Железо и розы

Ч А С Т Ь 1.

Кто стучится в дверь?

Г л а в а 1.

Всего в его жизни прозвучало четыре звонка. Четыре гвоздя были вбиты в
мягкую плоть. Но только четвертый, с мясом вывернул и разрушил трухлявую
плоть креста, на котором он был распят. После чего его тело обрушилось
вниз.

Первый звонок прозвучал, когда нож хирурга искромсал тело маленького,
нежного, похожего на девочку Алеши, чтобы пропустить яичко из паховой
пазухи в его законное мужское место, в мошонку. Хирург был мясником, -
шрамы остались навсегда и болели всю жизнь. Но после этого, Алеша стал
быстро и резко изменяться, намного опережая сверстников в своем
развитии, - исчез лишний жирок, начали расти мускулы и волосы на теле,
ломаться голос. Одновременно, произошли психологические изменения, - он
стал агрессивен, жесток и сексуально заинтересован сверх меры. Однако,
добрые отношения в семье и размеренные условия жизни перевели этот
импульс в социально приемлемое русло спорта и запойного чтения.

Второй звонок прозвенел в армии, в которую он попал, - по причине
первого, - много спорта, много подавленной и неподавленной
агрессивности, много дурацких книг.

Он стал пограничником, - панама, автомат, Копет-Даг. Однажды, один из
парней в панамах поймал кобру, кобр там было полно. Суть программы
заключалась в том, чтобы вырвать кобре ядовитые зубы плоскогубцами и
фотографироваться с ней в разных позах, - чтобы восхищать друзей и
соседей в родной Кацапетовке. Он вежливо попросил змеелова оставить
кобру в покое. Ухмыляясь, змеелов отказался. Он вежливо попросил еще раз
и привел доводы, которые казались ему убедительными. Змеелов отказался,
- ухмыляясь еще шире. Вспышка вспыхнула.

Он знал, что делать такое с коброй нельзя. Нельзя делать колбасу из
кровной лошади, из принцессы крови нельзя сделать кухарку, можно убить,
- но нельзя делать посмешище из черной, королевской кобры. А если кто-то
делает, то некто, - обязан вмешаться. Некто не был ни сентиментален, ни
милосерд, за пару недель до того, он безжалостно пристрелил чабанскую
овчарку, - чтобы не гавкала, - мог бы и чабана. Группу крови он
чувствовал по запаху, но как свое чувство он мог объяснить своему
двуногому брату, хотя тот и отличался от собаки намного менее, чем от
кобры?

Он сделал красивую, красно-синюю сливу из его носа и с внезапно
вспыхнувшим удовольствием, размазал его губы по его крепким зубам,
потом, убил уже искалеченную кобру и всю ночь промучился раскаянием. Но
утром, он с удивлением обнаружил, что приобрел новый статус, среди своих
товарищей по оружию, - повышенный, - в том числе и в глазах побитого
брата. – «За что?» - с удивлением спрашивал он себя, - «Неужели за
разбитый нос?» - Тогда еще, он представлял собой пеструю смесь из
книжных благоглупостей и инстинктивной жестокости и не понимал, что, -
да, за разбитый нос. Ему понадобилось время, чтобы понять, - добрые и во
всех отношениях хорошие люда, преклоняются перед жестокостью, равно как
и злые и порочные во всех отношениях, - они становятся на один уровень,
впадая в ступор или падая на колени, в зависимости от уровня жестокости
и совершенно независимо от уровня своей морали.

Через несколько дней, ночью, он сидел вместе с тем же братом в ущелье,
которое по смешному совпадению называлось Кара-Илор, - Черная Змея, то
есть, - кобра. Тишину нарушало только злобное шипение братьев, - они
переругивались шепотом, чтобы не пропустить подкрадывание общего
коварного врага, - начальник заставы уже тайно выполз на проверку, о
чем, как всегда, сообщил всем нарядам связист. Вдруг, всхрапнули лошади,
привязанные к коновязи, звякнули приспущенными трензелями. Братья
замолкли, в ожидании ответного храпа или ржания чужих лошадей. И
услышали звук, похожий на далекий вздох, сразу вслед за этим в лица им
ударил холодный ветер. Это было настолько страшно, посреди тишины и
духоты туркестанской ночи, что они включили фонари, плюнув на маскировку
и подползающего начальника. Во вспышке паники, они успели увидеть нечто,
блестящее, как мутное стекло, надвигающееся на них, как гора, вращаясь в
самом себе, лошади завизжали, рванулись, но не успели оборвать поводья,
- сель ударил и сбил их вместе с коновязью, мелькнули подковы, все
утонуло в реве и грохоте взбесившейся воды.

Он начал тонуть почти сразу, как только из-под него вышибло ноги, поток
накрыл его с головой, он потерял ориентацию, но даже в такую минуту,
страх перед начальством, страх потерять автомат, оказался сильнее страха
смерти, - он перебросил ремень через голову и теперь вниз его тянули все
навязанные на него игрушки, - автомат, подсумок, яловые сапоги, тяжелый
аккумулятор фонаря. Раз за разом, он выхлебывался на поверхность и снова
уходил под воду, фонарь на длинном шнуре, болтался вокруг него,
выхватывая из тьмы, выпученный лошадиный глаз, несущуюся ветку,
разинутый рот напарника. Почему их не убило сразу? Поток нес камни,
вывернутые с корнем стволы деревьев, вниз рушилась почва и постоянно
что-то падало. Вдруг его спину пронзила рвущая боль и почти одновременно
что-то ударило в затылок, - ствол дерева воткнулся ему между лопаток
острым суком, а конец бревна ударил в голову, его руки и ноги обвисли,
как макароны. Он сохранял сознание, но перестал видеть происходящее, -
все, чем он был и что хранило его сознание, вспыхнуло в нем, как
выхваченное фотовспышкой, - вся жизнь, единым блоком и до мельчайших
подробностей. Он понял, что умирает, он понял кое-что про нож хирурга и
про своих родителей - и знал, что не умрет никогда. Его несло потоком,
мимо его жизни, распятой на дереве, время остановилось. Его взгляд
зафиксировал брата, повисшего на другом дереве, торчащем из земли и не
протянувшего руки, - но проносящийся мимо не ощутил ни боли, ни
разочарования. Его здесь не было.

Г л а в а 2.

- Это хорошо, что ты живой, - говорил чабан, - Но было бы лучше, если бы
ты умер. - Почему? - спросил он. - Потому, что твое тело мы бы получили
от иранцев без проблем. Ну, пусть уже слегка подванивающее, - чабан
поиграл тяжелыми морщинами вокруг рта, - А так, пришлось задействовать
нетрадиционные методы. Мы же не знали, унесло тебя водой или ты уплыл
сам. Пидюменко сказал, что видел тебя уплывающего на ту сторону, вот и
все. Сель прошел, - тебя нет, с вертолета ничего не засекли. Что думать?
- чабан развел здоровенными, как грабли руками, - Серьезное это дело,
уплыть на ту сторону. Если ты не лежишь распухшим в русле, то куда ты
делся? Ирани сидят в форте и видят только то, что можно увидеть в трубу.
Это же территория кочевников, - чабан топнул огромной ступней в
резиновой галоше, подняв тонкое облачко мергелевой пыли, - А им по
телефону не позвонишь, надо идти и спрашивать. Вот я и пришел, - темное
лицо чабана расколола ухмылка, - Чтобы искать своего пропавшего верблюда
и одного осла в зеленых погонах. Да ты лежи, лежи, - он вдавил в плечо
лежащего твердый, как камень палец, - Все нормально уже. Я нашел тебя. И
если надо будет, я тебя, дорогой, на руках донесу. - А если бы вы... ты
не нашел меня здесь? - Алеша кивнул на развалины. - Я бы нашел тебя там,
- чабан ткнул большим пальцем за спину, - Я бы отрезал тебя от
жандармов, если бы тебя понесло туда или купил у курдов, живого или
мертвого или пошел бы за тобой в горы и принес домой твою голову, -
чабан оскалил крупные, желтые от наса зубы, - Я бы в любом случае спас
тебя, сынок. Веришь? - Алеша молча посмотрел в его каменное лицо, - он
верил.

Он остался жив потому что дерево, проткнувшее ему спину, удержало его на
плаву. Он орал от боли, а потому не потерял сознание и не захлебнулся, а
автомат на спине, не дал дереву вывернуть его рану вместе с ребрами. Так
его и выкинуло на берег, - спасенным на собственном кресте. Но случилось
это, когда сель вырвался из ущелья и потерял силу, - далеко на иранской
территории. Он корчился в грязи, как жук насаженный на булавку, пытаясь
освободиться от познавшего его древа жизни, пара веток застряла между
автоматом и спиной и когда он пытался оттянуть оружейный ремень на
груди, чтобы просунуть под него голову, - острый сук глубже впивался в
рану, а когда он, наконец, встал из грязи, отсоединившись от сброшенного
в грязь дерева, мокрый от вод и родовой крови, то уже почти ничего не
соображал и пошел не в ту сторону, шатаясь в объявшей его тьме.

Он брел всю ночь черт знает куда и завел его в место, незнакомое даже
как земной пейзаж, - оно напоминало поверхность луны, - черт знает где,
он свалился под утро и заснул на камнях, вздрагивая от мучительной боли
в спине. Когда ослепительная звезда солнца прожгла зенит, он как больное
животное нашел тень, не осознавал этого и очнулся, когда первая звезда
заглянула через проломленный купол мазара. Там, в развалинах, чабан и
нашел его через двое суток, - он ничего не ел и не пил все это время, он
не мог двигаться, его колотила лихорадка от воспалившейся раны и когда
чабан возник на фоне слепящего занавеса солнца, огромный, с бугристой
головой, черный, как-будто кусок стены, сложенный из прокаленных
кирпичей, - он принял его за создание бреда, - тогда еще он не мог
понять, как близко к истине было тогда, его бредящее сознание.

Разумеется, этот тип, похожий на каменного идола, был гэбэшником из
туркмен. Но он не мог вызвать вертолет на чужую территорию и не мог
обозначиться местным властям, находясь на ней нелегально. Более того,
операция должна была оставаться в тайне не только от чужих, но и от
своих, - иначе, полетели бы головы. Алеша не знал тогда и знать не мог,
но понял впоследствии, что «чабан» действовал по личному поручению
какого-то начальника среднего звена, - вероятней всего, командира
погранотряда подполковника С. Нельзя было признать, что человек погиб
оттого, что его отправили в опасное место, уже после получения селевого
предупреждения, но и нельзя было бросить пропавшего без вести
пограничника, который мог оказаться и перебежчиком. В любом случае,
следовало найти его, не гоня волну по инстанциям и до того, как он
начнет вонять, - живой или мертвый. Советская структура охраны границы
была несокрушимой как скала, тяжелой и неповоротливой в силу этого и в
силу этого, - весьма гибкой на уровне среднего звена. На окраинах
гигантской империи средний начальник был царем и богом, если умел
окружить себя правильными людьми и мог делать все, что угодно, - если
делать быстро, не раскачивая всю систему. Подполковник С., был именно
таким человеком, - удельным ханом, подмявшим под себя и пограничные и
гражданские структуры, а сами пограничные войска были войсками КГБ,
государства в государстве и Алеша, - винтик в машине, - формально
являлся гэбистом и был включен в корпоративную связь. Кроме того,
подполковник С., в отличие от многочисленных туркменских баши, был
русским человеком, убежденным коммунистом и потомственным советским
офицером, спасти своего или наказать своего по-свойски, - смертью, было
для него делом чести.

Поэтому, чабан возился с Алешей как с ребенком, перевязывал его раны,
охранял, поддерживал на своем плече и делал частые остановки на их
долгом пути домой. На их долгом пути домой, Алеша сделал первый шаг к
самому себе, теряя вместе с остатками грязноватого уже, детского жирка
остатки смыслов и замещая пустоту чем-то темным, что вливалось в него от
его каменного провожатого.

- Не рассчитывай на меня, рассчитывай на себя, - говорил провожатый, - И
рассчитывай все вокруг себя, как змея и действуй быстро, пока тебя не
сжили со свету. Надежда, - дурной советчик, надеяться нельзя даже на эти
твердые камня, они могут покатиться под твоими ногами. Откуда ты можешь
знать, куда я тебя веду? - Мы идем в сторону границы, - удивленно
ответил Алеша. - Как ты можешь это знать? Ты что, Чингачгук-Большой
Змей? - ухмыльнулся чабан, - Может, я веду тебя на расстрел. - За что? -
еще больше удивился Алеша. - Откуда ты можешь знать, за что тебя убьют
за следующим поворотом? Всегда есть за что, невиновных нет. Откуда ты
можешь знать, кто я такой? - чабан ухмыльнулся, - Фамилию твоего
напарника можно прочитать и на его трупе, она написана хлоркой на его
х/б. Хочешь, чтобы кто-нибудь написал «дурак» твоей кровью у тебя на
лбу? - Нет,- ответил совсем сбитый с толку Алеша. - Тогда улыбайся,-
улыбнулся чабан, - Улыбайся, даже тогда, когда собираешься перерезать
кому-то глотку, - а ты будешь это делать, я чую кровь своим волчьим
носом. Никто не должен знать, куда ты идешь, - тогда тебя не заведут за
угол и не перережут там горло. Ты и твоя смерть, вы идете вместе, - все
остальные, враги. Научись улыбаться всегда, как череп, - ему уже нечего
терять, кто он, - никто не знает. Сила среди людей, - не в знании, а в
неведении неведающих, - наедине с собой, тебе ее не надо. Ты не сможешь
узнать все, а пытаясь научиться многому, - нагрузишься, как верблюд.
Стань пустым, как сухой череп и улыбайся, твоя пустота раздавит черепа
врагов, - в пыль, на твоей дороге. -

Г л а в а 3.

Третий звонок прозвучал у зеленых волн Азовского моря, когда Алеша
впервые убил человека, - как и было предсказано туркменским идолом.
Азиатская грязь покрылась полуторалетней патиной далекого, как казалось
ему, прошлого и веселый студент Алеша стройотрядствовал в приморском
поселке, беспечно купаясь в багряном море местного вина и легкой любви,
с малозаметными островками необременительной работы. Убийство случилось
легко, как любовь, - из-за любви и легко ушло под соленые волны, лишь
слегка окрасив их красным и оставив солоноватый привкус во рту. Просто
однажды жаркой и хмельной ночью, на пустынном морском берегу, он ударил
этого парня в голову, - всего пару раз и бедолага умер. Алеша отплыл с
ним подальше от берега, придерживая под подбородок и оставил морю, - вот
и все - и вернулся назад вдоль серебряной лунной дорожки, с наслаждением
вдыхая сонное дыхание моря, а потом пошел домой и заснул, как убитый.

Покойный был никому неизвестным курсантом «шмотки», - мореходной школы,
приехавший, на свою беду, подработать на прокладке частного водовода, -
никто его особо не искал, - он выплыл сам, на третий день, мелкое,
ласковое море не умело хранить тайн. Никто его и не узнал, кроме
ласковой Алешиной сестры, находившейся с обоими в более близких
отношениях, чем позволяла степень двоюродного родства и чем мог
позволить Алеша, - но умевшей хранить тайны. Так или иначе, но парнишку
забрали на трахнутом, дощатом грузовике я никто больше о нем ничего не
слышал, - вероятно потому, что он спьяну утопился сам, трахнувшись
башкой обо что-то на дне.

