Наследники. Том 1. Начало пути

Наследники
Том 1. Начало пути.
 
Что неизбежно, то неотвратимо,
Что суждено, то не проходит мимо.
 
Пролог
Знаете, существует закономерность, верна ль она, судить не стану, но по которой думается, что все проблемы не так уж и сложны на первый взгляд, если их правильно истолковать. Чем меньше терзаешься проблемой или какой-либо задачей, тем она впоследствии легче решается или вообще исчезает.
Подумать только, разве можно было предположить, что одно обычное событие, которое казалось на первых порах абсурдным стечением обстоятельств, повлечет вдруг за собой целую лавину происшествий, и полностью изменит не только твою жизнь, но и жизнь всех тех, кто тебя знал и любил. Если бы заранее знать, хоть половину того, что с тобой будет дальше, когда ты принимаешь решение совершить тот или иной шаг, скольких можно было избежать ошибок. Ошибки? Да, кто о них задумывается, если ты одержим идеей, которая полностью может поглотить твой рассудок и волю. Когда идея состоялась и обозначилась четкими целевыми рамками, то не отыщешь ей равную и действенную по силе мотивацию. Все твои ресурсы, способности и умения будут пущены в ход, чтобы только добиться желаемого. И здесь вот самый главный камень преткновения: что за идея, и что, собственно, принесет тебе ее достижение? А ответ как всегда прост, либо то, либо это: либо величие, либо забвение; либо счастье, либо горе и так далее – перечислять можно до бесконечности. Есть, конечно, и третий вариант: ничего!
Для достижения любой цели достаточно лишь воспитать и развить в себе, пожалуй, только всего два главных качества, два «столпа», на которые будут опираться все остальные черты – это Волю и Дух. Воля даст решимость и целеустремленность, а Дух – уверенность и веру в свои силы. Только Воля и Дух – это самый надежный фундамент и источник стать тем, кем ты хочешь. Они лишь позволяют всецело испытать свободу, свободу жить и выбирать.
 
Глава №1.
1
Была середина осени 1988 года, вторая половина дня – я родился на этот свет. Рождение состоялось в первом родильном отделении городской клинической больницы  города Новосибирска. Помимо меня в этот день появилась еще не одна дюжина таких же, как я детей. Никакими необычными и невероятными явлениями этот день не отметился: не затмением солнца, не извержением вулкана и не камнепадом с небес. Обычный вроде бы день, но он стал точкой отсчета. Хотя давайте все по порядку.
Хотелось сразу сделать акцент, что папа и мама – это полная противоположность друг другу. Отец мой, Игорь Игнатьевич, был спелеолог, кстати, довольно необычная профессия для тех мест, где мы жили, а мама, Римма Львовна, являлась главой какой-то научной лаборатории в Академгородке, но не суть важно. Она была на несколько лет старше отца.
Папа был брюнет, роста выше среднего, черты лица носили какой-то восточный характер, взгляд был резкий, прозорливый, но в тоже время не принужденный. Вообще папа – это набор контрастов. У меня всегда вызывало непонимание, как папа с его характером, склонным к чудачествам и эксцентричности, выбрал такую профессию, как спелеология. Он носил очки и небольшие усы, скрывавшие шрам над верхней губой, который получил еще в детстве, упав зимой лицом на лед. Отец умел редкую особенность быстро сходиться с людьми и вызывать сразу к себе у них симпатию; он мог часами с упоением рассказывать о пещерах, сталактитах, гротах, но в тоже время через секунду мог забыть то, о чем его попросила мама. Он рушил все ее правила поведения и заведенный порядок, но только рядом с ним она чувствовала себя счастливой.
Мама наоборот была основательна во всем, взгляд был строгий, оценивающий, распространявшийся на всех, за исключением лишь меня и папы, в присутствии которого она всегда менялась: ее лицо приобретало мягкость и женственность, в движениях и во взгляде появлялась легкость, грациозность и в тоже время непринужденность. Я каждый раз поражался этим переменам в ней. Она была всегда «не своей тарелке», если вдруг отец задерживался дольше обозначенного срока в командировке, или в каком другом месте. Мама была шатенка, чуть повыше папы, также носила очки, которые ее, как ни странно, делали еще миловиднее, хотя она итак внешне была красавицей. Одежду носила строгую, в поведении не позволяла ни вольностей, ни насмешек над кем-либо. Только рядом с нами могла от души и посмеяться, и сама пошутить.
Роды прошли спокойно. На тельце моем также не было никаких странных отметин и знаков, все было в норме. Вообщем ничего особенного. И последнее из этой части: имя мне дали – Арсений. 
 
