В летний полдень

Через двор на туго натянутой веревке мама развесила для про­сушки постиранные простыни и пододеяльники. Покосилась на них Танюшка, а делать нечего — прижимая к груди упругий красно-синий мяч, расстроено прошла к сараю и опустилась на чурбан, на котором папа обычно колет дрова. Хорошо, папе. Когда он рабо­тает, белье не висит, и сухие сучковатые поленья могут отле­тать из-под острого топора, куда им вздумается. А тут хоть плачь. С какого места ни подбрось мяч, как осторожно ни ударь им об землю, он непременно угодит или в простыню, или же в пододеяльник.

Поиграть в мячик в огороде? И думать нечего. Кругом там длиннющие и широченные гряд­ки, колючий и густой малинник, непролазная кустистая смородина. Выйти на улицу? Нет. Там один за другим проносятся мимо до­ма тяжелые самосвалы. Красивый мяч ненароком может закатить­ся в глубокую колею и ба-ба-х-х! — оглушительно хлопнуть под грязными шинами.

А что если… Танюшка хитро­вато прищурилась и, с опаской поглядев на окна дома, перевела взгляд на приземистую каморку с облупившейся глиной на бре­венчатых стенах. Мама сейчас стирает, сильно занята. Она не успеет помешать хоть краешком глаза заглянуть внутрь помеще­ния. Уже месяц папа не столярни­чал в каморке за верстаком, а Танюшка не рассаживала там на подоконнике своих кукол и зве­рюшек, не устраивала для них на земляном полу комнату, ко­торая по ходу игры преобража­лась из столовой в школьный класс, из больничной палаты в ванную. Уже месяц на двери в каморку висел амбарный замок. Папа убрал оттуда и верстак, и инструмент, перетащил в другой сарай настенный шкаф. Танюшка не видела, когда он «переез­жал». Она ходила с мамой на рынок, а возвратилась из города и метнулась было к каморке, папа приостановил:

— В ней нечего тебе делать. Крыша обветшала и может обва­литься, а то еще на ржавый гвоздь наступишь, тогда возись с тобой. Игрушки я собрал и в дом занес. Там играй.

Ага, играй! В доме во всех комнатах прибрано, ни пылинки, ни соринки. А воспитанники-то у Танюшки — шалуны и непоседы, маленькие еще, не понимают, что хорошо, а что плохо. Кукла Аня отчаянно отказывалась при­нимать лекарство от ангины и выбила из рук микстуру — целая кружка подкрашенной воды оп­рокинулась на белую скатерть. У зайчонка Васи пропал аппетит, но, чтобы к нему не приставали с обедом, он прятал печенье и ка­рамельки под покрывало на мяг­ком диване. А проказник Мишка-медведь взобрался на чистую постель, не помыв лапы под кра­ном. А их он вымазал чернилами на уроке в школе. Мама серди­лась и наказывала Танюшку, а той оставалось только шмыгать носом да краснеть за подопечных.

А вчера девочка узнала, что хитрые родители повесили на дверь каморки замок для виду! С досады Танюшка чуть посиль­нее обычного дернула его, и заржавевшая дужка замка отомкну­лась. Случилось это под вечер. На улице уже сгустились сумер­ки, а в каморке подавно было темно. И девочка побоялась от­крыть дверь. Ну, а средь бела дня, какой страх?

Танюшка осторожно и не без труда высвободила замок из ско­бы, потянула на себя дверь. В нос сразу шибануло пылью и плесенью, но девочка смело шагнула через порог.

«Ой-ей-ей… — всплеснула она руками. — Да что ж тут и правда творится!...». Штукатурка со стен осыпается. Потолок продырявил­ся, а балка в одном месте об­висла так, что вот-вот грохнется на землю. Куда ни ступи, всюду кучки щепок и рваного тряпья, битое стекло, паутина. Ф-фу! Де­вочка попятилась, представляя, как со всех щелей пялятся на нее мохнатые и кровожадные, с са­мую большую пуговицу пауки, как копошатся по углам в мусоре противные мыши. Еще шаг — и она с размаху захлопнет дверь! Здесь, в каморке, ей действительно те­перь нечего делать. Совсем зря на папу обижалась.