Алеша был жаден к жизни, жаждал любви и многовато пил для своего
возраста, что в силу возраста проходило безвозмездно для закаленного
спортом организма и всю жизнь его преследовало везение, как рок, не
дававший его жизни подломиться, - для новых роковых испытаний. Возможно,
поэтому третий звонок прозвучал неслышно для его уха, - но набирал силу
под давлением времени, - Алеша начал задумываться о том, как легко и
безвозмездно убивать людей.

Окончание университета совпало с крахом Советского Союза, - крахнула
Великая Социалистическая Родина, трахнутая ее идеологами, вместе со
всеми своими идеями, которым Алеша приносил присягу на верность и
истекал кровавым потом в трахнутом Копет-Даге, - его вынесло в Новый Мир
с карт-бланшем университетского диплома в кармане и свободным от
обязательств. Новый Мир требовал в кармане чего-то повесомей, чем пустая
бумажка, - кистеня - или золота, Большой Карман стал символом и Богом
Нового Времени, «Время понеслось вскачь, стуча золотыми подковами по
черепам дураков» - или потащилось клячей для неудачников на обочине,
Время-Колесо повернулось вновь, возвращаясь назад, - к подножию Золотого
Тельца, в землю ушла кровь раздавленных, - вечным остался презренный
металл, вожделенный всеми на Земле дураками и умниками. Так уж
случилось, что в то алхимическое время хаоса, любой металл был
презренным и легко обращался в золото, - алюминий, свинец, медь, железо.
И так уж случилось, что к последнему, чаще всего прибегали и дураки и
умники, в попытках алхимического обогащения. Алюминием, свинцом, медью,
нихромом, плутонием - и железом, было засеяно Поле Чудес и еще не взошло
солнце демократии, как в Стране Дураков уже закипела работа. Маркс
отдыхал со своей формулой «деньги-товар-деньги», формулой нового времени
стало «железо-железо-баксы», - «ноу-хау» постсоветского капитализма.
Железо несло немерянные прибыли, поскольку его было немеряно в
многострадальной земле дураков, но добывали его, - пистолетами,
поскольку между хищниками сразу возникла дикая конкуренция. Настоящей
таможни еще не было, та, что была, - еще продавалась за копейки, можно
было вывозить все, что угодно и вывозили, эшелонами и пароходами, - в
Прибалтику и Польшу, ни копейки не оставляя дуракам. Польша, Литва,
Латвия и Эстония, - состоялись за счет этого кровавого металла,
перепродавая его втридорога по всему миру.

Так уж случилось, что бедный Алеша, с его отменным здоровьем и первым
разрядом по дзю-до, - в тяжелой форме страдал идиосинкразией к торговле,
он не выносил торгашей так, как мачо не выносят педерастов, - на дух и
на вид.

Он пытался преодолеть это честно и много раз, он даже работал
шашлычником на базаре, хотя это было для него почти то же самое, что
подставить под шашлык собственную жопу - и не смог. Он даже не смог
торговать своими знаниями английского языка и литературы, отмеченными,
черт знает зачем ему понадобившимся дипломом, он не мог ничего, -
повсюду была ненавистная торговля и он начал уже подумывать о том, куда
бы это поехать пострелять, - помимо всего прочего, он имел
военно-учетную специальность «снайпер» и вообще был хорошим, призовым
стрелком. В таком состояниям разброда и шатания его и нашел Миша, -
старый кореш и собутыльник, с соседнего, физического факультета. Миша
был очень крутым евреем, не из дантистов и не из тех, что выезжают на
мешпухе, - а из тех, что сами по себе и умеют дать в морду не хуже
любого другого. В кабаке, перешедшем в мордобой с какими-то урками, Миша
начал рассказывать ему печальную историю своей жизни - и закончил ее у
себя дома, посасывая виски через разбитую губу. Разумеется, Миша
торговал, достигнув в этом деле высот известных и у него была красавица
жена, - фотографию которой в бикини, за неимением отбывшего в Анталию
оригинала, он тут же и предъявил, в сердцах забыв, а может и не ведая,
что Алеша хорошо знает эту фигуру, хотя никогда и не бывал дальше
Мариополя, - девка была, мало сказать красива, она была ослепительна,
какими нередко бывают еврейско-украинские полукровки и совмещала в себе
курвость и хитрожопость обеих наций. Миша любил ее без памяти, своим
беспримесным и поросшим жесткими патлами, еврейским сердцем, но у Марины
был дальний родственник, не только занятый тем же бизнесом, что и Миша,
но и его женой впридачу. Миша был крут, но не настолько, чтобы думать об
окончательном решении вопроса по-родственному и богат достаточно, чтобы
думать и не лезть за его решением к посторонним людям. И теперь он
разрывался между совершенно библейской ненавистью, - такой, чтобы трава
не росла - и совершенной неспособностью вырастить хоть какой-то радикал
над проблемой. В конце-концов, после многих зигзагов повествования и
многих скупых слез, дополнивших рассказ и нескупо налитый стакан, Алеша
уяснил себе, что Миша готов обменять рога на шкуры двух зайцев и даже
непротив расстаться с десятью штуками баксов, если Гриша куда-нибудь
исчезнет, - за эту сумму. И согласился.

Г л а в а 4.

Очень сильной стороной Миши была нежадность и скрупулезная честность в
делах, - за это ему доверяли те, кто его не любил и любили те, кому с
ним нечего было делить. Первая Алешина попытка сорвалась, но Миша честно
заплатил ему пять штук, - за вредность. Собственно, за вредность
следовало заплатить неизвестно откуда вывернувшемуся телохранителю, о
котором Миша ничего не знал, павшему на поле боя с ножевой раной в
печень, - но выжившему, благодаря хозяину мгновенно доставившему его в
больницу. Миша сказал, - что хватит, мол, настрахали на всю оставшуюся
жизнь и на второй попытке не настаивал, но Алеша не мог ответить черной
неблагодарностью на проявленное к нему благородство - и закончил дело
через пару недель, подтвердив свой статус и полив росток своего
профессионального достоинства, - чужой кровью.

Миша следил за ходом расследования издалека, но по-родственному
пристально, сообщая Алеше о всех его поворотах. Расследование пошаталось
туда-сюда да и увяло, как пьяный под забором, через три месяца все
забыли о предпринимателе, умершем у ворот кооперативного гаража, от
удара гвоздя, вбитого в доску, а затем, - в его затылок, - может и сам
упал. Родственники-то, конечно ходили и им отвечали, - да, да, ищем,- но
уголовное дело уже примостилось на полке среди десятков других
«глухарей», - кого было искать, если никто никого не видел, буржуй был
пьян, а о ранении водителя в милицию не сообщалось? Постепенно и
родственники, получив все необходимые справки и начав входить или
предвкушать вхождение через три месяца в права наследования, -
утешились, поставив роскошный памятник, в котором поучаствовал и Миша.
Все это время, Алеша не сидел в подполье, отращивая бороду, он открыто
работал у Миши, - экспедитором, точно зная, что никто не способен
обнаружить мелькнувшую через забор тень без лица и пальцев, - он сам
убивал человека по номеру автомобиля и гаража. Милиции и в голову не
пришло поинтересоваться Мишей, - с чего было интересоваться? Слишком
далеко он был от народа, а Марина, которая была намного ближе, слишком
любила его дом в Анталии и бриллианты для диктатуры пролетариата, чтобы
не уметь хранить тайны,

У всех была «крыша». В то время, как впрочем и в любое другое, - самой
обширной «крышей» была милиция. Но у этих благодетелей правая рука не
знала, что творит левая, они часто пересекались, им приходилось платить
дважды. На криминальном уровне такие вопросы решались путем «стрелок».
Но куда можно было пойти, если тебя «крышуют» менты? Тогда старые
волкодавы уже ушли, а щенки, набранные из вчерашнего хулиганья, грызлись
между собой как собаки, от них можно было ожидать всего, - от «крытки» и
до беседы на проселочной дороге. Миша платил гигантские деньги «крыше»
не ментовской, но он понимал, что один честный и готовый на все самурай,
- стоит бригады, на все способных «крышатников» любой масти /и у него
хватило ума держать язык за зубами, когда один из «крышатников» стал
уважаемым бизнесменом и членом парламента, а некоторые из ментов,
которым он давал на водку, - начальниками управлений/, Миша понимал с
кем имеет дело в лице Алеши и уже убедился в его способности решать
вопросы честно и окончательно, - Алеша купался в деньгах, которые по
Мишиным меркам были копейками, но Миша не обижал, Миша платил честно,-
намного больше, чем платили другим бойцам в этой сфере деятельности.
Железной.

Железо. Никогда в жизни Алеша не видел такого железа, теперь стало
доступным все, - «астры», «береты», «чезетты», - как женщины и -
станки, высоковольтные опоры, локомотивы, - по цене железа и добываемые
с помощью железа, стоящего, как валютная проститутка, - были бы деньги.
Как угорелый, метался Миша по стране, уже поделенной, но еще не
закрепленной за новыми хозяевами, волоча за собой обалдевшего от железа
и крови Алешу, - «разобраться» в Волгограде, - ужинать в Белгороде, НЭП
20-х был мелочью, детской игрой, по сравнению с НЭПом 90-х, - Великим
Переделом, эпохальным грабежом самих себя с целью сбыта барыгам,
ботающим по фене европейских языков. Миша вошел во вкус хозяина не
только своей жизни и ввел Алешу, - который дал ему попробовать, - вместе
и не сознавая этого они вошли во вполне феодальные отношения
«хозяин-самурай» и сеяли вокруг себя безнаказанную смерть, с быстротой
молнии перемещаясь и перемещая железо по гигантским пространствам,
засеваемым зубами дракона многими тысячами, подобных им. В быстрых
переговорах, где счет велся только на баксы и как в очко на пальцах,
Алеша слышал цифры,- «триста тысяч», «пятьсот тысяч», - но следил-то он
не за цифрами, а за глазами и руками и когда все это закончилось быстрым
бегством Миши за кордон, не так уж много и осталось в его руках, кроме
чистой пары пистолетов и абсолютного неумения делать что-то,
превосходящее натяжение курка.

Г л а в а 5.

Оказалось, что эта эпоха в жизни Алеши, заняла всего лишь год да
несколько недель, - за это время он заработал не менее трехсот
шестидесяти пожизненных сроков в самой вонючей и грязной дыре, самого
нижнего из кругов ада - или одну быструю пулю в лоб, если бы жив был
товарищ Берия. Но проклятый сталинизм ушел в прошлое и ночной грохот
сапог не нарушил мирного сна Алеши, - все утонуло в грохоте рушащейся
империи и пыль улеглась, солнце взошло.

Но как глядеть в лицо солнцу новой жизни, человеку не имеющему за душой
ничего, чтобы ее приятно отягощало, - грошей, например? Алеша искупался
в деньгах и они стекли с него, как вода и высохла последняя капля в
лучах восходящего солнца, - солнце утомило его, не утолив его жажды.
Чего? – «Не вкусив от млека и меда и се - аз умираю», - взбрело в его
утомленную солнцем голову, когда он лежал на поляне в лесу, окружавшем
его дачу. Хотел ли он денег на самом деле? Или деньги были предлогом, -
чтобы убивать? Делать то, чего он на самом деле хотел, прикрывшись
корыстью, как щитом, что бы не блестело безумие? Но хотел ли он убивать?
И чего он вообще хотел? Он вынул из-под голого бедра теплый пистолет я
заглянул в его мудрый глаз. Ну? Но истине всегда не хватает натяжения
курка, чтобы поразить мир. Ей всегда требуется кто-то, прилагающий
усилие и тогда, - она либо распинает его, либо сама раскидывает мозгами
по зеленой траве, - вот она, истина, лежащая изнасилованной под солнцем
жизни. Он плюнул, протер пальцем зеркальное влагалище ствола и пошел
домой, - влачить свою жизнь.

Ночью ему приснился чабан, - как бурхан, с улыбкой и сплетенными мудрой
пальцами. - Зачем ты грустный? - спросил он,- разве ты забыл, что надо
улыбаться? - Я помню, - сказал Алеша, - И понимаю теперь, зачем клоун
рисует улыбку, - иначе заболят губы. - Мы все, - клоуны, - вздохнул
бурхан, - Кто-то дергает нас за веревочки, а мы думаем, что танцуем
сами, - за деньги. Что мы будем делать, если нам перестанут бросать
монеты в нашу клетчатую кепку? - Бросим танцевать, - сказал Алеша. -
Танец, - это жизнь, подвешенная на веревочке, - нельзя
остановиться, нельзя не дышать, - сказал чабан. - Можно, - сказал
Алеша. - Кому? - усмехнулся бурхан, - С кем ты разговариваешь? Где ты
просыпаешься, когда засыпаешь? Сон, - это маленькая смерть. Но всегда
приходится просыпаться. Кто просыпается, проснувшись? Кто ты? Ты -
трава, без имени, без лица. Ты рождаешься под солнцем и умираешь от
холода, каждый день или каждый век, - кто у тебя спрашивает? Улыбайся!
Ты - ничто, лишь личина персоны делает тебя индивидуальностью, - дуально
разделяющей пустоту, смотрящую на саму себя через прорезь маски. Ты -
маска Бога-Шизофреника, Его образ и подобие, корчащее рожи самому себе.
И каждый, кого ты встречаешь на своем пути, - это Он. Поэтому, тебе так
нравится убивать, - ты можешь убить себя только один раз. Все
прирожденные убийцы и святые таковы, сынок. Они срывают маски, в поисках
своего Бога, - чтобы найти пустоту самого себя, - лишенного кожи. И
делают это снова. И снова. Пока, лишенные кожи, - не находят самого себя
в пустоте. Тогда они смеются там. Вот почему, чистые, лишенные кожи
Добро и Зло, - редчайшие вещи в пустоте Вселенной - и суть единство
индивидуальности, разделяющей Пустоту на Я и не-Я. Разве это не смешно?
Так потратиться на преступление и святость, - чтобы увидеть собственное
рыло в зеркале! Так смейся! Не будь таким угрюмым и тяжелым, - уронишь
себя. Ухмылка клоуна, - вот что приклеивает твою индивидуальность, она
не сделает тебя реальней, но придает достоинство. Улыбайся, - тебе
больше ничего не остается делать. Ты не можешь не делать, нет занавеса,
за которым можно спрятаться, смерть, - фикция. Никто, кроме твоей
гипсовой персоны не прольет слезу над трагедией твоего финального ухода,
- все зрители смеются, клоун обосрался! -

Он проснулся, улыбаясь, в ушах его звенел смех бурхана, в окно били лучи
солнца.

Г л а в а 6.

Просидев полгода в лесу на даче и почитав всякие книжки, он вдруг ощутил
желание учительствовать - и корысти ради и искусства для и отправился в
гороно /раньше это звучало как «горнаробраз», - вот омерзительное
слово/, подыскать себе работенку. Оттуда его отправили в облоно /вот,
мягкое и приятное слово/, но и в этом лоне обнаружилось, что найти
теперь работу учителя не так-то легко, - тяжелое наследие социализма.
Поэтому, когда ему предложили поработать в спецшколе для детей с
отклонениями поведения, /«спецшоп», как они ее там называли/,
расположенной на пустыре, за самым трущобным районом города, - он
согласился. Дальше ехать было некуда. Точка.

