Последнее путешествие Клингзора

Последнее путешествие Клингзора

Роман

Я не вправе назвать себя знающим. Я был ищущим и остаюсь им до сих пор,
но я ищу теперь не в звездах и не в книгах. Теперь я начинаю слышать то,
о чем шумит моя кровь.

«Дэмиан», Герман Гессе

ПРОЛОГ

Бесы

- Единственный ваш грех, это ваша непроходимая тупость! – он потряс
перед носом Марка грязноватым пальцем, - Неужели ты всерьез думаешь, что
Богу есть дело до ваших жалких животных делишек? До вашего воровства,
убийства и прелюбодейства? Богу есть дело до ваших душ! Потому, что
каждый человек – это звезда. Это огонь, пламя, солнечный ангел. И сын
Божий. – Он опустил голову и потер загорелый лоб, - Другое дело, что не
каждый двуногий – человек. Между вами полно бесов, которых вы сами же и
наплодили. Молчи! – он резко вскинулся к открывшему было рот Марку. – Вы
все здесь, - он ударил голой пяткой в землю, - В тюрьме. Которую сами же
и построили. Вы заигрались. Вы сами себе и тюремщики и палачи. – Он
покачал головой, и его длинные волосы упали вдоль лица, - Бог создал
небо и землю. Бог повелел вам обустроить и землю и небо. А не валяться в
грязи, подобно свиньям! – он ударил себя по коленям скрещенных ног, -
Вас – легион. И вы все – в свиньях! – Он вдруг вскочил и быстро пошел
прочь вдоль линии прибоя. Ученики неуверенно потянулись вслед за ним.
Заходящее солнце отбрасывало на песок их длинные тени.

Ночью они сидели в амбаре у чьего-то знакомого. Вокруг громоздились
мешки с зерном. Светильник, залитый плохо очищенным маслом, трещал и
чадил. Но был хлеб, и было вино. И войлок кошм ласкал натруженные ноги.

- Представь, - сказал Иешуа, - Что ты нищий молодой человек. –
Представить это было нетрудно. – Ты мечтаешь о женщине. Но у тебя нет
денег, чтобы жениться, у тебя нет денег, чтобы купить наложницу, у тебя
нет медного гроша, чтобы пойти к самой дешевой проститутке. Ты грезишь о
женщине, ты сжимаешь руками свою плоть. И ты создаешь женщину! Ибо Бог,
сущий в тебе, может все! Но ты не Бог, ты жалкая похотливая свинья.
Поэтому там, - он ткнул пальцем вверх, - Между небом и землей, в месте,
которого нет, ты создаешь беса. И будь уверен, он придет к тебе во
плоти. Может быть, завтра ты встретишь ее в толпе. А может быть, волосы
твои побелеют, и ты не узнаешь ее. Но она придет. Потому, что нет
предела Желанию. Потому, что твое свинское желание стало Желанием Бога.
Вот так в мир входит Зло. Возможно, твои кости уже истлеют в земле, но
она будет плодить бесов, полубесов и четвертьбесов. – Он развел руками,
как бы, в удивлении, - Вы должны были построить Град Божий, а построили
Ад.



Амазонка

Под галогеновой луной, на плоской равнине у мелкого моря, в дощатой
хибаре, она лежала навзничь на мерзкой продавленной кровати и груди ее
твердо торчали в потолок. На ней ничего не было, кроме грязных
спортивных штанов. Она курила крепкую сигарету, дым слоился в столбе
лунного света, насквозь пробивающем хибару. Ее глаза были пусты – два
прозрачных колодца голубизны. Ее волосы – белокуры. Коротко острижены и
грязны. У нее были на редкость правильные черты лица, в котором высота
лба, линия носа и изысканная линия подбородка, взаимодействуя, вызывали
в памяти чеканные строфы Петрарки. Но когда полные губы ее небольшого
рта приоткрывались, выпуская вялую струйку дыма, были видны плотные, как
у животного и кривые зубы.

У стены, отбрасывая рогатую тень, стоял тяжелый боевой мотоцикл. В узком
пространстве каморки его мощь подавляла группку незначительных
предметов: ржавый съежившийся холодильник, пластиковый стол и пару
тонконогих стульев.

Она раздавила о стену окурок и, уронив его на пол, выгнула тело. Ей
захотелось двигаться, двигаться. Двумя рывками она сдернула грязь
штанов, ударив при этом ногами так, что, если бы кто-то стоял рядом, то,
пожалуй, убила бы, и, спрыгнув с кровати, заметалась по комнате – три
шага вперед, три шага назад. Она не производила никаких звуков, только
воздух вздыхал, наполняясь запахами ее движения. Ее лицо оставалось
неподвижно, глаза, пронзенные луной – широко открыты и пусты.

В спецприюте, где воспитывали эту девку, ей был поставлен официальный
диагноз – «дебильность». Ничего удивительного, дебильными там были все.
Но воспитатели и врачи ошиблись, она не была дебильной – она была
совершенно безумной. В глубине своего лабиринтного, пульсирующего,
черно-красного сознания она называла себя «Ужас Ночи». И были на то
основания.

Если бы кто-то мог увидеть ее со стороны, а увидев. Оценить увиденное,
то изумился бы качеству ее движений. Три простых шага вперед и три
простых шага обратно, непостижимым образом сплетались в кружево сложного
танца, танца внутри черно-серебряной, синкопированной музыки луны. И
суть колдовства заключалась не столько в кошачьей пластике и
завораживающем ритме движений, сколько в качестве самого танцующего
тела. Соразмерность – вот ключевое слово. Она была соразмерна от
кончиков пальцев ног до макушки. Ее рост соответствовал весу, а вес
росту. Не от зубов росли ее ноги, они росли именно оттуда, откуда надо,
а откуда надо было совершенной, округлой формы, играющей крепкими
мышцами. О, если бы некто искушенный, наблюдающий бессознательный танец
этой великолепной девки мог, пусть с риском для жизни, заглянуть под ее
грязноватые стринги! Он увидел бы роскошный выпуклый лобок, покрытый
белокурыми волосами, которых никогда не касалась бритва и улыбку плотно
сжатых губ, струящуюся в глубину меж округлых бедер, а, возможно, и
правильный, словно нарисованный рукой мастера, светло-коричневый
треугольник, обрамляющий ее нежнейшее нижнее отверстие, увидел бы он. Но
и того, что на виду было достаточно, чтобы замерло сердце безмолвного
наблюдателя.

Стопы ее были невелики, с высоким подъемом и ровные пальцы попирали пол
в изящном балетном изгибе. Округлые лодыжки и высокие бедра кружили в
бесшумном вихре ног, плетущих паутину сложного движения. Мышцы ее живота
обозначались только при повороте корпуса – но тогда они обозначались и
подчеркивали талию, а груди лишь слегка подрагивали. Если бы у Венеры
Милосской были руки, то это, без сомнения, были бы руки танцующей девки
– такой же совершенной формы, от мраморного плеча до кончика среднего
пальца и такие же смертельно твердые.

Тонко звенела луна из своей комической бездны, запуская серебряные
пальцы в глубину ее тела. Стало невыносимо. Схватив со стола ключ, она
вылетела наружу, под беззвучный удар лунного света.

Вокруг простирались пространства света и тьмы. Ребристо отсвечивали море
и песок. Электрический свет нигде не присутствовал.

Рядом с дощатым стойлом, в котором она, спрятав, затем ключ под веранду,
заперла спящую машину, торчало из песка еще с полтора десятка таких же
сараев, пустых, мертвых, как белые кости. Все вместе называлось
«Пансионат» и находилось в самой глухой, Богом забытой дыре побережья.
Черт занес ее сюда. Она была благодарна черту. Она любила глухие дыры.

Сначала медленно, потом быстрей и быстрей она побежала вдоль линии
прибоя. Хорошо было бежать. Песок, зализанный волной, был гладок и
тверд. Иногда ее пятка разбивала волну и тогда прозрачные, теплые брызги
высоко обдавали ее ноги, и это тоже было хорошо. По правую ее руку море
шевелило прибоем, но дальше стояло, как оцинкованная стиральная доска.
Слева белая полоска песчаного пляжа. Ступенчато переходила в плоскую,
глинистую степь, там торчала жесткая трава и кое-где серебрились ковыли.
Воздух втекал в ее легкие струями запахов моря, полыни и чабреца,
которые не смешивались. Ей не надо было дышать – она пила ветер. Она
бежала играючи – телом, лунным светом на ресницах, солеными брызгами.

Впереди полоска пляжа сужалась до узкого белого ручейка. Там бурый пласт
степи наплывал на песок, почти касаясь моря. По краю его росли высокие
кусты полыни, как уши зверя. В полосах света и тени мысок был подобен
дикому коту, припавшему к воде.

Приближаясь, она ощутила присутствие слева. Любопытство слегка замедлило
ее стремительный бег в самом узком месте. Нога ее попала в высокую
волну, и вверх взметнулся фонтан брызг.

- Кур-р-р-ва голая! – взвизгнули кусты полыни истеричным мужским
голосом. Она проскочила по инерции еще несколько шагов и резко
остановилась, обернувшись.

- Падла! – из кустов косо выхлестнулся черный силуэт.

Она стояла, облитая лунным светом, ее груди, вздымаясь, блестели от
пота, по ее лицу расползалась бессознательная улыбка. Радость. Ночь
послала ей подарок.

О, ирония судьбы и ирония иронии судьбы! В эту глухую ночь, в этом
пустынном месте, где на десятки километров вокруг не было, и быть не
могло ни единой бодрствующей души, молодой, нервный мужчина,
только-только развел в кастрюльке свежеприготовленную ширку. Перед этим
он около полутора часов с великими предосторожностями, чтобы не
вспыхнуло на ветру, выпаривал в ацетоне над крохотным костерком из сухой
полыни, экстракт маковой соломки. Его подруга ежилась рядом от
нетерпения, облизывая сухие губы. И вот, когда все уже было готово, и
уже почесывалось в предвкушении тело, и шприц уже почти сунул свое
жадное жальце в восхитительно пахнущую темную жидкость, какая-то
пробегающая мимо голая блядь залила водой готовую ширу.

Все так же бессознательно улыбаясь, она сделала к нему пару скользящих
шагов. О, как прекрасен, как притягателен он был – длинная, черная
фигура с циркульно раздвинутыми ногами!

Он не успел ничего. Возможно, злость, темнота дезориентировали его.
Может быть, она двигалась слишком быстро. Он не успел ни только
защититься, он не успел пошевелиться вообще. А ведь собирался порвать
эту суку на куски.

Ее нога мелькнула снизу вверх, и подъем стопы мгновенно раздробил
отвисшую мошонку. Как будто лопнула спелая инжирная ягода. Мужчина молча
рухнул набок. Боль, пронзившая его от паха до сердца, была так страшна,
что он не смог крикнуть. Его смышленая подруга метнулась на четвереньках
в кусты. Удар пяткой в печень перевернул и бросил ее на спину. Ее
раздвинутые колени конвульсивно поджались к груди в гротескной позе
совокупления, шея выгнулась, на губах выступила желтая, желчная слизь –
удар оказался слишком силен для ее хрупкого тела.

Амазонка смотрела сверху на ее искривленный рот, ожидая каких-нибудь
звуков. Но никаких звуков не последовало. Тогда она поставила стопу на
выгнутую шею и осторожно покатала ее. Когда Амазонка была маленькой
девочкой, ей иногда случалось давить босой ножкой воздушные шарики.
Шарики почему-то всегда казались теплыми. Ощущение было таким же.

Она сильно нажала, переместив вес тела на давящую ногу и ощутив шейные
позвонки, прижатые к земле. Женщина взбрыкнула, руки ее дернулись и
опали, она задрожала, распространяя едкий запах. И умерла.

Амазонка почувствовала разочарование, как если бы ее обманули за
мгновение до оргазма. Но у кошки была еще одна мышка. Скользнув взглядом
по быстро желтеющему лицу покойницы, Амазонка направилась к мужчине.

Он лежал на боку, зажимая руками пах и дыша открытым ртом как собака. Но
не кричал. Он не чувствовал ног и всех нижней части тела, боль
сконцентрировалась в сердце. Он был на грани обморока, но в сознании.

Она присела рядом с ним на корточки, с острым любопытством заглядывая в
слепо бликующие под луной глаза.

- О-о-х-х-х, - выдохнул, наконец, мужчина, мучительно, с дрожью. –
О-о-х-х, - эхом повторила она, не отрывая взгляда от его залитого
слезами лица. Некоторое время они помолчали, и ничего не происходило.
Но, следовало продолжить. Осмотревшись, она подняла с земли закопченную
кастрюльку на длинной ручке. Небрежно выплеснула содержимое. И начала
методично, краем кастрюльки, бить мужчину по голове. Он дергался при
каждом ударе, но рук от паха не отнимал. Из-под волос по его лицу
заструилась кровь. Ручка, однако, отломилась. Не была приспособлена
кастрюлька для забивания людей насмерть. Пришлось поискать и найти на
расстеленной рядом смятой трофейной тряпке, среди разных бесполезных
предметов, полезный. Большой складной нож, с ручкой, украшенной золотыми
китайскими драконами. В открытом виде эта штука никак не выглядела
предназначенной для мирного труда, лезвие длиной в 12 см просило крови и
получило ее. Руки мужчины взметнулись, хватаясь за нож, но он уже вошел
в скрипучую глину, насквозь пробив ему горло. Он рывком перевернулся на
спину, разрывая гортань о клинок, ноги его вытянулись и задрожали, из
раны под кадыком блестящей лентой потекла кровь, но было ее на удивление
мало. Придерживая свободной рукой его руки, Амазонка ударила еще раз,
лезвие, скрежетнув по шейным позвонкам, снова воткнулось в землю, рот
мужчины наполнился кровью. Амазонка заглянула в его глаза и глаза
повернулись в ее сторону, во рту зашевелился черный язык. Он жил, он
продолжал жить. Но это следовало закончить. Отбросив вверх его
напряженную, как палка, руку, она воткнула нож ему под мышку. Тело
убиваемого сотрясла длинная, рычащая икота, на горле вздулся и лопнул
кровавый пузырь, он захрипел, но он жил, он продолжал дышать. Что очень
озадачило Амазонку. Поскольку после такого удара жертва должна была
умереть мгновенно. О-о-о-о, дьявол! Она хлопнула себя по лбу красной
ладонью и расхохоталась, - бить-то надо было под левую мышку! Не
переставая смеяться, она быстро убила страдальца ударом в сердце. Ничего
особенного не произошло. Как всегда. Жизнь этого человека, как и его
подруги, была не более важна, чем жизнь травы. Пришла и ушла. Как
дуновение ветра. Как звук хлопка одной ладонью.

Как всегда, она искоса, через плечо глянула в небо. Как всегда надеясь
увидеть в нем лик разгневанного или ублаженного Бога. Но не было Бога в
небесах. В небесах вращались огненные колеса внутри колес. Как всегда.
Там шла война, зажигая и взрывая ненавистью сердца звезд. Амазонка
чувствовала это всегда, с тех пор, как ощутила себя живой. Особенно
остро – после убийства.

Она глубоко вздохнула и вытянулась на спине рядом с трупом, глядя в
небо. Там в вихре сражения сталкивались Силы и Власти, непостижимые
человеческим разумом. И некоторым непостижимым образом, они касались
сердца распростертого в пыли человеческого существа. Оно было причастно.
И вдруг небо вспыхнуло. Не было больше тьмы, тьма стала светом, в
небесах разлился океан огня и пульсирующие, разноцветные пламена
пронзали его из бесконечности в бесконечность. Сердце, распростертое в
пыли, отозвалось виолончельным стоном и поползло вверх по золотой струне
оргазма, потянув за собой грудную клетку. Тело Амазонки выгнулось дугой.
Она в ужасе закрыла глаза и рухнула во тьму, под звон лопнувшей струны.
Ударившись о землю, она успела ощутить, что промежность ее оросилась
горячей влагой, и провалилась еще глубже, в багровый, пульсирующий
лабиринт.

Глаза открыло Другое Существо. Удар выбил из сущности личность. И
личность, выбитая ударом, метнулась прочь и присела, дрожа, за мелкой
дюной, зажав в руке авоську со своим жалким скарбом – мусором
воспоминаний, слов и мыслей.

Луна наблюдала рождение Другого. О, Луна, повитуха колдовства, видела
это много раз, именно здесь, на плоском берегу этого древнего моря,
родине амазонок. Как много странных предметов, осколков странных
культов, погребено было в этих мертвых песках и соленых глинах, на
поверхности которых нынешние жалкие люди влачили свое усталое
существование!

Луна коснулась Существа своей серебряной рукой. И Новая Амазонка
вскочила на ноги, рывком содрав с себя мокрую тряпку трусов – так
повелела Луна. Она стояла в алмазной броне наготы, попирая ногами
кровавую землю, смеясь. И все, что пищало, шуршало, стрекотало и бродило
в ночи – стихло. Хозяйка вернулась.

У начала Миллениума, раз в тысячу лет, Сила соединила Жрицу, Жертву и
Жертвенник в избранном месте.

Чтобы не остановилась Машина Войны.

Глава 1

Лучи заходящего солнца ласкали листву лип. – «Червонное золото и
малахит» - подумал он. Солнечный диск еще владел половиной неба, но на
другой половине, синей, уже восходила прозрачная луна. В горячий еще
дневной воздух вплетались вечерние струи, покачивая асфальт под ногами
ажурными тенями листьев. Скрываясь в лабиринте улиц, подкрадывалась
ночь. И крылья сумерек на крышах затевали кошачьи игры с лучами
умирающего солнца, раскрывая призрачную трещину между мирами.

Он шел, вбирая в себя звуки, запахи и цвета, печально размышляя о месте,
в которое ему предстояло отправиться вскоре, чтобы уже не возвращаться.

Под липами, где вдоль бульвара тянулись лотки, прилавки и мольберты
уличных художников, начала появляться вечерняя публика. Толстые молодые
люди, облаченные как ко сну в длинные трусы и свободные майки, со своими
голенькими подружками. Старички со старушками, печально озирающиеся в
поисках утраченного времени. Машины. Две льнущие и лижущие алое
мороженое немолодые леди в детских юбчонках глянули ему в глаза
неоновыми глазами и громко расхохотались. Он улыбнулся им и приблизился
к лоткам.

Здесь, среди картинок и вещиц из дерева, глины и кожи, попадалось
кое-что по настоящему классное. Например, вот эти трубки красного
дерева. Ничуть не хуже английских. Может и лучше. Но ему не нужны были
трубки, поэтому он прошел мимо, лишь скользнув взглядом и не замедляя
шага, дабы не возбуждать ненужных надежд у симпатичной продавщицы.
Дальше – ряд фантастических пейзажей, как бы светящихся изнутри. Он-то,
конечно, понимал, что это ширпотреб. Но, все равно, черт возьми,
красиво. В конце-концов, какой-то американский парень рисовал яркие
консервные банки из-под супа «Кэмпбелл» и зашиб на этом сумасшедшие
деньги. Потому, что, черт возьми, красиво.

А вот… Что это? На переднем плане был сумрачный готический зал,
заставленный какими-то механизмами. Взгляд, словно магнит, притянутый
химерическим нагромождением блоков, шатунов и колес, не сразу отмечал
фигурку, то ли мальчика, то ли девушки, карабкающуюся вверх по лестнице
вдоль одной из стен. Но, отметив, начинал следовать за ней, пока не
добирался до рода металлической площадки вверху строения. И далее – до
другой площадки, гораздо выше первой. И снова та же фигурка бежит вверх
до следующей площадки на краю пропасти. И так до тех пор, пока не
теряется в бесконечной перспективе сумрачных сводов залы. Картина была
выполнена в серо-голубых тонах с небольшой примесью желто-горчичного
света. Рядом с ней и как бы продолжая ее, стояла другая картина,
зеркальное отражение первой, но с перспективой, направленной вниз. Здесь
фигурка, нисходя, исчезала в болезненно-желтом тумане, наполняющем
сводчатые подвалы.

Художница – молодая девчонка, стояла рядом, безразлично покуривая.
Удивительно красивая девка, только слегка грязноватая. И даже на
расстоянии от нее тянуло каким-то странным душком. – Сколько за обе? –
спросил он, указывая на картины. – Сто, - ответила она, чуть повернув
голову. Глаза у нее были, как голубой лед. Он сразу понял, что никакой
торговли не будет, да он и не собирался. Кроме этих картин там были еще
две, очень темные морские пейзажи. Он не стал к ним присматриваться и
отсчитал деньги. Девушка, не глядя, сунула их в карман линялых джинсов.
– У меня есть к вам предложение, - сказал он, - Деловое предложение. –
Девушка смотрела не него, и не было заметно, что она его услышала
вообще. Она не пользовалась косметикой, и ее прямой нос был несколько
сплюснут, что придавало лицу по-мальчишески жесткое выражение. – Мне
нравится ваша манера, - сказал он, указывая на картины, - и я хочу,
чтобы вы сделали рисунки, иллюстрации для книги. – Она слегка пожала
плечом. – Я никогда этим не занималась. – Ну и что? – он был удивлен ее
незаинтересованностью, - Чем это отличается от обычного рисования? – Она
бросила окурок на асфальт и раздавила его грязно-белой кроссовкой, - Я
никогда не работала под диктовку. – Коллеги художницы начали
прислушиваться и принюхиваться. – Послушайте, - сказал он, - Уже поздно
и вам все равно пора собираться. Давайте выпьем по чашке кофе вон там, -
он кивнул в сторону уличного кафе, - и я вам детально все объясню, речь
идет о творческой работе. – Ничего вы мне не объясните без бумаги и
карандаша, - сказала она, - Я отнесу картины и вернусь с альбомом минут
через тридцать. Ждите. – Она собрала картины в плоский деревянный ящик и
пошла прочь вдоль бульвара. Он забрал свои, благо они были небольшими, и
медленно направился к столикам кафе.

Уже почти совсем стемнело. Психоделически засиял неон. Появились совсем
безликие тени в черной коже. Он сел за столик, заказал рюмку коньяку и,
прикрыв глаза, эйдетически проинвентаризировал весь материал: волосы
очень светлые, коротко стриженные слегка встрепанные, по моде 20-х годов
(а может и без моды), брови и ресницы намного темнее волос, нос прямой,
рот четко очерчен, подбородок крепкий. Эфеб. Фигура у нее, однако, была
отнюдь не эфебская. Грудь ее и попа были отменно хороши. Да и вся она
была очень даже не плоха. Настолько неплоха, что и стояние на бульваре и
белый полумесяц соли под правой мышкой и драные кроссовки и черная кайма
под ногтями (впрочем, это могла быть и краска) оказывались совершенно
непонятными. Что интриговало.

Она появилась из цветной тьмы настолько внезапно, что он даже слегка
испугался: вот она была на сетчатке его глаз – и вот она сидит напротив,
с большой папкой в руках. – Ну что? – сказала она без улыбки. – Что
будете пить? – спросил он. – Ничего. – Ну, тогда слушайте. Есть книжка,
то есть рукопись. Для книги надо сделать четыре иллюстрации, две на
обложку и по одной для начала каждой части. Эти иллюстрации – заглавные,
предваряющие. Поэтому они должны быть очень информативным и нести
эмоциональный заряд. В книге речь идет о…- Постойте, - она слегка
хлопнула папкой о стол, - Как я могу сделать такие иллюстрации, не
просмотрев рукопись? – Вы не боитесь мужчин? – спросил он. Ее лицо стало
слегка презрительным, - Нет. – Тогда идемте ко мне. Я дам вам рукопись,
покажу рисунки, которые сделал сам, набросочно, угощу хорошим кофе, и вы
поможете мне найти место для ваших картин. А потом мы поработаем над
иллюстрациями. – Несколько секунд она молчала, покусывая нижнюю губу. –
Хорошо, пойдемте.

Глава 2

Картины оказались очень уместны на светло-коричневых обоях его гостиной.
Диана не позволила ему прикоснуться к работе. Она сама выбрала место –
на неосвещаемой солнцем стене - и сама разместила полотна. Разумеется,
кряду.

Она сняла свои дневные тряпки и была теперь в коротком платье,
угольно-черного, льющегося шелка. Туфли, однако, отсутствовали – на
ногах ее были сандалии из очень красиво переплетенных черных ремешков.
Все остальное оставалось прежним, включая запах – никакой косметики,
никаких украшений. Впрочем, возможно, исчезла кайма под ногтями. А,
может быть, он просто ее не видел, ослепленный блеском ее ног.

Шелк ее платья, очень похожего на тунику, скользил вве6рх, следуя
движениям рук, закрепляющих картину, и сердце его замирало, когда он
видел ее почти полностью открытые ноги. Он никогда в жизни не видел
таких ног.

- Вам совсем незачем читать рукопись полностью, - говорил он, чтобы
что-нибудь говорить и, преодолевая сухость горла, - Я дам вам заявку,
которую я писал для издательства, это краткое содержание, десять страниц
текста. И покажу вам свои эскизы. – Не надо эскизов, - ответила она, на
мгновение обернувшись. Стены его дома отнюдь не сделали ее глаза более
теплыми.

Она просмотрела текст, почти стоя, слегка присев на подоконник. –
Странные вещи интересуют вас, господин сочинитель, да? – сказала она,
бросая листки на журнальный столик, - Но вы ничего не понимаете в этом.

Он был мэтр или считал себя таковым и полагал занять соответствующую
позицию в разговоре с этой девчонкой. Он был сбит с толку, он почти
решил, что ослышался. Он открыл рот, чтобы протестовать.

- Что это? – спросила она, указывая на странное растение в плоском ящике
на подоконнике, похожее одновременно и на кактус и на морскую звезду. –
Пейотль, - хрипло ответил он, - Священный кактус индейцев. – Чем он
священен? – спросила она. – В нем содержится мескалин. Сильный
галлюциноген. – Вот как? И что же. Его едят? – Нет, зачем же.
Цивилизованные люди его пьют. – Вы цивилизованный человек? – Да! – почти
выкрикнул он, но потом взял себя в руки. – Говорят, - сказал он с
усмешкой, - Пара осведомленных магов давала мескалин Гитлеру, чтобы
вывести его на личного демона. И вывела. – Да? А у вас есть личный
демон? – У каждого есть личный демон. – Нет. У меня нет – Почему? –
Потому, что я сама демон. – Знаете, - сказал он, - Вы начинаете меня
интересовать. Хотите попробовать? – Мескалин? – Да, мескалин. – А вы не
боитесь? – Мне-то чего бояться? – удивился он. – Вдруг я окажусь сильнее
вашего демона? – Он рассмеялся. Он начал ощущать веселый азарт с ним
такое случалось и раньше. Но веселый азарт не всегда заканчивался
хорошо. – О, кей. Сейчас я принесу ящик Пандоры.

Доставая шкатулку из стенного сейфа в кабинете, он ощутил как бы тень,
как бы холод, как бы предчувствие пропасти. – Ерунда! – громко сказал он
в тишине комнаты и, захлопнув дверцу, направился в гостиную.

- Эта штука очень горькая, - говорил он, разливая по чашкам кофе, - и не
вкусная. Поэтому я предпочитаю употреблять ее вместе с кофе и сахаром.
Да и вообще, кофеин хорошо с ней сочетается. – Он изъял пипеткой из
хрустального флакона некоторое количество прозрачной жидкости и капнул
по три капли в чашки дымящегося кофе. – Начнем?

Озера света. Нет, на люстру лучше не смотреть. Он перевел взгляд на
Диану. Она сидела расслабленно, спокойно, прикрыв свет глаз, тени ресниц
лежали на щеках, ее тело светилось белизной, ее платье – крылья ночи.
То, что она видит, принадлежит только ей. Он откинулся в кресле и закрыл
глаза.

Некоторое время он привычно плавал среди светящихся геометрических фигур
неземной красоты. Затем медленный водоворот света мягко вынес его в
знакомое место. Это был самый печальный и в то же время самый желанный
из его маршрутов. Здесь было солнце и легкие облака, и голубое небо. Он
сидел в белом садовом кресле посреди зеленой лужайки, рядом вздымалось
кругло-загорелое тело сосны.

Краем глаза он привычно заприметил движение дочери, как только она
начала идти к нему от мишени на краю лужайки. И заранее прикрыл глаза от
удовольствия. Подойдя, она легко коснулась губами его виска, - Ну как? –
Он открыл глаза. Вообще-то, по сценарию, здесь должна была быть Эвелина.
Но перед ним стояла Диана. В своей черной тунике и со спортивным луком
Эвелины в руке. Ну что ж, значит, сценарий изменился.

- Класс, - сказал он, имея в виду стрелы, торчащие в сердце мишени, -
Но, прямая стрельба – это уже пройденный этап, ребячество. Тебе пора
стрелять навесом. – и показал рукой, как.

В это время, как всегда, из дома вышла мама Эвелины. Она приволокла с
собой широкий, как сковородка. Бокал шампанского и теперь, усаживаясь в
соседнее белое кресло, изо всех сил старалась его не расплескать.
Умостившись, она уставилась на Диану. – А это кто? – вдруг рявкнула она.
Значит, заметила. Значит, новая вариация пошла своим извилистым путем. –
Это подруга Эвелины, - ответил он, - Диана. – Женщина кивнула, как
лошадь и на время замолчала, надолго присосавшись к своей сковородке. –
Мне не нравится, - сказала она, утеревшись рукой после глотка, - как
ведет себя Эвелина. Почему она все время стреляет? – Великолепное
шампанское в ее плоском бокале совершало круговое движение и почему-то
напоминало мочу в ночном горшке. – Что, больше делать нечего? – Глаза на
ее дубленом, морщинистом лице были очень красивы: голубые, как у
скандинавского шкипера, - И вообще, что она здесь сидит, в лесу? – Она
несколько отупело взглянула на Диану. – Надо с людьми общаться. –
Замечание повисло в воздухе. Но старшая дама этого не заметила. И
отхлебнула из своего бокала так, как здоровый, усатый мужик отхлебывает
пиво из глиняной кружки. Когда-то в этой женщине била сила. Теперь эта
сила скисла. Она всегда была за стеной алкоголя и глупых, гладких
голышей слов, к ней невозможно было достучаться. Ее голубые глаза были,
как бронированное стекло. И если бы она не располагалась так близко. Она
всегда располагалась близко и напирала грудью. И пахло от нее
кислятиной.

- Эвелина! – женщина трахнула свой бокал об стол, и вино бы
выплеснулось, но его там уже не было, - Эвелина! – снова выкрикнула она
в пространство. Он мельком увидел сбоку глаз Дианы, как будто голубой
алмаз вспыхнул. Он промолчал. В конце концов, женщина имела право
общаться со своей дочерью. Если дозовется.

Он отпил из своего стакана с джином и снова засмотрелся в небо, позволяя
тонкой можжевеловой струйке пропутешествовать в русло крови. У плеча он
ощущал молчание Дианы. Ему очень хотелось до нее дотронуться, но он не
стал этого делать. В конце концов, это должно было как-нибудь
закончиться. Старшая женщина, сопя, собиралась с силами, чтобы еще
что-нибудь сказать, но пока еще ничего не придумала. – «Зачем она
приехала?» - как всегда, с меланхолическим удивлением раздумывал он, -
«Она не любит ни меня, ни дочь. У нее есть деньги, любовник, хороший
дом. Зачем она?»

Совершенно для него неожиданно Диана села к нему на колени и обняла
рукой за шею. – Эй! – В прежние времена женщина взвизгнула бы. Но теперь
мокрота из прокуренных и сейчас отепленных алкоголем легких всклокотнула
у нее в горле и получился хриплый карк. Поэтому она громко сглотнула
прежде, чем продолжить. – «Боже, какая мерзость», - подумал он. – Ты не
можешь в семнадцать лет обниматься с отцом! – выкрикнула женщина. Жилы
на ее шее напряглись, как веревки. Похоже, вариация возвращалась в
прежнее русло на новом витке спирали, похоже, женщина стала воспринимать
Диану, как свою дочь.

- Почему? – спокойно спросила Диана-Эвелина, - Он любит меня. И я люблю
его. – Она вспыхнула на него голубым взглядом, снизу вверх. Он очень
ждал, что женщина сейчас выкрикнет что-нибудь хамское и все акценты
будут расставлены. Но неожиданно она промолчала, и он ощутил даже некую
смутную гордость за нее - все-таки его жена не была дурой. Она
вытряхнула из пачки крепкую «галуазину» и прикурила от золотой
зажигалки. – Вот как? – холодно спросила она и прищурилась от дыма
жестко. Глаза ее просветлели, стали стальными, совсем не пьяными. –
Завтра Эвелина уедет со мной, - твердо сказала женщина. – Да-а-а? –
Диана с преувеличенным удивление обернулась к ней. – И как, интересно,
ты рассчитываешь заставить меня это сделать? – О-о-о, это просто, - с
такой же преувеличенной небрежностью ответила старшая женщина, - Ты ведь
несовершеннолетняя, дочь, - она помахала перед носом сигаретой, - Хотя и
созревшая для любви. – Здесь она, неумышленно, издала ртом такой звук,
как будто всосала леденец. Тут же спохватилась и сплюнула, получилось
еще хуже – слюна повисла на губе. – «Боже, да что ж ей так не везет», -
подумал он, отводя взгляд. Женщина вытерла рот ладонью. Усмехнулась.
Такая мелочь не могла ее сбить с толку. – А твой папа-алкоголик, -
усмехаясь, продолжила она, - Да, да, я понимаю, - она выставила вперед
ладонь с дымящейся сигаретой, - Но это он лечился в наркологической
клинике, а не я, - она раздавила окурок в пепельнице, - А, кроме того,
он провел шесть месяцев в тюрьме. Мелочь, конечно, с кем не бывает, -
она обвела их наглым бойцовским взглядом, - Тебе простительно не знать,
дорогая, ведь твой папик познакомился с тобой, когда тебе исполнилось
четырнадцать лет. Ну, так знай. Если откроются кое-какие обстоятельства,
он снова сядет и уже не выйдет никогда. – Он молча поднял лицо к небу.
Она была совершенно права. Дела именно так и обстояли. – Так что, дочь,
- женщина хихикнула, она поняла, что победила и добила, она
расслабилась, и алкоголь прорвался, - Твой папа, – она уже хохотала в
голос, - никак не годится тебе в мужья! – Он ощутил вспышку в солнечном
сплетении, как от удара. Эвелина-Диана спрыгнула с его колен и метнулась
к матери. – «Уж не собирается ли она ее ударить?» - обеспокоено подумал
он, - «Пожалуй, я лучше сам ее убью». – Но Эвелина остановилась перед
слегка отшатнувшейся женщиной, затем резко обернулась и посмотрела на
него. Их глаза встретились на мгновение. Вполне достаточно. Они всегда
полностью понимали друг друга, с первого взгляда. Почти и не
остановившись, Эвелина-Диана продолжила движение и, обогнув кресло с
напряженно раскорячившейся в нем женщиной, пошла к мишеням, черный лук
покачивался в ее руке. Звенящая, нервная пустота нарастала в его
солнечном сплетении по мере того, как ее стройные ноги несли ее к
рубежу. – Ну, вот, - уже почти мирно пробормотала женщина, - Опять
стрельба. – Она говорила что-то еще, но он уже ничего не слышал.

