Дача (отрывок)

Определить личность убитого Евсеевичу все-таки удалось. Оказался свой – лейтенантик из небольшого городка центральной России. Личность установили, но ясности не прибавилось, Евсеевич понимал, что причин отправить лейтенанта на тот свет, скорее всего, удастся нарыть немало. Служитель закона в нашей стране всегда в группе повышенного риска. Тем более, что коррумпированность, как у нас принято говорить «на местах» уже давно зашкаливает. Значит вляпался лейтенант во что-то по самые уши. Вот и отоварили. У Евсеевича, аж, сердце заныло от тоски. Вот уж во что, во что, а влезать в криминальные разборки преступных сообществ далекого городка ему ни просто не хотелось, а не хотелось «до чертиков». Там и самого приголубят – «мама не горюй».
И останется женушка вдовой. А ее ведь так жалко душевному Евсеевичу. Не о себе печется, конечно, а о ней, голубушке. Евсеевич с удовольствием предался сладкой дурманящей тоске. Тоска – вот что нужно русскому человеку для полного счастья. От тоски, как всегда, отвлек Павлик Чусовой. Вряд ли этот недотепа вообще подозревал о существовании подобной неги. День деньской и из году в год он непреклонно радовался жизни. Не было на свете силы, способной разлучить радость и Павлика. Иногда этот факт Евсеевича просто раздражал, иногда раздражал не просто, а до бешенства. Сегодня Павлик был особенно рад видеть Евсеевича, так как, допустим, вчера, он был рад не так чтоб очень. Иногда то же чувство наличевствовало у него в легкой форме – это, когда Евсеевич был сильно не в настроении, иногда, когда Евсеевич был в настроении – перехлестывало через край. Одним словом, уж таким, Павлик, уродился. Евсеевич попробовал поделиться с Чусовым причиной своей хандры, но тот отверг причину с ходу.
— Ну и чего они нам сделают. Подумаешь, напугали. – В арсенал чувств, полученный Павликом от бога, страх не входил, как таковой. Чусовой вообще не умел бояться. По его мнению, надо влезать в бой, а там посмотрим. Если будет, конечно, чем…
Евсеевичу и это в Павлике не нравилось. За свою долгую карьеру, в которой он не разу не получил ни малейшей царапины, Евсеевич привык сначала думать, а потом уже ввязываться в бой, обеспечивая себе максимальную защиту для того, чтобы было все-таки чем посмотреть на «потом».
Одним словом, эти двое отлично дополняли друг друга.
— Может, я махну туда в командировочку – весело поинтересовался Павлик.
— Нарою чего-нибудь, если повезет. А? – Павлик опять чему-то обрадовался.
Евсеевич хмуро наблюдал за коллегой и крыл в душе тяжелым матом. По долгу службы отвергнуть предложение не мог, поэтому, скрепя сердце, согласился. Словом, Чусовой опять вовлек его в очередную авантюру. Нет, чтобы по-тихому кому-нибудь сбагрить дельце, так теперь расхлебывай.
Дома Евсеевич долго не мог успокоиться и делился с женой своими опасениями. Жена, в очередной раз, пугалась за Евсеевича и долго утешала, чем могла. Утомившись от утешений, Евсеевич сладко заснул и утром проснулся радостный и добрый. Настроение испортилось только тогда, когда он переступил порог любимого учреждения. Он, наконец, не Павлик, чтобы радовать на рабочем месте. Евсеевич сдвинул брови и ненасытно предался тоске.
Вечером Павлик отбыл в командировку…
 
 
 
 
 