Это не было тюрьмой, - но там, за высоким забором, содержались дети,
совершившие тяжкие преступления и не достигшие возраста уголовной
ответственности, - 14 лет, - их нельзя было отправить в колонию для
несовершеннолетних. Ухмыляясь ухмылкой клоуна под угрюмыми взглядами
надзирателей, он прошел через железные ворота в кирпичной стене,
обмотанной поверху колючей проволокой, - где же еще, ему было сеять
разумное, доброе, вечное, как не здесь? В этой спецшколе для детей с
отклонениями поведения, имелась еще одна спецспецшкола, - для детей с
отклонением в умственном развитии, - туда он и попал, от большого ума.
Как оказалось впоследствии, об обучении детишек изыскам английского
языка, не было и речи, - зато он должен был исполнять функции
надсмотрщика, санитара, а заодно и попытаться хотя бы отучить их
разговаривать матом на родном.

Когда он начал знакомиться с их личными делами, у него, у человека у
которого руки были по плечи в крови, - волосы зашевелились на голове.
Здесь были три девочки, - личики с косичками на фотографиях, - которые
вывернули подростку прямую кишку обломком строительной арматуры, отчего
он истек кровью, примотанный проволокой за руки к потолочной балке,
здесь был один шикарный мальчик, зарезавший бабушку дедушкиной бритвой и
пропивавший ее пенсию с блядьми, когда его поймали в соседнем городе, -
здесь самые черные, самые страшные, самые безумные анекдоты, -
оказывались жизнью, описанной суконным канцелярским языком в материалах
дела. Да что же это была за жизнь? В ней, оказывается, были
двенадцатилетние юннаты, убивающие беременную женщину ударами доски по
животу, - чтобы посмотреть, как вылезет ребеночек и одиннадцатилетние
шлюхи, убивающие десятилетних шлюх за место под солнцем. Да что же это
было за солнце, - освещающее такую жизнь? Что было делать, плакать или
смеяться, - читая о девятилетнем насильнике, который порвал себе
уздечку, пытаясь засунуть член в уретру потерпевшей, поскольку не знал,
где у нее находится влагалище и был уличен по следам собственной крови
на ее трусах? Или о тринадцатилетнем разбойнике, который пришел в
больницу к искалеченному молотком пацану, чтобы забрать «сникерс» из
кармана своей старой куртки, в которую он его переодел? Улыбка клоуна
была очень к месту на лице учителя, заочно нюхавшего эти цветы жизни,
которых он собирался чему-то научить и мальчики кровавые, не возникавшие
в его глазах после года киллерской деятельности, застили ему мир,
заставленный рядами аккуратных коричневых папок, набитых кошмарами, где
он начинал чувствовать себя чистым ангелом, упавшим с неба в земную
грязь. Он понял, что все жестокости, увиденные и сотворенные им в
далекой жестокой Азии и в железном мире криминала, - детские цацки, по
сравнению с тем, что было обычными реалиями жизни на улицах, площадях и
под заборами его родного города. Он еще не видел ни единого из своих
подопечных, но уже знал, что это, - Армия Тьмы, способная залить кровью
Ад или терроризировать любую планету, населенную чудовищами из
фантастических боевиков. Армаггедон незаметно созрел здесь, в душах,
переставших быть человеческими, пока политики нудно пугали мир
Освенцимом и Гулагом. Что значил игрушечный Рэмбо, что значили бойни во
Вьетнаме, Лаосе, Камбодже, - по сравнению с тысячами людей, жутко
мучимыми ни за что, - из любопытства или за пачку сигарет? У Дьявола
было лицо ребенка, дьяволы творившие это, даже не понимали, что творят,
они были по ту сторону Добра и Зла, не ведая ни того, ни другого, - они
были невинны - и потому им принадлежал Новый Мир, возникший на
развалинах старого, рухнувшего в судорогах вины и греха. Старина Ницше
утопился бы в клозете, воочию узрев своего Сверхчеловека, - которому он
подставил спину.

Но то, что Алеше пришлось воочию узреть в этом чистилище, далеко
превосходило и ницшеанские бредни и кокаиновые измышления фантастов.

Г л а в а 7.

Сначала ее избили, затем изнасиловали при помощи пальцев рук и ног, а
также бутылки из-под «кока-колы», - в таком виде ее и обнаружил Алеша на
полу душевой, - с бутылкой, торчащей из влагалища, сломанным носом и
вывернутыми коленями. Это была первая классная шалость, с которой он
столкнула в ходе своей преподавательской деятельности.

Невозможность обуздать насилие заключалась в том, что дети прекрасно
осознавали свою безнаказанность. Никакое уголовное дело не могло быть
возбуждено в детском саду или впоследствии, по прошлому факту и по
достижении шалуном возраста уголовной ответственности, укрытые под
крылом Закона шалуны и шалуньи, могли играть в свои игры, как ангелы,
недостижимые для людского правосудия и в четырнадцать лет выходили в
Большой Мир чистыми, как новорожденные младенцы. Единственным средством
хоть как-то удержать преступность в яслях, была жестокость надзирателей.
Но надзиратели были взрослыми людьми, - отрыжкой Старого Мира, - они
просто не были способны приблизиться к тому уровню лютства, который
освоил надзираемый молодняк. А кроме того, - все они достигли возраста
уголовной ответственности. Система охраны не была тюремной, особо ушлые
воспитанники просачивались через нее в город и творили там один черт
знает что, ночью тихо возвращаясь в свою берлогу, - ищи-свищи ветра на
ночных площадях. Большинство из них не попадало в сферу внимания местной
инспекции по делам несовершеннолетних, поскольку «спецшоп» был областной
копилкой всякой мрази, а для постановки на учет требовалась привязка к
месту жительства, - для ментов они были тенями, без имени и без лица.
Это не значит, что менты не знали о наличии этого змеиного садка, -
знали и наведывались иногда. Но они не могли забрать малолетнего ублюдка
в контору, чтобы там сделать из него ростбиф. И немногим хотелось
тащиться за город, чтобы в присутствии воспитателей, попенять пальцем
ухмыляющемуся говнюку, которому требовалась добротная, профессиональная
пытка. Но и «галочка» за раскрытие гарантированно безнаказанного
преступления, была малой компенсацией для новых оперов, воспитанных на
«Улицах разбитых фонарей» и ходивших с бандитскими цепями на шее.
Дерьмовая была у них работа, - в ней профпригодность оценивалась
профессиональной подлостью, оплачиваемой высокими гонорарами, а
профессиональная работа, - зарплатой или вообще никак. В их среде
пистолеты носили ручкой вперед и считалось очень непрестижным возиться с
малолетками - и мальки ускользали сквозь сети, - опасные, как пираньи.

Никому и в голову не пришло вызывать к избитой девочке «скорую», а когда
Алеша предложил отвезти ее в больницу самостоятельно, на него шикнули, -
сдурел, что ли, уже работать надоело? Девочку просто поместили в
медизолятор, вправили там кости носа и наложили пластырь, никто и не
вспомнил о том, что ее изнасиловали, - в первый раз, что ли? А от
бутылки дети не заводятся. Алеша несколько раз заходил к ней, потом его
отвлекли другие дела.

Четверо дебилов, трое из которых были настоящими де кретинами, а
четвертый «косил», бросили в душевую к девочкам стеклянную бутылку с
горючей смесью из жидкости для зажигалок и подсолнечного масла. К
счастью, бутылка не взорвалась, но разбилась и двое девочек, выбегая из
душевой, серьезно поранили ноги. Той же ночью из той же душевой,
расположенной в полуподвале, доносились заячьи крики, - надзиратели
избивали дебилов кусками электрического кабеля. Алеша, дежуривший по
«спецухе», сидел за столом на первом этаже и слушая вопли мучимых
мучителей, думал, - что есть истина? Если бы всех дебильных мучителей, -
включая и киллера Алешу, - удавить в душевой, было бы ли это
справедливостью? Нет праведности без левости, - кто бы остался справа?
Бог Исаака и Иакова оставил точные инструкции для мучителей дебилов, -
око за око. Но если точно следовать инструкциям, то на Земле уже не
осталось бы ни одного зрячего. Может и не осталось? Никто уже не
различает лева и права, - вращаясь юлой вокруг собственной оси, право
выродилось в свою противоположность. Похоже, один лишь придурковатый
киллер, стоит столбом посреди дурдома, в котором зарабатывает себе на
хлеб, тупо глазея на вращающихся вокруг себя дебилов. Его восхищала
изысканная издевка, заключенная в евангелическом «подставить правую
щеку, если тебя ударили по левой», - как можно было ее не подставить?
Человек, который сказал это, - явно смотрел на мир с высоты столба. Но
Алеша стоял на земле я точно знал, что во второй раз будут бить уже не
по щеке и не в бровь, а в глаз. Выходило баш на баш, с какой стороны ни
посмотри, - если есть чем смотреть. Слушая крики истязуемых, он сходил в
туалет и моя там руки, решил, что если бы у Каифы хватило компетенции и
на Отца, - то ровным счетом ничего не изменилось бы.

После той ночи, один из дебилов, - умный, загрустил, начал писять в
штаны и захаживать в медкабинет. Ему уже не надо было «косить». Потом
его отправили в какую-то больницу и больше Алеша его никогда не видел.

Г л а в а 8.

Вскоре он познакомился с тремя ангелицами, запоровшими пацана ржавой
арматурой, - они изъявили желание позаниматься английским языком. Всем
троим было более или менее по тринадцать, но одна, - выглядела на все
шестнадцать, вторая, - чуть старше своих лет, а третья, - лет на
одиннадцать, не больше. На фотографиях они выглядели блекло, но в натуре
оказались на редкость цветущими, для «спецухи» и яркими девками.
«Старшую» звали Инга Зиброва или «Зебра», «среднюю», - Ангела Петрова,
но все называли ее просто Гелой, «младшенькую» звали Ева Узун, - но все
называли ее Эвелиной и никак иначе. Все в них было двухслойным и
трехслойным, - возраст, манера поведения, имена, внешность.
«Младшенькая», несмотря на ордынскую фамилию, была платиновой блондинкой
с ледяными глазами и явным центром группы, Петрова была смуглой, как
цыганка, порывистой, с роскошными черными волосами, - большой редкостью
для «спецухи», у «Зебры» была стать призовой спортсменки, она выглядела
способной пришибать кулаком взрослого мужика, красивой, как манекен и
такой же туповатой. Алеша уже знал, что эту троицу были вынуждены
содержать вместе, лишь по той причине, что спецшкола была единственной в
области, они представляли серьезную опасность для окружающих подонков,
но имели достаточно ума, чтобы это скрывать, их подозревали в нескольких
тяжелых актах вандализма, извращениях и вымогательстве, но ни разу не
смогли поймать, - а дальше «спецухи» их отправить было некуда.

Эвелина оказалась не просто способной ученицей, - с ней вполне можно
было говорить по-английски. Гела схватывала на лету, Зебра не понимала
ни черта, с трудом прочитав слово «society», она залилась смехом, - Что
сосать? - спросила она. - Пососи мне секель, - сказала Гела, поправляя
роскошный локон. - Еще одно слово услышу, обеим манду порву до самой
сраки, - сказала Эвелина, не поднимая глаз от учебника. Алеша ничего не
сказал, - он понял по их взглядам, что мизансцена разыграна специально
для него. Ссыкухи проверяли его на вшивость, - с трех сторон, - чтобы по
его реакции судить, что он такое. Это было мастерски сделано, для их
возраста, - после вежливого обмена урочными фразами и когда учитель уже
вошел психологически в привычный формат учебного процесса, - площадная
ругань, произнесенная небрежно и вскользь, нежным девичьим голосом. Но
силы были не равны.

- Я знаю троих блядей, - после паузы, мягко сказал Алеша, - Раздолбанных
так, что говно в жопе не держится, хотя и малолетних. Разумеется, я к
ним и пальцем не прикоснусь, - боюсь сифилиса. Но я разведу их на
«хмарь», даже если ее и нет, - он виновато развел руками, - И они
попадут в душ, где надзиратели будут бить их по их беленьким, нежным
попкам своими большими черными шлангами, пока зубы не выскочат. - Упала
тишина. – о с е у! - вдруг громко сказала Зебра, на хорошем английском
языке. Урок продолжился.

И все-таки, они его поймали. Поймали, поймали бедного Алешу, - он не
знал женщин, не было времени узнать. В своем мальчишьем высокомерии, он
полагал, что одержал победу, в его простоватом киллерском сердце еще не
вымерзла наивная вера в мужское превосходство. Он не знал, что слабость
сильнее силы, - она заставляет работать мозги и выдавливает из сердца
такие яды, которые способны свалить быка. Он не был знаком с приемами
борьбы, применяемыми в войне полов - и ему скормили наживку, вырезанную
из его собственной предстательной железы.

Спецшкола не была местом, где пригревали безобидных уличных бродяжек,
здесь Общество собрало цвет своего настоящего и упование будущего, -
детей-убийц, детей-растлителей других детей, садистов, наркоманов, шлюх,
- зачатых в безумии и понятия не имевших о том, что они сошли с ума еще
в утробе их породившей. Законы жестокой Спарты, жившей за счет войны, на
смерть обрекали ребенка, уличенного в мучительстве животного, -
считалось, что душа, настолько извращенная, недостойна жить. Закон
гуманного Общества пестовал под своим крылом упырей, от которых
содрогнулся бы Жиль де Рец и по достижении ими репродуктивного возраста,
- выпускал на улицы, когда их уже на могли сожрать другие звери.
Девочки, попадавшие в «спацшоп», были не надломленными бутонами, а
вполне зрелыми цветами зла, - черными от чужой крови и с ядовитыми
шипами, - дьявол их возьми, они имели такой аромат, который мог сбить с
ног и дракона, поопытней Алеши. Отроковица, «опущенная» в душевой, -
пала жертвой своего аромата, о чем и не подозревал Алеша, она была
искалечена на почве однополой любви своей ревнивой любовницей, - что и
сама уже успела проделать с другими не раз и с большим удовольствием.

Алеша всегда критически относился к распространенному мнению о
невыносимости полового воздержания и пацанячьему трепу на эту тему. Он
имел, как ему казалось, достаточный опыт, как воздержания, так и
недержания, он даже был женат студентом и развелся, не перестав им быть
и не утратив всех прелестей студенческого общежития. Он вообще рано
начал половую жизнь и никогда не ощущал недостатка женского внимания,
ему не были в новинку, ни задыхающиеся подростковые совокупления на
пыльном чердаке, ни групповухи под луной, ни изнурительные ночи любви с
требовательной, немолодой любовницей, а то и двумя. И он прошел, в свое
время, через пограничную казарму, ничуть не страдая от своего запертого
за проволокой либидо, а во время его железной конкисты, - у него и
мыслей о женщинах не возникало в голове занятой сохранением своей и
отъемом чужой жизни. Последние полгода он провел вполне благостно, за
чтением книг и все это позволяло ему считать болтовню записных мачо и
записки литературных маньяков, - не стоящими внимания. Он не знал еще,
что истина не перестает быть опасной вещью, оттого что банальна, как
бритва или высказана дураком, ее невозможно познать, но можно
прочувствовать в аспектах, - когда она познает человека, сдирая с него
шкуру.

