Кандидат в члены...

В доме культуры громко матерились! 
Фойе заведения с колоннами, на территории ВДНХ, было туго нафаршированно 
партийным людом. Общепитовская парт-организация Комбината питания 
всесоюзной показухи, была полна решимости провести свой сход на самом 
высоком уровне. 
Всего набралось человек полтораста с гаком, той самой колбасной элиты, 
которая радует пытливый взгляд работников ОБХСС*. 
Все в одном месте, голуби! 
Преображения были ошеломляющие: еще сегодня, на рабочих местах, вся эта, 
виртуозно приворовывавшая публика, состоявшая из несунов, пьяниц, мелких 
и крупных жуликов, взяточников и прохиндеев, в миг перевоплощалась в 
передовиков производства, общественных деятелей, строителей коммунизма, 
в самую, что ни на есть сознательную часть общества. 
Халявный буфет ломился от выпечки, бутербродов с икрой, севрюгой и свиной 
сыро-копчёной колбасой с ромбиками жира, пирожных, тортов и прочих 
вкусностей. В тонких стаканчиках лениво пузырилась янтарная газировка, но 
она пользовалась спросом только у женской половины. 
Горькая стрелецкая настойка по два пятьдесят, из горлышка, за углом дома 
культуры, была неплохим началом расширенного партийного собрания для 
мужской части слёта. 
Глядя на всё это, Шурка не понимал, какого чёрта он тут делает. Эта 
буффонада разрушала его ранимую психику. Вроде бы все взрослые люди, а 
ведут себя, как дети в песочнице — ломают комедию про маму с папой, 
твёрдо осознавая, что всё понарошку и аист тут ни причем. Народ маялся 
от безделья: как бы, и выпивать больше нельзя — развезёт, и главное 
действующее лицо, парторг, опаздывает, а без него собрание, что панихида 
без виновника торжества. 
Парторг — это комсорг, но в октаву выше, это ум, честь и совесть всех 
и вся, блындающих стройными рядами и колоннами в светлое негрядущее, 
которое, по разным причинам почему-то откладывается и никогда не 
наступает. Всё время кто-то мешает: то империалисты, то враги народа, 
то диссиденты, то засуха, то обнаглевшие алкаши, а то все сразу. 
Парторги — это пришельцы из той элиты, которая приравнивается к вечным 
дембелям, немощным старикашкам, грудничкам и безнадёжно больным, а 
по-сему к работе и, тем более, ответственности за неё, никакого 
отношения не имеющие. Выдвиженцы из работяг, в этой когорте долго не 
задерживаются, так как красиво молоть языком не умеют, а потому на 
трибуне смотрятся неуклюже и инородно. 
Правильный парторг похож на, только что испеченный, медовый пряник: 
румян, приторно сладок, липок, и норовит всем понравится, хотя многим 
не по вкусу. В любом деле он первый застрельщик. Умно морщит лоб, 
деловито ходит взад и вперёд, уверенно задаёт идиотские вопросы и даёт 
не менее идиотские советы. К язвительным подковыркам и насмешкам у 
него прививка с детства. Ещё бы — он тут не с Луны свалился, а 
поставлен компартией бдить процесс и не важно, что он в этом процессе 
ни в зуб ногой, но присутствие партии обеспечивает в полной мере. 
Исходя из выше-изложенного, парторг — это пупок, на узле которого 
держится весь рабочий организм — потяни за парторга и у рабочего 
организма, по мнению ЦК, отвалится задница. Вот так! 
Но данное описание к парторгу комбината не подходило. Это была довольно 
приятная женщина, не понятно каким образом угодившая во все эти 
парадоксальные декорации. 
Она появилась незаметно и подвела под руку к Шурке древнего кавказца, 
лет под двести, который, трясясь, словно студень, с ужасным акцентом 
спросил, мол, зачэм ти, синок, в партия хощещ ступит? 
Здесь Шурке услышались одновременно и вопрос, и недоумение старца. 
Он окаменел. 
А хрен его знает, зачем! Не говорить же ему, что так, советуют, легче в 
институт поступить и повышение по работе без этого вообще невозможно... 
Но этот мухомор сам выдал необходимую тираду, щто, ты навэрно, хощешь 
быт пэрвый ряд прогрессивнай малатёж? 
Шурка кивнул головой. 
— Я, пожалуй, дам тебэ рэкомэндаций. Ти харощий малчык. 
Этого раритета держали в роли свадебного генерала, говорили, он 
кормил самого Анастаса Микояна и его свиту, а однажды ему выпала 
честь почивать самого отца народов, чем он был несказанно горд. 
А ещё, говорили, что он воевал с басмачами, правда, не ясно, на 
чьей стороне, но его карамультук весит в зале боевой славы какого-то 
там музея. 
Но больше всего, Шурку с недавних пор стали удивлять те изменения, 
которые произошли с ним после подачи заявления о приеме в партию. Он 
вдруг узнал, что является не как раньше, раздолбаем, каких свет не 
видывал, а передовиком производства и то регулярное распитие крепких 
спиртных напитков после работы под навесом шашлычной "Баку", в 
компании коллег-поваров, называется активной общественной и 
воспитательной работой, а беспорядочные гулянки с девицами, которые 
не против — рейды добровольной народной дружины… И вообще, любой 
порок, КПСС превращала в общественно полезное дело. Шурка даже боялся 
себе представить в свете эдакого преломления действительности, все 
заслуги и подвиги руководящей верхушки партии. Но в этом искажении 
действительности что-то было. Мазохистское что-то — чем хуже, тем 
лучше. 
Президиум выбрали оптом: директрису Комбината питания всю в золоте и 
брюликах, её подругу профсоюзную цацу, пахнущую "Клема", райкомовского 
лощеного шныря с надменным взглядом садиста-проктолога, директора 
рыбного ресторана "Океан" жуликоватого вида, ветерана повара Михаила 
Сергеича с партийной кличкой Сизый (его картофельный, пористый носяра 
от ежедневного употребления горькой, был фиолетово-красного колера с 
прожилками цвета бордо), шеф-повара Мишу узбека из шашлычной 
"Восточная", с предательским прозвищем "пополям-на-пополям" — это 
определяло норму закладки лука и мяса в люля-кебаб в его исполнении, 
и Клавдию Сергеевну, посудомойку из ресторана "Золотой колос", руки 
которой за тридцать лет мытья посуды пропитались мыльным раствором 
настолько, что у неё абсолютно всё выскальзывало из рук. 
Секретарём столь почтенного форума избрали стройненькую, миловидную, 
сисястую Ниночку, из торгового отдела комбината, которую жутко хотел 
субтильный хачик Сурен, армянского телосложения, бармен ресторана 
гостиницы "Заря" и не только он один, но он хотел сильнее всех. Он 
вообще всех хотел, от чего был нежно любим женской частью комбината и 
нелюбим мужской. Пуговка на Ниночкиной беленькой блузке еле сдерживала 
напор её характера и вот-вот грозилась туго выстрелить в зал, что намертво 
примагничивало похотливые взгляды мужской части собрания и завистливые 
взоры безгрудых коммунисток. Еще бы, вокруг нее шершнями вилось столько 
мужиков. 
Но она была холодна и неприступна, как изваяние Будды, и не по годам 
серьёзна. Ниночка напускала на себя излишне важности, но по-сути ее 
заботило только одно: она не знала точного значения слова "преамбула". 
Ей думалось, что это место на листке протокола в верхнем правом углу и 
она все время тыкала пальчиком в эту эрогенную зону, настойчиво требуя, 
чтобы в этой самой преамбуле чего-то там указали и, вообще, это слово 
"пре-ам-бу-ла" казалось ей сексуальным и романтичным и она часто 
произносила его при каждой возможности. Выговаривая его, она вырастала 
в своих глазах на голову, а то и на полторы, и становилась такой важной, 
и умной-при умной. 
Преамбула для Ниночки началась внезапно, как оргазм с практикантом 
Серёжей. Вроде бы все, как со всеми, и опа… чуть не начала разбираться в 
мужчинах. Оказалось, что это просто введение к протоколу собрания… И всё! 
Повестку собрания доверили огласить аксакалу комбината — Сизому. 
Голосом уволенного без содержания конферансье, он басовито продекламировал: 
Товарищи! Сегодня на повестке дня у нас три вопроса: 

