Остров Рака

ОСТРОВ РАКА

Глава 1

- Как у вас со здоровьем? – Чиновник по ту сторону стола цепко
пробежался взглядом по его лицу и рукам. – Нормально со здоровьем, -
ответил он, надеясь, что меры, принятые по сокрытию следов запоя, не
оказались безрезультатными. Ему нужна была эта работа. Он люто ненавидел
красномордого типа за столом. Он начал его ненавидеть сразу, как только
переступил порог кабинета и почувствовал этот оценивающий, этот
презрительный взгляд работодателя. Он ненавидел его льдистые голубые
глазки, тяжелые Брыли его щек, руки с широченными запястьями, золотой
«Роллекс», белую рубашку. Но надо было сдерживаться, он сдохнет без этой
работы.

- Вы пьете? – спросил чиновник. Он был готов к этому вопросу и ответил
как бы удивленно, - В меру. – Это хорошо, что в меру. Потому, что тот
остолоп, которого мы наняли до вас, утопился спьяну. – И где же он брал
спиртное? – А вот это другой вопрос. Это как раз то, из-за чего я с вами
вообще разговариваю. Хотя не нравится мне все это, - чиновник коротко
припечатал ребром ладони лежащие перед ним документы. – Преподаватель
английского языка и литературы, университет. Что делать университетскому
преподавателю на острове? Но вас рекомендовал Михаил Рафаилович как
человека ответственного, интеллигентного. – Чиновник отвел глаза куда-то
в угол и пошевелил челюстью, - Может оно и лучше, что вы интеллигентный.
Главное – вы не местный. Значит, у вас меньше шансов снюхаться с
браконьерами. А тот был местный. Оттуда и водка. Понятно? – Понятно.
«Мне все понятно, тупая ты, жирная, красномордая скотина, подпишешь ты
заявление или нет?» - Так вот, - чиновник ткнул пальцем в стол, -
Дежурный там сидит в изоляции три зимних месяца, может и больше, -
зависит от метеоусловий. Провизию, топливо завозим не на три и не на
четыре, а на шесть месяцев. Во всем остальном приходится рассчитывать
только на себя. – Там нет связи? – Транспортной, - нет. Там мель. Море
промерзает. Волна ломает лед, получается каша. Проходимость почти
нулевая. – Но браконьеры ходят? – Браконьеры ходят, а мы не пойдем, -
отрубил чиновник, - Мы судном рисковать не будем, если у вас живот
заболит. Понятно? – Понятно. – Он не выдержал и с ненавистью взглянул в
глаза чиновнику, но тут же отвел взгляд. Потом кашлянул и сдавленным
голосом спросил, - А что там вообще надо делать? – Ничего не надо
делать. Просто находиться. Этот объект принадлежал военным, теперь на
балансе у нас. Есть штатная единица дежурного. – Чиновник набычился, -
Нам не надо, чтобы всякая шушера, которая болтается в тех водах,
использовала причальные сооружения в своих целях. Когда там находится
человек, они не сунутся. Человек, а не шаромыжник, понятно? – Понятно. –
Бояться их не надо, - чиновник несколько смягчился. – Они не бандиты, а
просто бракорюги, напролом не полезут. Свет надо зажигать. Температуру
держать в главном помещении, чтобы не развалилось. Ну и по мелочам, за
хозяйством присматривать. Дежурный – лицо материально ответственное и
отвечает за каждый болт. Понятно? – Понятно. «Да подписывай же ты
бумагу, сволочь!» - Но чиновник никуда не торопился. Он откинулся на
спинку кресла, продолжая изучать его лицо. – Выдержать три или четыре
месяца на острове зимой это не такое уж простое дело. Если вы, конечно,
собираетесь выполнять свои обязанности, а не общаться с шаромыжниками. –
Я не собираюсь общаться с шаромыжниками, - сказал он. – Однако желающих
на это место хватает, - продолжал чиновник, не обращая внимания на его
слова, - Знаю я этих желающих. А вот вас не знаю. То, что вас никто не
знает, это хорошо. А то, что я вас не знаю, это плохо. – Он пожевал
губами, - Для того, чтобы уйти в добровольную отсидку на такой срок и за
такую плату, надо иметь причины. Их причины я знаю. А какие у вас
причины? – Я пишу книгу. – Книгу? – Чиновник поднял брови, - И что,
зарабатываете этим на жизнь? – Пока нет. Но надеюсь заработать. – Но из
университета вы уже уволились? – Да. Уволился. «Да что ж ты, сука,
лезешь в душу!» - Он выдавил из себя улыбку, стараясь не очень светить
подпорченными зубами, - У меня большие надежды на эту рукопись. Думаю к
весне закончить. Поэтому мне подходит эта работа - тихо, спокойно,
обязанности несложные. – И кормежка бесплатная, - ухмыльнулся чиновник.
– И кормежка бесплатная, - кивнул он, чуть не врезав кулаком по сытой
морде. Его уже начинало трясти. – Это хорошо, что есть чем заняться, -
сказал чиновник. Потом почему-то на мгновение оскалился, показав
белоснежные фарфоровые зубы, и потер белую грудь рубашки. – Значит, не
полезете в петлю, - вдруг брякнул он. Затем вывел закорючки на листе
бумаги и, не переставая потирать грудь под карманом рубашки, толкнул
лист через стол, - С этим – к заму по хозяйственной части. От него
получите указания. Все.

Выйдя из кабинета, он зашел в туалет и дрожащими руками ополоснул лицо
под краном. Из зеркала над умывальником на него глянуло бледное лицо с
полоской темных усов, подрагивающей кожей на лбу и белыми от ярости
глазами.

Он вышел из туалета и пошел по коридору, слегка покачиваясь и обтирая
руки носовым платком. Ему смертельно хотелось выпить.

А за его спиной в кабинете чиновник сорвал крышку с бутылки минеральной
воды и сунул горлышко в посиневшие губы, но вода потекла из его рта,
бутылка выпала из рук, тело его качнулось назад, вбок и обвисло головой
вниз, перевесившись через подлокотник кресла.

Глава 2

- Ого! – сказал он, когда судно, обогнув северную оконечность острова,
вошло в бухту. – Да, - усмехнулся капитан, - А вы-то думали увидеть
здесь песчаную плешь?

То, что разворачивалось прямо по носу судна, более всего напоминало
кратер потухшего вулкана с проломленной стенкой, и было уместно
где-нибудь в южной части Тихого океана, но никак не в этих водах. Здания
комплекса, включая маяк на узкой полоске пляжа внутри каменной чаши,
выглядели игрушечными. От пляжа в море выдавались два мощных волнолома
из беспорядочно набросанных глыб, окаймляя бухту, подобно клешням рака.

Здесь и была песчаная плешь, - пояснял, тем временем, капитан, - Все
это, - он повел рукой в черном обшлаге, указывая на бухту, -
Искусственного происхождения. Это не камень, это бетон. Он был когда-то
белым, теперь позеленел от старости и сырости, от скал не отличишь. Ему
ведь уже лет шестьдесят, наверное. – А зачем это вообще понадобилось? –
спросил он. Капитан пожал плечами, - Это конструкторское бюро, - он
кивнул на комплекс,- Называлось «Турбулентность». Турбулентность
изучали, надо думать. Для того и чашу соорудили. Кстати, под нами
котлован глубиной в сто метров, тоже чаша. Вообще-то, там и была яма, но
ее еще и углубили искусственно. – Ничего себе затраты, - заметил он. – В
те времена, когда это строилось, - капитан усмехнулся, - Деньгами не
мерили, мерили тоннами и кубометрами. И военные могли получить столько
тонн и кубометров, сколько хотели. Вот они и получили. Сюда возили бетон
года два, мой отец возил, я помню это. – А вам приходилось бывать на
острове? – Приходилось, - кивнул капитан, - Много раз. Но это уже потом,
когда вывозили оборудование. Когда СКТБ работало, туда никого не
пускали, секретность была. У них даже катер ходил по периметру,
торпедный катер, - капитан искоса бросил на него улыбчивый взгляд, - А
вход в бухту, - он ткнул большим пальцем за плечо, - Был перегорожен
понтонами. – Но сейчас там вообще ничего не осталось? – Абсолютно
ничего. Голый камень. Еще там полно железа. Но если кто-то захочет
вывезти это железо, ему понадобится тротил – вмуровано намертво. – А
маяк? – Этот маяк был построен в 1902 году, а закрыт в году, наверное,
42-м. Там ничего нет, коробка просто. Я вообще не понимаю, зачем им там
понадобился сторож. Ну, дежурный. Ведь сюда даже чтобы просто добраться
в зиму надо рисковать как минимум судном. Здесь же вокруг мель. Напротив
входа в бухту – яма, а дальше мель. И никто толком не знает, какие
глубины. Потому, что с противоположной стороны острова, - капитан махнул
рукой, - Проклятый Бокатер, в прошлом году там нашли яхту без экипажа.
Бокатер – это полупресный лиман, здоровенное болото. И оттуда прет в
море глина с песком, поэтому дно постоянно меняется. Этот остров, -
капитан дернул блестящим от лосьона подбородком, - По сути, является
высшей точкой подводной косы, которая начинается в Бокатере. От него до
береговой линии, если это дерьмо можно назвать береговой линией,
каких-нибудь три мили, но попробуй их преодолей. Да и кто будет
преодолевать? Там же никто не живет. Но вы увидите все эти красоты сами,
когда будете бродить по острову – делать-то больше нечего. Кстати, с
противоположной стороны он плоский и заболоченный, комарья полно, -
капитан усмехнулся, - Комаров вам бояться нечего. У вас в запасе неделя,
максимум – полторы. Потом задуют такие ветры, что вас самого снесет в
море, как мошку, если не будете осторожны. – Капитан достал из кармана
плоскую фляжку, - Хотите выпить? – Конечно, он хотел. Во фляжке оказался
такой коньяк, какого он и не нюхал уже лет сто. – Зря вы ввязались в это
дело, - сказал капитан, - Но раз уж ввязались, так постарайтесь высидеть
до весны без приключений. Знайте свой шесток и никуда не суйтесь, -
капитан принял фляжку, сделал глоток и вернул, - Там полно помещений,
запечатанных, заваренных, заложенных шлакоблоком. Вот и не
распечатывайте, даже из любопытства, - он помолчал, - Потому, что там
может оказаться какое угодно радиоактивное дерьмо. Собирались-то в
спешке. По сути, этот остров не сторожить надо, его охранять надо силами
батальона морпехов, чтобы из него не вылезла какая-нибудь дрянь. Но кому
это теперь нужно? – он ухмыльнулся, - Если у нынешних хозяев нет даже
плана подземных сооружений. – Там есть подземные сооружения? – Полно.
Под всеми этими горами бетона. Не пацаньте, не лезьте туда. Сокровищ там
нет, а какую-нибудь хворобу можно подцепить свободно. – Капитан
отказался от протянутой фляжки, - Оставьте себе. Мне их дарят на каждый
день рождения с сорока лет, - он ухмыльнулся. – Знаете, сколько уже
скопилось? Сейчас будем швартоваться, мне надо идти на мостик, удачи
вам.

Глава 3

- Ничего сложного здесь нет, - разъяснял Дмитрий, парень с окладистым
брюшком и окладистой рыжей бородой, - Полная автоматика. – Он быстро
двигался и быстро говорил, как будто боялся опоздать к отходу судна. –
Цистерна расположена уровнем выше, топливо в котел идет самотеком,
зажигание автоматическое, контроль температуры автоматический, перегрева
быть не может. Но, - он почесал бороду, - Если решишь устроить баню,
топлива может, и не хватить и тогда будешь мерзнуть до весны.

Они находились в круглой башне маяка, который оказался тем единственным
помещением, которое следовало и охранять и отапливать и жить в нем.
Башня была разделена на три этажа. Пол первого этажа был забетонирован,
два следующих перекрытия были из мощных дубовых брусьев, черных от
времени, верхняя, открытая площадка из бетона лежала на стальных балках.

Помещения второго и третьего этажей были обшиты струганной доской,
первый этаж был сплошной бетон и дикий камень. Помещения соединялись
железной лестницей, в стенах были укреплены чугунные радиаторы отопления
и имелось множество стрельчатых окон с двойными стеклорамами – наверное,
ночью башню можно было осветить, как новогоднюю елку. Оба верхних этажа
были забиты ящиками с каким-то оборудованием, а также раскладушками,
канцелярской мебелью, сейфами и старым водолазным снаряжением.

Вся машинерия совместно с кухней, складами, душевой и туалетом,
располагалась на первом этаже, только электрогенератор был вынесен за
пределы помещения и находился в специальной пристройке, но к нему был
доступ через дверь в стене. – Вот бак для воды, - пояснял Дмитрий, -
Вода подается из скважины, но управлять электронасосом ты можешь прямо
отсюда. Вот водонагреватель, вот радиостанция, вот таблица частот. –
Дмитрий так торопился, что он едва успевал бросить взгляд на указанные
предметы. А до этого они таким же галопом пробежались по этажам. А на
вопрос, не является ли Дима сменным дежурным, Дима уже успел ответить,
что упаси Бог, конечно же, нет, его просто попросили посидеть здесь
недельку. Разница между въедливо-дотошным приемом на работу в кабинете у
чиновника и этим лихорадочным, бардачным каким-то вступлением в
должность была разительной. И кроме этого Димы, который был неизвестно
кем, на острове не оказалось ни одного человека.

- Вот склад, - Дима распахнул незапертую железную дверь и побежал вдоль
стеллажей. Это было складское помещение, похожее на любое складское
помещение, любого полусдохшего предприятия, в котором годами
накапливалось всякое барахло. Здесь были ящики с разнокалиберными
болтами и гайками, разрозненный слесарный инструмент, коробки с
какими-то прокладками и втулками, рулоны драной, прорезиненной материи и
много чего другого, что можно было охарактеризовать одним словом –
дерьмо. Не удивительно, что не существовало никакого учета – что тут
можно было учитывать?

Но вот они зашли в кладовую с продуктами, и в сердце его проникла,
постепенно расширяясь, тонкая струйка блаженства. Он уже не слушал, что
там бормочет Дима – в кладовой, привалившись толстым боком к стене,
стоял едва початый пятидесятикилограммовый мешок, и было видно, как
сахар искристо блещет в его приоткрытом горле. Господи! Да разве стал бы
он тратить последние копейки на пять килограммов сахара, если бы знал,
что здесь его ждет такое сокровище? Матросы уже успели сгрузить сюда и
его зимний запас продуктов, включающий четыре килограмма драгоценного
песка. Итого – килограммов 55, учитывая, что мешок начатый. О,
блаженство! О, прозрачные, пронзительно пахнущие и переходящие в струйку
капли самогона! Хватит! Хватит! Хватит! Хватит на всю долгую, холодную
зиму. – «Если выживешь», - мрачно сказал внутренний голос.

- Тут продукты остались, - ворвался в сознание Димин тенорок, - С лета
еще. И даже, по-моему, с прошлого года. Вон сахар стоит, окаменевший, -
Дима подошел и пнул мешок ботинком. «Оставь его в покое!» - внутренне
завопил он, - «Тебе же лучше будет!» - Дима сморщил нос, - Воняет тут
что-то. Ты посмотри на этикетки, если что просрачилось, так выкинь, у
тебя и свежака хватает. Ф-ф-ф-у, душно здесь. Пошли на свежий воздух.

У двери, уже схватившись за свой подозрительно тяжеленный баул, чтобы
волочь его к причалу, Дима вдруг вспомнил, - Да! Вот ключи, - он достал
из ящика на стене связку ключей и бросил их на стол, - Это от боксов
наверху. Но ты туда не лезь. Там нет ничего, но говорят, - он прищурил и
без того узкие глаза, - Там бабай живет. Ну, счастливо.

Капитан дал прощальный гудок, и каменная чаша отозвалась эхом.

Когда судно ушло, чайки продолжали кричать и волны продолжали плескать,
но на остров обрушилась тишина.

Глава 4

Не торопясь, поскольку торопиться теперь уже было некуда, он вернулся в
башню, прошел на кухню, прихватив свою сумку, извлек из нее две литровые
фляги спирту и выставил их на стол. На это ушли все деньги, это, плюс
изначальные девять килограмм сахару для изготовления самогона были
минимальным запасом, чтобы выдержать остров. Благодарение Господу,
наниматель обеспечивал дежурного самыми дешевыми сигаретами и самым
дешевым чаем, иначе ему пришлось бы вообще отказаться от всей этой
затеи. Последние шесть месяцев он пил беспробудно. Это был уже не запой
– это было черное, глухое, беспросветное падение вниз. Одной из причин,
по которой он оказался на острове, была надежда если не завязать, то
хотя бы притормозить. Он мог выдержать долго – неделю. Но при условии,
что выпивка была под рукой. В противном случае, он мог прыгнуть в море и
попытаться добраться вплавь до ближайшего поселка или до Аляски, чтобы
продать там часы, штаны, честь, совесть, человеческое достоинство – за
стакан самогону.

Теперь, однако, ситуация изменилась. Сокровище, найденное в кладовке,
обеспечивало ему не просто сносное существование, оно обеспечивало ему
одинокую алкогольную фиесту длиною в три, а то и в четыре месяца.
Бешеные барабаны, никогда не утихавшие в его груди, на время стихли и
перешли в глухой, спокойный рокот. Он ощущал даже некую приятственную
лень, некое барственное нежелание начинать. И, усмехнувшись, протянул
руку к бутылке.

Точными, размеренными движениями он смешал в заранее вымытом и протертом
до воздушной прозрачности стакане спирт, воду и небольшое количество
капитанского коньяку. Коньяк, разумеется, не стал от этого лучше. Но
спирт стал. Постепенно охлаждаясь, жидкость приобрела янтарно-прозрачный
цвет, и даже отчетливый аромат. Семь футов тебе под килем, капитан. Он
сделал первый глоток, первое причастие на острове Рака и прикрыл глаза.

* * *

- Ха-ха-ха, - сказала жена декана факультета, очень ученая дама и
преподаватель того же факультета, - То, что на вас таращатся студентки,
еще не дает вам права считаться хорошим филологом. – Вечеринка
происходила в оранжерее биологического факультета, не без изыска
оборудованной под зимний сад, где традиционно проводились
преподавательские тусовки. – Я хороший филолог, - вразумляющее сказал
он, - И не становлюсь хуже от того, что на меня таращатся студентки. –
Как вы можете быть хорошим филологом, - изумилась дама, - Если вы ни
разу не были за границей? Вы же не имели практики, вы никогда полноценно
не общ0ались с носителями языка! – В ее придыханиях, в оборотах ее речи,
в аффектированных интонациях и даже в том, как колыхалась ее роскошная
грудь, чувствовался высокий оксфордский стиль. – Я…, - сказал он, едва
сдерживаясь и стараясь не прыснуть в свой стакан, - Много раз… имел...
полноценную… оральную… практику… с носителями… языка… - Дама
побагровела, ее накрашенный рот раскрылся и язык в нем затрепетал, как
жало, - Да вы… - Но он уже отвернулся, и, хохоча, начал протискиваться
через толпу к импровизированному бару.

- Саша, ты нарываешься, - сказала Марта, возникая возле его плеча, в то
время как он принимал из рук официанта мартини, очень скромный мартини,
- Не пей больше. – Да что я ей такого сказал? Я просто ответил на ее
вопрос на ее языке. – В это время он заметил, что дама во главе свиты
прокладывает путь через толпу. Откуда-то из-за пальмы вынырнули очки
декана и начали двигаться в том же направлении – к нему.

- Что вы из себя строите? – выкрикнула деканша, останавливаясь от него
на таком расстоянии, что он мог слышать запах помады с ее губ, - Все,
все про вас знают, вы – никчемный алкоголик! – Образовалось некое
замешательство, некое сложное движение по всему залу, в результате
которого вокруг них возник амфитеатр лиц. – Курва, - сказал он в полной
тишине и выплеснул мартини прямо на ее роскошную, бурно вздымающуюся
грудь.

Он открыл глаза и усмехнулся. Что ему тогда помешало выплеснуть мартини
вместе с оливкой ей в лицо? Природная интеллигентность, что ли? Смешно.

Его выгнали не сразу, многие были на его стороне. Его выгнали только
через два месяца, но к тому времени уже было за что. Однако, ему
удалось, формально, уйти по собственному желанию. Декан боялся его.
Декан боялся его по многим причинам, из которых не последняя была та,
что его жена, теннисистка и поборница здорового образа жизни, через три
дня после злосчастной вечеринки, оказалась в реанимации с тяжелейшим
сердечным приступом – в сорок лет.

Глава 5

Следующее утро, первое утро на острове, он встретил с проблесками
оптимизма и начал чаем. Не было настоящей, грызущей нужды в опохмелке.
Накануне ему удалось не насосаться вусмерть. Он размеренно принял грамм
триста, что в сочетании с капельными вливаниями в течение дня обеспечило
его нормальным сном без кошмаров.

Да, конечно, прошедшие месяцы не прошли даром. Руки дрожали, была
сухость во рту и ощущалась некоторая общая муторность. Но все это было
ерунда по сравнению с настоящим зверским бодуном. Он не обманывал себя
и, вне всякого сомнения, знал, что во второй половине дня станет хуже, а
к вечеру придется накатить. Он решил держаться, сколько сможет и первый
накат осуществить не ранее трех часов пополудни, как настоящий
английский джентльмен, а в оставшееся время попробовать поискать
каких-нибудь пахучих или углеводосодержащих растений, первых – для
готового продукта, вторых – для браги. Как и всякий алкоголик, он мерз,
боялся высоты и не чувствовал настоящей уверенности в себе, которая
требовалась для толкового осмотре острова, поэтому решил ограничиться на
сегодня простой прогулкой.

Чаша острова была ориентирована на восток, и восходящее солнце ослепило
его, когда он вышел из башни. Стояла поздняя осень, дул пронизывающий
ветер, но день оказался солнечным и ясным, остро пахло солью и
водорослями.

Прежде всего, он отошел к кромке воды и оттуда окинул взглядом странное
место, в котором оказался.

В основании чаши лежала подковообразная терраса, высотой метров в семь,
по верху которой, исчезая где-то за склонами бетонной горы, шла дорога.
Сама чаша состояла из черно-зеленых бетонных глыб, не наваленных
беспорядочно, как на волноломах, но и не уложенных так, как укладывают
стенку. Блоки были уложены под разными, неравномерно повторяющимися
углами, как если бы ими играл огромный ребенок. Сооружение имело
некоторый уклон назад и метров тридцать в высоту в высшей своей точке.
Совершенно непонятно было, каким образом вся затея была осуществлена
технически, если только тут не использовался рабский труд, как при
строительстве пирамид. Края чаши понижались по мере приближения к воде,
переходя в волноломы, охватывающие бухту, как клешни рака. Внутри этого
творения сумасшедшего кубиста находилась башня маяка, сложенная из
дикого камня и несколько вполне прозаических бетонных коробок бывшего
научного комплекса. Прямо над ними, на уровне террасы, в стене было трое
мощных железных ворот, выкрашенных серой флотской краской – видимо, те
самые боксы, которые поминал Дима.

Он пошел вдоль линии прибоя, приглядываясь ко всякой всячине,
выброшенной морем, пока не уперся в волнолом. Кряхтя, он забрался
наверх. Отсюда стало видно, что дорога спускается с террасы в виде
пандуса и, отворачивая от моря, уходит в глубь острова. Не очень-то ему
хотелось, но надо было подвигаться, надо было подышать свежим воздухом,
надо было протянуть как-то до трех часов и уйти подальше от фляг со
спиртом, поэтому, он сполз с волнолома, вышел на дорогу и побрел, куда
глаза глядят, огибая бок горы, ощетинившийся бетонными глыбами.

Он шел не менее получаса, постоянно имея по левую руку унылый солончак,
тянувшийся вплоть до моря, которое было везде, пока не оказался в тылу
циклопической чаши.

Господи ты, Боже мой! Он стоял в сюрреалистической тишине, нарушаемой
только звоном какой-то одуревшей цикады, запрокинув к небу голову и
отвесив челюсть. Отсюда эта штука выглядела, как настоящая пирамида, как
спина чудовищного крокодила, как черт знает что. Здесь не было террасы,
отчего сооружение выглядело еще выше, но кладка была такой же, только с
большим уклоном. Сколько же тысяч кубометров бетона сюда уложили? Да
здесь же была половина Ассуанской плотины, ее наверняка было видно из
космоса. И если здесь находился военный объект, то какого дьявола они
так светились? На вершине сооружения была триангуляционная вышка, что
значило, что на территории острова были еще какие-то постройки, которые
как-то привязывали к местности. Но он больше ничего не видел. Не занятая
пирамидой часть острова представляла собой, как и говорил капитан,
большой заросшее камышом болото. Дальше начиналось море, и вода в том
направлении была светлее, чем окружающая, видимо, там было мелко. Вдали
просматривалась береговая линия, которая, несмотря на ясный, солнечный
день, казалась смутной и затянутой испарениями. Наверное, то и был
проклятый Бокатер.

Он побродил вдоль кромки болота, нашел и сорвал там несколько стеблей
тысячелистника. Он знал, что корни камышей можно использовать в качестве
крахмалистого субстрата для сусла, но сейчас был не в том состоянии,
чтобы ковыряться в грязи. Барабаны начинали стучать, но был всего лишь
полдень. Не рискуя и не имея желания огибать пирамиду с противоположной
стороны, он закурил вонючую «памирину», которой снабдила его контора и,
стараясь не ускорять шаг, побрел назад той же дорогой.

Он свернул с дороги в том месте, где она ближе всего подходила к морю, и
направился, было, к воде, чтобы ополоснуть лицо и руки, но, увидев, что
море мотает волной мертвого детеныша дельфина, плюнул и полез на
волнолом.

Как ни тянул он резину, но было всего лишь тринадцать тридцать, а
барабаны стучали все сильнее и сильнее. Его уже не интересовало ничего –
ни циклопические постройки, ни таинственные боксы, его интересовала
только выпивка. И, швырнув в песок окурок, он почти побежал к башне.

На кухне, облизывая пересохшие губы, он дрожащими руками смешал в
стакане водку и выпил залпом. По жилам растекся огонь.

Глава 6

Он сидел на кухне, спокойный, умиротворенный и, подняв ноги на стол,
пускал в потолок струйки пахучего дыма.

Алкоголь, который довел его до нынешнего состояния, имел свойство на
время собирать его в единое целое из медузы, выброшенной на берег и
дрожащей на ветру, снова превращать в человека.

Он сидел и вспоминал, для воспоминаний было много времени, может быть,
даже слишком много.

Его жизнь сломалась вовсе не шесть месяцев назад, когда он вылетел из
университета. В течение пяти лет до того она постоянно давала
многочисленные трещины по всему полю и потеря работы оказалась просто
последним толчком, обрушившим разрозненные куски вниз.

Жена ушла от него не из-за его пьянства. Просто однажды на даче у
приятеля, где они что-то там праздновали, он не вовремя проснулся ночью
и застал ее в сарайчике, среди всякого хозяйственного инвентаря, вместе
с хозяином – со спущенными штанами.

Тогда его посетил первый из его приступов безумия. Он слабо помнил в
деталях, что произошло. Он помнил только крики, мечущиеся фигуры и звон
битого стекла. Его потом месяцами преследовал вид голой, окровавленной
груди жены, мотающейся в пятнах электрического света, вспыхнувшего в
окнах дачи.

Жена исчезла вместе с трехлетним сыном и больше уже не появились
никогда. Он был плохим отцом, и воспоминания о ребенке не мучили его по
ночам. Но ярость мучила.

Приятель долго лежал в больнице со сломанным носом, челюстью, ключицей,
рукой и тяжелым сотрясением мозга. Однако, заинтересованных в том, чтобы
вынести из дачи сор не нашлось и последствий не возникло.

Он стал пить намного больше и стал бывать буен во хмелю. Но, применяющий
насилие, имеет все шансы испытать его на своей шкуре, а он не был
настоящим бойцом. Поэтому такие вещи, как выбитый зуб или рассеченная
бровь стали обычным явлением в его жизни. А ведь он привык считать себя
добродушным, интеллигентным человеком и, рассматривая себя в зеркале по
утрам, со страхом думал, - «Да что же со мной произошло?»

Он начал жестко контролировать себя, ограничил выпивку, следил за
языком, не распускал руки. Но приступы ярости отнюдь не стали реже. Они
даже приобрели особую, лютую интенсивность. В этот период в его жизни
произошла цепочка странных, необъяснимых событий.

Однажды его мать, которая поддерживала отношения с женой, привела к нему
его сына. Он расстарался, как мог. Он накупил сладостей, он тормошил
малыша, играл с ним, смеялся. Но малыш смотрел букой и в какой-то
момент, оттолкнув его, крикнул – «Отстань, ты плохой!» - Он сел на ковер
и крепко зажмурил глаза. Злость ослепила его – дрянь, выродок,
материнские гены. Разумеется, он сдержался. Разумеется, он снова
заулыбался, и все закончилось более или менее хорошо. Но на следующий
день малыш заболел тяжелой пневмонией, едва не умер. Он насмерть
перепугался, он бегал по докторам, доставал лекарства, испытывая при
этом лютую ненависть к жене, с которой ни разу не пересекся в больнице –
за малышом ухаживала бабушка. Через месяц его жена оказалась в
психоневрологическом диспансере с алкогольным психозом, хотя раньше
никогда пристрастием к выписке не отличалась, еще через месяц ее
прооперировали по поводу рака матки.

Его коллега, один из тех, кто был на даче в ту злополучную ночь,
позволил себе неуместное воспоминание в курилке, и на следующий день
умер во сне от остановки сердца. Это был цветущий молодой человек,
тридцати пяти лет, рыболов и серфингист, кандидат наук с большими
планами на будущее. Все это было еще до университета, он работал тогда в
заведении, называемом Академия Гуманитарных Наук, которое являлось, по
сути дела, просто очень дорогой частной школой для оболтусов и богатых
девок на выданье. Как-то раз на лекции один из оболтусов, здоровенный
прыщавый кретин в клубном пиджаке, окинув презрительным взглядом его
потертые джинсы, склонился к сидевшей рядом толстой дуре и, не сводя с
него глаз, зашептал что-то в ее украшенное бриллиантовой серьгой ухо.
Через мгновение глаза оболтуса выпучились, лицо побагровело, он рванул
рубашку на груди и, ломая элегантный стол, рухнул на пол. Его увезла
«неотложка» и в школу он больше не вернулся, «разрыв аорты», - сказали
врачи.

