Исповедь...

Белой лебедью праздник уныло исчез,
И осталась лишь только привычная рвота,
И окно – не окно, и подъезд – не подъезд,
И звонить не с руки и кричать неохота…
Остается лишь нож – ржавый спутник идей,
Тех, что пьяному мозгу выносят опоры,
И в остатке лишь муки нетрезвых ночей,
И пустые, тебе непонятные споры…
А еще остаются на сердце рубцы,
И ты учишься их оставлять на второе,
И на стенах немое  кино и концы,
От петель…  Или что – то такое же злое.
Не судите, вам все никогда не узнать,
Не пишите законы для тех,  кто не с вами,
 Можно водкой залить, но почти не понять,
То, что среднее между кивком и словами…
Это как разрубить от плеча до седла,
Или прыгнуть, не зная, что там с парашютом,
Это день, словно ночь или ночь, что светла,
Это – голая женщина в озере с «Брютом»,
И коль это и боль и органика чувств,
Мы сознательно лезем в стакан, как в кладовку,
Поклянемся, забудем,  покаемся в грусть,
И опять будем пить разум, душу и водку,
Вот тебе в запределье встречалась строка?
Отмахнешься, черт с ней, со строкой, каб не белка,
Я пишу в запределье и рву все пока,
Будто долг отдаю всем ночным посиделкам…
Мне весь узел гордиев уже не порвать,
Что – то много в душе и уме народится,
Чьи – то маски,  которых уже не узнать,
Чьи – то строки, и чьи – то печальные лица.
Маяковского ямб средь есенинских строк,
Галич, пуля Талькова и дача Высоцких,
Кто еще постучится ко мне на порог,
Чтоб спасти и рукою святою коснуться…?
Не судите, прощайте таких, как они,
Не отвергните таинство их рифмований,
А что я?.. то они  лишь кумиры мои,
 А еще эталоны больших  дарований.
А коль много дано, то и спросят вдвойне,
Точно  спросят когда – нибудь там, в поднебесье,
Если  «веритас»  ищут, по счастью, в вине,
То вернемся к вину, стихобарству и песням…