Диана стала в позицию и натянула лук. Потом она сделала быстрый, почти
неуловимый с такого расстояния, полуоборот и пустила стрелу в небо. –
«Вот оно», - подумал он, - «Навес». – Стрела мгновенно исчезла в сиянии
солнца.

Он еще успел подумать, что вариация снова пошла своим извилистым путем.
Эвелина не стреляла навесом. Никогда. Она умерла раньше, чем научилась
это делать, а в следующее мгновенье острая, как шило, спортивная стрела
вместе с лучом солнца вошла в сердце его жены. Он вскочил, потрясенный.
Женщина умерла почти мгновенно, но, все же, успела взбрыкнуть ногами и
перевернулась вместе с креслом. Теперь она лежала на траве, глаза
выпучены, ноги подняты на перевернутое кресло, юбка задралась. Сначала
крови не было вообще, потом тонкая алая струйка сбежала на ее
морщинистую шею.

Он отчаянно боролся, пытаясь выбраться из этого путешествия. Очень
плохого путешествия. Но что-то, как магнитом, развернуло его в
противоположную от трупа сторону.

Диана, в сиянии солнца, облитая черным шелком, приближалась к нему, и
черный лук покачивался в ее руке.

- Тебе понравился выстрел, папочка? – спросила она.

Глава 3

Он плохо помнил прошедший день, но следующим вечером они снова сидели за
столиком уличного кафе на бульваре. Он был уже основательно пьян. – Мне
сейчас не до книжки, - говорил он, - Моя жена умерла. Ее любовник
пристрелил ее из мелкокалиберной винтовки. Как крысу. – Как это
печально, - сказала она. – Что? – Их глаза встретились, его – пьяные и
злые, ее – холодные, как голубой лед. - То, что она умерла, - спокойно
ответила Диана, - Вам грустно? – Он пожал плечами, - Она была стервой.
Большой стервой. Но она крепко и много раз помогала мне, - он поскреб
щетину на щеке, - В моей многотрудной жизни. Впрочем, мы не жили вместе
последние десять лет. – Но вы не были в разводе? – Нет, - он пожал
плечами, - Сам не знаю, почему. Может быть, было просто лень. – У вас
есть дети? – спросила она. – Была … дочь. Больше нет. – он посмотрел
сквозь стакан в красный зрачок заходящего солнца. – Самоубийство. –
Солнце закатывалось за крыши, напоследок пронзая лучами листву лип.
Подкрадывались тени. – Вы исчезли так внезапно, - она промолчала, - Как
будто, убежали. - И что теперь? – А что теперь? – он не хотел этого, но
в его голосе прозвучала тоска, - Ублюдок в тюрьме, Инга в гробу, что
может быть теперь? – Вы заплатили мне за рисунки, - напомнила она. – А,
пропейте, - он махнул рукой, - Рукопись никуда не годится, Диана. И я
знал это с самого начала. И вы, кстати, очень тонко мне намекнули на
это, - он ухмыльнулся, - Я намерен переделать ее полностью. Аванс
придется вернуть. Черт с ним, теперь я могу себе это позволить, - он
помолчал, глядя в пустой стакан, - У Инги не осталось наследников,
видите ли. Кроме меня. Надо ехать и заниматься ее домом. Сейчас там
присматривает человек. Из местных, но это не может продолжаться до
бесконечности. Да и как он присматривает? – он помолчал, щурясь на
умирающее солнце, - Я не могу продать дом, даже, если бы и захотел,
наследник вступает в права только через шесть месяцев. Но я не хочу. –
Почему он ее убил? – спросила Диана. – Неизвестно. Он просто подошел и
выстрелил ей в сердце из винтовки. Его задержали, когда он сидел на
ступеньках крыльца и пил виски из бутылки. – Вам не будет страшновато
там? – спросила она.

-Ха. Ха. – ответил он раздельно и вдруг взгляд его оживился, -
Послушайте, поедемте со мной. Там скучновато, но комфортабельно. Я буду
работать над рукописью, вы – рисовать, причем, все, что угодно. Там
чудесные морские пейзажи. - Где этот дом? – спросила она. – На
Побережье.

Глава 4

Дом был огромен и на редкость уродлив, то ли разбойничий притон, то ли
портовый склад. Он был выстроен из дикого серого камня с вкраплениями
красной, спекшейся от старости кирпичной кладки. Никто никогда и не
думал его штукатурить. Прямо из стены под крышей торчали балки, мощные
деревянные брусья, серые от солнца и соли. Крыша была покрыта старинной
розовой черепицей, пористой, в четыре пальца толщиной, каждый лист
килограммов в шестнадцать весом. Дом стоял не далее, чем в тридцати
метрах от линии прибоя. Прямо из воды, рядом с деревянным причалом
выходила пара узких, заржавленных рельсов и, утопая в песке, исчезала
под створками высоких ворот, врезанных в каменную стену.

- Там, - он махнул рукой в сторону ворот, - Есть лебедка. На эти рельсы
ставится специальная тележка и на ней втаскивали внутрь лодки. Сейчас
там стоит яхта Инги. – С моря дул сильный, порывистый ветер и было
совсем не тепло. Они стояли у причала, рассматривая дом с некоторого
расстояния. Громко кричали чайки.

Перед этим они заехали в рыбачий поселок, к человеку, который, вроде
как, присматривал за домом. Навстречу им вышел веселый старикан в
тельняшке под черным морским кителем, с сияющей лысиной и в хорошем
подпитии. Явно не понимая или забыв, что имеет дело со скорбящим вдовцом
он, вручая ключ и получая свою мзду, пожелал им хорошо провести время.

Теперь, совершив обход дома по периметру и вдоволь налюбовавшись
скудной, пустынной местностью, они готовились войти в дом.

- Что ее заставило выбрать такое место для жилья? – спросила Диана. – Не
ее, - он помотал головой, пытаясь прикурить на ветру, - Это я нашел
старый лодочный сарай, я начал перестраивать его. А потом Инга выгнала
меня. Это ведь она оплачивала проект. Так что, я толком и не знаю, что
там внутри, - он прикурил, наконец, и выпустил клуб дыма, который был
моментально унесен пронизывающим ветром. – Да она и не жила здесь. Это
была база. Для летнего кайфа, для яхты. Жила-то она, в основном, в
Швеции, в Италии иногда. Но, - он поднял вверх два пальца с быстро
оплывающей на ветру сигаретой, - Была причина, по которой она
возвращалась сюда всегда. Там, - он махнул рукой в сторону моря, - Под
слоем песка – грязь, - он ухмыльнулся, - Да, грязь. Плейстоцен или
что-то вроде того. Лечит все болезни. А Инга, старая дура, в тридцать
пять лет имела глупость разбиться на мотоцикле. По пьянке. У нее было
штук десять переломов. Вот она и приползала сюда лечиться. Ладно, пошли
в дом.

Первое, что они увидели, войдя в холл, был скелет, облаченный в форму
летчика «Люфтваффе» времен нацизма. Собственно, от формы остались одни
ошметья, материал был изъеден не только временем, но, похоже и солью и
водой, однако, знаки различия оставались вполне узнаваемыми. Особенно
впечатляла ссохшаяся фуражка с высокой тульей, надвинутая до глазных
орбит черепа. А глазные орбиты были почему-то замазаны глиной. Очень
старой глиной.

- Ничего себе, вкусы, - пробормотал он, рассматривая оскаленную челюсть,
в которой еще сохранились две золотые коронки.

Скелет стоял у подножия винтовой лестницы из кованого железа, ведущей
куда-то наверх. Вся стена, слева от входа до самого потолка была
выложена круглым морским булыжником и в ней зияла пасть камина. Стена
справа была из полированного кирпича цвета бычьей крови, в нее была
врезана крепкая дубовая дверь с медными накладками за которой, видимо,
находился ангар.

Бывшая хозяйка совсем не утруждала себя поиском уютных уголков и
организацией приватных местечек, весь дом или, во всяком случае, первый
этаж, представлял собой одну большую комнату: в одном углу – гостиная с
камином и креслами, в другом – сияющая хромом кухня. Душевая кабина,
ванна, унитаз и биде располагались попросту, без затей, за пластиковой
занавеской. Впрочем, чуть позже, в северном углу, за стеной из дубового
бруса, они обнаружили весьма приличную сауну, питаемую равно как
деревом, так и электричеством. Пол в части, примыкающей ко входу и к
камину, был выложен плитами серого гранита, все остальное пространство
представляло собой палубу из полированного светлого дуба. Потолок из
того же материала был низок, отчего большая комната казалась еще больше.

- Первое, что надо сделать, - сказал он, уверенно направляясь к стене из
морского валуна, - Это найти бар и выпить. Если старикан не сделал этого
раньше. – Примерившись, он потянул за бра в виде бронзового факела и в,
казалось бы, сплошной стене открылась дверца. – Вот! – он торжествующе
показал Диане бутылку виски, - они не все вылакали.

- Пока еще рано включать отопление, - говорил он, разливая виски в
хрустальные стаканы, взятые из буфета на кухне, - Но, оно есть. В ангаре
– котел, генератор и водонагреватель. Это то, что я успел сделать, пока
меня отсюда не выкинули. Осенью здесь холодно, сыро, с моря всегда дует
ветер. – Они си дели в креслах у холодного камина, в котором ветер
завывал вполне зловеще, хотя, было всего лишь начало сентября. – Вода у
нас своя, артезианская, - продолжал он, - Здесь, - он топнул ногой в
пол, - Нельзя было пробить скважину. Слишком близко к морю. Поэтому она
там, - он махнул рукой, - Метрах в ста от дома, - он ухмыльнулся, - На
моей земле. Вода поднимается электронасосом и подается сюда по водоводу.
Вода, правда, так себе, солоноватая. Но чистая, есть фильтр. – он
откинулся на спинку кресла, - Там же, рядом со скважиной,
ветрогенеротор, вы видели его. Когда начнутся настоящие штормы, он будет
давать энергию для всего дома. Это важно, потому, что провода, вероятней
всего, оборвет. Осенью или зимой. И весь поселок будет сидеть без света.
– Я вижу, вы неплохо ориентируетесь в обстановке, - сказала Диана. – О,
да, - ответил он, - Я был тут пару раз в гостях. Правда, дальше холла
меня не пускали. Я спал вон там, - он кивнул на широкий диван, обтянутый
бежевой кожей, - Поэтому, понятия не имею, что там наверху, - он ткнул
пальцем в потолок. – Там были апартаменты баронессы. Пойдемте,
посмотрим? Надо же как-то устраиваться.

Второй этаж представлял собой огромную мансарду, полностью выполненную
из светлых пород дерева и освещенную двумя торцовыми окнами. Хозяйка и
здесь не изменила своим вкусам – никаких внутренних стен не было. Зато
были складные деревянные ширмы, с помощь которых можно было делить
пространство как угодно. Здесь присутствовала роскошная кровать, к
которой не подходило название двуспальной, на ней могли свободно
разместиться человек пять, большой комод красного дерева, видимо, для
белья и три кровати поменьше, разбросанные в полном беспорядке, как
будто их оставили, так и не найдя им места. Все помещение напоминало
нечто среднее между хореографическим залом и общежитием. Впечатление
нарушал лишь черный кожаный ошейник, скрючившийся посреди комнаты.

В эту первую ночь он так долго лежал без сна, слушая вой ветра за
стеной, что пришлось спуститься вниз и выпить хорошую порцию виски. Но и
после этого он долго не мог заснуть, пытаясь разобраться в своих
ощущениях. Эта непостижимая девка за ширмой безумно притягивала его. Но
было что-то еще. Он боялся признаться самому себе, что боится ее. Он
провалился в черный омут сна, так и не решив, чего он хочет.

Глава 5

Следующий день выдался холодным, но очень ясным, солнечным. Они стояли в
ангаре с настежь распахнутыми воротами, чтобы было больше света. – У
вашей жены были мужские вкусы, - сказала она, рассматривая здоровенный
внедорожник «Хаммер», черный, как глыба мрака. «Тойотка», на которой они
приехали, выглядела маленькой птичкой рядом с ним. – Точно, - кивнул он,
- И не только в том, что касается автомобилей. Я убежден, что она,
пардон, трахала Юргена в задницу любым подходящим предметом или даже
просто пальцами. Она и со мной пыталась проделывать эти штуки, но у
меня, знаете ли, слишком тонкая натура для таких вещей. – Юрген - это ее
любовник? – Да. – Вы были с ним знакомы? – Да. – И какие у вас были
отношения? – Вполне нормальные. Не ревновать же было его к Инге. Я даже
симпатизировал ему. – Сколько ему было лет? – Лет тридцать пять, я
думаю. Но почему было? – он усмехнулся, - Юрген жив, здоров и получит не
более трех лет за убийство в состоянии аффекта. А может и вообще ничего.
Если адвокаты докажут, что мерзкая старуха держала его в рабстве. А оно
так и было. – Они замолчали, обходя яхту по периметру. Это было
внушительное зрелище. Диана никогда не думала, что такое количество
дерева можно отполировать, отлакировать и довести до такого
совершенства. – Сколько лет было Инге? – спросила она. – Сорок семь. –
Она была богата? – По моим и вашим меркам – очень богата. – А чем она
занималась? – Ничем не занималась. – Что, вообще ничем? – Ну, в
молодости она была моделью. Представляете, Инга – моделью! – А что в
этом странного? – Ах, ну да, я забыл, вы же ее не видели. Дело в том,
что в последние годы она была похожа на высохший корень девясила. Или
саксаула. – Как вы с ней познакомились? – Очень просто. На регате. Я
ведь тоже слегка баловался этим делом, - он кивнул на яхту, - Ей было
лет тридцать или около того. Ее муж, швед, только что сковырнулся.
Отсюда, кстати, и деньги. Он возил нефть туда-сюда, понимаете? Я думаю,
они его и заездили, Инга и нефть. – Они подошли к мощному мотоциклу
«Мицубиси», стоящему в специальных колодках. Диана похлопала его по
кожаному сиденью так, как хлопают по крупу любимую лошадь, - Классная
машина. – Да. Именно на такой или похожей Инга и переломала свои старые
кости. – Где она похоронена? – Нигде. В завещании она написала, чтобы ее
кремировали. Я и кремировал. Там, - он кивнул в сторону яхты, - В ее
каюте банка с пеплом.

Этот день прошел в хлопотах по обустройству. Поскольку в доме до самого
последнего времени жили, то он и был вполне живым. Обнаружилось, что
Инга запаслась дизельным топливом для генератора в более чем достаточном
количестве, рассчитывая, видимо и на дизель яхты. Было горючее и для
автомобилей. Сложнее оказалось с провизией. Поскольку взять с собой
продуктов на длительное время, во всяком случае, свежих продуктов, было
невозможно, то они и не взяли. А в сельской лавчонке выбор был слишком
скуден. Поэтому им пришлось договариваться с местными жителями насчет
мяса, масла и яиц. А также рыбы. Чего здесь хватало, так это рыбы. Любой
рыбный ресторан, в любой части света позавидовал бы выбору деликатесов в
этом глухом рыбацком поселке. Здесь было все: камбала, судак, кефаль,
ставрида. Гигантские осетры – за бесценок. Деликатесными осетровыми
головами здесь кормили собак. Креветки считались побочным продуктом
лова. Мидии гроздьями висели на сваях причала – местные жители ими
пренебрегали. Но, самое главное – икра. Черная, как самая черная
браконьерская ночь. Икра во всех видах: свежая, соленая, паюсная.
Кстати, холодильник Инги, бедняжки, оказался забит этой самой икрой. А
еще было много вина. Эти места славились виноградарством. В каждом
дворе, куда они заезжали в поисках продуктов, им предлагали попробовать.
И они пробовали. В результате, выгружая возле дома купленную в поселке
гигантскую бутыль с белым вином, они едва не расшибли себе лбы, с
размаху стукнувшись головами.

- Тризна! – кричал он, входя в дом в обнимку с тяжеленной бутылью, -
Диана, сегодня мы будем поминать Ингу.

Он сделал шашлык из осетра, он приготовил «пьяных креветок», бросив их,
живых в сосуд с белым вином и они съели их, макая в соль и запивая этим
же вином, и ни разу у него не возникло никаких проблем с Дианой по
поводу несовпадения в дозах.

- Этот Юрген, - спросила она, - Он кто? – Моряк был. Пока Инга его не
скурвила. А еще, он был гомосексуалист. Или бисексуал, что-то вроде
этого. В этом смысле Инга его быстро выправила, - он усмехнулся, - она
сделала из него стопроцентного мачо, однолинейного. Мачо в ошейнике. –
Это как? – Да вот так. Она била его, как собаку. И трахала во всех
смыслах. Пока бедный ублюдок не поехал крышей да и не трахнул ее раз и
навсегда. Самым извращенным способом – в сердце. Пулей двадцать второго
калибра. – Почему он не ушел от нее? – Он пытался. Он убегал от нее
несколько раз. И каждый раз она возвращала его назад, в лоно свое.
Видите ли, Германия – маленькая страна. И Швеция – маленькая страна. И
Дания – маленькая страна. Не так уж сложно разыскать там парня, который
балуется в попу. Особенно, зная, где искать. – Некоторое время он
задумчиво пускал в потолок струйки голубого дыма, потом усмехнулся. –
Верите ли, однажды он прибежал прятаться ко мне. – К вам? – Да, ко мне.
Я жил тогда в доме у Инги. То есть, в родительском доме ее покойного
мужа, в Швеции. Прямо в лесу. Очень красиво. Некоторое время я даже
считал этот дом своим. – Теперь он, действительно, ваш. – Теперь он,
действительно, мой. Мы пропьянствовали с Юргеном двое суток. А потом
Инга приехала и забрала его. – И он спокойно уехал? – И он спокойно
уехал, утирая сопли. Знаете, Диана, у него внешность мужика с рекламы
«Мальборо». Крутой парень. И он, на самом деле, крутой парень, насчет
морду набить. Но, притом, нежен и раним, как ребенок. – Секунду он
помолчал, - Я до сих пор не понимаю, как его угораздило пристрелить
Инну. Я скорее мог бы предположить, что он застрелится сам. – Инга
содержала его? – спросила Диана. Может быть, под воздействием алкоголя,
а может быть и по другим причинам, но настроение его резко изменилось.
Он раздавил окурок в пепельнице. – Знаете, - сказал он несколько
раздраженно, - Я не могу взять в толк, почему вас так интересуют
подробности жизни Инги? – А что же здесь непонятного? – спокойно
возразила она, - Инга была вашей женой, мы живем в ее доме и, судя по
всему, она была очень интересным человеком. – О, да, - успокаиваясь,
ответил он, - Очень интересным. Она говорила, что ее бабка была ведьмой,
- он ухмыльнулся, - И я ей верил. – язык у него уже слегка заплетался. –
Давайте-ка, помянем ее напоследок, молча, да и пойдем спать.

Едва добравшись до постели, он рухнул в мертвый, пьяный сон. Поэтому и
не видел, как Диана, сняв с себя всю одежду, вышла из-за ширмы.
Некоторое время она прислушивалась к его нервному, хриплому дыханию.
Потом бесшумно спустилась вниз и вышла вон из дому.

Ярко светила луна, свистел холодный ветер. И Диана побежала вдоль линии
прибоя, сначала медленно, потом быстрее и быстрее, во тьму, прочь от
теплых человеческих огней.

Глава 6

Под утро ему приснился совершенно дикий сон. Как будто, мучимый жаждой,
он спускается в холл, чтобы выпить воды. И слышит из-за двери, ведущий в
ангар, какой-то стук. Он входит в ангар и обнаруживает, что стук
доносится из Ингиной яхты. Он поднимается по лестнице на борт,
спускается в кок-пит и видит в каюте Ингу. Инга сидит на узком диванчике
и из всех сил колотит кулаком в переборку, в другой руке у нее банка с
ее собственным пеплом. Увидев его, она начинает орать, в своей обычной,
хамской манере, жилы вздуваются на ее шее. Он слышит ее голос, но не
может разобрать ни слова. Инга злится, пытается ему что-то втолковать,
грозит красным кулаком, но он ничего не понимает. Тогда она, в ярости,
запускает ему в голову банкой. Пепел рассыпается, замкнутое пространство
наполняется серыми хлопьями и все окутывает тьма.

Он проснулся с пересохшим ртом, с головной болью и побрел вниз. Диана
сидела за столом в кухонном углу, свежая, в коротком черном кимоно, под
которым, похоже, ничего не было и пила кофе. – Выпейте кофе, - сказала
она, кивая на серебряный кофейник, под которым тлело спиртовое пламя. –
Сейчас, - мрачно ответил он, направляясь к унитазу за пластиковой
занавеской. Благо, помещение было огромным. Иначе, журчание, пожалуй,
оглушило бы ее. И он, пожалуй, опохмелился бы, если бы не присутствие
этой роскошной девки.

Кофе, конечно, не мог снять похмельный синдром – не то время и не тот
возраст. Поэтому пришлось открыть ящик Пандоры и принять феназин. После
этого он заметил, что день сегодня ясный, солнечный, ветреный и у Дианы
мокрые волосы. – Вы купались? – спросил он. – Да, поплавала немного. –
Не холодно? – Нет. Очень хорошо. – Надеюсь, вы купаетесь голой? –
Конечно, - она звонко расхохоталась, глаза ее были, как голубой пламя
под кофейником, - Можете посмотреть. Если не проспите. – И если мои
старые глаза не выпадут на песок и их не унесет волной, - ответил он.

После кофе они прогулялись вдоль берега, и свежий морской ветер
окончательно привел его в себя. Настолько привел, что он решил засесть
за работу.

- А с чего вы взяли, - спросила Диана, перебрав его справочные книги,
выложенные на стол, - что амазонки были союзом матриархальных племен? –
Так считают современные ученые, - ответил он. – На чем основано мнение
современных ученых? – Ну, есть свидетельства. Геродот, например. – Это
тот, что писал о людях с песьими головами? – Тот самый. – Геродот
родился через тысячу лет после того, как исчезли амазонки. И
позаимствовал свои байки у какого-то тогдашнего Геродота. Так же, как и
ваши современные ученые. Вот, смотрите, - она взяла со стола «Шаманизм»
Элиаде, - Здесь после каждой главы список использованной литературы на
две страницы. Возьмите любую из указанных книг и найдете там список
использованной литературы на две или десять страниц. И так далее, - она
бросила книгу на стол, - Это испорченный телефон, господин сочинитель.
Они, - она небрежно указала на груду книг, - списывают друг у друга, как
школяры, не выучившие урок, у них нет прямого знания. – Так что же, -
усмехнулся он, - Спиритизмом прикажете заниматься? Дух Цезаря вызвать? –
Она пожала плечами, - Любой способ будет не хуже этого научного метода.
А вам не кажется странным, что не существует никаких археологических
свидетельств, ни одного предмета, ни одного захоронения амазонки так и
не было найдено? – Я вижу, вы неплохо владеете темой, - улыбнулся он, -
Да, кажется. Но люди изобретательны. Они могли… - Они не были людьми, -
перебила она, - они были бесами. – Что-о-о? – Бесами, - упорно повторила
она, - Бесами, полубесами и четвертьбесами. Было время, когда живое
пространство Земли, - она показала руками глобус, - Оплодотворенное
мыслью, могло производить живые существа. По неведомым причинам здесь, -
она слегка притопнула пяткой в пол, - на родине амазонок, их
образовалось больше, чем в других местах. – Откуда вы можете все это
знать? – спросил он. – Допустим, я это придумала. Чем моя сказка хуже
сказок ваших ученых? Разве что терминология другая. Ну, давайте назовем
бесов андроидами. – Она села в кресло и закинула ногу на ногу. Он уронил
нить мысли. Какие мысли? Трусов на ней не было. – Бесовство передается
по материнской линии, - продолжала она, - И в основном – женщинам. Их
гнали отовсюду. Вот они и собирались здесь, - она снова притопнула
пяткой в пол, - на этих пустынных землях. – А почему, собственно, их
должны были гнать? – спросил он, приходя в себя, - Если допустить, что
люди сами же их и создавали? – Не всегда сознательно создавали. Как,
впрочем, и людей. – она расхохоталась, - Большинство человечества – это
результат бессознательного, беспланового и совершенно ненаучного
творчества. Бес антагонистичен человеку. – Почему? – Потому, что он
лишен сознания греха. Он безгрешен, он живет в сатанинском раю.
Отсутствие запретов делает его сознание свободным и потому –
сверхчеловеческим. Наличие сверхчеловеческих качеств делает его опасным
для человека. Бес неуправляем, вот в чем дело. – Как и большинство
людей, - возразил он. – Ничуть не бывало, - ответила она, - Каждый
человек управляем, поскольку существует внутри человечества. Человек –
внутривидовой паразит. Даже если живет на Гималайской вершине. Но бес –
внечеловеческое существо. Даже если живет в центре большого города. –
Бес может жить в центре большого города? – Может. – Послушайте, - сказал
он, - Это может быть темой для книги. Но откуда такие подробные знания
по демонологии? – У меня был хороший учитель. – Серый? С холодной
спермой? – Она звонко расхохоталась. Похоже, сегодня она становилась все
веселее и веселее, - Не драматизируйте. И не будьте таким тяжелым и
угрюмым. Инга умерла, ее больше нет. – Это настолько не вязалось с темой
разговора, и было сказано так вскользь, что он усомнился, не почудилась
ли ему последняя фраза. – Представьте себе, - тем временем. Продолжала
она, - Что у вас есть собака. Здоровенный сторожевой доберман. Вы его
вырастили, вы его воспитали. Он ваш друг. Но всем остальным людям он
враг. Если вы умрете, он соединится с другими изгоями, бродячими
собаками или, может быть, с волками. На выходе получится популяция
животных, смертельно опасных для человека. В некоторых проявятся
признаки вашего добермана, в других не проявятся. Но его гены будут во
всех. Вот вам отношения между бесом и человеком. – Но бес – не собака, -
заметил он. – Бес – не собака, он разумное существо. И оттого еще
страшнее. Что бы вы ощутили, если бы статуя заговорила? Начала ходить? –
она вдруг совершила в воздухе быстрое и сложное движение ногами, как
будто станцевала в пустоте на пуантах. Он прикрыл глаза, чувствуя, что
теряет контроль. – Люди тысячи лет назад научились вычислять бесовскую
кровь по некоторым признакам, - сказала Диана, - И уничтожать. – По
каким признакам? – хрипло спросил он. – В основном, психическим.
Специально обученный человек мог заставить новорожденного младенца-беса
признаться в том, что он бес. Но таких людей было немного. Поэтому,
немало бесов достигало репродуктивного возраста, - она усмехнулась, -
Что, однако, не гарантировало жизнь. – Почему? – Потому, что они не
знали, что они бесы. Не умели себя вести. Совершали ошибки. Погибали.
Было, однако, место, где такое существо, если повезет, могло обрести
целостность самого себя. – Территория амазонок, - тихо сказал он. –
Точно. В античные времена вся Ойкумена знала, что территория амазонок –
это территория демонов. Поэтому туда и не совались. – Они были
красивыми? – задумчиво спросил он. – Далеко не всегда. Дело в том, что
чем дальше от оригинала, тем больше накапливается аномалий внешности,
вплоть до полного уродства. Средневековая горбатая ведьма, с носом до
подбородка – классический пример деградировавшей амазонки. Причем, такая
беда, - она почему-то рассмеялась, - Могла постигнуть и очень красивую в
молодости женщину. Это плата за жизнь. – Как так? – Чистый, изначальный
демон жил, питаясь энергией своего создателя. И должен был умереть
вместе с ним. Или сочетаться с другим человеком. Отчего рождались дети.
Но что-то не сочетается в природе демона и природе человека. Отсюда
уродства. – Значит, были и физические признаки? – спросил он. – Были. И
есть. Они свидетельствуют о наличии демонской крови. Но далеко не всегда
их носитель является проявленным демоном, бесом. Чаще всего это просто
несчастное существо, которое не может найти свое место среди людей.
Потому, что нет ему там места. – И все же, какие это признаки? – Она
помолчала, улыбаясь и рассматривая его глазами из голубого льда, -
Волосы на черепе растут в направлении справа налево, образуя на макушке
вихор того же направления. Пигментные пятна на зрачке или белке. Один
глаз значительно больше или выше другого, может быть астигматизм.
Удлиненные мочки улей. Собачий прикус. Средний палец ноги длиннее
большого. У женщин может быть несколько добавочных сосков на одной или
обеих грудях. У мужчин – узость крайней плоти. Но могут быть вещи и
пострашнее.- Что вы имеете в виду? – Дебильность. Аутизм. Шизофрения. –
это тоже плата за жизнь? – Это плата за неведение! – сказала она, и он
был удивлен страстью, прозвучавшей в ее голосе. – Потому, что это место,
- она несколько раз сильно ударила ногой в пол, - Вот это самое место
излечивает демона от проклятия человечности, – она неожиданно
усмехнулась, - А не грязь.

Глава 7

После того, как Диана уехала в поселок, собирать заказанную провизию,
он, затеяв перелистывать свои книги в поисках подтверждений. Ничего,
однако, кроме туманных и совершенно беспочвенных рассуждений историков,
не было. Создавалось впечатление, что амазонок как бы и не существовало
вообще. С другой стороны, сохранившиеся отрывки античной беллетристики,
легенды и даже трагедии были полны упоминаний о них. Была привязка к
исторически известному мероприятию – они приезжали на Элевсинские
Мистерии. Был некрасивый и очень неправдоподобный миф о Геракле и
Ипполите. Почему, собственно, амазонская королева должна была носить
греческое имя? Да еще такое многозначительное? – «Представляю себе, - с
усмешкой раздумывал он, - эту группу клоунов из цирка «Арго» в здешних
бескрайних степях. Без штанов и в сандалетах – по траве, которая и
сейчас кое-где по пояс. Да они никогда в жизни не нашли бы здесь
амазонок. Это вам не Греция, которая вся – с гулькин нос. Ходили бы
кругами по степи до скончания старой эры». – он рассматривал картинку в
богато иллюстрированной книге: Геракл, держа женщину за волосы,
замахивается дубиной. – «Какая война? Какой пояс Ипполиты? Что они
могли, полсотни пацанов с ножами и Геракл с палкой против конного
войска? Если бы на них посчитали нужным обратить внимание, то просто
затоптали бы копытами. Лошадей у них не было, и нигде нет упоминаний о
том, что Геракл вообще умел ездить верхом. Нет ни одного изображения
Геракла на лошади. И этот парень провел юность в рабстве у женщины, он
несколько лет ткал полотно вместе с другими рабынями, одетый в женскую
одежду. Как это могло повлиять на его психику? Особенно, учитывая, что
первую его жену звали не как-нибудь, а Мегера. Остальные-то жены звались
уже попроще: Иолай, Гиллас и Филоктет». – «Нет, ребята, - продолжал
раздумывать он, - От всей этой амазонской компании отчетливо тянет
каким-то чернющим античным пиаром. Впрочем, вполне узнаваемым и сегодня.
Судя по всему, геродоты изъяли все серьезные сведения, заменив их
байками, вроде выжженных грудей. Почему? Ведь существуют детальные
сведения о других войнах, которые вели греки, даже проигранных. Даже
Гомеровский эпос оказался вполне историчен, - Шлиман нашел Трою. Похоже
на то, что этих амазонок смертельно боялись. Похоже на то, что никто
никогда их и не побеждал. Может быть потому, что победить их было
невозможно? Может быть потому, что они, действительно, были бесами?» - В
конце концов, он бросил бесполезные книги – «Я пишу роман. Я имею право
на художественный вымысел. И чем сказки Дианы хуже античных сказок об
амазонках? Они даже лучше. Почему не использовать ее выдумки? Надо
признать, что воображение у нее побогаче, чем у меня».

Вернувшаяся с добычей Диана приготовила судака по-гречески, зажарив его
в большом количестве крупной каменной соли, после чего кожа легко
снялась, а нежнейшее мясо, впитавшее ровно столько соли, сколько нужно,
оказалось восхитительно вкусным.

