницы, читать, читать на непонятном, ритуальном языке гномов повесть богов и их заветы. Сложив молитвенно руки и преподнеся их к лицу, он молился, раскачиваясь туда-сюда. Несмотря на то, что жар первых служений у него уже прошел, он продолжал так же яростно и преданно поклоняться своим богам. Лицо его покрывалось потом, глаза стали терять осознанность, все быстрее и быстрее гном раскачивался, слова резче и резче слетали с его губ. Это длилось час-дав-три, пока гном сквозь пелену религиозного экстаза не почувствовал, что пора заканчивать. Пересиливая себя, он прекратил чтение, переоделся, положил платье на прежнее место, быстро и умело затушил свечи и, только выйдя в другую комнату, почувствовал разбивающую усталость и радостное удовлетворение. Грохнувшись на кровать, он слегка прикрылся покрывалом и мирно заснул.
 
 
                                                                                                                                     2   
     Рука. Небольшая пухлая беленькая чистенькая мужская. Она держит тяжелую плетку с резной ручкой и заплетенной веревкой, наконечник которой утежелен маленькими свинцовыми шариками. Эта жестокая рука поднимает плетку и с оттяжкой бьет по черной от долгого нахождения под солнцем спине. Мгновенно на костлявой  спине проявляется след удара, краснеет, наливается кровью. Человек, получивший удар, вскрикивает, за что непромедлимо получает еще. Наказуемый не в силах стерпеть столь сильную боль — кричит. " Что вопишь, сопля?- злобно улыбнувшись, говорит гном, держащий плетку.- Греби лучше, не отлынивай, а то еще получишь." Этот толстый чернобородый гном подходит к борту и смотрит в тихое море. Оно его раздражает: сколько еще не будет ветра, сколько еще он потеряет времени, а значит денег. Ведь всем деловым гномам понятно, что время -деньги. Галера рывками продвигается вперед по морской глади, движимая двадцатью гребцами-рабами, один из которых самый тщедушный  совершенно выбился из сил и был бы не в состоянии двигать весло, если бы не "нежные" ударчики гнома. Корабль простой, с одним парусом,  бесполезной тряпкой повисший на рее, украшен он лишь одной красной линией. Мачта у него ненадежная, тонкая, гном сэкономил, когда делали ремонт в порту. Солнце печет, пробиваясь лучами сквозь череду сахарных облаков. Рабы умирают от жажды, но пить им не дают, потому что гном из-за какой-то прихоти бережет воду. Берег близко виднеется, слегка поддернутый синей дымкой. Торговцы в ту пору боялись уходить далеко в море. Рабы молча гребут. Среди них не только люди, есть и несколько гномов. Чернобородый гном-хозяин относится к ним помягче, чем вызывает к ним ненависть товарищей по несчастью, хотя, конечно, тоже очень жестоко. Среди гребцов нет ни одного целого, непобитого, спина каждого обезображена страшными ударами плетки. Все они давно поняли, что бьют их не за провинности, а просто так — для профилактики по какому-то безумному графику. В задней части галеры сидит надсмотрщик. Это грузный чернокожий человек; именно он раздает рабам положенную долю побоев, еды и воды. Сейчас он дремлет, откинувшись в деревянном кресле: он знает, что если хозяин на палубе, то на сегодня у него работы поменьше.
     Скучно гному на проклятом корабле. Вот уже месяц как они со скоростью улитки ползут к Херсонесу, маленькому портовому городку, где гном рассчитывал поживиться за счет невежества местных жителей. Есть там у него один знакомец, он и обещал ему устроить все дельце. Помнится он ему еще по детству. С  ранних лет  подлец дурил и грабил. С годами он стал лишь осторожнее и хитрее. Не любили его на улице. Даже он со своими ребятами  как-то в переулке накостылял его. Да… его ребята. Сколько связей до сих пор у него по всему королевству сохраняется благодаря его ребятам. Они уже выросли, многие даже из уличных хулиганов превратились в серьезных, деловых людей, но все так же при встрече он чувствовал их верность, их страх перед ним, их атаманом. Ах, молодость! Вернулись бы ему сейчас его энергия, сила! Сейчас бы со своим опытом, со связями он бы таких дел наворотил — сами старейшины бы позавидовали его богатству и славе! Такие мечты шевелились в сердце у гнома, хотя он в душе давно понял и смирился, что никогда ему не подняться на ту высоту, о которой он мечтал; поэтому с невероятной жестокостью и наглостью выжимал последние гроши у простолюдинов, без всяких воззрений совести обкрадывал клиентов, избивал рабов. Несбыточность некоторых желаний отразилась на его характере: раньше он отличался болтливостью- теперь стал молчалив, был энергичен, силен и ловок- стал ленноват, жирен. Все это вместе сделало из него злобного, раздражительного гнома.