Вокруг были люди молодые, честолюбивые и высокообразованные, из числа
тех, кому чужды всякие суеверия. Но они стали отводить глаза при встрече
с ним, демонстрировали преувеличенную вежливость и тщательно
контролировали свою речь. Студенты хмуро перешептывались, студентки
бурно дышали и играли коленками, глядя куда-то в область его солнечного
сплетения. Затем директор заведения, зайдя как-то в преподавательскую,
покрутил носом и сделал ему замечание – за перегар, после чего вернулся
в свой отделанный дубом кабинет и через пятнадцать минут умер – от
инфаркта.

Он был хорошим филологом и блестящим преподавателем, однако,
существовала целая куча поводов избавиться от него – он пил и
прогуливал. Но никто из тех, кто имел право это сделать, сделать это не
решался. В конце концов, он ушел сам, там стало просто невыносимо.

Он начал бояться сам себя, ему казалось, что он может убить себя
случайной мыслью. Уйдя из школы, он сильно запил, ему хотелось утопить в
алкоголе ту страшную машину в своем мозгу, которая убивает людей. Но
приступы лютства не проходили. Они стали чередоваться с приступами
слезливости, и он все с большим ужасом понимал, что люди ему
безразличны, кроме тех случаев, когда он их ненавидит. Он попытался
убить таракана – не получилось. Он попытался убить соседа, такого же
алкоголика, как и он сам, который изводит его своими дикими разборами с
женой за стенкой – не получилось, он не испытывал к нему настоящей
ненависти. Он не мог контролировать процесс. Машинка срабатывала только
от вспышки ярости, а вспышки ярости он контролировать не мог.

Но надо было как-то жить дальше, и он в очередной раз попытался взять
себя в руки. Он поехал к морю, тогда у него еще были на это деньги, он
попил минеральной воды, он побегал трусцой, он завел ни к чему не
обязывающий пляжный роман, и постепенно как-то все образовалось.

Затем он нашел работу в университете. Он стал в меру пьющим и
маниакально доброжелательным человеком. Студенты обожали его – он
никогда не ставил «неудов» и всегда был готов поделиться своим временем
с кем угодно. Он начал встречаться с коллегой Мартой, преподавателем
того же факультета. Он много улыбался, много шутил, неплохо ладил с
преподавательским коллективом и, хотя ему случалось иногда являться на
лекции «подшофе», это никогда не имело неприятных последствий.

Но на свете не так много филологов-германистов, как может показаться на
первый взгляд. В особенности – университетского уровня. Слухи доползли.
Однажды, после заседания кафедры присутствовавший декан, который не
отличался особым умом, сказал, ухмыляясь и поигрывая никогда не
воскуряемой трубкой, - А вы знаете, у нас тут есть Монстр-Красный Глаз.
Ну-ка, ну-ка, Александр Васильевич, расскажите, сколько человек вы уже
убили взглядом? – В тот раз все обошлось. Он быстро принял фенобарбитал,
который носил, замаскированным в маленьких конфетках и первым громко
рассмеялся. А декан всего лишь сказал, - Ф-ф-у-у, что-то душно у
вас здесь. – И, слегка качнувшись, пошел открывать форточку.

Но камень был брошен. Ничего особенного не происходило, но у него
несколько раз спрашивали, почему он ушел из Академии, в которой зарплата
была раза в полтора выше, чем в университете, потом кто-то вспомнил, что
у него была жена, а этот кто-то учился с его женой и пожелал узнать, как
у нее дела, потом завкафедрой, случайно встретив его вечером на улице,
мягко попенял ему, что, мол, не надо бы так много пить, поскольку
завтра, дорогой вы мой, на работу, потом вышла безобразная ссора с
Мартой и, в общем, ничего не происходя, происходило как раз то, что и
выплеснулось бокалом мартини на роскошную грудь деканши.

Глава 7

Утро № 2 уже не было столь оптимистичным, как Утро № 1. Бутылка № 1
валялась под столом. Первое, о чем он подумал, снимая затекшие ноги со
стола, - «Надо ставить брагу».

Он держался еще на вчерашних дрожжах и знал, что продержится еще часа
полтора, а потому, из экономии, ограничился водой из-под крана. После
чего занялся необходимыми приготовлениями.

В летнее время на острове, видимо, тусовалось немало людей, поскольку
оборудование кухни было рассчитано на приготовление пищи как минимум
человек для двадцати. Он отыскал сорокалитровую кастрюлю и поставил
кипятить воду на газовую плиту. Брага любит тепло, поэтому он решил
начать отопительный сезон прямо сейчас и включил котел, чтобы прогреть
помещение заранее. Потом проверил генератор и водонагреватель –
электричество понадобится, чтобы пестовать сусло в горячей воде при
постоянной температуре в 55 градусов. При таких условиях и при
избыточном количестве дрожжей можно было рассчитывать на получение
готового к возгонке продукта уже через сутки. Процесс отказа явно пошел
вразнос, о том, чтобы растянуть оставшийся литр спирту недели на две, не
могло быть и речи, он не был уверен, что сможет растянуть его даже на
три дня.

Он не выдержал и с опережение графика принял первую терапевтическую дозу
– сто двадцать грамм. Руки сразу перестали дрожать, сердце успокоилось,
движения обрели четкость и размеренность. У него даже прорезался
эфемерный алкогольный аппетит, и он быстро зажевал его хлебом с килькой
в томате, зная, что потом не удастся протолкнуть в себя ни куска. Затем
он пошел в кладовку, чтобы поискать какой-нибудь крупы и наткнулся там
на множество пакетов с горохом. Это была хорошая новость. Горох – лучший
катализатор брожения и субстрат, на котором растет естественный
дрожжевой грибок, намного более ценный, нежели синтетические дрожжи,
привезенные им с собой. В отличие от кулинарных дрожжей, которые, сожрав
весь сахар, сдыхают, естественный грибок живет долго и может быть
использован многократно.

Когда тридцать литров воды в сорокалитровой кастрюле закипели, он всыпал
в кипяток десять килограммов сахару и два килограмма гороха. Ему не
требовалось ни весов, ни мерок – залитый глаз и твердая алкогольная рука
знали свое дело. Затем, кряхтя и задыхаясь, он отволок кастрюлю на
свежий воздух – для охлаждения, после чего присел на пороге, вытирая со
лба холодный пот. – «Да», - подумал он, - «Здорово же ты себя укатал,
господин профессор». Но дело можно было поправить, и он поправил –
очередной терапевтической дозой, с легким ароматом тысячелистника,
заложенного в бутылку еще накануне. Теперь следовало позаботиться о
запарке, и он развел в теплой воде триста грамм дрожжей, подумал и
добавил еще сто, чтобы наверняка. Затем извлек из сумки свою перегонную
трубку из нержавеющей стали – просто чтобы полюбоваться, как
профессиональный киллер любуется своим оружием. Собственно, это и было
оружие – для самоубийц. – «Человека довели до крайности», - вспомнилась
ему фраза из какого-то американского романа, - «Так, что ему оказалось
негде даже поставить свой самогонный аппарат». – Теперь у меня есть, где
поставить свой самогонный аппарат, - громко сказал он в пустоту и
расхохотался, укладывая трубку на стол. Самочувствие и настроение
улучшилось, вплоть до того, что он решил прогуляться, пока остывает
кипяток, и некоторое время поковылял вдоль береговой линии – согбенная
фигурка в зеленой армейской куртке, перед необъятностью моря и
необъятностью неба.

Когда вода охладилась, он вновь, пыхтя, втащил кастрюлю в помещение,
запарил сусло и пошел в склад – ему требовалась большая емкость в
качестве теплообменника. Для кастрюли с брагой. Здесь его ждал маленький
сюрприз – когда он, поднатужившись, перевернул набок здоровенный ящик из
сварного железа, то вместе со всяким барахлом из него вывалился
двуствольный обрез дробовика и несколько патронов в грязном
полиэтиленовой пакете, перетянутом медной проволокой. Он отнес находку
на кухню, которая, похоже, уже стала его постоянной резиденцией, и
спрятал в одном из шкафов – чтоб был под рукой, на всякий на авось.
Затем перетащил ящик в душевую, пустил в него тонкой струйкой воду из
водонагревателя и угнездил в нем кастрюлю с суслом. Края кастрюли
оказались на несколько сантиметров выше краев ящика. Теперь игривая
брага будет нежиться в проточной горячей воде при постоянной
температуре. Он вернулся в кухню, взял огрызок красного карандаша и
написал прямо на столе большими буквами: «Перед тем, как вырубиться,
подкачай воды в бак!» Все. Урок на сегодня был выполнен. И он с
облегчение смешал себе очередную дозу – на этот раз уже не
терапевтическую.

Он сидел в драном пластиковом кресле, подняв ноги на стол, и мирно
курил, пуская в потолок струйки сизого дыма. Наступило лучшее время,
время между уже удовлетворенным похмельем и еще не наступившим тяжелым
опьянением. Но тело его ощутимо побаливало от давно уже непривычных
физических нагрузок и, может быть, поэтому мысли к нему пришли совсем не
мирные, он вспомнил случай из той части своего недавнего прошлого,
которая находилась между увольнением из университета и островом.

Он пил, не просыхая. И вот, случилось ему однажды выползти из
подвального кабачка, спотыкаясь и едва волоча ноги. Рядом с кабачком
находилась широкая витрина магазина электронных товаров. Зачем-то он
сунул свой пьяный нос к витрине, а затем и оперся об нее обеими руками.
Витрина была оборудована сенсорными датчиками сигнализации, и через
несколько минут, когда он еще качался там, как пугало, на фоне
телевизоров и магнитофонов и видеокамер, за его спиной взвизгнули
тормоза. Из вполне гражданской на вид машины выскочили четверо парней в
черной униформе и почему-то в масках, полностью закрывающих голову.

Ничего не соображая, он оказал яростное сопротивление, настолько,
насколько мог в своем состоянии. Его сбили с ног и тщательно, со всем
молодым трудолюбием, отходили дубинками и ногами.

Он не пришел в себя даже тогда, когда «Жигуленок», наискось пролетев
перекресток, выскочил на тротуар и врезался в фонарный столб на скорости
километров в сто двадцать – ребята вовсю веселились в пустынном, ночном
городе и водитель не считал нужным ослаблять ногу на утопленной педали
газа.

Он очнулся в смятом в гармошку салоне автомобиля, когда грохот и визг
раздираемого железа уже стихли, только быстро-быстро капало что-то на
асфальт. Воняло бензином, потом, кровью и испражнениями. От водителя,
почти раздавленного проломившим «торпеду» двигателем, мало что осталось.
Боец, сидевший рядом, пролетел через лобовое стекло и, чудом миновав
покосившийся столб, изломанной куклой валялся метрах в семи от машины.
Один из сидевших на заднем сиденье не миновал – его размазало о столб.
Четвертый лежал поверх водителя, упираясь сломанной шеей в оставшуюся от
соседа кучу костей, упакованных в черную униформу и зажатых между
столбом и смятой кабиной.

Он выжил и не получил ни единой царапины, потому, что бойцы,
разместившиеся на заднем сиденье, уложили его на пол, поставив сверху
ноги – потом он обнаружил на своей светлой рубашке и брюках следы от их
ботинок.

Он выбрался через рассыпавшееся заднее стекло и, пошатываясь, пошел
прочь. В голове было пусто, но сердце знало, вне всякого сомнения –
машинка сработала снова, едва не угробив и его самого в этот раз.

Глава 8

Утро пришло в фейерверках похмельного синдрома. В глазах у него
замельтешили цветные пятна, когда, убрав ноги со стола, он выровнялся в
своем кресле, в ушах гудел прилив, а во рту было сухо, как в пустыне
Гоби. «She comes in colors», - пропел он надтреснутым голосом и
закашлялся – тысячи и тысячи выкуренных сигарет и каждая из них – гвоздь
в крышку твоего гроба.

Но пить было нельзя, он знал, что первая же рюмка отправит его в небытие
до полудня, как минимум. А так было нельзя, он был, все-таки – гард,
охранник и где-то, как-то – секъюрити. Поэтому он сполз с кресла и
побрел к морю на моцион, на утреннюю, так сказать, пробежку.

Восходящее солнце наполняло чашу острова ослепительным сиянием. –
«Восхитительно», - подумал он, - «Но каково же здесь, когда солнце
перевалит за гору?» - И сам себе ответил, - «Как в жопе».

Глядя в воду, он пошел по бетонному причалу, который вдавался в бухту
метров на сто. Дно резко понижалось, но вода была настолько прозрачной,
что, как бы и не существовала вовсе, каждый камень, каждая раковина были
отчетливо видны, а над ними висели стаи огромных медуз, пронизанных
голубыми нитями. – «Красиво», - подумал он, - «Хорошо бы здесь
утопиться. Но холодно».

Дойдя до конца причала, он постоял, глядя в море и с наслаждением дыша.
Он был готов к худшему, но, на удивление, свежий морской ветер быстро
выдувал хмель, почти не оставляя похмелья. Через некоторое время он
решил, что уже в состоянии пойти и посмотреть на комплекс.

Комплекс состоял из четырех приблизительно одинаковых бетонных коробок.
Вблизи оказалось, что в оконных проемах нет рам, а в дверных – дверей. –
«Вот жлобы», - удивился он, - «Неужели все выдернули и вывезли?»

Внутри коробки были абсолютно пусты. Не было не только обычного мусора,
который оставляет после себя любая съезжающая контора – не было полов,
не было электропроводки, вообще ничего. Здания выглядели так, как будто
были новостройками, которыми, судя по бетону стен, никак не могли
являться. – «Так где же они работали?» - подумал он, и взгляд его
обратился к воротам на террасе.

Он взял ключи и открыл все трое ворот, одни за другими. Внутри были
пустые помещения, напоминающие гаражные боксы, разве что несколько
побольше, но все равно слишком мелкие для таких ворот. Однако если там и
таилось что-то, за бетонными блоками глухих стен, то пробиться туда было
невозможно, да и незачем.

Он запер боксы и пошел «домой» - навестить брагу и осуществить
профилактический накат, не очень-то он доверял всем этим временным
ремиссиям.

Брага играла мощно, крещендо, как «Девятая симфония» и уже горчила
слегка, что свидетельствовало о приемлемой спиртовой зрелости, но он
имел возможность повременить с возгоном до окончания брожения, поскольку
располагал еще полулитром спирта.

Прогулка привела его в доброе расположение духа и он, умея ценить такие
редкие моменты посреди моря алкогольной депрессии, улыбался и шутил сам
с собой, приготовляя себе коктейль. Он решил назвать его
«Мартини-Молотофф», маслины не было, но он нашел в пакете с сухофруктами
сморщенную сливу и бросил ее в стакан.

«Возможно, все еще образуется» - думал он, сидя в своем драном кресле,
вынесенном на свежий воздух, глядя на бликующее под солнцем море,
потягивая из стакана и закусывая бутербродом с колбасным фаршем, -
«Возможно, мне удастся не сдохнуть здесь, не утопиться, не прострелить
себе башку из двух стволов сразу».

Он решил в этот вечер, наконец-то, поставить раскладушку, наконец-то,
застелить ее постелью, наконец-то, в первый раз за три дня раздеться и
побриться следующим утром, может быть.

Но проснулся он посреди ночи от холода, лежа на песке, рядом с
перевернутым креслом. С неба на него таращился полузакатившийся за
облако глаз луны, море воняло, как дохлая рыба с выпирающими ребрами
волн, тело затекло.

Постанывая, он добрался до башни, не разбавляя, выпил последние сто
грамм и где-то упал.

Наступил полный обвал.

Глава 9

Утро четвертого, смертельного дня началось в лихорадочных приготовлений
к возгонке. Руки его действовали лихорадочно и тряслись, но голова была
совершенно пуста, он был еще в доску пьян.

Через час аппарат выдал первые полстакана, и он протолкнул их в себя с
помощью воды, чтобы не пошло назад. Затем подставил трехлитровую банку и
обвис в кресле. В голове ворочались тяжелые и горячие, как раскаленные
гири, мысли. – «Сначала я выгоню все и выпью все. Потом я возьму обрез и
сяду в лодку. Где я возьму лодку? Ничего, где-нибудь возьму. Доплыву до
ямы, перегнусь через борт и прострелю себе башку. С глубины в сто метров
тело не всплывает. Я стану призраком. Призраком острова Рака. Призраком…
призраком… Но не сегодня, нет, не сегодня, через неделю, может быть,
через две».

Но уже той же ночью он сидел на конце причала и громко выл,
раскачиваясь, над поднятыми к горлу стволами обреза. Отвыв и истекши
пьяными слезами, он воткнул стволы себе в рот и судорожно вздохнул.

- Не стоит, молодой человек, - сказа кто-то за его спиной, - Глупости
это все.

«Глюк», - вздрогнув, подумал он, но стволы вынул и обернулся. Это не
могло быть ничем иным, кроме глюка. Перед ним, доброжелательно
усмехаясь, стоял маленький старичок в полосатой пижаме и домашних туфлях
на босу ногу. С подбородка старичка примерно до пояса свисала седая
борода, закрученная жгутом, но щеки были гладко выбриты. И щеки и
обширная лысина в свете луны казались почти такими же белыми, как и
остатки волос, падающие ему за спину, на носу его косо сидели очки в
золотой оправе. – Четвертый день за вами наблюдаю, - продолжал старичок,
- И никак не пойму, чего вы беситесь. Интеллигентный, вроде бы, человек,
а напились, как свинья. Выть затеяли, спать не даете. – Извините, -
пробормотал он. – Да ладно, - старичок махнул ладошкой, - Бросьте вашу
железяку в море и пойдемте, я вам остров покажу, раз уж такое дело. – Я
уже видел… остров, - все еще прерывистым от рыданий голосом заметил он.
– Ничего вы не видели. Что вы могли видеть, когда вы каждый день пьяны?
Вставайте и обопритесь об меня. Идти-то сможете? – Смогу, - смущенно
пробормотал он. – Ну, тогда пойдемте, лечиться будем.

Через полчаса они сидели в скромном, но вполне прилично обставленном
кабинете, все четыре стены которого занимали книжные полки. Если бы он
не пришел сюда своими ногами и не видел своими глазами, как от
прикосновения сухонькой стариковской ладошки раздвигаются монолитные
стены, он бы никогда не поверил, что этот профессорский кабинет
находится в недрах горы. Но перед этим они были в маленькой,
стерильно-чистой лаборатории, где профессор предложил ему снять куртку и
набрал в шприц бесцветной жидкости из маркированной латиницей ампулы. –
Эфедрин, - пояснил он, - Через минуту будете трезвы и здоровы.

Теперь они сидели в креслах, в уютном свете лампы с зеленым абажуром и
пили чай. – Больше никогда, - говорил профессор, - Никогда, никогда,
никогда не прикасайтесь к алкоголю. Есть люди, которым можно, а есть –
которым нельзя. Вы относитесь к тем, которым нельзя. – Как вы можете это
знать? – Это часть моей работы – определять психофизиологический тип
человека, я занимался этим всю жизнь. Вы знаете, отчего вымерли коренные
американцы? – Оттого, что их выбили европейцы, - усмехнулся он. – Нет, -
отрезал профессор, - Коренные американцы вымерли от алкоголя. Империи и
цивилизации, целые народы были вытравлены с лица земли водкой. Метисы,
да кучка дикарей, забившихся в джунгли – вот и все, что от них осталось.
– Почему же европейцы не вытравились? – Другой химизм организма.
Коренные американцы относились к иной и более древней расе. То, что для
европейца – пьянство, длиною в жизнь, то для ацтека или инка –
токсикомания, вгонявшая в гроб в течение нескольких месяцев. Кстати, по
этой же причине Мохаммед запретил арабам употреблять алкоголь – семиты
плохо его переносят, быстро спиваются. Так же, как и тюрки. Если бы они
пили, то не было бы ни сказочного Багдада, ни Дамаска, ни иберийских
университетов, ни Блистательной Порты – они до сих пор крутили бы хвосты
верблюдам. Разные человеческие породы – разный метаболизм. Запад, то
есть Америка тысячелетиями употреблял кокаин и мескалин, равно, как и
Восток, то есть Азия – опиум и ничего с ними там не случилось. Но
европейцев эти же наркотики косят, как траву. Почему? Органическая химия
– различная химия различных организмов. – Что позволено Юпитеру, то не
позволено быку? – полувопросительно заметил он. – Именно. Есть химикаты,
убивающие мышей, но совершенно безвредные для кошек, хотя и те и другие
– млекопитающие. Вирус СПИДа передается европейцу только через кровь
или половым путем. Но в Африке есть страны, где инфицировано до 70%
населения, черт знает, каким путем. Нельзя же всерьез полагать, что они
там все подвержены свальному греху или людоедствуют целыми
государствами? Человечество и сейчас намного более неоднородно, чем
полагают демократствующие политики, но были времена, когда оно вообще
состояло из разных видов, хотя и относившихся к одному семейству. – И
что это были за времена? – А вот об этом и о многом другом, в частности
о том, почему вам нельзя пить, мы поговорим позднее. Осталось около
получаса до того, как закончится действие эфедрина. Рекомендую вам
использовать это время, чтобы принять душ и сменить одежду, я дам вам
пижаму. Затем вы получите этаминал и спокойно проспите восемь часов. А
после этого мы возобновим наше собеседование, если захотите.

Глава 10

- Вы можете совершенно не опасаться, что ваше начальство нагрянет сюда с
инспекцией, - говорил следующим утром профессор за чашкой чая, - В
бытность мою на острове за те двенадцать лет, что он находится во
владении каких-то непонятных контор, такого ни разу не случалось. Это
вам не советские времена мрачного тоталитаризма, когда человеку просто
не дали бы загнуться просто так. Это вам времена ласкового либерализма –
уплачено и выживайте, как знаете, никто не вспомнит о вас до весны
следующего года. – Но что они здесь делают летом? – Да ничего не делают.
Люди, которые здесь крутятся, называют себя учеными, но они так же
похожи на ученых, как я – на Мэрилин Монро. Считается, что они проводят
какие-то исследования в области гидрологии. Но по моим наблюдениям они
просто весело проводят время – купаются, загорают, катаются на досках.
Ну и флиртуют, конечно. – И за все эти годы вас ни разу не обнаружили? –
С достоверностью – ни разу. Хотя среди них кочует байка о каком-то
приведении, но они сами в нее не верят, просто пугают своих подружек.
Откуда им знать? Я – истинный хозяин и коренной обитатель острова, я
здесь был уже тогда, когда здесь еще ничего не было, а они – перелетные
птицы, временные насельники. Откуда им знать, что из себя представляет
это сооружение? – Вы изучали здесь турбулентность? – Какую к черту
турбулентность? «Турбулентность» - это кодовое название, маскировка. Мы
изучали здесь психофизиологические возможности человека. – И для чего
понадобилась эта сумасшедшая чаша? – Чаша? – профессор усмехнулся, -
Чаша появилась совершенно случайно, как и котлован в море, это просто
побочный продукт экспериментов, потом уже к делу приспособили. – И что
же это были за эксперименты такие? – Профессор задумался, подергал себя
за бороду, - Вы знаете, я с вами беседую здесь лишь по той причине, что
вы – человек, дошедший до последней крайности, я просто не мог бросить
вас там, на причале. Лицо у вас интеллигентное и я точно знаю, что мог
бы излечить вас от ваших проблем, как я это уже сделал для множества
других людей. Но вот секреты раскрывать повременю. – Опасаетесь, что
продам врагам? – Опасаюсь, - с вызовом сказал профессор, - Любое
правительство, любой страны мира не задумываясь, начнет атомную войну,
чтобы завладеть, - профессор постучал себя пальцем по лбу,- Этими
секретами. – Тогда почему ваше руководство оставило это, - он указал на
профессорскую голову, - Беспризорным на этом беспризорном острове? –
Потому, что я беспризорник и есть, - профессор ухмыльнулся, - У меня
нет, и никогда не было никаких родственников. Я приехал сюда сорок семь
лет назад, молодым, двадцатишестилетним ученым и с тех пор не покидал
острова. – Ни разу? – Ну, не то, чтобы совсем ни разу. Выезжал, раз
пять, но мне не понравилось. Здесь же было все: чистая постель,
великолепная библиотека, столовая с такими деликатесами, которые не во
всяком ресторане найдешь. – А женщины? – Сколько угодно и вполне
дружелюбно настроенных – солнце, знаете ли, морские купания. На какой
курорт мне было ехать, когда курорт был у меня под ногами и притом
бесплатный? – Но вам платили? – Конечно, платили, и очень неплохо, тем
более что я стал сначала кандидатом, а потом и доктором наук. – Не
выезжая с острова? – Почти не выезжая. Зачем? Практически все
специалисты по темам сидели на этом острове, да и диссертации были
закрытыми. – Не скучали? – Отчего скучать? Здесь были уникальные условия
для работы, сюда привозили фильмы, которые не шли ни в каких
кинотеатрах, здесь были видеомагнитофоны и спутниковые антенны, когда
никто и слыхом не слыхал о таких вещах. – И вас оставили сторожить все
это? – Профессор помрачнел, - Нет. Я сам остался. Когда все начало
рушиться, я задумался. У меня не было ни дома, ни семьи, ни друзей, а в
последствии не стало и Родины – идти мне было некуда. Я был вполне
обеспеченным человеком, но мои законопослушные деньги, как вы понимаете,
вскоре накрылись под обломками сберкассы. Однако еще до того я начал
готовиться. На острове возникла некоторая неразбериха, механизм еще
функционировал, но признаки декаданса уже стали явными: заменили одного
начальника, потом другого, люди уезжали и уже не возвращались. В конце
концов, появились работники, которые не могли передвигаться по подземным
сооружениям без карты в руках и почти не знакомые между собой. В этих
условиях не так уж трудно было оборудовать себе тайное убежище и склад
провианта. Но впоследствии все мои хлопоты оказались бессмысленными. –
Почему? – Да потому, что они просто бросили здесь весь НЗ, рассчитанный
на два года для пятидесяти человек. Учитывая, что я питаюсь в основном
продуктами моря и выращиваю овощи в гидропонной установке, мне этого
запаса хватило бы еще лет на десять, если бы я рассчитывал прожить так
долго, начиная с сегодняшнего дня. Вы знаете, эта их бесхозяйственность
долгое время вызывала во мне надежды, смешанные со страхом. – Отчего же?
– Оттого, что она вызывала впечатление обдуманной хозяйственности, они
оставили не только НЗ, они оставили генератор, горючее, медикаменты,
только намертво закупорили тоннели – и я полагал, что они вернутся. Но
они не вернулись. – Много чего произошло за эти двенадцать лет. – Верно.
Возможно, что и некому стало возвращаться, на так уж много людей было
посвящено в проект. – Но как вам удалось исчезнуть? – Просто. Суда
приходили и уходили, и никто не считал по головам отъезжающих и
сопровождающих грузы. Здесь ведь много чего было, помимо указанных
мелочей - холодильные установки, радиолокационная станция, причальное
оборудование и все это вывезли. Я взошел на одно из судов с открытым
забралом, а выскочил в рабочей одежке, с шапчонкой, надвинутой на нос.
Затем, проник внутрь горы через только мне известный, замаскированный
вход и дождался последнего гудка. Вот и все. – Вас не искали? – Здесь не
искали. А на Большой Земле, где меня, человека без адреса, было искать,
на территориях, которые только-только начали делить под государства? –
Не могу поверить, чтобы ученый, всю свою жизнь посвятивший научным
исследованиям, мог вот так, запросто, похоронить себя в бетонной горе. –
А я и не похоронил, - ухмыльнулся профессор, - Я продолжаю заниматься
научными исследованиями. – И что же вы изучаете? – Атлантиду.

Глава 11

- В первой серии экспериментов, - рассказывал профессор, - Испытуемый
находился на глубине трех метров, на дне бассейна, заполненного морской
водой. Тогда задачей ставилось продление времени пребывания человека под
водой без дыхательных аппаратов до двенадцати и даже до пятнадцати
минут. – Теперь профессор мог отдохнуть от своей конспирации, и они
степенно прогуливались берегом моря, на обоих были полосатые пижамы и
комнатные туфли, отчего они выглядели, как двое отдыхающих из солидного
дома отдыха 60-х годов прошлого века, где-нибудь в Крыму. – Уже тогда
было известно, - продолжал профессор, - Что в состоянии гипнотического
внушения человек способен оставаться под водой не стандартные
минуту-полторы, а от трех до шести минут. Были известны многочисленные
факты реанимации утопленников, находившихся под водой с заполненными
легкими до сорока минут, а в отдельных случаях до полутора часов, если
вода была холодной. С физиологической точки зрения, это никак не
объяснялось, учитывая, что в мозгу происходят необратимые изменения,
если он остается без кислорода более трех минут. Поэтому была принята
гипотеза о том, что человеческий организм в принципе способен усваивать
кислород из воды, дышать водой. Препятствием же к такому способу дыхания
является не функциональная неспособность легких, а отсутствие тренировки
и самое главное – страх. Человек теряет сознание, вдохнув воду не от
удушья, а от шока. Но страх не является врожденным, это результат
кондиционирования. Человек не может бояться воды изначально, поскольку
он, в принципе, существо водной среды. Он не только зародился в воде, он
выныривает в этот сухой мир из воды – из вод материнского чрева. Таким
образом, сочетая гипнотическое внушение с постепенной, капельной, так
сказать, тренировкой. Можно было рассчитывать приучить человека
некоторое время дышать водой. – Профессор промолчал, - Мне неприятно об
этом говорить, но в нашем распоряжении были лабораторные журналы
нацистов, которые проводили такие эксперименты на военнопленных и
получили впечатляющие результаты. Но я, - профессор остановился и
вздернул вверх палец, - Никогда не был причастен к таким вещам, я
работал только с добровольцами. – Некоторое время он шел молча, теребя
бороду, - Мы оптимизировали эксперимент. Мы стали использовать
психотропные вещества, которые не были известны нацистам. – ЛСД? – Нет,
не ЛСД. Вам пока незачем об этом знать. Сейчас вам следует ухватить
общую идею, чтобы вообще что-нибудь понять. – Я вас очень внимательно
слушаю. – Слушайте, слушайте, потому, что это касается вас самым
непосредственным образом. – Меня? И каким же… - Не перебивайте! –
Профессор досадливо отмахнулся, - Итак, однажды мы стояли возле
бассейна, в котором на глубине трех метров находился испытуемый. Вдруг
он выскочил из воды, подобно дельфину и изрыгнул из себя воду,
находившуюся в его легких. Затем он завис на расстоянии полуметра от
поверхности воды и начал вращаться против часовой стрелки. При этом руки
его были разведены в стороны, глаза закрыты, а лицо повернуто к небу. Мы
застыли с раскрытыми ртами. Через тридцать секунд он открыл глаза, на
лице его появилась презрительная гримаса, и он быстро сказал что-то на
незнакомом языке. Затем он как бы сделал над собой усилие, сглотнул и
сказал ясно и отчетливо, по-русски, - Мудаки вы все. – После этого он
обрушился в бассейн и начал тонуть так, что нам пришлось его спасать.