Душевая комната в «спецухе» была местом без жадости, где состоялось его
знакомство с нравами заведения и критической точкой, вокруг которой
повернулась его жизнь, снова превращаясь в нож мясорубки, - там как в
запечатанной комнате Синей Бороды ожидала его ловушка и момент истины о
самом себе.

Он закемарил на дежурстве, сидя за столом на первом этаже, - поэтому и
пропустил момент, когда они проскользнули в душевую. Вообще-то, спать
было нельзя, дежурства для того и учреждались, чтобы пресекать такие
передвижения, но, - черт попутал. Вероятно, они уже знали, что перед
окончанием дежурства и до рассвета, он сам ходит в душ. Душевая комната
запиралась на ключ, а разнополые помывочные дни чередовались, чтобы не
допустить случайных контактов, но охотницы не только выследили его, но и
запаслись отмычкой.

Когда, еще слегка спросонья спустившись в полуподвал, он сунул ключ в
замочную скважину, - незапертая дверь душевой неожиданно открылась и он
увидел голую женщину, стоящую к нему спиной,. Разумеется, как
воспитанный человек, Алеша тут же прикрыл дверь. И прирос к полу. Он не
мог сделать ни шагу, ноги не слушались его. И он стоял там, таращась в
черный дермантин двери, на который сетчатка его глаз проецировала
изображение женщины, - ее спину с глубокой ложбинкой, ее зад, ее ноги.
Через несколько томительных мгновений, до него дошло, что голая женщина,
- это девочка Инга Зиброва. Не это ничего не изменило, - его тело зажило
своей жизнью, оно отказывалось повиноваться. В следующее мгновение в его
голове пронеслась серия видений, напоминающих десяток порнофильмов,
прокручиваемых одновременно и с огромной скоростью. Он распахивал дверь,
он врывался. Он тихо проскальзывал внутрь. Дверь открывалась и стоя на
пороге, Инга призывно улыбалась ему. Инга визжала, стоя на четвереньках,
когда он насиловал ее сзади. Он распинал ее на мокром полу, стуча
коленями об кафель. Он прижимал ее к стене, тискал ее грудь, выл,
кусался и его мозг переживал по оргазму в каждом кадре и в каждом
нейроне. Он успел сделать ей предложение, жениться, съездить на Багамы и
провести с ней тысячу и одну ночь в отелях на побережье, - почти не видя
ее лица, - весь мир с его пальмами, островами и щербатым кафелем
заслонила ее задница со следом от бикини и сияющими каплями воды на
белоснежной коже.

В конце-концов, он обнаружил себя сидящим за столом на первом этаже и
перебирающим какие-то бумажки, на которые падали капли пота с его лба.
Он тяжело дышал, был насквозь мокр, как-будто переплыл океан и не поднял
головы когда троица гуськом проплыла мимо него в свою комнату. Но успел
увидеть последнюю, - Эвелина улыбнулась ему через плечо, глянув на него
из темного проема двери, - она поймала его взгляд, она его поймала.

Разумеется, если бы кто-то рассказал ему такую историю раньше, он бы
только усмехнулся. Но теперь ему было не до смеха. Он добрался до дому,
завалился спать и весь день видел во сне голую Ингу, а ночью проснулся и
сидя за бутылкой водки, понял, - что бомба взорвалась, нельзя
безнаказанно душить либидо, нельзя безнаказанно заглядывать в душевую к
купающимся девочкам, - око за око, Анакреон превращается в козлика.

Г л а в а 9.

Может быть инцидент и не получил бы своего развития, - если бы он не был
лишь первым актом, заранее заготовленного сценария. На следующий день,
Зебра уже не смогла сбить его с ног взглядом в упор, - как она это
сделала да веча задом, - он даже разозлился, хотя и должен был признать,
что девка сногсшибательно красива, не так уж по-кобыльи тупа и по яйцам
ему попала крепко. В тот же день, они снова явились к нему, - на урок.

«Оральная практика», - вот что крутилось в его воспалившемся мозгу,
когда они читали текст, тщательно артикулируя звуки, - у Гелы губы были
еще лучше чем у Инги, а у Эвелины, - столь исчезающе нежны, что их
прикосновение ощущалось на расстоянии, он чувствовал, как у него
приподнимается крыша от ее дыхания. Все трое пришли в облегающих
эластиковых шортах и майках, - после физкультуры. Его изнывающий нос
чувствовал, что им требуется душ, они все, черт возьми, вчетвером
нуждались в нем, - но душ в «спецухе» был недоступной роскошью в
непомывочный день. Если бы предыдущей ночью, после принятой полубутылки
водки, Алеша не принял меры, - он бы изныл от нужды, не высидев до конца
урока. Но его либидозный организм требовал не одной ночи и не одной пары
рук для профилактики, он восстанавливался столь быстро, что к концу
Алеша приблизился уже с дрожащими руками и выжатым, как лимон, он так
рявкнул на учениц, - что они, переглянувшись, пулеметной очередью
вылетели из классной комнаты. Но он продолжал видеть их то здесь, то там
втечение всего рабочего дня, они путались в мыслях и были за каждым
углом запутанных коридоров, - если только действительно были, - их
глаза, их губы, их задницы, их груди с сосками пропечатывающими
копеечный эластик сплетались в оргии тел, - шестирукой, как индусская
богиня и пронзали его, как голема, шестиконечной печатью, они были, -
666,- вырезанным на его сжимающемся в кулак сердце, ударом, тройным
прыжком в пропасть, шестилучовой звездой, испепеляющей его мозг. Если бы
директриса заведения, - ведьма с жестяной волосней и железными зубами, -
могла увидеть мысли и яды бродящие в сердце учителя английской
словесности, она погналась бы за ним с ржавой пилой, чтобы кастрировать,
загнав в глухой угол, под хохот и улюлюканье столпившихся за ее
костлявой спиной суккубов.

Все складывалось один к одному, баш на баш, как зерна на четках Сатаны,
- уже отработав срок и собираясь домой, он вдруг был призван в кабинет
настоятельницы.

Она встретила его стоя, с тощей папкой под мышкой и сказала, - Мне очень
жаль, но придется поработать, - голосом гвоздя по стеклу, отметающим все
возражения. -Учитель труда не вышел и не сообщил, возможно заболел, -
она постучала крестцом по дребезжащей дверце канцелярского шкафа, - А
может, напился или слава те Господи, попал под машину. Короче, дам ключ
от телевизора и отгул к выходному. Надо подежурить сверхурочно, - нет
выхода. - Вряд ля Господь был виновен в том, что трудовик напился, попал
под машину и заболел, - щелкнули четки и черный шар закатился в лузу, -
выхода не было.

Г л а в а 10.

Около полуночи, Алеша сидел за столом в пустом коридоре и смотрел на
лист бумаги, в конусе света от настольной лампы и свои руки. Руки
рисовали, как заведенные,- женщину сзади. Рисовальщиком Алеша был плохим
и чудовищные задницы, которые он пытался втиснуть в одну проекцию с
чудовищными грудями, напоминали помесь «Герники» с кошмарами Босха. Но
эрекцию вызывали чудовищную - или эрекция разума вызывала чудовищ?

Еще пару недель назад он стал молодым учителем, завязавшим с тяжелым
прошлым и вышедшим на светлую дорогу в темных джунглях спецшколы, -
впереди вставало солнце. Что случилось? Разве кто-то вычистил его
сознание и начал с нового листа, - рисовать задницы? Он остался тем же,
- те же руки, те же ноги, одна голова. Что же делает его способным на
любые безумства, что превращает его в пятилучевую звезду, готовую сжечь
себя и все вокруг? Кто перечеркивает весь жизненный опыт и чертит курс
его жизни, - каплями половых гормонов в его крови? Кто этот Тот,
рисующий знаки?

Они появились бесшумно, из темноты своей спальни, не произведя ни звука
и не примяв ни единого ядовитого цветка в его мыслях, - но он
почувствовал. И поднял голову от портрета Инги сзади, - она стояла перед
ним в фас. Он судорожно сжал руки на своем листе бумаги, - Инга
облизнула губы.

В «спецухе» особым шиком считалось обрезать ночные рубашки намного выше
колен, - убирая заодно и ненавистный штамп. За это наказывали, но
девочки в один голос оправдывались тем, что материя им нужна для
гигиенических надобностей. Это была правда, - тампонами здесь не пахло.

В воздухе витал аромат особой смеси, применяемой в «спецухе», - аптечный
запах кока-колы и спиртовой настойки боярышника, - бутылкой, Гела
покачивала в руке, Эвелина появилась последней.

- Пожалуйста, - сказала Инга, наклоняясь к столу, - Ну, пожалуйста, -
развязанные у ворота тесемки ее рубашки, почти коснулись Алешиных рук,
стиснутых на ее портрете. - Что? - хрипло каркнул он. - Ну, пожалуйста,
пустите нас в душевую, - сказала Инга. - У нее сегодня день рождения,
прямо сейчас, - сказала Гела, - Что же нам, клей нюхать под одеялом, как
свиньи? - Мы ничего страшного не сделаем, - тихо сказала Эвелина, -
Можете пойти с нами и посмотреть. -

И он пошел с ними посмотреть, - Мальчик-Кровавый-Пальчик, ведомый тремя
девочками-людоедками.

В запретной комнате Эвелина извлекла откуда-то секретную лампочку и
вручила ее длинной Инге. Длинная Инга заменила ею обычную и вспыхнув
алым, инфернальное пространство предбанника быстро налилось
багрово-синим светом, - лампочка оказалась окрашенной красной гуашью,
половина которой моментально обгорела и все вокруг приобрело оттенок
венозной крови. Напряженно гудело в трубах или в ушах, бились сердца, не
слыша друг друга, каждое, - за фиолетовыми кулисами собственной похоти,
крылатые тени замерли под потолком, - на багровой сцене, в атмосфере
дешевого мыла и пота, разыгрывалась четырехгрошовая драма, - орел или
решка?

- Блядь, - сказала Гела, - Я извиняюсь, - она подняла хлопнувшую об пол
бутылку. Раздались редкие аплодисменты, - Хорошо, что пластиковая, -
иронически сказала Эвелина.

Когда они спускались вниз, у них ничего не было, кроме сиротских рубашек
на голом теле и бутылки в руке Гелы и вдруг, - откуда-то из темных
углов, появился пестрый плед, медная ваза с фруктами и тонкие пиалы,
расписанные розовыми цветочками, - Алеша понял, что его разрешение на
вход, было просто входным билетом на заранее подготовленный спектакль. -
Скорее, скорее, - подгоняла Эвелина, - Скоро полночь, скоро Зебра
родится. - Действительно ли родилась Инга в полночь, проверить было
невозможно, - но что значила действительность в инфернальном
пространстве действа и чем этот час был хуже любого другого, для начала
праздника жизни?

Наступление полночи определили в основном по пальцу, поднятому к
багровому глазу лампочки и по сломанному электронному будильнику, из
которого нужную цифру выбили еще вчера, если она сама не вмерзла туда
год назад. В специальном коктейле 65-градусной настойки боярышника
оказалось больше, чем кока-колы, - он обжег горло, - Зебра выскочила в
мир, топча его золотыми копытцами.

Улыбаясь улыбкой клоуна он сидел среди трех веселящихся Катти Сарк, не
имеющих возраста, как фигура на форштевне корабля, разрезающего багровые
волны времени и смотрел на розовую попу новорожденной, положившей
подбородок на поднятые колени, - с каким еще выражением лица он мог это
делать? Условная полоска ее бикини мешала видению подробностей, как
черная повязка на глазу пирата, он дурацки мигал, удерживая клоунскую
улыбку, чтобы не сползла, обнажая оскал черепа, который он уже чуял
своим дурацким носом, он и был клоуном, посреди праздника ночи, -
центром праздника - и ему это нравилось.

Он не уловил момента, когда повязка слетела с его глаз и в ночи вспыхнул
фейерверк, лоскутья сиротских рубашек взлетели, как серые крылья чаек и
исчезли в потоке ветра за кормой, он уже ничего не видел, кроме
распахнутых глаз и губ новорожденной, - она кричала, требуя жизни, она
билась в нее, устремляя розовые пятки к зениту ночного солнца - и визжал
ветер, полосуя его спину когтями ужасов ночи.

Г л а в а 11.

На следующий день он сидел дома в первом отгуле и в раздумье, когда
раздался сигнал мобильника. - Алло, - сказала Эвелина, - Можно мы к вам
приедем?

- Откуда вы узнали мой номер? - спросил он. - Какая разница? - спросила
она, - Вы заплатите за такси? - Да, - он указал маршрут и они приехали,
- найдя его в лесу на даче, не имеющей адреса.

За стенами «спецухи» «спецуха» заканчивалась, он примерно представлял
себе, как можно оттуда выбраться, но не сразу понял, кто это выбрался из
машины в лучах заходящего солнца. Гела казалась выше в синих джинсах,
обтягивающих ноги и синей майке, ее кудри охватывала черная бадана с
черепами, на Зебре были мешковатые камуфляжные штаны, черная безрукавка
с надписью «Меrde» и черная бейсболка, Эвелина выглядела как ангел
смерти, - с белыми волосами, падающими на воротник черной рубашки и в
черных джинсах. Все трое были в высоких кроссовках, Зебра держала в
руках объемистый рюкзак, - они были похожи на отряд спецназа,
собравшийся на «сафари».

Войдя в дом, девушки быстро осмотрелись, - ни у кого не повернулся бы
язык назвать их девочками, - Зебра выставила на стол бутылку виски «Джон
Уокер». - Ничего себе, - сказал Алеша. - Мы со «спецухой» покончили, -
сказала Эвелина, - Теперь мы не будем считать деньги, - деньги у нас
будут. - Алеша быстро прикинул последствия такого решения для него
персонально.

- Они не знают, - сказала Эвелина, как бы читая его мысли, - Они будут
искать нас по месту жительства. И если ты завтра спокойно выйдешь на
работу, они ничего не прохавают. - Алеша отметил переход на «ты»,
который не состоялся даже в процессе вчерашнего фейерверка, но
насторожило его не это, а металлические нотки в голосе Эвелины, заныли
царапины на спине. - Все будут делать то, что я скажу, - резко ответил
он, - На этих условиях вы останетесь здесь. Кому не нравится, - вон
отсюда, - он смотрел только на Эвелину, - Все, кроме Зебры. - Зебра
плюхнулась ему на колени так, что чуть не отбила крупом яйца. Потом
повернулась к Эвелине, - Ты поняла? Папочка хочет меня!

- В ее голосе звучало как бы наивное торжество, но Алеша понимал, что
эта троица спаяна намного сильнее, чем хочет показать. А он хотел всех
троих намного сильнее, чем казалось ему. Эвелина усмехнулась и отвела
взгляд.

