Необратимость

Через мутное стекло, отсвечивающим ультрамарином, звёзды кажуться особено желаными. Вдохнуть бы свежий воздух, но ненавистное стекло огорадило от любой связи с миром. В любое время суток притягательные и миллионолетние звёзды подразнивали своей независемостью, игриво прячась за северное сияние, меняющее свой цвет от разных оттенков розового до многочисленых тонов сиреневого. Потолок имел такой окрас, пол же завораживал глубинами океанской бездонности. Выдыхающая волны водная гладь часто развлекала секундной живописью.
Мир за гранью был непостяжимым раем. Но мир внутри не был истязающей мукой. Привыкание оказалось стремительнее чем предпологалось. Секрет терпимости заключаеться в непоколебимости веры и близости надежды, или по крайней мере думать о имении этих двух факторов в наличии.
Внутри слишком влажный воздух, настолько влажный, что стайку барбусов численостью более тридцати осыбей можно наблюдать рядом. И эта полосатая рыбка проплывающая мимо по сотни раз на дню никогда не боялась постояльцев этой клетки. Выработав собственую орбиту они кружили по небольшому на первый взгляд пространству, обтераясь брюшком об прозрачный потолок и закруглёные стены, полосатики приведствовали местных и скрывались в тени разросшегося бирюзового коралла. Для них его тень была ночью, а свет звёзд, поступающий через призму потолочного стекла, днём. И так в сутки у них мог проходить месяц.
Дельфинья сиринада с резкими нотками и протяжно-зачаровывающим вокалом приковывала к себе слух, зрение и даже желание осязать.
Крупный самец уже по отличной от траектории барбусов проживал свои сутки пением, даря свою искрению улыбку каждому, кто мог заинтересоваться его музыкой, но наибольшим блаженым счастем была похвала дельфиньему творчеству. И тогда в благодарность он соправождал своего поклонника исполняя и другие мелодии своего настроения, этакое своеобразное радио.
Последним заложником этого гибкого, но твёрдого, формы правильного шара, заточения стала смирившаяся девушка. Плывущая по искуственому течению, она перебирала тонкими почти прозрачными руками по волне, как правило сначала оттолкнувшись о дно после раслабляя ноги в икрах и бёдрах. Нежно-розовое платье из органзы распространилось вокруг напоминая её тело — мудузу, длиный шарф почти неуловимый глазу и всё же ощутимый кожей прилипал к куполу потолка держась концами за левое плечо и правое запястье. Короткое малиновое каре укрошало цветком, созданый из корала, обточеный водой и прикрепленый у левого уха. Хотя и цвет её волос и был ядовитого ярко розового оттенка, в действительности её волосы были неприлично светлого блондинистого окраса, иллюзией такого яркого отличия стала необычная люминисценция зачаровоного стекла. Приломняя звёздный блеск стекло дарило розовое, сиреневое и голубое осещение.
Бледная ладонь девушки наткнулась на скользкую кожу сольного артиста. Пропихивая носом её безвольные пальцы к гладкой спине он обтёрся боком о её живот. Закрученая по собственой оси она вяло продолжала плыть далее. Полная незаинтересованость в происходящем наливала её веки тяжестью. От безделия она потеряла всякий смысл в жизни. Каждый день бесмысленая гребля, каждый день неминяющийся пейзаж, каждый день одно и тоже. Проживающая один и тот же день уже которую сотню лет, пленница держала свой ум в рамках благодаря мечтам об окончании её пожизненого срока.
Мучительное наказание за преступление, а бывают ли вообще такие негуманные наказания? Что же нужно совершить такого, чтобы потом терпеть многовековое заточение?
Голода — нет, сна — нет, болезней — нет, из собеседников лишь собственое отражение да надоедливый дельфин и это всё. И всё же спасиние достигнет тех, кто будет бороться за него.
«Что-то странное, мне ведь не плохо тут, но желание освободиться плотно осело в голове»
«Сколько времени прошло и что я вообще здесь делаю»
«уже даже не могу вспомнить причину, не могу вспомнить количество проведённых здесь лет, не могу вспомнить как жила до этой клетки, собственое имя вертиться на языке, но никак не обретает форму»
Ступни запутались в длинном подоле платья. Казалось раньше оно не было таким длинным, будто ткань как живая выросла прямо на теле. Почувствовав пальцами ног сквозь тонкую ткань куполообразное дно, девушка мягко осела на колени.