     Галеру качнуло, отчего робкий сон спрыгнул с негра, и тот, зевая, потянулся в своем кресле. Видя, что его работник проснулся, гном обратился к нему:
-Что, Роли, как ты думаешь, долго мы будем тащиться еще? -человек, протирая глаза ленивой черной рукой, отозвался:
-А-а-а… э-у… не знаю, кэп. Думаю, что при таком ветре еще столько же, если не больше.
-Проклятый ветер! Сколько сидели на берегу, он дул так, что житья не было, а тут сели в лодку, отчалили, его и следа нет. Проклятье!
-Ничего страшного, кэп. Хуже будет, если буря на нас налетит: корабль легкий, берег близко -может и выбросить. Знаете говорят:"Затишье перед бурей". Вот то  и оно. Лучше уже пускай так, оно спокойнее и надежнее...
— Ничерта оно не спокойнее! Проклятье! Сколько раз я говорил так по-дурацки, кэпом, не называть меня! Я — господин! Господин! Запомнил, дубина? Спокойнее, надежнее… да пускай лучше тысячи бурь рвут паруса, чем торчать здесь, как щепка в луже, как говно в прорубе! Сколько времени прошло, а? Я тебя спрашиваю, дубина!
     Негр уже встал, вся его развязность пропала; он, исполин, стоял рядом с гномом в два раза его меньшим, и не знал, что делать с собой, куда девать свои громоздкие руки, и, покорно свесив голову, слушал, односложно, тупоумно отвечал:
-Месяц, господин.
-Ага! Месяц. А сколько мы товару продали за этот проклятый месяц?
-Да вроде ничего.- недоуменно пожав плечами, отвечал надсмотрщик.
-Вот именно, дубина! Ничего! А нам еще месяц так бултыхаться! И ты говоришь, что все нормально, что пускай все так же продолжается? Ничего страшного: пускай хозяин теряет свои деньги, свою репутацию, главное, чтобы моя задница была в тепле и целостности!
     Со стороны гребцов послышался смешок, услышав который, чернокожий скосил на них глаза, приметил одного самого бойкого, посуровел, поднял голову и с внутренним трепетом сказал своему опять ставшему у борта лицом к морю начальнику:
-Я, господин, ничего такого не думал. К сожалению, я не могу управлять погодой, так что...
-Знаю,- резко оборвал его гном, и уже сдерженее,- и без тебя знаю. Проклятье! С самого утра настроение — дрянь. Иди, успокой эту сволочь, а то уж больно они разболтались.
     Негр отыгрался на гребцах. Особенно сильно получили спины тех, кого он подозревал в тихих усмешках. Гном довольно улыбался: ему нравилось смотреть, как черная громадина лупит это быдло. Его быдло. А значит тупое и ленивое, так что пару душевных ударов им не повредит, хотя, конечно, переусердствовать не надо.