Большую часть своей недлинной, но не такой уж и короткой жизни Алеша
провел на асфальте большого города. Но случалось ему рыскать и по горам
и по пустыне, он видел тайгу, бывал и в тундре и на теплых, ласковых
морях. Однако же больше всего ему нравилась лесостепь, - где рощи
перемежаются лугами, где сменяются времена года, где много хорошей воды
и глаз не упирается в дремучие буреломы, а зимой негде разгуляться
ледяному ветру. В общем, - он любил свою родину там, где она еще не была
покрыта асфальтами большого города и поселился в ней, - не слишком
удаляясь от асфальтов, которые были его домом. Днем он мог видеть лес с
одной стороны и городские многоэтажки за лесом и реку, - с другой и
участок холмистой степи за ней, плавно переходящий в лес. Ночью, когда
восходила луна, - река вспыхивала серебром, за вершинами деревьев
разливалось зарево города, а редкие огни ближнего поселка не мешали
видеть звезды.

Ему нравилось жить в светотени, он любил границу между блеском
мегаполиса и тьмой дикого поля, он выбрал хорошее место, как волк, -
вблизи человеческого жилья, но и на свободе и мог делать все, что ему
будет угодно, - пользуясь всеми благами цивилизации. Сейчас ему было
угодно воспользоваться тремя подванивающими кусочками сыра, которые
послал ему Бог со своего мусорника, - зная, что бесплатный сыр бывает
только в мышеловке. Но он надеялся обхитрить судьбу, как надеялись и его
подружки, считавшие себя - и бывшие хитрюгами, затеявшими обмануть свою
и его судьбу, как надеются все люди на Земле, затевающие какую-нибудь
глупость. Однако, он имел преимущество перед другими людьми, включая
своих малолетних подельниц, - улыбку клоуна, он знал, что вся жизнь, -
это глупость и надо прожить ее так, чтобы не было мучительно больно за
то, что ее не сделал, - вот он и делал, искусанный комарами и завязанный
под луной тройным узлом, который запутался бы распутывать автор
«Камасутры», - зная, что любая, даже самая умная жизнь заканчивается
глупо, - в могиле, дурацким носом кверху и в позиции, которая называется
«тупая колода».

Г л а в а 12.

Утром он не смог проснуться. То есть, глаза-то он открыл, но тело
чувствовало себя так, как будто оно еще спит. С трудом, он выволок себя
на кухню и начал готовить чифир и закуску к нему. Он уже понял, что
случилось, - они дали ему клофелин в последней рюмке, немного, но
достаточно, чтобы надежно вырубить. После нескольких глотков горчайшего
и черного, как грех чаю, в голове начало проясняться, он понимал, что в
доме их нет и сдерживал себя, собираясь с мыслями и готовясь к действию.
Затем, двигаясь быстро, но размеренно, обыскал дом. Пропал один
пистолет. Со вторым они видимо не разобрались, это была модель с скрытым
предохранителем и запором магазина, а может, оставили ему, чтобы было из
чего застрелиться. Так же поступили они и с деньгами, - взяли ровно
половину, - чтобы было на что напиться, с горя. Он усмехнулся, - хорошие
девочки, честные - и закрепил улыбку.

Затем, все еще заторможено двигая ногами, пошел к мотоциклу, - на работу
следовало выползать любой ценой, - чтобы отсечь любые подозрения.

День дался ему тяжело, - чувствовался клофелин и американский самогон и
индийская «Камасутра», - помогала улыбка клоуна, каждый из многих раз,
когда ему хотелось закипеть от злости, втечение дня. Он понимал, что
девок искать нельзя, - их уже ищут те, с которыми нельзя пересекаться, в
«спецухе» был переполох и он трагически качал головой в такт другим
преподавателям, - какой ужас, они еще взломали кабинет завуча? Он знал,
что ему следует замереть, прикинуться несуществующим, как жук со злобно
скрюченными кверху лапками - и насторожить нос по ветру, чтобы не
пропустить пороховой дымок от грохнувшего выстрела из его пистолета.
Разумеется, если девок поймают, в чем он почти не сомневался и у них не
удержится вода в жопе, - что он неохотно допускал, - он будет все
отрицать. Но при его прошлом сам факт расследования был чреват - и
следовало быть готовым к бегу, - но не побежать слишком рано, пустив за
собой всех псов вдогонку.

Он провел день в напряжении, у него заболело лицо от улыбки и вернувшись
домой, - без раздумья влепил по уху улыбающейся Зебре, когда она
выскочила ему навстречу.

- Да и в мыслях не было, ты что! - Зебра размазывала сценические сопли
по красивой морде, Гела лежала кверху задницей на кровати, за руки
примотанная к спинке ремнем, выдернутым из ее джинсов, Эвелина таким же
манером пристегнутая к ножке, кусала губы, сидя на полу. Хотя у
последней пришлось выкручивать пистолет из руки, - меры имели характер
устрашения, он сразу понял, что если они вернулись и без печати беды на
лицах, - все в порядке. А что в порядке, - это он сейчас и выяснял.

- Мы просто погуляли, - отрывисто сказала Эвелина, - И потратили
чуть-чуть твоих денег, вот и все. - Да! Да! Да! - заорала Гела в
подушку, - Чего ты такой жадный?! -

Он был склонен верить. Он сам был преступником и знал, что действия
реальных людей, в отличие от персонажей Агаты Кристи, - сплошь и рядом
нелогичны, а людей криминального типа, - безумны, как само преступление
и даже самое умное. Девочки обшмонали дом, - по привычке, а потом
повеселились, как могли и на халяву, - тоже по привычке.

- Зачем вы взяли ствол? - спросил он. - Прятать надо лучше, -
огрызнулась Эвелина. Он проглотил молча, - она была права. Он допустил
оплошность, оставив пистолеты под рукой, - не учел чужих людей в доме. -
Ну, взяли ну постреляли в лесу, - заныла Зебра, - Не в городе же. -
Зачем клофелин? - спросил он. - Какой клофелин? - изумилась Эвелина, -
Не было никакого клофелина. - Он стиснул зубы, понимая, что дать ей
пощечину нельзя, - не простит и отомстит. - Ну, ладно, ладно, - не
вставая, Зебра пнула Эвелину пяткой в щиколотку, - Ну, был клофелин, я
капнула. - Хитрая стерва понимала, что если кому-то признаваться, то -
ей. - Чтобы ты расслабился, - Зебра приоткрыла в ухмылке великолепный
рот, запачканный кровью, - А то замучился совсем, с нами. А тебе на
работу. - Он не выдержал и расхохотался. Эвелина улыбнулась бледными
губами, Гела забилась на кровати в конвульсиях смеха. Он подошел и
хлопнул ее по обтянутому джинсами заду. Она затихла и раздвинула ноги.
Зебра тяжело задышала за его спиной.

Ночью они сидели под луной на заднем дворе и пили атомный коктейль с
настойкой боярышника, - девочки обошли не менее десяти аптек запасаясь
ею, мудро рассудив, что привычная смесь лучше любого другого пойла,
включая американское. - Мы погуляли по городу, очень осторожно, -
рассказывала Эвелина, - Купили темные очки, посидели в кафе. - Ко мне
цеплялись двое, за бабки, - ухмыльнулась Зебра, - Возле туалета. Я им не
дала. - Была мысль выставить кого-нибудь, - заметила Гела, - Но ничего
такого не попалось. - Они его обманули дважды, - им очень даже попалось.

Г л а в а 13.

Менты сделали ту же ошибку, что и Алеша, - они их недооценили. Гильза и
пуля, пробившая плечо потерпевшему, найдены не были, они не знали, что
выстрел был произведен не из самопала, а из боевого пистолета марки
«астра», калибра 5,62мм. И прибыли силами всего лишь четырех человек,
рассчитывая, что четверо вооруженных мужчин легко справятся с тремя
девчонками, - настолько глупыми, чтобы сесть в такси с фирменным номером
телефона на борту. Одной извилины на троих, у них хватило, чтобы не
выходить поблизости от дома, - но поблизости и не было никаких домов,
кроме Алешиного и недолго побродив по окрестностям, менты вышли точно к
нему, - хотя и не были уверены на все сто, - что это тот дом.

Особо не скрываясь, они подошли, двое, - к передней двери, один присел
под торцовым окном, четвертый, - зашел сзади. Чтобы держать под
наблюдением оставшийся неприкрытым торец и заднюю часть дома, он
отступил достаточно далеко от нее и оказался спиной к распахнутой двери
дровяного сарая, - где присела Эвелина, не желавшая оскорблять свой нос
запахами выгребного туалета. Увидев мужчину с пистолетом в руке, она
взяла из-за поленницы топор, тихо встала за его спиной и ударила лезвием
по голове. Голова лопнула с треском. Опер под окном обернулся. И увидев
одиннадцатилетнюю ссыкуху со спущенными трусами и окровавленным топором,
- застыл с открытым ртом. Эвелина потянулась к упавшему пистолету. Опер
нажал на курок, - но воевать с девчонками оказалось сложнее, чем сидеть
в кабаке с бандитской цепью на шее и выпирающей из-под пиджака ручкой
пистолета, - он не снял предохранитель. Эвелина выстрелила - и
промахнулась, между ними было около двадцати метров. Опер сбросил
предохранитель. Эвелина выстрелила еще раз - и пуля, звучно шлепнув
мента в середину груди, посадила его на задницу. Он посмотрел на пятно,
расплывавшееся на белой рубашке, завалился на бок и умер.

Двое ментов у двери переглянулись, услышав первый выстрел, - они не
ожидали ничего подобного и заколебались, не зная что делать. После
второго выстрела, один из них бросился на звук, а второй вытянул
пистолет в сторону двери и попятился к углу, чтобы видеть, что там
происходит.

Увидев человека, выскочившего из-за угла, Энелина сразу выстрелила,
зацепив его под ухом. Царапина была пустяковой, - но в шею - и веером
брызнула кровь. Опер уронил пистолет и обеими руками зажимая артерию,
сел на землю. Эвелина приблизилась к нему быстрым шагом и в упор
прострелила ему голову.

В это время, голый Алеша, спотыкаясь о метавшуюся Гелу, метался по дому
в поисках пистолетов, - он надежно спрятал их вчера, так надежно, что
спросонья и с похмелья, не мог вспомнить, - куда. После третьего
выстрела за стеной, он вспомнил и пока он, стоя раком, отдирал половицу,
Зебра, сидевшая на кровати выпучив глаза и вывалив сиськи, вдруг
вскочила на ноги и схватив со стола кухонный нож, - с воплем вылетела за
дверь.

Подняв голову от только что застреленного ею человека, - Эвелина увидела
голову второго, выглядывающую из-за угла и выстрелила. Опер шарахнулся
от угла в сторону двери, не успев повернуть к ней лицо - и осел на
кухонном ноже, длиной в 20 сантиметров, который Зебра держала в руках.
Когда Алеша выскочил на крыльцо, - с тремя голыми пистолетами, - она,
визжа, втыкала нож в брызжущее кровью тело, уже в третий или четвертый
раз. Из-за его спины вылетела Гела и поскользнувшись в кишках, начала
пинать мертвеца пяткой в лицо.

- Хватит, - сказала Эвелина, выходя из-за угла, - Уходим. - Нет, -
сказал Алеша, - Уходить нельзя.-

Г л а в а 14.

Поначалу, им всем удалось преодолеть первый импульс, - бежать, - Алешина
рациональность взяла верх. Втечение часа они лихорадочно зачищали место,
- потом, уже спокойнее, Алеша продолжал сам, до самого вечера. Трупы
были загружены в «Ниву», на которой приехали опера, а «Нива» с
приспущенными,- для хода гад речных, - стеклами, утоплена в тихом омуте
на реке, за десять километров от Алешиной берлоги. Они вымыли, вычистили
песком, забросали землей все следы крови, собрали гильзы и осмотрели
дорогу в поисках следов от протекторов. Затем, загрузив два рюкзака
припасами, девки ушли в лес, - разбивать лагерь, как надеялся Алеша.

Истекшие сутки не выявили ничьей озабоченности судьбой пропавшей
бригады, а к утру Алеша уже забеспокоился сам, - не годилось уезжать на
работу, не встретив гостей. Наконец, они раскачались и безалаберно
попетляв по проселочным дорогам явились к нему, - с вопросами.
Разумеется, Алеша честно рассказал все, что знал. Но чем он мог помочь
милиции, которая его берегла? Он угостил их кофе, но он не видел их
сотрудников, никаких машин и никаких девок, хотя и загорал весь
предыдущий день у дома, будучи выходным от забот преподавателя
английского языка и литературы. С его разрешения и при всяческом его
содействии, они осмотрели дом и двор, вяло интересуясь, по ходу дела,
фактами его безукоризненной биографии, дали расписаться на «Объяснении»,
половину которого занимало перечисление регалий их начальника и уехали в
поселок, откуда, уныло побродив от двора к двору, - отбыли восвояси. Они
не задали никаких вопросов относительно беглянок из «спецухи», - либо
они никак не связали их с нападением в городе, либо просто ничего о них
не знали, - как и в старые, добрые времена, левая рука в их конторе
продолжала крутить дули правой. Это не могло служить поводом для
расслабухи, - Алеша хорошо знал, что контора никогда, ничего не
забывает, что как ее ни перетряхивай дурными руками, - она продолжает
работать по системе и умеет цеплять за шкуру расслабившихся волков.
Алеша был хорошо образованным преступником и знал, что никто еще не
придумал политической системы, эффективней полицейской, - одинаковой во
всем мире со времен римских центурий, - они, черт возьми, сумели поймать
даже Сына Божьего и прибить его к кресту, рядом с двумя бандюками
попроще. Эта система была, - Понтием Пилатом, делающим дело и умывающим
руки, она мало зависела от дураков с цепями или орлами на шеях, - время
работало на нее, как на Пилата, ставшего вечным. Эта система была
страшной, ее следовало бояться, единственным средством не попасть под
колесо, было, - спрятаться, не торчать на дороге, не бренчать языком, не
звякать цепями, - уйти в тень и там бить, если кто-то сослепу в нее
суется. Понимать-то Алеша это понимал, - но некто, каплями половых
гормонов в его крови, уже подписал договор с его судьбой.

Когда после работы, вечером того же дня, он попытался найти девок, - их
не было. Они ушли.

Они не взяли денег и оружия, фактически, у него не было причин для
беспокойства, - он никого не убивал, а у них были веские причины держать
язык за зубами. Что бы теперь ни всплыло, - включая и концы, спрятанные
в воду, - держа язык за зубами, а концы в зубах он был недосягаем для
привязок, - слова, слова, одни лишь пустые слова, - убивающие, как пули,
если разжать зубы.

Но когда он вернулся из лесу домой и посмотрел на постель, - на ней
проступили зебровые полосы - и у него, как кулак, сжалось сердце.

Он продолжил жизнь, не разжимая зубов и не теряя улыбки, он продолжал
работу, которая не была ему в тягость и даже выбился в передовики
учительского труда. С удивлением, он обнаружил, что эмоциональная
отстраненность способствует успеху. Ему плевать было на учительскую
карьеру - и он успешно ее делал, он холодно презирал дебилов, с которыми
имел дело, - а они любили его и делали успехи под его руководством. У
него получалось лучше, чем у многих горящих на работе преподавателей,
издерганных горением, он мог двести раз объяснять что-нибудь дебилу, не
испытывая раздражения от его дебильности - и у дебила начинало
получаться. Не осознавая этого сам, - он мог бы быть очень хорошим
опером, намного лучше чем те, которых походя слизали с лица земли
тринадцатилетние девчонки, он мог бы достичь успеха в любом деле, - если
бы не эликсиры Сатаны, сжигавшие его кровь.