Там, за стеклом волны вновь стали упражняться в экспресивном творчестве.
Подушечки пальцев протянулись на вствечу создоваемому, но воткнулись в гладкий непробиваемый барьер. Всей ладонью ощущалась невидимую грань, она непроизвольно сжалась в крохотный кулочок. Горький комок обиды застрял в горле, поднимаясь всё выше к подбородку. Ноздри, идеально прямого носа, раздувались, брови навалились на глаза. Обида стремительно сменялась на ненависть, ненависть на злобу, злоба усиливалась яростью. Но при попытки выместить негативные переживания ударами об то же стекло, она столкнулась со стражем этой тюрьмы — жидкостью, что заменяла воздух. И типичное свойство этой жидкости поглощать энергию.
«Кажеться, раньше, я уже пыталась вырваться»
Неотпускающее дежавю заставило стряхнуть пыль с уснувшей памяти и нужные воспоминания проламывали эмоциональный устой.
«То, почему я здесь»
«Причина… Я вспоминаю её»
«Нет, это не моя кара, лишь следствие»
-Ха… — Выдохнув, она отдалась течению. Позволяя прошлому указать на некоторые факты повлиявшие на настоящее. И может быть в этот раз она вспомнит то, что позволит свободу.
 
Мир казался серее чем есть, поэтому желание раскрасить хотябы квардатный метр одной жизни так и шептало, подбивая всё больше и больше на поступки. Но даже полностью раскрашеные радушной политрой стены, после содраной с них кожей в лице обоев, не добавило яркости этой одной отчаявшейся жизни. Краски были бледными, потому художница наносила по тысячи масков на сантиметр, добавляя с каждым движением всё больше силы. Упёртость — единственая черта, отличающая её от других художников. И мечущаяся мысль в пустой голове «рисуй, сново и сново» остеклила её глаза.
Сердце болело аритмией из-за истощения, грудь горела. Работоспособность появилась лишь благодаря внутреним переживаниям и потому было две дороги — либо худей на собственой кровати пропуская через себя все тяготы дипресии, либо работай до потери сознания в надежде хоть как-то вылезти из затягивающей трясины плохого настоения. Оби дороги оказались пессимистичны и болезнены, но других вариантов в опустевшей голове уже не появлялось ибо мечты творца сгорели на глазах создателя. Мечты творческого человека как бензин в машине, нет ресурсов — нет движения.
«Рисуй, сново и сново...» — эта задача заменила цель. А какие были мечты, ммм....
Но она решила уйти в себя, предположив заранее, что не осилит предательство близкого человека. Полное доверие вернулось бумерангом обратно, и страх перед болью зажмурил глаза. Она так и не поняла куда же вонзилось её доверчивость может в сердце, может в душу или же в плоть. В следствии чего продолжала трудиться — ослебшая и без мечты.
-Потеряла… тебя...
Губы художницы сжались, когда зардевшиеся щёки, наконец, ощутили сырость. Крошечные капли достигли бурого бантика небольшого рта, впитывая в себя всю соль.
Сила в руках для намазывания краски ослабла и тогда мозг позпешно решил сменить тактику сделав ставку на скорость. Мандражированые пальцы впились в кисть и уже распушившейся щетиной она манипулировала инструментом зациклинная на одном и том же месте, вбив в свою голову, что это место на рисунке особенно бледно.
Остановив своё тело во всяких движениях, художница впала в прострацию, на плечах чувствовался чей-то взгляд, хотя в комноте никого кроме неё не было, да и на окнах были непроницаемые жалюзи. Она стала тяжело дышать ртом, видимо от накатывающего волнами страха, и кожа стала бледнеть стремясь к идеальному белому.
-Будто рядом… — шепотом на выдохе произнесла она.
Она чувствовала, будто всю её душу со всеми складками, её видять насквозь. То, чем она занимается, каждое естественое для организма происществие прослеживается, фиксируется чьим-то взглядом. Чувство смущения опускало её голову и плечи на максимальное низкое растояние от обычного роста.