- У меня есть для вас интересная история, Диана, - сказал он, когда они
перешли к кофе, - В обмен на вашу, и в связи с вашими прозрениями насчет
этого места, - он усмехнулся. – До войны неподалеку отсюда располагался
детский санаторий, лечебница. Для умственно отсталых детей. В 42-м году,
во время оккупации, немцы уничтожили этот санаторий. Вместе с детьми.
Как неполноценных, вы понимаете. Занималось этим подразделение под
названием «Зондеркоммандо-9», которым руководил некий Шимановский,
штандартенфюрер СС, полковник, то есть. Между прочим, организация
«черных СС» была тайным орденом, хотя и немногие об этом знают, очень
закрытым. Есть основания полагать, что свои ликвидации они рассматривали
как жертвоприношения. Так вот, этот Шимановский был очень интересной
личностью Крещений еврей. Был пастором в Клагенфурте. Потом начальником
гестапо в Зальцбурге, представляете? Разумеется, член НСДАП. В 46-м году
его отловили и осудили к смертной казни. Но приговор, почему-то, в
исполнение не привели. А в 51-м вообще отпустили восвояси. – Кто
отпустил? – Русские. После чего следы его затерялись. – Откуда вы все
это знаете? – Историю с детьми здесь знают все, - он пожал плечами, - А
детали подчерпнул из сборника документов под названием «Преступления
СС». – он усмехнулся, - Не только вы умеете читать, Диана. Но это все
присказка, сказка впереди. Дело в том, что одной девочке из того
санатория удалось спастись. И она живет сейчас вон там, - он кивнул
головой, - В том самом селе, из которого вы приволокли этого
великолепного судака. На положении святой. – Почему святой? – А вот это
самое интересное. Лечебницу уничтожили в 1942 году. А девочку нашли в
1947-м. И никому неизвестно, где она была все эти годы. Однажды зимой
47-го года она просто пришла в это село. Говорят, голая, как в час
своего рождения. Причем, сама она утверждала, - он сделал паузу, гася
окурок в пепельнице, - Что ей помогала Белая Мать, - краем глаза он
заметил, как напряглось лицо Дианы, - После этого, - продолжил он, - Она
стала творить чудеса, ясновидение и все такое. Предсказывает штормы,
лечит скот. Ее тут берегут, как зеницу ока. – Ама-зонка, - медленно
произнесла Диана, - Это слово, перевранное греками. Правильно:
Ама-Тонгас. Что значит – Мать-Наездница. А можно увидеть эту женщину? –
Можно, - он посмотрел на часы. – Тем более что есть повод. Инга, видите
ли, завещала похоронить ее пепел в море. Но я не понял, где и как. Вот и
хотел посоветоваться с Мартой, как это лучше всего сделать.

Глава 8

Калитку им открыла красивая девочка лет двенадцати, с руками,
перепачканными алым соком. Через сад, полный цветов и сияния,
пронизанных заходящим солнцем виноградных гроздьев, они прошли к
выбеленному домику под крышей из толстой розовой черепицы. Навстречу им
вышла высокая, очень стройная старуха в черном платье. Ее длинные седые
волосы были собраны в толстую косу, что странным образом придавало ей
вид юной девушки, не смотря на то, что все ее годы отпечатались на ее
смуглом лице. Глаза, однако, были ясные, голубые, как небо.

Не обращая на него ни малейшего внимания, она вперила взгляд в Диану.
Обе женщины стояли, напряженно рассматривая друг друга. Между ними
лежала пропасть лет. Но обе были редкостно красивы, обе пронзительно
голубоглазы.

- Вот как, - наконец медленно произнесла Марта, - Новая хозяйка пришла.
– Он ощутил некоторую неловкость, Диана вовсе не была хозяйкой. Она даже
не была его любовницей. – Ну, садитесь, - сказала она, указывая смуглой
рукой на стол и скамьи из почти черных, отполированных тысячами
прикосновений досок. Девочка принесла простой стеклянный графин,
наполненный рубиновым вином и три маленьких стакана, отмытых до
воздушной прозрачности. – Пейте вино, хорошее вино, - приговаривала
старуха. Вино, действительно, было отменным. Вкусом и запахом оно
напоминало свежий виноградный сок, только без виноградной сладости. Но
от первого же глотка поплыло в голове.

- Я сжег тело Инги, - медленно сказал он. – Она была мудрой женщиной, -
Кивнула старуха, - Теперь никто не доберется до ее костей. – Но я не
знаю… - продолжил, было, он. – Я знаю, - перебила она, - ты хочешь
знать, что делать с тем, что от нее осталось. – Да, - удивленно ответил
он. – Где ее пепел? – На ее яхте. – На барке? – Да, на барке. – Не
беспокойся. Она утонет вместе со своей баркой, - старуха внезапно
расхохоталась, - О, как она хлестала того немца! – Немца? – он был почти
уверен, что речь идет о Юргене. – Летчика. Он летал здесь, - она
покрутила в воздухе рукой, - И высматривал то, на что нельзя смотреть.
Вот Мама и выдавила его глаза, - старуха мстительно ухмыльнулась, -
Теперь он охраняет то, что высматривал. – «Вот оно», - подумал он. До
этого Марта не проявляла никаких признаков безумия. Но не могла же она в
здравом уме говорить о человеке, который погиб здесь более полусотни лет
тому назад? Он представил себе Ингу, хлещущую плетью скелет в лохмотьях
летной формы. – Летчик умер, - сказал он, скорее самому себе, чем Марте.
– Нет, не умер, - возразила она. – Мама убила его тело. Но его душа
сидит в его костях, в его пустой голове, - она постучала себя по лбу
костяшками пальцев, - Как в тюрьме. Если его бить и мучить, он будет
делать то, что ему скажут. – Как можно мучить сухие кости? – спросил он.
– Огнем и железом, вот как. Огнем и железом. – Он отметил, что Диана
жадно вслушивается в безумные слова старухи и что старуха обращается, в
основном, к ней.- Теперь у него будет другая хозяйка, - старуха медленно
улыбнулась, не спуская с нее глаз, - Новая хозяйка. – Что он искал? –
напряженно спросила Диана. – Вход в дом Белой Мамы.

Назад они возвращались пешком, молча и уже в полной темноте. На
единственной улице поселка совсем не было освещения. Только кое-где
светились окна – здесь рано ложились спать.

Дома Диана сразу ушла наверх, не проявив никакого желания общаться. Он
посидел еще некоторое время у холодного камина со стаканом виски в руке.
А потом что-то потянуло его в ангар.

Испытывая странное чувство дежа-вю, он поднялся на борт яхты и вошел в
каюту. Инги, конечно же, здесь не было. Банка с ее пеплом стояла на
книжной полке. Он присел на узкий диванчик и наугад взял одну из книг.
«Семь языков бога», Тимоти Лири. Из книги на пол выпала фотография. Он
поднял ее и поднес к свету бра. На фотографии, сделанной откуда-то
сверху, был изображен участок заболоченного водоема со штрихами камышей
по краям. Под водой была явственно видна хвостовая часть фюзеляжа. –
Инга, Инга, - сказал он в пустоту. Потом взял банку с пеплом и потряс
ее, - Да что же это такое!

Глава 9

На следующий день он таки подсмотрел за купающейся Дианой. Он застыл в
проеме распахнутой двери как раз в тот момент, когда она выходила из
воды, Диана Пенорожденная.

Ее тело сияло в лучах восходящего солнца, вода стекала с ее белокурых
волос, она шла прямо на него, улыбаясь, ее груди – из холодного мрамора,
ее зубы – жемчуг неземной белизны, капли воды бриллиантами искрились в
волосах ее выпуклого лобка.

- Ну, как? – Она остановилась в полутора метрах от него, слегка
расставив ноги, слегка разведя в стороны руки. Он пытался сказать
что-нибудь уместное, но язык не повиновался ему. Потом кровь вдруг
бросилась в его лицо и, резко повернувшись, он ушел в дом.

Позже, когда Диана, сверкнув ослепительными ногами, вознеслась наверх,
он сидел за своей одинокой чашкой кофе и размышлял, медленно приходя в
себя, - «Что есть красота? Почему одних она поражает, как молния, а
другие не замечают ее вовсе? Каким органом мы воспринимаем красоту?
Мозгом? Сердцем? Простатой? Почему красота всегда сексуальна, даже если
это красота цветка или горного пика? Почему она всегда – редкость,
аномалия? Почему осознание красоты всегда возникает в среде только очень
старых, очень мудрых и деградирующих народов? Может быть потому, что
красота – это предвестница смерти? Почему она всегда, всегда несет беду:
Елена Троянская, Таис, Клеопатра, мадам де Монтеспан, Ева, Лиллит. На
некоторых драгоценных камнях крови больше, чем руды, из которой они были
добыты. Может быть, красота сама по себе – зло? Квинтэссенция зла?
Ястреб красивей голубки, а ураган красивее ветерка. Не бывает красоты
там, где труд и добродетель, она всегда там, где праздность и порок. И
смерть. Никогда красота не спасет мир, она убивает его каждое мгновение
самим фактом своего присутствия в мире. Человек, пораженный и зараженный
красотой, даст любую цену за это неуловимое, вечно ускользающее Нечто,
пойдет на любую низость, совершит любое преступление потому, что нет для
него иных законов, кроме законов Бога его – Красоты и пророка его –
Женщины. Ибо Красота – это капли крови самого Люцифера-Светозарного,
пролитые им в грязь Земли во искупление добродетелей людских». – Так
рассуждал он, уже вполне готовый к приятию дальнейших событий,
ввергнувших его в ад.

Когда Диана спустилась вниз в своем коротком черном кимоно из льющегося
шелка, он уже пришел в себя от гипноза и улыбнулся ей навстречу
по-светски.

Аппетит у нее оказался чертовский. Он с наслаждением смотрел, как она
быстро, ловко управляется с бифштексом и яичницей. Она видела, что он
смотрит, и улыбалась.

После завтрака они пошли прогуляться по берегу. – И моря больше не
будет, - сказал он, с улыбкой указывая на голубые волны. – Как это не
будет? – Строка из Библии, из пророчества. Оккультисты толкуют ее
следующим образом: вся водная среда Земли – это часть «изначальных вод
эфира», в которых зародилось все. В конце времен, когда все закончится и
«небо свернется как свиток», водная среда, мать великой иллюзии,
перестанет существовать. – Очень жаль, - сказала Диана, - я люблю море.
И с чем же мы останемся? Без нашего моря и нашей великой иллюзии? – С
Богом, надо думать. Или с носом, - ответил он, смеясь, - А вы знаете,
что такое волхв? – Волшебник, - ответила она. – Правильно. А что такое
волшба, то бишь, волхование? Технически? – Технически – не знаю. – Это
создание чего-то из воды, из водного пара. Для этой цели использовалась
чаша, чара. Отсюда чародейство. Отсюда «ведьмин котел». Но самой лучшей
средой считался естественный пар, испарения, которые поднимаются над
водоемом. Или туман. Здесь, - он повел рукой вокруг, - Осенью и зимой
такие туманы, что руки не видно. И это то самое Лукоморье, - улыбаясь,
закончил он, - Которое в старину считалось обителью волшебников. – И
после этого, - сказала Диана, - у вас есть какие-то сомнения насчет
уникальности этого места? – Нет, у меня таких сомнений, - ответил он, -
В конце-концов, Инга, которая едва ползала на костылях, ушла отсюда
здоровой и на своих ногах. Мне понятно, почему ничего не осталось от
волшебников, люди они, надо полагать, были угрюмые, одинокие, дворцов не
строили. Но мне непонятно, почему ничего не осталось от амазонок. Их
было много, они вели какое-то хозяйство, они жили здесь тысячу лет. –
Почему же не осталось? Осталось, - ответила она, - К несчастью. Уходя,
они постарались забрать с собой все. Но кое-что и забыли. А, может быть,
и не забыли. Во всяком случае, - она остановилась, глядя на море.
Далеко-далеко, почти у самого горизонта, прыгали дельфины, - В одном из
местных музеев хранятся археологические находки: каменная булава и
каменный молот. Это вещи амазонок. О чем ученые понятия не имеют. И то и
другое использовалось для жертвоприношений, человеческих
жертвоприношений. – Каким образом? Голову, что ли, пробивали? – Да,
голову. В том случае, когда предполагалось выпустить душу. Пробивали в
том месте, где сходятся кости черепа, на темени. Этот способ
практиковали тогда, когда по каким-то причинам убивали самих амазонок.
Тело, затем, сжигали. – На чем сжигали? Здесь нет деревьев. – На
каменном угле. Вы что, не знаете, что здесь полно угля? – А молот? –
Молотом разбивали грудь. Предварительно залепив глиной все отверстия
черепа: глаза, уши, рот, нос. И темя. В этом случае, душа оставалась
плененной в костях, в основном, в черепе. И становилась рабой того, кто
владеет черепом. – Зачем надо было разбивать грудь? – Чтобы выбить душу,
которая находится в груди, в сердце. И заставить ее войти в голову. Вы
никогда не задумывались, откуда взялся сам термин «убить»? – Он долго
молчал, раздумывая над услышанным. Кусочки мозаики складывались в
картинку, на которой явственно проступал ад. – В том же музее, -
нарушила молчание Диана, - хранится с десяток таких черепов. Эти люди
просто не понимают, с чем имеют дело. – А с чем они имеют дело? – Со
сторожевыми псами. – Вы сто же, - мрачно спросил он, вспоминая слепые
глаза черепа под нацистской фуражкой, - Всерьез полагаете, что дух можно
удержать в пустой черепной коробке? – Не дух, - ответила она, - Дух
невозможно удержать. Дух сам удержит кого угодно, например, человека в
его человеческом состоянии. Дух вечен, неудержим и неуничтожим. Но душу
можно удержать. Как животное в клетке. Душа – это животное. Собака,
лиса, волк, медведь, кто угодно. Она имеет сознание, но это сознание
животного. Ею можно управлять как животным – с помощь кнута. Ее надо
кормить, как животное. – Чем? – Кровью. Но можно и обмануть. Например,
подсунув вместо крови красную охру. Поэтому древние красили покойника
охрой или сыпали охру в могилу или красили гроб изнутри в красный цвет,
чтобы удовлетворился, чтобы не лазил, где попало. Через год обманутая
душа умирала естественным образом, и можно было жить спокойно. – Тогда о
каких сторожевых псах вы говорите? Вся свора уже сдохла давно. – Нет. –
Почему нет? – Потому, что те люди не просто умерли. Их целенаправленно
принесли в жертву. Им мозжили грудь каменным молотом, вбивая душу в
кости. И теперь она там. Только спит. Но может и проснуться. – Как ее
можно разбудить? – Как собаку, пинком. Или запахом крови. – И что будет?
– А вы пните чужую собаку, что будет? – аналогия мне понятна, но в чем
это может проявиться, реально? – В болезни, в несчастьях, в одержимости,
например, алкоголем.- Но почему такая беспризорная душа обязательно
должна причинять вред человеку? – Потому, что она просто хочет жрать.
Она рыщет вокруг, как голодная собака и нападает на того, кто поближе и
побеззащитней. Надеюсь, для вас не является секретом, что сознание
человека – это электромагнитное поле? – Нет, не является. – Так вот,
душа – это тоже электромагнитное поле, вполне материальная вещь. Она
рвет сознание жертвы, выгрызает из него куски. Или таким же образом
атакует его энергетическое тело, то есть, собственно, душу. Чужую душу.
Она ничего от вас не хочет, кроме вашей жизни, понятно? – Понятно. – Вы
никогда не видели, как атакует стая бродячих собак? – Нет, не видел. – А
я видела. Если кинулась одна собака, то кинутся и все остальные, - она
помолчала, - Вы только что цитировали Библию. Помните историю о
бесноватом? – Ну, в общих чертах: «В то время там жил некий бесноватый,
среди гробниц…» что-то такое, да? – Среди гробниц, - повторила она, - И
сколько в нем было бесов? – Легион. – Да. Только это были не бесы, а
голодные души. Ученые, - она усмехнулась. – и неученые, которые возятся
с костями и трупами, похожи на наивных селян, собирающих грибы-ягоды в
зоне аварии ядерного реактора. Они не понимают. Они считают, что если не
видят радиации, то ее и нет.

Они гуляли целый день, далеко уйдя вдоль берега, и в дом вернулись уже
почти затемно. Когда они вошли в сумрак холла, навстречу им из кресла
возле камина поднялась высокая мужская фигура. – Юрген! – ошеломленно
выдохнул он.

Глава 10

- Клянусь тебе, старик, я ее не убивал! – Юрген попытался молитвенно
сложить руки, но ему мешала бутылка, зажатая в здоровенном волосатом
кулаке. Диана внимательно следила за каждым его движением. Он
действительно был похож на мужика с рекламы «Мальборо», только сильно
зареванного и в недельной щетине. Когда они вошли в дом и увидели убийцу
Инги, могло произойти все, что угодно. Но ничего не произошло. Юрген
просто упал в кресло, закрыл лицо руками и заплакал. Теперь они сидели в
каминном углу, и он косноязычно, запинаясь и всхлипывая, излагал свою
версию событий. Он, видимо, довольно долго сидел тут и был уже
основательно нахлебавшись. Выглядел он, как бродяга, на нем была мятая
голубая рубашка с коротким рукавом и белые штаны, очень грязные. Притом
он был без обуви, в одних носках, мокасины стояли рядом с креслом, и от
ног его жутко воняло. Но он этого не замечал.

- Все было нормально, - рассказывал он, - Мы искупались, потом Инга
сидела в кресле возле дома и читала. А я сидел на крыльце и пил виски.
Потом я вроде как задремал. Потом проснулся и пошарил вокруг, бутылку
искал. И наткнулся на этот проклятый карабин, он лежал на крыльце, я
понятия не имею, откуда он там взялся. А бутылка стояла рядом. Я взял ее
и выпил. Потом я заметил, что Инга сидит как-то очень неподвижно, а
книга лежит на земле, возле кресла. Сначала я подумал, что она просто
заснула. Но она не двигалась и не двигалась. И не храпела. Ты же знаешь,
она храпит, как конь. Тогда я подошел и посмотрел. И увидел у нее в
груди дырку. Она не дышала уже. А потом меня повязали. Вот и все.

- Юрген, - сказал он, - Двадцать человек видели и слышали, как ты
стрелял в Ингу. Они видели это с расстояния в сто метров. А двое из них
смотрели на тебя в бинокль. Рыбаки возвращались с лова, Юрген. – Да, да,
мне говорили, - Юрген сжал голову руками, - Но я не делал этого! Да
неужели ты думаешь, что я мог убить Ингу? – Ты принимал что-нибудь? –
Что? – Диметилтриптамин. Кислоту. Гашиш. – Боже мой, нет! Ты же знаешь,
я никогда не баловался этой гадостью. Немного травки, иногда, вот и все.
– Это было правдой. Юрген был простой парень, без изысков. Водки и
пожрать ему вполне хватало. – Ты пил абсент? – Нет, Инга пила абсент. Я
не могу выносить эту вонючую дрянь. – И это было правдой. И это он знал.
– А сколько ты, вообще, выпил? – Ерунду. Всего одну бутылку, за целый
день. Я не допил ее даже. – Юргену бутылка была, что слону дробина. –
Ладно, - он решил зайти с другой стороны. – Как тебе удалось выбраться
за тюрьмы? – Я не был в тюрьме, старик, - Юрген по-дурацки ухмыльнулся.
– Они посадили меня в психушку. Решетки на окнах, охрана. Но все-таки не
тюрьма. Мы ведь с тобой знаем, - он вдруг подмигнул опухшим веком, - что
такое тюрьма, правда? – Хорошо, как тебе удалось выбраться из психушки?
– Они вытащили меня из камеры и отвели в какое-то другое помещение. Или
здание, не знаю. Там трое хмырей в белых халатах задавали мне кучу
вопросов. Наверное, это была экспертиза. Наверное, они пытались
выяснить, как далеко у меня уехала круша. Они показывали мне какие-то
картинки. – Ну, а потом? – Потом они отвели меня в какую-то пустую
комнату, и оставили там. Там ничего не было, только кушетка, стол и
стул. Я долго сидел там. Потом мне захотелось поссать. Я открыл дверь и
вышел в коридор. Там никого не было. Я начал искать туалет, толкнул
какую-то дверь и вышел во двор. В сад, представляешь? Кусты, цветочки,
лавочки, все такое. Там была стена вокруг, метра четыре высотой. Но
никакой колючки, никакой сигнализации. Я разогнался, уцепился за верх,
подтянулся и спрыгнул с другой стороны. Вот и все. – Как ты сюда попал?
– Через окно. – Как ты добрался до дому, придурок. – А, там была
какая-то глухая улица, и я пошел по ней, куда глаза глядят. Вышел на
другую улицу. Там какой-то чудак разгружал фургон с пивом. Разгрузил и
исчез. Я подошел и заглянул в кабину. Дверь открыта, ключи в замке. Я
сел в этот фургон и уехал. Приехал, вот, сюда. А куда мне было ехать? –
Где фургон? – Ну, я не придурок, старик, нет, я не придурок. Фургон я
бросил там, - он махнул рукой, - Далеко отсюда, в степи, в овраге. Я
пешком сюда пришел, километров двадцать оттоптал. – И что дальше? –
Дальше… - Юрген быстро потер пальцами под носом, - Я возьму яхту и уйду
отсюда. – Ты с ума сошел. Ты что, собираешься добраться до Германии на
этой скорлупке? – На фига мне Германия? Я знаю прекрасное место в
Анатолии, скалистый берег, пустынный, никого нет. Меня вполне устроит. –
Тебя поймают. – Кто? Ты не понимаешь, старик, посмотри лоцию. Суда
попадают сюда через пролив, прямо в канал, в фарватер, то есть. И идут
до порта назначения. Точно так же и обратно. Их проверяют только на
выходе и на входе, понимаешь? А я занырну в канал прямо отсюда, - он
махнул рукой в сторону моря, - и пойду вместе с другими судами. Кто меня
там тронет? В турецких водах я вырулю из фарватера и рвану к берегу,
ночью. Вот и все. – А что там? – Оттуда я выберусь, нет проблем. Ты ведь
дашь мне денег, старик? – У меня нет денег.- Есть. Инга всегда держала в
доме наличные. И теперь они твои. Если ты их еще не нашел, так я тебе
покажу. Я возьму всего тысяч десять, мне больше не надо, остальное
останется тебе, - он наморщил лоб, что должно было означать глубокой
размышление, - Ну, тысячи полторы останется, - Юрген ухмыльнулся и браво
отхлебнул из своей бутылки. А он смотрел на Юргена и думал о том, что
этот тридцатипятилетний мальчишка так и не повзрослел. Как только он
понял, что его не будут быть, он тут же повеселел, заулыбался и даже
начал выдвигать какие-то требования. – Ладно, - сказал он сквозь зубы, -
Забирай яхту, забирай деньги и убирайся. Прямо сейчас. – Не так все
просто, старик, не так все просто, - Юрген развалился в кресле, он,
похоже, уже начал наслаждаться ситуацией, - Дело в том, что тебе и
твоей девке, - Юрген ткнул пальцем в Диану, - придется прокатиться со
мной. – Что-о-о? – Ну, я же не хочу, - Юрген театрально развел руками, -
Чтобы в канале меня ждала морская полиция. – Не будет этого, - сказал
он, едва сдерживаясь и уже жалея, что сразу не проломил подонку голову
бутылкой, а теперь справиться с ним будет нелегко; парень был на десять
лет моложе, на десять сантиметров выше и на столько же килограммов
тяжелее, - Не будет этого, - повторил он, стараясь справиться с
дыханием. – Ну, я вынужден настаивать, старик, - Юрген сунул руку под
выпущенную на штаны рубаху и вынул Вальтер-ППК, хорошую, надежную
машину, Ингину.

Судя по всему, Юрген и не собирался стрелять. Судя по всему, он наивно
полагал, что стоит достать ствол и все замрут, объятые ужасом. Судя по
всему, он настраивался на обстоятельное толковище, в духе вестернов, с
прищуриванием холодных голубых глаз и демонстрацией каменной челюсти в
профиль. Но он ошибся. Этому пацану повезло один раз, - когда Инга
увидела его здоровенный член. А потом уже не везло никогда.

Диана возникла у его правого плеча мгновенно, вот она была здесь и вот
она уже там, он даже не успел повернуть головы. В следующее мгновение он
с воплем вылетел из кресла, - Диана рванула ствол пистолета вверх и в
сторону, выворачивая ему кисть, ломая палец, неосмотрительно просунутый
в предохранительную скобу. Лежа на спине, он пытался защититься здоровой
рукой. Но Диана прижала его предплечье коленом к полу и наносила кулаком
зверские удары в лицо. Раз! Два! Три! На третьем ударе Юрген приложился
затылком к дубовым доскам и потерял сознание. Весь процесс занял секунды
три-четыре, не больше.

- Что вы собираетесь с ним делать? – спросила Диана. Они снова сидели в
креслах и смотрели на лежащего на полу Юргена, надежно упакованного в
больше количество скотча. – Пока не знаю. – Почему просто не сдать его
назад? – Может быть, я так и сделаю. А может быть, вывезу его на шоссе,
дам штуку и пусть проваливает, куда хочет. – У него есть шансы
выбраться? – Есть. Порт недалеко и ему не впервой. – Почему вы так
благожелательно настроены? – Потому, что я не могу поверить в то, что он
убил Ингу, не могу и все. Я знаю его семь лет.

Юрген пришел в себя и как только глаза его сфокусировались, и он начал
что-то соображать по его разбитому лицу потекли слезы, мешаясь с
кровью.- Отпусти меня, старик, - заныл он, - Я сразу уйду отсюда,
честное слово. Ну, ты же знаешь, я не собирался стрелять, я просто
пошутил с этим чертовым пистолетом. – Так же, как с карабином? –
О-о-у-у-у, - завыл Юрген, - Ну почему мне так не везет! – он попытался
постучать головой об пол, но затылок, видимо, болел и он сразу прекратил
попытки, - Пожалуйста, развяжи меня, старик, мы тут с Ингой нашли
кое-что интересное, я покажу…- Заткнись, Юрген, - предупредил он, - Или
я залеплю тебе пасть.

- Вы добрый человек? – спросила Диана. – Я? – удивился он, - Нет, не
думаю. – Тогда почему вы возитесь с этим мешком дерьма? – не вставая,
она пнула Юргена в ребра так, что тот вскрикнул, - Он убийца вашей жены.
Он вломился в ваш дом с оружием в руках. Почему вы не утопите его в
море? – У вас есть друзья? – спросил он. – Нет. – ответила она, - А у
вас? – У меня нет друзей. Но этот человек, - он кивнул на скрюченного от
боли Юргена, - Был моим приятелем. Мы вместе пили водку. – Ваши
приятели, - сказала она, - Это те, с кем вы пьете водку? – Да! –
озлобляясь, крикнул он, - Это те, с кем я пью водку. Понятно? – Понятно,
- ответила она, опуская глаза. – Ваша душа, - сказала она после
некоторого раздумья, - Это волк. Так же, как и моя. Но, кроме души у вас
есть еще и дух, который – Огненный Ангел. А между ними – куча мусора,
которую вы называете своим Я. Волк роется в мусоре: вот пивная банка,
вот использованный презерватив, вот упаковка из-под сосисок. А Ангел
светит ровно и на мусор и на волка, но ему нет дела ни до мусора, ни до
волка. Потому, что он – Солнце. – И что же в такой ситуации, - спросил
он, усмехаясь, - Делает нормальный, трезвомыслящий человек? –
Нормальный, трезвомыслящий человек ничего не делает. А ненормальный и не
трезвомыслящий вычищает свой мусор, выкидывает его. – И где же будет
тогда мое Я? – Нигде не будет. Вы станете тем, что вы есть, - Огненным
Ангелом. – А у него, - он указал на Юргена, - Тоже есть дух? – Есть, -
кивнула она, - Но он об этом никогда не узнает. Он сдохнет, зарывшись в
свой мусор. – А у вас, - спросил он, - Есть дух? – Нет, у меня нет духа.
– Вы бес? – Я бес. То, что заменяет мне дух, состоит из мысли человека,
умершего тысячелетия назад и водяного пара. Это Желание, оплодотворившее
Воды Хаоса. Это воды Хаоса, оплодотворенные Желанием. Вы – Огонь и Свет,
а я – Холод и Тьма. Вы – Царь, по сути своей, а я – раба, по сути своей,
- она улыбнулась, сверкнув белыми зубами, - Но я – хозяйка этого мира, а
вы – червь под моей ногой, - она улыбнулась еще шире, - Я раздавлю
червя. Потому, что так хочет Царь. Потому, что мое предназначение –
служить. – И как же вы собираетесь исполнить свое предназначение? –
спросил он. – А вот так! – Внезапно она оказалась на ногах и нанесла ему
ослепляющий удар по уху открытой ладонью, он свалился на бок вместе с
креслом. Боль, ярость, унижение затопили его мозг. Но не успел он сжать
кулаки, как она рывком подняла его на ноги и ударила по другому уху. И
еще и еще. И еще. И.еще. Голова его моталась, носом пошла кровь.
Постепенно его ярость ушла, смытая вспышками света в голове и сменилась
тупым оцепенением. Он перестал ощущать боль, начал наплывать мрак. Он
почувствовал, как она берет его шею под подбородком в кольцо пальцев и
начинает сжимать кольцо. И перед тем, как провалиться во тьму, он увидел
сон.

… Он стоял на бескрайней равнине и смотрел, как из-под земли выходят
тысячи и тысячи белых всадниц. Их белые волосы развевались, их светлые
глаза смотрели в пустоту. Они неслись во все четыре стороны света, как
тучи металлической саранчи, гонимые ветром. Костры городов гасли под их
копытами, роняя вялые искры. Рушились небоскребы и мосты. Корабли, в
воплях сирен, проваливались в пучину. С неба падали горящие стальные
птицы и расшибались о землю. С ревом вздымались в стратосферу
баллистические ракеты, чтобы упасть на других континентах или на ту же
искореженную землю, которая их породила. Миллионные толпы людей вздымали
руки к пылающим небесам, в которых не было Бога.

И где-то на пределе сознания тонкий-тонкий голосок повторял, как на
заезженной пластинке: Вам нравится? Вам нравится? Вам нравится?

Глава 11

Он проснулся в своей кровати, и некоторое время лежал, собирая
расползающееся сознание. Было утро, в окно падал столб солнечного света.
Голова болела, во рту ощущалась сухость, как после попойки. Он встал и
заглянул за ширму. Дианы там не было. Стараясь не шуметь, он спустился
вниз. Холл был пуст. Он прошел в каминный угол и опустился на колени.
Рассматривая пол в том месте, где кровь капала из разбитой Юргеновой
головы. Ничего там не было.

- Что вы делаете? – Он вздрогнул и обернулся. На этот раз Диана не была
голой. Она была в своем черном кимоно и вытирала волосы полотенцем, стоя
на пороге распахнутой двери. – Где Юрген? – сказал он, едва ворочая
языком. – Юрген? Это тот парень, что жил с вашей женой? – Да. Юрген. Он
был здесь, - натужно вымолвил он. – Вы что, с ума сошли? Откуда ему быть
здесь, он же в тюрьме. – Она подошла и присела рядом с ним на корточки,
- О, да вы больны. Вы неважно выглядите. – Он поднялся на ноги, и она
поднялась вместе с ним. Его покачивало. – Что здесь было… вчера? – Да
ничего не было. Вы сильно устали после прогулки, даже отказались
поужинать со мной. А потом выпили полный стакан водки и завалились
спать. – Он упал в кресло. Голова пылала, не только вчерашний, но и
сегодняшний день начал расплываться в его глазах. – Я, кажется, заболел,
- сказал он. – Да, я вижу. Вы заболеваете от ерунды, вам надо заняться
своим здоровьем.

С трудом позавтракав, он решил полечиться известным способом и
направился к бару. – Не надо этого, - сказала Диана ему в спину, - Лучше
не будет, будет хуже. – Он остановился, - Это почему? – Вы можете
припомнить хотя бы один случай из вашей жизни, когда вам помогла водка?
– ответила она вопросом на вопрос. Он честно попытался. И не припомнил.
– Вы не из тех людей, которым помогает алкоголь, - сказала она, - Я
сделаю вам отвар из шиповника. Здесь его полно. Вы знаете, что шиповник
ближайший родственник чая? – Знаю, - вяло кивнул он, - Из семейства
камелиевых. – Правильно. Его надо заваривать с листьями, свежим, лучше
всего в термосе вместе с чаем и пить горячим через час-полтора. А еще я
рекомендую вам сауну.

Кто знает, куда бы завели его размышления о вчерашнем вечере или
вчерашнем кошмаре, но Диана ни на секунду не оставляла его одного и ни
на секунду не давала возможности погрузиться в саморефлексию. Даже
шиповник, как оказалось, был уже собран и только ждал, чтобы его
приготовили. Он пытался протестовать против сауны, мотивируя это тем,
что плохо переносит ее, но вскоре уже сидел напротив Дианы в раскаленной
деревянной коробке и истекал горячим потом. Некоторым странным образом
его рефлекторно восставший член, ощущаемый, как нечто самостоятельное,
ничуть не смущал его, некоторым странным образом Диана с непринужденно
раздвинутыми коленями подтянутых к груди ног ничуть не выглядела
вульгарно и только некто, бодрствующий на периферии его сознания, с
легким удивлением отмечал, как по-девичьи плотно сжаты ее половые губы,
как правилен розово-коричневый треугольник, окружающий ее анус.