Каждый вечер, возвращаясь домой, - он ожидал Зебру, которая выскочит ему
навстречу, с ухмылкой на красивой морде, ожидал услышать голоса Эвелины
и Гелы. Но их не было.

Он начал больше пить и проявлять склонность к фетишизму. Он нашел
запачканные кровью трусы Зебры, которые она, со свойственным ей
хамством, не стирая забросила под кровать - и до изнеможения
мастурбировал в них, - пока они не превратились в покрытый морозными
узорами, скомканный кусок жести. Наступил момент, когда он сказал себе,
- Хватит. Надо идти к блядям. И пошел и нашел, - но что это было, по
сравнению с фейерверком, который он испытал? Это были даже не трусы
Зебры, - это даже не было звуком хлопка одной ладонью по заднице Гелы.
Он читал кое-что про Ромео и Джульетту, про Дафниса и Хлою, про Лейлу и
Меджнуна. Но что значила любовь Ромео, по сравнению с Джульеттой,
умноженной на три? Когда одна лишь Зебра стоила Лейлы, Хлои и Меджнуна,
вместе взятых? Он смотрел в зеркало на свое бледное лицо, мял в руках
замороженную розу, обсыпая колени прахом сгоревших любовей и сходил с
ума.

Г л а в а 15.

Вдруг на телевидении проскочил криминальный сюжет, - он увидел его
совершенно случайно. В Мариополе, на оживленной улице, была ограблена
ростовщическая контора, скромно называвшаяся «Ссуды и Кредит». Судный
день для ростовщиков начался в 9-00 утра. В помещение, низко опустив
головы в черных бейсболках, вошли двое юношей в мешковатой униформе
охранников. Третий, самый рослый и в темных очках, сразу повернул
табличку с надписью «open» и застыл лицом к стеклянной двери, заложив
руки за спину. Система аудио-видео-контроля, установленная у
ростовщиков, явственно зафиксировала надпись «ОХРАНА» на его спине и
пистолет на бедре.

Двое юношей подняли головы, опустив на лица черные чулки, скатанные под
бейсболками. После чего, один из них сразу застрелил сидевшего в углу
охранника - и поднял гильзу. Второй, быстрым шагом прошел к барьеру,
наглухо закрытому стеклянной стенкой, по виду, - пуленепробиваемой, - но
с окошком для руки. Он и просунул туда руку, - с пистолетом и вторую, -
с запиской. Показали увеличенное изображение,- разборчивыми, печатными
буквами на ней было на писано: ДЕНЬГИ ИЛИ СМЕРТЬ. Юноша, застреливший
охранника, прошел к двери в барьере и произвел два выстрела в замок.
Дверь распахнулась. Одновременно, распахнулась дверь в стене за
барьером. Оттуда выскочил человек в белой рубашке с галстуком и
пистолетом в руке - и тут же получил пулю в грудь. Грабитель переступил
через труп и скрылся за дверью.

В это время, кассирша перекладывала в пластиковый мешок деньги, как
только закончила, - тут же была убита выстрелом в голову. После чего
трое налетчиков покинули помещение. Налет длился 2м.17сек., за все время
преступники не произнесли ни слова. В помещении осталось четыре трупа, -
двое в кассовом зале, двое, - в кабинете за ним.

У ростовщиков были неплохие обороты, - грабители взяли 70тыс.долларов,
47тыс.евро и 400тыс. в национальной валюте.

Милиция доверительно просила сообщить и обещала вознаграждение. Все.

Он отлепился от телевизора и перевел дух. Ничего не было сказано о
способах отхода грабителей, о типе примененного оружия. Судя по всему, -
менты не выявили свидетелей, не имели даже приблизительных данных или
сомнений относительно скрытого под мешковатой униформой, а с пулями
могли и не разобраться. Он вспомнил, что рассказывал Эвелине, как
сделать пулю для нарезного оружия непригодной к идентификации. Но когда
нечего было сообщить, репортеры обычно цеплялись к деталям и об оружии
должны были упомянуть. То, что он увидел на экране, было очень похоже на
«пээмы» и при достаточном увеличении, - что наверняка сделали, - это
можно было установить точно. Если не сообщили, - значит были на то
причины.

На следующее утро он позвонил в школу и сказал, что приболел. Он
наработал уже достаточный авторитет, чтобы ему вежливо пожелали
выздоравливать, не задав никаких вопросов. И разыскав в кладовке свои
старые ласты, маску, и дыхательную трубку, он отправился к тихому омуту,
чтобы подтвердить или развеять свои подозрения.

У него заложило уши, когда он достиг дна, машина провалилась на большую
глубину и загрузла в иле выше колес. С первого раза он не смог открыть
дверь и выскочил наверх, глотая воздух и таращась на солнце, - то, что
зафиксировала сетчатка его глаз, с трудом укладывалось в голове. Четыре
трупа раздуло так, что они едва умещались в салоне машины, одежда на них
полопалась. Вода была теплой и прошло уже два месяца. Четыре белых лица,
как бледные луны, обкусанные придонными гадами, проступали в зеленоватой
мгле, из приоткрытого окна торчала рука с растопыренными пальцами, -
будто перчатка, надетая на обмотанную тряпьем бутыль с играющей брагой.

Со второго захода он открыл дверь. Он даже до половины влез внутрь и
обшарил пол салона. Пистолетов, которые он сам туда бросил, не было.

Г л а в а 16.

Солнце клонилось к вечеру, он сидел на веранде за чашкой чаю и размышлял
над ситуацией. У него не было сомнений, что малышки потрепали
ростовщиков. Грамотно и хладнокровно. И преступление имело все шансы
остаться без наказания. Перед его внутренним взором встало холодное лицо
Эвелины, - лицо ангела смерти. Он усмехнулся, - это вам не Раскольников.
Если они нигде не просеклись втечение двух месяцев, подготовили акцию,
молниеносно провели ее - и ушли, не оставив следов,- у них были все
шансы продолжать в том же духе и тем более успешно, что они были теперь
состоятельными дамами. Серьезные мужчины из милиции ищут не дам, а трех
квалифицированных бандитов, не связываясь и не связывая их с тремя
ссыкухами, сбежавшими из школы. Теперь стало понятно, почему не сообщили
о пистолетах. Независимо от того, разобрались ли с пулями или не
разобрались, - связь между табельными пистолетами ПМ, исчезнувшими
вместе с владельцами и пистолетами ПМ, засветившимися при налете, - была
очевидной, а если разобрались, - то и доказанной. Никакое следствие не
заинтересовано афишировать такую связь между двумя криминальными
событиями и нельзя было публично признать, что четыре работника милиции
бесследно исчезли два месяца назад и если не подались в бандиты, то
наверняка убиты, причем убийцы до сих пор не найдены, - но продолжают
убивать. Это было глупо и стыдно. Менты перестраховались, - они
исключили упоминание об оружии вообще. Но мудрые головы из отдела
внутренней безопасности, уже наверняка просчитывали какие-то варианты.

Он вздохнул и почесал за ухом, - откуда у девок такая сноровка? И
усмехнулся, подумав о наставнике, - с холодной, серой спермой.

Мяукнул мобильник в доме, как кошка под колесом и он удивленно поспешил
на зов с мыслью о настоятельнице, взволнованной состоянием его
здоровья,- кто еще мог слать ему сообщения? Но то, что выскочило в окне,
не имело ничего общего с ведьмой старой, там было написано, :У нас
праздник в час 0. Приходи в карьер. Гела.

Он попытался надеть улыбку клоуна, но получился оскал. То, чего он ждал
много недель, пронзаемый жгучей похотью, - свершилось, - но теперь его
пронзила жгучая обида. Они бросили его, плюнули на него, - а теперь
пишут письма мелким почерком! Не удостаивая даже телефонного звонка.
Деньги экономят, суки? Наконец, он усмехнулся. Или ждут, что он как
сумасшедший заяц на бегу, начнет выжимать из мобильника подачку, поливая
его соплями радости? И почему, - Гела? Он застыл, с трубкой в руке.

Алеша хорошо понимал, что в милиции работают не только фраера с
бандитскими цепями на шеях, уже не говоря о том, что к такому делу могли
подключиться и СБ и министерство юстиции, со всеми своими возможностями.
Он вполне допускал, что за его домом могло быть установлено наблюдение и
хотя он постоянно проверялся, но мог и пропустить отслеживающую его
передвижения «наружку» из одной, а то и двух контор, - особенно, если
они сумели договориться и меняют друг друга. Он не давал девкам свой
номер, но они нашли его и если они, черт их возьми, выпотрошили его
тайник, то могли выпотрошить и все содержимое мобильника, находясь в его
доме. А первое, что они сделали, выбравшись в город с его деньгами, -
это накупили всяких цацок и телефоны в том числе. Если телефон Гелы
случайно, - а возможно и вместе с Гелой, - попал в чужие руки, то по ту
сторону эфира его ожидал большой сюрприз. Попал ли он в число
подозреваемых или не попал, но телефонная связь была единственным, что
привязывало его к девкам в любой их ипостаси, - все остальное можно бы
отрицать. Тот, кто затаился по ту сторону, мог пробивать все номера
просто наобум, ничего не подозревая о связи между Алешей, беглянками из
«спецухи», нападением в городе и грабежом ростовщиков. Но Алешины
установочные данные уже в любом случае были зафиксированы в материалах
дела о пропавших ментах и связанного с ним нападения в городе. А если
принадлежность пистолетов уже установлена и все три события собраны в
кучу, - то Алешины данные торчали в ней, как гвоздь в дерьме. Они могли
доброкачественно торчать там, пока дерьмо не окаменеет, - если он не
будет делать лишних движений. Но стоило шевельнуться, рассупониться в
ответ на SMS - и он окажется в дерьме по уши. Если другой конец эфирной
нити был в руках у ловца, то он посылал сообщение потому, что не мог
засветиться со своим ментовским голосом, но по характеру ответного
сообщения мог оценить характер отношений между адресатом и владелицей
телефона, а на звонок он просто не ответит. Снова возникла ситуация,
когда лучшей защитой было исчезнуть, притвориться несуществующим,
выкинуть телефон и перевернуться кверху злобно скрюченными лапками.
Интеллект говорил ему, - замри, не двигайся, - но сердце рвалось из
груди, как пушечное ядро. Oн увидел Ингу, Гелу и Эвелину, лежащих голыми
на белоснежном песке, он посмотрел на маленький, таящий жало телефончик,
поблескивающий черной хитиновой скорлупой в его кулаке и отбросил прочь,
- как ядовитого скорпиона, - чтобы на вдавить кнопку, чтобы не завыть в
микрофон, поливая его своей волчьей слюной, - Где вы?! Где вы?! Где вы?!
-

Оскалившись, он оглянулся через плечо, - кто мог видеть его? Из-за
какого дерева на него направлены желтые линзы бинокуляров? Его
охватывала привычная паранойа - и это было приятно, - вокруг одни враги.
А на войне, как на войне и можно убивать, не так ли?

Он съехал спиной по стене и сел на пол, сжавшись в комок, огонь в его
сердце становился холоднее и ярче, по телу продолжали ходить волны
энергии, смывая чувство самохранения, выжимая из мозга обоюдоострые
мысли, - он начал обдумывать акцию.

Г л а в а 17.

Во второй половине дня он вышел из дому и посвистывая, направился в лес.
На нем были камуфляжные штаны, простые кеды с брезентовым верхом, черная
майка и зеленая бейсболка, за плечами, - небольшой рюкзак. Он шел
неспешно, разгребая палкой сухие листья, нагибаясь, чтобы поднять гриб,
часто присаживаясь для ненужного ему отдыха - и медленно, по широкой
дуге приближался к карьеру.

Карьер располагался посреди редкого леса, километрах в двенадцати от
Алешиной берлоги, - это было то самое место, где планировалось устроить
лагерь два месяца назад. Он был давно заброшен, сквозь песок, как в
колодце, проступила кристаллъно-чистая вода. Рыбы там почти не было,
зато водились гигантские, шипастые и зеленые как рептилии раки,
неизвестно чем питавшиеся на белоснежном песке, - если только их не
подкармливали любители глубоких колодцев. Центр озера был очень глубок,
Алеша нырял там, но ни разу не достиг дна, - оно воронкой уходило в
зеленые сумерки. Чаша карьера кое-где обвалилась, к озеру протянулись
щупальца барханов, поросшие соснами, но несмотря на живописность, песок
там был нашпигован ржавым железом и место не пользовалось особой
популярностью, - рядом протекала рыбная река, с намного более удобными
для туризма берегами. К карьеру имелась дорога, но сильно раздолбанная и
уже поросшая деревьями, - любители красивого отдыха и красивых машин
туда не ездили, а у любителей попроще, джипов не было.

Последние два километра Алеша скрытно двигался лесом вдоль дороги, но
никаких приготовлений к встрече не заметил и в сумерках вышел к краю
песчаного обрыва, расположенного напротив въезда в карьер. Здесь он снял
рюкзак и приготовился ждать, отсюда хорошо просматривалось пространство
внизу и вверху, Никаких признаков человека не наблюдалось. Из карьера
можно было выбраться на своих двоих в нескольких местах, по осыпавшимся
склонам, но съехать на машине было возможно только по дороге. Вряд ли
кто-то располагал силами чтобы проконтролировать все заросшее редким
лесом пространство, вокруг здоровенной дыры в земле, такие силы
невозможно было скрыть и хотя до полуночи было еще далеко, но сейчас, в
сумерках, следовало располагать засаду, - на дороге - или являться к
месту встречи, чтобы осмотреться вокруг - и он приготовился к любому
развитию событий, когда увидел лучи фар, пляшущие среди деревьев.

Даже с учетом пересеченной местности, машина двигалась странно, - рывкам
как будто за рулем сидел смертельно пьяный или больной человек. Уже
почти стемнело, когда зацепив сосну на краю дороги, она боком сползла на
дно карьера. Хлопнули дверцы. На дне сгустился мрак, луна еще не взошла
и он с трудом различил какие-то тени, услышал плеск воды и вдруг, -
зазвенел смех, вспыхнуло огненное колесо, закружилось со свистом,
разбрасывая искры, бросая алые блики на стены карьера и голые Гела,
Зебра и Эвелина закружились вокруг него, задирая к небу смеющиеся лица,
испещренные полосами фейерверка.

Они убили таксиста прямо в машине на пустой и темнеющей дороге к
карьеру. Гела выстрелила ему в печень и минуты полторы они с
любопытством наблюдали как несчастный мужик, нашедший в себе силы
вывалиться из салона, умирает на песке. Затем, они засыпали следы крови
и засунули труп в багажник. О вождении машины все трое имели самое
приблизительное представление, но до места черти их донесли, не дав
завязнуть в песке и захлебнуться от смеха, когда они рвали руль друг у
друга из рук, - торговый Мариополь был известной столицей наркоперебора,
а богатые дамы могли позволить себе все. Все могло бы понестись и дальше
на волне успеха, но донеся до карьера, черти оставили их надоумив
напоследок опустить на середине озера, вплавь отбуксированный труп
неудачливого водителя - и радиомаяк не захлебнулся в багажнике,
поскольку удачницам хотелось покататься еще. Диспетчер, не получив
никаких сообщений и не увидев в конце смены в воду канувшего водителя, -
связался с милицией.

