Добавить

Рожденные легендой. Часть 14.

*   *   *
— Неожиданное предложение. – Треугольный эбеновый ноготь прочертил в  каменном дереве глубокую бороздку-завиток. Индиговые, лунные глаза отрешенно разглядывали даль.- И почему непременно я? Сотня претендентов на эту должность привлекательную по щелчку в очередь встанут. И хвостами усиленно заметут.
— Отказываешься? – В добродушном безразличии эмоции Краасса не угадывались. Но юный рагезт ощутил их кожей. Повернув наконец голову, бесстрашно выдержал взгляд, иронично, уголками губ улыбнулся.
— Вину заглаживаете, господин мой. Или на привязь посадить решили?.. – Краасс что-то буркнул невразумительное. Приподняв брови, глядел, как на загадочное явление, не поддающееся логике и здравому смыслу. Хмыкнув, покачал головой.
— Дерзок, ага. Но искренен. Я хочу рядом живое лицо, а не маску. Того, кто смотрит на мир здраво и не спешит соглашаться – за привилегии или спокойный сон. И ты пойдешь далеко, мальчик, я вижу твои способности. Разве, в противном случае, я стал бы тратить время. Не на уговоры, на разговор?
— Не стал бы. – Согласился Зэер невозмутимо. – И мне льстит оказанное доверие. Но прежде положительного ответа, я должен получить такой же на свой вопрос. И желательно правдиво, без уверток.
Линии бровей Краасса, дернувшись, сошлись под крутым углом. Губы на секунду покривились. Ладонь мгновенно оказалась поверх ножен, но, стиснув рукоять, сразу ее выпустила. Снова окинув взглядом невольно побледневшего, но исполненного решимости юношу, император тряхнул плечами и рассмеялся. Отошел к балюстраде, облокотился. Не оборачиваясь, ехидновато определил:
— А ведь ты сам к развязке руку приложил, со мною поделившись подозрениями. Знал же, чем скорее всего закончится.
Зэер невольно поморщился, будто его ткнули иглой. Прежде, чем ответить, довольно долго молчал. Потом приблизился, тронул Краасса за плечо. Когда тот поворотился, не снимая с лица колкой язвительной гримаски, виновато, трудно попросил:
— Мне нужно только знать, что она жива. Не терзается муками. В отчуждении не тонет. Она не должна страдать безвинно. Она же не совершила непоправимого! – Хотя слова звучали утверждением, в них явно слышался вопрос. Засевший как заноза и изводивший самобичеванием. В один коротенький миг, прежде чем юноша закрылся, Краассу увиделась его боль. И, пораженный ее глубиной и силой, он понял: во-первых – правды точно не расскажет. А во вторых – с помощником не прогадал. Их повязала общая тайна. И общая большая беда. И черт с ним, что не могут они друг другу признаться. Зато пользу взаимную принесут. По крайней мере, он нутром чует, что там, куда отправляется вскорости, ему Зэер нужен позарез. Именно Зэер. Именно там.  А чутье его еще не подводило.
— Она жива. – Он сознательно выдержал паузу, будто внутренне колеблясь. Ровным тоном скупо завершил. – Не страдает. Но хода назад уже нет. – Еще помолчал и добавил. – Я сделал для нее все возможное. Ты же знаешь, что она для меня.
Лицо молодого воина прояснилось. Он почтительно склонился перед Краассом, приложив к груди раскрытую ладонь, произнес с искренней благодарностью:
— Вы оказали мне большую честь, господин мой. Я готов приступить к обязанностям немедленно.
 