- Суть человека – огонь, - говорила Диана, Диана Пенорожденная, с
улыбкой следя за его взглядом, - Внешний жар приближает человека к его
внутренней сути. Индейские аскеты сидят меж четырех костров,
расположенных крестообразно, это называется тапас-медитация, огненная
медитация. Северные язычники использовали баню с той же целью. Баня была
сакральным местом. Отголоски этого сохранились в легендах по сей день. –
А веники зачем? – почти засыпая, спросил он. – Не веники. Розги. Дверь,
за которой – истинный бог, запечатана тремя печатями, две из которых
охраняются неведением, третья – страхом. А вход – это сам великий ужас –
смерть. Человек не знает, что жар срывает первую печать. Человек не
знает, что секс срывает вторую печать. Человек боится боли, срывающей
третью печать. Поэтому он всю жизнь скулит под дверью, как побитая
собака. Но древние знали секрет. Они использовали жар, нагревая баню.
Они использовали боль, причиняемую розгами. Они использовали секс,
практикуя в банк ритуальные совокупления, - она расхохоталась, заставив
его вздрогнуть, - Кое-где это бессознательно делают и по сей день. –
Почему же не результата? – спросил он, слегка оживляясь. – Потому, что
нет ритуального сознания. Сексуальный ритуалист – это мастурбатор. – Как
это может быть? – Он концентрируется на одном телесном ощущении –
ощущении своего полового органа. Он удерживает в сознании один образ –
сексуальный. Нет других ощущений, нет других мыслей. Это и есть
медитация. Онанирующий человек – это религиозный человек. Разумеется, -
она усмехнулась, - Если он понимает, что делает. В этом случае его член
становится башней, соединяющей его с Богом. Или кнопкой, если речь идет
о клиторе, - она неудержимо расхохоталась, мотая мокрыми волосами и
роняя капли пота между расставленных ног. – Амазонки, - сказала она,
отсмеявшись и отбрасывая назад белокурые пряди, - Использовали вместо
бани ящик. – Ящик? – Да, ящик. На деревянную раму с четырех сторон
натягивали шкуры и выставляли на солнце, а внутрь закладывали разные
ароматические травы, полынь и амброзию в основном. – Амброзия вызывает
аллергию – Глупости. Почему вы думаете, древние называли ее «амброзия»,
то есть, напиток богов. А не, скажем, «чертова трава»? Потому, что при
правильном ритуальном использовании она способна расширить сознание до
уровня богов. Ангажированные медики клевещут на нее, чтобы удерживать
людей от экспериментов, которые выведут их из-под контроля тех, кто их
контролирует. – Вы анархистка? – спросил он, сильно заинтересованный. –
Нет. Анархисты смешны, потому, что гнилое дерево упадет само собой. Мне
нет дела до анархизма, - Диана выдержала паузу, - Мне есть дело до вас и
до себя, - Она легла на спину, заложив руки за голову, ее груди были –
как у мраморной статуи, а волосы под мышками – белокуры и густы. –
Зимой, - сказала она, - Амазонки использовали вместо ящиков шатры. –
Каким образом? – Натягивали шатер из шкур с отверстием для дыма наверху.
Внутри, в специальном очаге, разводили огонь и закладывали в него камни.
Когда огонь прогорал, в шатре уже было достаточно жарко, а камни
раскалялись. Тогда отверстие в потолке закрывали и бросали на камни
ферментированную коноплю. – Ничего себе, - усмехнулся он, - Это как же
можно было обдолбаться в такой курильне! – Можно было, - Диана согласно
кивнула. – Но в таких случаях все зависит от намерения. С чем вы
приступаете, то вы и получаете. Кроме того, конопля имеет одно
таинственное свойство, - Диана перевернулась на бок и линия ее бедра
стала подобна контуру алебастровой амфоры, - Она не действует, если вы
этого не хотите. Она действует только тогда, когда вы желаете ее. Как
женщину. Так же, как вы сейчас желаете меня, - она улыбнулась и
приподняла бедро, открывая лоно. – Я не желаю вас, - медленно сказал он,
опуская глаза в пол, - Я восхищаюсь вами. – Неправда. Вы восхищаетесь
вашим восхищением, волк нашел осколок зеркала в мусорной куче. Знаете ли
вы, почему красота так неуловима? – Почему? – жадно спросил он,
поскольку ее слова были эхом его мыслей. – Потому, что она не существует
нигде, кроме вашего сознания. Сколько граней у листа конопли? –
неожиданно спросила она, садясь в позу «лотос». – Семь, - подумав,
ответил он, несколько озадаченный. – Верно. Древние называли человека
«растение с семью лепестками», потому, что куст конопли – это аналог
человека в растительном царстве. Но не всякого человека. Есть люди с
пятью, тремя и даже одним лепестком. Поэтому одни люди могут пить водку,
а других она убивает. Одни люди невосприимчивы к красоте, а других –
Диана усмехнулась, - Красота поражает, как молния.

Вопреки своим ожиданиям, после сауны он действительно почувствовал себя
лучше. Возможно, помог жар. А может быть, его предстательная железа,
стимулированная присутствием Дианы, выбросила в кровь ударное количество
половых гормонов, пришпоривших его нервную систему. Как бы то ни было,
но он ощущал себя почти здоровым, хотя и не рискнул нырять в холодную
морскую воду вместе с Дианой. Странная галлюцинация прошедшей ночи
поблекла и стала тем, чем была – странной галлюцинацией. Теперь он сидел
в каминном углу и допивал вторую чашку горячего настоя, приготовленного
Дианой.

- У вас есть бинокль? – она вошла в холл, бело-розовая от жара и холода,
черный шелк кимоно прилип к влажному телу. – Есть. А зачем? – Там что-то
случилось в поселке. Народ собрался на берегу.

Они взяли бинокль и прошли на второй этаж, к окну из которого был виден
поселок.

Люди толпились у самой воды, вокруг длинного тюка, обмотанного зеленой
рыбачьей сетью. Вот кто-то отошел в сторону, освободив обзор, и стали
видны босые человеческие ноги, торчащие из тюка. – Утопленник, - сказал
он, передавая бинокль Диане и продолжая смотреть в окно: из поселка по
короткой дороге к дому уже пылил автомобиль.

Они не успели обменяться мнениями, они едва успели спуститься в холл,
как автомобиль остановился у дома и из него выбрался мрачный лысый
человек с черной папкой под мышкой.

Глава 12

- Тело выглядит так, - говорил следователь, - как будто по нему проехал
асфальтоукладочный каток, все ребра сломаны. – Но как вы можете быть
уверены… - начал, было, он. – Вот снимки, сделанные в психиатрической
больнице, - перебил следователь, бросая на стол фотографии. На одной
густо заросший рыжим волосом, голый Юрген тупо пялился в объектив. На
его груди четко была видна татуировка, красно-сине-черный дракон,
спускающийся с правого плеча. На другой Юрген стоял в профиль, на левом
его предплечье синела еще одна татуировка, русалка с черепом вместо лица
и вздыбленными змеями вместо волос. – А вот фотографии, которые я сделал
только что, - продолжил следователь, бросая сверху пару свежих
кодаковских снимков. На одном была бледная, рыжеволосая грудь с тем же
драконом, но в пятнах кровоподтеков. На другом, отдельно, рука с
русалкой. – И еще у него был шрам на левом предплечье, - сказал
следователь, - Вот этот шрам. – На третьем фото был виден узкий, белый
шрам, змеящийся от запястья и почти до локтя сфотографированной руки. Он
хорошо помнил этот шрам. Он присутствовал при том, как в Гамбурге пьяный
американский солдат поранил Юргена осколком бутылки. – Мы пока еще не
идентифицировали отпечатки пальцев, - сказал следователь, - Но у меня
нет никаких сомнений. Это Юрген Рэнч. Рыбаки нашли его на рассвете, в
пяти километрах от поселка и в километре от берега. Без головы. Тело
запуталось в сетях. Как он мог туда попасть? – Вы у меня спрашиваете? –
удивился он, - Это вы его арестовали, вы держали его в тюрьме или где
там. Откуда мне знать? – Рэнч сбежал из психиатрической больницы вчера
утром, - сказал следователь. Пожевал губами и спросил напрямую, - Он не
приходил сюда, к вам? – Вы сто? Этот человек убил мою жену. И что ему
было здесь делать? – Ладно, - кивнул следователь, - Вы разрешите
осмотреть дом? – Пожалуйста.

Следователь сунул нос во все углы. Его оловянные, ничего не упускающие
глаза обшарили каждый кубический сантиметр пространства. Но что он мог
упустить? Дом просматривался навылет. В нем не было никаких подвалов,
никаких кладовых, в нем не было даже комнат.

- Эта штука на ходу? – спросил следователь в ангаре, неуклюже указывая
скрюченным пальцем на красавицу-яхту. – Что вы имеете в виду? –
усмехнулся он. – Ею можно пользоваться? – набычился следователь, уловив
сарказм. – Понятия не имею, - он пожал плечами, - Яхта принадлежала моей
жене, не мне.

- И все же, - следователь задал вопрос уже вне дома, внимательно
осмотрев заржавленные рельсы, - Что вы думаете по этому поводу? Что
произошло, и почему он оказался именно здесь? – Возможно, он связался с
контрабандистами. Возможно, они отобрали у него деньги, а самого избили
и бросили за борт. Потом его затянуло под винты какого-то судна. –
Откуда у него деньги? – Ну, если он смог сбежать из психушки, то мог и
денег добыть, грабежом, например. А, кроме того, кто может просчитать
действия сумасшедшего? Он мог попытаться добраться до Турции вплавь. Или
даже совершить самоубийство. – Может быть, - сказал следователь, - Может
быть. Я попрошу вас никуда не уезжать из этого дома, пока не закончится
расследование.

- Меня, кажется, подозревают в убийстве, - сказал он, когда следователь
отбыл. – Конечно, - кивнула Диана, - У Юргена была причина вернуться
сюда, - за яхтой, чтобы удрать на ней за границу. А у вас была причина
разделаться с ним, - из ревности и мести. Что объясняет зверские
повреждения на трупе. – Вы меня успокоили, - усмехнулся он. – Я успокою
вас. Есть обстоятельство, которое исключает вас из числа подозреваемых.
– Какое обстоятельство? – Я. Я – ваше алиби. Я могу показать, что вы
ничего подобного не совершали. Вы заметили, что этот следователь не
задал мне никаких вопросов? – Он просто проигнорировал вас. Почему? –
Потому, что он прекрасно понимает то, что я вам сейчас объясню, на то он
и следователь. Мои показания – это свидетельские показания. Если их
зафиксировать протоколом допроса, то он лишится своего единственного
подозреваемого. И что он скажет своему начальству? Следователь – это,
прежде всего чиновник. Пока он возится с вами – он при деле. Потом дело
можно будет и приостановить. А потом и похоронить под грудой других дел.
– У вас удивительно подробные знания по части уголовного процесса, -
заметил он, - Но не может же этот следователь возиться только со мной? –
Не может. Особенно, имея в виду бесперспективность этой возни. И
перспективу слепить из собранных материалов несчастный случай. Или
самоубийство. Но для этого надо иметь эти материалы, нужно время.
Поэтому сейчас он параллельно затеет тяжбу с сопредельными конторами по
поводу подследственности и территориальности. – На основании чего? –
Тело было найдено в пяти километрах от поселка. А может, не в пяти, а в
пятнадцати. И в километре от берега. А может, не в километре, а в
полутора или двух с половиной. Кто засекал точные координаты? На
рыбацких баркасах нет соответствующего оборудования. Место, куда рыбаки
приволокли утопленника, не может считаться местом его обнаружения. Кроме
того, море – не стоячий пруд. Там есть течения, там постоянно дует
ветер. Кто знает, откуда и насколько километров они могли переместить
труп? Значит надо затребовать карту течений, надо затребовать
метеосводку. А чтобы работать с этими документами, надо знать, когда и
от чего наступила смерть. То есть получить еще один документ –
заключение судмедэкспертизы. И следователь будет назначать десятки
экспертиз. Потому, что легко ли определить причину смерти по телу,
найденному в воде и без головы? Вода-то в бронхах будет в любом случае,
а может и в легких. Для следователя это тайм-аут и много бумажной возни.
То, на чем он зубы съел и плешь заработал. Вы думаете, его интересует
истина? Его интересует пенсия. – И каково же мое место в этом интересе?
– спросил он. – Вы – обстоятельство, которое позволяет следователю
тянуть время, не отвлекаясь на поиск других подозреваемых. Если не
удастся спихнуть труп на кого-то еще, то когда пройдут установленные
сроки, когда его начальство озаботится десятком других убийств, когда от
тела останутся только фотографии, он просто допросит меня, исключит вас
из числа подозреваемых и положит дело на полку. – Послушайте, Диана, -
задумчиво сказал он, - Объясните мне, дураку, откуда у вас столько
специальных знаний? Где вы получали образование? – Я пытаюсь это сделать
постоянно, - ответила она, - У меня нет никаких специальных знаний. Я
нигде не получала образование. Я не могу сообщить вам ничего, чего вы не
знаете сами. Но между мною и моим знанием ничего не стоит. А вы роетесь
в мусоре.

В это время раздался стук в дверь.

Глава 13

Марта стояла на пороге с каким-то тюком в руке. Он почему-то сразу
подумал, что в нем – голова Юргена. Но там оказалась всего лишь круглая,
оплетенная бутыль с вином.

- Вы избавились от этого немца, - сказала Марта, когда они втроем сели
за стол на свежем воздухе, поскольку она отказалась входить в дом. –
Марта, - сказал он, стараясь быть убедительным, - Мы в глаза не видели
Юргена. – Твои глаза мало что видят, - ответила она, - Ты засыпаешь,
когда просыпаешься. Что ты можешь увидеть во сне? – Она развела руками,
- Конечно, ты его не убивал. Он сунул свою дурную голову, куда не след.
Вот Мама и оторвала ее, у Мамы много сильных рук. И теперь он будет
охранять то, что искал, - старуха хихикнула, - Так же, как и его дед,
который стоил вон там, - она кивнула в проем распахнутой двери. – Почему
ты думаешь, что Юрген имел какое-то отношение к летчику? – удивился он.
– Я никогда не думаю, - ответила Марта, - Я знаю. – Как немцы убивали
вас? Расстреливали? – вдруг спросила Диана, и он поморщился от ее
бестактности. – Там были не только немцы, - медленно ответила Марта, -
Там были и местные, - она сделала глоток из своего стакана, - Всех
взрослых и большую часть детей они удушили газом. А остальных вывезли в
степь, - она махнула рукой куда-то за дом, - И сбросили в колодец. – В
колодец? – переспросила Диана. – В колодец. Там, - она снова махнула
рукой, - Есть колодец. Очень старый, очень глубокий. Мы все утонули там,
все одиннадцать. – Но ты же выбралась, Марта, - мягко заметил он. – Нет,
- упорно повторила старуха, - Я тоже утонула там. Но Мама оживила меня.
И потом научила, как надо не думать. – Почему они это сделали? –
спросила Диана. – Они подарили нас Белой Маме, - ответила Марта, - Они
отобрали только девочек до одиннадцати лет, у которых еще не было
менструаций. – Зачем? – спросил он, сильно заинтересованный. – Они дали
выкуп. Они хотели, чтобы Мама помогла им. – И она помогла им? – Нет.
Мама никому и ни за что не помогает. Она сама берет, что хочет и делает,
что хочет. Она взяла меня. – А что остальные девочки? – Старуха
посмотрела на него с ухмылкой, - Они умерли, утонули. За Ингу, -
неожиданно сказала она и опрокинула в рот остатки вина.

- Я так и не понял, зачем она приходила, - сказал он, когда Марта ушла,
и они вернулись в дом. Он чувствовал, что у него основательно плывет в
голове. Хотя он выпил совсем немного, но, похоже, это было то самое
вино, которое эллины разбавляли семикратно, прежде чем питью. – Не
поняли? – удивилась Диана, - Марта приходила поздравить нас со смертью
Юргена. Она, почему-то, считает это очень счастливым событием. Скажите,
она была дружна с Ингой? – Да, была, - он усмехнулся, - Настолько,
насколько могут дружить две ведьмы. – Вы не думаете, что Юрген
действительно мог быть как-то связан с этими, - она указала на скелет, -
Останками? – Не думаю, - он покачал головой, - Видите ли, Юрген не
всегда был немцем. Он местный уроженец, хотя и из немцев, фольксдойч.
Инга подцепила его где-то в Гамбурге, но родился-то он здесь, на
Побережье. И в Германию перебрался уже вполне взрослым парнем, - Значит,
он хорошо знает эти места? – И места и воды. Он ведь специальность
судоводителя получал здесь, не в Германии. – Значит, он действительно
мог здесь что-то найти? – Может и мог, - он пожал плечами, - А может и
нашел. Или Инга нашла. Сейчас я вам кое-что покажу. – Он сходил в ангар
и принес фотографию самолета. – Ах, вот оно что, - сказала Диана,
внимательно изучая снимок, - Где это? – Здесь есть только одно место,
похожее на это, - он ткнул пальцем в фотографию, - Бокатер. Километрах в
двадцати отсюда, на восток. – Что такое Бокатер? – Здоровенный кусок
степи, залитый водой. Говорят, слово осталось от греческих колонистов,
но что оно означает, никто не знает. Фактически, система озер,
полусоленых, потому, что туда проникает вода из моря. Гиблое место. –
Почему? Там же, наверное, есть рыба? – Очень мало. Для пресноводной
слишком солоно, а для морской – пресно. Уток, правда, полно. Вся эта
территория считается заповедником. Местным плевать на запреты, но даже
браконьеры туда без особой нужды не ходят. – Почему? – Вы знаете, что
такое «черный песок»? – Ну, я полагаю, это песок черного цвета. – Тепло,
- улыбнулся он, - Но его особенность в том, что он содержит уран. И там
все засыпано этим песком. В послевоенные годы местные жители собирали
его и сдавали в специальные заготовительные пункты. Тогда еще никто не
знал, насколько это опасно, но теперь-то знают. Поэтому и держатся от
Бокатера подальше. – Почему же уран не добывают промышленным способом? –
Потому, что не выгодно. Его там достаточно, чтобы представлять опасность
для здоровья, но не достаточно, чтобы затевать промышленное
производство. С тех пор открыли более богатые месторождения. А на это
просто плюнули. – Может быть, стоит поискать самолет? – спросила Диана.
– Зачем? Инга уже вытащила оттуда все интересное, - он с ухмылкой кивнул
на скелет в нацистской форме, - И потом, это искать иголку в стогу сена.
Там все заросло камышом, нет обзора, в некоторых местах столько
водорослей, что весло не провернешь. – Все это было правдой, однако он
слегка лукавил. У него был план, которым он пока не хотел делиться с
Дианой. – И все же, у вас есть план, - без вопросительной интонации
сказала она. От этой непостижимой девки ничего нельзя было скрыть. Он
почувствовал себя очень неуютно и ответил туманно, - Есть кое-что. Но
надо подготовиться. Там, знаете ли, кроме всего прочего, еще и кубометры
комаров и москитов. Кстати, старики говорят, что москитов не было, пока
местный порт не начал принимать иностранные суда, - он ухмыльнулся, -
Плата за цивилизацию. – Человек платит за цивилизацию намного большую
цену, - возразила Диана, - Он платит утратой своего эволюционного
импульса. – Как это? – спросил он, сильно заинтересовавшись. Упомянув о
москитах, он рассчитывал переключить интерес Дианы с темы Бокатера. Но
оказался сам перек5люченным на интересующий его предмет. – Цивилизация
водит человека по кругу. За нос, - сказала она, - Человек давно уже
должен быть духовным существом. Но он все еще не родился. Он пребывает в
ювенильном море материи. – И что же его там удерживает? – Конкурент, -
Диана слегка приподняла брови, - Вы же интеллектуал, неужели вы всерьез
полагаете, что в этой безмерной и безначальной Вселенной, - она сделала
плавный жест вверх, - Человек – первое разумное существо? Были и другие.
– Кто такие другие? – Другие – это те, кто питается человеком. Другие –
это те, у кого больший опыт по части паразитизма, чем у младенческого
человечества. – Но кто они? – Хищники. Так же, как и человек. Это они
придумали цивилизацию. Если бы ваши бараны вдруг начали
эволюционировать, развивая разум и сознание, что бы вы сделали? Вы бы
постарались остановить их эволюцию. Чтобы не лишиться мяса и шкуры. –
Они что, каннибалы? – не в буквальном смысле. Энергия – это тоже плоть.
Она ничуть не менее материальна, чем мясо. Другие пожирают энергию. –
Каким образом они пожирают энергию? – Человек – это эмбрион человека. Он
спит в утробе и видит сны о реальности, которая ему недоступна. Другие
питаются энергией его снов. Энергией того, что он сам называет своей
жизненной борьбой. Энергией ночного кошмара, называемого жизнью. Это
именно то, что пыталась сказать вам Марта. Но вы не поняли. – Так
объясните, вы же эксперт, - сказал он. – Я объясню. Это мой долг. –
Почему это ваш долг? – Я – сторож. Я сторожевая собака. Собака лаем
будит человека. Она устраняет неведение. Собака ничего не может
сообщить. Она пробуждает в спящем его самого. Пробужденный человек
становится осведомленным о реальности. И об угрозах реальности. – Откуда
долг? Вы же бес. – Я бес. Бес это создание человека. Так же, как и
собака. Так же, как и собака, он может разорвать, а может и защитить. Он
может быть верен, как собака, а может взбеситься и убивать все живое. –
Как может не родившийся человек создавать бесов? – Даже эмбриональный,
даже спящий человек обладает всеми потенциями создавшего его. Человек –
Создатель, создающий самого себя. Бес – это бодрствующая часть его
спящего сознания, создающего во сне и ангелов и монстров. Бес – вне
утробы. Он свободен. Поэтому он может освободить человека. Ваш бес. – Вы
мой бес? – Я ваш бес. – Почему это так? – Диана улыбнулась и подняла
раскрытые кисти рук вверх в странном ритуальном жесте, - Спросите у
Создателя.

Глава 14

- И все-таки, у цивилизации есть свои преимущества, - с усмешкой говорил
он следующим утром, когда они расстелили в ангаре резиновую лодку,
извлеченную из яхты. Он подбрасывал в руке небольшой баллон со сжатым
газом. Эту лодку, настоящую, десантную лодку, можно было надуть за
несколько секунд, одним нажатием клавиши на баллоне.

Диана молча улыбнулась. Этим утром он чувствовал себя необыкновенно
бодрым и жизнерадостным, несмотря на то, что провел ночь почти без сна.
Казалось, само присутствие Дианы вдыхает в него силы.

Накануне вечером, после того, как Диана ушла наверх, он проник внутрь
яхты, чтобы в одиночестве приобщиться к своему маленькому секрету. В
корпусе яхты был маленький тайничок, о котором не знал никто, кроме него
и Инги, даже Юрген. Совсем маленький тайничок, для совсем маленького
количества «снежка», которое они иногда себе позволяли. Он сам и устроил
его в первые, безмятежные годы совместной жизни. Теперь он полагал найти
там какую-нибудь дополнительную информацию к фотографии. И нашел.

В тайнике лежал единственный лист бумаги, на котором было написано:

Ты старый дурак. Ты всегда ковырялся в вещах, в которых ничего не
понимаешь. Ты дважды дурак, если читаешь эту записку. Но, если ты влез в
тайник, это значит, что меня уже нет в живых. И Юргена, вероятней всего,
тоже. Ты – единственный наследник тайны, которая способна расплавить
твои мозги.

Ищи в Бокатере. Ищи возле развалин. Больше я не могу доверить бумаге.
Если тебе повезет или не повезет, ты найдешь. И то, что ты найдешь,
может сделать твою никчемную жизнь имеющей смысл.

Инга.

Он долго размышлял над запиской. Он знал, о каком месте идет речь. Они
много раз бывали там с Ингой, странствуя по Бокатеру в поисках острых
ощущений. Но что искать? Что?

Не придя ни к какому выводу, он прилег на узкий диванчик в каюте и
незаметно для себя заснул. И увидел сон. Ему снилось, что он находится
на яхте, вместе с Ингой, посреди какого-то огромного водного
пространства. Инга ловила рыбу. Она вытаскивала одну за другой больших
блестящих рыбин и выкладывала их на палубе. Рыбы ложились в ряд
совершенно неподвижно, как на витрине супермаркета, не шевеля
плавниками, не раздувая жабры. – Что ты делаешь? – спросил он. – Ты что,
не видишь? – ответила Инга в своей обычной, сварливой манере. – Но они
же дохлые, - сказал он. – Я тоже дохлая, - ответила Инга, - Что ты здесь
видишь живого? – Он осмотрелся и понял, что ничего вокруг не движется,
волны стояли, как нарисованные и вместо неба над ними нависала желтая,
бугристая твердь. Вдруг яхта начала тонуть. Он хотел прыгнуть за борт,
но оказался, словно приклеенным к палубе. Вращаясь, яхта погружалась все
глубже и глубже, пробила дно и, не переставая вращаться, продолжила
падение в холодный, илистый мрак.

Он так и проснулся, вращаясь, на рассвете и больше уже не мог заснуть.
Но решение было принято.

- Я думаю то, что мы намерены поискать, должно находиться в воде, -
говорил он, проверяя давление в баллонах аквалангов. – Почему? –
спросила Диана. – Потому, что это как-то связано с самолетом, а самолет
лежит под водой, - ответил он. Он сжег записку, но сообщил Диане, в
общих чертах, о том, что в ней Инга намекала на какую-то находку. – И
еще нам понадобится освещение, - сказал он, извлекая из ящика со
снаряжением пару герметичных фонарей, - Спасибо старушке Инге, она
позаботилась обо всем необходимом. – Инга увлекалась подводным
плаванием? – Увлекалась, - кивнул он, - А, кроме того, ей же надо было
как-то добывать свою лечебную грязь. Кстати, ее и в Бокатере полно. Но
кто ее знает, может она радиоактивная. – Там глубоко? – Не очень. Но
есть ямы, местами глубина доходит до семи метров. И вода не везде
чистая, кое-где настоящее болото. – Как вы думаете, - спросила Диана, -
Могла Инга иметь в виду какие-то ценности? – Не думаю. Если бы она нашла
золото и бриллианты, то они были бы уже в банке, - он перестал щелкать
переключателем фонаря и медленно повернулся к Диане. – Или в доме.

Они перерыли весь дом, и нашли спрятанный «Вальтер», тот самый, который
присутствовал в его странной галлюцинации. В другом тайнике обнаружилось
двадцать семь тысяч долларов. – Может быть, плюнем на сокровища
Бокатера, - ухмыляясь, сказал он, - Мы и так уже достаточно богаты. – Вы
богаты, - поправила Диана. – Совершенно верно. Но мы с вами компаньоны,
а компаньоны должны делиться. Поэтому – пир. Экспедиция откладывается до
завтра.

Через час шашлык из осетра уже шипел на углях, истекая янтарным жиром,
креветки медленно умирали, пьянея в золотом вине и черная, только что
извлеченная икра еще влажно блестела, лишь слегка присыпанная крупной
солью.

Они пили голландский джин, наливая его из голубой керамической бутылки.
Напиток моряков весьма гармонировал с морем, солнцем, свежим морским
воздухом и криками чаек.

- Вы можете объяснить мне, - сказал он, раскурив пятнадцатидолларовую
Гавану «Граф Монте-Кристо», - Что такое Другие? Технически? – Технически
– это люди. Все разумные существа проходят личиночную стадию человека.
Но, по отношению к человеку – это боги. – Почему они настроены так
злобно? – Они не настроены злобно. Они просто питаются. Но когда-то, до
появления нынешнего человечества, они были владыками Земли. И хотят
вернуться к прежнему состоянию. – Как это возможно? – Время – это
совокупность состояний сознания. Вне сознания оно не существует. Кто
обладает сознанием? Человек. Эволюционно, человечество должно
развиваться по спирали своего времени, направленной вверх. С помощью
механизма цивилизации Другие заменили время Человека своим, перенаправив
это движение вниз, в инволюцию. Замкнув внизу последний виток спирали,
они вернут время к той точке, в которой были сильны, к Инферно. И снова
станут владыками Земли. – И что тогда будет? – Теоретически говоря – ад.
Потому, что внизу – ад. Другие – это высшая стадия Разума, развившаяся
на прежней Земле. Но, по отношению к нынешнему человечеству, они –
обитатели ада. – И что, - спросил он с горькой иронией, - Никто нам не
поможет? – Кто вам может помочь, если вы сами все это и создали? – Как
же так? Если все наши беды – это результат происков Других? – Другие –
это вы. Если какой-то бандит зажимает вам пальцы в двери. Выпытывая
деньги, значит ли это, что он – инопланетянин? Он человек, такой же, как
и вы. Только другой. Другие – это уроды, не вылупившиеся из яйца,
результат прежней цивилизации паразитов. Это то, чем вы были и чем вы
станете, когда ваше время закончится, когда цикл замкнется. И снова. И
снова. И снова. По кругу. Вечное повторение, это и есть Ад. – И
все-таки, качество Разума будет расти, - возразил он, пытаясь быть
оптимистичным. – Будет. Очень гнилого разума, который питается сам
собой. И растет вниз. Другие изолировали вас от Вселенной, изолировав от
самих себя. – Как? – Они перенаправили ваше внимание от света внутренней
сущности во внешний мрак предметного мира. А, поскольку внимание создает
мир, вы множите мрак и уменьшаете свет. И скрежещете зубами во тьме
вашего ночного кошмара. – Есть ли шанс? Люди могут спастись? – Сами – не
могут. Как секвойи не могут спасти секвойи, а киты не могут спасти
китов. – Это может сделать бес? – Это может сделать бес. И делает,
сплошь и рядом. А в результате, человек пускает пулю себе в лоб.

Глава 15

Бокатер заявил о себе издалека – мелкими лужами в белых разводах соли по
краям, чахлыми, остролистыми растениями, торчащими из песчаной почвы,
подобно ржавым кинжалам. И хотя до зубчатой стены камышей, отмечавшей
его границу, было еще километров пять, по ветровому стеклу уже успело
размазаться несколько комаров.

Накануне он основательно выпил и заснул крепко. И видел во сне Юргена,
идущего ему навстречу, с кровавой раной в боку, как у распятого Христа.
Но не видел, как в полночь Диана вышла из-за ширмы и бесшумно спустилась
вниз. В чем не было бы ничего странного, если бы она не была абсолютно
голой.

Однако, теперь, покачиваясь рядом с ним в кабине джипа, она была одета в
плотный оливковый комбинезон, некогда принадлежавший Инге и в ее же
рубашку с длинным рукавом того же цвета.

Когда он смотрел вперед, улавливая присутствие Дианы только краем глаза,
то постоянно ловил себя на ощущении, что рядом сидит Инга – те же
светлые волосы, тот же абрис груди. Тот же запах. Вот оно! Он вспомнил.
Это был запах, который он ощутил, впервые встретив Диану. Это был запах,
который постоянно исходил от Инги, когда она жила на Побережье. Запах
сероводородной грязи.

Не останавливаясь, он протаранил шелестящую завесу камышей и въехал в
воду. – Вы собираетесь нас утопить? – поинтересовалась Диана. – Нет.
Здесь мелко, - ответил он. Здесь, действительно, оказалось мелко. Вода
не доходила до выхлопной трубы. Они проехали метров триста по песчаному
дну, после чего он свернул в сторону и загнал джип меж двух островков,
полностью покрытых зарослями камыша. – Здесь машину никто не увидит с
берега, - пояснил он.

Они выгрузились прямо в воду, предварительно приведя лодку в рабочее
состояние, и разместили в ней снаряжение, не выходя из кабины и не
замочив ног. Но уже через полчаса неспешного плавания по мелкой,
извилистой протоке, их ждало глубокое разочарование – Бокатер оказался
не столь уж необитаем и за очередным поворотом они нос к носу
столкнулись с какими-то людьми.

- Рыбачим, землячок? – осклабился один из них, показывая гнилые зубы,
украшенные фиксами поддельного золота и глядя, почему-то, не на него, а
на Диану. – Рыбачим, - ответил он, как мог доброжелательнее, проплывая
мимо. Очень не понравились ему лица этих людей, ничего хорошего не
обещающие лица, злобные, хорьковатые какие-то. Он двигался, толкая весла
вперед, чтобы не терять обзора и не загнать лодку в камыши в узкой
протоке. Снаряжение лежало на корме, чуть приподнимая своим весом нос,
на котором разместилась Диана. Метров через двадцать он посмотрел через
плечо, на подозрительную пару. Они стояли на месте, глядя ему в спину.
Или, может быть, в грудь Диане. Он отвернулся, подумывая о том, чтобы
возвратиться к машине. Но, когда через пару минут, он снова посмотрел
назад, лодки уже не было. – Они свернули в боковую протоку, - сказала
Диана. Он молча кивнул и продолжил движение. В конце концов, джип был
слишком хорошо защищен, чтобы проникнуть в него без специальных
инструментов. А Бокатер - слишком велик, чтобы еще раз столкнуться с
этими бродягами. – Они ничего не попросили, - нарушила молчание Диана.
Он удивленно поднял брови, - Что вы имеете в виду? – Они не выглядят
хорошо подготовленными к пикнику, - с усмешкой пояснила она. – И они
очень внимательно смотрели на пачку сигарет, которая торчит из вашего
нагрудного кармана. Но ничего не попросили. – Он улыбнулся в ответ и
пожал плечами, - Возможно, они просто очень тактичные люди. – Возможно,
- кивнула Диана, - Просто пара университетских интеллигентов на
прогулке.

Протока становилась глубже, дна уже не было видно, у самой поверхности
воды змеились длинные водоросли. Между ними появилась громадная щука, и
некоторое время сопровождала лодку, держась у самого борта. Ее
зеленоватое, пятнистое тело было почти неразличимо в зеленых тенях и
бликах света. Рядом с ней, чуть отставая и повторяя каждое движение
большой рыбины, плыла щучка поменьше, щуренок.

Он и Диана увидели щук одновременно и засмотрелись, любуясь
совершенством их движений, пока, едва шевельнув плавниками, они
мгновенно не исчезли где-то впереди. – А вы говорили, что здесь нет
рыбы, - заметила Диана. – Я не говорил, что нет, - возразил он, - Я
говорил, что мало. А такую щуку я здесь вижу впервые. Я вообще никогда
не видел таких щук.

Было очень жарко, оттого, возможно, что мелкие водоемы аккумулировали
тепло. И душно – от избыточной влаги, от присутствия массы
растительности, зеленой, желтой и коричнево-гниющей. На солнце комаров
почти не было. Но когда лодка входила в тень нависающих камышей, они
набрасывались тучей. Пришлось достать панаму и низко надвинуть ее на
глаза. Диане досталась бейсболка. – Вы похожи на рейнджера в джунглях
Вьетнама, - засмеялась она.

Часа через два, они достигли длинного песчаного острова или может быть,
косы. В этом лабиринте мелей, островов и островков трудно было
определить что-то наверняка. Солнце поднялось уже высоко, воздух дрожал
над оловянно-блестящей водой, в протоках плавало марево испарений.

На белом, песчаном берегу находились развалины какого-то древнего
строения, очень похожего на церковь, если бы не стены из почти черного,
дикого камня. – Кому пришло в голову строить здесь церковь? – удивленно
спросила Диана. – Понятия не имею, - ответил он, - Но не думаю, что
когда это строили, - он кивнул на развалины, - Здесь еще не было воды.
Бокатер наступает.

На берег они высадились после утомительного и безрезультатного поиска в
окрестностях. Они не знали толком, что ищут, но самолета, во всяком
случае, здесь не было или им не удалось его обнаружить. Теперь они,
разложив на тряпице провизию, отдыхали возле небольшого костра из
хвороста, над которым закипала в котелке вода для чая.