     Через пару часов поднялся ветер. И вот проблема — непопутный. Темные тучи покрыли небо. В воздухе нехорошо запахло: запахло опасностью, бурей. Надсмотрщик, который к тому же исполнял обязанности по морской части, забегал, засуетился. Все ли в порядке? Все ли подтянуто? Сверкнула молния, страшно грохнул гром. Волны становились все бойче и бойче. Казалось, что гном навлек на себя беду: буря обещала быть злой. Гном нахмурился и стал, заложа руки назад, шатко ходить между рядами гребцов туда-сюда. Да… одно слово все не хотело уходить с дороги мыслей в его голове, создавая большую раздражительную пробку: проклятье! И даже мысль о том, что теперь хоть не так жарко, не утешала его. Он ходил чернее тех туч, что поливали их сверху дождем, но рабов не бил: одно неловкое касание могло вышибить дух из этих совершенно выбившихся из сил существ. Негр стоял у руля сам, упорно стараясь отвести корабль от берега. Несколько самых везучих рабов были поставлены у якорей, чтобы, если галеру слишком отнесет к земле, быстро побросать их в воду. Качка стала нешуточной, нос галеры то взлетал, то сильно падал, болтало направо — налево, мачта гнулась, как прутик. Надобно сказать, что несмотря на то, что гном не раз совершал и короткие, и длительные плавания, в бурю  робел, да к тому же он плохо переносил сильную качку. И вот, когда темнота стала сдавливать горло, и корабль порядочно тряхнуло, так порядочно, что чуть не повалило всесильного гнома с ног, тот махнул рукой пробурчал что-то типа:"Выпутывайтесь сами"- и спустился в трюм.
     Темные статичные подпалубные помещения разительно отличались от верхней бушующей, опасной картины. Там несмотря на то, что корабль продолжало кидать из стороны в сторону, гном успокоился, пробка в его голове рассосалась. Из одного помещения лился, брыкаясь, свет: светильник, подвешенный к потолку  яростно швыряло, так что  свет и тень беспрестанно боролись за пространство. Гном вошел в каюту, откуда пробивался свет. В помещении пахло гарью, за столом тонкая хрупкая девушка резала что-то ножом. Увидев вошедшего, она ахнула. "Чего ты, дурочка?- добросклонно сказал гном, садясь на стул.- Иди сюда, садись,- и хлопнул себя по колену.  Девушка быстро вытерла руки о фартук, на ходу сняла его и, не глядя, села ему на колени, при чем оказалась на две головы выше его.
-Что, буря идет?- спросила она тихонько, когда гном обнял ее за талию.
-Да, идет. Будь она неладна.
-А что, ты сегодня будешь делать это?- с легким испугом спросила девушка, вглядываясь в глаза гнома.
-Нет, не сегодня. Я так просто, решил обнять тебя. Ну, иди, принеси мне что-нибудь пожрать.
     Она быстро юркнула к печи, помешала поварешкой в кастрюле, выбежала, принесла хлеба, быстро и умело нарезала его, нашла миску, до краев налила в нее золотистого супа.
-Иди, сбегай в кладовую, принеси мне пива,- проворчал гном, когда стол перед ним был накрыт.Девушка ушла. Неожиданно корабль накренило, и часть супа вылилась на стол, обрызгав гнома. Тот забранился, тряпкой, что лежала рядом, вытер стол, сбросив на пол куски картошки, лука. Взял ложку и стал доедать, что осталось. Привычно-жадно заглатывая горячий суп, гном думал: "А не бросить ли всю эту работенку в бездну, зажить где-нибудь на побережье, обосноваться, открыть свою лавку или даже таверну, жениться, за одно и приданное доброе прихватить, жених я видный, бывалый, красавец да еще и с деньгами. Нет, с этим проблем  не будет. Эх, наскучила мне эта жизнь: то штиль, то шторм, целыми днями делать нечего, ничего кроме моря не видать. А с другой стороны, разве заработаю я еще где-нибудь столько денег? Торговля, особенно морская-прибыльнейшее дело, да и прочетное. В порт приплывешь, и ты там царь-бог, все перед тобой кланяются, унижаются, руки лезут целовать. А на суше ты кто? Да никто, обычный торговец. В нашем деле, конечно, все от удачи зависит. Зато если уж сорвешь куш, то такой, что самому королю завидно станет. Да, лишь бы сейчас повезло, а там  можно и на сушу рвануть, посмотрим. Надо будет только для начала долги повыбивать на восточном побережье, а потом хоть на край света."
— У тебя есть семья?- спросила девушка, вернувшись с двумя большими кружками пива. Она поставила их на стол, гном сделал пару больших глотков, вытер усы и ответил:
— Да, есть, и довольно чуднАя. А что?
— Ничего… просто вспомнила...