 
Городок встретил Павлика, чем мог. А мог он совсем немного. В отделении милиции, куда Павлик заглянул сразу после прибытия, и где некогда работал лейтенант, долго сокрушались о коллеге. Кто-то так, для вида, кто-то без малейшей наигранности. Сразу накрыли стол, чтоб помянуть. Отказаться было не удобно, да Павлик никогда и не
отказывался. Кроме, того именно в такой обстановке он надеялся, хоть что-то выудить у сослуживцев убитого. Говорили много и обо всем. Чем дальше, тем разносторонней становились темы. В нужном русле тоже прозвучало многое. Лейтенанта не жаловали и по мере опьянения, когда контроль над словами ослабевал, начинали выговариваться на полную. Мол, выпендривался тут, строил из себя невесть что. Хамил без причин, держал между собой и коллективом дистанцию, ни с кем, почитай, не дружил и, наконец, самый тяжкий грех, пить-то пил, но не с ними. Вот тебе и весь сказ. Кому такой понравится. Павлик сразу же заинтересовался темой: с кем же все-таки пил и где. Многие чесали затылок и предполагали. Одни – что с кем-то из братков, другие, что бери повыше – с хозяевами братков, а один даже допился до того, что предположил наличие некой дружбы между лейтенантом и чинами из Москвы. Словом, ни в чем себе не отказывай. Думай что угодно.
На следующий день Павлик явился в начальственный кабинет. Хозяин кабинета был внимателен и добродушен. О лейтенанте только хорошо. Раскрываемость у того была выше всяких похвал. Иногда, правда, заносило, но в пределах допустимого. Да, впрочем, если человек совсем лишен тщеславия, из него и работник, как правило, никакой. Вот таким вышел разговор. Павлик тут же принялся измерять размер своего тщеславия и с досадой обнаружил, что оного у него маловато. Надо поработать над собой – решил он, покидая начальственный кабинет.
Друзей, в привычном понимании, у лейтенанта не обнаружилось. Тщеславный человек такой ерунды не держит – лишни хлопоты. Для дела не приспособишь, а так тратить время – жалко. Так что обходился без друзей. Вот со знакомыми выходило гораздо легче. Они были. Присутствовали на всех этажах иерархической лестницы городка. И здесь и там отмечался лейтенант добрыми и значимыми делами. Это признавали все. То, что признавали Павлика интересовало меньше того, о чем умалчивали, да не все сразу. Павлик подождет, авось чего-нибудь и выплывет невзначай.
Была у лейтенанта и любовница. Как, говориться, приличному человеку без нее никак. Любовница как любовница. Ничуть не хуже, чем у людей. Ноги от коренных зубов, сквозь худобу просвечивает небо, рост баскетболистки. Словом, модель. Правда, работала продавщицей в магазине женского белья, так ведь это же временное недоразумение. Ей здесь не место. И они, особенно она, просто терпели временные неудобства, перед решительным рывком к подлинным материальным благам. Что он ей их обеспечит, не сомневался никто.
А пока она одевалась очень броско, тупила очень круто и училась водить машину… «Калина», но это пока…
Семья у лейтенанта тоже была. Мать – довольно приятная женщина. Сраженная страшным горем, она полностью выпала из жизни и Павлик не смог переступить через чувство глубокого сопереживания. Оставил в покое. Но была и сестрица. Та еще ляля. Всхлипнув пару раз для приличия, понесла о брате такое, что у много перевидавшего Павлика глаза полезли из орбит. Я, мол, ничего плохого о нем сказать не хочу, но только если уж совсем не для чужих ушей, то что заслужил, то, извините, и получил.
Тут Павлик превратился в одно большое ухо. Крутился, мол, со всеми в городке, кто хоть что-то мог ухватить. Помогал им чем мог. Ну, надо, думать и они в долгу не оставались. Так вместо того, чтобы делиться нетрудовыми доходами с сестрой, этот самый… все куда-то тырил и тырил. Даже Янка – любовница- и та обижалась. Он ей, конечно, что-то отстегивал, но меньше, чем той хотелось. Вот такой вот… Кстати, совсем недавно попались тут одни на непыльном дельце. Сдали их в ментуру по полной, так братец расстарался. Отмазал и долго потом куда-то отъезжал. Вероятно, провернул неплохое дельце. Идут слухи, что что-то связанное с самой Москвой замутил. Вот так. А она купить себе ни одной по настоящему дорогой вещи не может. Это что? Не свинство.
Павлик смотрел на сестрицу круглыми глазами и машинально со всем соглашался. Похоже, опытный Евсеевич, как всегда оказался прав. Влезли они в такую гниль, что впору брать ноги в руки и чесать обратно. Пусть сами расхлебывают. Впрочем, они, конечно, расхлебают. Даже напрягаться не будут. Придумают что-нибудь попроще и конец. Теперь Павлик решил возвратиться к той недавней истории о которой упоминала сестрица. Кто попался и как их лейтенант отмазал. В отделении долго делали вид, что память у сотрудников отсутствует как таковая изначально. И помнить о своих же служебный делах это просто роскошь какая-то, которой они тут – считай, на самом краю земли, себе позволить не могут. Павлик поднапрягся и пообещал подсыпать неприятностей с самого верха. Верх здесь представляли себе почему-то в районе потолка и долго задумчиво его созерцали. Павлик спохватился и добавил, что верх не этот, а тот, который отсюда не видно, но с которого видно все. Особенно размер их премиальных, если они вообще их заслуживают. Коллеги сразу уяснили, чего от них хотят и обнаружили в себе массу полезных свойств и навыков. Были извлечены толстые папки и добродушно выложены перед Павликом. Павлик тихо обиделся и попросил пересказать в общем плане. Коллеги опять заволновались, и Павлик сделал вывод, что они их не читали. Хорошо, схитрил он, на сегодня все, но завтра начнем с этого же места… Взгляды, которыми его провожали, вооруженным силам можно было использовать вместо напалма.
Вечером позвонил Евсеевичу и изложил все до мельчайших деталей.
— Ладно, -проскрипел Евсеевич.
— Ты, давай, рой оттуда, а я попытаюсь чего-нибудь надыбать здесь. Может, он действительно, вышел на московских. Правда, вероятность один пшик. Но попробовать можно. – и Евсеевич положил трубку.
 