- Почему человек гибнет, соприкоснувшись с бесом? – спросил он,
продолжая начатый накануне разговор. – Потому, что рушится выстроенный
им тоннель реальности, - ответила Диана, - Он просыпается, отвращая свой
взгляд от игрушек внешнего мира и обращая его внутрь. И там, - она
усмехнулась, - Он знакомится с настоящим ужасом. – Почему же ужасом? –
недоуменно возразил он, - Вы же говорили, что внутри свет. – Внутри –
свет, - ответила Диана, - Но для человека, всю жизнь перемещавшегося
между несколькими нейронами мозга, словно мошка, в конусе света от
настольной лампы, это – тьма. А во тьме бродят чудовища. Сознание
человека, расколовшись, не способно удержать вес мироздания. И он гибнет
под обломками собственного Я. – Из чего же построен тоннель? – спросил
он. – Из слов, - ответила Диана, - Мир человека – это знаковый,
символический мир. Это консенсусная реальность, состоящая из слов,
употребленных неправильно или со злым умыслом. Будучи всего лишь
знаковой системой, мир не существует нигде, кроме сознания. Но, будучи
консенсусным, он – непобедимая реальность, – Диана расхохоталась, -
Человек расшибает свой лоб об пустоту, господин сочинитель, - она
перестала смеяться, - Но у нас, кажется, гости.

К берегу пристала плоскодонка и из нее, улыбаясь, пара тронутых гнилью
трупов, уже выбирались давешние знакомцы.

Глава 16

- Какая встре-е-е-ча! – приближаясь и юродски топыря кисти рук, заблеял
фиксатый. – Чайку попьем, - уверенно заметил второй, в руке у него
покачивалась пила, ржавая, но с белыми, хищно отточенными и разведенными
зубьями. Они плюхнулись возле костра второй, умостив свою пилу на
коленях, сразу по-хозяйски потянул к себе рюкзак, а фиксатый ухватил
бутерброд и начал заталкивать его в пасть. – Кушайте на здоровье, -
улыбнулась Диана.

Он смотрел, как фиксатый давится бутербродом и мучительно сожалел, что
не прихватил с собой «Вальтер». Долго, однако, ему сожалеть не пришлось.

- Возьмите, пожалуйста, - сказала Диана, протягивая еще один бутерброд,
и вдруг уронила его в костер. В следующее мгновение пила, лежавшая на
коленях у второго, оказалась в ее руке, и она нанесла страшный, режущий
удар по его лицу. Фиксатый еще тянул лапу за бутербродом, когда зубья
пилы порвали его сонную артерию, и в воздух брызнул фонтан крови.
Человек с разрубленным лицом упал на спину, хватая себя за уши. Потом к
небу взлетел его пронзительный крик. Фиксатый вскочил и, петляя на
подгибающихся ногах, слепо бросился куда-то к воде. Но упал, не добежав
до нее двух шагов. Диана не спеша приблизилась к кричащему, лицо
которого напоминало экзотический алый цветок с торчащими из него
тычинками белых костей, и добила его несколькими ударами пилы по горлу.
При этом ей пришлось почти отрубить ему кисть одной руки.

- Ну вот, - хрипло сказал он, пытаясь иронизировать, и прокашлялся,
чтобы скрыть некоторую дрожь голоса, - Теперь меня на самом деле есть, в
чем подозревать. – Случилось так, что он не боялся крови. Случилось так,
что он вообще мало чего боялся. И сейчас дух его был спокоен, но тело,
шокированное скорой и кровавой расправой, сотрясала нервная дрожь. Ибо
нельзя иметь все сразу, дух возрастает в мощи за счет плоти. И наоборот.
– Да бросьте вы, - отмахнулась Диана, садясь возле костра в метре от
только что убитого ею человека, у нее даже не участилось дыхание. В это
время закипела вода в котелке и она, чтобы заняться чаем, не глядя,
бросила через плечо пилу с приставшими к зубьям кусочками кости и кожи,
которую все еще держала в руках. – Мы найдем место поглубже, - сказала
она, всыпая в кипяток горсть чаю, - И разместим их на дне, - она
усмехнулась, - на радость щукам. – Щуки не едят мертвечины, - машинально
возразил он. – Какая же это мертвечина? – Диана удивленно приподняла
брови, - Свежее мясо. Хотите попробовать? – Он молча посмотрел ей в
лицо, пытаясь определить, насколько она шутит. Но не определил. – Вы
никогда не думали, - со смехом продолжала она, - Что мясо – это
единственное моральное оправдание убийства? Ведь в большинстве случаев,
люди убивают людей по совершенно дурацким поводам, например,
политическим. Или вообще без повода. Вот эти двое, - она указала большим
пальцем через плечо, - Беглых шакалов, убили бы нас просто так, для
развлечения. О, как бы они повеселились с нами. – она развела руки в
стороны, - Здесь, в этих безлюдных местах. Вы же нобльмен, эстет. Вам бы
не доставило удовольствия валяться связанным и смотреть, как они
насилуют меня с двух сторон, а потом вспарывают, от влагалища до горла,
- она показала пальцем, как. – Не доставило бы, - глухо подтвердил он. –
С вами, - заметила Диана, - Они без сомнения поступили бы точно так. Или
еще хуже, если бы вы успели разбить кому-то из них нос. Как странно, -
сказала она, помешивая чай камышинкой, - Ведь у этих людей есть дух, -
Уже был, - возразил он. – Есть, - настойчиво повторила Диана, - Но эти
твари не имеют к нему никакого отношения. – Почему? - спросил он,
принимая от нее чашку с чаем. – Потому, что при жизни, - ответила она, -
Их сознание было сосредоточено в теле. Теперь тело умерло, и сознание
частично переместилось в душу. Душа – животное. Сейчас оно рыщет вокруг,
- Диана указательным пальцем совершила в воздухе кругообразное движение.
– В панике и не понимая, что происходит. – Оно может принести нам вред?
– спросил он. – Теоретически, да. Но практически оно будет скулить и
ползать, пока не сдохнет от голода. В древности люди знали, что
происходит после смерти. Поэтому их души, сохранившие полное или
частичное осознание, могли паразитировать на живых. Но не души этих
кретинов, - она пренебрежительно показала большим пальцем за спину. – А
что же их духи? – спросил он. – Собственно говоря, - ответила Диана, -
Это не духи – их, а они – творения духа. Явно неудачные. Теперь пара
свободных духов предпримет еще одну попытку. Кто знает, - усмехнулась
она, - Может быть, в следующем воплощении эти двое станут великими
аскетами. Или спасителями человечества. Что, впрочем, маловероятно.
Поскольку прежде, чем из дерьма вырастет цветок, дерьмо должно перестать
быть дерьмом. – Но, - сказал он, прихлебывая из чашки, - Если их души
все еще здесь, то их можно как-то уловить? – Можно, - крикнула Диана, -
И очень легко. Но зачем? Что вы можете получить от шакала, кроме вшей и
глистов? Но, кормить-то его надо. Большинство душ так же никчемно, как и
большинство людей. А, кроме того, такой отлов является кражей. И вы
можете быть за это наказаны. – Кем? – Духом. Вы не создавали эту душу,
она не ваша. И вы можете расплатиться за кражу. – Чем? – Своей душой. У
меня есть подозрение, что Инга экспериментировала в этом направлении. –
Но моя-то душа мне принадлежит? – спросил он. – Дом, в котором вы сейчас
живете, вам принадлежит? – ответила Диана вопросом на вопрос. – Пока еще
нет. Он будет принадлежать мне, когда…- Когда и если, - перебила она, -
Вы вступите в свои права. Если вы не проживете жизнь напрасно, лакая
водку, а озаботитесь спасением души, то она будет ваша. В противном
случае, вы ее потеряете. – Каким образом? – Ваш дух возьмет от нее то,
что посчитает нужным, а остальное выбросит на помойку. – И я перестану
существовать? – Ваше «я» перестанет существовать. – Окончательно и
бесповоротно? – Окончательно и бесповоротно. Но у вас есть нечто, что вы
успели наработать в прошлом. То, что принадлежит вам. То, за что вы уже
расплатились. – Что это? – Помощник. Ну, скажем, адвокат. Который дает
советы относительно наследства, принадлежащего вам по праву. И защищает
вас. – Ну, тогда, - медленно произнес он, - У этих несчастных не было ни
единого шанса, - он перевел взгляд на окровавленные трупы, - Выиграть
процесс.

Глава 17

Красное солнце уже почти касалось бахромы камышей и следовало
торопиться. Диана взяла широкий водолазный нож и крестообразно вскрыла
лежащий у воды труп, поперечный надрез в области диафрагмы и продольный
через брюшину. – Зачем это? – спросил он, глядя, как из надреза выперли
радужно поблескивающие внутренности. – Чтобы не всплыл, - коротко
ответила она, - Вы поможете мне? – Конечно. Соучаствовать, так
соучаствовать. – Они подтащили от костра второй труп, и Диана проделала
с ним то же самое. Затем, надев акваланги и ласты, они задом вошли в
воду, волоча за собой тела.

По мере удаления от берега становилось все глубже и глубже, песок
закончился и под ластами заскользил ил. Когда вода дошла до подбородка,
они нырнули и медленно поплыли вперед. У дна было темно и становилось
темнее. Почему-то здесь ощущать под ладонью щетинистую челюсть покойника
стало особенно противно. Верхний слой воды был теплым и мутным от
множества взвешенных в нем частиц и мелких водорослей. Здесь вода была
холодной, возможно, от подводных источников и чистой, но почти черной,
как черное стекло. Когда ему показалось, что уже достаточно глубоко, он
опустил тело на дно. И вдруг лицо трупа, слабо белеющее в темноте,
начало проваливаться куда-то вниз. Протянув руку, он обнаружил дыру,
совершенно не заметную на фоне черного ила. Потом его рука наткнулась на
что-то твердое. Стены ямины были выложены камнем.

Беззвучно, как огромная рыба, подплыла Диана, уже избавившаяся от своего
покойника. Он постучал ногтем по стеклу ее маски и медленно перевел
палец на яму. Потом взял ее за руку, приложил к каменной кладке. Она
поняла. Приблизила к его глазам большой палец, указывающий вверх. И
оттолкнулась ото дна ластами.

В безмолвии и мраке подводной невесомости ему показалось, что он
проплыл, удаляясь от берега, метров пятьдесят. Но, вынырнув на
поверхность, с удивлением обнаружил, что находится в каких-нибудь
пятнадцати метрах от него, прямо напротив надувной лодки.

Добравшись до нее, Диана не снимая ласт, перекатилась через борт и,
порывшись в мешке со снаряжением, извлекла два подводных фонаря. Он
молча принял один из них. В его сознании продолжала присутствовать
подводная тишина. Без слов, без мыслей, он знал, что надо спуститься в
колодец.

Заходящее солнце сделало Бокатер красным и черным. Они вошли в воду,
потом бесшумно нырнули. Некоторое время по воде расходились круги, затем
все исчезло, как будто бы ничего и не было.

Неподалеку от жерла колодца луч фонаря выхватив из тьмы труп,
оставленный Дианой. Кишки выползли из вспоротого живота и извивались в
воде, как белые, слепые змеи.

Они начали спуск почти одновременно, Диана чуть впереди. Вода была
кристально прозрачна, но в самом низу клубилось нечто подобное черному
дыму. Тяжелые аккумуляторные фонари компенсировали плавучесть, они
опускались, едва шевеля ластами, под ними лучи света скрещивались и
покачивались, как сонные маятники, а позади смыкался мрак. Падая внутри
водяной линзы, он потерял ощущение времени и пространства, в какой-то
момент ему даже показалось, что он спит.

Мертвое тело почти полностью погрузилось в ил. Из черной поверхности
выглядывало только лицо, как белая маска и скрюченная рука. Частицы ила,
поднятые его падением, затрудняли видимость, но не настолько, чтобы не
увидеть дыру в стене колодца. Дыра выглядела так, как если бы была
верхней частью стрельчатого входа, на две трети залитого жидкой грязью.
Не оглядываясь, Диана вплыла в отверстие, а у него не возникло никаких
сомнений в том, что надо следовать за ней.

Постепенно уровень ила понижался, обнажая каменную кладку стен, и они
опускались вместе с ним, чтобы не цеплять баллонами за уходящий вверх
потолок. Поэтому, оказавшись в узком, сводчатом коридоре, когда ил
полностью исчез, они не сразу поняли, что угол наклона медленно
меняется. Только после того, как луч фонаря Дианы пробил поверхность
воды, стало очевидно, что коридор ведет вверх. Вскоре стал слышен шум
лопающихся пузырей выдыхаемого воздуха. А еще через некоторое время они
встали на дно, где потолок был в полуметре над головой, а вода едва
доходила до груди. Отсюда уже было видно место, где вода заканчивалась
вообще. Дальше, куда не достигали лучи фонарей, плавал мрак.

Они смотрели друг на друга через стекла масок, не рискуя вынуть
загубники. Оба понимали, что в этом подводном склепе атмосфера может
оказаться и не пригодной для дыхания. Он первым сдвинул маску на лоб и
осторожно вдохнул носом. Сразу вслед за ним то же самое сделала и Диана.
Воздух был затхлый, влажный и сильно насыщен запахом тухлых яиц. С
минуту они подышали, прислушиваясь к ощущениям. Концентрация
сероводорода могла быть и опасной, но ни головокружения, ни тошноты пока
не наступало. Некоторое время, во всяком случае, можно было дышать. Они
сняли ласты. Перекрыли вентили баллонов, и бок о бок пошли вперед.

Холода не чувствовалось, здесь было, пожалуй, даже тепло. Но, по мере
того, как их тела выступали из воды, он начинал ощущать нарастающее и
немотивированное возбуждение. Он посмотрел на Диану и впервые отметил,
что она почти совершенно обнажена, кроме узкой полоски трусов на ней
ничего не было.

Коридор заканчивался пятью широкими каменными ступенями. Они прошли
через арку такого же черного камня и оказались в очень странном месте.

Похоже, это была пещера естественного происхождения, но укрепленная
кое-где каменной кладкой. С удивлением они обнаружили арочный свод,
выложенный из кирпича. Настоящего, обожженного кирпича и судя по всему
не слишком древнего. В стене, расположенной слева от входа было четыре
ниши и в них стояли четыре узких ящика, напоминающих гробы. Однако он
вдруг потерял интерес ко всему этому. Он посмотрел на Диану. Диана
смотрела на него. Уронив ласты, он рванул ремни акваланга, глядя, как
Диана зеркально повторяет его движения. Они бросились друг на друга, как
дикие звери и совокупились, не успев упасть на пол. Фонари покатились,
выписывая лучами сумасшедшие зигзаги по стенам, клочья трусов
разлетелись, как летучие мыши. Каждый оргазм освещал пещеру вспышкой
розового света. Каждый оргазм сотрясал пещеру воплем Дианы. Все
перестало существовать, кроме мертвого узла их тел. Они хрипели, выли и
терзали друг друга, пока не выпили последнюю каплю своей похоти, пока
последняя капля пота не скатилась с его лица на лицо Дианы.

Он встал, шатаясь, и поднял фонарь. Ноги подгибались и дрожали, но он
был поражен, осознав, что слабость – это реакция плоти на переполнявшую
его силу, он был полон незнакомой и страшной энергии, она распирала его
изнури, она почти разрушала его.

Диана подошла сзади и положила руку ему на плечо. Еще несколько раз,
стихая, по его телу прошли волны электричества. Потом все закончилось.
Он сразу ощутил мощный запах сероводорода и секса, наполняющий
пространство. – Пойдем, - сказала Диана. Они пошли в направлении стены с
ящиками, похожими на гробы. – Что это такое? – спросил он. – Это ерунда,
- ответила Диана, - Смотри вправо. – В лучах фонарей открылась ниша,
скрытая ранее углом каменной кладки. Ниша была, приблизительно,
чашеобразной формы и не носила следов обработки. Сверху до низу ее
пересекала извилистая щель с закругленными краями. Камень был
серовато-розоватый, похожий на гранит, но без блеска. Щель была глубокой
и черной, такой ширины, что туда мог бы протиснуться один человек. Почти
не сознавая, что делает, он шагнул вперед. Тьма, наполняющая щель,
притягивала, тьма звала его. Издалека, как будто под анестезией, он
чувствовал, что Диана придерживает его за запястье. Он начал ощущать
легкость во всем теле, как перед обмороком. И вдруг упал головой вперед.
В гаснущем сознании вспыхнуло предчувствие боли от удара. Но боли не
было, камень был мягким. Камень раздался под тяжестью его тела. Втягивая
его внутрь, в багровый, пульсирующий лабиринт. Стенки сжимали его,
проталкивая дальше и смыкаясь сзади. Он чувствовал, что задыхается, он
отчаянно боролся, прорываясь вперед, искрой сознания, тлеющей в нем,
понимая, что пути назад нет. Давление усиливалось, становилось
невыносимым, он рванулся в последний раз, уже умирая, еще пытаясь
вздохнуть…

… И вздохнул, со всхлипом, со стоном, дрожа от жадности свежий, текучий
воздух. Необъятность пространства обрушилась на него, он чувствовал
себя, как остановленный взрыв. Он стоял на твердой поверхности один, его
трясло, все тело было мокрым от пота. Прямо перед его глазами была
желтая грунтовая дорога, за ней – гряда низких, голых холмов,
закрывающих обзор. Слева и справа дорога исчезала, скрытая рыжими
скалами. Ближе к правой скале стояло толстое, раскидистое дерево, с его
ветвей свисали разноцветные ленточки. Он посмотрел назад и увидел
колодец – простой, деревянный сруб из старых бревен. Слева от колодца
росли камыши. За колодцем дугой стояли холмы, но высокие, в зеленых и
синих морщинах, уже почти горы. Он пошел, было, к срубу, но по дороге
оглянулся и с этой точки зрения ему стал виден предмет, расположенный за
деревом. Он изменил направление и пошел туда. Под деревом оказался низки
помост из узловатых жердей, покрытых ковром, старым и вытертым. Он
взобрался на помост и сел, прислонившись спиной к дереву. Отсюда было
видно, что слева дорога резко понижается и пропадает. Над ней плавала
голубовато-серая дымка и больше ничего. Оттуда послышались голоса и на
дороге появились две женщины. За ними шел мальчик лет десяти, а рядом с
мальчиком бежала пятнистая, вислоухая собака. Проходя мимо, женщины
скользнули по нему взглядом и что-то сказали друг другу. Они были
низкорослы, черноволосы, в длинных платьях малинового цвета с золотым
узором, головы их покрывали цветные платки.

Собака подбежала к помосту и села, глядя ему в лицо янтарными глазами.
За ней подошел мальчик и спросил, - Это твоя собака? – Нет, - ответил
он, - Если она тебе не нужна, я возьму ее с собой? – сказал мальчик. –
Возьми, - ответил он. Мальчик в припрыжку догнал женщин, за ним побежала
собака и все они скрылись за поворотом дороги.

В это время он почувствовал запах дыма и, повернувшись в ту сторону,
откуда шел запах, увидел мужчину в хаки, который, размахивая факелом,
поджигал камыши. Это страшно возмутило его, ведь мог загореться сруб, а
этого ни в коем случае нельзя было допустить.

Он побежал к камышам. На берегу камыши вдруг застыли, как нарисованные.
Потом сила, похожая на ветер, подхватила его сзади и вдула в черноту
между стеблями нарисованных камышей. Сразу стало очень темно.

Глава 18

Когда он очнулся, все еще было темно, но перед глазами сияли огромные
звезды. – Где я? – спросил он, глядя в глаза звезд. Рядом раздался
смешок, - В надежных руках, господин сочинитель. – Из темноты возникла
Диана и присела рядом с ним на корточки так, что он мог слышать ее
запах. – Что произошло? – спросил он. – Произошло то, что воздух пещеры
оказался непригоден для вас. Вы потеряли сознание и ударились головой о
камень. Или ударились головой о камень и потеряли сознание. – Не юлите,
Диана, - он вздохнул, - Где мы были? – Мы? – в ее голосе уже не было
смеха, - вы знаете, где вы были. Вы нашли вход в дом Белой Матери. – Но
что произошло потом? – Белая Мать, - сказала Диана, - Это смерть. Кто
знает, что вы можете увидеть за воротами смерти? Ваша смерть – это ваше
персональное дело и принадлежит только вам. Мой опыт исчерпывается
вытаскиванием вас на поверхность. Что было очень нелегко. Поскольку
одной рукой мне пришлось держать загубник, а другой надавливать вам на
грудь, чтобы вы дышали. – Но что видели вы? – Я видела ваше тело. –
отрезала Диана, - лежащее без движения с большой шишкой на лбу. Она и
сейчас там. – А мы с вами… - Да, - перебила Диана, - Ваша сперма до сих
пор вытекает из меня, несмотря на долгое пребывание в воде, - Он
помолчал, ощупывая голову. Болела не только голова, болело все тело, как
будто пропущенное через мясо рубку. – Значит, - медленно произнес он, -
Я не прошел через ворота? – Это на ваше усмотрение, - ответила Диана, -
Я не могу комментировать ваш опыт. Я могу только спросить вас, когда
человек умирает, он что, забирает свое тело с собой? – Однако я
вернулся. – Вас никто не вышиб в смерть пинком под зад, - сказала Диана,
- вы сами нашли проход. И я думаю, воспользовались им. А когда вы или
нечто в вас, что вы пока еще не осознаете, посчитало необходимым
вернуться, вы вернулись. Потому, что вы знаете путь. – Но я видел вполне
обычные вещи: дорогу, горы, людей. – Мир, - сказала Диана. – Это обычная
вещь. Жизнь – это обычная вещь. Смерть – это обычная вещь. Мир по ту
сторону ворот – это обычная вещь. Или такая же иллюзия, как и мир по эту
сторону. На выбор. Обычный человек иногда бросает взгляд на ту сторону.
И когда он смотрит туда, мир за его спиной перестает существовать. Но
когда он оборачивается, тот мир становится сном, бредом, галлюцинацией.
У вас больше нет возможности убаюкивать себя сказками. Вы знаете то, что
знаете. Потому, что совершить осознанный переход – это значит сохранить
непрерывность осознания. Поэтому, - Диана усмехнулась, - Не юлите.
Принимайте ответственность. – Не хочу, - сказал он, - Я человек
безответственный. – А когда вы пришли в этот мир. – возразила Диана, - У
вас кто-нибудь спрашивал, чего вы хотите? Далеко не всегда то, чего
человек воистину жаждет, оказывается тем, чего он хочет. – Дьявол! –
выкрикнул он, - Без вас я бы никогда не нашел вход. Без вас я бы никогда
не спустился в колодец. Без вас я бы никогда не вернулся. Вы не хотите
разделить ответственность? В чем бы она ни заключалась? – Я? – удивилась
Диана, - Как я могу что-либо с вами разделить, если все, включая меня,
по праву принадлежит вам? Я не имею самостоятельного существования. Я –
ваше Желание. И я веду вас туда, куда вы желаете. К смерти. – Вы
вытащили меня оттуда, - возразил он. – Вы в этом уверены? – Диана
улыбнулась, - Вы сами распяли себя на вращающейся двери, господин
сочинитель. Где вы находитесь сейчас? – Он оглянулся, чувствуя, что
волосы встают дыбом.

Вода ребристо застыла, как битое стекло, в мертвом свете ртутного фонаря
луны. Черные камыши были нарисованы на сером куске холста. Ничего не
двигалось кроме ветхой ткани реальности, которая распадалась. В ушах
нарастал тонкий звон.

- Стоп! Стоп! – весело закричала Диана, - Не проваливайтесь! Не будьте
таким тяжелым и угрюмым! – она приблизила лицо к его лицу так близко,
что он ощутил тепло ее тела и молочный запах ее рта, - чего вам бояться,
уже мертвому? Держитесь за меня. Я люблю вас, а вы любите меня. Кого же
нам еще любить? – Ее зубы сверкнули. – Так что же, - хрипло сказал он,
пытаясь усмехнуться, - я трахался сам с собой? – Вот именно! –
расхохоталась Диана, - Сам с собой. Разве это было плохо? Где еще может
быть женщина вашей мечты, если не в вашей мечте? Но сейчас вы устали,
вам надо поесть и выпить. – Я не брал с собой спиртного, - сказал он. –
Я взяла, - ответила она, - Марта подарила нам бутылку вина, хорошего
вина. Двигайтесь к костру.

- Вы античный герой, - говорила Диана, наливая в стаканы кроваво-красное
вино, - Вы совершили подвиг, из тех, о которых в древности слагали мифы.
Геракл, Одиссей, Гильгамеш. Вы спустились в преисподнюю и вернулись. И
вы продолжаете считать себя обычным человеком? – Я никогда не считал
себя обычным человеком, - ответил он, - Я только не мог решить, моя
необычность в том, что я полное дерьмо или в том, что я полное
совершенство. – А какая разница? - рассмеялась Диана, - Средний человек
находится посредине. Тот, кто движется в любую сторону, уже не средний
человек. Настоящий порок такая же редкая вещь, как и настоящая святость.
Если они совершенны, что замыкают свое совершенство в единой точке на
вершине треугольника. В Боге. – Диана с наслаждением выпила вино, -
Разве пришествие Христа не открыло эру святости такой же чудовищной, как
и творимые ею преступления? Античные герои были сплошь содомитами,
серийными убийцами, ворами и клятвопреступниками. Что не мешало им быть
героями, богами и полубогами. Разве человечество помнит какого-нибудь
скромного труженика, мостившего римские дороги? Нет. Оно помнит Цезаря,
Нерона и Калигулу. Навуходоносора, Ирода, Антипу, Александра Великого,
Тамерлана. Даже Прокруст, с его садизмом и де Сад с его моралью пережили
века. Почему? – она вопросительно подняла брови, - Потому, что они и
есть истинные герои человечества. Люди чтят тех, кто штурмует небо, даже
если и находит ад, подобно Прометею и Сатане, а не тех, кто ковыряется в
земле, даже если и грезит о Царствии Небесном, - Диана коснулась его
стакана своим, - Пейте вино, хорошее вино. Мы празднуем ваш подвиг. Мы
празднуем ваше возвращение в мир живых.

Глава 19

День выдался необычайно теплый и яркий. Они покинули Бокатер на
рассвете, но солнце уже успело хорошо прогреть машину. В этот раз Диана
сидела за рулем. Похоже, ей доставляло удовольствие вести джип. А что ей
не доставляло удовольствия?

- Меня слегка беспокоят эти трупы, - сказал он, закуривая. – Какие
трупы? – удивилась Диана. Он усмехнулся, - Ну да, я понимаю, мы их
хорошо скрыли. Но, все-таки, они есть, - Их нет, - спокойно сказала
Диана, - они в прошлом, а прошлого не существует. Вы можете коснуться
прошлого? – Могу, - улыбаясь, сказал он и положил руку ей на колено.
Диана рассмеялась – Я не прошлое. Я единственное настоящее, что у вас
есть. – Юрген всплыл из прошлого, - напомнил он, убирая руку. Хотел
добавить: «Из чьего?» Но промолчал. – Нет, - уверенно ответила Диана, -
Это настоящее всплывает в прошлом. И делает его таким, каким захочет. В
данном случае, оно делает Юргена сумасшедшем самоубийцей. Прямо сейчас
делает. Мы тут едем, а контора пишет. Не имеет никакого значения, что
там было. Имеет значение только то, что есть. А то, что есть,
конструирует из своего материала любое прошлое. Был бы заказчик. Вся
история такова, вам ли не знать, господин сочинитель? – Диана посмотрела
на него искрящимися, голубыми глазами, - Турки до сих пор считают, что
победили на Косовом поле. А сербы полагают, что это они побили
басурманов. У тех и у других есть неопровержимые доказательства. А на
поле Куликовом стоит памятник погибшим славным воинам. Но там не найдено
ни единой кости, ни единого ржавого куска железа. Потому, что сражение
произошло на страницах книжки, написанной каким-то бумагомаракой. Но
оно – неопровержимый факт настоящего. Вы можете пойти и потрогать тот
памятник рукой. Или взять в руки через установленный срок постановление
об отказе или прекращении дела производством по факту смерти вашего
приятеля. Прошлое не существует, не будучи санкционировано настоящим,
как не существует убийство, санкционированное государством. Санкция
превращает убийство в необходимую оборону, в законную казнь, в
справедливую войну, в подвиг. Или отменяет вообще. Как в случае с нашим
бедным Юргеном. – Знаете, сказал он задумчиво, - Мне как-то попала в
руки книжка о советских женщинах-снайперах, участницах Великой
Отечественной Войны. Фотографии, милые девичьи лица, справки из
послевоенных биографий, вроде: замужем, трое детей, ткачиха, воспитывает
внуков. А внизу цифры: 78 убитых врагов, 96 убитых врагов, 104 убитых
врага. Никакому Мэнсону такое и не снилось, но Мэнсон пишет книжки в
тюрьме, а эти воспитывают внуков, скромняги. – «Я маленькая девочка, я
кошечек люблю», - спела Диана тонким детским голоском. И добавила
толстым, мужским басом, - У кого-нибудь есть, что возразить? – Он
расхохотался так, как давно уже не смеялся – искренне и спонтанно.

В другое время, события последних суток забили бы его в тревожную
саморефлексию и депрессию. Но время стало другим. В этом времени
тревожиться было не о чем. Все человеческие дела, человеческая жизнь и
человеческая смерть, включая его собственные, стали тем, чем они и были
– пылью в луче солнца.

- И все же, - сказал он, отсмеявшись и вытирая набежавшую слезу, - То,
что вы называете Историей – это политическая история, подделка, дрянь.
Но под этим есть какой-то фундамент. – Нет никакого фундамента, -
сказала Диана, - История – это черная дыра. И больше ничего. Вы не
можете толком вспомнить свой день на прошлой неделе. Не говоря уже об
обстоятельствах вашего рождения. Как вы можете знать, что было сто,
тысячу, десять тысяч лет назад? Из книг. Но, как пишутся книги, вы
знаете лучше меня, господин сочинитель. Откуда вам известно все то, что
вы считаете фундаментальными физическими фактами? Диаметр Земли? Вы что,
его измеряли? Нет. Вы доверяете тем, кто говорит, что измерил. Но это не
знание, это вера. Вам показывают картинку, на которой астронавты ходят
по поверхности Луны. А, может это снято в павильоне, откуда вам знать?
Вы читаете в справочнике, что температура атмосферы на Венере +78°. А
может быть +81°? Вы можете проверить? Другие с детства приучают вас к
вере, на которой основана вся ваша фундаментальная реальность. А потом
вы уже можете поверить во все, что угодно. Например, в то, что
демократия – благо, а бесы – не существуют. – А какать на ковер нельзя,
- дополнил он. Они рассмеялись и смеялись всю оставшуюся дорогу до дома,
а джип рыскал по этой необъятной, этой древней, этой таинственной земле.

Они поставили джип в ангар, они приняли душ, они даже успели выпить по
второй чашке кофе, когда из сауны, скалясь и вытирая голову махровым
полотенцем, вышел Юрген.

Глава 20

- Клянусь, старик, это был несчастный случай! – Юрген попытался
клятвенно сложить руки, но ему мешала бутылка, зажатая в здоровенном,
волосатом кулаке. Диана внимательно следила за каждым его движением. Он
действительно был похож на мужика с рекламы «Мальборо», только без шляпы
и с рыжими усами. Когда они увидели воскресшего убийцу Инги, могло
произойти все, что угодно, потому, что все, что угодно происходит
постоянно. Но ничего особенного не произошло. Юрген просто прошел к бару
и выудил оттуда бутылку виски.

Теперь они сидели в каминном углу, где Юрген, косноязыча и запинаясь,
начал излагать свой вариант сценария. Он него несло потом и кислым
пивным духом – видимо, прихватил с собой в сауну.