Тогда мы не обратили никакого внимания на слова, произнесенные атлантом.
Мы полностью сфокусировались на феномене левитации. Мы много слышали и
читали об этом, но никто никогда не видел, могу вас уверить – в первый
раз это действительно впечатляет.

Этот испытуемый впоследствии ничего не вспомнил, но мы начали усиленно
работать с ним. Он, кстати, был не мальчишкой, а взрослым мужиком сорока
семи лет, очень заслуженным морпехом, с кучей медалей, успевшим
прихватить ту еще войну. Он мог бы плюнуть и на нас и на все эти
эксперименты. Но не плюнул, ему все это нравилось. – Профессор задумчиво
подергал себя за бороду, - Этот человек, который тогда мне в отцы
годился, был честным, умным, добрым и смелым. Я помню его по сей день,
земля ему пухом. Так вот, наши усилия долгое время ни чему не приводили,
он просто высиживал под водой шесть-семь минут и все. Но однажды после
гипнотического внушения он вдруг развалился в кресле и спросил спокойно
и презрительно, - Какого хера вам от меня надо? – Мы несколько опешили,
но не слишком. Мы решили, что имеем дело с Федором Филипповичем, который
по каким-то причинам не воспринял внушение. Я вел эксперимент, поэтому я
и ответил, - Ну, хотелось бы увидеть, как вы летаете. – В ту же секунду
Федор Филиппович вознесся над крессом. Я хочу особо отметить, что и этот
и предыдущие эксперименты фиксировались на пленку.

- Ты это имеешь ввиду, собачий кал, педераст, гниющие испражнения жабы.
– Он произнес еще около десятка таких определений, которые я даже не
могу вспомнить сейчас. Но тогда я твердо ответил, - Да, именно это я и
имею в виду. – Ну вот, ты это и получил, - сказал атлант, - Что тебе еще
надо? – Меня начала колотить нервная дрожь, на подсознательном уровне я
начал понимать, с чем имею дело. Но рядом со мной находился коллега,
физик и он спокойно сказал, - Мы хотим углубить бухту, можешь помочь? –
Насколько ты хочешь углубить бухту, дешева, грязная, низкая, никчемная
тварь? – спросил атлант. – На девятнадцать метров, - ответил физик.
Сразу же вслед за этим мы ощутили сильное нагревание воздуха, которое
быстро прошло и сменилось холодом. – Сделано, - сказал атлант, - Иди,
проверь, червяк. – Я проверю, - сказал побледневший физик, - Я проверю,
сука. И если ты еще раз назовешь меня червяком, я пробью тебе башку вот
этой штукой, - он взвесил в руке тяжелый микроскоп. – Ты это брось, -
сказал я с истеричным смешком физику, с которым был знаком лет,
примерно, с семи, - Башка-то Федорова. – Мы вусмерть перепугались, а
девушка-биохимик, которая была с нами, вообще находилась на грани
обморока, но держались, как могли. – Вы, говнюки, - сказал атлант
чистым, нормированным русским языком, - Еще раз Федора дерните, и я
сгною вас, всех троих, в самых нижних, в самых грязных, в самых вонючих,
в самых тяжких кругах ада. – Мы не дергаем, - сказал я, - Он сам хочет,
ему это нравится. – Нет, не хочет, - упорно ответил атлант, - Мужик не
понимает, что вы, козлы, с ним делаете. Не сметь! – вдруг заревел он, -
Не сметь тыкать, не сметь обращаться с нами, как с материалом для ваших
фуевых экспериментов! Это вы материал, в слизь превращу, в идиотов,
говно свое жрать будете, твари! – Профессор усмехнулся, - Признаюсь, я
перепугался так, что чуть не обмочился, а девушка обмочилась-таки, -
Федор был крупным, здоровым мужчиной, и о нем было известно, что во
время войны он задавил голыми руками около двух десятков фрицев в
рукопашных схватках, если бы он захотел, то мог бы порвать нас на куски
и без всякого атлантского колдовства. – Профессор подергал себя за
бороду, - Тогда еще не было никакого каратэ, но морпехов учили убивать
людей без затей - быстро и надежно и мы все это знали, мы же общались с
ними постоянно. Если бы Федору взбрело в голову встать с кресла, мы бы
перестали существовать в течение нескольких секунд, включая физика с его
прибором. Но физик оказался единственным, кто не перепугался до смерти,
он вообще был слегка чокнутым, этот физик, с детства – ничего не боялся.
И надо сказать, он боготворил Федора. Он был евреем, этот физик и
оказался в детском доме вместе со мной по той же причине, что немцы
убили родителей в Мукачеве. Он мог обругать матом даже руководителя
темы, но к Федору, который давил фашистов, как котят, относился с
глубоким почтением. Он сказал, - Мы будем обращаться к вам на «вы», сэр,
милорд. Но и вы извольте держать себя в руках. – У самого-то физика руки
тряслись мелкой, бешеной дрожью. Плевать ему было – атлант, не атлант.
Его оскорбили, и он был готов драться с кем угодно, хоть с чертом. И
атланта, надо полагать, впечатлила такая щенячья храбрость. Он
ухмыльнулся и спросил голосом Федора, - Чего ты хочешь, Юрчик? – у
Федора был глубокий, штыковой шрам через всю щеку, он редко улыбался,
зная, что эта его ухмылка может вогнать в дрожь кого угодно. – Ответьте,
пожалуйста, будьте добры. Кто вы такой? - спросил физик. – Да я бы
ответил, - сказал атлант, продолжая ухмыляться, - Но ты все равно ничего
не поймешь, дурачок. – А вы попробуйте, начальник, - просительно сказал
физик, - Я ведь все-таки отличник и кандидат наук и красный диплом,
опять же. – Тогда атлант быстро произнес что-то на неизвестном языке. –
Благоволите перевести, пожалуйста, будьте любезны, - попросил физик. –
Ну, жрец, - сказал атлант, - Ну, колдун. Ну, доктор наук, - он
расхохотался, - А почему ты, собственно, Юрчик не хватаешь свой лот и не
летишь в бухту, чтобы замерить глубину? Я ведь сделал то, о чем ты
просил. – Я верю, - сказал физик, - Упаси меня бог сомневаться. Но если
это связано с ядерной реакцией, не могли ли мы получить серьезную дозу?
– Атлант нахмурился, - Ты меня за кого принимаешь? – Хорошо, хорошо, -
заторопился физик, - Извините, пожалуйста. А скажите, будьте любезны,
как вас называть? – Федором называй. Я и есть Федор. – Это как же? –
Хватит! – вдруг заорал атлант, - Надоел ты мне, красный диплом. И
льстить ты не умеешь, у тебя зрачки дрожат от злости. Теперь слушать и
запоминать. Вот вещество, - он схватил со стола лист бумаги и нацарапал
карандашом формулу, - Которое я люблю. Будете давать мне его. При этом
называть на «вы» и кланяться. Водки не давать, и бассейн мне ваш на хер
не нужен. Увижу бассейн, убью, понятно? – мы кивнули все втроем. – Если
захочу – сам приду. Не лезть ко мне со шприцами и порошками, ясно? –
Ясно, - мы снова кивнули. – Это, - он ткнул пальцем в формулу, - Буду
принимать, растворенным в вине, самом лучшем вине, усвоили? – Усвоили. –
Много мяса, свинины, жаренной на вертеле. Воды привезете нормальной, а
не то дерьмо, что вы тут пьете. «Боржоми» пусть будет, ясно? – Ясно. –
Если кто-то из вас нальет Федору спирт, особенно ты, - он ткнул пальцем
в физика, - Загрызу зубами, понятно? – Понятно. – Федор почему-то любит
тебя, - он снова ткнул пальцем в физика, - Он тебе все простит. Но он не
совсем нормален, по вашим понятиям. Он держится, но у него в любой
момент может съехать крыша. Он все время на войне, ты можешь это понять,
клоун? – Могу, - физик кивнул и закрыл лицо руками. – Ему нельзя
запредельных перегрузок, а он лезет, он воюет таким способом, но у него
сорвется предохранитель от твоих долбаных экспериментов и он превратится
в машину для убийства. И я с удовольствием ему помогу. Ты понял, диплом?
– Понял, - физик кивнул, не отрывая рук от лица. – Ты знаешь, что у него
тяжелая травма головы, что у него жена и двое детей на берегу, девочка
умрет через два года от рака прямой кишки, ты знаешь это? – Откуда же…,
- физик все закрывал лицо руками, но было видно, что он плачет. – Так
знай. И знай, что я – это он, хотя тебе и не понять этого твоими
дипломированными мозгами. И знай, что он убил на войне не два десятка, а
шестьдесят одного человека и никак не может понять, почему сейчас нельзя
решать проблемы таким способом. Но я решал эти проблемы за десятки тысяч
лет до того, как вы, недоумки, выползли из ваших загаженных пещер. Все.
За нарушение инструкций покараю страшнее, чем смертью. Теперь вон
отсюда, дверь закрыть и не беспокоить, Федор будет спать. – Вот таким, -
профессор помочалил в ладонях свою винтом закрученную бороду, - Было
первое собеседование с атлантом.

Глава 12

Вечером он помог профессору вытащить на берег стол, пару кресел и посуду
для чая. Хотя профессор ухмылялся и ерничал, но было очевидно, что ему
до смерти надоело сидеть в своем бетонном бункере. – Прекратите называть
меня профессором, молодой человек, - сказал профессор, прихлебывая чай и
поглядывая на восходящую луну, - Я никогда в жизни ничего никому не
преподавал. – Прекратите называть меня молодым человеком, - ответил он,
- Я не молодой человек, но я не могу называть вас Анатолием, как вы того
требуете, потому, что вы в два раза старше меня. – Тогда почему я не
могу назвать вас молодым человеком, - профессор возмущенно вскинул седые
брови,- Если вы в два раза младше меня? – Они оба расхохотались, глядя
друг другу в лицо. В первый раз в жизни он чувствовал себя в своей
тарелке, в своем кругу, в кругу этого единственного, старого человека с
бородой до пупа и косой до задницы. – Скажите, пожалуйста, как вы
умудряетесь заплетать вашу косу? – Долго тренировался, - ответил
профессор, - Перед зеркалом. А теперь уже могу это делать и на ощупь. А
что? Вам не нравится? – Очень нравится. Заведу себе такую же, если
времени жизни хватит. Мне становится плохо. – Да, я понимаю, - профессор
достал из кармана фляжку, - Метаболизм есть метаболизм. Я излечу вас от
этого алкогольного дерьма, но сейчас – примите сто пятьдесят. – Ничего
себе, - сказал он, отставляя фляжку. – Да, Саша, - кивнул профессор, -
Этому коньяку уже больше двадцати лет. – Везет мне в последнее время на
дармовые коньяки, - заметил он, переходя к чаю, - А вы знаете, Анатолий
Кириллович, у всего изложенного вами накануне есть и другое название. –
Какое же? – Шизофрения. – Действительно, - с готовностью кивнул
профессор, - Есть. А также – психозы, алкогольные и наркотические. А
также – одержимость, теологически говоря. Это все вопрос терминологии.
Мы говорим – шизофрения, но никто не знает, что это такое. Мы говорим –
мышление, но в мозге нет никаких центров мышления. Есть центры речи,
крохотные, с горошину величиной и называемые зонами Брока и Вернике. А
вы представляете себе, какими способами эти самые Брока и Вернике могли
добыть эти драгоценные сведения? Роботическая система образования и
воспитания заставляет людей верить, что деятели, вроде указанных господ,
втыкающие иголки в мозги живым людям – это великие гуманисты. Вы –
образованный человек, вы не верите в демонов. А в Освенцим, в Хиросиму,
в Сонгми вы верите? Вы можете поверить, что Гете и Чикатило принадлежат
к одному человеческому виду? – Вы сами сказали, что атлант вылазит на
поверхность из обычного человека. – Да, но не всякого человека. Если у
вас нет глистов, то из вас ничего и не вылезет, кроме обычного
человеческого дерьма. Проблема, однако, в том, что атлант – это не
глисты. Это та часть вашей нервной системы, о которой вы не просто не
имеете осведомленности, а которая даже не существует до определенной
точки, до точки перехода. – Что это значит? – Это значит, что когда в
условиях стресса нервные связи между группой клеток вашего мозга,
составляющие ваше «Я», распадаются, временно, как под влиянием ярости,
например или навсегда, как под влиянием алкоголя, то мозг создает другие
связи, в другом месте коры. Новый контур, в основном, повторяет старый,
но с несколько иными характеристиками, интенсивность которых растет от
частоты и силы закрепления. Если вы – обычный человек, то результатом
может быть и рак, и энцефалит, и дебильность. Если вы – генетический
атлант, то вы вылезете именно в этом месте. – Но как образуется атлант?
– А как образуется мысль? – А почему вы все время называете этот процесс
«атлант»? – Вот тут вы меня поймали, - профессор пожал плечами, -
Просто, по привычке называю. Сами-то они называют себя по-другому. У
меня записано, но повторить я не могу – одни сплошные гласные и
придыхания. – И все-таки, почему вы стали использовать именно это слово?
– Ну, хорошо, назовите – измененное состояние сознания, назовите –
психоз, назовите – демон, как средневековые экзорцисты, которые были
ближе всего к сути проблемы. Это все слова. За множественностью слов мы
не видим реальность. За словами «научные достижения» мы не видим физика,
сидящего себе и обдумывающего, как бы это кого-нибудь убить потехничней,
чего бы такого изобрести, вроде атомной бомбы. За словом «демократия» мы
не видим того факта, что она как была, так и осталась основанной на
труде рабов. За воплем «экология!» мы не слышим воплей, умирающих от
бомб и от голода. Но начинаем вопить «караул!», когда нам самим начинают
валить бомбы на голову. Когда нам самим принимаются тыкать в мозг
иголками господа Брока и Вернике, когда нас самих тащат в Освенцим, вот
тогда мы вопим – «где же гуманность!» А до тех пор мы идиотически
кланяемся слову «прогресс» и не менее идиотически смеемся над словом
«дьявол». Мы фонетизируем реальность, без того, чтобы осознавать ее. Вы
хотели узнать, что такое «атланты»? Ну, так вот она, реальность
атлантов, - профессор небрежно махнул в сторону сумасшедшего творения из
бетонных блоков, - В которой приходится жить.

Глава 13

В эту ночь он в первый раз за много месяцев выспался почти нормальным,
почти не алкогольным сном, ну, может быть, при самой минимальной помощи
этаминала.

Теперь они сидели за столом, вынесенным на берег моря, завтракая
собранными у причала мидиями, галетами и салатом из овощей, выращиваемых
профессором в гидропонной установке.

- Анатолий Кириллович, - сказал он, - Пожалуйста, не тяните с главным.
Вы же понимаете, что мне хочется узнать, как атлантизм связан
непосредственно со мной. – Я и не тяну, я все время вам об этом
рассказываю, - профессор подергал себя за бороду, - Атлантов достаточно
много в этом мире, их проблема в том, что они не всегда понимают, кто
они такие. Им приходится учиться быть атлантами. Кто-то успевает, кто-то
нет, но зла они, в любом случае, творят предостаточно. – Это как-то
связано с реинкарнацией? – Профессор помолчал, - Все живое на Земле
принадлежит к единой генетической цепи. Атланты никуда не делись.
Динозавры никуда не делись – они продолжают вопить и сражаться в вашей
крови и там же дышит кистеперая рыба, которая впервые высунула морду на
поверхность воды. Ваша кровь – в буквальном смысле слова состоит из
первичных существ, зародившихся в океаническом бульоне. Все человечество
произошло от не более чем трехсот первичных особей, это скажет вам любой
генетик. Среди ваших предков, Саша – Александр Великий, Цезарь и
Владимир Красно Солнышко, это не мистика, это научный факт. Любой
геофизик скажет вам, что ландшафт Земли меняется множество раз. Но для
наших с вами дел грешных не имеет никакого значения, утонул или нет
какой-то там материк или архипелаг где-то в атлантическом океане.
Реальная Атлантида существовала в коре головного мозга и утонула там же,
в океане из десяти миллиардов нервных клеток, число связей между
которыми сопоставимо с числом атомов во Вселенной. Но ни сам архипелаг
нейронов, ни специфический способ их взаимодействия никуда не делись.
При определенных обстоятельствах они включаются наследственным
генетическим кодом и Атлантида всплывает. Как свидетельствуют более чем
столетние исследования в области антропоморфоза, человеческая нервная
система возникла взрывообразно. Вот прямоходящее животное, а вот и вдруг
– 1350 граммов мозгового вещества, человек. Но вы-то пользуетесь
несколькими жалкими миллионами нейронов из десяти миллиардов, вам
принадлежащих. Какая же это эволюция? Имея в виду конечный результат,
здесь скорее контрреволюцией попахивает. – И что же во всех тех
миллиардах? – Там Зверь, запечатленный на Тысячу Лет Мира. – Ну вот. Кто
же здесь алкоголик со свихнувшимися мозгами, а кто – доктор наук,
Анатолий Кириллович? – Ладно, - усмехнулся профессор, - Объясню попроще.
В некоторое время произошло некое событие, которое дало человеку его
огромный мозг. Затем произошло другое событие, которое выключило большую
часть нейронов, обесточило компьютер. Между ними находится период, когда
человек мог использовать гигантские возможности своей нервной системы на
все 100%. Этот период мы условно называем Атлантидой. Так понятней? –
Понятней. Но почему тогда вы называете атлантов расой? – Это следует из
гигантской разницы в нейрологических характеристиках нынешних людей,
которая отмечается даже в объеме мозга и никак не объяснимой иначе, с
точки зрения существующих наук о человеке. Собеседования с атлантами
только подтвердили наши выводы. В атлантические времена человечество
состояло из двух видов, принадлежащих к одному семейству: доминирующей
расы атлантов и подчиненной расы, собственно, людей. После
нейрологической катастрофы обеим доставляя одинаковый минимум от
прежнего имущества – процентов по пять. Но имущество-то было разного
размера. Учитывая, что атлантов было меньше раз в сто, они почти не
размножались, мы и имеем наш нынешний состав команды. – Почему состав?
За тысячи лет они уже тысячи раз перетусовались между собой и на
сегодняшний день у всех всего должно быть поровну, - он усмехнулся, - И
по динозавру и по кистеперой рыбе в придачу. – Ничуть нет, - ответил
профессор, - Половой диморфизм и рецессивно-доминантный характер
межвидовой гибридизации внутри человеческого семейства встали на пути
демократии. – И что это значит по-нашему, по-человечески? – Это значит,
что атлантический генотип, который передается по мужской линии, может
проскочить через поколения не-атлантских влагалищ и, выйдя на одну
единственную атлантскую женщину, дать в результате чистокровную
атлантскую особь. – Но и целую толпу гибридов? – Не такую уж большую
толпу гибридов, одним из которых вы, без сомнения, являетесь. – А почему
не чистым? – Потому, что чистокровный атлант не сидел бы тут и не
разговаривал со мной. Он бы уже давно оторвал мне голову и пил бы мою
кровь, а не мой коньяк. Чистокровный атлант – это бешеное, неуправляемое
существо, обладающее паранормальными способностями, видали мы их. – Да
чем же они были, эти атланты? – Богами. Языческими богами своего времени
– властными, непомерно гордыми, жестокими, презирающими человеческую
жизнь и безумно храбрыми, которые стали демонами во времени нашем. –
Почему? – Потому, что они вынуждены прорываться на поверхность снизу, из
инферно, ломая человеческую психику и мучая при этом и себя и людей. –
Зачем? – Профессор подумал, почесал нос, - Чистокровный атлант – это
уникальный приз, редкий выигрыш в сложнейшей генетической игре. Это уже
не бог, но он в любом случае – сверхчеловеческое существо, обладающее
гигантскими паранормальными способностями. Он не сразу и не всегда
осознает свое атлантство, сообщить-то некому. Но когда и если та часть
его психики, которая отделена от нас геологическими эпохами,
возвращается к нему, то она встает на свое место, как часть головоломки.
Он становится целостным существом. Не так же дело обстоит с вами,
гибридами. Та часть вашей психики, которую мы условно называем
«атлантом» - это осколок, отдельный нейрологический комплекс,
всплывающий из глубин, подобно придонной мине, потерявшей якоря и с
такими же последствиями. В лучшем для человечества случае вы
превращаетесь в мятущихся бунтарей, в авангардных художников, быстро
спиваетесь, стреляетесь – и слава Богу. В худшем – вы научаетесь
пользоваться вашей машинкой и тогда становитесь какими-нибудь
Александрами Великими или Гитлерами. Именно поэтому все Гитлеры,
Александры, Чингиз-ханы, Петры и Тамерланы поначалу были забулдыгами,
никчемными художниками, поэтами, бродягами и пьяницами. – Почему же вы
спасли меня? – Потому, что я – не человечество, - ответил профессор.

Глава 14

Во второй половине дня они вышли в бухту порыбачить, у профессора
нашлись и лодка и снасть для этого. Рыбалка оказалась великолепной, в
короткое время они вытащили на блесну двух крупных судаков, затем еще
трех, помельче. – Хватит, - сказал профессор, - Все не съедим, а сушеной
рыбы у нас и так хватает. – А пиво вы не варите, Анатолий Кириллович? –
Свободно мог бы, есть все необходимое. Но не хочу, не люблю я его. – Ну,
тогда давайте к берегу, чай будем пить.

Выпотрошив рыбу, они расположились на уже традиционное чаепитие, чаю
требуется много тому, кто бросает бухать.

- Я не пойму, Анатолий Кириллович, - сказал он, откидываясь в кресле с
чашкой чаю в руке, - Атлантов должно существовать некоторое количество.
Почему же некому сообщить атланту о том, что он – атлант? – Потому, что
им плевать друг на друга. Атланты не образуют никаких сообществ, -
ответил профессор, - Социализация – это способ защиты, в социуме легче
выжить, чем в одиночку. А зачем все это нужно атланту, который способен
выжить где угодно и при любых условиях? И при этом еще и испортить жизнь
ближнему? Атлант – это абсолютно асоциальное и абсолютно безнравственное
существо. – Почему безнравственное? – Потому, что нравственность – это
производное социализации. Чтобы жить в социуме, люди должны как-то
притираться друг к другу. Для этого они вырабатывают мораль – не убий,
не укради, не возжелай жены ближнего. Социум защищает, но он же и давит,
как панцирь. Поэтому люди создают семейную ячейку и семейные узы. На
стыке общественной и семейной морали возникает тот комплекс, который мы
называем нравственностью: любовь к ближнему, дружба, милосердие,
доброта, альтруизм. А тот, кто проявляет эти качества, имеет право
рассчитывать и на проявление их по отношению к себе. Таким образом,
нравственность становится средством защиты от двойного давления
агрессивной среды – внешней и социальной. А зачем она нужна атланту,
который является самым могущественным существом в биосфере Земли? И где
бы он мог ее взять, даже если бы захотел? – Так что же они и детей своих
не любят? – Они их нередко и убивают, чтобы не путались под ногами.
Любовь к детям – это способ самозащиты, выработанный в социуме. Чем
больше приплод, тем сильнее род, тем выше общий уровень безопасности. Но
атланту следует опасаться только своих родственников, больше некого. –
Неувязочка выходит, господин профессор. – И в чем же она состоит? –
Кто-то же дал им по мозгам так, что 95% вылетели напрочь? – В корень
смотрите, господин атлант. Этот кто-то, надо полагать, стоит так высоко,
что находится вообще вне сферы конкуренции. Этот кто-то, можно
предположить, и был инициатором нейрологической революции. Как дал, так
и взял. Вы не знаете, кто бы это мог быть? – Они помолчали, глядя друг
другу в глаза. – Атланты лгут, - вздохнул профессор, - Только для
развлечения, изредка. Некоторые из тех, с кем я имел дело за эти сорок
семь лет, соблаговолили изложить следующую теорию. Я подчеркиваю,
некоторые, поскольку ни умственное развитие, ни познания, ни силы
атлантов не одинаковы. Так вот, некоторые из них полагали, что в некие
отдаленнейшие времена некое могущественнейшее существо создало биосферу
Земли в качестве генератора некоторой таинственной энергии, в котором
две человеческие расы служили чем-то вроде катализатора, а
растительность, деревья – передатчиками энергии для нужд этого существа.
– А в чем же заключался процесс генерирования? – Профессор усмехнулся, -
Атланты считали, что это была война. Война всех против всех. Не мне
судить, правда ли это, но то, что на Земле всегда и по сей день все
живое воюет между собой – это научно достоверный факт. – А зачем две
расы людей? – Профессор усмехнулся еще шире, - Атланты полагали, что в
некий период своей ранней истории они кушали братьев своих меньших,
питались ими. Вторая раса, собственно, люди была просто подсобным
хозяйством, пока их не научились приспосабливать к чему-то более
полезному, - К чему? – Служить. Главным-то делом была война. Но атлант
не может использовать свои паранормальные способности против атланта,
поскольку тот их нейтрализует. Им тогда, как и сейчас, приходилось
убивать друг друга голыми руками. Или какими-то предметами, зажатыми в
руках. Значит, кто-то должен был делать оружие, кто0то должен был носить
его вслед за атлантом, кто-то должен был позаботиться о провизии, -
профессор расхохотался, - Если сам не хотел стать провизией. – И почему
же закончился этот праздник жизни? – Потому, что атланты между делом
научились пользоваться своими мозгами. А, научившись, стали
контролировать и биосферу, и атмосферу и геологические процессы, не
только механизм генератора, но и его корпус. Они разобрались в сущности
генерируемой энергии. И решили оставить ее себе. Они отказались платить
день, - профессор рассмеялся, - Тот затейник, который все это придумал,
забыл вставить в них предохранитель – они не умели подчиняться, они были
существами войны и мыслили категориями войны, они решили, что смогут
одолеть сюзерена. Тогда сюзерен их наказал. Он вышиб из них мозги, как
вы изволили выразиться, не забыв при этом и обслуживающий персонал, он
уничтожил обе расы людей, а заодно и всю растительность, которая как-то
участвовала в ходе забастовки. Но некоторые немногие из атлантов,
которые не все свое время посвящали баловству с ножом и топором, а
успели кой-чему научиться и обдумать пути отхода, оказались хитрее
своего Бога. Они сумели уцелеть в катаклизме и вывели своих людей. Так
вот и началась человеческая история. Самое забавное, - профессор
выдвинул челюсть и почесал бороду, - Что, как полагают атланты,
генератор продолжает исправно функционировать и по сей день. В нем
просто поменяли кое-какие детали, вот и все. – А детали, то есть,
проигравших войну выбросили на помойку? – Что? – профессор удивленно
поднял брови, - Они вовсе не считают, что проиграли войну. Они считают,
что игра перешла на иной, более интересный уровень сложности. Ничего не
закончилось, просто жить стало лучше, жить стало веселее. – Профессор
усмехнулся, - Вы ведь тоже игрок, не так ли? – Никогда в жизни ни во
что не играл. – Лукавите, Саша. Вы всю жизнь играете с вашей жизнью. И
не только с вашей. Вы в намного большей степени атлант, чем я полагал
вначале, - он помолчал, - И я думаю, они придут за вами.

Глава 15

Ближе к вечеру он пошел навестить место своей службы – понадобились
кое-какие припасы.

Здесь ничего не изменилось, перевернутое кресло валялось на песке, дверь
была закрыта, но не заперта. Он вошел внутрь. Уходя, он выключил
генератор, водонагреватель и котел, но радиостанция тоже оказалась
выключенной. А вот этого он уже не помнил. Однако, по инструкции,
станцию следовало держать на приеме постоянно. Он подошел и щелкнул
тумблером, в древнем корпусе медленно разгорелась покрытая пылью
лампочка, но ничего не было слышно, кроме треска статических разрядов,
никто не вызывал остров Рака. Он усмехнулся, отходя – пусть себе трещит.

Направляясь к кладовой, он бросил взгляд на кухонный стол, где стояла
почти полная трехлитровая бутыль с самогоном, укупоренная пластиковой
крышкой. Не то, чтобы он забыл про нее, конечно же, нет, он даже видел
ее во сне. Но зримая ее предметность действовала компульсивно, мгновенно
вызывая цепь ассоциаций и физиологическую реакцию, как порнографическая
карточка на подростка. Сейчас он не испытывал похмельной потребности, но
психологическая зависимость, она с вами всегда, она ваш лучший друг, она
вас никогда не покинет.

Усмехаясь и прекрасно понимая, что с ним происходит, он взял стул и сел
напротив бутыли, глядя в глубину прозрачной жидкости, как в магический
кристалл. Сколько дней, месяцев, лет исчезло в этом кристалле. Сколько
надежд, стихов, романов, смеха утонуло в нем. А он всегда здесь, всегда
на месте, всегда ждет, он возникнет и на гималайской вершине и на дне
морском – если сильно позовешь.