Леопо-о-о-льд, подлый трус, выходи-и! - завизжала Гела, разметывая
черные кудри по голым плечам. - Дура! - Зебра хлестко влепила ей по заду
подъемом ноги, - Его здесь нет! - Он здесь, - тихо сказала Эвелина. И
путаясь в собственных ногах и планах, он съехал вниз по крутому
песчаному склону, - в алый круг кружащегося огня.

Машина дорожно-патрульной службы осторожно въехала в корявую просеку,
которая когда-то была дорогой в карьер. Патрульные двигались медленно,
хотя и не ожидали увидеть ничего особенного, кроме обычной картины, -
машины брошенной в посадке. Они понимающе переглянулись, заметив впереди
багровые отблески огня, - машина горела, - что было вполне обычным
делом. И слегка увеличив скорость, они наклонились к ветровому стеклу,
всматриваясь в багровую тьму, что ожидала их впереди.

Эвелина сидела на крыше машины, положив подбородок на голые колени и
смотрела вверх, туда где дорога прорезала песчаный обрыв, - как прорезь
прицела. Она еще ничего не видела и не слышала, - но она чувствовала.
Под рукой ее лежало помповое ружье.

Последние полкилометра патрульные проползли на подфарниках, вышли из
машины метров за сто и пешком, осторожно приблизились к въезду в карьер.
Машины стоящей в тени обрыва, они не увидели, но то, что увидели, -
мигом вывело их из состояния рабочей алертности, они чуть не
расхохотались. Какой-то сильно загорелый бык, елозя коленями по песку и
мелькая белыми ягодицами, пилил сзади здоровенную телку, вторая, свесив
патлы, ползала раком вокруг и заглядывала им между ног. Рядом, замирая,
докручивалось колесo фейерверка. Сдерживая смех и подталкивая друг друга
плечами, патрульные начали тихо спускаться вниз, держа наготове мощные
фонари.

Время. Где оно? Сколько его? В мгновение между мельканием чьих-то
ягодиц, вмешается жизнь и смерть.

Когда грохнул выстрел, вспышкой осветив стены карьера и сметя наземь
чуть поотставшего патрульного, - опередивший его лишь на миг жизни
рефлекторно пригнулся. Один лишь миг он полагал, что это, - грохот и
вспышка фейерверка, - следующий миг ударом дроби разворотил ему верхнюю
часть груди, пара дробин прошибла бровь и глаз.

Алеша с Зеброй расцепились и ошарашено упали на песок, Гела метнулась на
четвереньках к вороху одежды, в котором лежал пистолет, чертово колесо
остановилось, испустив последнюю струйку дыма. Вдруг, ожил фонарь в руке
мертвого патрульного и вдоль земли ударил луч света. Грянул еще один
выстрел, тело вздрогнуло, фонарь откатился в сторону, но не погас.
Эвелина вышла из темноты.

- Кто-то мог остаться в машине! - хрипло сказал Алеша и вырвав у нее
ружье, бросился к дороге. Сверху хлопнул пистолетный выстрел. Пуля
пролетела высоко над их головами. Но третий патрульный продолжал
стрелять. Алеша выстрелил в ответ и стрельба прекратилась. Через
несколько секунд наверху взревел двигатель и между деревьями мелькнули
огни быстро удалявшегося автомобиля.

- Валим отсюда! - крикнула Гела, приплясывая на одной ноге, а второй не
попадая в штанину шортов. Молча выкрутив из ее руки пистолет, Алеша
расшвырял ворох одежды в стороны владелиц, извлек из него второй и
заменил этим оружием то, что лежало в кобурах у патрульных. - Зачем это?
- спросила Эвелина, следуя за ним к машине, - Неужели номера их
пистолетов нигде не записаны? - Записаны,- кивнул Алеша, - В дежурной
части их отделения. Но кроме их отделения, есть еще отдел внутренней
безопасности УВД и такой же, - в министерстве. А над ними есть
прокуратура. А рядом есть СБ. А с другой стороны, - министерство
юстиции. Вот пусть и попутаются друг у друга под ногами, - он бросил
пистолеты на сиденье через открытое окно, Эвелина внимательно следила за
его движениями, когда он вытаскивал из багажника «маяк» и забрасывал его
в озеро. - Никто не любит земляных ментов и никто не может без них
обойтись. Даже если они будут точно знать, что пистолеты подбросил я,
все равно найдут причину дать кому-то по башке и выкинуть с работы, - он
распахнул дверцу и ухмыльнулся, - Наверняка, самого лучшего. Быстро в
машину, одеваться потом будем. -

Наверху дороги Алеша притормозил и бросил там третий ствол из
первоначального комплекта, - Грызите, собаки. –

Г л а в а 18.

Утро застало их далеко от места событий. Понимая, что на дорогах
появляться нельзя, а окрестности карьера очень скоро начнут прочесывать,
Алеша стремился уйти как можно дальше, всю ночь двигаясь запутанными
проселками, то лесом, то степью, то руслом высохшей речки, - на север, к
русской границе. Он больше не рационализировал свою судьбу, он просто
действовал, как на воин. Бег начался. Лесостепь перешла в сплошной,
матерый сосняк, который выглядел дремучим, но проехать по нему было
можно. В этих лесах было полно танковых и артиллерийских полигонов,
объектов ПВО, ракетных точек и ЗКП, - замаскированных командных пунктов.
Когда-то, все это без экономии средств, надолго сделанное имущество,
принадлежало великой и непобедимой Советской Армии, а сам укрепрайон
прикрывал Москву с юго-запада, - теперь все было брошено и разграблено.
Когда-то, эти леса были нашпигованы железом военного качества и не так
давно Алеша сам рыскал здесь, грызясь с другими волками и хватая все,
что можно было ухватить, - от танков до арматуры ракетных шахт, - он
хорошо знал эти места. Теперь укрепрайон уже не прикрывал импотентности
нового государства, продавшего броню на фольгу для «сникерсов» и
снявшего штаны перед своими новыми голубыми друзьями, железа не осталось
или осталось так глубоко в этой, умевшей его хранить земле, что достать
его было себе дороже для халявщиков, - но дороги остались. По одной из
таких дорог, - зажатой меж высоких сосен, которые специально не рубили и
узкой для незаметности сверху, - Алеша провел машину к известному ему
месту. Черт его знает, что там было раньше - но там была вода, а среди
покрытых лесом завалов бетона и колючей проволоки, легко было спрятаться
и защищаться. От кого? Зачем? Таких вопросов больше не возникало в
Алешиной голове, он больше не думал о том, что он, - киллер, не
обвиняемый ни в одном из известных убийств. Он больше не хотел быть
волком, издыхающим от тоски в своей берлоге, он больше не хотел посыпать
свои колени собственным прахом и выть на луну, бросающую зебровые полосы
на его холодную постель. Он будет защищаться и защищать своих девок от
всего мира, он пойдет с ними до конца. Все. Война началась.

Они загнали машину в какую-то бетонную коробку без крыши, а сами
расположились на дневную ночевку в кустах ежевики, тесно прижавшись друг
к другу и держа под рукой оружие.

Как только во тьме за закрытыми веками Алеши перестали мельтешить стволы
сосен, выхватываемые лучами фар, - из нее всплыло лицо чабана. - Да.
Недолго она продержалась, - сказал он, покачивая каменной головой, -
Улыбка клоуна.

Теперь ты выглядишь совсем как череп, сынок. - Я скоро умру? - спросил
Алеша, не разжимая губ. - И не надейся, - хмыкнул чабан, - Смерть, - это
радость и поцелуи звезд. А ты в аду. И будешь страдать долго, ожидая
смерть, как невесту. - Почему? - спросил Алеша, - За что? - За желание,
- чабан пожал серыми плечами, - Быть животным и не желать, - это рай.
Пожелать стать человеком, - это ад. Ты, - демон с телом обезьяны и
черепом ангела, - без лица, мост между животным и Богом. Все, кого ты
принесешь в жертву, пройдутся копытами и когтями по твоей спине, - на ту
сторону. - Я устал уже сейчас, - тихо сказало что-то, в ничуть не
уставшем Алеше, - Я хочу спрятаться, забиться куда-нибудь с Эвелиной,
Ингой и Гелой. Я просто хочу любви, - неужели это так много? - Каменный
истукан расхохотался, - Он хочет любви - его смех раскатывался во тьме,
как камни, - Любви!!!-

Алеша проснулся с колотящимся сердцем и посмотрел сквозь узор ежевичных
ветвей в черный глаз солнца. Он вдохнул теплый девичий запах, испытал
похоть, злобу и бессильную ярость. Потом он снова заснул и плакал во
сне.

Вечером они с наслаждением поплавали в растрескавшемся бассейне,
служившем емкостью для сбора питьевой воды из источника, затем
выпотрошили машину достали из привезенных девками сумок царскую снедь и
на развалинах военного объекта бывшей страны, в настоящем военном
лагере, - устроили шабаш под настоящей, нереально-оранжевой луной.

- Пейте, ешьте, гости дорогие, пока не сдохли! - крикнула голая Гела,
стоя на кубической глыбе бетона с бокалом в руке. - Мы сдохнем завтра, -
сказала Эвелина, - А сегодня пусть сдыхают они! - она махнула белой
рукой в сторону горизонта. - Или вчера! - расхохоталась Зебра, - Или
послезавтра! -

Несмотря на весьма возбуждающую обстановку и возбужденные взгляды трех
хозяек, - Алеша возбуждения не чувствовал. В самый неподходящий момент,
в его голову полезло просчитывание вариантов, - его бич, его планида,
его хомут. В его мозгу, рядом с пылающим костром, всегда холодно работал
несгораемый компьютер, - высчитывая, просматривая, планируя, - он мог
перейти в режим ожидания, но никогда не выключался. Эта электронная
дрянь портила лучшие моменты жизни, - но она же удерживала его на плаву.
Она могла заговорить с ним металлическим голосом во сне или наяву
показать картинку из будущего, - всегда омерзительную. И поддерживала,
поддерживала его жизнь, - не давая ей соскользнуть в пропасть - и как
холодный змей, сжимая ее своими кольцами. Иногда, она выдавливала из
пылающей части его ума, такие яды, - которые прожигали броню реальности,
- но из дыр веяло таким космическим холодом, что он искал тепла крови
или оргазма, только бы не сойти с ума на ледяном ветру.

- В чем дело? - крикнула Зебра, - Почему ты такой тяжелый и угрюмый?
Хочешь, я капну тебе боярышника на... - Нет!!! - завизжала Гела, -
Отойди oт него, дрянь, не твоя очередь! - Что мы будем делать дальше? –
спросил Алеша. - Трахаться, - спокойно сказала Эвелина. - У нас куча
бабок, что, не найдем что делать? - удивилась Зебра, - И папочка такой
умный. - Да! Да! Да! - заорала Гела, - Зебра, сука, даю десять штук из
доли, чтобы ты не пошла на хуй! - Алеша расхохотался. Луна расплылась,
сочась оранжевой улыбкой меж пары синих облаков, как через штаны
наржавшегося на небесах клоуна.

Г л а в а 19

На следующее утро Алеша позвонил в школу и спокойно сообщил, что
проболеет еще денька три, возможно придется взять больничный, - в
вежливых интонациях секретарского ответа не прозвучало ничего, кроме
умеренной озабоченности состоянием его здоровья. Контрольный звонок,
отнюдь не предназначенный продлевать Алешин роман с народным
образованием, не выявил подозрительного шевеления и теперь он знал, что
мобильником можно продолжать пользоваться. Поезда жизни продолжали
катиться, каждый по своему туннелю, не замечая трупов под колесами,
ничего не ведая о конечной станции.

Девки продрали слегка заплывшие после пьянки глаза и прыгали в бассейне,
- три нимфы, белая, черная и русая, без малейшего изъяна в мраморных
телах без печали, без горести, беж сожалений. Вчера красавица Гела
закончила праздновать свой четырнадцатый день рождения, отметив его
убийством и оргией под пьяной луной. Ее критические дни начались в
брызгах фейерверка и ментовской крови, - а закончились брызгами
месячной, пометившей групповой секс во множестве извращенных форм. Зебра
была стара, но еще в форме для верховой езды, - критический год ее
стукнул два месяца назад, в этом возрасте Джульетта уже умерла, не
выдержав гонки. Мимо Эвелины и всех ее мелких грешков, возраст уголовной
ответственности ступал лишь через месяц, оставляя Закон с носом, а ее с
шансом не сдохнуть на зонах после «малолетки». Ее единственную из резвой
тройки, - просто отправили бы с бубенцами назад в школу, доучивать
английский. Но сначала ее надо было догнать.

Местность, где они находились, была практически незаселенной. По
понятным причинам, поселки не располагались вблизи артиллерийских
полигонов, а лесхозы и охотхозяйства были фикцией на территориях,
занятых армией. Разумеется и этот зеленый пирог уже начали обкусывать по
краям, но дичи здесь, как и вообще в сосняке, подавляющем другую
растительность, было негусто и немного находилось охотников ехать черт
знает куда по грибы, чтобы на каждом шагу натыкаться на рвы и колючую
проволоку. Здесь можно было скрываться надежно и с относительным
комфортом, - в летнее время, - особенно, располагая машиной, набитой
припасами и полями мухоморов, - ядом для дилетантов и великолепной пищей
для опытного волка. Поезда судьбы, однако же, - набирали скорость - и не
останавливались, чтобы высадить грибников.

Двое бывших хозяев этих мест, бывший прапорщик и бывший майор, шли по
лесу, который продолжали считать своей собственностью и по-хозяйски
поглядывали вокруг. А как же? Считай, вся жизнь прошла на «объекте», -
как одна большая охота, где полковник-распорядитель расставлял по
«номерам». Теперь-то охотники были уже на привале, но им еще хотелось
парного мясца, хотелось еще похлебать хмельного винца жизни, хотелось
показать девахам, хе-хе, каких,- во-о-от таких рыбин, ловили они голыми
руками, в лунных озерах. И вдруг они увидели этих самых девах, как-будто
рожденных из пены снов развратного старого козла, - в самый неподходящий
момент, - выходящими из старой емкости для воды посреди родного объекта
и идущими во всем ослепительном блеске своей наготы к тряпке под кустом
ежевики, на которой растянулся какой-то голый лось. Вопиющая
несообразность момента заключалась в том, что именно под этой тряпкой
были зарыты два ящика. В одном находилась пара хороших танковых
пулеметов, на которые именно сейчас нашелся покупатель, во втором, -
ленты и цинк патронов к ним. Никак нельзя было насладиться грозной, а
потом, загнав лося в кусты, - мирной беседой с обомлевшими сначала от
страха, а потом млеющими от восторга девахами. Нельзя было ждать, -
клиент ждал на лесной дороге в полутора километрах отсюда и мог удрать,
заподозрив неладное. Майор глянул на прапорщика и пошел брюхом вперед, -
на тряпку.