- Все было нормально, - говорил он, - Мы искупались, потом выпила
слегка. Потом Инга осталась сидеть за столом, там, - он махнул рукой за
дверь, - Допивать свое шампанское, а я взял карабин и пошел пострелять
по банкам. Она начала орать, что ей мешает шум. Когда она стреляла, а я
спал, так ничего. Она была уже нахлебавшись и злая, как собака, ну ты
знаешь. Я тоже разозлился, подошел и ткнул ее стволом в грудь. Карабин
был пустой, старик. Я расстрелял все десять патронов, ну я же умею
считать. Я просто попугать хотел, палец даже на курке не держал. Сунул
ей ствол в сиську, чтоб заткнулась и все. А карабин выстрелил. Она сразу
накрылась копытами. Я обалдел, я поверить не мог. Откуда мог взяться
одиннадцатый патрон? Сама, наверное, и оставила в стволе. А тут еще эти
рыбаки. Они возвращались с лова, понимаешь? Я сразу вызвал «скорую»,
сразу. – Ну, а потом? – Что потом? Чем я ей мог помочь? Ну, курнул я, с
дуру, нервы успокоить. Потом сидел на крыльце и жрал водку. А рыбаки
эти, гребаные, стояли там, - он махнул рукой, - Возле причала, кто с
веслом, кто с ножом. Стерегли, значит, чтоб не сбежал, бракорюги фуевы.
Потом «скорая» приехала. Через час, наверное, приехали, суки. Инга уже
холодная была. А там меня и повязали. Но я это уже слабо помню. –
Почему? – Обдолбался, старик! От нервов. Меня же трясло всего, я ничего
не соображал, у меня как крыша съехала. – Как тебе удалось выбраться? –
Они держали меня в психушке, старик, не в тюрьме, - Юрген по-дурацки
ухмыльнулся, - Или, может, на территории тюрьмы, не знаю, но не в
камере. Решетки на окнах, охрана. Но, все-таки, не тюрьма. Мы ведь с
тобой знаем, - он вдруг подмигнул, - Что такое тюрьма, правда? – Ладно,
как тебе удалось выбраться из психушки? – Они меня сами оттуда вывезли.
Сначала нашыряли какой-то гадостью. Но ты же знаешь, старик, - он снова
подмигнул опухшим веком, - Если каждый день выжирать по бутылке водки,
то никакая гадость уже не цепляет. Для меня даже зуб выдрать и то
проблема, анестезия не берет. Ну, засунули они меня в «стакан» и куда-то
повезли. Водитель был в форме, а рядом с ним санитар. Я их видел потому,
что между мной и кабиной была проволочная сетка. Подъехали к каким-то
воротам. Санитар с папкой вылез и зашел в эти ворота. Его не было минут
двадцать. Потом водитель вылез и ушел в те же ворота, вслед за ним.
Теперь слушая. В дверце стакана, изнутри, ручки не было. Снаружи ее тоже
не было. Водитель ее вынул и положил в кабине, между сиденьями. Я видел
это, понимаешь? Когда они ушли, я начал бить ногами в сетку и, в конце
концов, оторвал угол. Потом я просунулся в кабину, взял ручку и открыл
«стакан» изнутри. – А дальше? – А дальше я вышел и пошел по улице,
завернул за угол, там было полно людей. – Во что ты был одет? – В ту же
одежду, в которой меня и забрали. – Как ты сюда попал? – Через окно. –
Как ты добрался до дома, придурок? – А, иду по улице, смотрю, какой-то
хмырь разгружает фургон с хлебом. Пока он там тусовался со своими
ящиками, я залез в кабину и уехал, ключ был в замке. Приехал вот сюда. А
куда мне было ехать? – Действительно. Где фургон? – Ну, я не придурок,
старик, нет, я не придурок. Фургон я бросил там, - Юрген неопределенно
помахал рукой, - Далеко отсюда, в овраге. Я пешком сюда пришел,
километров двадцать оттопал. – Врешь. – Почему это вру? – неискренне
удивился Юрген. – Потому, что уже пятые сутки, как ты в бегах. Потому,
что на следующее утро после твоего побега рыбаки выловили в море труп. С
такими же наколками, как у тебя, такой же комплекции, как у тебя, с
таким же шрамом, как у тебя, - он усмехнулся, - Но, без твоей головы. –
Ну и что? Эти наколки, они что – картины Пикассо? Их делают по шаблону в
любом тату-салоне. Совпадение. – Юрген поднял глаза к потолку. Замечание
о голове он как бы и не услышал. И не сделал никаких комментариев по
поводу трупа. Просто замолчал, глазея в потолок. – Послушай, Юрген. Ты
убил Ингу. – Это был нес… - Заткнись. Ты убил Ингу. Ты приходишь ко мне,
врешь и надеешься на то, что я буду тебе помогать? – По мере
предъявления обвинений, Юрген все ниже опускал голову, пока не спрятал
лицо в ладонях. – Но мы же друзья, старик. – глухо проговорил он сквозь
пальцы. И не дождавшись ответа, отнял руки от лица. Вопреки ожиданиям,
по губам его расползалась блудливая ухмылка, смесь страха и наглости… -
Я же сделал тебе одолжение, старик. – Какое одолжение? – Ты теперь
богат. Неужели ты мне не поможешь? Ты же ничем не рискуешь. Никто меня
не ищет после того, как нашли этого шаромыгу. – Ты дурак, Юрген. Они уже
сравнили отпечатки пальцев. – Да нет у него никаких отпечатков! Я ему
содрал кожу с ладоней песком. Морским песком, понял? – Возникла пауза.
Юрген посмотрел на Диану и отхлебнул из бутылки. – Ладно, слушая.
Сначала я пошел в порт. – Как ты туда попал? Порт охраняется. – Со
стороны моря. Я туда приплыл. – На чем приплыл? – На пузе. Я хотел
отловить каких-нибудь немецких моряков, шведских, в крайнем случае,
всунуть им бабки и чтобы они провели меня на борт. – Где ты взял деньги?
– Занял. Старик, это же моя родина, - Юрген развел руками, - У меня тут
полно друзей детства. Просто занял пару штук. У одного мужика, который
мне должен больше, чем я у него взял. Но ловить мареманов было еще рано,
они возвращаются на судно вечером. Или ночью. – Откуда ты знаешь, где их
искать? – Старик, я проработал в том порту пять лет. Ну, вот. И я пошел
на лесной причал. Это огромная территория, там штабеля бревен и досок –
до неба. Есть где спрятаться. Вот там я и наткнулся на того шаромыгу. –
Бродягу, что ли? – Нет, матроса. Шведского. – Что он там делал? – То же
самое, что и я – прятался. – От кого он прятался? – Ну, там была у него
какая-то мутная история. Я так понял, что он потянул деньги из кубрика.
У своего же, понимаешь? Ну, его поймали, отметелили, как собаку, ясное
дело и заперли в трюме. Но ему удалось как-то выбраться оттуда. – Зачем?
– Ты что, не понимаешь? На том судне и с той командой до берега от него
доплыл бы только мешок с костями. В море, знаешь, строго с этим делом. А
если бы дошло до капитана, то в порту сдал бы полиции. – Что он
собирался делать дальше? – Дождаться шведского или немецкого судна, ну,
такого, которое только зашло в порт, где еще ничего не знают, понимаешь?
И прогнать им, типа того, что забухал, опоздал, судно ушло, документы
уплыли. Такие вещи случаются. Он же не нелегал, понимаешь? Никто не стал
бы выяснять подробности. Взяли бы его и без бабок. Он бы им отработал
механиком, вот и все. – Ладно, давай дальше. – Ну, вот. А у меня была с
собой бутылка и закуска. Я же знал, что придется ждать, подготовился. Ну
и накатили мы с ним. И он поехал. У меня сначала и мыслей никаких не
было. Но потом я увидел шрам. Такой же, как у меня. Ну, не совсем такой,
так и мой же никто рейсфедером не замерял, правильно? А парень был такой
же комплекции, как и я и тоже рыжий, на свое несчастье. Ну и я начал
убалтывать его, что давай, мол, в город смотаемся, у меня там все
схвачено, бабки есть, пожрем как следует, выпьем. А парень там сидел уже
сутки, он был голодный и холодный. И он согласился. Мы выбрались из
порта тем же манером, и я повел его в «Моряк». Знаешь «Моряк»? – Знаю. –
«Моряк» был очень дорогим загородным рестораном и, хотя он располагался
недалеко от порта, но с моряками ничего общего не имел. Там собирался, в
основном, городской криминал, цены были бешеные, но за доллары можно
было купить все, что угодно.

- Вот. Но в кабак я его не заводил. Я сам зашел, набрал бухла, закусона
всякого, курева, и мы с ним на бережку и продолжили. А потом я показал
ему свои наколки и предложил сделать такие же. Ну, братаны и все такое,
ну, ты понимаешь. Стоит оно, между прочим, недешево. Повел я его в
тату-салон, так же, в «Моряке» и ему быстренько накоцали такие же
картины, как у меня. Русалка получилась хорошо, а дракон вспух, большая
площадь, понимаешь? Но пацану уже было пополам, он был готовый совсем. И
тогда я повез его на Бокатер. – На чем повез? – По дороге попуткой
ехали, а потом я его волок на себе, до моря. Его же найти были должны,
понимаешь? И чтоб водичкой отмыло. – Юрген замолчал и надолго присосался
к бутылке. – Ну и что потом? – Что, что… Завалил я его. – Чем? – Руками,
- Юрген поставил бутылку на стол и показал лапищи, - А нож я забыл
взять. Хотел взять в «Моряке» и забыл. – И чем же ты ему голову отрезал?
– Крышкой от консервной банки. Мышцы перерезал, а шейные позвонки просто
открутил, как гусю. – Юрген тупо уставился на свои руки. Это был тот
самый человек, о котором еще недавно было сказано, что он чувствительный
и ранимый, как ребенок. – Но сначала я нашел кусок ракушечника и
раздолбал ему грудь, - Юрген снова схватился за бутылку и сделал большой
глоток, - Ну, дракона, понимаешь? Чтобы не было видно, что наколка
свежая. Может, и перестарался, пьяный был. Он же и так был весь в
синяках, матросня поработала. А потом я начал оттирать ему ладони. Долго
тер. Сначала выпал мокрый песок, а после тер его же майкой, пока вся
кожа не слезла. Вообще, его должны были найти через пару дней, по моим
подсчетам. – Откуда ты мог знать, что его вообще найдут? – А что тут
знать? Я же его вкинул прямо в садок. Сам садок стоит, в миле от берега,
ты что, не видел? Мелко там, сеть закреплена грузами и буями, - он
ухмыльнулся, - Считается, что рыбари сгружают туда мелкую рыбу, которую
не успевают продать, ну чтобы не протухла. Оно так и есть – сверху
килька, кучей держится, потому, что ее осетр пугает, который внизу. Они
там осетра прячут, понимаешь? А сверху ничего не видно. – И ты что, милю
плыл с трупом под мышкой? – А что тут плыть? Ну, я, конечно, подмостил
его камышом, чтоб плавучесть была. – А куда ты голову дел? – В Бокатере
утопил, в болоте. Туда же и барахло его кинул. Ты знаешь, старик, -
Юрген медленно растянул губы в усмешке, - мне сразу в голову не пришло,
а теперь вот озарение наступило, может и моему деду кто-то вот так же
башку отмандячил? Вот он стоит, дед, - Юрген буднично указал бутылкой на
скелет у подножья лестницы. – Что? Этот летчик? – Не летчик, старик.
Летчики не летают в мундирах и фуражках. Летчики летают в комбинезонах и
шлемофонах. Мы с Ингой самолет нашли в Бокатере, немецкий. И ничего там
больше не было, кроме этих тряпок. Форма эта лежала в дюралевом ящике,
потому и сохранилась. Дед меньше в земле пролежал, но от костюмчика его
только пуговицы и остались. Потом уже Инга напялила это барахло на деда.
А я не возражал – все-таки не голый. – Откуда тут взялся скелет твоего
деда? – Я выкопал. Хотел с собой в Германию увезти. Или в Швецию, к
Инге. Она же там кладбище унаследовала, гы-гы, свой склеп имела,
баронесса. Любил я деда, понимаешь? Он меня воспитал. Папаша мой, говнюк
были и алкан. А мать умерла, когда мне было пять лет. Дед и воспитывал,
к морю приучал. И не только к морю, - Юрге ухмыльнулся и отхлебнул из
бутылки, - Ну вот, я и решил забрать его с собой, чтоб рядом был. Ну, а
потом то, да се… Короче, Инга его собрала, скрепила проволокой. Ну и
поставили мы его здесь, до поры до времени. А мундир уже потом надели,
чтоб дырок не было видно. У него там некомплект, понимаешь? Ребер не
хватает, раскрошились и повыпадали. Так вот, черепа я в могиле не нашел.
Ночью копал, темно было. И гроб уже просел, дерьмовый был гробишко, с
землей все перемешалось. Ну и под бухом был, сам понимаешь. Хотел потом
еще покопаться, но – Юрген заржал, - Ты не поверишь, приходит эта
придурковатая Марта и приносит череп. Вот так вот и приносит, в мешке.
На, говорит, это голова твоего деда. Ну, я взял, бельма глиной
залеплены, видел? Пытался отковырять, ничего не вышло, присохло
намертво. Ну, примерили мы с Ингой, вроде подошло, так и осталось. – И
что, ты ее ни о чем не спрашивал, Марту? – А что с нее возьмешь, с дуры?
А пальцем тронь, все местное рыбачье прибежит, с ножами. – Как умер твой
дед? – Ну, как деды помирают? Умер и умер. – Ты был на похоронах? – Нет.
В первом своем плавании был, какие похороны? Папаша мой сам и хоронил,
на хуторе жили, кому же еще, а от него разве можно было чего-то
добиться? И с плавания с того я только через три года вернулся, так уж
получилось. Сейчас уже никого не спросишь, все померли. Один раз, -
Юрген облизал губы, - Я хотел разнести этот череп на куски из пистолета,
Инга не дала. – Зачем? – Не знаю, - Юрген снова отхлебнул из бутылки, -
Во мне сидит черт каждый раз, когда я вижу что-нибудь ценное или дорогое
или хрупкое или такое, что все люди уважают, мне хочется разнести это на
куски. Череп-то, может и вправду дедов. Да что там череп! Что может быть
дороже жизни? А я все время разносил свою жизнь на куски. Каждый раз,
когда что-то налаживалось, мне черт говорил – разбей! И я разбивал.
Однажды, - Юрген пьяно оскалился, глаза у него уже основательно налились
кровью, - я видел в Лондоне Элтона Джона, случайно. Он вылез из лимузина
и хотел быстренько куда-то пройти, в отель, кажется. Но быстренько не
получилось. Сразу образовалась толпа. Ну, охрана, конечно. И получился
такой коридор. И вот он проходит мимо, рядом совсем, в этом своем белом
прикиде с розами, все лапы к нему тянут, а мне, знаешь, чего больше
всего хотелось? – Чего? – Плюнуть ему на рукав. Или еще лучше –
блевануть так, чтоб брызги по всему пинжаку. Ты думаешь, я боялся, что
мне морду набьют? Ничего я не боялся, я просто не успел. – Ладно, Юрген.
Что ты собираешься делать сейчас? – Сейчас? – Юрген быстро потер
покрасневший нос, - Сейчас я собираюсь не упустить свой шанс. – Ты
собираешься найти Элтона и заблевать ему пиджак? – Нет. – Юрген был не в
том состоянии, чтобы понимать иронию, - Нет, старик. У меня снова
началась пруха, понимаешь? Мне повезло. Теперь я постараюсь ничего не
обгадить. – О чем ты говоришь? – Мы с Ингой нашли кое-что. Теперь это
мое. Я поделюсь с тобой, ты не останешься в накладе, если поможешь мне
выбраться, старик. – Говори яснее. – Ну… - Юрген наморщил лоб и
приоткрыл рот, собирая мысль. Но, мысль что-то не собиралась. – Слушай!
– Юрген вдруг вскочил на ноги, - Это надо показать, я не могу так, на
словах. Инга бы смогла, а я не могу. Поехали! – Ты с ума сошел? Тебя
могут увидеть. – Никто меня не увидит в джипе, там стекла тонированные.
Ну! Поехали, - Юрген уже приплясывал от нетерпения, банный халат
распахнулся, но он этого не замечал.

Через пять минут они катили по степи в сторону, противоположную от
задней стороны дома. – Это недалеко, - возбужденно говорил Юрген,
перегибаясь к нему через спинку переднего сиденья и крепко сжимая в руке
незабытую бутылку, - Километров семь-восемь, - Диана молча гнала машину
вперед. Сначала степь была ровной, в глинистых проплешинах, усыпанных
мелкими камнями, потом стала холмистой. – Стоп! – Крикнул Юрген. Они
остановились между двумя невысокими курганами. Юрген выскочил из машины,
открыл багажник и, покопавшись в ящике с инструментами, достал короткую
саперную лопатку. – За мной! – крикнул он и, теряя шлепанцы, начал
взбираться на один из курганов. Когда они поднялись вслед за ним, он,
стоя на коленях, уже долбил глинистую землю. – Смотри! - он смел рукой
пыль с куска камня, обнажившегося в неглубокой ямке. На камне был виден
полустертый барельеф – клинообразный меч и часть руки. – Там «баба», -
Юрген ткнул пальцем в землю, - Мы с Ингой нашли ее, потом снова
закопали. Теперь смотри туда, - он указал на противоположный курган, -
Видишь? – Там лежали какие-то полувросшие в землю камни. – Пошли! – Они
поднялись на вершину кургана. При ближайшем рассмотрении в камнях можно
было угадать куски разбитого изваяния: безликая голова в конической
шапке, отбитые ноги и часть груди. – Теперь снова смотри туда, - Юрген
указал на вершину холма, с которого они только что спустились, - Понял?
Это створный знак, старик. Он указывает на клад! – Это ворота, - вдруг
сказала Диана, - и этот клад может оторвать тебе руки по самые плечи,
Юрген. – Они оба удивленно обернулись к ней, Юрген – с открытым ртом. –
Люди видят только то, что хотят увидеть, - спокойно продолжала Диана,
присаживаясь на обломок камня, - Они полагали, что эти статуи отмечают
места захоронений. Поэтому они тысячи лет ковыряли курганы в поисках
сокровищ. Это начали еще эллины. Естественно, статуи сбрасывались вниз,
засыпались вынутой землей, разбивались, иногда. Что отодвигало
последующие поколения даже от возможности приобщиться к разгадке. Потом
музейщики стали растаскивать их по своим кладовкам, понятия не имея об
их истинной ценности. Впрочем, сегодня это уже не имеет значения,
ценность утеряна вместе со знанием об их точном месторасположении.
Изваяния устанавливались всегда попарно, чаще всего, на возвышенностях.
Они были разной высоты и двух видов: в форме статуй и в форме
барельефов. Это была система створов, ворот. Зная, как ею пользоваться,
можно было выйти к нужному месту, как по фарватеру. – Современные ученые
считают, - заметил он, - Что изваяния отмечали территориальные границы
племен. – Двадцать тысяч лет назад, - сказала Диана, - Когда были
установлены эти знаки, не было нужды делить эту Землю. Потому, что ее
охранял священный страх. – Как вы можете быть уве6рены в вашей
датировке? – возразил он. – А как современные ученые могут быть уверены
в своей? – усмехнулась Диана, - Установить возраст изваяний по аналогии
невозможно потому, что нет аналогов. А изотопный анализ даст возраст
самого камня, то есть несколько миллионов лет. Это изваяния амазонок,
господин сочинитель, Стражей Ворот. Расовой сознание сохранило об этом
смутную память, поэтому их и называют «бабами». – На их груди, -
возразил он, - Есть изображения окружностей, напоминающих женские груди.
– Естественно, - рассмеялась Диана, - А у вас на груди нет таких
окружностей? Это, действительно, изображение грудей, но они имеют
сакральное, а не анатомическое значение. Каково анатомическое значение
ваших сосков, господин сочинитель? На кольчугах древних руссов и азиатов
были такие же окружности в форме дисков, не имеющие никакого
функционального значения. Это очень древний символ, потом утерянный и
обозначавший принадлежность к воинству Белой Богини. Кольчужные диски на
мужских кольчугах ведут свою родословную от стальных чаш на кольчугах
амазонок, оттуда же и легенда о выжженных грудях. – Амазонки охраняли
фарватер? – Не в физическом смысле. И система знаков не была
криптограммой. Вся Ойкумена знала о существовании входов и о наличии
обозначенных путей к ним. Их несколько. В Элевсине был один из них.
Второй – здесь, на этой земле. О чем кое-кто не забыл. – Немцы? –
Разумеется, не все немцы. Sielberstern, SS, Серебряная Звезда или Черный
Орден – вот кто стоял за всем этим «Походом на Восток». С этой же целью
они лезли и в Тибет. Но не добрались. Зато китайцы добрались. Стой же
целью. – Если входов несколько, почему люди не проваливаются в них
постоянно? – Во-первых, проваливаются иногда. А во-вторых, по той же
причине, по которой простой коитус в бане не дает сакрального
результата. Потому, что нет ритуального сознания. Даже простой коитус
невозможен без определенной настройки сознания. Вы не сможете съесть
куска хлеба, не введя этот акт в цепочку символических отношений. Пути
проложены не просто так, они следуют определенным энергетическим линиям.
Не пройдя весь лабиринт, не принеся жертв, вы не войдете в Дом Белой
Матери. Или никогда не вернетесь, поскольку сами будете жертвой. Но
стремящийся ищет за воротами смерти могущества, а не смерти. – В чем
заключается это могущество? – В том, что оно – «это» могущество. Оно
заключается в вас. Оно – ваше и больше ничье, так же, как и ваша смерть.
Оно может оказаться и слабостью. Или смертью. Элевсинские Мистерии
существовали более двух тысяч лет. И никто из прошедших мистерии не
рассказал, что он там делал. Один современный ученый, - Диана
рассмеялась, - Предположил, что они уединялись там для тог, чтобы кушать
пирожки в форме женских половых органов. Женский половой орган – это
предел мистических медитаций этого достойного профессора. – А бабки
можно получить? – вдруг встрял Юрген, - Гы-гы. – Возьми все, но за все
заплати, - ответила Диана с улыбкой. – Бабки сами за себя платят, -
уверенно заметил Юрген. – Правда твоя, старик, - серьезно сказала Диана,
- Они за все заплатят. Тебе. – Она взяла из рук Юргена бутылку и без
церемоний приложилась к горлышку. А потом продолжила, - Вход – это не
чисто географическая точка. Он начинает существовать тогда, когда ваше
определенным образом настроенное сознание соприкасается с определенным
местом. Текст начинает существовать, когда с ним соприкасается сознание
читающего текст. Без сознания читающего это просто куча грязной бумаги.
Но вы не прочтете текст, не зная языка, на котором он написан. То есть,
в сознании должно присутствовать знание. А знание невозможн6о без
намерения знать, то есть без настройки сознания. Или по-другому говоря,
ритуала. Ничто в физическом мире не является чисто физическим. И ничто в
духовном мире не является чисто духовным. И тот и другой встречаются в
сознании человека. Человек сам по себе есть дверь. Но это – запертая
дверь. Мистерия входа в Дом Белой Богини распечатывает его. И он сам для
себя становится входом. В любое время и в любом месте. Теперь он –
дваждырожденный. Он – двуликий Янус. Он видит Реальность в двух ее
проявлениях. Теперь для него нет ни жизни, ни смерти. Он навсегда
проснулся. – В чем выгода такого положения? – спросил он. – Нет никакой
выгоды. Выгода – это предпочтение чего-то перед чем-то: богатства перед
бедностью, добра перед злом, жизни перед смертью Дваждырожденному – все
равно. Ему – равно все. Нет предпочтений, нет выгоды.- Но что же у него
есть? – Целостность. Это та точка, из которой начинается эволюция к
Богу, сущему в нем. Человек больше не слепой червь, спящий в коконе, он
осуществил метаморфоз. Он вышел из кокона. Теперь он существо о двух
крыльях. Ангел. Это та стадия, которой так боялся старик Иегова, когда
явил: «Вот Адам стал как один из нас, зная добро и зло; и теперь как бы
не простер он руки своей и не взял также от Древа Жизни, и не вкусил, и
не стал жить вечно.» - Со времен прародителей, - заметил он недоверчиво,
- Человек знает добро и зло. За то и был изгнан из рая. – Ничуть не
бывало, - возразила Диана. – Он не знает ни добра, ни зла. У него нет
точки опоры, которая дает способность к различению. Человек видит добро,
как нечто противоположное злу, а зло, как нечто противоположное добру.
Как отношение, а не как два раздельных подобно двум сторонам медали, но
фундаментально единых факта. Поэтому и знание его относительно. Он висит
в пустоте меж двух зеркал, его знание о добре и зле – отражение
отражений, фикция. И он становится подобен псу, лижущему пилу. Питаться
своей кровью, пожирая самого себя во тьме невежества и скрежете зубов –
это и есть ад. – Как избавиться от невежества? – Обрести точку опоры. Во
зле или в добре. Познавший одно знает и другое. Как середина медали
знает обе свои стороны, являясь обеими. – Ваши конкретные метафоры
неприменимы к абстрактным понятиям добра и зла. – Добро и зло – это
очень конкретные вещи. Зло – это темная сторона человека. О которой он
почти не осведомлен, но которая управляет светлой стороной. Светлая
сторона – это сознание, о котором человек знает почти все, кроме тог,
как оно управляется темной стороной. Обрести опору в свете, значит
полностью исключить влияние темной стороны. А это невозможно. Потому,
что оттуда, из тьмы свет черпает энергию, чтобы быть. Темная сторона –
это ворота в Хаос, в дикие энергии Вселенной в чистое, незамутненное
Зло. Светлая сторона формирует Космос по своему образу и подобию, она –
организатор Добра. Хаос и Космос – равноправны, как корень и цветок, до
тех пор, пока связаны стеблем своего единого существования. Но цветок
черпает жизнь из корня, а не наоборот. Добро всегда относительно, а Зло
– фундаментально. Добро не может быть абсолютным, оно всегда чье-то,
поскольку оно – результат частного сознания: моего, вашего, его. Зло –
бессознательно, всеобще и абсолютно. Оно не является результатом. Оно –
причина всех результатов. В том числе и всех частных форм Добра. –
Значит, укорениться во Зле – это стать принципиальным садистом? Убийцей?
Черным магом? – Ничего подобного это не значит. Вы можете оставаться
милейшим и тишайшим человеком. Укорениться во Зле, значит признать
равноправие корня и цветка на все время их совместного существования.
Потому, что в качестве Человека Преходящего вы и есть стебель, их
соединяющий. Но у вас есть выбор. Вы можете укорениться в Добре. Вы не
можете отсечь себя от энергий темной стороны. Потому, что это означает
смерть. Но вы можете их сознательно игнорировать, укоренившись в
сознании. Это намного здоровее, чем бессознательно метаться меж двух
полюсов. – И что будет тогда? – Вы будете абсолютным эгоистом, очень
счастливым человеком. Как счастлива собака, которую хорошо кормят. Как
счастлива трава в лучах солнца. Какое ей дело до корней? Но если корм
закончится, а солнце зайдет, вы будете драться за кусок мяса и место под
солнцем, как животное. Потому что Добро – относительно и преходяще. Оно
заканчивается вместе с куском мяса. Добрый человек – это сытая собака,
дремлющая на солнце. – Я не хочу так. – Вы так не хотите. Поэтому вы –
тот, кто вы есть и там, где вы есть. Вы – результат вашего отказа. Вы
сделали свой выбор. Вы ушли во тьму от теплых человеческих огней. Так
примите ответственность, хозяина больше нет. – Это все мутня, -
авторитетно выступил Юрген, которому удалось выдержать весь коллоквиум
только благодаря тому, что было чем заняться – бутылкой, - Инга тоже
говорила что-то такое, только попроще. Она прямо говорила, что «бабы»
выводят на что-то ценное. И мы с ней три года лазили по степи и искали.
И нашли кое-что. А это кое-что может и на миллион долларов потянет,
понятно? И мои руки остались при мне. – Юрген вызывающе посмотрел на
Диану. В мудрости своей он пропустил большую часть лекции мимо ушей и
теперь ориентировался только на вводную часть, где говорилось о
сокровищах и об отрывании рук. – Не тяни, Юрген, - сказал он, - Ты же не
ради «баб» нас сюда привел? – Да я не тяну! – Возмутился Юрген, - Сейчас
покажу, поехали. Это она, - он кивнул на Диану, - Отвлекла. – И уже
спускаясь с холма, пробормотал, - Везде тут эти бабы.

Они проехали еще несколько километров, петли между холмов и остановились
в неприметной лощинке – не ровное место, но еще и не овраг, так, что-то
среднее. Из пологих ее склонов торчали выходы сланца. Юрген взял лопату
и подошел к каменной осыпи. Сначала он разбросал в стороны камни, потом
начал копать. На этот раз то, что там было упрятано, было упрятано
глубоко, и Юрген основательно вспотел, прежде чем выволок из ямы помятый
дюралевый ящик с двумя откидными замками, на котором еще сохранились
следы защитной краски. – Вот, - сказал он, кладя руку на ящик и вытирая
пот с лица грязным рукавом банного халата, - Сначала мы вышли на
самолет. В самолете нашли этот ящик. И, - он ухмыльнулся и быстро потер
нос, - И я тебе не все сказал, старик. В нем была форма, да. Но в форму
была завернута вот эта штука. – он отбросил замки и извлек из ящика
длинный предмет, обернутый в темную ткань. Когда упали многослойные
покровы, в руках его оказалось скульптурное изображение женщины, около
полуметра высотой, которое он торжественно, как на алтарь, установил на
крышку ящика. На первый взгляд казалось, что оно изготовлено из мрамора,
очень старого. Но при ближайшем рассмотрении оказалось, что это слоновая
кость. Что было весьма удивительно, поскольку у основания скульптура
имела не менее тридцати сантиметров в диаметре. Женщина была облачена в
длинную, греческую или египетскую столу. Руки ее с раскрытыми ладонями
были согнуты в локтях и разведены вперед и в стороны на уровне груди.
Грудь была полностью скрыта под странным украшением, напоминающим
широкую виноградную гроздь, однако, масштаб «виноградин» вызывал
ассоциации, скорее, с женскими грудями. Лицо ее было отрешенным, голову
венчала тиара из трех колец, заплетенных в косу волос, а маленькие ноги
с высоким подъемом были босы. – Что это? – спросил он. – Кибела, - тихо
ответила Диана, - Артемис. Белая Богиня. Диана, то есть – Двойственная.
– Что у нее на груди? – Груди, - усмехнулась Диана, - Множество грудей,
питающих всех живых существ, символ богини. – Это – Белая Мать? – Да, -
кивнула Диана, - Но она имеет очень отдаленное отношение к этой земле, -
Диана слегка притопнула пяткой в землю. – Почему? – Эта скульптура
изготовлена не здесь. И не в Греции. Ее сделали где-то в Северной
Африке. Здесь, – она снова постучала пяткой в землю, - Кибелу почитали в
форме Гекаты, Кибелы-Темной. – Злой? – Не злой, а темной. В том смысле,
в котором есть темная сторона человека, темная сторона Луны, то есть –
таинственной. – Но почему тогда – Белая Мать? - Потому, что она и есть –
Белая. Два рога Луны – это только видимость, результат восприятия. На
самом деле, они смыкаются в окружности. Темная сторона Луны, на самом
деле, освещается Солнцем так же, как и светлая. Просто с нашей точки
зрения, этого не видно. Амазонки были темной стороной человека,
таинственной. Поэтому они почитали Диану-Двойственную в форме Тайны. В
форме Гекаты-Ночи. Поэтому их Врата – это Врата Гекаты. Учитывая все
известные обстоятельства, я полагаю, что кто-то пытался использовать это
изображение в качестве ключа или компаса. Да только ключ не подошел и
компас не сработал. – Да на фига нам ключи! – Не выдержал Юрген, -
Сколько она может стоить? – Фактически, она бесценна, - Диана пожала
плечами, - Но практически, - она усмехнулась, - Поскольку все имеет
товарную стоимость: и вера, и любовь, и совесть, и честь, то, я думаю –
намного больше миллиона долларов. Эта вещь уникальна. В музеях мира есть
кое-где похожие. Но они – жалкие имитации из более поздних времен. Это,
- она коснулась пальцем статуи, - Настоящий, культовый предмет из храма.
И его сделали не пелопонесские и даже не египетские греки, на их
изображениях были знаки Зодиака вокруг шеи, а на этом нет. И это не
слоновая кость. Я думаю, это – белая мамонтовая кость, очень большая
редкость. Этой статуе может быть и двести веков, она вполне может
оказаться современницей амазонок, хотя немцы, вероятней всего, украли ее
где-то на Ближнем Востоке. – Ее нет в каталогах! – запротестовал Юрген,
- Инга говорила. А значит, ее можно продать. – Можно, - согласилась
Диана, - Но это не значит, что тебе при этом не отобьют голову, - она
широко улыбнулась, - и не сделают из нее пепельницу.

Глава 21

- Мы спрятали ее там, - Юрген указал пальцем назад, - Потому, что если
мы нашли самолет, то мог и еще кто-то найти. А в Бокатере прятать
нельзя, там тоже плывет, сегодня – остров, завтра – дно или наоборот. В
доме, понятное дело, тоже нельзя. Поэтому закопали в степи. Там холмы,
камень, плохая земля. Никто ее не пашет, никто на ней не строит. Она и
через сто лет такой же и останется, потому, что не нужна никому. Кто же
подумает, что в ней клад? Вон, ворона летит, - Юрген ткнул пальцем в
окно машины, - Летит себе и летит. А был бы фазан, давно бы уже сбили. –
Был бы ястреб, тоже сбили бы, - улыбнувшись, заметила Диана, не отрывая
взгляда от дороги, - На ворону никто не обращает внимания потому, что
взять с нее нечего и кур не ворует. Поэтому и летит, куда хочет. Как
кот, который гуляет сам по себе. Ворона и кошка всегда были символами
темной стороны, свободы. – Ворона падаль жрет, - хмыкнул Юрген. – А
человек что жрет? – Диана рассмеялась, - В этом мире единственными
подлинными хищниками являются кровососущие насекомые, вампиры. – Мутня
это все, - попытался закрыть дискуссию Юрген, - Я продам эту девочку, -
он нежно побаюкал лежащий у него на коленях ящик со скульптурой, - И
буду делать, что хочу. И жрать, что хочу – трюфели и шампанское. Бабки –
это свобода. – Юрген, Юрген, - Сказала Диана и в голосе ее прозвучала
совсем не свойственная ей печальная проникновенность, - Это деньги
сожрут тебя. Они вцепятся в твои пороки, как в открытые раны и высосут
твою кровь. Лет через пять ты станешь трясущейся от водки развалиной.
Если раньше не сгниешь от СПИДа. – Заткнись! – злобно выкрикнул Юрген,
прижимая к себе ящик со статуей, - Ведьма белобрысая! – Деньгами, - не
обращая внимания, продолжала Диана, - Мог бы воспользоваться беспорочный
человек, человек, не имеющий открытых язв. Но деньги, сами по себе,
порок. Они найдут вход. Древние аскеты давали обет бедности не потому,
что были беспорочными святыми, а потому, что были безупречными
праведниками. То есть, правильно ведали, обладали способностью к
различению. Среди них, - Диана усмехнулась, - полно было ведьмаков,
черных, как самая черная грязь из Бокатера. Обет бедности – это
прививка, профилактическое мероприятие, средство гигиены. Поэтому они
оставались здоровыми и выжили, в то время как миллионы ликующих полегли,
подобно траве и смешались с грязью. – Люди дохнут от голода, а не от
сытости, - угрюмо возразил Юрген. – Да, - согласилась Диана, - Потому,
что сегодня сытость перекрывает голоду все пути к насыщению. Но когда
весь мир был юным и голодным, голод был стимулом роста. А сейчас мир
гниет от сытости, отравляя своими ядами пищу голодающих. Человечество –
это желудок и жопа. – Юрген закис от смеха, стуча лбом в приборную
доску. Диана посмотрела в зеркальце заднего обзора, - Есть выход,
господин сочинитель? Вы же практикующ9ий специалист по части входов и
выходов? – Взорвать весь свинарник, - оптимистично ответил он, - Вместе
со свиньями и глистами. – Эй! Эй! – возмутился Юрген, - Подожди, старик.
Я – пролетарий сексуального труда, Инга держала меня в черном теле, я
еще не нажрался! – Они расхохотались и веселились всю дорогу до дома.

А когда, поставив машину в ангар, они вошли в дом, зазвонил телефон.