«Родненькие… — обмерла Та­нюшка и поднесла сложенные ру­ки к груди. — Да зачем сюда за­летели? Бедненькие мои...». На окошке, которое выходило в ого­род, она увидела мотыльков. Две бабочки тревожно бились в стек­ло, третья смиренно сидела на раме, сложив красивые крылыш­ки. Старший брат Андрюшка пой­мал как-то сестренке одну похо­жую и сказал, что она называет­ся махаоном.

Идти нужно к противоположной стене.

— Погодите, миленькие. Не рас­трачивайте силы. Сейчас я вас спасу.

По улице мимо двора прогро­хотал грузовик. Земля под ногами девочки задрожала, с потолка и стен посыпалась штукатурка, под­нялась столбом пыль. Танюшка поскользнулась на смятой гряз­ной клеенке и проехала по ней прямо к подоконнику. Звякнуло задетое ею пустое смятое ве­дерко и с дребезжанием накати­лось на моток перепутанной бе­лой проволоки. Откуда-то сверху упала за ее спиной на пол и со звоном рассыпалась банка из-под зеленой краски.
Танюшка торопливо, не разду­мывая, сунула руки меж оброс­ших паутиной запыленных бутылок и пузырьков, стоявших на подоконнике. Раз! — и схватила пальцами обессилевшего махао­на. Но теперь правая рука была занята, а левой метавшихся по стеклу бабочек, оказывается, не так-то просто поймать. Можно, конечно, слегка прихлопнуть их ладошкой, да от знакомых ребят девочка слышала, что если сотрется пыльца с крылышек, то мотылек уже не полетит.

— Доченька, да что ж ты тут делаешь?! — услышала Танюшка недовольный мамин голос. — А ну, выбирайся из грязи! Все-таки забралась сюда. Сердце мне как подсказывало. Вот возьму я хво­ростину, да вздую тебя хорошень­ко. Ну, разве здесь играют?

— Мама, мамочка, — испугалась девочка. — Не прогоняй меня. Тут бабочки. Их же пауки заедят. Смотри уже сколько в паутинах сухих мух насобиралось.

— Вылезай, кому я сказала! Ба­бочек в огороде полно. Тебе брат купил сачок, вот и лови их на здоровье. Долго я буду ждать?

— Но, мама… Я сейчас, я одну минуточку...

— Ну, буду тут стоять, дверь подпирать, будто дел у меня нет. Выходи! И как ты еще платье не порвала. А ну, подними подол. Так и есть, бедро изодрала.

К Танюшке подошла кошка, за­мурлыкала и потерлась о ее ногу.

— Мурка тоже просит тебя вый­ти, — не сдержалась от улыбки мама. — Умное животное, хоть и не говорит.

— А мотыльки  что говорят? — встрепенулась девочка. — Может, они   плачут   и   просят   о   помощи. А мы, -  она вдруг     всхлипнула, -  не поможем?

— Не выдумывай. Станут они каждый день сюда залетать, так..
.
— Ну, глупые они, мама. Но ведь безобидные. Я вот тоже глупая. Ты так часто говоришь, когда сердишься. И все же ты за меня беспокоишься. Беспоко­ишься?

— Сравнила.  Надо  же!

— Мама,  -  наседала   Танюшка, — Ты  же  сама   говорила,   что  надо    помогать   один   другому.   Говорила?
                                                    
— Говорила. 
                                        
— Так   помоги.   Чего   ж   ты   стоишь?! 
                                                        
— Да ну  их. Это баловство,  доченька.   У   меня   работы   много. 
     
— А   ты   не  мотылькам,  а  мне   помоги.   Ну,   мама… А   потом   я  тебе в чем-нибудь подсоблю. 
         
С удивлением посмотрела мама  на    дочку,  покачала   головой, вздохнула. 
                                             
— Ты  только  меня   не  лупи, -  взмолилась  девочка ,   когда  мама,    переступая      через     опрокинутое   ведро,  запуталась ногой в проволоке. — Пожалуйста.  
                          
