Как когда-то мне нравилась ты...

 Скоро осень, за окнами август
 От дождя потемнели кусты.
 И я знаю, что я тебе нравлюсь,
 Как когда-то мне нравилась ты...

 
  Он спал, когда самолет заходил на посадку и проснулся, почувствовав, что самолет начало не во воздушному потряхивать — они уже ехали по «рулежке».

— Что, Москва?, — спросил  у соседа, пытаясь хоть что-нибудь рассмотреть в иллюминаторе.

 Оказалось, что никакая не Москва, а провинциальный уральский город, в котором они, как минимум, часа на четыре застрянут по  метеоусловиям российской столицы. На четыре часа – это в лучшем случае, а сколько на самом деле проторчат, одному богу известно.
 
  Вскоре всех пригласили на выход, любезно проинформировав, что в их распоряжении действительно четыре часа, которые они могут провести в зале ожидания таможенной зоны, где кампания предлагает им кофе, соки и прохладительные напитки. Имеющим российские паспорта разрешалось на это время покинуть  таможенную зону.

  Российский паспорт у Вадима был и он, не размениваясь на кофе, поспешил на выход.
Всей грудью вдохнул свежий ночной воздух. Огляделся. Сколько же лет прошло, когда он был здесь последний раз?

… Это был город его юности. Здесь он учился, отсюда ушел в армию и воинская часть была рядом с городом. Так же недалеко, но по другую сторону от места службы находился город, в котором он родился. Сколько воспоминаний навалилось сразу!  Закурив, Вадим еще раз огляделся по сторонам. Ничего знакомого, даже здание аэропорта выглядело иначе, чем тогда. 

  Интересно, а внутри оно сильно изменилось?  Докурив, он бросил сигарету в урну и неторопясь вошел внутрь. Он узнавал и не узнавал помещения. Пытался вспомнить, так ли было раньше.  Почувствовав на себе чей-то взгляд (была у него такая особенность), он не сразу, занятый воспоминаниями, обратил на это внимание. Непонятно откуда идущий дискомфорт настойчиво напоминал о себе.  Вадим огляделся, пытаясь понять причину. Скользнул равнодушным взглядом по фигуре одинокой женщины...  Оглянулся. Снова мельком  посмотрел на женщину.

— Вадим...- еле слышно произнес женский голос

— Ви, битте? — механически спросил он, оборачиваясь на голос.

  По имени его уже давно называли только за границей, а из иностранных он знал  лишь немецкий язык. Вот и сказал на нем фразу, которой обычно переспрашивают собеседника в Германии.

— Вадим...  Это ты?, — тихо и нерешительно  спросила та самая женщина, на которую он дважды до этого мельком смотрел.

  Он в третий раз, уже внимательнее посмотрел на нее. Дыхание перехватило. Господи, неужели...
 
 (- Ну хочешь тебе я достану звезду, хочешь весь мир подарю?  А сердце кричит, надрываясь: « Тебя больше жизни люблю...» — на полную мощность неслось из всех динамиков. Это была их любимая песня, именно из-за этой песни их ансамбль прославился на всю округу. Сколько девчонок крутилость вокруг их, а ему больше всех нравилась она. Это ей он пел эту песню.) 

— Светлана… Светланка. Ты ли это? – выдохнул он, сделав к ней шаг.

— Узнал таки, хоть и не сразу. Что, так сильно изменилась?

  — Да нет, что ты!  Просто задумался. Ты, как всегда — на высоте!  Видишь, даже растерялся.

 Он действительно выглядел растерянным, стоя перед ней, не зная что делать дальше: обняться её или просто цивилизованно, как на Западе, пожать ей руку, но после его фразы у нее на глазах блеснули слезы и она первая обняла его. Просто обнялись, без поцелуев.

— Я узнала тебя сразу. Ты совсем не изменился. Возмужал конечно. Прямо выделяешься из толпы, — волнуясь, она говорила сбивчиво,  короткими, отрывочными фразами, — Писателем стал. Журналистом.  По заграницам летаешь.  Тут самолет из Токио совершил посадку… Ты не с него?

  Как она изменилась!   Куда делась та, самая модная девчонка в школе, чуть ли не с восьмого класса пользующаяся, назло всем учителям, косметикой? А как она держалась!
Как холодно, свысока-надменно, разговаривала почти со всеми...
 
 Время не пожалело ее, отметив на лице все прожитые годы, заметно и щедро прибавив от себя. Нельзя сказать, что она не умела пользоваться косметикой, но до столичного блеска было, конечно, далеко. И парфюм был, явно, не из парижских салонов.

— Да ладно, хватит обо мне.  Как ты  то?   Чем занимаешься, где живешь?
  Вон небольшое кафе. Давай присядем там и ...

 Он осекся. Они сели за тот же самый столик, за которым они с товарищем просидели всю ночь много лет назад. Она заметила перемену и сразу, после того, как он сделал заказ официантке, спросила в чем дело.

— Не поверишь, за этим столиком мы с другом всю ночь просидели, провожая меня, когда я уехал из города, узнав, что ты выходишь замуж. Кто бы мог подумать, что...,
-он не договорил. Зачем ворошить?   - Расскажи о себе. Счастлива?