— Есть у меня батя, в Троегорье живет старый хрен. Так вот, он со мной уже лет пятнадцать не разговаривает, как узнал о… Да неважно! Мамка у меня набожная плаксивая, каждый раз ноет, как только увидит меня… Ну и старший братик-тот еще фрукт. Может покажу тебе его. Младший братик кузницу держит, как я слышал, на Западном побережье. Как уехал из дому, только один раз его видел. Он тогда подмастерьем ходил, я предложил ему работу, отказался, сказал, что хочет деньги честным трудом зарабатывать. Ха! Дурак. А я что не честным трудом занимаюсь? Есть еще сестра и самый меньший, но о них я ничего не слышал. Ты что-то говорила?
— Я так… ничего.
— Ну и ладно — ответил гном и снова присосался к пиву.
    Настало молчание, слышались лишь крики на палубе да бульканье в животе гнома. Когда он снова принялся за еду, девушка поправила свои волосы, встала:
— Я тогда пойду?- спросила она своим робким голосом.
— Нет, что ты! Останься, а то мне одному скучно.
— Я все же пойду: спать надо, завтра вставать рано.
— Да ты не уснешь: вон какая качка. Останься.
     Девушка, еще немного поколебавшись, села на крающек стула, вперив взгляд в пол. Гном допил первую кружку, со стуком поставил ее на стол и резко сказал:
— А, проклятье! Ладно, иди спать, но смотри: завтра так просто не отделаешься!
     Она не знала, смеяться ее или плакать, однако мешкать себе не позволила и мигом выскочила вон. Гном расстроенный допил свое пойло, которое сам считал самым лучшим напитком в мире, может быть, потому, что досталось оно ему бесплатно, и, уставившись в одну точку, долго сидел в одиночестве.
     В это время море уже притихло, гребцам дали отдохнуть, и надсмотрщик спустился вниз за их харчами. Вот сейчас бы и поговорить им, излить все накипевшее, но среди рабов царило подавленное молчание. Его нарушил гном, прислонившийся к борту и бессильно свесивший голову:
— Если мне не дадут нормально пожрать, то я сдохну.
Несколько минут никто не реагировал, никто даже не шевельнулся. Наконец  высокий тощий парень, что сидел в паре с гномом проговорил:  
— А я и так сдохну, поскорей бы только.
С носа корабля хрипло сказал кто-то:
— А сволочь, наверно, развлекается со своей бабой внизу.
— Придушу гадину, раздавлю его жирную шею — прошипел уже немолодой человек с ненавистью в голосе. Уже не первый год некоторый из команды слышали, как он клялся сделать это.
— Утопить лучше.
— Ребята, а может возьмем и грохнем обоих, а сами до берега доплывем и все — свободны?- спросил молодой русый человек, лишь недавно попавший на галеру.
     Все умолкли. Никто из двадцати гребцов не смог бы даже на ноги встать, не то что удушить или сбросить за борт громадного негра — надсмотрщика. Бессильность будила в них злобу:
— Замолчи, сопляк,- сразу несколько человек оборвали его.
— Дали бы поспать подольше, а там...
— Ага! Угу… Да...-пронеслись слова одобрения по кораблю.
— Может отпустит он нас, но не век же он будет нас мучить? Ведь от нас уже прока нет. Вон — одни кости да кожа- проговорил тоскливо гном.
— Эта сволочь? Отпустит? Да он скорее подавится, чем так сделает.
— Ну, хоть продаст. Может у других будет полегче.
— Да, такого тирана как наш надо еще и поискать...
— Тиран… ха-ха,- сделал попытку посмеяться седой мужчина, но получился лишь тихий хрип,- да сволочь он и подонок. Тварь, мразь, скотина...
     Тут среди рабов поднялось подобие шума: каждый прибавлял какое-нибудь свое ругательство, некоторые из которых были глупы, некоторые остроумны, но все полны искренней ненависти.
— Молчать! Жрать несу — крикнул негр, поднимаясь из трюма с черным, закоптевшим котелком, из которого доносился запах подгорелой недоваренной гречки.
 
 
                                                                                                                                   3
-Ну, здорово, братец,- сказал толстый богато одетый гном. Он сидел, откинувшись на спинку стула, и барабанил по столу пальцами, на каждом из которых был перстень с камнем особого цвета. Гном, которого он приветствовал, пораженный стоял в дверях собственного дома. Наконец он пришел в себя и произнес:
— Здравствуй, Тонни,- и сделал шаг вперед. Несколько мгновений они быстро с интересом оглядывали друг друга.