Хлопнув ладонями об ещё не обсохшый холст, создательница скатилась вниз к полу прижимаясь грудью и лбом к стене, впитывая непереносимый и стойкий аромат свежей краски. Ногти соскребли последний слой и воткнулись в тыльную сторону ладони.
Слишком долго у неё внутри был беспорядок, чтобы жить долго и счасливо. Времени для переживания личной трагедии предоставлено было больше чем нужно, но не было близких или хотя бы знакомых, что бы остановить её набравший скорость эмоциональный экспресс.
Растройства и эмоциональный надлом личности сгубили кошку.
А какие были мечты. Какие надежды подовали её творческие шаги. Была такой многообещающей девушкой. Маленький котёночек незнающий жизни.
Время нельзя повернуть вспять. Прошлое неизменимо, будущее неизвестно, настоящее неконтролируемо. Делай как считаешь нужным, но знай — назад дороги нет.
Импульсивное желание — затоптать всю боль и нестерпимость.
Пошарив по полу среди скинутых в одну кучу инструментов для выжигания, резьбы и живописи, пальцы наткнулись на острое лезвие раскрытого перочиного ножа. Недолго думая, она вообще неотчитывалась в своих поступках, острие заставило кровоточить запястие. Больно было только в начале, в момент косания. Невероятно яркая краска затмила всё. Горячая житкость капала на пол, дополнительно пропитав пальцы красным цветом — она начала новую картину.
Резкие маски, создоваемые с помощью воображаемого эскиза, уже обретали желаную форму. Под ногтями забилась запёкшаяся кровь, да и на запястие появилась твёрдая корочка. Тогда художница сново открыла её дополнительно надрезав и второе запятие, обещая самой себе — терять уже нечего.
Странно, но когда она сходит с ума, рисуя своей кровью, отбивая ритм багровыми пальцами подмурлыкивая что-то не логичное, у зрителя её творческой импровизации может появиться чувство вины и жалости. И это будет правильно, нет большей жалости чем к разрушеному, нет ничего страшнее неведения.
Интервал между вдохом и выдохом интенсивно вёл к сокрашению. Всё ещё в состоянии вертикали она почувствовала озноб, эйфория подходила к финальному акту, головокружение усадило очень плавно, хотелось спать. Устроившись на скользком полу, тело сковал паролич.
Близка необратимость.
А в её жизни было так мало любви. И не только любви этой стандарной социально-нормальной формы обращёной как правило к противоположному полу, но и любви к родителям, бабушкам, сестрам или братьям. Она не любила даже саму себя. Ведь любовь в её понимании это чувство поддержки как в физическом плане, так и психическом и эмоциональной, да в любом плане. Любовь для неё ощущение опоры. И в каком то смысле она близка к истине.
Она являлась художествено-одарёной личностью, и всё ближайшее окружение этого таланта чётко понимало положение вещей. Когда возникали неконтралимые всплески творческой активности, гения живописи старались покинуть с благими намериями — не мешать рождению шедевра. И может быть её бы никто не покидал, если бы видел с каким отчаяным взглядом она искоса провожала их. Совершенно нежное чувство ранее, испытывающее ею, стало свершенно озлобленой аурой, затягивающей прежде всего её саму, а потом уже и близких ставшими чрезмерно ненавистными.
И теперь испывающая на прочность всякий закон природы спровацировала свой собственый преждевременый закат.
 
Цепляясь промёржшими, и по этой причине кручковатой формы, пальцами за шероховатое перило моста, девушка так похожая внешне на свою гениальную сестру, но со взглядом полного безумства, устремившегося за сотовым телефоном, пять секунд назад исчезшего в мутной воде. Бледное от ужаса лицо казалось особено красивым, ведь красота переживающего человека естественна и совершенна.
Парализующий ужас сейчас, семь секунд назад трубка мобильного телефона утонула, а ещё полминуты назад она разговаривала с медсестой второй городской больницы. Разговор с медицинским работником оказался коротким и пугающим. Речь шла о жизни сестры, доставленую с перерезаными запястиями по экстреному звонку матери, которой собственно говоря тоже стало плохо с сердцем.