- Сильно выпить хочется, братишка? – раздался голос у него за спиной. Он
резко обернулся, чуть не упав со стула. Перед ним стоял незнакомый
человек и приветливо улыбался, зубы у него были ослепительно белыми, а
глаза – настолько светлыми на смуглом лице, что казались светящимися. –
Ты кто такой? – спросил он хриплым от неожиданности голосом. – Ф-ф-у,
Александр Васильевич, - незнакомец поморщился, - Мы с вами еще не выпили
на брудершафт, а вы уже тычете. – Что ты тут делаешь? – А-а-а, -
понимающе покивал незнакомец, - На братишку обиделись. Зря, - все люди
братья. Разрешите присесть? – Откуда вы знаете, как меня зовут? – А что?
– незнакомец удивленно приподнял темные, четко очерченные брови, -
Почему я не могу знать, как зовут смотрителя маяка или как вы там
называетесь? – Он подошел, выдвинул соседний стул и сел, закинув ногу за
ногу, на ногах у него были высокие, щегольски начищенные сапоги. –
Невежливо себя ведете, Александр Васильевич, я же к вам в гости пришел,
- заметил незнакомец, - И неправильно – это же не ваш остров. – Учить
меня вздумали? – А что, - незнакомец насмешливо вскинул подбородок, его
подбородок и щеки были покрыты густейшей черной щетиной с проблесками
седины, - Вы предпочитаете в качестве учителя того дурачка с косой? – Он
помолчал, собираясь с мыслями, ситуация набирала какие-то
сюрреалистические обороты. – Я не нуждаюсь в учителях, - наконец,
ответил он. – Нуждаетесь, - твердо сказал незнакомец, - Потому, что в
противном случае вы накатите сто грамм, - он звонко щелкнул
отлакированным ногтем по бутыли, - Потом еще. И еще. А потом уже никуда
не надо будет идти. И вы сдохнете на этом острове, не сегодня, так через
месяц и никто вам не поможет. – Я не стану пить, - процедил он сквозь
зубы, стараясь держать себя в руках, но, чувствуя, что в сердце
разгорается знакомая лють. – А мне позволите? – спросил незнакомец,
внезапно меняя тон. – Пейте. – Быстро оглядев стол, незнакомец схватил
стакан, протер его белым носовым платком и, сорвав крышку с бутыли,
плеснул себе пальца на три. – Ого! – сказал он, понюхав и пригубив, -
Огонь! – Умеете, Александр Васильевич, - он сделал еще глоток и добавил,
- Надо же что-то уметь делать по-настоящему. – Я много чего умею делать,
кроме этого. – И что, например? – Например, сдерживаться, когда хочется
кому-нибудь проломить голову. – О-о-о, - незнакомец уважительно покачал
головой, - Очень ценное качество, рад за вас. – За себя радуйтесь. Вы
представитесь, в конце концов? Как вас зовут? – Так же, как и вас –
Александр. – Очень приятно, - саркастически сказал он, - Братишка. – Не
юродствуй, Саша, - лицо незнакомца, красивое лицо, вдруг окаменело и его
испортили две глубокие складки у крыльев носа и две глубокие складки
между бровей, - Ты не можешь до бесконечности болтаться между самим
собой и другими людьми. Делай, что хочешь. Ты хочешь пить – пей! – Это
убьет меня. – Нет! – выкрикнул незнакомец, - Сейчас – нет! Теперь уже -
нет! И больше никогда – нет! Тебя убивает не водка, тебя убивает
трещина, в которую ты можешь залить всю водку мира, и все равно не
хватит, ты силен, как дьявол, это ты наделяешь водку силой, которая
делает тебя слабым, ты хочешь быть слабым, потому, что боишься своей
силы, ты смотришь на себя глазами других людей! Но ты – не другие люди,
дурак! Так открой же свои чертовы глаза! Смотри! – Александр быстро
налил полный стакан самогону и поднял его на уровень глаз, - Эта дрянь
способна тебя убить? – Он вылил самогон в рот, - Тебя не способен убить
стакан цианистого калия, ты что, не знаешь об этом? – Александр налил
еще стакан, - Ты хочешь это выпить? – Он молча взял стакан и выпил до
дна. – Теперь смотри туда, - Александр протянул палец в сторону бутыли,
- Эта дрянь тебя убивала? Ты так считаешь? Сконцентрируйся, смотри на
нее! Она тебя убивала? Ты сам способен убить кого угодно! – Вдруг бутыль
взорвалась и разлетелась мелкими осколками, содержимое брызнуло до
потолка.

Он стоял, ошеломленный, вытирая рукой губы, онемевшие от
шестидесятиградусного пойла, и слушал, как в полной тишине капли падают
с потолка, потом оглянулся.

В помещении никого не было.

Глава 16

- Он не мог быть никем иным, кроме атланта, - сказал профессор. Они
сидели на берегу моря и жарили рыбу на вертеле. – Но я совершенно не
могу себе представить, чтобы атлант оказывал кому-нибудь помощь, тем
более – другому атланту. – Возможно, это был какой-нибудь гибрид, - он
усмехнулся, - Вроде меня. – Ну что вы! Вы просто не знаете, о чем
говорите. Гибрид, начавший осознавать свою силу, это самый
препаскуднейший человек на свете. А полный атлант, это самое сволочное
существо во вселенной. – Вы забываете, что говорите с одним из них, - он
без улыбки посмотрел на профессора, - А я, смею вас уверить, окажу вам
помощь в любой ситуации. Я очень хорошо к вам отношусь, и добро помнить
умею.- Да? – профессор посмотрел на него как-то странно, - Возможно, это
потому, что вы еще не вполне… - Вполне, Анатолий Кириллович. После того,
как он ушел, я выставил на стол четыре банки с водой и разбил их
взглядом с расстояния в три и в пять метров. Там сейчас мокро, как… - В
п…де, - задумчиво сказал профессор. Оба расхохотались, мир был
восстановлен. – И все-таки, не понимаю, - профессор покачал головой, -
То, что он сделал для вас – это громадная вещь. Он научил вас силе. Я
намеревался только попытаться сделать это, с растяжкой месяца на два. –
Почему же не сделали? – Сначала вас надо было отучить от пьянства. –
Теперь уже не надо, - твердо сказал он, - Я не намерен бросать пить, но
я больше не алкоголик. – Верю, - кряхтя, профессор нагнулся и пожал ему
руку, - Дайте знать, когда захотите коньячку, самому мне его до смерти
не выпить. Но как вы посуду-то били? Неужели взглядом? – Не совсем.
Скорее желанием. Я не хотел говорить вам, Анатолий Кириллович, но я и
раньше проделывал похожие штуки. С людьми, - он невесело усмехнулся, -
Я разбивал им сердца. – Убивали, что ли? – Да. – Вы знаете, - профессор
подергал себя за бороду, огладил лысину, почесал нос, - Я подозревал
что-то подобное. Какие-то феномены должны были иметь место быть. Но я не
знал…, - он снова почесал нос, потянулся, было, к косе, но бросил это
дело, - тянуться было далеко, - Теперь мне понятно, почему вы так быстро
прогрессируете. Теперь я даже начинаю понимать мотивы атланта, это
вполне в их духе. – Что? – Разведка, вот что. Он мог попытаться
уничтожить вас, но убоялся и смылся. Он-то понимает, в отличие от вас,
что-то, что находится в вас, способно вас защитить и помимо вашей воли.
– Он не выглядел слабонервным. – Он и не был им. Я, собственно, не то
слово употребил. Они ничего не боятся, просто проигрывать не любят. Но
вот такие вещи, как коварство, военная хитрость – это у них в чести. –
Но если этот тип может появляться и исчезать, как Воланд, почему он не
может сейчас появиться у меня за спиной и воткнуть мне нож под лопатку?
Зачем хитрости? – Да не может, Саша, как вы не понимаете! – Почему? –
Потому, что у него рука отсохнет, глаза выпадут, сердце остановится
раньше, чем он руку поднимет и раньше, чем вы поймете, что происходит. –
Вы знаете, Анатолий Кириллович, меня много раз били. – А вы лучше
подумайте о том, сколько раз вас не убили. Да и наверняка с тех пор
немало уж воды утекло. – Верно, - мрачно заметил он, - Обнажая черный
камень моего сердца. – Страшновато? – усмехнулся профессор, - А умирать
не страшновато? – Нет, - твердо ответил он. – Неправда, было бы не
страшновато, уже бы умерли. Все мы умрем, всех нас ждет черная дыра и
черный камень на сердце. Но надо принимать свою судьбу. Вот так и здесь,
так и с вашим черным камнем, такая, значит, судьба. Берите его в руки и
несите, - он подмигнул, - Может еще бриллиантом окажется.

Глава 17

На следующее утро они начали эксперименты. Теперь они находились в
глубине горы, в темном и мрачном помещении с низким потолком. Здесь
стояли стеллажи с узкими ящиками, подсвеченными голубыми люминесцентными
трубками, было тепло и влажно.

- Эти грибы, - объяснял профессор, - Содержат то самое вещество, о
котором говорил Федор. – Псилоцибин? – Нет, не псилоцибин. Особый
белковый комплекс, мы назвали его «теодорин», в честь Федора. Проблема в
том, что он очень нестойкий и нам не удалось найти средство закрепить
его. Он содержится в живом грибе, в его соке и после контакта с воздухом
распадается за несколько секунд, но некоторое время, до полутора минут
сохраняется в виноградном вине. Кроме того, он довольно неприятен на
вкус. Поэтому лучшим вариантом является выдавить гриб, он очень сочный,
в половину стакана с вином и сразу выпить. – И что произойдет? – Вы
станете осознавать тот комплекс, который работает в вас на
бессознательном уровне. – Но на что это будет похоже? – Понятия не имею,
я не атлант. Но Федор кайфовал. – Я не упаду? Не свалюсь без сознания? –
Ни в коем разе, вы выйдете отсюда, смеясь, под руку со мной, средство
опробовано много раз. Начнем? – Начнем.

Профессор достал из карманов фляжку с мадерой и маленький стакан,
припасенный заранее, налил вино. Затем быстро срезал толстенький грибок
и выдавил его в стакан, - Пейте. – Он выпил. Выпил с удовольствием,
вопреки предупреждению профессора, смесь оказалась очень вкусной. Да и
вообще, все было очень хорошо, подвал был освещен ярким, но не режущим
глаз, розовым светом, в нем восхитительно пахло грибами, рядом стоял
человечек с длинной седой бородой и совершенно дебильным лицом - ах, да,
профессор. Он похлопал профессора по плечу, преодолевая желание
подергать его за бороду, - Ну что, пойдемте наверх, док? – Дебильный
карлик забавно затряс лысой головой и показал на уши. Ах, да! Он сделал
над собой усилие и сказал по-русски, - Ну, что, пойдемте на свежий
воздух? Я бы поплавал. – Да, да, конечно, - радостно закивал профессор,
- Вы попробуйте, пожалуйста, соотнести язык с чем-нибудь знакомым, вы же
филолог, у нас никогда не было такой возможности, чтобы изнутри. – Этому
языку восемнадцать миллионов лет, - сказал он раздельно, как глухому, -
С чем он может быть соотнесен? – А-а-а…, - начал, было, профессор. – Вы
же говорили, что работали с атлантами сорок семь лет, вам что, никто не
сказал? – Да они просто не знали! – воскликнул профессор, семеня вслед
за ним по ступенькам. – Ну, вы и въехали!

Они выбрались из подземелья на берег, и он с наслаждением вдохнул свежий
морской воздух. О, как он любил море! И моментально сбросив с себя
одежду, он разбежался по молу и прыгнул в воду. – Александр Васильевич!
– завопил за спиной профессор.

Вода обожгла тело роскошным огнем холода. Он чуть не завыл от восторга.
Он ощущал, он видел, как горячая, красная кровь отхлынула к сердцу и
снова мощным толчком рванулась к поверхности кожи, согревая его. Он
нырнул и, быстро преодолев десять метров, долго плавал, рассматривая
раковины, затем вырвался на поверхность, в клубах пара и поплыл особым,
ритмичным способом, почти выскакивая из воды при каждом гребке.

Сделав круг по бухте, он вернулся к берегу, где, кутаясь в ватную
куртку, его ждал совершенно обалдевший профессор. – Зря вы так
увлекаетесь, Александр Васильевич, - говорил профессор, пока он,
посмеиваясь от наслаждения. Обтирался своей шерстяной рубашкой, -
Многовато для первого раза будет, да и дел у нас много. – Каких дел? –
Таких дел. Сейчас надо закреплять нейрологический стереотип. Говорить,
вспоминать, делать. А вы забудете все через час и будете с насморком
ходить. – Ему очень хотелось обругать профессора длинными, изысканными
ругательствами, но он воздержался, поскольку понимал, что тот совершенно
прав. – Что я должен делать? – Поднимите блок, - профессор ткнул рукой в
сторону волнолома. Он посмотрел на один из блоков, и блок взлетел в
воздух. – Выше! – Блок подпрыгнул и завис на высоте десяти метров. –
Медленно опустите. – Он медленно опустил блок на то же место. Он не
чувствовал совершенно никакого напряжения, но от тела повалил пар и ноги
слегка задрожали, он нахмурился, недовольный своей слабостью. – Теперь,
- наставлял профессор, - То же самое медленно, стараясь запомнить, что
вы при этом чувствуете. – Он исполнил без труда, но что-то тонко и
неприятно завибрировало в его солнечном сплетении, и от этого его
охватила ярость, блок вспыхнул в его глазах, затем все потемнело, и он
свалился на песок без сознания.

Глава 18

- Ну-ка, ну-ка, Саша, открывайте глаза, я знаю, что вы уже пришли в
себя. – Он открыл глаза и увидел плавающие в тумане золотые очки
профессора. Смигнул пару раз, и туман рассеялся. Профессор протягивал
ему чашку, - Выпейте, вам станет лучше. – Что это? – спросил он слабым
голосом. – Коньяк с водой, сахаром и лимоном, очень тонизирует. – Он
медленно, поддерживаемый профессорской рукой под затылок, выцедил
напиток, оказалось очень вкусно, по телу разлилось приятное тепло. Потом
до него дошло. – А лимон-то откуда? – спросил он. Профессор хмыкнул, -
Да тут дружок ваш заскакивал, он и принес. – Какой еще дружок? –
Александр-с, - профессор покряхтел, - Я, было, совсем уже с жизнью
распрощался, вы без сознания, пристукнет, думаю, рожа бандитская, обоих,
ему не впервой. – И что? – А ничего. Справился о здоровье, пожелал
скорого выздоровления и – адью. Гостинец, вот, оставил, лимонов,
апельсинов. Я тут позволил себе…, - профессор смущенно кивнул на гору
апельсиновых корок, высившуюся на столе, стоявшем рядом с кроватью. –
Давясь и чавкая? – слабо осведомился он. – Именно, - радостно кивнул
профессор. – Ну, тогда хорошо. Главное, чтобы впрок. Ну, - он помолчал,
- А со мной что? – Профессор засопел, - Дурость, вот что. Я же
предупреждал. А вы, как с цепи сорвались. В воду прыгнули, нырять
затеяли, как дельфин. Я вообще удивляюсь, как сердце выдержало.
Организм-то у вас, - профессор снял и начал протирать очки полой пижамы,
- Ослабленный. Вы что же думаете, то, что вы годами травили себя водкой,
питались кое-как, а то и вовсе никак – даром прошло? Вы что же полагали,
что можно вот так вот, в сорок лет, атлантом стать, за один сеанс? –
Профессор нацепил очки на нос и внимательно посмотрел на него, - Хотя,
не скрою, я удивлен вашими резервами. И далеко не уверен, что любой из
ваших сородичей мог бы сделать то, что сделали вы. – А что я сделал? –
Вы распылили блок. Весом в полторы тонны. На атомы, - профессор почесал
кадык, - То есть, я не знаю, что произошло, но я видел, как он вспыхнул
и исчез. Такого я не видел никогда. Разумеется, я не понимаю, каким
образом атланты производят свои феномены, но очевидно, что здесь
потребна какая-то энергия. Чего же удивляться, что вы выключились, как
свет? Это вам не посуду бить, молодой человек. – Вы говорили, что Федор
вырыл котлован в море, и ничего. – И ничего, - кивнул профессор, - Но я
также видел, как люди впадали в кому, пытаясь сделать то же самое, и уже
не выходили из нее никогда, - профессор отвел глаза, - К сожалению.
Кони, знаете ли, дохнут от того, что позволено Юпитеру. – Профессор
снова посмотрел на него с любопытством, - Вы помните, как говорили на
атлантском языке? – Нет. – А вы вообще можете восстановить ход событий?
– Он напрягся, вспоминая, - Было чувство силы, эйфория. Помню, как
плавал, помню, как поднимал блоки. – Это был один блок или два разных
блока? – Он подумал, - Два. – Характер ощущений можете припомнить? –
Нет. Просто смотрел, желал и они поднимались. – Профессор помолчал,
проделал весь комплекс подергивания бороды, поглаживания лысины и
потирания носа, - А дальше? – Что дальше? – Почему блок вспыхнул? Не
было такого уговору, блоки поджигать. – Не знаю. – Нет, знаете, -
профессор повысил голос, - Вспоминайте. Вы же не хотите, чтобы мы тут
оба сгорели только потому, что у вас, скажем, зачесалась пятка? – Ну, -
он нахмурился, - Я почувствовал злость. – Отчего вы почувствовали
злость? – У меня задрожали ноги. – Отчего? Вы же сказали, что не ощущали
напряжения? – Не ощущал! Но ноги задрожали, я разозлился, увидел
вспышку. Все. – Хорошо, хорошо, успокойтесь. – Профессор взял апельсин,
очистил его от кожуры чуть подрагивающими пальцами и разломил на две
половины, - Съешьте. Хорошая вещь, давненько, знаете ли, не едал. –
Некоторое время они помолчали, апельсин был действительно великолепен –
огромный, величиной с хороший грейпфрут и очень сладкий. – Плохо, -
наконец изрек профессор, вытирая липкие руки о пижамную куртку. – Что
именно? – Вы выходите на контакт с силой через аффективную эмоцию. Это
примерно то же самое, что вы делали и раньше, только мощность
повысилась, вот и все. – Но я же поднимал блоки в спокойном состоянии. –
Что-нибудь подобное вы могли делать и до того, просто не пытались. Ну,
не блоки, так кирпичи. Нет принципиальной разницы, вот в чем дело. – Ни
в чем нет принципиальной разницы, в основе всех эти феноменов лежит одна
и та же причина. – Это вы верно уловили, вы умны, Саша и это
обнадеживает. Но силой можно владеть так, как владеет ею, скажем,
человек, управляющий бульдозером, а можно владеть так, как владеет ею
кусок динамита – кусок динамита взрывается от неподвластных ему причин.
– Не преувеличивайте, Анатолий Кириллович, не так уж я взрывоопасен. –
Да? А что произойдет, если я влеплю вам пощечину, плюну вам в лицо? –
Они помолчали. – Ваш дружок сделал из вас бомбу, вот что он сделал для
вас, - сказал профессор, - И теперь надо срочно заняться механизмом
управления, - профессор потер нос, - Пока он сам не занялся. – Почему не
прямо сейчас? Используя проверенный атлантский способ? – А-а-а, -
усмехнулся профессор, - Вы уже подсели на грибок? – А что он, кстати, из
себя представляет? – Ничего особенного. Повсеместно распространен на
Кавказе, соседствует с горным дубом, на обычных людей не действует
совершенно. – Но вы говорили, что Федор записал формулу. – Собственно,
не формулу. Несколько цифр и латинских букв, остальное – описание гриба
и где его взять, пиктограмма, своего рода. – Но кто кем пользовался при
написании, Федор атлантом или атлант Федором? – Профессор задумался,
почесал кадык, - Взаимодействие между человеческой психикой и атлантской
структурой очень сложно, оно ни разу не повторилось, ни в одной паре из
всех известных нам случаев, нет статистической базы для анализа. Но, в
целом, все выглядит так, как если бы структура обладала способностью
накапливать информацию, исходящую от человека, при полной или частичной
неосведомленности человека о наличии структуры. – Из вашего рассказа у
меня сложилось впечатление, что Федор стал другой личностью. – Нет. Он
не стал другой личностью. Но структура модифицировала его личность. Вы
что же, полагаете, что остались прежним, приняв грибок? Да вы обращались
со мной, как с холопом! – Но исполнял ваши указания. – Исполняли.
Потому, что это были вы, а не мистер Х, а вы умны и хотите овладеть
структурой. Федор же предпочитал, наевшись жареной свинины и напившись
«Абрау-Дюрсо», спать. И видеть сны, как показывал энцефалограф, приятные
атланту, надо полагать. – А что с ним произошло дальше? – Профессор
долго молчал. – Суицид, - наконец произнес он, - Страшный суицид. Через
два года, как и было предсказано, умерла его дочь. Он уехал на похороны
и больше мы его не видели, хотя и очень хотели, - в то время он был
единственным объектом для исследований. Контора, которая курировала
проект, могла достать, кого угодно, уверяю вас. Но его не достала. Он
исчез. А через пять лет возвратился, убил жену, сына и застрелился сам.
– Профессор невесело усмехнулся, - Ну что, вы все еще хотите продолжать?
– Он ответил такой же невеселой усмешкой, - А что, у меня есть другой
выход?

Глава 19

Они не стали дожидаться утра, чтобы продолжить эксперименты. Он был еще
очень слаб. Но они оба полагали, что активизация атлантской структуры
восстановит его силы скорее, чем сон под этаминалом.

- Вперед, мистер Хайд, - сказал профессор, выдавливая гриб в стакан с
мадерой, - Держите в уме инструкции, шаг за шагом и не перенапрягайтесь

Он выпил вино, стоя на освещенном луной берегу моря, вдыхая его запах,
под шорох его вечных волн. О, как это было прекрасно! Он мог видеть
серебряную поверхность моря вплоть до выпуклого горизонта, он видел, как
в серебре отражаются бегущие облака. Невыносимо хотелось поплавать,
вдыхая море, брызгая серебром. Но он сдержался, он помнил инструкции. –
Александр Васильевич! – карлик с длинной бородой искательно заглядывал
ему в глаза. – Все в норме, профессор, нет проблем. – Ну, тогда шаг за
шагом, как договаривались. Попробуйте очень спокойненько, не напрягаясь,
оторвать от поверхности земли. – Он взлетел метра на полтора и посмотрел
сверху на карлика, - Достаточно? – Вполне. Теперь попробуйте подвигаться
в стороны. – Он описал полукруг в воздухе, повернув лицо к небу, очень
хотелось рвануться к облакам, но он сдержался. – Очень хорошо,
спускайтесь медленно. – Скользя, как падающий лист, он опустился и встал
на песок. – Великолепно. Вы не устали? – Ему хотелось расхохотаться, но
он сказал с преувеличенной вежливостью, - Нет, профессор. Я не устал. –
Тогда давайте пройдемся. – Они медленно пошли по берегу. – А не можете
ли вы, Александр Васильевич, локализовать источник энергии, которой
пользуетесь? – Нет. Он везде. В том числе и в нервной системе. – А мне
говорили… - Вас обманывали. Нервная система любого живого существа
вырабатывает эту энергию. Но даже нервной системы атланта недостаточно,
чтобы поднять блок весом в полторы тонны. Он должен заимствовать извне.
– Откуда она берется вовне? – Из трофических цепей. – Что это значит? –
Это значит, что если вас, профессор, - он ухмыльнулся, - Бросить в
костер, то будет выброс энергии. Большая часть которой уйдет вовне. Но,
если медленно сдирать с вас кожу, то можно впитывать ее вместе с вашими
воплями. Еще лучше – пожирать вас живьем, отрывая мясо зубами, кусок за
куском. В этом случае часть энергии вашего страдания уйдет во внешний
аккумулятор, а часть усвоится пожирателем. Затем кто-нибудь пожрет
пожирателя и процесс повторится. Так живет все живое на Земле, это
биологический перпетуум-мобиле, профессор. – Но каков характер этой
энергии, что она из себя представляет? – Это психическая энергия,
которая вырабатывается страдающей нервной системой. Чем выше организация
нервной системы, тем выше уровень энергии. Это хорошо знали и вовсю
пользовались своим знанием ваши любимые инки и ацтеки, профессор. А
также друиды и все жрецы по всему миру. Жрец – это тот, кто жрет жертву.
А жертва – это тот, кого пожирают живьем или мучают на жертвеннике
ножом, прежде чем сожрать. Вот о чем умалчивают ваши мудрые книги,
профессор. Впрочем, когда ацтекскому жрецу требовалось сотворить
маленькое чудо, а под рукой не было никого, с кого можно содрать кожу,
он протыкал себе пенис шипом агавы и, превращая себя в генератор, делал
какой-нибудь фокус. Ваши сапиентные предки, профессор, вынуждены были
идти на эти и еще большие жестокости потому, что не умели ассимилировать
энергию из общего хранилища, где ее более чем достаточно. А ваши еще
более сапиентные современники, профессор, продолжают приносить
чудовищные гекатомбы, уже не понимая их смысла, утратив священное знание
войны. Ацтеки и друиды – те, кто знали, зачем убивают, но вы-то зачем
сожгли Хиросиму? Зачем вам понадобился Бабий Яр? – Я тут причем? –
ошеломленно спросил профессор. – Вы все – причем! Вы – люди! Вы
превзошли меру зла! Вы переполнили чашу страданий! – Он простер руки в
стороны, - Этот Накопитель уже не выдерживает, энергия гниет и сводит с
ума тех, кто еще способен думать, Земля превратилась в гигантский
гнойный волдырь! И ты, - он схватил профессора за бороду, - Смел в моем
присутствии хаять цивилизованных существ, атлантов? Атланты вели свои
войны по правилам, не так, как вы. Атланты убивали, но они же и
охраняли. Атланты вывели вас, людей из последнего Апокалипсиса, но вы
приготовили новый. Тот, кто все это затеял, уже плюнул и ушел, некому
наказывать вас, вы сами себя накажете. И мы, атланты, вам поможем.

Он отшвырнул профессора, срывая с себя одежду, бросился к морю и прыгнул
в ледяные волны. Родное море успокоило его, возбуждение постепенно
утихло и он начал беспокоиться за профессора. Но когда он вышел из воды,
профессор, целый и невредимый, сидел на берегу, пересыпая песок из
горсти в горсть. – Как дела, Александр Васильевич! – крикнул он, - С
вами все в порядке?

Глава 20

- Коньяк будете? – нет, спасибо. – Они сидели в креслах в уютном
профессорском кабинете, вокруг высились полки с книгами, лампа под
зеленым абажуром горела на столе. – А я выпью, - профессор плеснул себе
в лабораторный стаканчик приличную дозу, - Замерз, как собака. Да и вы,
с вашей эсхатологией, в дрожь вогнали. – Еще раз, извините. – Ничего. А
что, действительно, дела так плохи? – Я имел в виду именно то, что
говорил. – Паршиво-с. И все же, я самый последний из тех, кого следовало
бы оттаскать за бороду. – Анатолий Кириллович… - Да ладно, чего уж там,
- профессор небрежно махнул ладошкой, - Не в гроб же с ней ложиться, -
он сделал солидный глоток, - В свете ваших откровений, Александр
Васильевич, у меня возникает другой взгляд на вашего приятеля. –
Александра? – Да. Кстати, он называл себя не Александр, а Александрос. –
Не знаю, он грек, может быть. – Может быть. Исходя из того, что мне
известно об атлантах – только оставьте в покое остатки моей бороды –
они, скажем так, крайние индивидуалисты. С чего бы ему в друзья
набиваться? И на остров он примчался так, как если бы почувствовал, что
с вами не все в порядке. Осмотрелся, гостинцы извлек. Но мог бы извлечь
и огнемет, если бы ситуация не удовольствовала. – Он что, снова
телепортировался? – Да нет, обычным манером прибыл, на катере. Шикарная
такая штука, вся из синего пластика и метров десяти длиной – японский,
как минимум. Вполне вероятно, что и в прошлый раз катер стоял где-нибудь
за волнорезом, вы же не летаете в нужник, хотя и смогли бы. Так вот, как
вы изволили намекнуть, - профессор потянулся было к бороде, но тут же
отдернул руку, - Вы не против помочь нам поскорее сдохнуть. Немыслимое
дело, чтобы атланты организовали сообщество, но как можно организовать
такую «помощь» без какой-то формы организации? Исходя из этого,
становятся понятны хлопоты вашего приятеля. Я видел за свою жизнь, -
профессор допил коньяк и налил себе еще, - Около двухсот семидесяти
гибридов разного сорта, а также троих полных атлантов, которых нам
удалось собрать в единое психическое целое здесь, на острове. Из них
всех вы – самый мощный, в смысле разрушения. Федор был похож на вас. Но
Федору почему-то было на все наплевать. А вам – нет. – Что стало с теми
тремя? – спросил он. Губы профессора растянулись в улыбке, - Они
покуролесили слегка, взяли, что им понравилось и ушли. – Как ушли? –
Исчезли. Разумеется, их пытались обуздать, да куда там. Хорошо еще, что
в живых остались – они смотрели на нас, как на червей, видно мараться не
захотели. Один из них, самый младший в процессе своей сборки собрал этот
домик, - профессор топнул ногой в пол, - В котором живет гном, - он
опрокинул в рот коньяк, - Вы знаете, меня трудно заподозрить в пламенной
любви к человечеству, но если где-то там, - профессор неопределенно
помахал рукой, - атланты собираются вместе, то я человечеству не
завидую.

Глава 21

На следующее утро, когда он заглянул в комнату профессора, тот еще спал
мертвым сном, и он решил не будить его – накануне старик крепко выпил,
нервы, видимо, расшалились, да и было от чего.

Он наскоро перекусил в одиночестве и задумался с чашкой чая в руке.
Краткая инвентаризация наличных сил перед завтраком убедила его в том,
что он уже располагает кое-чем и без помощи волшебного гриба. Ему
удавалось свободно двигаться в воздухе на расстоянии полуметра от пола,
перемещать предметы и вода в чайнике закипела по его желанию. Несколько
беспокоило то, что все происходило как бы во сне, как бы под анестезией
– он ничего не чувствовал и не мог контролировать затраты энергии.
Перспективы, которые открывались, притягивали и пугали, как пропасть, но
остановиться он уже не мог. Он был вообще человеком риска, профессор
правильно угадал его сущность, он был игрок.