— И как ты тут поживаешь?- спросил Тонни, обводя комнату слегка презрительным взглядом.
— Да как видишь, по-прежнему.
-Один значит? И не надоело тебе такое житьё? Если что… знаешь, у меня на корабле есть одна цыпа — первый сорт, могу одолжить ненадолго,- со злой ухмылкой сказал толстый.
— Нет, спасибо: ты же знаешь мне нельзя.
— А ты значит из себя все еще монаха строишь? Во дела...- и откинув голову, гном неестественно захохотал.
     Настало молчание, каждый пытался подобрать нужные слова, найти общую тему, поделиться общими воспоминаниями, но ничего такого не находилось. Говорить, казалось, было не о чем, но надо. Тонни заговорил первым:
— Постарели мы с тобой, брат, побелели. Годы идут. Оглядываюсь я на свою жизнь и думаю: как мало сделано, и как много осталось.
— Семья как?- спросил худой, прислонившись к стене: в комнате был лишь один стул.- Давно у них был?
— Да вот совсем недавно заходил к ним,- будничным тоном соврал Тонни.- Все здоровы, сыты, у отца лишь крыша слегка поехала, но ничего страшного. Ты же знаешь, они к этому возрасту все такими становятся.
— А мать как?- напряженно спросил гном.
— Мать то? Ничего. Ходит. На спину жалуется, и на ноги, и на еще там что-то, но вцелом выглядит неплохо.
— Про меня не спрашивали?
    Тонни немного призадумался: что бы ответить?
— М-м… да, вроде бы спрашивали. Я сказал им, что ты жив, здоров — и все. Больше ничего.
   Худой то ли облегченно, то ли разочарованно выдохнул:
— Хотел бы я их навестить, тоска по дому сжирает.
— Так навесил бы: отсюда до Троегорья не так уж и далеко.
      Гном покачал головой:
— Нет, не могу.
     Тонни встал, широкой хозяйской поступью прошелся по комнате, с интересом рассмотрел лежащие на полке инструменты.
— Как идут дела?- спросил худой у него.
— О! Дела идут отлично: недавно купил новый корабль, «Удача» называется, чудесное судно, с ним торговля у меня еще живее пойдет, так что малыш Тонни скоро скопит себе деньжат на небольшой городок. Хи-хи! Вот тогда и заживем!
— А что, малыш Тонни еще не женился?
     Толстый грузно сел обратно на стул:
— Нет, ты же знаешь, у деловых людей на такие мелочи времени нет.
— А что так?
     Гном нахмурился: эти вопросы раздражали его, сложил руки на груди, блеснув восемью камнями, подумал немного и решил пооткровенничать:
— Знаешь, Игнни, а я ведь и правду подумываю жениться. Нет, не смейся,- сказал он брату, увидев, как на его лице появилась недоверчивая улыбка,- я серьезно. Не так же и часто я говорю с тобой серьезно, поэтому послушай. Я правда думаю жениться, осесть где-нибудь, начать дело. Ведь это не так уж невероятно, как тебе представляется. У меня есть достаточно средств для того… Чего ржешь?- сдавленным голосом раздраженно спросил он.
— Я ничего. Просто представляю тебя — почтенного отца семейства, сидящего в кругу семьи, нежно обнимающего жену, целующего дочь на ночь…
— Заткнись!- почти закричал Тонни.
— Ладно. Успокойся: я не сказал ничего такого.- заверил его Игнни.
    Он немного прошелся по комнате, мельком глянул в окно… что-то клацнуло у него в голове, за окном мелькнуло то, чего не должно быть. Гном вернулся к окну, всмотрелся:
— Иди сюда. Посмотри что это.
     Тонни неохотно поднялся, посмотрел из-за головы брата в окно:
— Что там еще… А, зто мои хлопцы грузят твои железки. Я заранее им приказал.- и отошел.
— Нет, Тонни. Я решил больше не отдавать тебе оружие. Иди, скажи, чтобы они выгружали все обратно.
— Что? Братик,- гном натянуто улыбнулся,- да разве ты просто так отдаешь. Ты обмениваешь свои свои железки на еду, одежду и все остальное. При чем по лучшему тарифу! Мы же с тобой, браток, сто раз уже так делали.- не переставая улыбаться, он похлопал другого по плечу.