— отчет о проделанной работе за первое полугодие 1982 года. 

— персональное дело завпроизводства шашлычной "Останкино", 
Васьковского В.С. 

— прием кандидатов в члены КПСС... 

По первому вопросу нудно исповедовалась начальник планового отдела комбината. 
Происходящее на трибуне действо, вызывало неподдельный интерес у… мух, 
которые, как выпускники люфтваффе, кружили над графином и налитым под 
завязку стаканом. Лёгкий храп с галёрки, не нарушал мерной заупокойной 
докладчика. 
По неопытности своей, Шурка пытался вникать во всё проистекающее в зал и 
из всего этого, понял одно, что если б не Брежнев и компартия, то и котлеты 
были бы не те, и план за полугодие, с Божьей помощью, не сделали б, и все, и 
партия осиротели бы, и люди были бы мельче, а ножи тупее, и всем была бы 
хана, если б не он родимый наш Ильич, окруживший всех теплом и заботой. 
Доклад закончился под два-три ленивых хлопка из зала. 

Толкнули, уже было задремавшего в президиуме тамаду. Васьковского же, с 
залепленным пластырем ухом, как побитого первоклассника, вывели на лобное место, 
где он театрально принял скорбный, мученический вид. 
Сизый устремился на трибуну, бойко поправляя залипшие в заднице брюки, с 
целью, как было велено, пропесочить Васьковского по полной, он яростно 
проревел: 
— Товарищи! Ни в какие ворота... 
и замолк. До него дошло, что спросонья он не извлёк из кармана подготовленную на листочке речь. 
— Ничья, ноль-ноль! 