Когда мне исполнилось три года, родители переехали в Москву. Маме предложили место в одном из столичных НИИ.
Мое детство и юность можно назвать даже беззаботными. Родители, несмотря на свою занятость и постоянные разъезды, старались в полной мере дать мне хорошее воспитание (они по-своему понимали его) и полноценное образование. Папа больше был сторонником развития во мне гибкости ума и исследовательского духа (сказывалась специфика профессии). Мама же старалась обучить основательности, для поиска ответов на задачи подбирать наиболее взвешенные и оптимальные решения; рисковать лишь тогда, когда уверен в успехе: «Риск должен быть оправдан и грамотно обсчитан», — неоднократно повторяла она мне. Вот так я и рос, лавируя между лояльностью папы к свободомыслию и отказу от шаблонов и приверженностью мамы к твердости взглядов и мыслей.
Но больше на меня, как-то не навязчиво, повлиял, конечно,  дед со стороны отца, Игнат Петрович Неверов. Кстати, это и моя фамилия тоже. Дед был кузнецом. Я проводил у него в деревне, которая находилась в нескольких десятках километров от Новосибирска, все летние и зимние каникулы, где был, по сути, предоставлен сам себе. Играл в хоккей  на замершем озере до самой полуночи с местной ватагой ребят. О коньках там, конечно, никто и не помышлял, на ногах были валенки, в руках самодельные клюшки, а в качестве шайбы – небольшой березовый кругляк, отпиленный от полена. Помимо этого катались на деревянных санках наперегонки с крутого склона, после чего обычно оставались памятные синяки на заднем месте.
Деревенские ребята, как я вообще только вошел в их компанию, тут же трансформировали мое имя и стали называть меня Арс. И вот парадокс эта сокращенная форма имени закрепилась за мной на всю жизнь и все, с кем меня затем сводила судьба, обращались ко мне так. Я и сам привык к этому и когда знакомился, представлялся: Арс Неверов.
Летом также, будучи в деревне, все свое время проводил на реке, в лесу и в кузнице деда. Кузница деда для меня была отдельным внутренним миром, отрешенным от остального. «Глаза боятся – руки делают!», «Не страшись того, что велика работа, а страшись сомнения, что не сделаешь!», «Развей и укрепи прежде дух, а разум и тело не отстанут!», — частенько говаривал дед, когда я помогал ему. Дед давно жил один, бабушка умерла рано, когда отцу было 10 лет. Они с ним были не слишком в трепетных отношениях, но отец очень уважал его за твердость характера и преемственность. Дед никогда не жаловался на плохое настроение, на проблемы со здоровьем. Физически был удивительно крепок для своих лет. Одевался по-простому (хотя как еще в деревне можно одеваться в повседневной жизни), знал цену и меру вещам. Был широк в плечах, седовлас, с зелеными глазами и правильными чертами лица, имел аккуратную небольшую бородку. И еще: он зимой и летом всегда носил широкополую суконную шляпу.
Я приезжал к нему вплоть до поступления в университет.
2
Квартиру гулко огласил звонок телефона. Я уже стоял возле порога, ища в карманах куртки ключи от входной двери, собравшись в университет.
— Сынок сними трубку, папа, наверное, звонит, он обещался. Я волосы феном сушу, — обратилась ко мне мама, выглянув из ванной с феном в руках. – Он кстати что-то давненько не звонил, — и скрылась обратно.
Я нехотя снял обувь и пошел к телефону.
-Нет, это был не отец, мама – ошиблись номером, — крикнул я ей, положив трубку.
  — Когда я с ним в последний раз говорила, он был какой-то сам не свой и слишком загадочный, — выйдя из ванной, обратилась ко мне она. – Он лишь твердил, что нашел какую-то пещеру где-то в тайге и вот сейчас собирается лететь на вертолете к ней. «Она уникальна: находится посреди непроходимых топей на севере Западной Сибири», — неоднократно повторял всё он, — мама говорила много, но я тогда запомнил лишь эти слова.
И действительно как-то было странно, что папа  не звонил уже три недели. Я до этого не помнил случая, что бы он так длительно не сообщал о себе. Он всегда звонил обычно два раза в неделю: в начале и в конце, рассказывая о своих исследованиях и находках и его уж никак нельзя было назвать загадочным, он был всегда словоохотлив. Вот тогда-то у меня впервые появилось доселе небывалое чувство – опасение.
— Ладно, мам я полетел в университет, — посмотрев на часы, сказал ей. – Может, нет связи, поэтому папа и не сообщает о себе. Ты же знаешь, он переживает не меньше нашего за свою невозможность связаться, — рассуждал я, завязывая шнурки на кедах.
— Да, скорей так и есть, — согласилась она. – Игорь всегда звонит при любой возможности. Ладно, беги, а то из-за меня еще опоздаешь.
Мама хоть и была внешне спокойна и со мной согласилась, но внутри она чувствовала какую-то тревогу и ощущение того, что что-то случилось плохое или вот должно произойти.
Я учился на физмате МГУ, уже третий курс. Приближалась летняя сессия. Учеба мне давалась легко. Я планировал поехать в это лето на каникулы к деду, у которого не был уже три года с того момента, как поступил  университет. Но сколько я не гнал от себя мысли об отце, но ничего не получалось. Какое-то плохое предчувствие не покидало меня и все больше нарастало, как только я возвращался к этим мыслям.
— Неверов, что вы опять задумались? Повторите, о чем я сейчас говорил? – перебил вдруг мои мысли Иван Аркадьевич Филонов, преподаватель математической физики, который почему-то маниакально стремился к всеобщему вниманию к своим словам на занятиях.
— Вы говорили о тензоре напряжений, — выдавил я из себя, силясь вспомнить, что- то еще, хотя всем своим видом выказывал полное к нему безразличие и его обожаемому предмету.
— Выйдете, когда вспомните, можете приходить, — самодовольно сказал Филонов и показал головой на выход.
Я, молча, встал, закинул рюкзак за плечи и вышел вон. Это был мой последний день посещения университета, но я тогда и не подозревал об этом.
3
Домой возвращался, погруженный в раздумья. На пороге встретил, заплаканную маму. Она сказала, что звонил отец, и он был сам на себя не похож, был очень эмоционален, будто не в себе, и все повторял: «Она не отпускает меня, все держит, но ей не я нужен»… Потом она рассказала, что был слышен сильный звук и свист, и последнее, что успел сказать папа: «Только не пускай его, слышишь меня. Дед знает…». И после связь оборвалась. Мама рыдала, я сам, пребывая в напряжении, успокаивал ее, как мог:
— Мама, ну не надо так, я уверен, что с папой ничего страшного не произошло, — пытался я повлиять на нее, обнимая за плечи, но было тщетно — она не унималась. Я никогда ранее не видел ее в таком угнетенном состоянии. – А ты сообщила в полицию? – спросил я ее, при этом сам, подойдя к телефону.
— Конечно, позвонила, сразу как оборвался разговор с папой, — ревя, ответила она мне. – Они записали все данные и обещали прислать еще сюда оперативника. Игорь! Господи спаси и сохрани! – разрыдалась она сильнее. – Ой, господи! – неожиданно проронила она сдавленным тоном и схватилась рукой за сердце.
— Мама, что с тобой! – воскликнул я испуганным голосом, подскочив к ней. – Тебе плохо? Сердце?
— Там в ящике валокордин! – показала она трясущейся рукой в сторону комода.
Я в панике метнулся к комоду, вытащил полностью ящик, вывалив все его содержимое на пол, и начал в суматохе искать валокордин. Спустя мгновение понесся уже на кухню за стаканом воды. Поддерживая голову, я помог маме запить водой таблетку, после чего кинулся к телефону и вызвал скорую помощь…
 