— Нет. Я сказал нет. Еды мне хватает. Иди скажи, чтобы выгружали обратно.
— Да ладно тебе…
— Я сказал нет!- первый раз повысил голос Игнни.
     Его брат отошел от него, оперся руками на стол, свесил голову, еле слышно шепнув: «Проклятье!». В такой позе, думая, он находился секунд пять. Нет, так просто он не сдастся! Он резко поднял голову, вперив взгляд в брата:
— Скажи мне, братик, зачем ты живешь на этом свете?
      От странного вопроса Игнни растерялся:
— Что? Как зачем? Ну-у…
— А я тебе отвечу,- выходя из-за стола, сщюрив глаза, сказал он, подходя вплотную,- ты живешь напрасно. Зачем вообще живут на земле люди, гномы  всякие другие разумные твари? Не перебивай меня. Зачем? Я тебе скажу: чтобы трудиться, но не просто так, впустую, трудиться, чтобы сделать жизнь лучше, чтобы приносить пользу обществу, создавшему тебя. И что же я вижу? Мой брат, отменный кузнец, непонятно зачем ставший отшельником, рвет последнюю ниточку, связывающую его с обществом, которая делает его жизнь ненапрасной. Он бросает семью, стариков, которым требуется уход, младших братьев…
— Ну уж нет… -возразил Игнни.
— и ради чего? А?
— Не тебе судить…
— Все ради глупого одиночества, пустоты, богов, которых никогда не видел и не слышал!- Тонни хитро осмотрел брата, оценивая свои шансы, и продолжил, но уже более мягким, вкрадчивым голосом.- Послушай меня, брат, не надо так поступать, пускай та нить, о которой я говорил, останется целой, я буду приезжать каждый год, брать у тебя товар, ты продолжишь так же усердно работать, молиться там свои богам, и все будет ладненько. Ты как, согласен?
    Игнни присел на стул, неотрывно глядел на пол и как-будто внимательно слушал. Когда Тонни закончил он встал:
— А теперь ты меня слушай. Я все мог вынести, но не упеки о семье. Я всегда знал, что боги дали мне плохого брата, но нет, жизнь сделала из тебя настоящего ублюдка. Ты говоришь, что моя жизнь напрасна? Нет, брат. Твое существование в сто раз бессмысленней и постыдней. Как ты живешь, как ты жил? Ты всегда искал легкие пути: когда я ушел на войну, ты уговорил отца откупить тебя, когда я гнул спину на плантациях без сна и пищи, ты жил нахлебником, пьянствовал и блудил. Ты говоришь, что мой труд напрасен, а чем занимаешься ты? Неужели ты мог подумать, что я, твой брат, не понимаю? Ты обманываешь честных людей, выдавая всякий мусор за сокровище, занимаешься мелким воровством и пиратством. Да что там: ты уже несколько лет откровенно грабишь родного брата! Каждый раз как ты приплываешь, то берешь все мои создания, оставляя взамен пару мешков муки. Это ты так приносишь пользу обществу? Что говорить, если ты даже о семье не можешь толком позаботиться: я знаю, ты мне наврал, тебя сто лет не было в родном городе. Ты боишься, братик, боишься, что когда-нибудь ты заплатишь за содеянное.- Игнни немного отдышался и снова продолжил,- Труд — это путь к самосовершенствованию, работая, мы приближаем свое состояние к божественному. Не бывает напрасного труда. Я выбрал этот путь, Тонни, я ушел от суеты, от искушений, это мой выбор и его следует уважать.
-Уважать? Ха! Ты назвал меня разбойником, вором и хочешь, чтобы я уважал тебя и твою жизнь? Нет, братец. Ты нищий дурак, а твои боги и твоя жизнь ничтожны,- и гном смачно плюнул под ноги другому.
     Игнни  имел большие руки. На мгновение они перестали быть руками, превратившись в самостоятельные тяжелые кулаки. Гном нанес сильнейший удар в лицо, так что толстяк, вскрикнув, свалился с ног. Один удар лишь раззадорил Игнни, он сделал шаг, чтобы нанести еще, как тут раздался крик, женский детский крик. Игнни пораженный остановился, быстро обернулся на вход: там стояла молодая хрупкая девушка с длинными гладкими черными волосами. Ее глаза испуганно бегали от одного мужчины к другому.