                                                             *   *   *
Положа руку на сердце, так ли уж «все»? Он закинул лицо к уходящей в небо спирали. Широкие каменные пласты, округлые, сточенные, будто вылепленные. Со стороны представляются бархатными и как бы мягкими на ощупь. Ощущение в целом правильное – это не камень, а живое существо. Оно источает энергию, но и в кошмарном сне он не решился бы на нее посягнуть. Ибо стоит сейчас у изножия Храма – прибежища всемогущего Оракула.
Слишком много скопилось неясностей. Не вопросов – блуждания чувств. Не должно так, неправильно, глупо. Но сколько себя ни уговаривай, эмоции не исчезают. Они ранят его и мучают, принуждая переживать свершившееся, переигрывать, перетасовывать в мыслях. Вновь и вновь убеждаясь, что, увы, поспешил. Что чувства застлали разум, а ущемленная гордость не вняла голосу рассудка. И что выбранная для сестры кара, та же смерть, только в разы хуже. Хуже смерти — бессрочная агония. А он обрек ее на агонию, когда не смог отобрать жизнь.
Видят боги, он с плеча старался не рубить, хотя имел полное право. Свихнувшаяся на своей любви девчонка могла стоить не только потери власти, это был беспрецедентный скандал. Он знал, знал достоверно, что уже многие столетия империю, будто червь, грызут изнутри спрятанные тщательно сомнения – в правильности жизненного пути. И что есть в их среде предатели, позволяющие себе усомниться в неукоснимых требованиях Закона. И самому ему, по молодости, случалось утаивать грешки. Когда не добивал добычу, понимая, что и без того она наверняка погибнет. Наверняка, кроме единственного случая, когда сожаление взяло над кровожадностью верх, и, насытившись жертвой, он не захотел уничтожать эту потрясающую, редкостную красоту. Он постарался даже облегчить ее страдания, а потом оставил в таком месте, где сородичи обязательно бы ее нашли. Но он обошел закон, понимая исключительность обстановки – чужая дальняя планета, неосвоенные дикие места. Если девушка и выживет, если и потомство принесет – никто об этом не узнает, никто и никогда. Но Аттали, то что она сделала, выходило за рамки любых разумных предположений. Это пахло чистой воды безумием. И это повергало его в пропасть – горя и стыда.
Память снова бросила в прошлое. На считанные мгновения он словно наяву очутился в бесцветно серой капсуле, с наклонно поднимающимися скатами стен, переходящими в вогнутый, исчерканный кровавыми прожилками потолок. Камера казни, аннигилятор.
Страшнейшее оружие, предназначенное для своих. Это слово произносят шепотом, но гораздо чаще избегают упоминать. Оно заставляет содрогаться их не знающие страха сердца. Казнь на аннигиляторе – самое жуткое, что может приключится с трансформером. Потому что это гибель навсегда: не только тело рвется вживую на атомы, в клочья разрывается душа. Погибший в бою или сознательно из мира ушедший имеет право на возвращение. Пусть через многие столетия, несчетность испытаний и преград, но у него остается шанс заслужить физическое возрождение. Аннигилятор лишает этого права. Умерший в нем исчезает навеки, само имя его вычеркивается из родовых летописей и из памяти живущих, чтобы не навлечь на семью новых проклятий и бед. Но позор – негласный, затаенный, преследующий, все равно виснет на роде давящей тенью. Семья, взрастившая предателя, переходит в некую низшую касту. Ее членам и выходцам никогда уже не занять ведущих, значимых постов. Не выдвинуться на государственном поприще. Не украсить себя лаврами почета.
Это при условии, что виновника осудят публично. И так же публично казнят. За всю историю существования трансформеров такое дважды или трижды происходило. Но, слава Незримому, не с представителями Королевской семьи.
До недавности. Безумного этого дня.
Перед глазами пустая серость, и закрепленное в центре наглухо, грубо вытесанное каменное кресло. С широкими подлокотниками и выступающей ступенькой для ступней. В кресле – хрупкая фигурка. Вдавленные в сиденье плечики накрест стягивают ремни. Металлическая лента охватила лоб. Руки припечатаны локтями и запястьями, ноги – в лодыжках и коленях. По бескровно белому лицу ползут ручейками слезы, но упрямо сжатые губы сведены в твердую, печатью залегшую линию. А пылающие черные глаза глядят непримиримо и бесстрашно ему, кажется, в самую душу. И он понимает, мучительно и ясно, что проиграл. Провалился с треском, как последний болван, простофиля. Не удосужившись разглядеть за оболочкой вчерашнего несмышленыша несгибаемую взрослую волю, водрузил на кон свои  амбиции. С помпой поставил – и в лужу сел… Пропади оно пропадом к чертям собачьим!
— Чего тебе не хватало? – Его и самого коробило от этих бессмысленных потуг – разобраться, переубедить, найти другой подходящий выход.
— Жизни. Любви… Свободы!
— Ты не только себя убила, ты его потянула на дно!
— Мы никому не причинили вреда. Мы лишь хотели себе немного счастья.
— Ты осквернилась…
— Ты оскверняешь себя по десять раз на дню. Не воротит с души, нет – устилать свою жизнь трупами?!.. Ай, прости великодушно, ты, ведь, не понимаешь даже, что я втолковать пытаюсь. Ты видишь в них лишь добычу, но ведь для утоления голода не требуется столько убивать! С такой жестокостью. С таким садизмом!
— Ты с ума сошла?
— Нет, это вы свихнулись! Подчистую свихнулись, наперечет!.. Не создавали нас машинами для убийств. Это противоречит любым природным законам. И главное – без этого можно прожить, и получать от жизни удовольствие. Я не чувствую себя обделенной… — Не чувствовала. – Она сникла. Обреченный вздох всколыхнул грудь. Глаза бессильно закрылись, тонкие пальцы непримиримо сжались в кулачки. – Упавший голосок устало шелестел, — Я не жалею, нет. И он не жалеет, уверена. Подаренное нам время ценнее бессмысленной вечности. И знаешь, что я скажу? Мне жаль тебя, брат. Мне жаль тебя и остальных. Для чего вы живете? За что сражаетесь? К чему устремляете взоры? Вы в тупике, в который сами себя загнали. Сами построили стены, за решетки себя упекли. И еще удивляетесь – почему это нет потомства!
— Не смей!..
Она упрямо выставила подбородок, глаза метнули молнии, сузились. И каждое следующее слово било по нему, стегало сотней плетей. Он не желал слушать эту ахинею, этот бред, но и остановить ее почему-то не пытался. Точно разом утерялись силы, и он проваливался, падал в пустоту, где было не за что ухватиться, прервать или хотя бы замедлить стремительное это падение.
— Ты и тебе подобные, кичитесь своим совершенством. Как по мне – не знающий милосердия заявлять о совершенстве не имеет прав. А вы отрезали в себе лучшую половину чувств, приравняв ее к слабости. Все равно, что оскопились. Ты думаешь, я боюсь смерти?! Боюсь, но я на нее согласна! Потому, что уверена в правоте. И потому что не хочу тащиться по жизни оскопленной. Да, да, ты не ослышался! Животная похоть, которой вы подменяете чувства, кровь и ужас, которыми вы упиваетесь. Это низость и грязь. И я рада, что мой ребенок не увидит вашей черноты!
— Ребенок? – его словно лезвием резануло. Внутри гулко екнуло, обрушилось комом вниз, застряло в ногах железной гирей. Потом обволокло – зудящей беззвучной пеленой. Не удержавшись, он пошатнулся, прикрыл ладонью глаза. В виски монотонно вбивалась кувалда, а мешанина перепутавшихся чувств вдруг начала тускнеть и растворяться, расчищая  дорогу мыслям. Четким, собранным, холодно трезвым. Он даже мимолетно этой нежданной трезвости подивиться успел, но не дал себя сбить и запутать ненужными, неуместными удивлениями. Аттали ему не спасти. Пришло время спасать собственную шкуру.
Не смотря на добровольный уход отца, несмотря на его последние настоятельные рекомендации окружению, в желании видеть преемником именно старшего сына, Краассу власть на блюдечке никто не подносил. Он шел к ней длительно и трудно, годами завоевывал доверие, доказывая делом состоятельность в любых государственных сферах. Поприщах, начинаниях. Он сумел внушить почитание и усмирить отдельных недовольных. Он сбалансировал и укрепил общество, найдя золотую середину меж настроениями лояльных и радикалов, и он не страдал излишней нетерпимостью, вопреки всему, чем укоряла его только что сестра. Разве не доказательство тому – процветающие многие миры. И вполне гуманная система для разумных, когда планеты-поселения превращены в оазисы спокойствия и стабильности. Да, избранные жребием приносятся в жертву. И да, их гибель легкой не назовешь. Зато почти искоренилась бессистемная варварская охота, обращавшая столетия назад целые континенты в разгромленные, выжженые пустоши. Трансформеры не отказывают себе в удовольствии развлекаться, но проделывают это взвешенно и с умом.
Воспитанник его опять же. Щенку совсем недурно жилось. Вне сомнений, куда лучше, чем в окружении полудиких «родных». Но сколько волка не корми… В болонку не превратится. Хотя не исключено, что именно вопрос пола стал в их ситуации ребром. Как-никак, самец, и прямо скажем – из доминантных. Возмужал, обзавелся гонором и вполне естественными интересами. Что выберет нормальный половозрелый самец – верность строгому хозяину или кайф основного инстинкта? Ответ очевиден – если самец не ущербный, инстинкты возьмут над ним верх. Поэтому, хотя миловать ослушника Краасс не собирался, в какой-то мере он его понимал. И даже оправдывал – в отличие от сестры.
Разочарования оправдывание не уменьшало, но позволяло обуздать в себе злость и воздержаться от перепиливания собственного сука, вопреки вбитым с рождения нормам чести. Взвесив все «за» и «против», Краасс решился рискнуть.