В больнице сказали, что у нее случился микроинфаркт, который стал следствием сильного нервного срыва. Домой возвращался, находясь в полном смятении и непонимания происшедшего. В голове постоянно звучали слова отца, сказанные матери по телефону, и вставали  вопросы: кто это «она»? какой такой «дед» и что он знает? и кого, наконец, должна задержать мама? Все эти вопросы настолько завладели моим разумом, что ни о чем кроме них я не думал.
Приехав домой, я сразу же направился в кабинет отца за поиском ответов на вопросы, что тревожили меня. Мне не давала покоя мысль о том, что это за пещера, про которую утром упомянула мама в разговоре об отце, я интуитивно, почему-то был уверен, что все ответы связаны с ней. К тому же папа в рассказах о какой-либо пещере часто называл ее просто местоимением «она». Я особо никогда не интересовался деятельностью отца и его работой. Но чтобы получить хоть какие-то ответы, я начал скрупулезно перебирать его записи, пытаясь найти, что-то связанное с его последней экспедицией и поиском этой пещеры в Западной Сибири.
Прошло часа четыре, но, перечитав все его записи, никаких заметок, упоминаний и каких- либо вообще ссылок, связанных хоть как-то с Западной Сибирью, я не обнаружил. Я обзвонил всех его знакомых, коллег, друзей, пытаясь хоть что-то узнать у них о его поездке. Никто даже намеком не слышал о его планах, правда он и нас с мамой редко в них посвящал. Все только сочувствовали мне и маме по поводу случившегося горя с отцом. Сотрудник полиции, обещавшийся зайти, так и не был.
 Я старался не падать духом, все равно должна быть какая-то зацепка (постоянно крутил я эту мысль в голове), хотя вся эта история мне начинала казаться уже мистикой. Но одно открытие все-таки я сделал для себя. Прочитав заметки и записи отца, я открыл для себя мир, в котором он жил и работал. Я мысленно переносился в каждую исследованную им пещеру и грот.  Мне так стало вдруг стыдно за то, что был так отдален от него, и я себе твердо пообещал разобраться во всем, что связано с его исчезновением.
Только, если здраво рассудить, положение дел представлялось плачевным. Было только одно направление – это север Западной Сибири, куда отправился отец и которое являлось на данный момент единственной зацепкой — только помощь от нее была нулевая, как иголку искать в стоге сена. Я прокручивал в голове слова, сказанные папой по телефону, пытаясь почерпнуть хоть там еще какую-нибудь информацию. Единственная фраза, которая больше всего зацепила и не выходила из головы: кто такой «дед» и «что он знает»?
Вообщем не было у меня в арсенале ничего, никаких конкретных и весомых фактов, одни лишь домыслы и в довесок к ним отчаяние.