— Зачем ты привел сюда девочку?- спросил Игнни у уже приподнявшегося на руки брата.
— Хотел показать тебе свою наложницу. Как тебе? Нравится?
     Игнни еле сдержался, чтобы не пнуть брата, но девочка его охладила. Что он наделал! Сколько лет внушал себе, что не вправе причинять боль кому-либо, и вот на тебе: ударил собственного брата.  Удастся ли когда-нибудь ему отмолить этот грех? Лишь боги знают.
     Тонни, опираясь на девушку, которая была вдвое его тоньше, встал. Из его носа капала кровь, стекала по бороде и, запутавшись в ней, тонула среди вороха длинных волос. Вся его правая часть лица припухла, побагровела. Лицо было похоже на помидор, созревший с одной стороны.
— Ты заплатишь мне за это,- мстительно сказал он, направляясь ко входу.
— Оружие пускай только выгрузят,- и уже когда Тонни был в дверях, добавил.- Никогда сюда не приезжай. Понял: никогда.
— Больно надо,- ответил ему брат и с силой захлопнул дверь, едва ее не разнеся.
     Гном остался один. Он пару минут стоял посреди комнаты, прислушиваясь к удалявшимся шагам брата и его девки. Когда звуки их шагов потухли в морском прибое, на него нахлынуло одиночество, он напряженно вслушивался, желая услышать голоса рабов, крики брата, сопли девушки, хоть кого-то, хоть что-то, не веря, что снова остался один, но ничего, кроме звуков прибоя и редких вскриков чаек не было слышно. Игнни сел на стул, опустил свою отяжелевшую голову на руки. Его обуревали противоречивые чувства. Он чувствовал угрызения совести: зачем он его ударил, какой демон подтолкнул его к этому? Ведь он ударил младшего брата, того, кого по всем правилам должен защищать. И за что? За один плевок, за то, что в его словах была доля правды? Неожиданно его охватил гнев, подогреваемый неудовлетворенностью. Мало он получил, ох мало! Надо было избить его, отлупить до полусмерти. Как он смел, сосунок, глумиться над его верой, над его выбором! Как смел осуждать его жизнь, принижать ее значение. Кто он такой? Аферист, разбойник с большой дороги! И как он смел назвать меня ничтожеством? Да он сам как блоха, пиявка, жук навозный! Однако все эти чувства покрывала горечь падения, казалось, что до сегодняшнего дня он был чист, а теперь на нем позорное мерзкое клеймо, что никогда ему не содрать его с себя. И от этого на душе было хуже всего. Как так, столько лет он был безгрешен, идеален, а теперь вернулся к тому с чего начал. А ведь это было так давно. Надо было помолиться, попросить у богов прощения и помощи.
     Так он и поступил. Быстро перешел в другую комнату и сразу, без всяких ритуалов и переодеваний рухнул на колени перед алтарем, склонил голову над свечой и стал шептать те слова, которые должны были спасти его падшую душу. Силуэты скульптур, очерченные слабым светом одной свечи, представлялись Игнни мрачными, недовольными. Жаба как-будто надулась и не хотела даже взгляда кинуть на презренного гнома.
     Через минут десять он бросил молиться. Он понял, что ничего не вернуть, что сделанного не воротишь, ему вдруг опротивел этот спертый комнатный воздух, этот запах расплавленного свечного жира, этот мрак, потянуло туда, где свежий воздух, люди, движенье.
     Гном выглянул в окно: солнце начало садиться, тени стали длиннее, шлюпки не было. Стало грустно. Один. Опять один. Тут Игнни почувствовал запах гари, затем отчетливо послышалось потрескивание. Он выбежал из хаты и увидел, что его кузница со всех сторон охвачена пламенем и похожа на нераспустившийся бутон огненного цветка, соревнуясь с погружающимся в воду солнцем в красоте и яркости. На горизонте виднелся корабль, уходящий в море.
-Нагадил все-таки. Чтож, прощай, Тонни, надеюсь, мы еще увидимся,- сказал гном, схватил ведра и побежал тушить пожар.