Из комнаты профессора все еще доносился храп. Прихватив необходимые
припасы, он быстро спустился в подвал и выпил питье, выдавив в стакан с
вином не один, а два гриба… и сразу оказался стоящим в маленьком, тесном
помещении, которое слегка покачивалось. Прямо перед ним на узком рундуке
лежал Александрос, укрытый клетчатым пледом. – А ты знаешь, что это
опасно, - сказал Александрос, не открывая глаз. – Такое количество
энергии может спалить тебя, как фантик. – Он отбросил плед, сел и
потянулся, - Пойдем кофе пить.

h

h/

+еристики внешнего поля в пределах своего влияния. – Александрос
выпустил в низкий потолок струйку дыма, - Обычного человека хватает
только на то, чтобы перемещаться в пределах своего мозга, но зато куда
угодно. Атлант задействует энергию извне, чтобы изменять внутреннюю
структуру и через нее влиять на характеристики внешнего поля, но – в
пределах мощности своей нервной системы. Ты не можешь переместиться на
Луну. Но в пределах тысячи миль – можешь. – А где мы находимся сейчас? –
Александрос усмехнулся, - Тебя хватило не на много, мы в шести милях от
острова. Пойдем наверх.

Судно оказалось заякоренным в небольшом озерце, окруженном камышами,
порывами налетал ветер, морща водную гладь, и косо нес мелкие капли
дождя. – Что это? – Бокатер. – Про него рассказывают всякие странности.
– Правильно рассказывают. Здесь находится место, которое изменяет
структуру поля, в котором мы живем и движемся и существуем. – Как это
понимать? – Александрос задумчиво потер щетину на подбородке, - Дыра.
Ворота в другой мир. – Какой? – Александров пожал плечами, - Такой же,
как этот. Но – другой, Земля № 2. – Чем она отличается от Земли № 1? –
Там живут другие существа, которых уже нет здесь. – Какие существа? –
Хватит, - мягко прервал Александрос, - Ты, наверное, думаешь, что я –
бог? Я всего лишь чуть дальше тебя прошел по этой дороге, вот и все. Но
я могу тебе сказать, что там, на выходе из ворот, сидит один тип,
атлант. Он каким-то образом сам пригвоздил себя к тому месту и не может
выбраться. Смотри, чтобы с тобой такого не произошло. Не лезь туда.
Холодно, пойдем вниз.

Они снова устроились на камбузе, Александрос изготовил по чашке
ароматнейшего кофе, крепкого, как атомный удар. – Твоего профессора, -
сказал он, ухмыляясь, - Годами водили за нос такие, как мы. Конечно, он
просек кое-что, за столько-то лет, но он не эксперт. – А кто эксперт? –
Нет экспертов. Каждый до себя доходит сам. При небольшой помощи друзей.
– Профессор подразделяет нас на гибридов и полных атлантов. – Он дурак,
- Александрос поморщился. – О какой гибридизации может идти речь после
стольких миллионов лет? Это мутация. Удачные проходят в дамки, неудачные
– в мусорную корзину. Но в основе, конечно, лежат атлантские гены. У
кого их нет, тот не мутирует никак – ни удачно, ни неудачно. – Но есть
ли среди нас чистокровные атланты? – Есть. Восстановленный генотип – это
и есть самая удачная мутация. Не думаешь же ты, что какая-то группа
атлантов могла скрываться где-то под землей восемнадцать миллионов лет,
храня в чистоте кровь? – Думаю. Они могли скрываться на Земле № 2. – А
ты схватываешь влет, партнер, - Александрос посмотрел на него задумчиво,
- А что ты скажешь, если я сообщу тебе, что есть Земля № 3 и № 4? Земля
– это цепь из четырех глобусов, которые находятся в одном месте. – Как
это понимать? – У тебя есть тело, которое можно считать плотным. Вокруг
него – тепловое поле, которое нельзя увидеть, но можно почувствовать и
зафиксировать приборами. Далее – электромагнитное поле, которое нельзя
ни увидеть, ни почувствовать, но можно зафиксировать приборами. Еще
далее – психическое поле, которое нельзя ни увидеть, ни почувствовать,
ни зафиксировать приборами. И все три находятся в твоем плотном теле,
которое само по себе является энергетическим полем. Таким образом, тебя
можно рассматривать, как четырехсоставное существо или как единое поле
энергии с четырьмя характеристиками. Это – простая физическая модель,
как школьная схема атома. Они в равной степени не отвечают
парафизической реальности, но дают о ней представление. – Какова же
реальная польза от такого представления? – для того, чтобы изучать и
использовать свойства электромагнитного поля, надо о нем знать. Это
абстрактное знание, которое никак не вытекает и данных органов твоих
чувств. Чтобы собрать радиоприемник, надо принять на веру авторитет
схемы, авторитет учебника. Но если не хочешь, можешь и не принимать –
сообщайся голубиной почтой. – А если я принял на веру? – Тогда используй
веру. Верь. Вера – не абстракция. Вера – предмет, с помощью которого
абстракцию заставляют работать. Ты веришь – и ты идешь вперед, как
атлант. Ты не веришь – и ты топчешься на месте, как человек. То, что
твой профессор называет «атлантическим комплексом» - это вера. Тот, у
кого ее мало – это гибрид веры и безверия, жалкое, страдающее существо,
получеловеческий дегенерат. Тот, у кого ее много – полный атлант, титан.
– Я могу тебе определенно сказать, Александрос, что не верил ни во что,
когда начинал. – Это не правда. Ты верил во множество никчемных вещей,
которые глушили твою веру в главное – в себя. Ты верил в карьеру, в
деньги, в любовь. Но когда твои одежки спали с тебя, и ты остался голым
и дрожащим на холодном ветру – твоя вера проснулась, чтобы спасти тебя.
У тебя не было больше ничего, ты сам не оставил себе выхода. – Почему
сам? – Брось, - поморщился Александрос, - Ты вполне сознательно угробил
свою прежнюю жизнь, зная, что для тебя нет иного способа освободиться от
своих мертвых якорей. Ты делал шаг за шагом вниз, пока не оказался на
острове Рака. И здесь ты припер себя к стенке и приставил ствол к
голове. Способ радикальный, но не подействовал. – Профессор помог мне. –
Он бы и пальцем не пошевелил, если бы не понимал, что ты такое и не
рассчитывал извлечь из этого пользу, он достаточно долго общался с нами.
Несчастных безумцев смывает волной по всему миру – и никто по ним не
плачет. – А почему ты пальцем пошевелил, Александрос? – Александрос
надолго задумался, - Не верь профессору, который говорит, что все
атланты – бешеные собаки, это не так, - наконец сказал он, - Мы всегда
враждовали, и будем враждовать между собой – родами, кланами и
поодиночке, потому, что война – это цель и смысл жизни на Земле, без нее
мир скиснет. Но сейчас он гниет по другой причине – по причине, ничем не
объяснимой, ничем не оправданной, внутривидовой злобности людей. Они
сошли с ума. Это они – бешеные собаки, а не мы. Они перестали есть друг
друга, но придумали тысячи способов уничтожать и мучить друг друга,
бессмысленно и беспощадно. И они распространяются как рак. Они убивают
вокруг себя все, они ломают трофические цепи – законные, естественные
цепи. Не употребляя в пищу, они, фактически, пожирают биосферу. А когда
пожрут, то сдохнут сами. Этого нельзя допустить. Враждуя по закону, живя
по законам войны, мы были хранителями жизни на Земле, мы даже их
сохранили, на свою голову. А теперь надо исправить ошибку. – Уничтожить
людей? – Да. Большую часть. А меньшую поставить на место, в ту
трофическую цепь, которой они принадлежат по своей биологической
сущности, на место пожирателей падали. – Не получится. – Очень даже
получится. Ничто не мешает человеку встать на четвереньки, кроме корсета
из технических приспособлений, которые мы ему и подарили. Мы просто
заберем назад свои подарки – и пусть уползают в пещеры. – Они придумают
новые. – Чем? Возможности человека относятся к той же серии хвастливых
побасенок, что и «венец творения». Сегодняшний человек нейрологически
ничем не отличается от своего неолитического предка. А неолит был не
восемнадцать миллионов, а каких-то двадцать тысяч лет назад. За
прошедшие после последнего Апокалипсиса миллионолетия, человек не
эволюционировал, а деградировал до уровня животного, несмотря на все
наши попытки удержать его от скотства. – Плохо, значит, пытались. –
Действительно, плохо. Своих проблем хватало. Апокалипсис ударил по всем,
уже триста лет из-под земли копают уголь и качают нефть – остатки
тогдашней флоры и фауны, в том числе и наших с тобой предков. –
Профессор говорил о нейрологической катастрофе. – Повторял зады того,
что ему сообщили атланты. Катастрофа была, но «бездействующие» нейроны
не бездействуют, как полагает старый дурак, они работают на таких
уровнях, которые человеком не осознаются вообще, а атлантом осознаются
слабо – после катастрофы. – Что это за уровни? – Это уровни Земли № 2, №
3 и № 4. До катастрофы атлант мог жить на всех четырех уровнях, а
человек мог осознавать уровень № 2, обычно называемый загробным миром. –
Есть жизнь после смерти? – Смерти нет. Энергетическое поле не может
умереть, оно может лишь изменить свои характеристики. - Александрос,
откуда ты знаешь содержание моих бесед с профессором? – Я знаком с ним
намного дольше, чем ты. – Но у меня сложилось впечатление… - Это потому,
что он пожелал, чтобы оно сложилось, хитрит, старая лиса. – А ты не
хитришь, Александрос? – Александрос надолго замолчал, глядя ему в лицо,
- Тебя принесло сюда волной твоей веры, которая намного лучше тебя
знает, кто друг, а кто враг, - наконец сказал он, - Впервые за очень
долгое время атланты решили объединиться для спасения Земли. Мы не можем
просто отойти в сторону – некуда отходить. Энергия, которую генерируют
люди в процессе своего сумасшествия, разнесет всю Земную цепь. Я не
хитрю, партнер, нет. Ты один из нас, но ты – новоприбывший. Никто не
знает, чего ты хочешь. Никто не знает, - он ухмыльнулся, - Куда идет
атлант. И в любом случае, ты не можешь влететь в ситуацию с разбегу.
Тебе требуется адаптация. А после этого – добро пожаловать домой, на
войну, - он прищурился, - Или убирайся в ад.

Глава 21

- Анатолий Кириллович, - спросил он, - Вы знаете Александроса? –
Профессор остро глянул на него из-под очков, - Я ждал этого вопроса. С
того самого момента, как понял, куда вы исчезли. – Он снял и начал
протирать очки, - Нет, Саша, я не знаю его. Я знал человека с таким
именем, впрочем, тогда он еще отзывался на Александра, но ваш приятель –
не тот человек. Это совершенно другое существо, о намерениях которого я
никак не осведомлен. – Оставим казуистику. Вы были с ним знакомы раньше?
– Да. – Он был одним из трех атлантов, которые ушли? – Нет. Он служил
здесь, на острове. – Морпехом? – Нет, не морпехом. Он был офицером ГРУ.
– Вот как? – Да, так. – Профессор нервно нацепил очки на нос, - Вот вы
уже подозревать меня начали, допрос затеяли, думаете, что я вас опутываю
какой-то паутиной, а ведь это его специальность – паутиной опутывать, не
моя. – Профессор горько усмехнулся, - Вы знаете, сколько ему лет? – Лет
сорок? – Ему семьдесят восемь лет. Это очень старый, очень опытный
волк. Он, конечно, не упоминал об этом? – О том, что он волк? – О том,
что вы – мальчишка по сравнению с ним. Он был на четырех войнах и ото
всюду ушел только с малость поцарапанной шкурой. Мне страшно подумать,
что он из себя представляет на сегодняшний день. – Почему вы раньше не
сказали? – Боялся. Он же чудовище, узнает – глотку перережет или чего
похуже. Я пытался как-то насторожить вас, вызвать критицизм по отношению
к нему, да что уж теперь… - профессор безнадежно махнул рукой. – Как он
приобрел свои способности? – Он их всегда имел. Так же, как и вы,
впрочем. Но у него было больше возможностей выявить их на практике. А
когда он их выявил, то исхлопотал себе назначение на остров, чтобы
разнюхать все изнутри и прикинуть на себя наши методы. И прикинул с
большим успехом. – Вы это заметили? – Заметили. И предложили участвовать
в экспериментах системно. Но он только смеялся над нами и говорил, что у
него нет никаких способностей. А по ночам летал над островом, на фоне
луны, Бэтмен, оптать. – Профессор высморкался в огромный носовой платок,
- Но все-таки он не был здесь самым главным. Полагаю, до руководства
дошли какие-то слухи и на него начали давить. Тогда он просто покинул
остров. – Исчез? – Зачем же? Заурядно отправился куда-то по новому
назначению, унося в голове и наши наработки и секрет атлантского гриба –
память у него была феноменальная. – Нельзя обвинять его в том, что он
оставил в персональном пользовании собственные силы, которые вы хотели
отобрать в пользу государства. – Никто и не обвиняет. Я только пытаюсь
объяснить вас, с кем вы имеете дело. При всем вашем атлантстве, вы, в
сущности, университетский интеллигент. А он – жестокий и
бескомпромиссный вояка, одному черту известно, чем он стал в качестве
атланта. – Тем же, что и я, Анатолий Кириллович. У нас общая родовая
память, общее понимание сегодняшней ситуации. То, что он нашел нужным
сообщить мне, это почти то же самое, что я сообщил вам – излишне
импульсивно, еще раз простите. – Да что там «простите»! – Профессор
зверски дернул себя за бороду, - Вы решили показать людишками их место,
так что ли? – Я еще ничего не решил. – О, господи! За вас решат. Вы что
же, думаете, что наш центр был единственным на планете? И что атланту
непременно нужна повивальная банка? Или что они начали рождаться только
в последние полвека? Да они никогда и не покидали этот мир! Римляне
выбили этрусков и друидов, борясь с атлантским злом. Христиане
уничтожали их осины гнезда, центры восстановления в Александрии, в
Лангедоке, в Асконе, в Рюгене, в Киеве, в Мехико и, черт возьми, на этом
острове. Святейшая Инквизиция была создана для того, чтобы бороться с
ними. Но они все равно есть! И я думаю, что большинство пертурбаций в
мире – это атлантские войны! – Неправильно думаете, если не лжете! –
выкрикнул он и профессор испуганно затих в своем кресле, - Вам всегда
нужно объявить кого-то нелюдем, чтобы рвать его плоть и пить его кровь,
вы бесчестны, вы не способны сражаться с достоинством. Вам всегда нужен
Сатана, чтобы возвеличить вашего придуманного Бога. Но вы забыли, что от
гнева Сатаны, создавшего этот мир, вас спасли именно атланты. Вы
идиотически полагаете, что ваше сумасбродство будет длиться до
бесконечности, хотя, время от времени и пугаете себя, для кайфа,
видениями Апокалипсиса, будучи не менее идиотически уверены, что уж
потом-то все будет хорошо. Ничего не будет хорошо. Ваша история
заканчивается. Атланты стояли у ее истоков, атланты будут стоят у ее
могилы. – Кто-нибудь похоронит и атлантов, - хмуро заметил профессор. –
Очень может быть. Но атланты умрут с лицом, поднятым к небу, а вы –
мордой в грязи. – Но пока мы с вами еще не разделились на тех, кто носом
к небу, - профессор почесал кадык, - И тех, кто мордой в грязи,
давайте-ка попьем чаю, кушать сильно хочется.

Глава 22

- Когда, обнаружив в подвале фляжку и стакан, я понял, что вас нет на
острове, то сразу сообразил, что вы отправились к вашему другу, -
говорил профессор. Они сидели на берегу моря, странное, наверное, это
было зрелище – двое мужчин за столом с чайным прибором, посреди
пустынного пляжа, кричат чайки, ветер рвет белую скатерть. Как вы могли
это знать? – В прошлом были прецеденты, - ответил профессор, - Не такие
удачные. Скажите, а почему Александрос доставил вас назад на катере? – У
меня не было уверенности, что я смогу повторить этот фокус. Да и
хотелось прокатиться. – Когда я наблюдаю за вами, - задумчиво сказал
профессор, - В моем сознании всплывает слово «гениальность». Того, на
что у других уходили годы, вы достигли за несколько коротких часов и в
более отчетливой форме. Или, может быть, это кто-то пришпорил время? –
Когда я оцениваю эти несколько коротких часов, - так же задумчиво
ответил он, - В моем сознании всплывает слово «деградация». - В связи с
изменением человечества. – Широко берете. – А я теперь и не умею брать
узко, - он развел руками, - Вам не приходило в голову, что вопреки
расхожему мнению, нейрологический потенциал человека не увеличивался, а
снижался со времен исторически достоверных? – А как же полет на Луну? –
От падения Трои до полета на Луну происходило механическое накопление
суммы технологий. Нынешняя цивилизация – это ком из бронзовых топоров,
компьютеров, кофемолок и унитазов, намотавшийся вокруг нервной системы
человека, которая отнюдь не повысилась от этого в качестве. – Знаете,
Саша, я сам мастак по части забубенных выражений. Но вы – чемпион. –
Наверное, то же самое говорили и Платону. – Ого! – Платон был гениальным
математиком, гениальным музыкантом и гениальным педагогом. Вы можете
вспомнить что-нибудь подобное из современной истории? Со всеми ее
Бэконами, Моцартами, Эйнштейнами и братьями Райт? – К чему вы ведете? К
тому, что специализация убивает? Так это и без вас известно. – Я веду к
тому, что если человек мог быть эмпирически гениален в двух, четырех,
пяти областях деятельности, почему он, чисто платонически, не может быть
гениален сразу во всех? – Ну, разве что платонически. – Что такое
гениальность? – Это совершенство в какой-то области человеческого
проявления. – Вот. Проявления. Ко мне могут приходить видения, более
величественные и прекрасные, чем все творения Праксителя, Да Винчи и
Родена вместе взятые. Но Пракситель, Да Винчи и Роден владеют аппаратом
проявления, а я – нет. Они – творцы, а я – пустопорожний мечтатель. –
Совершенно верно. – Если какой-нибудь физик создаст теорию левитации, он
будет творцом? – Он будет гением. – Но я могу делать то, что он
описывает. – Другие тоже научатся, если будет теория. – Теория
относительности – есть. Разве другие научились искривлять пространство?
А я умею это и многое другое – телепортация, телекинез, телепатия – все,
что угодно, я эмпирически гениален во всех областях человеческого
проявления. – Чего вы хотите? Чтобы я пал на колени и заклал агнца вам в
жертву? – Я хочу, чтобы вы отказались от предвзятых мнений. Нет научных
оснований, таксономически выделять атлантов в отдельный вид. Нет
различий в морфологии коры мозга атланта и человека. Атланты не
научились ничему, чего не умеет человек. Атланты ОТКАЗАЛИСЬ делать то,
что умеет человек. – Что, черт возьми?! – Использовать посредничество
второй сигнальной системы для изменения внутренней и внешней среды. Они
делают это напрямую и более эффективно. – Вы не нейролог, Саша. – Верно.
Я телепат. И беру терминологический аппарат непосредственно из банка
вашей памяти. – Только не выгребите всю мою наличность. У меня там,
знаете ли, много чего… - Не волнуйтесь. Ко мне приходит только то, что
мне нужно, как железные стружки к магниту и без всякого шмона по ящикам.
– Как можно целеполагать без использования второсигнальной системы? –
Легко, просто и эффективно. У кобры почти нет мозга. Кобра не умеет
говорить. Но когда ей хочется кушать, она просто смотрит на лягушку и
лягушка сама ползет ей в рот. У кильки еще меньше мозга, чем у кобры. Но
взаимодействие в стае килек, насчитывающей несколько сотен тысяч особей,
происходит мгновенно, без затраты времени, и очень эффективно. Еще
примеры? – Хватит. Вы пересказываете мне то, что я и без вас знаю. Но
никому еще не приходило в голову рассматривать венец нейрологической
эволюции, вторую сигнальную систему, как тормоз на пути эволюции. – Вы
можете себе представить автомобиль без тормоза? Но тормозом пользуются
тогда, когда надо тормозить. А вы жмете на газ, не сняв даже с ручника,
а потом удивляетесь, откуда инфаркт? И вообще, почему я такой дурной? –
Человек – не машина… - Нет, машина. И тормоз был задуман природой,
богом, чертом, эволюцией – именно как тормоз, а не как средство
передвижения. Нервная система отбирает один из тысячи поступающих
сигналов, остальные – гасит. На процесс торможения уходит большая часть
нервной энергии. Вторая сигнальная система не локализована нигде. Она
представляет собой модификацию принципа торможения. Чем выше организация
нервной системы, чем сложнее задачи, тем сложнее устройство тормоза. Это
и есть разум, в котором человек полностью сконцентрирован. Тормоз не
может контролировать сам себя. И человек превратился в факультативную
деталь собственной машины. – Почему же атлант не превратился? – Он
помолчал и затем ответил неохотно, - Вы знаете, почему. – Профессор
подумал, похмыкал. – Нет, не знаю. – Адельфофагия – вот ключевое слово.
– А-а-а, вот вы к чему…, - профессор вздохнул, откинулся на спинку стула
и начал протирать очки, - Страшные вещи вы мне рассказываете. – Жить на
Земле – это вообще страшная вещь. Мои предки пожирали ваших предков. И в
ходе этого пожирания разработали охотничью методу, основанную на
свойстве второй сигнальной системы оказывать постоянную отрицательную
индукцию на первую – двигательные и вегетативные рефлексы. С
одновременной разработкой методы защиты, чтобы не поменяться местами с
пожираемыми. А поскольку мои предки были еще и не прочь подзакусить друг
другом, они вынужденно выработали способность контролировать тормоз.
Чего не произошло с предками вашими. – Почему? – Потому, что их
селекционировали по принципу отсутствия способности к вырабатыванию
такой способности. – И после этого вы утверждаете, что между атлантами и
людьми нет разницы? – Между ними огромная разница. Но нет видовых
различий. – Между хищным и нехищным видом нет видовых различий? –
Анатолий Кириллович, гомо сапиенс грешил каннибализмом ничуть не меньше,
но делал это по-простому и без затей, при помощи дубины. Он и
цивилизацию свою создал при помощи дубины. И мои и ваши предки были
животными, пожирающими друг друга. Но мои – преодолели свою животность
через отказ от дубины и использование психических сил. А ваши – увязли в
животности через отказ от психических сил и использование дубины. Атлант
носит всю свою цивилизацию в своей нервной системе, поэтому, он –
цивилизованное и самодостаточное существо. А человек без своих
механических подпорок намного ниже и беспомощней любого животного или
даже насекомого. Не будучи самодостаточным, как он мог развить
нравственный закон? – не ваша ли селекция в этом виновата, господин
атлант и духовный аристократ? – Анатолий Кириллович, от тех времен не
осталось ничего, кроме хромосомной пыли, носимой ветром уже двадцать
миллионов лет. Если зерно падает в добрую почву, то прорастает и дает
плоды. А если на камень, то погибает. Кто виноват в том, что большая
часть человечества оказалась бесплодным камнем? Кто виноват в том, что
вы в течение всех вашей истории целенаправленно душили всходы? Вы
проводите селекции наоборот, подобно царю Ироду, а потом тычете пальцем
во вселенское зло, в атлантов, они же – колдуны, они же – сатанисты, они
же – язычники, они же – дегенераты. Которых следует спалить в Освенциме.
Теперь вы будете очень удивляться, когда вас самих начнут пропалывать. –
Ну вот, - задумчиво сказал профессор, - С этого надо было и начинать.

Глава 23

После чая профессор отправился заниматься своей гидропонной установкой,
мол, конец света или не конец, а жрать все равно что-то надо. Он же взял
на себя уборку посуды, а потом сел и задумался, глядя в море.

Без тени сомнения он знал, что в мире назревает катаклизм. Однако,
вопреки его собственным ожиданиям, это знание отнюдь не ввергло его в
интеллигентскую рефлексию относительно грядущей боли мира. Еще несколько
часов назад он стоял на пороге персонального Апокалипсиса, после
которого судьба человечества уже не могла иметь никакого значения.
Растворившись в его собственной смерти. А до того он годами сражался в
собственном Армагеддоне, как и всякое человеческое существо, неся в себе
обреченное знание того, что все его победы и поражения, все его радости,
надежды и боли неминуемо исчезнут в великом Ничто. Он усмехнулся, на ум
приходило слово «игра». Игры атлантов столь же бессмысленны, как и игры
людей – все игроки гарантированно выбывают вперед ногами. В этом
контексте становилась очевидной вся абсурдность понятий «Армагеддон» и
«Апокалипсис», с придаваемым им общечеловеческим смыслом. Потому, что
Апокалипсис – сегодня, для каждого из миллионов страдающих существ в
отдельности и Армагеддон не прекращался от начала мира. Какое дело до
человечества, тому, кто сейчас в данный момент сдыхает от голода или
сует голову в петлю или смотрит, как его дети горят в американском
напалме? И никакое количество хвастливого самомнения не могло отменить
того факта, что человечество – это пыль на комочке пыли в глухом углу
глухого угла бездушной и бессмысленной Вселенной. Стоило ли переживать
относительно гибели какого-то количества или даже большей части людей?
Разве мог он уберечь своего сына от прохождения того же пути, что прошел
сам или свою мать – от холодного дыхания близкой уже могилы? Что же
оставалось? Что оставалось мыслящему живому существу, кроме его
бессмысленной, бесперспективной, ничем не оправданной и беспощадной
гордости? Оставалось принимать правила игры, раз уж ты в игре и быть
победителем. Быть атлантом.

Он вздохнул, закурил крепкую греческую сигарку, подаренную Александросом
и, не вставая со стула, посмотрел в сторону волнолома. В воздух
вертикально поднялась глыба бетона, и он выстрелил ею так, как стреляют
камешком из рогатки. Глыба улетела метров на пятьсот и упала в море,
подняв фонтан брызг. Он выпустил клуб ароматного дыма и поднял ее с
глубины в семьдесят метров. Бетонный блок вылетел в воздух, подобно
резвящемуся киту, вспучив при этом воду, как глубинная бомба. Он
выстрелил сильнее – блок превратился в точку и упал где-то очень далеко,
взметнув вверх едва заметный фонтанчик.

Тогда он посмотрел на солнце и сразу, из самых глубин его существа,
всплыла мысль, - «Не лезь туда»! Мысль была настолько категоричной и
настолько чужой, что он испугался. Это не было предупреждение, это был
окрик, вроде того, каким одергивают собаку. «Иисусом Навином мне не
стать», - подумал он с некоторым даже облегчением и, отвернувшись от
моря, перевел взгляд на бетонную чашу. Он чувствовал, что может
разметать ее, как горку песка с ладони, обнажив удивленно копошащегося
профессора, но не стал этого делать, и для этого ему не понадобилось
никаких окриков. Но ассоциация с горкой песка, сдуваемой с ладони,
навела его на мысль поэкспериментировать с воздухом, и он поднял в
воздух тонны песка, закрутив смерч – для этого ему пришлось, всего лишь,
вообразить процесс вращения и сконцентрировать его в выбранной точке
пространства. Некоторое время он заворожено наблюдал, как массы песка
вращаются внутри невидимой воздушной трубы, затем ослабил хватку, и
песок с шумом обрушился в воронку, вырытую смерчем – пожалуй, с таким
прибамбасом уже можно было выходить на международную арену.

Из какой-то щели между блоками выполз обеспокоенный профессор. Он взял
его на свою умственную ладонь, перенес по воздуху и усадил за стол,
напротив себя. – Вы че? – профессор ошарашено, обеими руками ухватился
за бороду - последний якорь спасения, - С ума сошли? – Это вы сошли с
ума! – ответил он и расхохотался, в нем начала подниматься волна
неконтролируемой эйфории. В море поднялась волна высотою в дом и
застыла, не доходя десятка метров до берега, было видно, как внутри нее
мечутся серебристые рыбы, в чистом небе загрохотал гром, и в волну с
шипением ударила молния. – Саша, образумьтесь, - крикнул профессор, - Вы
угробите нас обоих! – Волна осела и ушла прочь, в открытое море. – Не
называйте меня «Саша», - сказал он, капризно растягивая слова. – А как
же вас называть, уважаемый? – Ну, как-нибудь по-простому, скажем, Тор. –
Он расхохотался. – Не будете ли вы так любезны, Александр Васильевич, -
сказал профессор, насупившись и выпрямляясь на стуле, - Отнести меня на
место. У меня еще куча дел.