— Как тебе сказать?  Наверное, счастлива… Дети, внуки, я уже давно бабушка.
Живу в.., она назвала небольшой городок.  Вот, приезжала прикупить что-нибудь внукам.
У нас, вроде, все есть в магазинах, но в основном китайский ширпотреб. Здесь хоть разнообразие. Дома все нормально. Почти никуда не ездим. Отпуска  на даче проводим.
А ты все же осуществил свою мечту, повидал мир?

 (Надо же, запомнила. Он как то делился с ней мечтами, что хотел бы как можно больше поездить по свету)

— Помнишь, как ты мне из Индонезии звонил?

 (Господи, и это помнит! Лет пятнадцать назад работали там по контракту,  отмечали однажды какой то праздник. Естественно, после этого захотелось поздравить своих друзей в России, вот и стал обзванивать всех, а она оказалась в гостях у одного друга, они долго тогда разговаривали) 

— Так ты с токийского самолета? Из Японии летишь?

  (Нужно было видеть ее выражение лица.)

— Нет, что ты… Вернее, да, самолет токийский, но я сел  в Иркутске. У бамовских друзей гостил. Омуля дали. Угостил бы тебя, да в багаже. Пробовала омуля?

Беззастенчиво, но довольно правдоподобно, врал он, уводя разговор в сторону. Не мог, ну никак не мог он говорить ей правду. Ну зачем ей, провинциальной бабушке, знать, что он летит с международного симпозиума, освещая его по заданию центральной  газеты?   Хвастаться?  Зачем?

 -Нет, не пробовала. Откуда? 

— Ну, на БАМ никому дорога не была закрыта...

— Но не все туда рвались...  А помнишь какую музыку ты тогда по телефону мне крутил?
  До сих пор  не могу ее забыть.

— Это Янни.  У меня осталась кассета.  Хочешь, я  передам ее другу, возьмешь у него.

— Ты можешь послать ее сразу мне.   

 Он внимательно посмотрел на нее. 

— Ах, да!  Адрес...

 Она достала записную книжку. Что-то написала, оторвав листок,  протянула ему. Он кивнул, взял листок и положил его в карман.

— А ты чем занимаешься и занимался все этот время?  Живешь, я слышала, в Германии?

— Да, в Германии.  Вот только того, чего добился в России: и должности и загранкомандировок, в Германии, увы!, уже никак не получается, даже близко,  на российский уровень выйти.  Скрипим помаленьку, водочку попиваем и в праздники и в будни не забываем...  Пиво, винишко, тоже по случаю...  Не брезгуем.

— Водочку, значит, попиваете?  А книжки ты, вроде как, между пьянками пишешь?
 
(Смотри-ка ты!  И про «книжки» знает… Вот тебе и провинциальная бабушка!)

— Ну, водочка — она не всегда во вред.  Это только у нас с тобой из-за нее ничего не получилось.  А книжки под водочку даже еще лучше писать.

Она с какой то тоской смотрела него, глаза её подозрительно блестели. Слезы?

— Посмотрел бы ты на себя со стороны, «пьяница». Выглядишь лет на 10 моложе, одет лучше губернатора… Из кармана авторучка японская виднеется, куришь сигареты японские.  В Иркутске, значит, сел в самолет, омулечек жене-детям везешь?

(Господи, может и впрямь «раскрыться»?  Но зачем?  Зачем???)

— Ты же знаешь, как я тебя любил.  Я, конечно, с удовольствием распушил бы сейчас хвост, рассказывая тебе про Японию, какой фантастический я мачо, если бы это было хоть чуть-чуть  правдой.  Но врать тебе я не могу. Я никогда не ставил  себя выше, чем на самом деле. Никогда.  Ни тогда, ни сейчас. Во всяком случае, перед тобой.
Зачем?, — буквально выдохнул он рвавшееся наружу слово.

— А может, зря ты так  поступал?

Он растерялся. А может, действительно зря?  Он не знал что ответить...

 (Не говорить же ей, что в этом случае, она  сейчас у  того, другого, расспрашивала бы из каких заграниц и куда он летит, мысленно сравнивая того, другого — это было видно по ее глазам — с ним, окруженного детьми и внуками и терпеливо ждущего ее с незатейливыми покупками в маленьком провинциальном городке).

   Из динамиков послышалась приятная мелодия, предшествующая объявлению, а потом женский голос объявил о начале посадке на его рейс.

  Они подошли к зоне контроля и остановились в нерешительности.  Лишь на секунду. А потом бросились в объятия друг друга. И он впервые поцеловал её.

  Ему казалось, что перед ним та самая семнадцатилетняя девчонка, которая когда-то вырывалась из его объятий, не давая себя поцеловать, а сейчас трепетно и нежно обнимает и целует его.  Он задохнулся от нахлынувшего чувства.  Но это продолжалось лишь какое-то мгновение.  Исчезли сумасшедшие запахи той весны и перед ним снова стояла провинциальная бабушка, все лицо которой было в слезах. Достав платок, он бережно вытирал их, пока она не успокоилась, а потом, ещё раз поцеловав ее, поспешил на посадку.
 
  Когда он доставал на контроле паспорт, из кармана выскользнул и упал на пол сложеный листок бумаги.  Ни он, ни она не заметили его. Они смотрели друг на друга и в её глазах снова блестели слезы.