 

Комментарии

  • Сергей Чуб Интересненько так - любовь, детектив, высокие мотивы и сюжет затягивает.
  • Людмила Волис Интересно бы узнать, состоится разговор Анюты с Алькой и как это отразится на их судьбах? Наташ, а в этой главе Краас ещё пока не знаком с Алькой? Это, как я поняла начало?
  • Наталия Шиманская Здравствуйте, Сергей! Спасибо, очень рада, что понравилось. Странно, не получился у меня что-то ответный визит. Или Вы собственные тексты не выкладываете? :)) Извиняюсь за запаздывающий ответ. С инетом у меня напряг, возможность поообщаться - от силы раз в неделю. Хороших дней и людей Вам хороших! :))
  • Наталия Шиманская Здравствуйте, Людочка. Ага, ну это ж я 1часть наново перемучиваю. По-моему поучается лучше. К пенсии, авось, допишу. Если сама доживу до этой пенсии. У нас тут завал и каша полная, на грани войнушки висим, а также очередного дефолта, голода, мародерства и беспредела внутренних банд. Веселуха, блин! :)))
  • Людмила Волис Так Вы на Украине? Дда...веселуха. Наташа, если хотите ответить Сергею, попробуйте его найти в ленте. Когда Нажимаете в коментах, чаще всего, как буд-то ничего нет, а на самом деле есть. Хотя, не знаю, я редко заглядываю сюда.