В зале захихикали. 
Коля Грудкин, долговязый парняга, лет двадцати восьми, с обрубком знака о 
неполном высшем образовании на пиджаке, моментально усомнился в своевременности 
своего резюме и сник под всеобщими осуждающими взглядами. 

Тем временем из безразмерных порток Сизого на свет появился мятый тетрадный 
листок истатуированный крупными каракулями. На нос он положил мощные очки и экзекуция началась. 
Говорил Сизый с огоньком, излагал, всем давно известную историю, как осуждаемый, 
во хмелю нахамил герою Советского Союза за то, что тот попросил жалобную книгу. 
Тот отказал ему в грубой форме, а проще послал. Разъярённый ветеран лихо 
запустил в него тарелку из нержавейки с несвежими люля-кебаб и отсёк ему ухо. 
И по-скольку Васковский и так жестоко наказан, то предлагалось поставить ему 
на вид и объявить выговор без занесения в личное дело. Все проголосовали — ЗА! 
Пескоструйка для Васьковского закончилась вполне благоприятно. 

Антракт объявили как небесную манну. 

Мужики ринулись табуном в туалет. Закурили все сразу. Повис едкий, вонючий 
смог. У писсуаров шеренга партийцев парадно ровно отдавала честь Посейдону,
при всём этом, любопытно косясь на соседей по нужде. Многие старались 
воровато разглядеть, а соответствует ли у них мужское достоинство занимаемой 
ими должности. Стряхнув и сделав немудреные умозаключения, медленно отойдя 
от стены плача, каждый делал свой вывод: 

— Ну, ни чего себе! А всего лишь зам! 
— И это директор? 
— Такому и комбинат питания под силу! 
— А этот то прыщик куда лезет? 
Скромно застегнувшись, каждый остался при своём! 
И только наглый хачик повернулся ко всем лицом, бойко потряс серым 
обмылком и прогунявил, цокая языком: 

— Ваааах!!! Ну Ныночка красавица, ц ц ц... 

Повисла зловещая тишина. Хама собирались бить. Но он был не робкого десятка и 
потому моментально растворился, словно соль в воде. 

Шурка ждал своей очереди, как молодой в армии. Но не успевал от писсуара 
отойти один коммунист, как на свободное место тут же пристраивались двое. 
Такой геометрической прогрессии от партийцев он не ожидал. И тут он осознал 
в полной мере лозунг, гласивший, что на место одного коммуниста встанут двое 
и понял к чему именно это относится. Ему стало весело! 

Антракт внес оживление в ряды высокого собрания. Взбодрённые все расселись 
по местам. Даже мухи прекратили свой боевой пилотаж у графина и затихли на 
зелёном сукне стола, как бы внемля происходящему. 

Сизый анонсировал финальную часть собрания о приеме кандидатов в члены...
нет, членов в кандидаты… нет, членами в кандидаты… Вобщем, запуталвщись 
вконец, почесывая макушку, он направился на место. 
Первой вызвали молоденькую, страшненькую повариху из ресторана "Золотой колос", 
которая, согласно данному ей сценарию, бойко отчеканила зазубренные ответы. 
Вопросы для неё перед началом собрания, также заранее были розданы в зал, а 
потому всё прошло без сучка, без задоринки. Два партийца забожились за неё 
и голосование прошло на сто процентов. 
На трибуну вызвали Шурку, которого тут же начало от волнения потрясывать. 
В горле пересохло от вида такого количества лиц, обращенных к нему, язык 
норовил провалиться в гортань. На просьбу рассказать о себе, он сухо 
перечислил: школа, путяга, армия, шашлычная "Восточная". Собираюсь поступать 
в Плешку… После пары избитых вопросов, слово дали поручителю кандидата. 
Раритет с трудом взошел на сцену и начал бельмесить; 

— Я этат малатой чилявэк знаю болше год! (- Так здесь час за год идёт?, - 
подумал членокандидат) И щто я хачу сказат: эта перэдавик праизвотств 
( Во как!), активнай апчественай деятел (Да ну?), рацинализатар (Иди ты!), 
он является харощий пример для наш малатеж... 
Пока кавказский студень нагло врал с трибуны, Шурка присматривался к смазливым 
партийным дивам, в надежде провести одной из них сегодня ночью полит-информацию. 
Но глаз так ни на кого и не запал — так бывает, когда нет ответной искры во 
взгляде красотки… Из зала на него пялилась коровья тоска и скука. 

За карамультуком свою хвалебную пропела парторг комбината, все сто 
процентов проголосовали — За! и собрание закончилось. Народ поспешно 
вываливался из дома культуры. 

— Ещё вчера был нормальным человеком, а сегодня — раз и кандидат в члены... 
член в кандидаты… кандидат члена… член кандидата… Хрень какая-то! 
Одурев от игры слов, он улыбнулся сам себе, и направился за угол помпезного 
здания, пить с партийцами горькую стрелецкую настойку.