Глава 22

- Ваша свобода передвижения больше не ограничена, - сказал следователь.
В его голосе слышались покровительственные нотки, как у родителя,
сообщившего ребенку, что тот может выйти из темного угла. – Следствием
установлены обстоятельства, позволяющие обоснованно полагать, что Юрген
Рэнч совершил самоубийство. Или стал жертвой несчастного случая, пытаясь
нелегально пересечь границу – А позвольте полюбопытствовать, какие
обстоятельства? – Мы получили заключение экспертизы. На теле не
обнаружено признаков насилия. – «Если не считать отсутствующей головы»,
- мысленно усмехнулся он. – Зато, в бронхах есть вода, - продолжал
следователь, - Мягкие ткани среза шеи разлохмачены, что вкупе позволяет
предположить удар винта. – А сломанные ребра? – В ту ночь был ветер.
Повреждения могли возникнуть от ударов о камни и подводные сооружения. –
До или после наступления смерти? – Какая разница? Они не послужили
причиной смерти. – А что послужило? – На том конце провода возникла
пауза. – Ну, - наконец сказал следователь, - Это не суть важно. А важно
то, что у меня есть справка психиатра, - стало слышно, как зашелестели
бумаги, - В которой сказано, что Юрген Рэнч находился в состоянии
психоза, вызванного употреблением больших доз алкоголя и каннабиса. А
сбежал этот наркоман не позже, чем через десять часов после
освидетельствования. Он был псих, понимаете? – В голосе следователя
послышалось раздражение. – Понимаю. Но откуда вы знаете, что это вообще
Рэнч? – Как это откуда? – раздражения в голосе следователя прибавилось,
- А наколки? И мы идентифицировали отпечатки пальцев. – Что..? – начал,
было, он, не веря своим ушам, но вовремя прикусил язык. – Пришлось
потрудиться, - веско сказал следователь, - Кожа на ладонях была частично
стерта песком, когда труп мотало волной. Но нашим экспертам удалось
установить идентичность, - снова зашелестели бумаги, - У меня есть
справка. – Скажите, пожалуйста, а то, что он был гражданином Германии… -
Он не был гражданином Германии – нетерпеливо оборвал следователь, - У
него был всего лишь вид на жительство. К тому же, просроченный. – А что
теперь будет с телом? – Установленных родственников у него нет. Если не
объявится желающих забрать – кремируем. Может, вы желаете? – В голосе
следователя явственно присутствовал смешок. – Одну минуту, - он прикрыл
трубку рукой и обернулся к Юргену, который внимательно прислушивался к
разговору, - Ты не хочешь забрать свой труп? – Юрген выкатил глаза и
отрицательно замотал головой. – Нет, - сказал он, убирая руку с трубки,
- Пожалуй, нет. – Ну, тогда – сказал следователь скороговоркой, - Пусть
ваша, э-э-э, знакомая… - Это мой секретарь. – Пусть ваш секретарь, -
следователь вздохнул, было понятно, что он теряет время с
бестолковщиной, - Зайдет ко мне, я вкратце опрошу ее для порядка. Все.
Желаю здравствовать.

- Поздравляю, - сказал он, кладя трубку и обращаясь к Юргену, - Теперь
ты официальный покойник. – Диана улыбнулась. Юрген потер руки. –
Помянуть надо бы, - деловито сказал он, направляясь к бару.

Глава 23

- Ума не приложу, - сказал он, откидываясь на спинку кресла и искоса
поглядывая на руки Юргена, споро распечатывающие литровку «Бифитера», -
Как они умудрились идентифицировать отпечатки? – Не было никакой
идентификации отпечатков, - сказала Дина, - Была идентификация
интересов. Следователь избавился от зависшего трупа, деятели,
допустившие побег, оперативно нашли беглеца. Все довольны, включая
«покойника». – Кроме шведа, - заметил он, - Но швед уже не существует. –
Он никогда не существовал, - возразила Диана, - Его нет в документах.
Существует миф, упорно поддерживаемый полицейскими всех стран о том, что
есть гарантии стопроцентной идентификации отпечатков пальцев. Нет такой
гарантии. Всегда есть вероятность ошибки. Так же, как нет двух
одинаковых папиллярных рисунков, нет и двух одинаковых отпечатков
папиллярных рисунков. Тем более – двух одинаковых отпечатков отпечатков.
Тем более – двух одинаковых фрагментов отпечатков отпечатков, пригодных
для идентификации, с которыми, в основном и имеют дело криминалисты.
Эксперт сравнивает дактокарты, а не пальцы. – Но что можно было
сравнивать в данном конкретном случае? Если Юрген уничтожил папиллярные
узоры? – Если у следователя была дактокарта, значит – не все уничтожил.
Значит, что-то осталось. А, может и не было никакой дактокарты. Может,
она появилась только после того, как гонцы приехали со своей. Не имеет
никакого значения, как они добыли заключение эксперта. Имеет значение
только то, что это заключение является оправданием самого себя. Оно
отменяет всю предыдущую интригу, в чем бы она не заключалась, поскольку
ставит точку в части идентификации трупа. И включает вторую часть –
подготовленные следователем материалы по отмене события преступления,
делая бессмысленным дальнейшее хранение трупа. А после этого попробуйте
проверить, что там было, а чего не было. – А если всплывет подлинный
труп Юргена? – Юрген, поперхнувшись джином, ничего не смог возразить. –
Ну и что? – улыбнулась Диана, - Они станут утверждать, что это
самозванец. – А если появится живой Юрген? – А какая разница? Чем живой
Юрген отличается от мертвого Юргена? Учитывая, что у них одни и те же
отпечатки пальцев, которых нет, и что оба не существуют, существуя
только в материалах дела, где официально зафиксирована смерть? Чем живой
Юрген докажет, что он не мертвый Юрген и что он, вообще, Юрген? Он что –
Иисус Христос? У него даже паспорта нет. – У Иисуса Христа тоже не было
паспорта, - сумел, наконец, сдавленно произнести Юрген. – Поэтому,
некоторые и не признают его существования, - поучительно заметила Диана,
- А другие, наоборот, знают. Потому, что он зафиксирован в материалах
дела, подготовленных Синедрионом. Дело возбудил следователь Кайафа и
утвердил прокурор П.Пилат. С тех пор дело пополняется материалами две
тысячи лет. Имеется отпечаток тела – на Туринской плащанице. И множество
фотороботов – по всему миру. Вера, господа. Вера и символ веры. Они
сделали Бога живым две тысячи лет назад, они делают Юргена Рэнча мертвым
сегодня. Нет Юргена Рэнча, кроме мертвого Юргена Рэнча и наш уважаемый
следователь – пророк и создатель этой веры. Если вы думаете, что я теряю
чувство меры в своем сарказме, вспомните, хотя бы, Лжедмитрия на Руси. И
к чему это привело. Вера не знает меры. Знаете, чем Мэнсон отличается от
Иисуса, сына человеческого? – И чем же? – заинтересованно спросил он. –
Отсутствием заказа. Не было спроса на Христа, был спрос на Мэнсона.
Поэтому, из заурядного хулигана получилась культовая фигура. Место
решает все, господа. Пространство и время, как говаривал, бывало, старик
Эйнштейн. Или как выразился пророк – не прорастает зерно, упавшее на
камень. Где-нибудь в Либерии Мэнсона просто пристрелили бы на месте, не
дав взойти. Но Америка – не Либерия. Это место, где делают идолов. Между
прочим, Эйнштейн стал Эйнштейном в Америке. А в Германии он работал в
ломбарде, там и написал свою теорию, за двадцать лет до того, как стать
гением. Америка сама по себе – идол. Она идеальный механизм по продаже
себя самой себе. В Америке можно продать все, даже совершенно никчемного
Солженицына или предвыборную программу младшего Буша. Хотите стать
всемирно знаменитым, Юрген? Как Элтон Пресли (не опечатка)? – Нет, не
хочу, - помотал головой Юрген, - Я хочу быть свиньей. Мне нравится пить
водку, курить травку и трахаться в жопу. – А почему ты думаешь, что это
не нравится Президенту Бушу? – изумилась Диана, - Все, что тебе надо,
чтобы стать суперзвездой – это добраться до Калифорнии,
сфотографироваться рядом со своей девочкой и рассказать свою историю
газетчикам. Книгу за тебя кто-нибудь напишет. После этого ты можешь
восстать из мертвых преображенным, как в жопу жареный феникс, а Мадонна
и Майкл Джексон придут просит у тебя автограф. – Нет, - сказал Юрген,
серьезно обдумав предложение, - Лимона мне хватит. – Малыш, - мягко
заметила Диана, - После того, как ты сменишь водку на «Реми Мартен»,
траву на героин и вступишь в клуб «Меркурий», тебе хватит твоего лимона
на месяц. А после этого придется зарабатывать жопой на бутерброд с
дерьмом. – Ничего, - ухмыльнулся Юрген, - Мне не впервой. Свинья, она,
как и ворона – всеядная. – Есть одно отличие, - доверительно сказала
Диана, - Из свиньи делают сосиски. – Ладно, - Юрген прихлопнул ладонью
по столу, - Кончай базар. – После первой, в растяжку высосанной бутылки
водки, он перестал пьянеть и теперь выглядел вполне трезвомыслящим, -
Уже темнеет. Пора собираться. – Куда собираться? – спросил он, хотя уже
понял, куда. – Старик, ты же знаешь, куда. Ты же сообразил, почему я не
оставил Кибелу там, а притащил сюда, правда? Уходить надо сегодня,
сейчас, я это чувствую. Нужный момент – сейчас. А не потом. – Ты пьян,
Юрген. – Ерунда. Под газом я проведу яхту еще лучше, чем трезвый. – Ты
хочешь выйти в канал? - Точно. В канал. – Это нарушение правил морского
судоходства. – Да, нарушение. Но не такой уж большой, чтобы в меня
стрелять из пулеметов. – В тебя и не будут стрелять. Тебя выловят из
канала и отведут на штрафной причал. – Это зачем же? Все мои документы в
порядке. У меня есть морской паспорт, он всегда хранился на яхте. Он и
сейчас там, я проверял. Старик, - Юрген улыбнулся, - Я ведь числился у
Инги капитаном, она платила мне за это. Я легально пришел сюда на этом
судне, и я легально уйду отсюда на этом судне. – Откуда у тебя морской
паспорт? Следователь сказал, что ты даже не гражданин Германии. – Причем
здесь Германия? Я получил паспорт еще когда ходил вторым помощником на
сухогрузе. Если ты работаешь – он продлевается. А я работал. Находясь на
борту своего судна. Я могу жить по этому паспорту в чьих угодно водах,
понял? – Но Инга, которая тебя нанимала, умерла. – Ну и что? Она
числится владельцем, даже мертвая. До тех пор, пока новый владелец не
сообщит о себе в регистр. Это гребаное следствие считало, что я просто
сожитель. А времени разобраться у них не было. Все документы остались на
борту. У меня есть контракт, есть лицензия на право вождения этой
посудины. – А если твои бумажки проверят по полицейскому компьютеру?- И
что они там найдут? Откуда я могу быть в полицейском компьютере, если я
мертв? Они бы и не успели загнать меня ни в какие учеты, потому, что
между моим задержанием, побегом и смертью чуть больше суток прошло. – Ты
не уговаривай сам себя, Юрген. Ты знаешь, что такое пограничная стража и
что такое морская полиция там, в море. Может и отпустят. Но сначала
вывернут тебя наизнанку и Кибелу отберут. – Знаю, старик, все знаю. Ну,
суну им десять штук, думаешь, откажутся? – Где ты возьмешь десять штук?
– Ну, - Юрген быстро потер нос, - Ты займешь мне, старик. Можно сказать,
уже занял. Только не говори, что денег нет. Я же знаю, что Инга всегда
хранила в доме наличман. И ты их уже нашел. Ну и я нашел. И взял оттуда.
– Сколько? – Ну, все. Мне же понадобятся бабки, чтобы довести дело до
конца, понимаешь? Я отдам тебе сотню, нет, я отдам тебе двести штук. Ты
тоже в деле, старик. И яхту я тебе верну, я же не собираюсь ее воровать.
– Ладно, что ты от меня хочешь, конкретно? – Поможешь спустить яхту? –
Помогу.

Глава 24

Провизию будешь брать?- спросил он после того, как они проверили дизель
и долили топливо в баки. – На фига она мне? – беспечно ответил Юрген, -
Ну, воды возьму, водки, курева. Хлеба кусок. Я в море буду часов
шестнадцать, не больше. – Так и отчалишь? – он показал пальцем на халат
Юргена. – Так и отчалю, если кто со стороны увидит, меньше подозрений.
Контрабандисты в халатах не работают. Ты мне деда помоги упаковать. –
Ладно, пойдем.

Они вернулись в дом и отыскали большой пластиковый мешок для мусора. Он
аккуратно отсоединил череп и вместе с фуражкой опустил его в распяленную
Юргеном горловину. Снимая мундир, чтобы добраться до проволочных
соединений, он нащупал в нагрудном кармане какую-то картонку и достал
ее. Это оказался ветхий пропуск на аэродром, выданный Александру Рэнчу в
1936 году. – Что это? – спросил он. – А, дедово, - ухмыльнулся Юрген, -
Все, что от него осталось. – Он что, летчиком был? – Ну, не настоящим
летчиком, но самолет умел водить. В летный клуб он ходил в молодости.
Тогда это модно было. Ну, я и сунул корочку в карман, чтоб уже все в
куче было. Ну, ты загружай, не стой.

Они спустили яхту на воду. Она была очень красива в лунном свете, даже
без парусов и с мачтой, уложенной вдоль борта. Ветер, однако, был
крепким, и следовало торопиться, волна ощутимо терла судно о голый
причал. – Ты можешь попасть в шторм, - сказал он. – Здесь не бывает
настоящих штормов, старик, - ответил Юрген, - Это тебе не Атлантика. – В
поселке услышат двигатель. – Ну и фиг с ними, пусть слышат. Что ты так
волнуешься, старик? Позови, лучше, Диану, проводите, что ли. – Но Диана
уже и сама приближалась к причалу. Тут он вспомнил, что останки Инги
чуть было не уплыли с ее убийцей и, чертыхнувшись, полез в кок-пит, где
едва не свернул себе шею, споткнувшись в темноте о мешок с костями
старого Рэнча. Когда он вновь поднялся на палубу, то увидел, что Юрген
подает руку Диане, которая перебирается на борт вслед за ним. – Зачем
это? – крикнул он. – Ну, выпьем на дорожку, - ухмыльнулся Юрген,
отступая к носу яхты, - А поехали со мной, ребята! – воскликнул он вдруг
с наигранным весельем, - Прокатимся, а потом и яхту заберете, она стоит
триста штук, ребята! – Никуда мы не покатим! – раздраженно ответил он,
направляясь к Диане. – Но я вынужден настаивать, старик, - Юрген извлек
из кармана халата «Вальтер», - Не могу же я допустить, чтобы в канале
меня ждала морская полиция?

И сразу все стало на свои места. Вспышкой молнии к нему пришло понимание
сути предыдущих событий, все выстроилось в логическую цепь. Стало
очевидным, почему Юрген не ушел на яхте тайком. Стало очевидным, почему
он не скрыл наличие раритета. Почему он выболтал убийство шведа. Все это
не имело никакого значения. Почему он решил взять на борт двух
беспаспортных пассажиров, можно было и не спрашивать – не нужны
утопленникам паспорта. Старина Юрген не собирался ни с кем делиться. На
яхте, стоимостью в триста тысяч, он увозил в свое светлое будущее антик,
стоимостью в миллион, а также двадцать семь или больше тысяч долларов,
украденных в доме – на карманные расходы. В любой точке света мог
всплыть счастливый плэйбой Юрген или Пауль или Педро, оставив на дне
мертвые якоря, связывавшие его с прошлым. О, нет, не придурок, совсем не
придурок был старый, добрый Юрген с его косноязычием, с его слезами,
соплями и бутылкой водки, зажатой в кулаке.

Он расхохотался. В другое время это ужасное открытие и близость
неминуемой смерти могли бы ввергнуть его в тоску и панику. Но время
стало другим, и он смеялся, смеялся и смеялся, а время несло его на
крыльях нового восприятия, где Юрген с его миллионами и пистолетом был
просто мошкой в потоке ветра.

- Ну вот, - Юрген неуверенно хохотнул, вторя ему, - Ты все понял,
старик, все нормально, ты еще благодарить меня будешь. Я просто
страхуюсь, понял? – он сбросил швартов и по дуге, держа пистолет у
бедра, прошел к штурвалу, - Вы просто посидите там, на носу, - он
показал стволом, - И все будет в порядке, ну мы же не враги. Но то,
ведьма, - он посмотрел на улыбающуюся Диану, - Ну, Диана, - он попытался
смягчить смешком грубость и страх, прозвучавшие в голосе, - Ты,
все-таки, держись от меня подальше. Не хочу я, чтобы ты мне за спину
заходила, понятно? – Понятно, - кивнула Диана, - Как скажешь, старик.

Юрген встал к штурвалу и включил двигатель, холодный ветер сразу
почувствовался на ходу. На этой яхте не было рулевой кабины. Был съемный
пластиковый колпак, но Юрген не позаботился его поставить. Теперь он
стоял, гротескная фигура в распахнутом халате, открытый ветру и брызгам,
но, кажется, ничего не замечал. Они присели за фальшбортом, у маленькой
якорной лебедки. – Йа-а-ху-у-у! – заорал Юрген, увеличивая обороты, -
Ну, кто скажет, что это плохо!

Эй, старик! – крикнул Юрген – Принеси из каюты бутылку джина, выпьем.
Только не ищи помповик, я его выкинул. – Юрген говорил о ружье, которое
Инга, обычно, держала на судне.

Спустившись в каюту, он быстро осмотрелся, вернул на место банку с
пеплом, которую все еще держал в руках и откинул крышку рундука.
«Моссберга», действительно, не было. Однако вряд ли Юрген на самом деле
избавился от ценной вещи, которая могла еще пригодиться, вероятнее всего
– перепрятал. Он усмехнулся. Он не чувствовал ни ярости, ни ненависти,
ни даже раздражения. Эта игра забавляла его. Он был абсолютно уверен в
том. Что очень скоро убьет Юргена. Сам.

Когда он поднялся на палубу, осторожный Юрген уже подготовился к
встрече. Он закрепил штурвал и обе руки у него были свободны. Они мирно
выпили – Тебе не о чем волноваться, старик, - увещевал Юрген, держась,
однако, так, чтобы штурвал оставался между ними, - Там есть остров, в
миле от фарватера всего. А на острове живут очень хорошие люди. Ты
высадишь меня и спокойно пойдешь себе назад. А хочешь, оставайся,
прекрасно проведем время, у меня там все схвачено, - он ухмыльнулся,
видимо, что-то вспомнив, - И бабки есть. Ну, чего ты колотишься, старик?
Ну, даже если и задержат, так что? Ну, заблудился, ну, паспорт забыл,
подумаешь. – Слушая всю эту чушь и согласно кивая головой, он посмотрел
на Диану. Ее глаза блестели в свете луны, волосы, поднятые ветром,
стояли дыбом, по губам блуждала улыбка. Он перестал слышать бормотание
Юргена. она представляла собой настолько завораживающее зрелище, а он
был настолько поглощен им, что, если бы сознавал силу безмыслия, мог бы
в мгновение ока пробыть Юргену голову бутылкой так, что тот не уловил бы
даже его движения. Но он не сознавал. – Эй! Эй! – крикнул Юрген, - Ты
что, заснул? – И момент был упущен. Он снова включился в поток
реальности, каждое мгновение которой было таким вялотекущим по сравнению
со скоростью только что пережитого им события, что он как бы врезался в
бетонную стену. У него даже закружилась голова. – Что? – спросил он. –
Курева принеси, старик! – крикнул Юрген, - в каюте.

В каюте он сразу направился к кушетке и поднял матрац. Хитрый Юрген
оказался не столь уж хитер – «Моссберг» лежал там. Но и не столь уж глуп
– магазин был пуст. Он передернул затвор и на кушетку выпал патрон. Он
усмехнулся. Небрежность, возможно стоившая Инге жизни, теперь могла
уравновесить весы справедливости. Но было одно существенное «но». Юрген
стоял за рулевой колонкой, а грудь его прикрывали полукруглая приборная
доска, расположенная под углом к палубе и штурвал. Свинцовая пуля,
которой был снаряжен единственный патрон, учитывая темноту и качку,
могла и не достичь цели. А следующий выстрел и семь его маленьких
братцев будут за капитаном. Он начал лихорадочно распахивать дверцы
встроенных шкафов.

Длина жизни измерялась в милях и стремительно сокращалась. Юрген до сих
пор не отправил их за бор лишь потому, что ему требовалась глубина,
трупы всплывают на мелководье. Естественная глубина этих вод не
превышала пяти-восьми метров. А Фарватер потому и называли каналом, что
это бы именно канал. Дно там было искусственно углублено драгами, чтобы
могли пройти суда с низкой осадкой.

Вот оно! Коробка с ракетным пистолетом. Ракет, конечно, не было. Юрген
позаботился об этом, да они были и не нужны. Он быстро отодрал от
простыни ленту материи и, обмотав ею ружейный патрон, забил его в
патронник ракетницы. – Ну, что ты там возишься, старик! – заорал Юрген.
Он сунул пистолет за брючный пояс сзади, прикрыл рубашкой, схватил пачку
сигарет и начал подниматься по лестнице. Пистолет ерзал, но времени
укреплять его уже не было.

Юрген, держа руку в кармане, настороженно следил за его приближением.
«Вальтер», конечно, уже был снят с предохранителя, шансы были не равны.
Поэтому, он оставил первоначальное намерение выстрелить Юргену в живот,
передавая сигареты. Он бы просто не успел выхвалить ракетницу. – Дай-ка
бутылку, - сказал он небрежно, - Отнесу Диане выпить. – Конечно, возьми,
- Юрген расплылся в улыбке, - Пусть хлебнет. – Поворачиваясь спиной и
идя на нос, он мучительно ожидал, что Юрген увидит выпуклость у него под
рубашкой. Но Юрген ничего не заметил в темноте.

Ситуация была абсурдной, как сама жизнь. Они выслеживали друг друга, и
каждый из них рисковал перехитрить сам себя в этом смертельное
скольжении по лезвию бритвы текущего момента, истонченному дефицитом
времени. Но что, собственно, мешало Юргену пристрелить их прямо сейчас и
бросить в канал потом? Или прикончить еще на берегу и уже холодными
вывезти в море? Видимо, осторожность мешала. Чтобы не рисковать,
осторожный Юрген рисковал сейчас жизнью. Ему должно было быть известно
лучше, чем другим, что турбулентность от мощных винтов проходящих по
каналу судов способна поднять утопленников с очень большой глубины. А
груз имеет тенденцию слазить вместе с кожей, которая легко отслаивается
в соленой воде. А пуля в животе автоматически переводит утопленников в
разряд убиенных. Возможных осложнений и непременной грязной возни с
трупами можно было легко избежать путем простой доставки живьем к месту
погребения. После чего вступала в действие часть вторая плана, легко
реализуемая, элегантная и плавно вытекающая из части первой. Перерывая
дом в поисках денег и оружия, Юрген нашел ящик Пандоры. И обнаружил в
нем упаковку 20%-го раствора морфия в ампулах. Содержимое трех ампул,
принятое перорально, кого угодно могло ввести в блаженное состояние,
полное чудесных грез, в котором так покойно отходить ко дну. Путем
нехитрых манипуляций со шприцем, он изъял, не нарушая упаковки, часть
джина из пол-литровой бутылки и заменил его субстанцией, из которой
делаются мечты. Все остальное было легко. Он взял с собой единственную
бутылку спиртного – эту бутылку. Разумеется, он не пил из нее, а только
прикладывал к губам. А имитировать опьянение не требовалось, он и так
был пьян.

Но все это не имело бы никакого смысла, если бы не мощнейший стимул –
Диана. Дело в том, что Юрген был более чем 100% мачо и весь маскулинный
набор: атлетическую фигуру, мощный половой аппарат, физическую храбрость
и бычью тупость имел в преизбытке. В его предельном и замкнутом на себе
мачизме, выпестованном примером деда, женщины, как сексуальные объекты и
человеческие единицы не существовали. И этот плачущий тигр вынужден был
в течение многих лет, подобно Гераклу, находится в рабстве у женщины. И
дело было не только в том, что Инга в свое время вырвала его из лап
полиции, в которые могла и вернуть в любой момент. И не только в том,
что она содержала его, потакая его порокам. Самым травмирующим
обстоятельством явилось то, что ему понравилось рабство, и он
возненавидел себя за это. Он люто ненавидел Ингу за то, что она женщина,
но не мог без нее обходиться – Инга была самым маскулинным мужчиной из
всех мачо, которых он встречал. Ему был жизненно необходим реванш. Он бы
никогда не решился сознательно убить Ингу, но что-то в нем убило ее. И
вот, когда он, наконец, освободился, появилась это давка. Диана. Его
изломанная психика не могла проигнорировать ее, как не может
игнорировать открытая рана каплю соляного раствора. Своими обнаженными
нервами, которые Инга так заботливо очистила от изоляции, он сразу
почувствовал в ней то же устрашающее качество, что и в Инге, но только
острее. Инга была мужчиной: старым, морщинистым, мудрым, с крепким
запахом табака и водки, как дед. Поэтому с ней еще как-то можно было
мириться. Но эта девка была девкой, женщиной до мозга костей, он ее
воняло бабой, она выжигала глаза своей вонючей красотой, это была
воскресшая Инга, но без Ингиных амортизирующих экранов: голая,
сверкающая, страшная, смертельно опасная, как молния. Само ее
существование было угрозой и вызовом новому, свободному Юргену. Она
презирала его – нового, свободного Юргена. и он, новый, свободный Юрген
– боялся ее. С этим мириться было нельзя. Страх и ненависть придумали за
него этот план, а вовсе не жадность и корыстолюбие, как наивно полагал
его мнящий себя мудрецом оппонент. Юрген с радостью отдал бы все деньги
мира, чтобы освободиться от страха перед женщиной, олицетворением
которого стала для него Диана. Больше он ничего на свете не боялся. У
этого человека было сердце льва, тестикулы быка и перитон женщины,
которую он презирал и ненавидел именно за то, за что не смел презирать и
ненавидеть себя, инстинктивно понимая, что это – смерть. В античные
времена эта мощная, агрессивная энергия внутреннего противоборства,
будучи направлена вовне, могла бы сделать из него героя мифов. А сейчас
сделала сумасшедшим убийцей и садистом.

Диану нельзя было убить – ее надо было сломать. Сначала она должна была
увидеть, как он трахнет и отправит на дно ее трахальщика, этого заумного
писарюгу. А потом он займется ею. Он еще не решил, как, планов было
много, они не вмещались в его голове. Ведь она должна была ощутить не
только его член в своей разорванной заднице, она должна была ощутить
силу его ума, изощренность его плана, тонкость его творческой мысли. Она
должна была уважать его! Поэтому он не мог позволить себе никаких грубых
эксцессов раньше времени. Она должна была вспоминать, мучаясь, задним
числом и проходом, как великолепно он держался, с каким холодным, с
каким дьявольским коварством он вел к исполнению свой план. А что могло
быть лучше для исполнения плана, чем борт яхты, в десяти милях от
берега? Юрген смеялся, подставляя лицо ветру свободы, он был аргонавтом,
похитившим золотое руно, он был Гераклом, порвавшим цепи рабства. Он был
Юрген! Юрген Рэнч, наследник тевтонов, черт возьми!

Глава 25

- Не пейте этот джин, - сказал он, присаживаясь рядом с Дианой и
передавая ей бутылку, - Но сделайте вид. – Почему? – В нем морфий. Я
почувствовал горечь после первого же глотка. Но, - он усмехнулся, - Один
глоток мне не повредил. – Что будем делать? – Сейчас я сниму стопор с
якорной лебедки, - он похлопал рукой по небольшому механизму, рядом с
которым они сидели, - И спокойно пойду к Юргену, с бутылкой в руке.
Здесь мелко. Через три-четыре секунды якорная цепь натянется рывком. Я
буду готов к этому, а Юрген – нет. Он потеряет равновесие, может быть,
упадет. В этот момент я выстрелю в него из ракетницы, которая у меня под
рубашкой. – Он услышит шум лебедки. – Не услышит. Он стоит прямо над
дизелем. – Что делать мне? – Прикрывайте спиной лебедку. Но не попадите
под удар и не придерживайте ручку рукой. Когда яхту рванет, громко
закричите. Понятно? – Понятно. – Ну, все. Давайте бутылку, я пошел.

Вставая, он оперся о лебедку, сбрасывая стопор, и пошел к Юргену. Яхту
болтало килевой качкой на высокой волне. Когда он начал свое движение,
она как раз клюнула носом вниз, и ему пришлось притормозить, чтобы не
упасть на спину. Поэтому, когда яхту рвануло назад и вбок, он не успел
приблизиться к Юргену на нужное расстояние. Однако, ожидая рывка, успел
присесть и потому не упал. А рывок оказался неожиданно и непонятно
силен. Юрген не просто потерял равновесие, его сшибло с ног и швырнуло,
сначала грудью о штурвал, а потом о борт.

Они поднялись одновременно, раскоряченные, как пара орангутангов. В этот
момент ракетница, слабо прижатая поясом брюк, скользнула внутрь. И он
лихорадочно задергал ногой, вытряхивая ее из штанины. – Смотри! Он
пляшет, как безумный! Тарантул укусил его! – крикнули сзади. Или это ему
показалось? Юрген панически озирался. Яхта с зафиксированным рулем пошла
по кругу, как лошадь на корде. Ракетница, наконец, выпала на палубу, и
он схватил ее. Юрген метнулся к кок-питу и исчез в нем. Он выстрелил
вниз, ему вслед, но не попал. Яхта, двигаясь по кругу, подставила борт
под удар волны. По палубе к его ногам скользнул какой-то предмет, и он
прижал его подошвой ботинка. Вот почему Юрген не стрелял. При падении
«Вальтер» вылетел из широкого кармана халата. А времени подобрать не
оставалось. Вот Юрген и выбрал единственный выход – вход в кок-пит. Где
и укрылся, как в мышеловке.

Тем временем, яхту продолжало быть волной – в борт, в корму, в другой
борт. Шатаясь, он подобрался к приборной доске и выключил двигатель.
Через несколько секунд судно автоматически стало носом к ветру,
вытянувшись вдоль якорной цепи. Движение руки он подозвал к себе Диану и
объяснил, что ей надо делать сейчас следовало поднять якорь, Юрген мог и
подождать. Он снова включил двигатель и начал подавать вперед малым
ходом, в то время как Диана выбирала якорную цепь. Однако произошло
что-то непонятное. Судно стало прямо над якорем и его снова понесло бы
по кругу, если бы он не выключил двигатель. Якорь за что-то зацепился.
Не оставалось другого выхода, кроме как спуститься под воду и попытаться
освободить его. Другим выходом было бы расклепать цепь. Но расклепать
его было нечем. Однако сначала следовало прикончить крысу. Можно было
просто задраить кок-пит снаружи. Но кто его знает, что мог придумать
Юрген? Он имел доступ к машинному отделению и мог, например, обездвижить
судно, вырубив двигатель. В этом случае, терялся шанс освободить якорь,
поскольку, для этого требовалось ослабить натяжение цепи.

Он осторожно приблизился к кок-питу сбоку, держа пистолет наготове. Он
собирался окликнуть Юргена, чтобы тот как-то обозначился. И вдруг снизу
грохнул выстрел. Пуля пробила доску палубы в сантиметре от его ступни.
Он отскочил к фальшборту. Ситуация резко переменилась. Крыса добралась
до своей заначки с патронами. Насколько он помнил, в коробке с патронами
оставалось еще штук восемь. Да три, которые Юрген вынул из магазина,
всего – 11. плохое число. И вполне достаточное. Чтобы порвать
промежность двум человеческим единицам наверху. Под настилом палубы
Юрген имел полную свободу передвижения от носа до кормы. А ружейная
пуля, представлявшая собой тяжелый кусок свинца в томпаковой оболочке,
прошивала доски, как картон. Единственным относительно безопасным местом
был нос, где находилась лебедка, укрепленная на металлической станине.
Но это же место становилось ловушкой, если бы Юрген смог высунуться из
кок-пита со своим ружьем. Тогда он бы их просто расстрелял, как двух
голубков на жердочке. Ничего не оставалось, кроме как подобраться к
кок-питу со стороны носа и держать вход на прицеле, рискуя при этом
получить пулю в задницу.

- Эй, старик! – крикнул Юрген. Не отвечая, он быстро снял обувь, чтобы
перемещаться как можно более бесшумно. – Ты слышишь меня? – крикнул
Юрген, - Ты своим выстрелом пробил дно. У нас течь! – Это могло быть
ложью, но могло быть и правдой. Он подумал несколько мгновений и крикнул
в ответ, - Там есть герметик. Возьми его и заделай дыру! – Какой
герметик, идиот! – заорал Юрген, - Это же не кораблик в ванной. Это
судно весит две тонны с полными баками. Вода бьет струей, понимаешь? –
Он понимал. Он понимал также и то, что спасаться не на чем, - он сам
вынул из яхты спасательную лодку. – Быстро поворачивай к берегу! –
закричал Юрген, - Я не буду стрелять. Там разберемся. – Я не могу
поднять якорь! – заорал он в ответ, - Якорь за что-то зацепился! – Внизу
помолчали. – Я выхожу, - наконец, крикнул Юрген, - Прекращай эту
дурацкую стрельбу! – Над краем люка показался приклад ружья. Он держал
Юргена под прицелом, пока тот выбирался на палубу. А когда выбрался, -
сразу выстрелил ему в живот. Но реакция у пьяного Юргена оказалась
великолепной – он успел убрать свой живот, повернувшись боком к
выстрелу. И мгновенно выстрелил в ответ, крутнув ружье стволом вперед.
Ружейная пуля прошла под мышкой, между его ребрами и бицепсом, рванув
рубашку с левой стороны груди. Юрген, не разбирая ступеней, обрушился
назад в кок-пит. – Стойте! – Диана метнулась между ними и встала прямо
напротив люка, разведя руки в стороны. Сейчас Юрген мог бы сбить ее, как
кеглю. Но выстрела не последовало. – Чего ты хочешь, Юрген? – крикнула
она в темноту кок-пита. – Тебя!!! – прорычал Юрген, как зверь из клетки.
– Ну, так возьми! – звонко крикнула Диана, - Возьми меня, возьми Кибел и
делай, что хочешь! – Твой ебарь выстрелит мне в спину! – с ненавистью
выкрикнул Юрген. – Не выстрелит, - Диана повернулась к нему, - Дайте
пистолет. – Он отдал. – Смотри! – Диана присела на корточки перед
кок-питом, - Вот пистолет. Я не стану стрелять в тебя. Выходи и мы
поднимем якорь. После этого, делай, что хочешь. Но, если ты попробуешь
выстрелить в него, я выстрелю в тебя. – Через некоторое время над краем
люка показался сначала ствол ружья, потом голова Юргена. ухмыляясь, он
выбрался на палубу. Он был совершенно голым. Его член торчал, как ствол
ружья, направленный в небо. Диана протянула руку, и он отдал ей ружье. –
Ну что, старик! – крикнул Юрген, - Кому нырять? – Обоим, - ответила
Диана, - Если якорь за что-то зацепился, то никому в одиночку не
справиться. – Хей-хо! – крикнул Юрген, направляясь к борту, - Ты готов,
старик? – В свете луны он выглядел, как четыре Тарзана.