Глава 24

- Ну как, - спросил профессор вечером за ужином, когда они снова
собрались вместе, - Вы уже не чувствуете усталости, истощения после
ваших подвигов? – Нет. Я чувствую себя здоровым и полным сил, как
никогда. – Это заметно, - кивнул профессор, - Видели бы вы себя со
стороны в первый день нашего знакомства. – Я чувствовал себя изнутри, -
заметил он, - И мне этого вполне достаточно. – Охотно верю. А каковы
ваши ощущения сейчас, в ходе и после экспериментов? – Наслаждение.
Эйфория. Желание использовать силу снова и снова. У меня даже снизилась
потребность во сне. – Это настораживает. Если у вас такая же нервная
система, как у человека, то вы подвержены той же опасности, - свалиться
в яму маниакально-депрессивного психоза. – Что это значит? – Человек
входит в состояние мании, состояние сверхвозбуждения,
сконцентрированного на какой-то идее. Это может быть все, что угодно:
секс, творчество, спор. Затем маятник качается в другую сторону, и он
переходит в состояние депрессии. Очень часто, пытаясь выбраться оттуда с
помощью наркотиков, из которых самый распространенный – алкоголь. – Мне
не требуется алкоголь. – А зачем же? Сила – это и есть ваш наркотик. Но
если я вас правильно понял, вы используете вашу нервную систему в
качестве проводника для какой-то внешней энергии. А любой проводник
имеет свою пропускную способность. Он может просто сгореть от
переизбытка энергии. Возможно, краткость жизни большинства гениев
объясняется именно этим. Проводник быстро изнашивается, а то и вовсе
перегорает, как в случае с Ницше, например, который умер в психушке. –
Де Сад тоже умер в психушке, но, будучи вполне почтенного возраста
дедушкой и до последнего часа сочиняя и ставя пьесы, на которые
собиралась половина Парижа. – Причем тут де Сад? – Ну, как же? А садизм?
Разве это не сдвиг на сексуальной почве? Вы же тут толковали о
психических нарушениях. – Де Сад не имеет никакого отношения к садизму,
так же, как Иисус Христос к христианству. Вы читали де Сада? – Конечно,
читал. Я же филолог, как-никак. – А вы не заметили, что во всех его
механических и очень нудных описаниях сексуальных эксцессов абсолютно
отсутствует эротика? – Да, пожалуй. Они не способны возбудить и
подростка. – Потому, что произведения де Сада не порнографичны. Это
дурно написанные, философские произведения. Маркиз использовал форму
сексуального эпатажа для пропаганды своих взглядов. Так же, как Платон
использовал форму диалога, Салтыков-Щедрин – сатиру, а Иисус Христос –
притчу. Персонально же, де Сад был весьма благовоспитанным и очень
добродушным человеком, как свидетельствуют современники. И за всю свою
долгую жизнь он мухи не обидел. Но постоянно боролся за справедливость.
За что и сидел постоянно в тюрьме при всех режимах, бедолага. А вот
Иисус Христос не написал ни строчки и не произнес ни единой проповеди,
призывающей к насилию. Но кошмарные злодеяния веками творились во имя
Его и Его человеколюбивых идей. Так кто – садист? – Христос – это идея,
Анатолий Кириллович. – Христос – это идея, Александр Васильевич. А
человек, зафиксированный на идее – это мономаниак. А маниакальность
имеет противоположный полюс – депрессию. Человек, маниакально
зафиксированный на идее добра, в состоянии депрессии превратится в
исчадие зла. Вот вам и разгадка загадки Христа, господин филолог. – Да
вы анархист и безбожник, Анатолий Кириллович. – А почему, вы думаете, я
сижу здесь и наставляю демона в прикладной психологии? – Это я-то –
демон? – Вы – демон, Саша. По сравнению с вами, все эти опереточные
Мефистофели, Астарты и Воланды с их салонными играми – просто клоуны. Но
вы не избавлены от проклятия человечности. Вы не прилетали с другой
планеты. Вы родились здесь, от человеческой матери. А это значит, что вы
будете качаться между позицией демона и позицией человека, пока эта
раскачка не разнесет вашу психику на куски. Это тот же деструктивный
процесс, который происходит с бессознательными гибридами, но только на
другом уровне мощности. Я думаю, что именно по этой причине погиб Федор.
И я, наблюдая в вас ту же опасную тенденцию, иначе я бы не затеял этот
разговор. – Что я должен делать? – Занять позицию над полюсами, позицию
Наблюдателя. Если я что-то понимаю в атлантах, то это – позиция атланта.
Атланту нет дела ни до людей, ни до атлантов. Он стоит на позиции Себя
Самого, это единственное место, где он в безопасности. Возможно, атланты
не хотят или не могут вас этому научить. Возможно, по той же причине, по
которой Зевса воспитала коза, Ромула и рема – волчица, а Геракла –
получеловек, полуживотное, кентавр. Возможно, нужен взгляд со стороны,
взгляд животного чтобы атлант мог оценить как свою животность, так и
свою сверхчеловечность, чтобы встать над ними обеими. Я, животное –
воспитатель титанов. Я делал это всю жизнь, теперь я делаю это для вас.

Глава 24

На следующее утро, когда он, совершив по рекомендации профессора
пробежку, а потом уже без всяких рекомендаций резвился, подобно дельфину
в ледяных, зеленых волнах, в бухту вошел катер Александроса.

Он рванулся вплавь ему наперерез, затем выскочил из воды, пробежал по ее
поверхности и на полном ходу впрыгнул на палубу катера.

- Очень впечатляет, - усмехнулся Александрос, - Особенно с этим
развевающимся по ветру болтом. Прокатимся? – Прокатимся. – Тогда
спустись вниз и найди там что-нибудь одеться, а то причиндал отмерзнет.

- Я вижу, ты уже в форме, - говори Александрос, направляя судно по
большой дуге вокруг острова, - И это хорошо. Потому, что сегодня – общий
сбор. Я специально прибыл пораньше, чтобы ввести тебя в курс дела. – Где
этот сбор? – Не знаю. Но мы туда попадем, можешь не сомневаться. – Кто
будет присутствовать? – Тысяча четыреста сорок атлантов, включая тебя.
– Неужели нас так мало? – На самом деле, намного больше. Указанное
число, это те, кто оказал честь сообществу, приняв приглашение,
объединится, и кому сообщество оказало честь своим приглашением. – Но с
кого-то все начиналось? – С четверых основателей. Их имена: Таргит, Кир,
Артур и Ариан, царь. – Кто выбрал его на царство? – Триста шестьдесят
первоначальных. – Когда это произошло? – Шесть солнечных месяцев тому
назад. С тех пор ни у кого не хватило духу оспорить его право. У меня
также. Когда ты его увидишь, ты поймешь, почему. – Есть ли при нем
какой-то совещательный орган? – Общее собрание является таким органом.
Решения принимаются большинством голосов. Один человек – один голос. Те,
кто остаются в меньшинстве, могут изменить свое мнение и присоединиться
к большинству. Или убираться вон. Потому. Что они больше не имеют права
находиться в собрании. – Такие прецеденты были? – Были. – И куда же ушли
те, кто ушел? – а кому какое до них дело? – Что будет обсуждаться на
нынешнем собрании? – Стратегия выживания. – Когда оно начнется? – В
семнадцать часов, по твоим часам. А до того мы будем разговаривать,
веселиться и развлекать друг друга, если ты не против. Я так понимаю,
что ты еще не завтракал?

Они провели большую часть дня, сидя в каюте, попивая хиосское вино,
смеясь и рассказывая анекдоты, пока катер покачивался на волнах,
заякоренный в защищенной от ветра бухте острова. – Александрос, -
наконец сказал он, глянув на часы. – Уже без пятнадцати пять. – Да, -
кивнул тот, - Пора причаливать. – Нам еще надо добраться до места. – Мы
уже на месте, - ответил Александрос.

Они выбрались на палубу, и у него захватило дух от величия открывшегося
зрелища.

Катер стоял на гладкой, зеленой воде бухты, окруженной гигантскими,
уходящими в зеленоватое небо, черно-зелеными скалами. Впереди, за
полоской пляжа, усыпанного черной галькой, был виден портал в скале,
ограниченный двумя мощными, темно-фиолетовыми колоннами. От берега в
бухту выдавался причал - вытянутый в зеленой воде параллелепипед
сплошного черного камня. Не было видно ни судна, ни единой живой души, в
полной тишине из портала на темную гальку падал сноп розового света. –
Всегда так, - заметил Александрос, направляя катер к причалу, - Никогда
ни с кем не встречаешься. – Где находится это место? – ошеломленно
спросил он. – Понятия не имею, - ответил Александрос, - ты просто
оказываешься здесь, вот и все.

Они сошли на берег и здесь, у входа, Александрос остановился. – Ты
никому ничего не должен, - сказал он, положив руку ему на плечо. – Ты
имеешь право на все. Но, воспользовавшись своим правом, ты принимаешь и
его последствия. Теперь пошли.

Пройдя через портал, они оказались в узком и очень высоком зале, дальний
конец которого занимала огромная мраморная фигура золотоволосого
человека с черными крыльями за спиной и девичьей грудью, нисходящего
сверху. Правая его нога опиралась на земной шар, левая ступала на голову
крокодила, свернувшееся кольцом тело которого служило постаментом для
земного шара. В его левой, опущенной руке был рог изобилия, из которого
рекой проливались на Землю плоды, драгоценности, животные и женщины. В
правой, высоко поднятой, он держал пылающий факел, освещавший зал ярким,
розовым светом.

- Что это значит, - спросил он. – Я могу только догадываться, - ответил
Александрос.

Они обошли постамент и задержались на несколько ударов сердца перед
аркой, за которой раздавался сдержанный гул голосов. – Ты – атлант, - с
нажимом сказал Александрос, - Ты везде – у себя дома.

Пройдя через арку, они оказались наверху белого амфитеатра. Мраморные
скамьи плавно спускались вниз, к квадратному возвышению из красного
гранита. Открытая часть амфитеатра была обращена к полукруглой стене из
розового камня, сверху до низу перечеркнутой серебряным изображение
сдвоенных молний. В основании стены подковообразно располагалась
колоннада из синих и белых колонн, за которыми виднелись арочные
проходы. Амфитеатр был увенчан мраморным куполом, в центре которого,
заливая все пространство ярким светом, сиял розовый шар.

На скамьях не густо сидели люди, по разному одетые и самой разнообразной
национальной и расовой внешности, очень немногие образовывали группы из
двух или трех человек.

Александрос подтолкнул его плечом, они спустились по мраморной лестнице
и сели на полупустую скамью.

Атланты продолжали прибывать, они спускались сверху или поднимались
снизу, появляясь из проходов в колоннаде, они не смотрели по сторонам и
не производили впечатление дружелюбно настроенных людей, они не
торопились, хотя время было уже очень близко к назначенному часу. Но
когда раздался удар гонга, возвещавший начало собрания, в зал не вошел
больше никто. Как только замер его последний отзвук, воздух над
гранитным возвышением задрожал и из пустоты возник человек. Он стоял
перед атлантами, выпрямившись во весь рост, никаких стульев или кресел
для него предусмотрено не было. Не голове его тускло блестел венец из
серого железа и глаза его были цвета железа. Из-под венца падали на
плечи остроконечные пряди черно-белых волос, короткая борода обрамляла
мраморно-белое лицо. На вид ему было лет пятьдесят пять. Он был высок,
строен и широкоплеч, одет в простую белую рубаху, черные брюки и черные
сапоги. Он поднял руку в приветствии, и атланты встали, как один
человек, повторив жест – это был царь, ему невозможно было не
повиноваться.

- Сегодня мы должны принять решение, - сказал Ариан низким и звучным
голосом, - Медлить больше нельзя. Уровень негативной энергии грозит
достичь критической отметки. Мы должны вырвать власть у торговцев,
продающих тело, душу и жизнь людей, производящих страдание ради
страдания. Неминуемо прольется большая кровь. Потому, что миллионы
слепых рабов станут защищать своих господ и свое ярмо. Сто человек
сдыхают с голоду ради изготовления игрушки в виде кучки пластикового
дерьма на другом конце света. Так пусть они умрут все. Пусть они
исчезнут с лица Земли вместе с дерьмом, которое изготавливают из их
крови и вместе с изготовителями. У них был шанс – они его упустили. Все.
Теперь говорите.

- Я скажу! – В центре амфитеатра поднялся массивный, седовласый мужчина
в вышитой рубашке и техасской шляпе. – Хотим мы того или не хотим, - он
обвел жестким взглядом собравшихся, - Но человечество – это «золотой
миллиард» человечества. Он по уши в крови и грязи, не спорю. Но его
можно отмыть, с ним можно работать. А что вы слепите из миллиарда
китайцев? Из спидоносной черной Африки? Из жидов, которые придумали
пластиковое дерьмо во всем мире? Из славянских рабов, которых сколько ни
тычь мордой в грязь, им все мало? – В воздухе змеей просвистел черный
ремень с латунной бляхой и сбил с оратора шляпу. – Заткнись, тварь! –
Александрос, сжимая кулаки, вскочил на ноги и взревел так, что у
сидевшего рядом с ним тезки заложило уши. – Это ты, Америка, грабишь
весь мир! Это вы-то подонки всего человечества и ваши прихвостни из
Евросоюза – «золотой миллиард»? Да вас первых надо утопить в океане,
вместе с вашим вонючим островом! – Я…, - американец, побагровев, поднял
шляпу. – Ты, сука! Я заявляю всем и тебе Ариан, - Александрос обвел
взглядом амфитеатр, - Что буду сражаться за Россию, даже если придется
продать душу дьяволу. А первым я удавлю этого мудака в клоунской шляпе!
– И перепрыгивая через скамьи, он рванулся к американцу. – Стоять! –
Голос Ариана ударил, как колокол, - Стоять или убирайтесь оба! – И
Александрос остановился. А затем медленно, тяжело дыша, вернулся на
место. Через несколько мгновений тишины со скамьи поднялся высокий,
очень белокожий и длинноволосый китаец. – Вот почему, - сказал он, - Вы
никогда не были и уже не будете «золотым миллиардом», - он обращался
исключительно к Александросу, полностью игнорируя американца, -
Срединная Империя имела свою письменность и законы, когда ваши предки
еще не вышли из лесов. Китайский миллиард, - это почва, это
действительно так. Но из этой почвы произрастают человеческие существа
такого качества, которое и не снилось вам, варварам. Поэтому мы – единое
целое. Если от миллиарда китайцев останется тысяча – из них снова
произрастет Империя. Вы – варвар благородный. А тот, - он небрежно
мотнул подбородком, - Низки. Но это не меняет положения дел. Из вас не
вырастет ничего. – Китаец сел, ни на кого не глядя, и занялся своими
ногтями. – Это еще большой вопрос, откуда произрастает культура! – Со
своего места поднялся длиннобородый человек в полном облачении
иудейского священника, на груди его сиял аметистами урим. – Никто не дал
миру столько сокровищ духа, как еврейский народ. Никто не вынес столько
страданий, как еврейский народ. Никто не показал столько примеров
поразительной жизнестойкости и силы, как еврейский народ. И я убежден, -
он презрительно усмехнулся, - Что еврейские гены, которые в той или иной
мере присутствуют в каждом из вас, полукровок – это атлантские гены. –
Еврейский нацист! – выкрикнул кто-то из задних рядов. Иудей не обратил
на это никакого внимания и сел, отрешенно прикрыв лицо бело-голубым
платком. – Ну и что? – со своего места вскочил маленький коричневый
человек в пестрой тоге, - Какое значение для будущего человечества имеют
прошлые заслуги? Именно эти заслуги и довели человечество до его
нынешнего состояния. Человечество зародилось в Черной Африке, это научно
установленный факт! – Коричневый человек яростно взмахнул рукой. Он
совершенно не был похож на негра, он был похож, скорее, на темного араба
или палестинского еврея, но, наверняка, считал себя «настоящим черным
африканцем». – У черной расы не было шанса, - продолжал он,
жестикулируя,- Вы, белые, отобрали этот шанс. И теперь вы должны
расплатиться за ваши заслуги и уйти прочь, освободив нам место для
следующей попытки. – Мир вам! Я призываю всех к согласию! – Посреди
амфитеатра поднялся, раскинув руки, тонкий, черный индус, намного больше
похожий на африканца, чем африканец, - Все нынешнее человечество – это
арийское человечество, четвертая раса. Все человеческие расы и
национальности – от единого корня, произросшего в Индии! – На лицах
многих присутствующих появились ухмылки, но индус ничего не замечал, он
покачивался, его лицо было поднято вверх, глаза полузакрыты. – Нет нужды
в распрях! Нет нужды убивать живые существа, которые и без того
вращаются в колесе смерти и возрождения. Нет нужды делить единое тело
дхармы, человечество разделено на касты от начала мира, самим
устройством этого мира. Запад погряз в грехе, отвернувшись от
естественного устройства вещей. Запад должен повернуть лицо к солнцу
Востока, а те, кто не примет его святых лучей… - Хватит, махатма, -
англичанин во френче хаки с ленточкой св.Георгия, сидевший за спиной
индуса, негромко постучал стеком о мрамор, - Надоело уж, двести лет одно
и то же. – Что?! – Индус обернулся, как кобра, вся благость мгновенно
слетела с него, из глаз его ударили две молнии. Англичанин, не ожидавший
нападения, пошатнулся, но тут же вскочил и ударил индуса стеком поперек
лица. – Стоять! – Голос Ариана хлестнул обоих, как бич и они застыли. –
Один из нас применил силу в этом собрании, - сказал Ариан, - Вон отсюда.
– Индус исчез, как будто его и не было, только капли крови на мраморе,
упавшие с его лица, напоминали о его присутствии. Англичанин, усмехаясь,
небрежно оперся о скамью и поднял надменное лицо, ожидая приговора. Но
Ариан больше ничего не сказал. Не всем, однако, царский суд пришелся по
нраву. Со своего места поднялся стройный юноша в цветастом пончо, с
венком на длинных русых кудрях. – Вы угнетали их двести лет, а теперь
смеете бить по лицу? – сказал он дрожащим от возмущения голосом, глядя в
глаза англичанину. Англичанин молча отвернулся. Юноша отмахнул со щеки
русую прядь и взглянул на Ариана. – Я не одобряю ни его, ни вас. Я
ухожу, мне здесь больше нечего делать. – И он исчез, оставив после себя
тающий запах цветов. – Такие, как этот юноша, - сказал Ариан задумчиво и
негромко, но в полной тишине его голос разнесся по всему залу, - Будут
зверствовать больше всех, когда придет время. Во имя братской любви. Как
звали того борца с рабством? – крикнул он, обращаясь к американцу. –
Джон Браун, - буркнул тот. – Этот белый человек, священник, - сказал
Ариан в зал, - Убил сотни своих соплеменников, вырезал целые семьи – во
имя борьбы с рабовладением. – Он помолчал, - Кто уходит, пусть уходит.
Кто остается, пусть говорит.

Тезка Александроса посмотрел на своего партнера и встал. – У меня есть
предложение, - сказал он, - Война. Простая, честная война. Мы отберем
средства массового уничтожения у тех, у кого они есть и пусть воюют,
пока не останется миллионов двадцать – вполне достаточно. Организовать
кровопускание ничего не стоит, люди всегда готовы вцепиться в горло друг
другу. Оставшихся в живых расселим в плодородной зоне, малыми группами,
чтобы не кучковались, не изобретали пластикового дерьма чтоб. Пусть
победят сильнейшие, - он обвел взглядом амфитеатр, - И никому не будет
обидно. – В разных концах зала сразу вскочило несколько человек. – Это
несправедливо и нечестно! – крикнул японец в кимоно, - Победят те, кого
больше, они задавят массой! – Конечно! – поддержал его иудей, выходя из
своей презрительной отстраненности, - Не говоря уже о том, что ни один
народ не способен пережить повторного холокоста! – Не в количестве дело!
– крикнул какой-то краснокожий, - У белых останется достаточно обычных
вооружений, чтобы устроить геноцид кому угодно, если уж отбирать, то
отбирать все, вплоть до железных ножей! – А тогда вся эта дурацкая затея
теряет смысл! – закричал интеллигентного вида турок в феске и
европейском костюме, - Не будет войн, если нечем станет воевать. Но люди
будут грызть друг друга зубами – и плодиться! Убивать друг друга камнями
– и плодиться! А потом русский Калашников сделает автомат из ящика
из-под водки – и ничего не изменится!

- Да не получится по-честному, Саша, - тихо процедил сквозь зубы
Александрос, - Верь моему опыту – сначала надо прополоть этих мудаков, а
потом уже начинать чистку человечества.

Глава 25

- И что же, так было всегда? – спросил он, - Если так, то я вообще не
понимаю, каким образом Ариану удалось создать организацию. – Они сидели
на камбузе судна, заякоренного в Бокатере, и пили кофе с «Метаксой»,
перед этим плотно и жадно поужинав или позавтракав – уже занимался
рассвет.

После его выступления сессия длилась еще довольно долго и бестолково,
закончившись полным крахом. Саамы умные начали потихоньку отваливать –
по-атлантски, еще до ее окончания. В конце концов, Ариан мрачно глядя в
полупустой зал, закрыл собрание и ушел тяжелой походкой уставшего
человека. Это был полный провал.

- Нет, не всегда было так, - сказал Александрос, отвечая на его вопрос,
- Пока речь шла о второстепенных, организационных проблемах все было
достаточно пристойно. Свара началась, когда дело коснулось главного –
тотальной войны. Атланты всегда были враждующими одиночками, но сегодня
прибавилось дополнительное основание для вражды – национальная и расовая
принадлежность. На самом деле, им плевать на народы. Каждый из них
считает себя народом – японским, английским, еврейским и так далее. И
это прибавляет смачности плевку в сторону другого атланта. Упыри они,
тезка, вражины. – Все, кроме тебя? – Почти все, - Александрос
ухмыльнулся, - Есть еще ты. Есть еще десятка три мужиков. С которыми
можно иметь дело, среди них – японец, кстати. – А где женщины? Среди них
что, нет атлантов? – Это атлантов среди них нет. Женщины рождают
атлантов, но сами атлантами не являются. – Дискриминация. – Именно, -
кивнул Александрос, - Половина бед человечества – от феминизации. У
женщины нет чести. Все ее хваленые достоинства – это обставка для
гипертрофированного инстинкта собственности. Она – жадное, коварное,
похотливое и злобное животное, намного превосходящее мужчину в
жестокости. Античные демократии не были настолько подлыми, как нынешние
потому, что туда не допускали женщин. – Женщины рожают детей сегодня так
же, как и тогда. – Верно. Поэтому им и прощаются все вышеуказанные
качества, они необходимы для исполнения основной функции – деторождения.
Но если женщина пренебрегает этой функцией, то она годна функционировать
только как шкура на барабане. В полковом оркестре. – И все-таки, -
задумчиво произнес он, - Есть некоторая сладость в исследовании ее
патологической нервной системы. – Есть, - согласился Александрос, - в
особенности – периферийной, в области эрогенных зон. Это делается так.
Берешь женщину… - Дальше я знаю, - перебил он, - Я не знаю, что нам
делать с мужчинами. С тысячью четырьмястами восемью атлантами,
остающимися после вычитания казанной тобой тридцатки. – Александрос
потер щетину на подбородке, - Я начинаю думать, что благими намерениями
мостить дорогу в ад свойственно не только людям. Ариан со своим штабом
совершил стратегическую ошибку. Он не учел, что в общей расовой памяти
атлантов не содержится ничего общего, кроме идеи тотальной войны. Эта
идея находилась в латентном состоянии до тех пор, пока большинство
атлантов не подозревало о существовании друг друга. Ариан свел их
вместе, он их, фактически, стравил, он спустил псов войны. – Ты
чрезмерно пессимистичен, Александрос. Я, например, не испытываю желания
бить по головам всех подряд. – Это потому, что ты еще не осознал в
полной мере своих возможностей и не состыковал их с соответствующими им
потребностями. Совесть – это страх потерять статус защищаемого
общественной моралью. А мораль основана на страхе быть пойманным за
руку. Я не желаю жены соседа потому, что сосед перережет мне горло с
одобрения других соседей – вот основа моральных ограничений. Но атлант
не ограничен ничем, кроме пределов своих сверхчеловеческих способностей,
питаемых человеческими амбициями. Ты представляешь, что произойдет,
когда этот иудейский жрец с возможностями Иеговы обопрется на голову
«избранного народа» - им избранного? Когда индийский факиришка начнет
размахивать трезубцем Шивы? Когда тупой, жадный американский миллионер с
мозгами куклуксклановца приберет к лапам американские банки и
американскую военную машину? Или когда китайский мандарин, у которого за
плечами поколения предков, рассматривавших своих соплеменников, как
навоз, станет императором? – То же самое, надо полагать, если ты,
Александрос, воссядешь на престол Аскольда и Рюрика. – Александрос резко
выдохнул и отвел глаза. – А что остается делать? – сказал он через
несколько мгновений, возвращая взгляду твердость, - Когда ни о какой
общей, конструктивной цели уже нет и речи? Когда со дня на день начнется
всеобщая свалка? В России есть чего хаять и много чего. Есть за что
тыкать русских мордой в грязь, и поделом. Но, раз уж такое дело, - он
ухмыльнулся, - То я буду на стороне своего двора, так с детства приучен.
А ты с кем? – А я думаю, что нет места для дворового мышления. Ариан и
триста шестьдесят атлантов, которые выбрали его царем – это сила. И они
не станут сидеть, сложа руки, и смотреть, как все расползается по
дворам. – Черт возьми, да ты наивен! Индус и еврей – среди тех трехсот
шестидесяти, Ариан сам воспитал их, как и многих других. Это такие
дворняжки, как мы с тобой, защищают двор. А дворяне – предают всегда! –
Все равно, судьба России – это глобальный вопрос. А я не готов к
самостоятельному решению глобальных вопросов. – А кто готов? – крикнул
Александрос, - Сам Господь Бог не готов, иначе не допустил бы, -
Александрос тяжело осел на стуле, - Если Он есть. – Кто его знает, что
там есть, - ответил он, неопределенно покрутив рукой в воздухе, - В тех
неизмеримых и ужасных пространствах Вселенной.

Глава 26

- Вы знаете, Саша, у меня есть компьютер и телевизор со спутниковой
антенной. – Они сидели на кухне профессорского бункера и обедали ухой из
наловленной профессором рыбы. – Так вот, все телеканалы мира наперебой
кричат о новой планете. – Ну и что? Плутон и Нептун тоже были когда-то
новыми. – Дело в том, что ее там не было. – Фобоса и Деймоса тоже не
было, пока их не заметил Гершель. – Фобос и Деймос – астероиды, а это –
планета, величиной с Луну. – Ого! Ну, тогда это, действительно,
удивительно. – Самое удивительное то, что она ведет себя не как планета.
Планеты привязаны к массам вещества, большим, чем их собственные. А этот
путешественник медленно смещается от отбиты Плутона к центру Солнечной
системы. – Есть мнение, что Луна не всегда была на своем месте. Есть
мнение, что она приобрела откуда-то извне и была уловлена Землей.
Говорят даже, что эта Луна – не первая, предыдущая уже упала на Землю,
сместив земную ось. – Это мнение оккультистов, а не астрономов. – Одни
других стоят, - усмехнулся он, - Где-то, когда-то, что-то взорвалось и
начало разлетаться – вот вам теория Вселенной и все астрономические
теории таковы. По мне, так теория Творения выглядит намного разумнее и
логичней. Откуда астроному могут взять собственное мнение, когда самый
краткий астрофизический процесс занимает миллиарды лет? Они могут
наблюдать эти процессы в записи на световых волнах. – Или читать записи
в Книги Тота. Нет эксперимента – нет прямого знания, нет прямого знания
– нет точной науки, одна болтовня. – Ну, не скажите, все это выглядит
достаточно солидно. – Собор святого Петра тоже выглядит достаточно
солидно. А что там есть внутри? Кроме воздуха и красивых картинок? – Так
или иначе, нам не на что больше опереться кроме этой болтовни. – И что
же болтают? – Что эта штука болтается на периферии Солнечной системы,
как кусочек рыбьего корма, взвешенный в аквариуме, но, падая к центру
системы. – И чем это нам грозит? – Никто не знает, ее траектория
постоянно меняется, но очевидно, что такая масса матери не может никак
не повлиять на баланс в системе. Некоторые уже готовятся к Концу Света.
– Возможно, они более правы, чем другие. – Вам что-то известно об этом?
– с любопытством спросил профессор, - Не даром же Александрос утащил вас
куда-то на целые сутки? – Ничего мне неизвестно. Но столкновение планет,
война или цирроз печени – какая, в сущности, разница? Все мы там будем.
– Ну, хотелось бы с комфортом, а не от цирроза, - профессор усмехнулся,
- И не от маразма. – Устройте себе тризну. Пейте вино, читайте стихи, а
потом перережьте себе вены в теплой ванне, как это делали римские
патриции. – Смеетесь, молодой человек? – Никогда в жизни не говорил
ничего серьезнее. Отношение древних к смерти было намного более
жизнеутверждающим, чем наше, оно давало силы жить, пока живешь, а не
умирать всю жизнь, как это делаем мы. Они умирали тогда. Когда им этого
хотелось, они держали свою смерть в своих руках и никакие вселенские
катаклизмы не могли их устрашить. Поэтому они и жизни своей были
хозяева, а не передоверяли ее законам, правительствам, богам или
атлантам. – А еще анархистом меня называли, - покачал головой профессор.
– Мы с вами оба анархисты. Поэтому и оказались здесь, на острове Рака,
где вы всю жизнь готовили бомбы для человечества, а я, в конце концов,
изготовил бомбу из самого себя.

Глава 27

Ближе к вечеру, после краткой послеобеденной сиесты, он пошел
прогуляться берегом моря и почти сразу увидел идущего навстречу
Александроса. Его моторной яхты не было видно поблизости, похоже, в этот
раз партнер обошелся без транспортных средств.

- Ты успел отдохнуть? – спросил он, приблизившись. – Вполне. – Хорошо.
Ариан снова требует общего сбора. – Что в этот раз? – Точно не знаю, но
что-то важное. – Профессор говорил о каких-то космических явлениях. Это
никак не связано? – Я тоже слышал по радио, не думаю, что здесь есть
связь, сейчас полно проблем земных. – А как ты получаешь сообщения,
Александрос? – Понятия не имею. Просто осознаю их, как факт. – Почему же
со мной никто не связывается? – Наверное, связываются. Но ты еще не
воспринимаешь, требуется какое-то время, чтобы установился раппорт. –
Несколько минут они молча шли вдоль линии прибоя. – Тебе не кажется,
Александрос, - он взмахом руки указал на каменную чашу, - Что этот
остров похож на тот, где происходят собрания? – Ты заметил, -
Александрос усмехнулся, - Да, похож. Так, как замок из песка похож на
настоящий замок. Какой-то атлант собрал его в процессе своей
атлантизации. Полагаю, эта архетипическая форма имеет отношение к
использованию энергии. – Когда будем выдвигаться? – Сейчас. –
Александрос остановился и повернулся к морю, - Смотри на горизонт, туда,
где отражается солнце. Расфокусируй зрачки, ни о чем не думай, добейся
такого состояния, когда в поле зрения будет только золотое сияние. – И
все? – И все. – Он сделал, как было указано. – Теперь обернись. – Он
обернулся и увидел портал острова собраний.

На этот раз явление Ариана не было столь драматичным, он вошел через
проход в колоннаде и некоторое время беседовал с людьми, собравшимися
внизу амфитеатра, а после удара гонга поднялся на гранитное возвышение.

- Я очень разочарован результатами наших предыдущих собеседований, -
спокойно сказал он, - Слова, как видно, уже ничего не значат. – Он
замолчал и медленно обвел взглядом весь амфитеатр, снизу до верху и ряд
за рядом, - Поэтому я решил показать вам, атланты, тот единственный
час, тот единственный миг в нашей миллионнолетней истории, когда мы были
вместе.

Из-за колоннады появились трое мужчин и торжественно взошли на помост. –
Таргит, Кир и Артур, - тихо сказал Александрос. В зале наступила мертвая
тишина. Четверо мужчин взялись за руки, образовав четырехугольник внутри
квадратного возвышения. Свет померк.

Он стоял на гигантской равнине, держа за руки двух человек, находившихся
слева и справа. Один из них был тонким, золотоволосым юношей в черном,
второй – могучим, чернобородым мужчиной в голубом. Он мог видеть
одновременно снизу, с уровня земли и сверху, с высоты птичьего полета, а
также чувствовать через сотни тысяч нервных систем, соединенных в
единую, спиралеобразную цепь все, что происходило на этом необъятном
пространстве.