Она не была из тех кто хорошо учился, и не из тех кто растворял свою душу в любилом занятии, но и не из тех кого можно было спутать с интерьером квартиры. Она была кем-то кто ни минуты не мог прожить без близких людей независемо от причины связи между ними. Та, кто любил людей и бесстрашно доверял им, но между тем не сильно и влезая в их душевные переживая, во многом даже незамечая вероятную значимость или просто наличие. Из тех, кто видит мир в розовом свете, идеальный положительный мир.
И теперь этот кто-то мчится по неровному асфальту спатыкаясь о каждый камешек встретившийся по пути к сестре. Она плыла против течения порывистого и обжигающе-ледяного ветра, перебегая через дороги на расскалёный красный. Для неё рухнули преграды вместе с самим миром в розовым, мира нет, а розый цвет остался.
У неё не было времени отдышаться, когда перед глазами нестираемая картина необратимой действительности, веря в то, что эта нехватка воздуха действительно ненапрасна. Но всё что она может — это просто сказать: «всё будет хорошо»
Скорость резко упала, многочисленые повороты головой, жалобный взгляд — все симктомы потеряности. На какой-то улице она свернула не туда, или изначальная траектория представляемого пути оказалась неверна. В кармане бринчит мелочь — семь рублей шестдесят копеек, какое там такси, даже на автобус не хватит, можно было бы попробовать прокатиться зайцем, но кондуктора нынче не имеют ни жалости ни милосердия.
Говорят, любовь спасёт мир. Но вот она, любившая всё человечество разом, потеряная в темноте, без нужных средств и уже весьма уставшая стоит перед спинами спешаших людей. Одиночесто.
Всё получилось не так как хочется.
Получается, любить это глупо, если отсутствует взаимность? Потому что любовь калечит и ранит вежливостью или ложью, или чем там она ещё может ранить?
-Нет! — резкое встряхивание головой.
Видимо она не хочет стать такого же холодного цвета как и оказавшеся любимое ею человечество. Хочется верить, что розовый цвет распространился хотя бы пятнами.
И вот она сново побежала, спотыкаясь об заплетавшиеся ноги. Она неприменно подбодрит свою сестрёнку, большего не дано, но и этого вполне достаточно.
Так хочется остановиться, она ведь не святая, но хочет быть таковой и потому не имеет права сказать себе «хватит». И от таких порой осознаных мыслей сердце трепещит и плачит. Что творится в голове?
-Всё будет хорошо, ещё немного подожди.
Цикличные мысли заземлись в голове. Всё будет хорошо.
Кто бы твердил это ей.
Загнаная отчаянием, сметающая преграды, пойманая праведностью.
Она и неожидала удара.
Аварийный свет, лишь имитация настоящего света, пульсировал в размытом зрении. Полное отсутствие осязание, хотя нет, покалывание на открытой коже можно было чувствовать, но это единственое, что чувствовало тело. И сердце плакало, его истязала обида. Последнее яростное желание самопроизвольно ликвидировалось, но чувства остановившегося органа врезались в самую душу.
 
Окунувшаяся в темноту душа сударажно начала бодриться дабы чувствовать не до конца растворившуюся сущность. Энергичные броски руками заставили разбросаные мысли собраться в организованую кучу. Поднимаясь навстречу начавшим новые сутки барсусам, она задёргала перед их глупыми мордачками тощими с призрачным налётом руками. Их идеальный строй разрушился в щепки, естественный отбор конкретизировал задачу — каждый сам за себя.
Она сбудоражила не только мелкую рыбёшку, но и дезоринтировала сольного певца, естествено дельфина, скорчив ему парочку уродливых рож. И привыкший, до селе, к мелонхоличному поведению своей подруги среагировал соответствено — куда угодно лишь бы подальше от ненормальной.
Этот спланированый хаос завершился упором ладонями в стены шаровидного заточения и дополнительной вибрацией её же голоса.
Обломок стекла ассиметрично отсётся от общей массы. Жидкость шара образовала водопад, по которому барбусы начали новую траекторию с более длительным днём.
Пятиминутная выдержка… Успокоившийся дельфин подпихивал носом спутницу, обомлевшую от переизбытка адреналина в связи со случившемся.
Очнувшаяся душа не могла изменить прошлое, но прошлое не всегда требует полного изменения. Единственное доступное нам средство для влияния на прошлое это корректировка настоящего для надежды в будущее. И для этого может требоваться длительное время...