Они перелезли через борт и в полной темноте пошли вниз, перебирая руками
по якорной цепи. Юрген двигался первым.

Судя по тому, как заложило уши, глубина у дна была метров семь. Их руки
встретились у якоря. То, за что он зацепился, вероятный всего,
представляло собой часть какой-то браконьерской снасти. Это была толстая
проволока, туго растянутая по дну. Раздался шум винта, и натяжение цепи
уменьшилось – это Диана, маневрируя двигателем, ослабила якорную цепь.
Он начал освобождать лапу якоря, в то время как Юрген оттягивал
проволоку в противоположную сторону. Якорь освободился и он, на остатках
воздуха, рванул вверх, вдоль якорной цепи. Проволока, как отпущенная
пружина, прихлопнула пальцы Юргена ко дну.

В этом не было бы ничего страшного, поскольку под пальцами была не
каменная скала, а всего лишь песок. Но чтобы освободить руки,
понадобилось время. Поэтому Юрген всплывал уже на пределе, ничего не
слыша, кроме шума крови в ушах и никак не ориентируясь в подводном
мраке.

А освобожденное судно, волоча якорь, продолжало двигаться вперед. И
Юрген, всплывая, попал под винт. Сначала его ударило по рукам. Если бы
двигатель работал на полных оборотах, их бы просто отрубило. Но судно
шло малым ходом, поэтому, первым ударом ему только перебило кисти. Он
рванулся в сторону и, продолжая всплывать, подставил шею. Второй удар
выключил его, как свет. И, потеряв сознание, Юрген пошел на дно.

Задыхаясь, он взобрался на борт. – Где Юрген? – спросила Диана. Он пожал
плечами, - Поднимайте якорь. – Потом встал к штурвалу, включил
габаритные огни и начал сдавать малым ходом назад. Юргена видно не было.
– Идите сюда! – крикнула Диана от лебедки. Он закрепил штурвал и прошел
на нос. Юрген висел на лапе подтянутого к борту якоря.

Они с трудом вытащили его на палубу. Юрген поймался, как осетр на
браконьерский крючок – железо пробило левый бок в области поясницы. Он
мог быть еще жив, а мог уже и не быть. Но его не беспокоил Юрген.
Втаскивая тело на палубу, он заметил, что борт приблизился к воде.
Старина Юрген не соврал – яхта тонула. – Оставьте эту падаль, - сказал
он Диане, - Разворачивайтесь к берегу. – А сам бросился в кок-пит.

Воды там было уже до середины голени. Еще немного и она зальет дизель.
Тогда они вообще не доберутся до берега. Освещение мигало, но еще
работало. Он метнулся в камбуз и схватил топорик для рубки мяса. Затем,
ударами ноги и топора, выбил и вырвал ножку из кухонного стола.

На берегу не было видно ни зги. Поэтому они могли ориентироваться только
по ходу волн. А когда забрезжил рассвет и впереди замаячил плоский
берег, двигатель заглох и Юрген застонал – одновременно.

Еще через час яхта села на мель ввиду Бокатера.

Здесь не было четкой береговой линии. Побережье представляло собой хаос
проток, песчаных кос, островков и мелей, часть которых была покрыта
водой не более, чем на несколько дюймов. Здесь не было ничего
стабильного, песок постоянно перемещался под действием ветра и волн.
Воды Бокатера, размывая степь, несли к морю глину, а морские волны
намывали сверху песок. Кое-где тот слоеный пирог, подтопленный водой,
представлял собой настоящую ловушку – в нем можно было утонуть, как в
болоте. Собственно, мель начиналась примерно за милю от того места, где
они застряли, им удалось пройти поверху, только из-за малой осадки. И
примерно на таком же расстоянии виднелись впереди камыши Бокатера.

Он отыскал бутылку и влил Юргену в горло пару глотков его фирменного
коктейля – чтоб не страдал и не мешал, после чего занялся пробоиной.
Откачав воду ручной помпой, они залили отверстие большим количеством
герметизирующей пены, прямо поверх импровизированного Чопа. В этих
местах суточные колебания уровня воды были очень невелики, но, все же
достаточны, чтобы, освободившись от большей части горючего, попытаться
сняться с мели на вечернем приливе и добраться до дому своим ходом.

Закончив работу, они сели передохнуть на палубе. – Как вы думаете, -
сказал он, - Можно ли считать пророчество Марты сбывшимся? – Что вы
имеете в виду? – спросила Диана. – Марта предрекала, что останки Инги
утонут вместе с яхтой. Яхта не утонула, хотя и была близка к этому. Но
то, что осталось от Инги, утонуло в яхте. Когда нас болтало волной,
банка с ее пеплом упала с полки, и содержимое высыпалось в воду,
натекшую из пробоины. А теперь мы скачали эту воду в море. – Какая
разница? – Диана слегка приподняла брови, - Марта сказала, что вам не о
чем беспокоиться, все решится само собой. Так оно и случилось. – Он
кивнул, - Вы правы, все решилось само собой. А как решать с этим, - он
указал на Юргена, мешком лежавшего у клюза, - Выбросить его в море
спящим как-то аморально. – Мораль? – удивилась Диана, - Причем здесь
мораль? Мораль – это комплекс команд, которым пастухи обучили свое стадо
еще на заре доместикации. С тех пор этот комплекс воспроизводится уже на
генетическом уровне и требует лишь незначительной доводки путем
воспитания в стаде. Вы-то здесь причем? Добрый человек – это баран. Злой
человек – это взбесившийся баран. Пастух не добр и не зол. Потому, что
он не баран. Он пастух. Пастухом его делает не пастушеская палка в руке.
Пастухом его делает отсутствие негативных эмоций. Он – «вечно здоровый».
А негативная эмоция – это болезнь. Она возникает тогда, когда
импринтированный комплекс команд, регулирующий сознание и поведение,
входит в противоречие с требованиями или условиями жизни. Команда
говорит – пасись, а приходится охотиться. Команда говорит –
благоденствуй, плодись и размножайся, а приходится быть бедным. Пастух
не болеет. Поэтому он и является пастухом. В его сознании нет
регулирующих комплексов, способных войти в противоречие с требованиями
жизни. Он идет вместе с потоком жизни. Пользуясь им. Без ограничений.
Добро и зло существуют в рамках морали. В рамках загона, в котором
пасется баран. Являясь парой противоположностей, они образуют конфликт.
Конфликт рождает болезнь. Болезнь делает слабым. Слабость делает
зависимым. Баран не может выжить без пастуха. Чтобы стать независимым он
должен стать пастухом для самого себя. Тогда ему не нужны другие бараны,
чтобы жить за их счет. И не нужны другие пастухи, чтобы пасти его.
Теперь он не баран, зависящий от пастуха. И не пастух, зависящий от
стада. Он – свободный странник. – Вы уж меня извините, - криво
усмехнулся он, - Но это – метафорическая болтовня, философское
любомудрие, оторванное от жизни. – Ничуть нет, - возразила Диана, - Эта
схема вскрывает очень конкретные механизмы, управляющие жизнью. В свое
время, видите ли, пастухи изобрели понятие греха, чтобы легче управлять
стадом. Они сделали человека больным, слабым и управляемым, привив ему
вирус первородного греха, в буквальном смысле, от рождения. Они отравили
все колодцы, питающие физическую и духовную жизнь: секс, любовь, честь,
гордость, национальное достоинство, даже пища – стали греховными. И
произошло это не 2000 лет назад. Это произошло менее тысячи лет назад. В
историю после «Рождества Христова» была искусственно вставлена тысяча
лет, которых не было, чтобы упрятать фальшивку во тьме веков, а заодно и
освятить ее традицией, которой не существовало. Течение Истории было
искусственно разделено на «до» и «после» плотиной «Рождества Христова»,
а человеческая эволюция оказалась запряженной в мельницу строителей. –
Про эту тысячу лет я уже слышал, - сказал он, - Русский анархист Николай
Морозов обнаружил эту вставку еще в начале ХХ-го века. И написал об этом
книги. Отбывая, кстати, 25-летний срок в Шлиссельбургской крепости за
терроризм. Но все равно, слишком просто у вас все получается. А простота
бывает хуже воровства. Может, не враги вставили, а вы пытаетесь украсть
эту тысячу лет у всего человечества, а? Вместе с Морозовым? – Диана
расхохоталась, - Очень уместное замечание, учитывая Колин срок. Но ведь
процесс строительства отнюдь не требовал сложных расчетов. Посудите
сами, на несколько десятков миллионов человек, населявших тогдашний
«цивилизованный» мир приходилось едва ли несколько десятков тысяч
грамотеев. Так что стоило переписать всю историю Прошлого, для всех
будущих поколений? Кто мог проверить? После этого оставалось только
подключиться к приводу демократии и внедрить повальную грамотность,
чтобы никто не мог защититься непониманием от пришествия Прекрасного
Нового Мира. Человек существует символизируя. Мир человека – это
символический мир. Каждый символ обретает существование в опоре на
предшествующий ему и объясняющий его символ. С каждым следующим
поколением каждый фиктивный «факт», опираясь на другие «факты»,
приобретает все большую плотность и весомость кирпича через традицию и
отдаленность во времени, а История начинает объяснять самое себя. Она
уже никуда не идет. Она стоит. Куда может идти Вавилонская башня? – Все
это очень патетично, - усмехнулся он, - Но есть одно обстоятельство,
которое делает все ваше построение не более чем поэтической абстракцией.
– И что же это за обстоятельство? – Тот очевидный факт, что во все века
христианства, сколько бы их не было, существовало не так уж много людей,
которые всерьез верили во всю эту христианскую хренологию. Вся история
христианства – это сплошное нарушение норм христианства. – Совершенно
верно, - сказала Диана, - И ответ на ваше возражение заключен в нем
самом. Нормы христианства, заведомо и обдуманно бессмысленны. Они
придуманы для того, чтобы было, что нарушать. Само их существование
вводит в мир грех. А вместе с ним – внутренний конфликт, болезнь и
слабость. Человек растрачивает себя в борьбе с самим собой, с призраками
греха, внедренными в его сознание. Это много раз подтверждено не
философским резонерством, а клиническими исследованиями психиатров,
начиная с Фрейда. Сознание греха, то есть, чувство вины – это болезнь.
Не в теологическом и не в поэтическом, а в клиническом смысле. Поэтому
тот, кто сделал человека больным, введя его во грех через создание
понятия греха, может с легкостью управлять им, сам оставаясь невидимым.
Житие тех же аргонавтов, известное вам в связи с темой амазонок, полно
убийств, клятвопреступлений и сексуального насилия. Однако для них все
это не было грехом, а было нормой поведения. А, будучи нормой поведения,
оно и оставалось в пределах нормы. То есть, на войне. Вы можете себе
представить, чтобы Язон или Геракл, приехав в Афины, начали бы там
резать ни в чем не повинных граждан? А сегодня какой-нибудь солдатик,
пристрелив пару-тройку человек на войне, возвращается домой и уже не
может остановиться. Почему так? Потому, что имеет место истерический
синдром изуверства. Этот человек получил психическую травму не в
результате убийства, а в результате осознания его как греха. Он совершил
грех против «веры», то есть, «изуверился». Убийство, не являясь частью
его нормативного комплекса, будучи введено в этот комплекс, взрывает
его, как бомба. Никаких норм не остается вообще. В криминальной
психологии описано множество таких случаев, изувер совершает все больше
и больше «грехов», желая, чтобы другие люди наказали его за «грех». Или
наказывает себя сам – суицидом. Простой, психически здоровый разбойник,
не зверствует – зверствуют «падшие ангелы». Язычники, воюя, убивая и
грабя, не совершали никакого греха. Поэтому они и не совершали никаких
запредельных, истеричных жестокостей. Они убивали, как львы – столько,
сколько требуют обстоятельства и не более того. Воины Александра
Македонского после боя пили и веселились. А конкистадоры, творившие
немыслимые жестокости в Америке – падали на колени и приносили покаяние,
которое и делало их виновными. Как можно было жить с таким раздраем в
душе и не сойти при этом с ума? Разумеется, все они были сумасшедшими
изуверами. Таким образом, все эти заповеди – не убий, не укради, возлюби
и т.д., на самом деле являются призывами к убийству, грабежу и
ненависти. Потому, что невозможность их исполнить ведет к состоянию
абсурда, дипластии и дает на выходе парадоксальную реакцию. Все, что
запрещается – усиляется многократно. – Но, позвольте, - возразил он, -
Не убивай, не кради, не лезь к чужим женам – это естественные нормы
человеческого общежития. Ни один социум не смог бы выжить, если бы не
руководствовался этими нормами. – Возведение в абсолют – вот что делает
их разрушительными. Сведение к абсурду – вот что олращ9ает их в свою
противоположность. Не убивай – никогда. Даже если тебя убивают. Не кради
– никогда. Даже если умираешь с голода. Если тебя ударили по левой щеке
– подставь правую. Это не заповеди, это – набор провокаций. То, что до
заповедей имело естественный выход, существуя в виде нормы, а поэтому и
в рамках нормы. Теперь оказалось запертым внутри психики и стало
высвобождаться взрывообразно, через эксцесс. Эксцесс, в свою очередь,
ведет к чувству вины, к покаянию, то есть – к инцессу, агрессии,
направленной внутрь. Пружина начинает сжиматься в обратную сторону. И
так до следующего взрыва. Для пастырей, для тех, кто научился
использовать энергию этого процесса, энергию человеческого страдания,
возникающего в результате вины – это перпетуум-мобиле, неисчерпаемый
источник власти и богатства, потому, что Человек Виновный – это вечный
добровольный раб. Если разделить вину поровну через социальность,
подсоединив ее к механизму демократии, то мы получим общество рабов –
самоуправляемое стадо, не требующее надсмотрщиков и не подозревающее об
их существовании. Что можно изменить в стаде? Какие социальные системы
или революции могут что-то изменить? Бараны будут либо вымирать, либо
жиреть на тучных пастбищах, оставаясь при этом баранами. – Обобщения, -
отмахнулся он. – Притчами говорить изволите. А реальность ускользает
через широкие ячейки ваших широких обобщений. И в результате сети ваших
схем ничего не улавливают. Общество состоит из единиц. Во все времена в
обществе были люди, не подпадающие под вашу баранью схему. – Никогда
таких людей не было в обществе, - возразила Диана, - Они всегда были вне
общества. Человечество – это лоно. Это утроба, матка. Человек
родившийся, переставший быть зародышем человека, никогда не может
вернуться назад. Он оторвался от пуповины, он обречен на одиночество.
Это не имеет ничего общего со счастьем безграничной свободы. Счастье –
этот часть, причастность к общему. Родившийся – больше не причастен к
обществу. Его рождение, так же, как и физическое рождение ребенка – это
несчастье, шок. Такие люди мрут тысячами, так же, как и дети, родившиеся
в неблагоприятных условиях, не оставляя после себя никакого следа. Но
те, кто выживает, становятся своего рода, Маугли. Они уже не понимают
человеческого языка. Они защищены своим непониманием от всех
человеческих слабостей. Они возвращаются к состоянию первичной чистоты,
к состоянию безгрешности без дихотомий, к состоянию Адама Кадмона. Стоит
ли говорить, что для людей, пребывающих в матке, они просто не
существуют? Ведь у них уже как бы и не остается никаких причин для
существования? – У бабочки другие причины для существования, чем у
гусеницы. Она существует в другой системе координат, она летает. Вы
упрекаете меня в склонности говорить притчами. Но мы не можем мыслить о
неизвестном, не объясняя его на базе известных символов. Это и есть
притча. Поэтому, притча – всегда ложь. Поэтому истина о неизвестном не
может существовать иначе, чем в виде лжи. Поэтому между ними нет
разницы. Символизируя, человек способен думать даже о Боге. Разумеется –
ложно. Но, не символизируя, он не способен адекватно осознать даже
собственный позыв к мочеиспусканию. – В таком случае, - насмешливо
сказал он, - Зачем вообще его осознавать? Если ни между чем нет разницы?
Надо просто помочиться. – Именно так и мыслит сверхчеловеческое
существо, - улыбнулась Диана, - Не символизируя. – Так мыслит животное,
- отрезал он. – Верно, - кивнула Диана. – В этом и заключается истинный
смысл символа Зверя. Человек не должен опускаться до уровня животного,
он и так животное, больное разумом. Человек должен подняться до уровня
Зверя, не символизирующего реальность, а знающего ее. Тогда он сам
станет реальностью, а не мыслью о самом себе. Вы никогда не задумывались
о том, почему высшие существа философских религий – зооморфны? Гор, с
головой сокола, Анубис, с головой шакала, козлоногий Пан, рогатый
Гернуннос, крылатые ангелы и серафимы? Агнец? Потому, что высшее
существо – это человек без человеческих ограничений, Зверь, а не
животное. Не изувер, изуверившийся в какой-то схеме. А человек, которому
прямое знание реальности заменяет веру в ограничивающую систему
символов. Кстати, Эйнштейн, современный символ рационального мышления,
во всеуслышание заявил, что сделал свои открытия не способом
рационального мышления. – А каким? – спросил он. Диана рассмеялась, -
Это вы у меня спрашиваете? Вне сомнения, он бы мог ответить, если бы
мыслил философскими категориями, то есть, в системе слов. Но он мыслил
математическими категориями, то есть в системе чисел. Поэтому он
Эйнштейн, а не Сократ. Есть четыре способа выхода за пределы мышиного
мышления. Рациональность можно уподобить тюремной стене. Гений доводит
уровень мышления до такой высочайшей точки, когда оно переходит в свою
противоположность – в безмыслие, в интуицию, в прямое знание. Он
разбирает стену по кирпичику. Сумасшедший взрывает стену. И либо гибнет
под обломками, либо обретает свободу сумасшествия. Мистик не обращает на
стену внимания. Он отводит он нее свой взгляд, он принуждает себя не
мыслить в медитации. И постепенно осознает, что никакой стены нет.
Оккультист преодолевает стену, строя свою стену из иррациональных схем.
Зная, что все эти схемы – ложные, так же, как и стена рациональности. И
все эти стены и схемы перестают существовать, как только оказываются у
него за спиной. Как видим, путь гения и путь оккультиста, весьма схожи.
Разница только в том. Что гений разрушает стену, анализируя то, что
есть. А оккультист преодолевает стену, синтезируя то, чего нет. Он
играет всерьез с бредовыми возможностями и в этом смысле, он принуждает
себя мыслить в собственной системе координат. И в этом смысле, похож на
мистика. Таким образом, все четыре пути сливаются в один. Но, поскольку
каждый из четырех путей, оказывается, не существует в отдельности, то и
в сумме они дают не единицу, а ноль. Они – такая же фикция, как и число
4. теперь вы видите, что нет путей на путях логического мышления? Любое
утверждение приводит нас к тому, что А=А. – Так где же выход? – спросил
он. – Желать! – воскликнула Диана, - Желание, не замутненное целью,
Желание, не определяемое никакими словами, Желание, как осознавание
эволюционного импульса – вот выход. Он же и вход: в Жизнь Вечную, в Рай,
в целостность самого себя, во все то, что принято называть Богом. Бог
вне схем и слов – реальность. А это голубое небо, эта твердая земля, это
ваше тело – нереальны. – Понятно, кивнул он, - Верую, ибо абсурдно. –
Истинно так! – расхохоталась Диана, - Мы начали с отрицания веры, и
пришли к ее утверждению. – Вы пришли, - сухо заметил он. – И вас приведу
туда же, господин сочинитель! – не переставая смеяться, воскликнула
Диана. – Почему вы в этом так уверены? – Потому, что вы – сочинитель. Вы
сочиняете меня каждым мгновением вашего существования. Я – частная форма
вашего Желания. Вы ведомы вашим Желанием. Как же вы можете не прийти
туда. Куда веду вас я – схема, с помощью которой вы пытаетесь выбраться
за пределы схем? – Таких как вы, - сказал он, неуверенно ухмыляясь, - В
Тибете называли «Ма» и представляли в виде ужасных демонических старух,
обучающих аскетов в их уединении. – Вы не тибетский аскет, - возразила
Диана, - Вы эстет и женолюб. Поэтому ваш персональный демон – это
прекрасная женщина, суккуб в европейской демонологии, а не ужасная
старуха. Смотрите, - она вскочила на ноги и быстро сняла с себя всю
одежду, - Разве я не прекрасна? – А не получится ли так, - тоскливо
прошептал он, не умеючи оторвать взгляд от ее выпуклого лобка,
украшенного золотистыми завитками волос, - Что я очнусь на палубе один и
с занозами в члене? – Получится! – захохотала Диана, - Именно так и
получится, если вы будете этого желать. Не желайте плохого, прогнозируя
плохое. Негативное мышление создает негативный результат. Знаете, почему
мечты почти никогда не сбываются? – Почему? – хрипло спросил он, с
трудом переводя взгляд на ее лицо. – Потому, что плюс в своем
воображении человек тут же нейтрализует минусом. Неконцентрированное
мышление подобно маятнику и не способно создать ничего, кроме иллюзий.
Сомнение для ума это то же, что пытка для тела. Вот почему человек
перманентно несчастен. Не мыслите – мышление всегда двойственно.
Остановите маятник. Желайте из этой точки здесь и сейчас. Желайте из
состояния Зверя, и вы войдете в сердце вашего Желания. Вам хочется
смотреть мне между ног? Не отводите взгляд! Трогайте меня, обоняйте мой
запах, волна сексуальности смывает все мысли, поднимайтесь на ней к
вашему Желанию. Я – ваше Желание, войдите в меня.

Глава 26

Он сидел под толстым старым деревом, прислонившись спиной к его корявому
стволу. Спина уже несколько затекла. Прямо перед ним была желтая дорога,
слева и справа ограниченная выступами скал. Под ним был помост из
жердей, покрытый вытертым ковром. Отклонившись в сторону и посмотрев
через плечо, он мог видеть уже знакомую долину в подкове холмов и
бревенчатый сруб колодца в глубине ее. На дороге слева показался
человек. В том месте, где к ней вплотную подходила скала, дорога круто
спускалась вниз. Или, может быть, возникала из ниоткуда. Там плавала
голубоватая дымка. Сначала показалась голова человека, потом плечи,
грудь, живот, ноги. Он шел неспешно. Он был среднего роста, строен. Один
в белую рубаху с длинным рукавом, голубые джинсы и сандалии. Подходя, он
улыбался. Когда он приблизился, стало видно, что лет ему около сорока,
лицо загорелое, веселое, сероглазое, в серебряной трехдневной бороде.
Волосы, однако, были черны, как вороново крыло и блестящей волной падали
на лоб и уши.

- Сидим? – усмешливо спросил человек, боком присаживаясь на край
помоста. – Сидим, - ответил он. А что еще он мог ответить. И спросил,
как бы невзначай, - А где это я нахожусь? – Пришелец внимательно
посмотрел в его лицо, и стало понятно, что он очень хорошо осознает
глубину заинтересованности задавшего вопрос. – Технически правильно
будет сказать – во сне, - наконец ответил пришелец, - А объективно
правильно будет сказать – здесь, в этом месте. Ведь это мир объектов, не
так ли? – пришелец повел вокруг рукой, - Твердых объектов, - пришелец
усмехнулся и похлопал ладонью по помосту. – Где находится это место? –
стараясь быть вежливым, спросил он. – А где находится то место, откуда
ты пришел? – ответил вопросом пришелец, - Оно растаяло, как дым, за
твоей спиной. Все ответы – неправильные. Правильно только прямое знание.
Ты – здесь и сейчас. – Ну, хорошо, – сказал он. – А что находится там,
слева, - он показал рукой за левый поворот дороги, - И там, справа? – он
указал за правый поворот, где дорога исчезала за выступом скалы. – Пойди
и посмотри, - пожал плечами пришелец, - Эта дорога идет из ниоткуда в
никуда через точку Здесь и Сейчас. Двигайся. Ты – властелин дороги. –
Пойдешь налево – меч потеряешь, пойдешь направо – коня потеряешь,
пойдешь прямо – жизнь потеряешь. Так что ли? – усмехнулся он. – Отчасти
так, - кивнул пришелец, - Только нет у тебя ни коня, ни меча, а жизнь
твоя тебе не принадлежит. Так что, терять тебе нечего. – Почему моя
жизнь мне не принадлежит? – Потому, что никто не спрашивал твоего
желания на входе, и никто не спросит на выходе. Ты вброшен в жизнь, как
щенок в воду и барахтаешься, пока не утонешь. – Я могу не барахтаться, -
возразил он. – Можешь, - согласился пришелец, - Можешь пойти прямо. На
дно. Это единственное, чем ты по настоящему владеешь – своей смертью.
Смерть – это все, что у тебя есть. И все, что ты можешь потерять. –
Каким образом? – Чуть не расхохотался он. – Научившись плавать, -
ответил пришелец, - И достигнув другого берега. Где будешь в
недосягаемости для бросающего щенков в воду, вне жизни и вне смерти. –
Зачем мне это? – спросил он – А зачем тебе все? – пожал плечами
пришелец, - Даже ничего не делая, ты все равно что-то делаешь. Даже если
никуда не стремишься, тебя все равно волочит потоком. Потоком жизни – к
смерти. Или потоком смерти – к жизни. Но ты уже сделал свой выбор.
Поэтому ты здесь. На острове. А вот и первый потерпевший
кораблекрушение. – Он указал рукой влево. Оттуда, глуповато улыбаясь, к
ним приближался голый Юрген. Как бы он там ни выглядел, но вопрос,
подойдя к помосту, задал вполне уместный, - Это что, Тот Свет? – спросил
он, причем, обратился к незнакомцу. Незнакомец молча отвернулся. Тогда
Юрген оборотив недобрый взгляд к своему доброму старому другу. Но друг
смотрел через его левое плечо на дорогу. Там появилась группа людей.
Трое были крепкими парнями в зеленом камуфляже, новом, но уже заляпанном
рыжими пятнами. Четвертый двигался чуть впереди и чуть сбоку. На нем
была черная застиранная униформа и сапоги со шпорами. На голове –
фуражка с обвисшими полями и какой-то невыразительной кокардой. Когда он
приблизился, стало видно, что на погонах его, шитых потемневшим
серебром, четыре капитанские звездочки, а на правом обшлаге рукава
грубый шеврон – череп и кости. – Разрешите пройти? – почти без
вопросительной интонации спросил капитан, подойдя к помосту. Лицо его
было, как бы сожжено жаром, на нем выделялись усы пшеничного цвета. Он
ни на ком не фиксировал взгляд, его очень светлые глаза были неподвижно
устремлены в пространство между телами собравшихся у помоста мужчин.
Незнакомец ничего не ответил. Голый Юрген молча ухмыляясь, переминался с
ноги на ногу. – Идите, - неожиданно для себя сказал его старый друг.
Капитан бросил руку под козырек. И вся группа удалилась по дороге
вправо.

рген. – Привлекает, привлекает, - С улыбкой ответил незнакомец, - Таких,
как ты, воинов, оно привлекает, как магнит железную стружку. А не
наоборот. – Незнакомец отвернулся от Юргена, - А потом ты отпустил тех
людей. Ты разрешил им идти. Тебя ведь никто не тянул за язык? Видимо,
тебе нравится отпускать и разрешать. Ты связал их своим разрешением на
этом пути времени, а потом разрешил узел, отпустив их. Видимо, тебе
нравится связывать и распускать. Твое присутствие здесь было
потенциальным узлом времени. Но когда ты произнес слово, оно стало
реальным. Теперь ты – связывающий и распускающий. Ты взял на себя
ответственность, по своей воле. Теперь держи ее крепко, иначе раздавит,
- незнакомец соскочил с помоста, - А я пошел. – Что за дерьмо? – крикнул
он, - Куда это ты пошел? – Незнакомец хитро прищурился, - Ты видел те
гробы в пещере? Там лежат те, кто не нашел себе замены. Адью! – Стоять,
падаль! – Они выкрикнули это одновременно и одними и теми же словами, он
и Юрген. И одновременно кинулись вперед. Он нанес страшный удар локтем с
разворота, метя в ухмыляющуюся яркоглазую морду. Но, каким-то образом,
промазал и врезался в дерево. Боль вспухла, как звезда, он захлебнулся
криком боли и ярости…

Глава 27

… И проснулся в объятиях Дианы, прижимаемый к доскам палубы. – Тише,
тише, вы сломаете себе руку! – Он высвободился и сел, потирая локоть.
Вокруг висел туман, было непонятное время суток, яхту тихо покачивало на
мелкой волне. – Где мы? Мы что, плывем? – Понятия не имею. Я заснула
вместе с вами и проснулась от ваших воплей. Похоже, нас сняло с мели
приливом. – Он встал и перегнулся через борт. Пришлось наклониться очень
низко, чтобы увидеть воду. Ну и что? Больше ничего он не увидел, туман
скрывал все, не было ориентиров, чтобы определить, стоит судно или
движется. – Может, имеет смысл бросить якорь? – спросила за его спиной
Диана. – Зачем? - Лучше уж положиться на волю судьбы. Если мы ткнемся
куда-то носом, то будем, по крайней мере, знать, что земля еще
существует. Юрген жив? – Дышит. Обмочился слегка, но это ему не
повредит, все равно голый. – Он сел, прислонившись спиной к фальшборту,
и глотнул из бутылки. – Странный сон приснился мне. Какой-то тип убеждал
меня, что Бог создал человека для войны. – Можно подумать, вы сами этого
не знали, - в тумане тихо зазвенел хрустальный колокольчик, Диана
засмеялась, - Бог, явившийся Аврааму, назвал себя «Аль-Шаддай», то есть
«Воитель», вы что, не знали этого? – Знал. – Бог отверг мирную жертву
Каина, овощи. И принял кровавую жертву Авеля, ягненка. Тогда Каин понял
правила игры и зарезал Авеля. За это Бог дал Каину и его потомкам особый
знак, гарантирующий неприкосновенность, карт-бланш на любые действия.
Все человечество – Каиново племя. А где теперь Авель? Детей-то у него не
было. – Я это уже слышал. Была даже такая секта «каиниты». – Она и
сейчас есть, - Диана пожала плечами, - Только это уже не секта. Массовые
убийства – обычный способ решения вопросов между людьми, разве нет? И
всегда во имя Добра, то есть Бога, как бы его ни называли. Имя Бога –
Аль-Шаддай. Господь-Воитель вдохнул Дух свой в красную глину не для
того, чтобы Адам стоял столбом посреди Рая. Он создал Воина по своему
образу по подобию, чтобы было, кому сражаться с Ним, чтобы вечно
вращалось Колесо Войны. Человек – проявленный Бог, его предназначение –
вечно восставать на Бога, чтобы Бог мог Быть. Он есть – Противобог,
Сатана, Разрушитель Стазиса. Бог создал Человека – все остальное создал
Человек, в том числе и Бога-Сущего, вызвав его из не-существования.
Человек есть точка опоры Бога в Сущем, ось, на которой Он вращает Колесо
Войны, в вечном разрушении созидая Мир. Это Человек-Демиург создал Бога
Аль-Шаддай, создавшего его в точке Вечного Настоящего. Ибо Истинный
Господь не имеет имен, Он есть – Ничто. – Таким образом, истинный
сатанист, это тот, кто утверждает, что Бог есть Любовь? – Воистину так.
Это ненавистник Жизни, шлак эволюции, недомолотый ветром перемен. Он
обожествляет свое жалкое эго и распинает своего бога на кресте, прибив
гвоздями, чтобы не удрал. Он просто боится расстаться со своим животным
существованием и прячется в самом темном углу своего ума, чтобы
проецировать оттуда на этот Блистающий Мир свои утлые понятия о боге,
духе, воздаянии и воскресении из мертвых. Дайте-ка бутылку.

Они сделали еще по глотку напитка забвения, а потом просто сидели плечом
к плечу, медленно кружась в водовороте времени, без слов, без мыслей,
без ориентиров, вместе с лодкой, утопающей в волнах тумана. Вот уже
ничего не видно.

Эпилог.

Бродячий пацан, лежа в кустах, уже около часу наблюдал за этим странным
мужиком под деревом. Мужик приехал сюда на хорошей машине и бросил ее,
не позаботившись запереть. Она так и стояла метрах в пятидесяти за его
спиной, одним боком на каком-то бугре и с отвисшей дверцей. Мужик принес
с собой бутылку водки и выхлебал ее почти всю, а потом, казалось,
заснул. Алкан, наверно. Но, выглядел он прилично: лицо было чисто
выбрито, хорошо промытые волосы блестящей волной падали на лоб и шею, на
нем была белая рубашка, новые джинсы и красивые сандалии, на запястье
поблескивали желтым металлом часы, что давало надежду поживиться.

Пацан выжидал, нервно цыкая на вислоухого щенка, носившегося по кустам.
Его так и подмывало подобраться поближе, но мужик время от времени
поднимал голову и тупо смотрел перед собой в глинистое русло пересохшего
ручья.

Сердце мальчишки замерло, когда он увидел, как мужик достает из кармана
небольшой пистолет и приставляет ствол к виску. И понеслось вскачь от
радости, когда раздался выстрел.

Конец.

PAGE

PAGE 1

PAGE 1