 
 
 
Утром Павлик с неизменным оптимизмом принялся рыть. Рытье заключалась в восседании на стуле в одном из кабинетов отделения. Коллеги дружно дулись на Павлика и по очереди излагали прочитанное. Оказалось, что в городке сложилась традиция нежного обхаживания заезжих иногородних. Особенно, трогательно заботой окружались москвичи и жители Петербурга. Окружали заботой вполне определенные люди, проявлявшие в ряде случаев настырность, граничащую с посягательством на личную свободу нездешних граждан. Граждане жаловались и опознавали дружелюбных аборигенов в ходе дознания. Аборигенов журили и отпускали. Пару раз даже пытались подать исковые заявления в суд, но заезжие исчезали и больше городком не интересовались. И все шло своим чередом. Те же опознавания и трогательные расставания. Чаще всего данными делами занимался лейтенант. Решал все быстро и оперативно. Обиженных граждан защищал, как мог. Настырных граждан городка – находил быстро и так же быстро вразумлял. И все-то у него ладилось. Вот только однажды дошла до городка весть из далекого Петербурга о том, что один из обхаживаемых вдруг куда-то исчез. Искать его стали не сразу. Кто ж у нас сразу ищет. А вдруг найдешь. Это же хлопот потом не оберешься. Не все же в органах – Павлики Чусовые.
Так вот, два месяца уже кануло, а ребятишки из Питера только тогда и добрались до городка. До этого, мол, им и в голову не приходила мысль сюда добираться. Это же не Выборг какой-нибудь. Чего питерцу так далеко делать. Но пришлось-таки выспросить-разузнать, уж больно родственники наседали, на работе потерпевшего, да за пять минут все и выяснили. Был, и все тут. А был по делам командировки. Ребятушки сразу, через пару недель, не позднее, дозвонились до городка – тут все и завертелось.
Нагрянули ребята, долго ходили-бродили, да с лейтенантом разговаривали. Лейтенант головой качал и страшно сокрушался оттого, что помочь ничем не мог. Да, были тут у приезжего шуры-муры с одной администраторшей из гостиницы. Приезжий на нее и на ее брата жаловался. Да сами понимаете, ерунда. Поговорили с ними в отделении, на этом все и закончилось. Питерские походи-походили и уехали. Лейтенант, правда, вскоре тоже куда-то слинял. Говорят, по делам службы. Потом об этом деле все забыли. Так что если что – ищите в Питере. Мы здесь не при чем
Павлик радостно чесал затылок. С таким багажом можно возвращаться. Евсеевич похвалит. Здесь уже можно чего-то нарыть. А Евсеевич если след возьмет – никто его с этого следа сбить не сможет. Если, конечно, Евсеевич сам с него сойти не пожелает.
 
 
 
 
 
 
Они закрыли дачный сезон и теперь тосковали в тесной московской квартире. Он что-то потихоньку мастерил на кухне, она частенько посвящала часть досуга быстро растущему щенку. Жизнь входила в привычную колею. Москва подготовилась к закланию на белом погосте зимы. Осень из тихой и солнечной перешла в фазу слякоти и темноты. Начались упорные будни. Будни без просвета, без вечерних дачных посиделок и веселых летних дождей. Иногда они просматривали дачные фотографии с тучной от влаги зеленью и яркими ухоженными цветами. Фотографии можно было потрогать, но нельзя в них войти и снова оказаться в теплом летнем раю. Дни шли за днями и они смирились с реальностью. Вечная судьба северян: терпи и полгода жди тепла. Жди как дара, как похвалы, как награды за терпение и труд. Оттого северяне необычно, до самозабвения, терпеливы. Это дар природы, примиряющей человека с суровым климатом его родины. Удивительно, но зачастую именно северные народы, казалось бы почти обделенные судьбой, любят свою суровую родину гораздо сильнее тех, кого вечный господь услаждает красотами, солнцем и всеми земными благами почто чрезмерно. Этот парадокс никогда и никому не разгадать. Но история не раз его подтверждала .
Вскоре она подхватила грипп и смогла, наконец, расслабиться в домашнем ничегонеделанье. Липкая, до озноба, температура приковала ее к мягкому комфортному дивану, и ранним темным утром ей не надо было никуда вставать. Она изнывала от наслаждения и ломоты во всем теле, осознавая, что, абсолютно, заслуженно бездельничает среди мягких подушек, тогда как суровые коллеги грызут гранит трудовых свершений и штурмуют высоты новых финансовых показателей. Сейчас ее никто не беспокоил и не требовал увеличения продаж, уже заранее, как бы имея ввиду, что сколько бы она их не увеличивала, все равно будет мало и весь смысл ее земной жизни сводится к еще большему их увеличению: до бесконечности, до самых небес, до безудержной ненасытности чьего-то бездонного кошелька. Она просто болела. Она никому ничего не была должна. И, наконец-то, была совершенно свободна от общества потребления … Потребления одних другими.