На равнине, расположенные равноконечным крестом и с интервалом в сотню
метров, росли огромные деревья, в которых с большим трудом можно было
опознать дубы – их стволы вздымались в небо метров на тридцать и были не
менее семи метров в диаметре у основания. В центре креста, начиная
спираль, находился человек в венце серого железа. В конце спирали, по
колена в волнах океана, стояла женщина – единственная женщина среди
всех, собравшихся на равнине. Единственная из всех, она была совершенно
обнажена, на ней не было никаких украшений. Витки живой спирали, проходя
меж крестообразно расположенных деревьев, образовывали нечто подобное
мишени или прицелу зенитного пулемета.

Он ощущал венец на голове царя, и холодные волны под коленями женщины,
он ощущал каждого в отдельности и всех сразу, он ощущал их решимость, их
совокупную мощь, их волю дерзать и никогда не ведомое чувство
принадлежности к роду, переплетаясь с ощущением невиданной силы и
власти, заставляло дрожать его руки, и ноги, и слезы на его ресницах.

Солнце ползло к зениту, стояла мертвая тишина, но напряжение в цепи
вызывало ощущение гула за гранью слышимости.

Солнце вошло в зенит, прожигая ткань неба, вспыхнули кроны дубов, с
треском небеса свернулись, как свиток и атланты узрели лик смеющегося
Бога.

А потом все поглотила тьма.

Глава 28

- Сколько это длилось? – спросил он. Они курили, сидя в шезлонгах на
палубе, ярко светила луна, яхта тихо покачивалась, дрейфуя ввиду
острова. – Секунд шестьдесят, я думаю, - ответил Александрос, - Не
больше.

Когда видение закончилось, и под куполом возгорелся свет, гранитный
квадрат был пуст, Ариан и его сподвижники исчезли. Атланты сидели
неподвижно в полной тишине – слова были излишни. Затем, в молчании, один
за другим они покинули зал.

- Там была женщина, - сказал он. – Да, - кивнул Александрос, -
Одна-единственная. – Куда же подевались остальные? – Вероятно,
находились где-то в другом месте, а потом погибли. Возможно, именно по
этой причине «сыны бога стали сходить на землю и брать в жены дщерей
человеческих», - Александрос усмехнулся, - А вовсе не потому, что они
были так уж хороши. – У меня до сих пор дух захватывает… - Да, Саша,
перебил Александрос, - Еще не родился тот Вагнер, который мог бы описать
такую битву. Я думаю, все битвы человечества, как духовные, так и ратные
– только слабое эхо того события. – А я думаю, что вся история
человечества – эхо того события. Нам незачем страшиться ада, мы живем в
аду, изгнанные из рая, наказуемые Богом, который ни добр, ни милосерд, -
но Дьявол, я видел его лицо. – Но из этой очевидности, - заметил
Александрос, - Из этого старого, как мир, знания, теологи умудрились
выдоить и благого Отца и еще более благого Сына и Дух святой – в
нагрузку. – Это аллегории. – Нет, не аллегории. Христианин обязан
принимать догмат веры – Троицу как факт. Он обязан верить, что, принимая
причастие через таинство евхаристии, вкушает реальную плоть Бога и пьет
кровь Бога – иначе, он не христианин, а шут гороховый. Какие уж тут
аллегории? Мы до сих пор в болоте из крови, пролитой за эти аллегории. –
Миллионы людей верят и верят, что в вере обретают Спасение. – Воистину,
это так. Человек – единственное живое существо, способное к созданию
абсурда и к жизни внутри абсурда. Животное, получив два сигнала
противоположного свойства, реагирует либо бегством, либо агрессией, либо
сбоем нервной системы, если лишено возможности реагировать. Человеческая
же нервная система в подобной ситуации конструирует дипластию и
самосохраняется на основе баланса «и – и», исключая из сферы восприятия
противоположность «или – или». В этом психическом состоянии а=б.
Абсурдные заклинания, основанные на принципе «так, да не так» - вовсе не
так абсурдны, как полагают самоуверенные профаны. Это способы перевода
психики в состояние дипластии, в состояние импринтной уязвимости, в
котором становится возможным все. Верующий верит, ибо абсурдно, в то,
что всеблагой и всепрощающий Бог = ревнивому и наказующему Богу. В
рамках этого абсурда ему можно внушить все, что угодно и то, что все
люди – братья, и то, что не верующие в абсурд – не люди вообще. – Но
зачем? Если учесть, что признаки, препятствующие выживанию, эволюцией не
сохраняются, зачем эволюция встроила в человека этот кошмарный механизм
абсурдизации реальности? – Затем, что на нем основана способность
человека стать человеком – способность к научению. Ребенок обязан верить
в авторитет, принять, как факт то, что не совпадает или прямо
противоречит данным органов его чувств. Чувства говорят = огонь теплый,
ласковый, а взрослый говорит – огонь жжет. Чувства говорят – паслен
сладкий, приятный, а взрослый говорит – это яд. Чувства говорят – Солнце
ходит вокруг земли, а взрослый говорит – нет, все наоборот. Чтобы не
сгореть, не отравиться, не стать идиотом, человек должен поверить в то,
что кажется невероятным, то есть, войти в состояние абсурда, в котором
только и возможно человеческое научение. Человек рождается животным и
спокойно им остается, если условия не требуют от него усилий по
абсурдизации реальности. Дети, выросшие среди животных до семилетнего
возраста никогда уже не становятся людьми. Реализация способности к
абсурду – это усилие, это боль, это выход из комфортной животности в
неведомое. Чем выше такая способность, тем выше способность
реализовавшего ее существа, к реализации себя меж двух вселенских
полюсов абсурда – Добра и Зла. – Почему же миллионы несчастных,
реализовавших эту способность, пресмыкаются в прахе? – Потому, что они
отказались от своего врожденного права контролировать эту способность.
Они передали его пастырям – государствам, религиям, партиям и даже
отдельным богатеям с мозгами пресмыкающегося. Вот те и формируют
дипластию так, как им захочется. Если ты способен абсурдно уверовать в
то, что ты – атлант, ты – атлант. Но, воспользовавшись тем же, твоим
механизмом, кто-то способен уверить тебя в том, что ты – капуста на
грядке. И ты будешь сидеть, и ждать, пока тебя соберут. Как это делают
миллионы просвещенных граждан, хохочущих над Дьяволом, не подозревая,
что через масс-медиа и политтехнологи на них практикуют ту самую черную
магию, что была стара уже во времена Атлантиды. – Во времена Атлантиды?
– Конечно. Где, по-твоему, происходят все те чудеса, которые ты творишь?
Вселенная не знает никаких чудес, она стоит себе и стоит, и нет ей дела
ни до каких чудотворцев. Энергетические поля не способны ни распылиться
на атомы, ни распылить что-то на атомы, они не способны ни переместиться
из одной точки пространства в другую, ни переместить туда что-либо – они
существуют в вечном настоящем, они неизменны и неподвижны, время – это
длина твоей мысли. Все твои движения не происходят нигде, кроме как в
твоем сознании, ограниченном сферой этого сознания. – Их видят другие
люди. – Они видят свои интерпретации твоих интерпретаций, которые не
слишком отличаются от твоих, поскольку, другие люди – носители сознания,
подобного твоему. Летучую мышь твои фокусы не слишком бы впечатлили. Ни
один человек не способен прямо повлиять на другого человека. Ни один
человек не способен внушить что-либо другому человеку. Но он способен
включить в другом человеке механизм самовнушения через контроль его
способности конструировать абсурд. Ты не можешь повлиять на результаты
выборов вождя, распространяя «Московские Новости» в амазонском племени.
Но повлиять на результаты выборов в Москве – можешь. Потому, что в
сознании москвичей уже присутствует весь необходимый материал для
формирования дипластии. Они сами великолепно справятся с процессом
самогипнотизации, ты только щелкни их по носу, чтобы проснулись и
вчитались – нарисуй голую бабу на обложке или свастику или крест,
что-нибудь архетипическое. Демократические выборы, как и демократия, в
целом – это кукольный театр для кукол, где куклы сами дергают себя за
веревочки, подаренные кукловодом. – То есть, ничего не движется, кроме
сознания, которое движется среди созданных им иллюзорных объектов и
иллюзорно само по себе? – Истинно так. – А если я тебя сейчас сброшу в
воду – это будет считаться реальным происшествием? – Это будет считаться
чрезвычайным происшествием. То, что иллюзия, с точки зрения Вечности, с
моей точки зрения – оскорбительная реальность. А поскольку у меня нет
другой точки зрения, кроме своей, то я залезу с другого борта и закину
тебя километра на полтора, - Александрос расхохотался, - С моей точки
зрения. – Он потянулся, было, налить себе еще одну чашку кофе, и вдруг
рука его застыла на полдороге. Они посмотрели друг другу в глаза.
Внезапно и одновременно они осознали, как факт, что судьба позвала их.

Глава 29

- Эта штука уже на орбите Марса, - сказал профессор. Восходило солнце,
наполняя блеском чашу острова, он прогуливался с профессором берегом
моря после утренней пробежки. – Ничего себе, кусочек рыбьего корма, да
она же движется с огромной скоростью. – Да, - кивнул профессор, - Она
совершила скачок, а потом, почти мгновенно, затормозила. Во всяком
случае, так утверждают наблюдатели и предъявляют видеозапись. Кое-кто
уже не сомневается, что это космический корабль. – Как она выглядит? –
Как планета, - профессор пожал плечом, - Сфероид, серо-черного цвета, с
мазками желтоватого, на поверхности видны кратеры, что-то вроде
невысоких гор, атмосферы нет – на Луну похожа. – Ее пытались прощупывать
радиоволнами или как-то еще? – Пытались и говорят – безрезультатно,
суки, - профессор с отвращением сплюнул на песок. – Почему столько
желчи, Анатолий Кириллович? – Не верю я этим средствам массовой
информации, вот почему. Темнят они. Если сфероид движется, нарушая
законы гравитации, ускоряясь и тормозя, как ему вздумается, то это не
«может быть космический корабль», это точно космический корабль. А,
кроме того, у американцев есть спутники на орбите Марса, у них есть
радиотелескоп на земной орбите, но телевидение показывает только
оптические снимки, сделанные с Земли. А кроме тог, объект таких размеров
просто не мог выйти незамеченным, даже на орбиту Плутона – существуют
серьезные программы слежения за внешним космосом, рассчитанные именно на
такой, всякий случай. Но – молчали до последнего момента, когда сфероид
уже стал виден в школьный телескоп. Почему? – Действительно, почему? –
Потому, что рассчитывают погреть на этом руки и заранее отпихивают
локтями конкурентов. – Каким образом, погреть? – А вдруг там сидит
гуманоид, у которого можно украсть, купить или выдурить какие-нибудь
ценности? – Ну, если он, зараза, научился гонять туда-сюда, как
автомобиль, целую планету, тогда нам туго придется. – Кому это нам? –
Да, действительно, - профессор ухмыльнулся, - Глупо говорить «мы», с
нашей-то любовью к ближнему, когда каждый с удовольствием очистил бы
Землю от других чад Божьих. – Ну-ну, не преувеличивайте, Анатолий
Кириллович. В плотной толпе легче шарить по карманам. На ком бы
паразитировали эти Соросы, лишившись питательной среды? И как могли бы
бушевать все эти буши, лишившись возможности покупать бомбы и
человеческое мясо за свои мусорные доллары? Они вполне христиане и не
даром клянутся на Библии, прежде чем совершить очередное преступление,
они обязаны любить дальнего и делиться с ближним, поскольку, именно
дальний кормит их, сдыхая с голоду, а ближний норовит урвать силой свой
кусок от награбленного. Они отнюдь не безбожные одиночки, их бог –
демос, именем которого они причащаются от его же плоти и крови. – Вы –
страшный человек, Александр Васильевич. – Я – человек, Анатолий
Кириллович. А не демос и не мусорос. Поэтому, если на планете высадится
со своим большим мешком нелюдь, я буду думать о том, как перервать ему
горло, а не о том, как бы ему чего продать. – Так думают и другие
атланты? – Они думают так. Но они очень далеки от того, чтобы думать о
чем-либо сообща. – Плохо. Если дело дойдет до мордобоя, легион атлантов
не помешал бы человечеству жить. – Жить – может быть, - раздраженно
возразил профессор, - Но выжить – это совсем другое дело. Ради такого
дела можно продать душу дьяволу. Дьявол, - профессор ухмыльнулся,
распустив морщины лба, - Он, в конце концов, тоже человек. – Вопрос в
том, захочет ли дьявол взять ваши души, профессор. Фаустов, знаете ли,
маловато, одно, знаете ли, говнецо. – Вы сами выросли из этого говнеца,
- снова набычился профессор, - И неча пенять на зеркало, коль рожа
крива. Неделю назад вы бы жопу целовали любому вурдалаку за бутылку
водки. – Признаю истину ваших слов. Но сегодня это уже всего лишь слова.
А для большинства людей это было, есть и будет – жизнь. Я много страдал
и выстрадал свое атлантство. А большинство людей страдания учат только
ниже гнуть шею. Сегодня я уже никого не ненавижу. А раб – ненавидит
всех. Он мне первому перегрызет глотку, если я попробую указать ему на
то, что он – раб. Ни легион атлантов, ни армия атлантов, ничего не
решат. – Нет, решат! – крикнул профессор, - Могут решить. Ваш оккультный
антропогенез не поддается научной верификации. Но то, что человечество
не в один момент превратилось из кроманьонцев в неандертальцев, в гомо
сапиенс – это факт. Сначала были какие-то мутировавшие одиночки, которые
постепенно вытянули кроманьонское человечество на свой уровень. Вы –
такие одиночки для нынешнего человечества, на нынешнем витке спирали,
который длится уже тысячи лет. Вы обижаетесь, что вас повсеместно били?
Вы – жуки в муравейнике, как же вас не бить? Вы выбили миллионы муравьев
вашими судорожными движениями, и хотите, чтобы вас в жопу поцеловали? Но
вы из того же дерьма, что и все остальные – из земного, человеческого
дерьма и не имеете права уклоняться от долга. Эволюция создала вас,
чтобы воевать за человечество, а не в носу ковырять, сверхчеловеки
фуевы. Я жизнь положил, чтобы объяснить вам, что вы такое, чтобы дать
всему человечеству оружие для борьбы с этой проклятой, бездушной
Вселенной, а не для того, чтобы вы мне нотации читали, философ, пацан
сопливый! – И плюнув ему под ноги, профессор быстро пошел прочь.

И вдруг он явственно ощутил призыв Ариана.

Глава 30

На этот раз атмосфера в зале была совершенно иной, чем на предыдущих
собраниях. Здесь больше не было крикливых одиночек. Здесь находился
воинствующий, вечно враждующий между собой по законам рода – Род.

- Ситуация кардинально изменилась, - сказал Ариан, - у нас гости. У
которых имеются некоторые претензии, которые они считают обоснованными.
– И чего же хотят эти наглецы? – крикнули из зала. – Рабов. Пришельцы –
люди. Они знают о пси-энергии, но не умеют брать ее из Накопителя. Им
требуется человеческая нервная система. Много энергии – много
человеческих нервных систем. – Они что же, приносят людей в жертву? –
удивленно спросили из зала. – Нет, зачем же. У них есть специальные
машины. Они очень быстро доводят уровень боли до максимума и скачивают
энергию, после чего нервная система разрушается. Наши гости утверждают,
что могут пропускать через свои аппараты миллион голов в день. Они
считают, что у нас тут расплодилось слишком большое стадо, и мы обязаны
с ними поделиться. На первый раз, они хотят миллиард человек. Потом
придут еще. – Эти твари собираются обложить атлантов данью? – спросили
из зала. – Да. Каков будет ответ? – Не-е-е-т!!! – зал взревел так, что
казалось, мраморные своды рухнут. – Я не ожидал иного ответа, - спокойно
сказал Ариан, когда утихло это бешеного вопля, - Но они пожелали, чтобы
их представитель получил возможность выступить перед собранием. Дабы
соблюсти, - Ариан скупо усмехнулся, - Демократическую процедуру, я
согласился. – На каком языке, - лениво спросил какой-то араб, -
Собирается тявкать грязный шакал? – На атлантском, - кратко ответил
Ариан. В ту же секунду из-за колоннады, улыбаясь и кланяясь, появился
маленький толстый человечек в темном. Пыхтя, он взобрался на возвышение
и вскинул вверх обе руки, - Я приветствую уважаемое собрание! – Ответом
ему было презрительное молчание. – Я боюсь, что ваш руководитель, -
ничуть не смутившись, продолжил толстячок, отвешивая поклон в сторону
Ариана, который даже не повернул головы, - Несколько необъективно
представил ситуацию. Мы не разбойники, мы честные торговцы и делаем вам
предложение, от которого невозможно отказаться. Нам совершенно точно
известно, что у вас большие проблемы с поголовьем рабов, которое вышло
из-под контроля, мы тщательно изучили ситуацию, прежде чем выйти со
своим предложением. Так или иначе, вам придется вложить огромные силы и
средства в уменьшение их количества. Так вот, - он радостно усмехнулся,
- Мы готовы взять и ваши проблемы, и ваши расходы на себя. Более того, -
он взволнованно возвысил голос, - Мы готовы взять на себя гарантийное
обслуживание и в дальнейшем! Ну, как, господа, - улыбаясь и разводя
руками, он наклонился в зал, - Вы согласны? – Молчаливое презрение
атлантов было настолько полным, что его даже никто не обругал. Очень
жаль, - лицо толстячка стало печальным, и он траурно сложил руки внизу
живота, - Встретиться с таким непониманием. Однако, - он вздохнул, - У
нас есть свои средства настоять на нашем общем интересе. Должен вас
предупредить… - Пошел вон, - негромко сказал Ариан, не поворачивая
головы и существо, укоризненно почмокивая, растаяло в воздухе.

Глава 31

Стояло ясное, солнечное утро, яхта дрейфовала в спокойном море, дышать
солнечным морским воздухом было легко и приятно, они сидели в шезлонгах
на палубе, и пили кофе.

- Каким образом эти твари собираются добиться своего? – задумчиво
спросил он, - Не могут же они бегать по улицам и складывать людей в
мешок. Они ведь хотят ни много, ни мало, а миллиард, не мертвых тел, а
живых душ. – Ну, это американцу позволительно не знать, - ответил
Александрос, потирая щетину на подбородке, - Но мы-то с тобой – русские.
Впрочем, ты слишком молод, хотя и мог читать об этом в каких-нибудь
книжках. Знаешь, как нацисты собирали рабов на оккупированных
территориях? – Как? – Они открывали вербовочные пункты. Работа в
просвещенной, культурной и богатой Германии. Великолепные условия для
труда и отдыха. Светлые коттеджи, развлекательные центры, высокая
оплата. Они расклеивали листовки и крутили соответствующие фильмы. На
вербовочных пунктах играла музыка, в дверях стоял улыбчивый господин и
приглашал всех войти. И люди шли. А потом их грузили в вагоны для скота
и везли за проволоку, где из них выкачивали энергию, так же, как эти
упыри, только медленно. Если они предложат каждому безработному на Земле
по штуке баксов в день, то люди будут драться в очередях на их
вербовочные пункты, они соберут свой миллиард за три дня. Или раньше. –
Ариан вполне доходчиво объяснил, почему мы не можем уничтожить их
корабль в космосе. Но я так и не понял насчет печати на Накопителе. –
Печать не на Накопителе. Она на Аккумуляторе. Генератор состоит из двух
частей – Накопителя, который является биосферой и Аккумулятора, который
расположен на полюсах, Северном и Южном. Мы можем брать энергию
Накопителя и делать все, что угодно, в пределах атмосферы. Но этой
энергии недостаточно для выхода в космос. Если бы мы могли добраться до
энергии Аккумулятора, то могли бы уничтожить корабль упырей даже за
пределами Солнечной системы. Аккумулятор лопается от энергии, но Тот,
Кто изготовил эту машинку для Себя, а не для нас, поставил на нем
печать, предохранитель. Наверное, это произошло тогда же, когда Он
запечатал наши мозги. Ведь мы владеем только жалкими пятью процентами от
мощности наших нервных систем, остальное, хотя и функционирует, но нам
недоступно. – Ты говорил мне о Земной цепи из четырех глобусов. – Да,
говорил. – Ты говорил, что осознавание трех миров лежит в пределах
запечатанной части мозга. – Да, это так. – Но ты вышел за пределы пяти
процентов. Ты ведь был на глобусе № 2? – Да, был. – Является ли глобус №
2 таким же Генератором, как и наш? – Полагаю, что является. – Они
замолчали, глядя друг другу в глаза. – Ты не понимаешь, - наконец
медленно сказал Александрос, - Глобус № 2 – это мир мертвых. Люди,
которые умерли здесь, живут там, в поле другой энергии. Поэтому, даже
если тот Аккумулятор окажется более доступен, чем наш, его энергия будет
смертельная здесь. – А разве нам нужно кого-нибудь оживлять? Нам нужно
направить ее на корабль упырей и превратить его в корабль мертвецов. –
Почему ты решил, что это возможно? – Чтобы решать, надо иметь
информацию, а чтобы иметь информацию, надо провести разведку. Расскажи
мне, как ты попал на глобус № 2. – Я промазал, - усмехнулся Александрос,
- Помнишь, когда ты впервые переместился на мою яхту, я сказал тебе, что
опасно сразу использовать такое количество энергии? – Помню. – Так вот,
я экспериментировал, так же, как и ты. С расстояния в десять Милль я
метил в яхту, стоявшую в Бокатере, прямо над входом в нижний мир. И
провалился. Полагаю, что если бы промазал еще на пару метров, то был бы
сейчас там, но не здесь. Войти в нижний мир, имея шанс выбраться назад,
можно только через ворота. Но даже для этого нужно, в некотором смысле,
умереть. – Как можно умереть в некотором смысле? – Не знаю. Могу только
предположить, что энергетическое поле, которым я являюсь, изменило свои
характеристики, приспособившись к энергии глобуса № 2. И вновь
восстановило их, поднявшись наверх. Так вот, партнер. Я атлант, я прошел
в нижний мир через проход и все равно, мне вряд ли удалось бы выбраться
назад, если бы я не дал взятку. Теперь ты понимаешь, насколько это
опасно? – Может быть, пойму, если ты объяснишь, кому там можно было дать
взятку и чем. – Там, внизу, есть место, которое уже не мир живых, но еще
и не мир мертвых. На этом месте сидит тип, о котором я тебе рассказывал
и регулирует движение. Он мне позволил пройти. – Чем ты ему заплатил? –
Я объяснил ему, что с ним произошло. – Он что, не понимал своего
положения? – Смутно осознавал, всего лишь. Дело в том, что по времени
нашего мира он уже год, как умер. А по времени того мира, он находился
там всего лишь несколько минут. Он стоял там и озирался, соображая, что
к чему. Могу тебе сообщить, что я и сам-то окончательно сообразил, что к
чему, объясняя ему положение дел. – В твоем изложении это выглядит,
скорее, как мошенничество, а не как взятка. Если этот Харон не знал, что
он Харон, то ты его, скорее, обманул, чем заплатил. – Тем хуже, партнер.
Второй-то раз может и не получиться. – Ты боишься, Александрос? – Что? –
Александрос поднял брови с фирменной атлантской надменностью, - Я
воевал, когда ты еще не родился, мальчишка. Ты хочешь вниз? Сейчас я
тебе покажу низ, приготовься сушить свои портки. – И он решительно встал
к штурвалу.

Глава 32

- Как мы это сделаем? – спросил он. Они стояли на палубе яхты,
заякоренной в маленьком озерце Бокатера, и смотрели в воду. – Будь я
проклят, если знаю, - ответил Александрос, - Это русская рулетка,
партнер. Ты хотел сыграть? Сейчас сыграем, - он достал из кармана
монетку и повертел ее в пальцах, - Там, где упадет монетка – проход.
Смотри туда и перемещайся. А дальше – черт его знает. – Он размахнулся и
бросил монетку в воду.

Это не было похоже на обычные перемещения. Его мгновенно вмяло внутрь и
вывернуло наизнанку, как бы прогоняя через мясорубку с огромной
скоростью, и вдруг он оказался стоящим на желтой дороге рядом с
Александросом. Оба чуть покачивались, ощущение было таким, как будто они
упали с большой высоты.

- Ну что, партнер, - сказал Александрос и ухмыльнулся, - Вот ты и сдох,
- голос его был хрипловатым, - Ты же хотел в ад? – он расхохотался, -
Вот ты и в аду. Пошли. – И они пошли вперед по желтой дороге.

Дорога поднималась вверх и, взойдя на возвышенность, они сразу увидели
человека, сидящего под раскидистым деревом, украшенным красными
ленточками. Человек приветливо улыбнулся им навстречу, они подошли и
пожали друг другу руки. – Не ожидал увидеть тебя так быстро снова, -
сказал он. – Чрезвычайные обстоятельства. Ну ладно, проходите. – И они
пошли дальше. Дорога петляла и, обогнув выступ скалы, закрывавший прямой
обзор, они застыли на секунду в полном замешательстве – прямо перед
ними, перекрывая половину дороги, стоял танк. Через мгновение танк
взревел и окутался клубами дизельного дыма, но с места не сдвинулся. Они
начали обходить машину слева – на ее борту рядом с черным тевтонским
крестом был нарисован череп и кости. – Смертники, - ухмыльнулся
Александрос, - Видали мы таких, придурки придурками. – В это время
башенный люк с лязгом откинулся, и оттуда высунулась голова в шлеме. –
Эй, камерады! – крикнул танкист, - Курево есть? – Он похлопал себя по
карманам, но сигарет там, почему-то, не оказалось, хотя он точно помнил,
что были. – Нет, - он виновато развел руками. – Дьявол, всегда так, -
танкист снова скрылся в люке. – Обойдешься и так, немчура! – весело
крикнули откуда-то слева и, посмотрев в ту сторону, они увидели группу
красноармейцев, которые, составив винтовки в пирамиду, сидели вокруг
котелка с дымящимся варевом, между ними был офицер в синей фуражке и
погонах. – Коллега, - ухмыльнулся Александрос, - Уже под конец
угораздило, интересно бы порасспросить, да времени нет. – Веселый
красноармеец помахал им рукой и, проходя мимо, они помахали в ответ.

Еще через сотню шагов они увидели слева от дороги двух здоровенных,
угрюмых мужиков, которые жарили на костре кусок мяса. Мужики были в
кольчугах, из-под которых торчали подолы дерюжных рубах и в дерюжных же
штанах, но на ногах у них были великолепные красные сапоги. Их грязные,
спутанные волосы были небрежно схвачены шнурками на затылках, а бороды
спускались на грудь. Мужики потянулись, было к топорам на длинных
ручках, но, увидев, что на путниках нет оружия, молча отвернулись к
своему мясу.

Вскоре дорога расширилась и превратилась в четырехрядное шоссе, с левой
стороны потянулись печальные рыжие болота, с правой – посадка деревьев с
мелкими, узорчатыми листьями. Впереди на дороге что-то блестело и,
приблизившись, они увидели перевернутый мотоцикл, переднее колесо
которого еще вращалось, на обочине сидел бритоголовый парень и, прижимая
ладони к вискам, тупо глазел на колесо. Он проводил их мутным взглядом,
но ничего не сказал.

- Во, фанат, - заметил Александрос, - Он и дрынчалку свою прихватил с
собой, хотя фриц, конечно, покруче будет. – Что значит, прихватил? – Он
же только что убился там, - Александрос ткнул пальцем в желтую,
бугристую твердь, которая заменяла здесь небо, - Видишь, еще колесо
крутится. – Как же он проскочил мимо Харона? – Наверное, таким остолопам
пропусков в ад не требуется, - ухмыльнулся Александрос, - Или Харон
просто воображает себя Хароном.

Дорогу перебежало существо, похожее на маленького, бледного оленя и,
взглянув на них огромными, человеческими глазами, скрылось в зарослях
болотной травы. – Дичь, - прокомментировал Александрос, - Жрать хочется,
но стрелять нечем. Интересно, как они протаскивают сюда оружие? У меня в
кармане был нож, так вот теперь его нет. – И добавил через несколько
шагов, - Впрочем, спичек тоже нет. – А почему ты не попытался поджарить
его взглядом? – А почему ты не попытался, - ответил вопросом на вопрос
Александрос. – Просто не успел. – Так вот и не пытайся. В прошлый раз я
пробовал полетать здесь, - ничего не получилось. В преисподней наши силы
не действуют. – В молчании они прошли еще несколько сотен шагов. Воздух
был совершенно недвижим, с небесной тверди свисали клочья желтого
тумана, не было насекомых, не слышно было птиц. – В принципе, - заметил
он, - По этой дороге должны двигаться процессии стариков и старух, но
ничего подобного не наблюдается. – Я тоже заметил, - кивнул Александрос,
- Видимо, это отделение ада предназначено специально для бойцов,- он
ухмыльнулся, - И молодых дураков, которые ищут приключений. Что-то типа
Вальгаллы. – А куда мы, собственно, идем? – спросил он. – А, собственно,
черт его знает, - ответил Александрос, - Ты что, предлагаешь стоять на
месте? Ты пожелал сыграть в русскую рулетку, партнер, и получил пулю в
лоб, вот и топай, эта дорога куда-нибудь нас приведет.

Сзади раздался нарастающий гул автомобиля, и они посторонились к
обочине, но автомобиль, огромный красный «Кадиллак» притормозил рядом с
ними. В машине сидели двое молодых людей и девушка, вид у них был
несколько обалделый. – Куда ведет эта дорога? – спросил водитель,
вихрастый парень в очках. – А черт его знает, - весело ответил
Александрос. – А-а-а, - понимающе покивал парень и, помолчав, добавил, -
Вас подвезти? – Конечно, спасибо. – Они забрались в машину. В этой тачке
свободно разместились бы еще человека три. В молчании они проехали
несколько миль. – Вы не замечаете ничего странного? – спросила сидевшая
рядом с ним девушка. – Да нет, - улыбаясь, ответил он, - Не замечаю. – В
это время водитель вдруг резко ударил по тормозам, и они чуть не
вылетели из открытой машины. Он посмотрел вперед и увидел, что на дороге
крутятся четыре всадницы на белых лошадях, крупные, белокурые девки,
совершенно голые, седел под ними не было, зато у каждой за плечами висел
лук со стрелами. – Смотри, куда прешь! – злобно крикнула одна из них,
после чего они вихрем унеслись прочь, в сторону болот.