— Ишь ты, пожалела теперь. Поломаю ноги, кто вас кормить будет, кто на вас стирать будет? Нашла занятие для меня…
   
— Не сердись, мамочка. Пожалуйста…

— Молчи уж. Показывай, что тут.  

— Мотыльков   всего  три, -  повеселела девочка. — Одного крепко держу.  Хватай того,  крайнего. Только   крылышки   ему   не   изломай.  Поаккуратней.

— Постараюсь… Я   его,   негодни­ка, сейчас!.. У того вон пузырька   горлышко     побито...   Смотри,   не   поранься.

— Нет,  я осторожно.   Ах  ты, ах  ты!.. Не вырвешься теперь! По­пался! Все, мама. Вот я и схвати­ла вторую бабочку.

— Я тоже поймала.

— Правда? Покажи! Умница ты, мама!

Первой из каморки выбралась Танюшка. Мама и дочка зажмури­лись от яркого июльского солнца и весело оглядели двор. Как по команде, подняли вверх руки и одновременно разжали стиснутые пальцы. Мигом вспорхнули и жи­выми бантиками замельтешили в воздухе счастливые махаоны.

С крыши сарая сорвался воро­бей. Но он не бросился вдогон­ку, а чинно и бесцеремонно усел­ся на растянутый по веревке пододеяльник, задорно зачири­кал.

— Ах ты, негодник, — возмути­лась мама.

Танюшка запрыгала:

— Ага, ага… Я же говорила, что воробей белье испачкал, а ты не поверила тогда.  Это, наверное, тот самый. Держи его!

Девочка вприпрыжку выскочила на середину двора. Выскочила и застыла, услышав позади кла­цанье задвижки. Сейчас мама по-настоящему запрет дверь в каморку! А если другие любопыт­ные бабочки попадутся?

Танюшка обернулась и увидела в руках у мамы молоток и три длинных гвоздя. Заколотит! Сей­час заколотит дверь совсем!

— Я обещаю не заходить туда, — робко произнесла девочка, и на глазах у нее появились слезы. — Я не обманываю. Поверь.

Мама встретилась взглядом с исполненным смятением взором дочери, опустила  руки. Внезапно она вспомнила вчерашний вечер. Трогательно изменчивым, доро­гим для материнского сердца было лицо у Танюшки, когда чи­тала ей сказку. Девочка искрен­не сочувствовала и беспокои­лась, возмущалась и ликовала.

— Хорошо, — сказала мама. — Не стану запирать дверь. Только в каморку не ходи одна. Меня позовешь. Или папу. Договори­лись?

Когда мама ушла в дом, Та­нюшка подняла ожидавший ее подле чурбана красно-синий мяч. Опять огорчилась, было, поко­сившись расстроено на просты­ни и пододеяльники. Да грустин­ка тут же пропала. С какой это стати и на что ей сердиться? Ма­ма стирает или шьет, или гото­вит обед. Ведь это она забо­тится о ней, о Танюшке. Заботится и о папе, который в поле убирает хлеб комбайном, и об Андрюш­ке, который пашет землю за садом и которому осенью предстоит уйти в армию. А папа и Андрюшка, в свою оче­редь, заботятся о маме и о ней, Танюшке. Не потому ли в ее доме всегда праздник?

Пусть мяч пока полежит на скамейке под вишнями. Девочка налила щенку в миску чистой прохладной водицы, позвала кошку Мурку и угостила ее под­жаренной котлетой, покрошила курам вареной картошки, на вся­кий случай заглянула в бочку с водой — не угодила ли туда какая букашка-таракашка. Затем она да­ла травки кроликам, погладила их и ласково с ними поговорила, нарвала в глубокую чашку спе­лой смородины и поставила ее на стол перед мамой.
«Прямо замечательно, — обра­довалась девочка и решила, — я загляну во все уголки во дворе и в огороде. Вдруг у кого-то бе­да, и я еще успею помочь! По­том выйду на улицу. Не у одних нас должно быть весело».