- Ничего себе, - потрясенно пробормотал очкастый водитель, - В жизни
такого не видел. – Так то в жизни, - вразумляющее заметил ему
Александрос, - А в смерти еще и не такое увидишь. Ты умер, парень,
привыкай. – Что?! – лицо водителя сморщилось. – Не-е-е-т! – закричала
девушка на заднем сиденье, - Нет! Нет! Нет! – Водитель упал грудью на
руль, очки его сползли на кончик носа. – Не хочу! Не хочу! Не хочу! –
девушка на заднем сиденье забила ногами в истерике. – Ударьте ее,
кто-нибудь, по лицу, - деловито сказал Александрос, - Ну-ка, парень,
перебирайся на мое место, - он обхватил водителя за плечи, вытаскивая
его из-за руля, - Партнер, да стукни ты ее! – Партнер подчинился и
несильно ударил девушку по щеке, что не возымело никакого действия, она
продолжала колотить ногами и сползать с сиденья. Тогда парень, сидевший
по другую сторону, схватил ее одной рукой за волосы, а другой ударил по
лицу, намного сильнее, чем требовалось. Потом еще. И еще. Лицо его при
этом оставалось совершенно безучастным, у девушки носом пошла кровь. –
Хватит! – он схватил парня за руку, и тот мгновенно обмяк, как будто его
выключили. Девушка перестала кричать, молодой человек в очках всхлипывал
на переднем сиденье, Александрос тронул машину.

Минут двадцать они ехали в полном молчании, ничего не происходило,
мертвецы постепенно приходили в себя. – Смотри-ка! – крикнул
Александрос, указывая рукой куда-то влево и притормаживая, там что-то
шевелилось в высокой болотной траве. Приблизившись, они увидели двух
низкорослых, узкоглазых мужиков в бабьих прическах с заколками и в
бабьих платьях, которые насмерть бились кривыми саблями. – Давайте-ка
посмотрим, чем это закончится, - сказал Александрос, останавливая
машину. Долго ждать не пришлось. Вскоре один из бойцов закрутился на
месте, пытаясь зажать перерубленную яремную вену. Дела его, однако, были
плохи – кровь хлестала фонтаном из-под его пальцев. Победитель спокойно
стоял рядом, наблюдая за агонией и вытирая клинок цветастым платком.
Через несколько секунд побежденный упал на спину, дрыгнул ногами и
затих. Победитель грозно глянул в сторону автомобиля и зашагал прочь, не
забыв прихватить саблю убитого.

- Он умер! – закричал молодой человек в очках, голос его звенел от
счастья. – Что же вы нас пугали?! Никто не умирает на том свете! –
Конечно, - солидно поддержал его парень на заднем сиденье, - Что за
идиотские шутки? – Девушка с перемазанным кровью лицом радостно
расхохоталась. Александрос молча тронул машину вперед.

- Я не понимаю, в какой цирк мы попали, - возбужденно говорил молодой
человек в очках, - Это явно не штат Мэн и не шоссе № 56, но это явно
Земля. – Возможно, - вступил парень с заднего сиденья, - Это как-то
связано с инопланетянами. Возможно, они похитили нас ради эксперимента и
теперь отслеживают наши реакции. – Возможно, - пробормотал Александрос.
– Вы лучше молчите! – истерично крикнула девушка, - Никто не давал вам
права издеваться над людьми! – Да, - поддержал ее молодой человек в
очках, - И вообще, парни, вам лучше выйти, у нас полно своих дел. –
Александрос молча затормозил и вышел из машины, - Пошли, партнер.

- Любое доброе деяние наказуемо, - сокрушался Александрос, шагая вдоль
дороги, - Вот, попытался помочь, ввести в курс дела и чем это
закончилось?

Еще через полчаса размеренной ходьбы, они наткнулись на красный
автомобиль, косо стоящий на обочине. Рядом сидели трое вьетнамцев в
конических шляпах и с автоматами Калашникова на коленях, жадно
перекусывая чем-то из пластиковых коробок, из кустов торчали три пары
ног. Вьетнамцы проводили их взглядами черных, ничего не выражающих глаз,
один из них вытирал жирные пальцы розовыми женскими трусами.

- Идиоты, - заметил Александрос, проходя мимо с вежливой улыбкой и
поднятыми руками, - Наверняка сами остановили машину, пробоин нет.
Интересно, где они теперь? – Действительно, интересно, - поддержал он. –
Наверное, где-нибудь в другой преисподней совершают очередную глупость,
- вздохнул Александрос.

Впереди над дорогой повисло желтоватое марево, там дорого, как бы,
исчезала. Там, как бы и не было уже ничего.

И вот они остановились над гигантской долиной, посреди которой стоял
чудовищный город. Он простирался от края до края и вздымался до неба, но
был изящен и отчетлив, как игрушка на ладони ребенка. – Город Дис, -
зачарованно прошептал он.

Его ступенчатые башни красного камня, его лестницы, его дворцы, его
колоннады – Вечный Город Дис, средоточие всей красоты и всей мерзости
мира, вечно искушающий мир мраком своих таинств и роскошью своих
пороков, изначальный Вавилон, Великая Блудница, Мать грязи и блеска,
Червь, пожирающий сердца.

- Красиво? – голос был негромок и мелодичен, но раздался так неожиданно
и так близко, что они оба вздрогнули. Рядом стоял невысокий
золотоволосый юноша в черной тунике, - Вам незачем входить туда,
атланты. Тот, кто входит в город Дис, уже не возвращается. Там
наслаждения, неведомые человеческому разуму и неслыханные мучения. Там
порок с запахом гиацинта, там лотосы, там сны, которые реальнее жизни.
Чего вы хотите от меня? – Доступа к Аккумулятору, - хрипло сказал
Александрос. Юноша надменно поднял брови, - Человек – это пустота,
примеряющая маски. Вы хотели взять у меня силой то, что принадлежит мне
по праву, а теперь хотите добиться того же самого просьбой? Вы хотели во
владение всю Землю, и вы ее получили, так владейте. Вы великие воины,
так воюйте. Я верну вам ваши регалии, ваши штандарты, ваши гербы, ваше
родовое оружие. А теперь уходите. – Он махнул рукой, и их охватило
пламя. Они горели и кричали от боли, неведомой ни одному живому
существу. Потому, что когда сгорела их кожа, и вытекли глаза, они
продолжали жить. Когда сгорели их мышцы и нервы – они продолжали жить и
чувствовать. Когда закипел мозг в их черепах и костях – они продолжали
жить. Когда сгорели их кости и горсткой пепла упали на землю – пепел
продолжал кричать и извиваться от боли.

А потом, вопя, они оказались на палубе яхты в Бокатере и, вопя,
бросились через борт в ледяную воду, чтобы охладить сжигающий их жар.
Прошло несколько минут, прежде чем они начали захлебываться и поняли,
что живы. Тогда, подскуливая, как щенки и помогая друг другу, они вновь
взобрались на борт и растянулись на палубе. Ледяной ветер обдувал их, но
они не чувствовали холода – им теперь никогда не будет достаточно
холодно, воспоминание об адском огне будет преследовать их до конца
жизни.

Через некоторое время Александрос, постанывая, поднялся на четвереньки,
дополз до кок-пита и скатился по ступенькам вниз. Затем он выполз на
поверхность с бутылкой коньяку в руке.

Они сидели, прислонившись спинами к фальшборту, и отхлебывали из
горлышка, передавая бутылку друг другу. – Больше никогда, - сказал
Александрос, - Никогда, никогда, никогда. Я улечу с упырями на их
корабле с Земли, из Солнечной системы, из галактики. Только бы не
оказаться после смерти перед глазами этого существа. – Полностью
солидарен, - согласился он слабым голосом, - Прорвемся на корабль,
захватим его и – куда угодно, в любую тьму. Я согласен, пусть моя душа
блуждает в потемках, только бы никогда больше не увидеть этого света.

В следующий момент они одновременно осознали призыв Ариана. – Я не знаю,
хватит ли у меня сил переместиться самостоятельно, - сказал Александрос,
- Давай-ка, возьмемся за руки.

Они так и появились перед Арианом, мокрые, дрожащие и держась за руки.
Ариан сидел в высоком кресле черного дерева, и долгое время смотрел на
них молча. – Вы что же, думали обратиться с просьбой к Сатане и ничем не
заплатить? – наконец сказал он насмешливо. – Мы надеялись…, - начал было
Александрос. – Надежда – самый страшный порок, - прервал его Ариан, -
Пока человек не надеется, он может на что-то рассчитывать. Однако должен
признать, что ваш безрассудный поступок принес кое-какую пользу. – Он
помолчал, рассматривая их стальными глазами, - Теперь вы неуязвимы.
Адский огонь закалил вас. Магистр взял у вас нечто, но и дал кое-что
взамен, возьми, что хочешь, но за все заплати – этим принципом вращается
мир. Вы – совершенное оружие, вы оба. А это значит, что у нас теперь
есть весомый шанс против пришельцев, - он жестко усмехнулся, - Если у
вас нет других планов. – Какой шанс? – спросили они одновременно. – Вы
можете попытаться снять Великую Печать.

Глава 33

Вы изменились, Саша, - заметил профессор, - Выглядите каким-то
обожженным. – Обгорел на солнце, - кратко ответил он. – Да, да, может
быть, - покивал профессор, - Солнечная радиация в этом декабре просто
невероятная.

Они сидели перед телевизором в Домике Гнома. Проспав двенадцать часов
после нисхождения в ад, он чувствовал себя вполне комфортно и теперь,
под водительством профессора, уже отошедшим от давешней вспышки, вникал
в земные проблемы.

- Эти инопланетяне, - продолжал профессор, - Оказались не просто людьми,
они оказались людьми весьма бойкими и хорошо осведомленными в наших
делах. Они уже разослали свои делегации во все страны мира, не исключая
Лесото – очень демократично, они говорят со всеми нациями на их языках,
улыбаются и производят впечатление очень деловых ребят. – На экране
появился зал переговоров где-то в Британии. За круглым столом сидели
британские политики и инопланетяне. Вежливые улыбки, плавные жесты,
понимающее покачивание головами. – «Эпохальное событие», - вещал голос
за кадром, - «Имеет все шансы дать человечеству могучий толчок в его
движении по пути прогресса и демократии. Новые источники энергии…
проблемы экологии… демографический взрыв… новые технологии… ядерное
разоружение…» - Они уже выступили с трибуны ООН со своими предложениями
и встретили понимание, - сказал профессор. - Картинка на экране
телевизора поменялась: улыбчивый, загорелый инопланетянин в тропическом
хаки, ничем не отличимый от британца, раздавал сладости симпатичным
черным детишкам. - Они уже успели помочь голодающим в Центральной Африке
и Бангладеш. – Каким образом? – Закупили зерно в США и Канаде и раздали
в бедных странах, производители зерна без ума от счастья. – На какие
деньги они закупили? – У них, оказывается, есть золото и платина,
обменяли металлы на доллары и теперь сорят деньгами по всему миру. Они
уже открыли пару больниц в Афганистане и теперь включились в проект
реконструкции саркофага над Чернобыльской АЗС. – Ничего себе, темпы, -
ошеломленно заметил он. – Да, темпы у них – будь здоров. Когда на халяву
валятся огромные деньжищи, в буквальном смысле, с неба, и каждый
старается урвать свой кусок, когда доллар подскочил и на биржах ажиотаж,
тогда проблем с темпами не возникает. – Но неужели ни у кого не возникло
никаких сомнений по поводу их намерений? – Возникло. Но они пустили на
свой корабль международных инспекторов и те не нашли никакого оружия,
одни розарии и фонтаны. – Ну, еще бы, - ухмыльнулся он, - Но они хоть
говорят, откуда их черти принесли? – Говорят. Из Альфы Центавра. И
показывают звездные карты, ничего не скрывают. – Но зачем они вообще
прилетели? – Утверждают, что с гуманитарной миссией, что-то вроде помощи
нуждающемуся человечеству.

На экране телевизора появился высокий лысоватый человек в синем
комбинезоне. – «Мы с женой получаем одиннадцать тысяч долларов в
неделю», - захлебываясь от счастья, говорил он, - «Моя жена работает в
детском саду, у них здесь есть детишки, представляете? Моя жена без ума
от них, умненькие, талантливые, они уже начинают говорить по-английски,
после первого же урока, представляете?» - «А что вы можете делать на
космическом корабле в качестве механика?» - спрашивал репортер, суя
микрофон к его лицу, - «Ну, в их силовых установках мне, конечно, не
разобраться», - мужчина доверительно ухмыльнулся, - «Но газонокосилки,
поливочные машины, насосы для бассейнов – это сколько угодно», - он
воздел руки к небу, - «Там же рай, рай! Сады, парки, бассейны, солнце!
Это же целый мир, прекрасный, чистый мир!»

- Вот оно, - пробормотал он, - Началось.

- «Наши гости утверждают», - репортер повернулся лицом к камере, - «Что
могут предоставить работу нескольким десяткам миллионов землян прямо
сегодня, сейчас. Они утверждают, что в дальнейшем, при помощи своего
корабля, могут переместить в метрополию неограниченное количество
желающих. А теперь», - с энтузиазмом продолжил репортер, - «Давайте-ка
посмотрим, что наши гости могут предложить нам взамен прелестей», - он
иронически выделил голосом слово «прелестей», - «Нашего земного
существования».

На экране появились некие величественные, беломраморные сооружения
посреди роскошных парков, сады, отягощенные экзотическими фруктами,
светлые, но полупустые университетские аудитории, где вдумчивые юноши и
девушки общались с профессорами, красивые дети играли среди цветов,
ученые с вдохновенными лицами склонялись над пробирками, веселые
рабочие, похожие на бейсболистов, по одному входили в ворота фабрик,
похожих на развлекательные центры.

- «Единственная проблема этого счастливого мира», - комментировал голос
за кадром, - «Низкая рождаемость и как следствие – дефицит работников.
Здесь требуются все: рабочие, инженеры, учение, школьные учителя». –
Чему их могут научить наши учителя? – удивленно заметил профессор. – «И,
наконец», - продолжал комментатор, - «Здесь требуются просто люди, чтобы
заселить необъятные пространства этой благодатной планеты». – На экране
появились гигантские лесные массивы, необозримые прерии волновались
травами, райские острова лежали на бирюзовой глади океана, как пригоршня
драгоценностей. – «Местное правительство», - комментировал голос, -
«Готово предоставить участки всем желающим за чисто символическую плату.
Их девиз: «плодитесь и размножайтесь!» Но торопитесь», - в голосе
комментатора появилось лукавство, - «Даже в раю количество вакантных
мест не беспредельно!» - По экрану поплыли контактные телефоны, адреса
риэлтеров, названия фирм по найму рабочей силы.

- Неужели ООН и национальные правительства уже дали согласие на эту
беспардонную вербовку? – изумился он. – Вполне возможно, что их никто и
не спрашивал, - ответил профессор, - Эти наглые гости просто вываливают
кучи денег и получают все, что хотят. Зачем завоевывать Землю, когда ее
можно купить? Здесь же все продается. – И никто не протестует? –
Протестуют, но им быстро затыкают рот. Эти купцы уже выразили намерение
закупать сельскохозяйственные машины, пластмассы, алкогольные напитки,
уголь, металлы, соль, текстиль, продукты питания, воду, песок, резину и
много чего другого – по самым высоким ценам. Вы представляете, как за
них ухватились корпорации? Да с ними носятся, как с писаной торбой, их
делегации снуют по всему миру, как термиты и везде получают зеленый
свет. Они же во всем похожи на людей, у них нет рогов, и они проявляют
здоровую страсть к наживе. – Или это люди во всем похожи на них, -
задумчиво заметил он, - Может быть, не стоил и вмешиваться?

В этот момент он осознал призыв Ариана.

Глава 34

- Они начали действовать, - сказал Ариан, - Они смеются над нами, они
охотятся на нашей территории, они плюют нам в лицо. Они взяли 218 детей
из приютов Уганды и «оздоровили» их – выжали, как лимоны, ради
эксперимента, чтобы посмотреть, насколько черные подходят для их целей.
А также из кулинарных соображений – мясо у них не пропадает, они его
едят. Корабль недоступен нам физически, но нам удалось это
зафиксировать. Теперь я собираюсь выступить перед человечеством и
продемонстрировать запись. – Как это возможно? – крикнули из зала. –
Через спутники связи и компьютерную сеть, - ответил Ариан, - Наших
совокупных сил достаточно, чтобы сделать это. – Они станут утверждать,
что это фальшивка, - крикнули из зала. – Они не смогут вернуть жизнь
детям и продемонстрировать их публике, - парировал Ариан. Вдруг в
амфитеатре раздался страшный вопль, - Какие спутники?!! – Африканец в
цветастой тоге взмыл под купол и закричал оттуда, - Братья! Мы не имеем
права ждать, мы должны ринуться на них все вместе, рвать их на куски,
грызть их зубами… - Сядь! – Голос Ариана был настолько мощным, что
африканец вздрогнул в воздухе и медленно, как падающий осенний лист,
опустился на место. – Люди нас самих порвут на куски, если мы попытаемся
сделать это, пока они считают пришельцев своими благодетелями. И если
даже мы уничтожим тех, что ползают по Земле, это ничего не даст, их
миллионы в корабле, до которого мы не можем добраться. Мы должны дать
бой здесь! – Ариан топнул ногой в пол, - На своей территории, на
планете. А для этого мы должны выманить их из их логова, заставить
открыться. Надо сорвать с них маску, не оставить им другого выхода,
кроме как спуститься на землю, чтобы захватывать людей силой. Вот тогда
мы и кинемся на них все вместе. И я тебя уверяю, - Ариан ткнул пальцем в
африканца и по-волчьи оскалился, - Что я буду первым, кто станет грызть
их зубами.

Глава 35

Люди во всем мире в ужасе застыли у телевизоров.

После того, как все программы внезапно прервались и какой-то суровый
бородатый человек, появившийся на телеэкранах короткими, рублеными
фразами, которые дублировались на всех языках планеты, разъяснил суть
грозящей человечеству опасности, по экранам поплыли леденящие душу
кадры.

Вот улыбающийся толстячок в белом халате подводит маленькую черную
девочку к приспособлению, напоминающему поставленную вертикально
гладильную доску, вот он зажимает ее ручки и ножки стальными зажимами,
вот он нажимает кнопку и в тело девочки, в ее нервные центры впиваются
стальные иглы, девочка кричит, ее глаза вылазят из орбит, на губах
появляется пена, агония длится около шестидесяти секунд, после чего
маленькое тельце обвисает в наручниках. Вот панорама нескончаемого
туннеля, в котором миллионы, десятки миллионов «гладильных досок». Вот
218 маленьких, черных тел, подвешенных на крючья, деловитые палачи
разделывают их мясницкими ножами. Последний кадр вызвал рвоту даже у
агентов спецслужб: чистенькая детская столовая, стены разрисованы
цветами и бабочками, причесанный на пробор, русоголовый мальчик лет пяти
с удовольствием обгладывает маленькую черную ручку.

Увиденное было настолько невероятным, что мгновенно вызвало подозрение в
фальсификации. Однако пока электронщики лихорадочно подвергали запись
экспертизе, пока деловой мир спорил, а не является ли это провокацией с
целью сбить цены на нефть, пока трезвомыслящий обыватель раздумывал о
том, что организация, способная осуществить такую передачу, шутки шутить
не станет, по Земле прокатилась волна погромов. Мало кого из упырей,
однако, удалось застать врасплох, большинство из них успело ретироваться
на свой корабль. Зато досталось тем, кто с ними сотрудничал. По
всегдашней своей забывчивости, люди уже не помнили, что час назад готовы
были чистить ботинки центурианам. В Нью-Йорке вытащили на улицу и
линчевали весь персонал телестанции, осуществившей трансляцию
центурианского рекламного фильма, в Афганистане вырезали врачей,
медсестер и пациентов обеих открытых центурианами больниц, в Киеве
побили камнями министра строительной промышленности, который вел с
центурианами переговоры, а заодно его жену и дочь.

Разумеется, центурианам было предложено объясниться, и, разумеется, они
с возмущение отвергли ложные обвинения. Они представили корреспондентам
218 черненьких, пышущих здоровьем, детишек, однако, работники
угандийских приютов отказались опознать в них своих подопечных. Зато
многих из них опознали родители из соседней Нигерии, после чего скандал
вышел на новый виток спирали.

Мнения разделились. Одни полагали, что центуриане, это хорошие ребята,
против которых плетут интриги плохие ребята (коммунисты, капиталисты,
сионисты и геи). Другие, те, кто попроще и, соответственно, поумнее,
полагали, что все правильно, упыри они и есть упыри и следует шарахнуть
по ним ядерной ракетой, неча лезть на чужую планету.

Все это, однако, была возня мышей. Потому, что центры силы, от которых
зависела судьба человечества, находились в корабле пришельцев, в Белом
Доме и в совещательном зале Ариана.

Глава 36

На обширном плоскогорье в Центральной Азии был спешно возведен
гигантский амфитеатр. Одним своим краем плоскогорье обрывалось в
пропасть. Другим, постепенно сжимаемым двумя горными хребтами,
переходило в узкое ущелье. Было решено, что в амфитеатре соберутся
избранные представители всех наций Земли, чтобы присутствовать на
переговорах атлантов и пришельцев. Было решено, что в узкой части
плоскогорья будет позволено собраться одному миллиону простых граждан.
Обе части разделили решеткой из титановых балок, высотой в 50 метров. Ни
один военный не должен был находиться в радиусе 100 миль от места
собрания. Ни один летательный аппарат, включая спутники, не должен был
появляться на таком же расстоянии.

Ариану удалось убедить Вашингтон, Брюссель, Пекин и Москву в
необходимости таких переговоров, прямых и публичных. Он сумел разъяснить
мировым лидерам, с чем они имеют дело в лице атлантов, предъявив весьма
весомые доказательства силы. Он сумел разъяснить, с чем они столкнулись
в лице пришельцев и те, если и не поняли, то, во всяком случае,
испугались.

На переговорах должно было присутствовать 1138 атлантов во главе с
Арианом. И, хотя корабль-матка пришельцев кишел миллионами упырей, по
условиям переговоров от них должно было присутствовать такое же
количество – 1138 особей.

Атланты вышли на плоскогорье со стороны ущелья, и пошли через
почтительно расступающуюся толпу. Они не смотрели по сторонам, их
взгляды были направлены вперед, за линию горизонта, их губы были
презрительно сжаты.

Вечно враждовавшие, они шли плечом к плечу – роды, семьи, кланы и
одинокие воины, азиаты, европейцы и африканцы. Больше не было ни эллина,
ни иудея, ни муслима, ни буддиста – это шли атланты, это шла соль Земли,
восставшая, чтобы защитить Землю.

Они шли, блистая золотом и серебром доспехов, сияли драгоценными камнями
рукояти их мечей, покачивались разноцветные перья шлемов, и казалось,
что это идет сама Земля, во всем буйстве своих красок, во всей роскоши
своего изобилия.

Когда они сошлись с пришельцами на арене амфитеатра, то людям
показалось, что это радуга сошлась с грязной лужей.

Упырями предводительствовал тип по имени Мосси, у него были длинные,
белые волосы и красные глаза вурдалака, он был высок, худ и весь
состоял, как бы, из одних костей – диета из человеческого мяса, видимо,
не пошла ему впрок.

Мосси и Ариан сели в кресла, поставленные одно напротив другого, между
ними была разделительная черта. Оба предводителя находились на вершинах
двух сходящихся треугольников – за спинами каждого из них на сиденьях,
расположенных сектором амфитеатра, разместилась свита.

Замерли избранные граждане Земли, воочию наблюдающие действо.
Неизбранное гражданство, собравшееся за решеткой, состояло из хулиганов
и дебоширов, которым удалось прорваться и добропорядочных бюргеров,
которые проникли, заплатив. До начала переговоров хулиганье пило пиво и
дико материлось, многие были вооружены цепями и бейсбольными битами.
Добропорядочные граждане сидели отдельно, они тихо переговаривались,
покуривая трубки и сигары, почти все были в костюмах и галстуках,
некоторые держали в руках двустволки, у других топырились карманы
пиджаков. Никто не знал, чем закончатся переговоры. Но хулиганы и
дебоширы были готовы попереть на бластеры упырей, размахивая своими
цепями и битами. А добропорядочные бюргеры были готовы, затоптав сигары,
щелкнуть стволами двустволок, достать из карманов паршивенькие
револьверы марки «Субботний вечер» и стрелять в непробиваемую броню
летающих тарелок, почему-то прилетевших к порогам их домов.

А у входа в ущелье, за грядой низких гор, собирались тьмы и тьмы
мрачных, узкоглазых всадников на низкорослых, лохматых лошадях,
некоторые были вооружены автоматами Калашникова, большинство – просто
кривыми саблями. Они молчали, они ждали своего часа, чтобы, визжа и
размахивая клинками, всей лавой ринуться на шайтанов, поганящих святую
мандалу Земли.

Теперь все замерли, уставившись на телеэкраны.

- Я предлагаю еще раз и в последний, - вкрадчиво сказал Мосси и его
голос эхом разнесся по планете, - Мирное решение проблемы. Мы берем то,
что нам нужно, и уходим. Никто не пострадает. – Нет, - сказал Ариан. –
Будьте же благоразумны, - Мосси повысил голос, - За кого вы, собственно,
стоите горой? За стадо рабов? – По амфитеатру разнесся вздох, но Мосси
не обратил на это никакого внимания, - Вы – истинные хозяева Земли. Вся
Земля – ваш удел. Так живите и наслаждайтесь, к чему вам эти
неприятности? Всего один миллиард. – Нет, - сказал Ариан. – Да вы еще
наивней, чем я предполагал, - Мосси оскалил длинные, желтые зубы, - И
теперь я не удивляюсь, что вы так запустили дела, - он оскалился еще
шире, - Вам предлагали долю в бизнесе, но вы упустили свой шанс. Мы уже
заключили контракты на поставку сырья с теми, кто смотрит на вещи более
реалистично, чем вы. – Ты лжешь, - сказал Ариан. Мосси протянул руку
через плечо, и в ней мгновенно оказалась черная папка, которую он
раскрыл перед глазами Ариана и всего мира. На экранах телевизоров
замелькали подписи глав финансовых групп, президентов, директоров
всемирно известных корпораций, премьер-министров… 31 млн. человек… 52
млн. человек… 71 млн. человек… - Мне нет дела до этих бумажек, - Ариан
даже не взглянул на контракты, он не сводил глаз с лица Мосси, - Атлант
не считается с мнением раба. – А пока он говорил это, кое-кто уже
побежал, приседая, по крыше административного здания к вертолету с
крутящимися лопастями, а кто-то, отходя от телевизора, но, внимательно
прислушиваясь, уже пошел в кладовку, поискать свое старое ружье.

- Вы не можете препятствовать людям делать свой бизнес, это их законное
право! – багровея, выкрикнул Мосси. – Это не люди, - презрительно сказал
Ариан и сплюнул на разделительную черту, - У них нет прав на этой Земле.
– А в это время миллионы людей во всем мире уже чесали в затылках, или
звонили друзьям, или прикидывали, достаточно ли в гараже масла, чтобы
смешать коктейль Молотова. – Мы возьмем свое, но сначала уничтожим вас,
проклятые атланты! – заорал Мосси. – Мы будем рвать вас зубами на земле,
на воде и в воздухе! – крикнул Ариан. Они оба вскочи ли на ноги, за
спиной Ариана грозной волной поднялись атланты, за спиной Мосси упыри,
ощетинившись стволами, сбились в кучу, амфитеатр всколыхнулся, как один
человек, миллионы людей у телеэкранов сжали кулаки, хулиганы и дебоширы
в ущелье завыли и полезли на решетку, добропорядочные граждане
переглянулись и, достав из карманов заботливо припасенные патроны,
вложили их в стволы, кривоногие всадники за грядой низких гор завизжали
и, взметнув сабли, давя друг друга, ринулись ко входу в ущелье.

- Мы уничтожим всю инфраструктуру, все энергоносители, все запасы пищи,
а потом придем и будем сгребать вас лопатой, как навоз, - хрипел Мосси.
– Мы будем бить вас ураганами и молниями, ядерными ракетами и дубинами!
– крикнул Ариан, - Мы поднимем цунами, мы вызовем землетрясения, мы
призовем на помощь наших мертвых!

А в это время по улицам городов, мимо гигантских телеэкранов побежали
сначала струйки, потом ручейки, потом потоки людей, скапливаясь на
площадях и устремляясь к зданиям банков, корпораций и правительственных
резиденций. И самолеты с угрюмыми пилотами в кабинах и перепуганными
людишками в салонах спешно выруливали на взлетные полосы, чтобы уже
нигде не приземлиться. И генералы в своих бункерах рявкали на
подчиненных и колотили кулаками о край стола, чтобы не потянуться к
красным кнопкам.

И профессор, приплясывая на вершине своей пирамиды, завывал от ненависти
и восторга, что ему удалось присутствовать при Армагеддоне, и стрелял,
стрелял, стрелял из ракетницы в ту часть холодной Вселенной, где, как
ему казалось, висел корабль пришельцев.

Он стоял на вершине мира, крепко упираясь ногами в Землю, ураганный
ветер рвал на нем меховую парку, но, опаленный адским огнем, не
чувствовал холода. Под его ногами был Северный Полюс, на Южном стоял его
брат-близнец, вместе с ним готовясь сорвать Великую Печать. Атланты на
полюсах мира вошли в контакт и начали концентрироваться для
окончательного действа.

- Мы уничтожим вас всех из космоса. Всех! За исключение тех, кто
уместится в наших загонах, - с ненавистью прошипел упырь.

Золотоволосый юноша в черной тунике корчился в красном кресле и кусал
пальцы, готовясь наблюдать заключительный акт трагедии – кто знает, черт
возьми, может, у них получится?

Солнце над амфитеатром входило в зенит, прожигая голубую ткань неба.









PAGE 1