Они одновременно увидели, идущих к ним двух быков в камуфляже и
насторожились одновременно, - но не слишком, - спецназ не носит
охотничьих ружей и таких животов. Алеша небрежно бросил на пах, что
попалось под руку, - Гелыну майку и подвинул локоть к ее шортам, под
которыми лежал пистолет. Девки живописно сели вокруг, в позах
прощающихся с девственностью славянок, - скромненько, но со вкусом. Все
могло бы и закончиться вполне по-славянски, - матом, мордобоем и
совместным распитием, - никто не хотел ни умирать, ни убивать. Все дело
испортила Зебра. Она хотела лишь слегка подразнить дядю, как бы случайно
раздвинув коленки - и случайно пукнула. Дебил-майор, которого в
порядочной армии не допустили бы до чистки клозетов, воспринял это как
жесточайшее оскорбление и заорал, наливаясь бурячной кровью, - Встать!
Блядина голозадая! - Поэтому, все закончилось вполне по-славянски, -
кровавой резней. Зебра схватила охотничий нож, которым Алеша только что
резал яблоко и как Рэмбо, метнула его в майора, - разумеется, нож
отскочил от майорского брюха, попав в него ручкой. Майор рванул с плеча
ремень тяжелого «моссберга». Но даже если бы он не сделал этого, если бы
даже у него хватило ума рассмеяться, - у него все равно не было шансов,
- потому что рядом была Эвелина. Хлопнул пистолетный выстрел и майор
уставился на свой баллон, в то место, куда угодила ручка ножа, - оттуда
точками била кровь. Распахнув рот и не веря, прапорщик застыл, с
расставленными в стороны руками, - в лоб его смотрел зрачок пистолета.
Бывают вещи, в которые трудно поверить и не стоит пытаться - лучше не
будет. Зрачок мигнул огнем - и 50 лет жизни, жена Маня, двое деток, внук
и запотевшая бутылка водки, ждущая его дома в холодильнике, - все
вывалилось через черную дыру в задней стенке его черепа. Майор хрюкнул и
сел рядом с ним, раскидав толстые ноги. Потом, хрюкнул еще раз. Он
держался очень прямо. Гела подняла с земли нож, зашла ему за спину и
перерезала горло.

- Где-то должна быть машина,- сказал Алеша. - Где же ей еще быть, как не
на дороге, - ответила Эвелина.

Клиент сидел в машине и не слишком волновался, - пока все шло по плану.
Но на всякий случай, он съехал задом по сиденью и телохранителю приказал
сделать то же самое, - машина была «УАЗ», не с тонированными стеклами.
Конечно он насторожился, когда впереди на дороге появилось трое
девчонок. Они были здесь совершенно не к месту, но опасности явно не
представляли. Зато их сиськи, выставленные навстречу пробивающему кроны
сосен солнцу, - представляли явный интерес.

Эти двое имели хорошую карму, - они не испытали ни старости, ни болезни,
ни боли, ни страха и не увидели своей смерти, когда Алеша подойдя сзади
прострелил им головы.

Г л а в а 20.

Ветераны, сумевшие-таки пасть не от водки и с оружием похороненные в
месте, которое могло считаться их Родиной, - о, как смеялся на небесах
Тот, кто затеял этот мир! - в двух шагах от драгоценных ящиков, но без
них, были почти вне подозрений. Они успели умереть честными и даже те,
кто предоставил им такую возможность, - не обнаружили ничего, что могло
бы замарать их мундир. Но клиент, - лицо ярко выраженной кавказской
внешности, хотя и коренной вологодец и его телохранитель, - ярко и много
раз выраженный украинский бандит, были уже известны местным
правоохранителям, которые на этот раз не дремали на опушке леса и очень
удивились увидев знакомый «УАЗ», набитый какими-то ребятами, вместо
хорошо знакомых рыл. Сыщики непонимающе переглянулись, - но номера были
те же. И они поехали вдогонку.

Не без оснований рассудив, что было бы неразумно оставаться в месте, где
только что убиты четыре человека и неизвестно сколько еще явятся
посмотреть в чем дело и неразумно не воспользоваться шансом сменить
находившуюся в розыске машину на свежую, - Алеша с подельницами быстро
перегрузил припасы в «УАЗ» и сел за руль. Но на этом его разумение и
закончилось, - он поехал черт знает куда, понятия не имея где и каким
образом придется преклонить голову сегодня.

Изначально, сыщики не имели намерения задерживать машину на дороге, -
они должны были провести ее до конечного пункта и посмотреть, будут ли
что-нибудь выгружать. Но «УАЗ», проехав несколько километров, вдруг
снова свернул в лес и начал быстро удаляться по узкой дороге. Если
ребята, которые могли оказаться прикрытием, незаметно перепрячут груз в
лесу, - то уже ничего не доказать. И уже не скрываясь, сыщики нажали на
газ.

Когда Алеша увидел быстро настигающий его автомобиль, - у него не
возникло никаких сомнений, что гонятся за ним. И вообще никаких сомнений
не возникло. Он резко затормозил, распахнув дверцу выскочил на дорогу и
сходу выстрелил в лобовое стекло «Нивы».

В сыщики Сережа и Вадим подались недавно, - из патрулей. Они хорошо
знали как действовать в подобных ситуациях и хорошо подготовились. Алеша
промазал, а Сережа, - легко, на вскидку, прострелил ему из
короткоствольного автомата ногу. Алеша кувыркнулся за ствол сосны, но ни
двигаться, ни соображать он уже не мог, - от бедра до сердца его
пронзила жуткая, парализующая боль Вадим выхлестнул короткую очередь по
крыше «УАЗа» - и девки вышли из машины. Ни сиськи, ни беспомощно
поднятые руки, Сережу и Вадима не расслабили, - они достаточно повидали
того и другого на улицах. Эвелина чуть дернула плечом, - Вадим выстрелил
близко поверх голов - и девки, как по команде, встали раком. Сережа по
дуге, прячась за деревьями, начал заходить за спину подраненному бычку.
Вдруг девки одновременно, из низкого старта, - ринулись на Вадима. Вадим
был хорошим парнем и грамотным ментом, - но он не был прирожденным
убийцей и не посмел уложить их одной очередью.

Они рвали его молча, без выстрелов, - зубами, ногтями и охотничьим
ножом, - потом, как змеи, скользнули через дорогу в лес.

Сережа услышал какие-то звуки и глянул через плечо, но он уже достаточно
далеко ушел от дороги и за деревьями ничего не увидел. Тогда он снова
сосредоточился на месте, где прятался бычок и тихо двинулся вперед.

Алеша лежал на спине в небольшом углублении у корней дерева. В глазах у
него двоилось, а слух почему-то исчез полностью. Он увидел две Сережины
головы на фоне голубого неба, за головами беззвучно раскачивались две
игольчатые кроны. Потом головы исчезли, - остались только кроны. Потом
исчезло все. В темноте голос Гелы, как-будто прорвав плотину тишины,
сказал очень громко в самое ухо, - Зебра, сука, бери его за ноги!

Г л а в а 21.

Телефон нежно промурлыкал «Отель Калифорния», когда затолкав «Ниву» с
двумя трупами за придорожные деревья, они продолжили свою поездку в
никуда, если это можно было назвать ездой, - за рулем сидела Гела.
Машина дергалась и прыгала на ухабах, - Алеша, собственно и пришел в
себя от толчков. Зебра сунула ему в руку мобильник, - Будешь отвечать? -
Он, мало еще что соображая, сдвинул крышку.

- Привет,- сказала Марина, - Как дела? - Очень хорошо, - пробормотал он,
пытаясь оценить, не слышит ли он этот голос в бреду. - Ты что трубу не
берешь, занят сильно? - спросила она. - Откуда у тебя мой номер? -
спросил Алеша. - От верблюда. Ты что, Штирлиц в тылу врага? - Марина
рассмеялась, - На работе твоей дали, с большим трудом. - А откуда ты
знаешь про работу? - спросил он. - 0, господи, - Марина вздохнула,-
Мамочке твоей позвонила. Твой номер она не знает, зато узнала про
работу, когда ты явился за дипломом. Ты ее менять не собираешься? -
Мамочку? - вяло удивился Алеша. - Работу, дундель! Что это за работа
такая, у тебя что, крыша съехала? - Нет, - ответил Алеша, - А ты откуда
звонишь? - С исторической родины, - хихикнула Марина, - Своей, не
Мишкиной. - А Мишка где? - спросил Алеша. В трубке возникло молчание. -
Мишка умер, - после паузы сказала Марина. - Как умер? - спросил Алеша,
не ощущая ни малейших эмоций. - Так умер. Полез куда не следует, -
ответила Марина, - Тебя же рядом не было. А я вышла замуж.-

- «Быстро крутится колесо судьбы», - как жернов, провернулась мысль в
голове у Алеши. - Ты чего молчишь? - Марина повысила голос. - Мысль
собираю,- ответил Алеша, - А что твой муж, иностранец? - А где я тебе
возьму не иностранца? - фыркнула Марина, - В Синайской пустыне.
Абсолютный израильтянин черный, как негр. Ашкенази называется или что-то
такое. Я его сюда привезла мы тут собираемся добывать минеральную воду.
- Откуда здесь минеральная вода? - туго соображая и морщась от боли в
туго перетянутой ноге, спросил Алеша. - У тебя что, маразм? - спросила
Марина, - Да тут полно минеральной воды, какой нигде нет, - она
хихикнула, - Тем более, в Синайской пустыне. У мужа полно денег, но он
ни фига не смыслит в местных делах. Нам, мне нужен доверенный человек,
понимаешь? Который умеет решать вопросы, как ты Мишке решал. - Что ты об
этом знаешь? - тяжело спросил Алеша. - Все знаю, - легко ответила
Марина, - Приезжай, я осыплю тебя своими поцелуями. У меня денег до
черта, сходу машину подарю. - Со мной три девушки, - сказал Алеша, -
Родственницы. - Ого! - рассмеялась Марина, - А сам ты где? - В пизде, -
ответил Алеша и ответил истинную правду. - Справляешься? - хмыкнула
Марина. - Справляюсь, - ответил Алеша, - Ногу вот только поранил.
Гвоздем. - Далеко, значица, влез, - задумчиво сказала Марина, - Короче,
починим твою ногу. Или новую приделаем. И девок твоих пристрою, если
только они умеют руки мыть. Загоняй номер и адрес, - я в Бахмусе. -

Бахмус был старинным курортным городком, - не более чем в тридцати
километрах, от того места, где они находились.

Ч А С Т Ь 2.

Д в е р ь о б р у ш и л а с ь.

Г л а в а 22.

a

ae

hc

th

V

X

I

Ue

h

[- делал все то, что не позволяли ему делать или позволяли с барского
плеча прежние хозяева жизни, делал им в пику, делал с удовольствием,
искренне наслаждаясь своим положением благодетеля. И оставаясь для
семьи, - занудным и прижимистым совдиректором, экономящим деньги для
покупки цветного телевизора. Возможно, отношения сложились бы и по
другому, если бы он любил свою жену. Но он ее не любил. Он женился на
ней из престижных соображений, о карьере тогда еще речи не было, но она
не оправдала даже и этих его ожиданий - и ввиду спившегося папочки и
ввиду собственной никчемности. Он ненавидел ее ничем не оправданное
мотовство, ее заигрывание с жидовскими родственниками, ее показное
русопятство и затаенное презрение к его, им же презираемому хохловству.
В молодости она отличалась незаурядной красотой и передала ее своей
первой дочери, - Марине, - которая и понесла на себе часть, матери
предназначенного груза отцовского недоброжелательства. Папочка никогда
не мог понять, отчего красавица Клара выбрала его и относил это всецело
на счет ее вздорности и похотливости, превышающих и его понимание и его
возможности, - ему легко было убедить себя, что Марина, не имевшая
счастья уродиться с его клубничным носом и редькообразной макушкой, -
плод Клариной неверности, привезенный из какой-то институтской
командировки. Зато рождение второй дочери, - Елены, он уже контролировал
полностью, со всем своим трудолюбием и мелочной склонностью к деталям, -
он высидел ее своей задницей. Несмотря на этот прискорбный для Елены
факт, - она вышла очень даже ничего, - материнская кровь, слегка сгладив
огород отцовского наследства, не позволила запороть дело на корню и
подарила часть собственного огня этому плоду исключительно тоскливого и
правильного совокупления. В отличие от Марины, выросшей на руках у
Клариной матери, которую папик люто ненавидел за барскую
снисходительность по отношению к нему, - Елена выросла не то чтобы на
руках, которые папик пеленками никогда не пачкал, - но под крылом его
покровительства, не оставлявшего ее никогда. Никогда папочка не замечал
ни единого пятнышка, ни на детском платьице Елены, ни на французском
белье, которое стало для нее одноразовым уже с четырнадцати лет, а ее
подвенечный наряд он осыпал искрами бриллиантов, - в отличие от Марины,
с детства запятнанной грязью, чернилами, пороками и вышедшей замуж за
беглого еврея. Ну и черт с ней.

Черт был с ней. Черт держал ее за руку, когда она пришла к порогу
родного дома, - если не под его крышу, - чтобы дать кое-кому урок и
взять то, что принадлежало ей по праву первородства.

Бахмус был стариннейшим центром керамического производства, виноделия и
курортом на водах, а также местом, где добывали лучшую в Европе каменную
соль. Здешние целебные грязи и рапы были известны уже когда хан Кончак
гонялся по этим местам за князем Игорем, чтобы сделать из его черепа
чашку для минеральной воды, каолиновые же глины, равно целебные и
приятные в виде драгоценного фарфора, стали разрабатываться в бытность
Екатерины Великой. А в одной из соляных шахт, повелением самого Иосифа
Виссарионовича Сталина было организовано производство шампанского, -
лучшего, чем в Шампани, - но называемого теперь «Искристым», чтобы не
обидеть вспыльчивых шампаньцев. Первый винокуренный завод здесь затеяли
еще 150 лет назад, - ввиду свекловодческого региона поблизости и с тех
пор гнали великолепный ром из свекловичного сахара, лукаво продолжая
называть его «водкой», да еще и «пшеничной», притом в голову никому не
приходило, что производство спирта из пшеницы в таком количестве, -
сожрало бы урожай зерновых всей страны, а ангары, потребные для
проращивания в тепле этого зерна, - не оставили бы места и для самих
посевов. Так или иначе, но свекловичный ром был не хуже тростникового,
«Искристое» продавалось дешевле, но лучше «шампанского» по всему миру, а
Богом данные каолины и каменная соль обеспечивали хлебом насущным
десятки тысяч жителей. Этот город никогда не бедствовал, даже когда
носил в качестве имени, подпольную кличку какого-то советского борца с
чем-то, - но с пришествием Новой Эры он начал процветать. Отцы, быстро
ставшие хозяевами города, быстро оценили, - положив в карман, - его
наличность и его потенциал разумно рассудив, что тяжкая индустрия,
переводящая драгоценный каолин на производство канализационных труб из
керамики, а драгоценную каменную соль за которую дерутся химики и
кулинары от Шанхая до Парижа, - на посыпание дорог в зимнее время, - во
все времена года тяжким бременем лежит на нежных ростках их приватного
бизнеса и что производство курительных трубок из фарфора и керамических
бутылок для «рома», - выгоднее, чем производство гектаров покоробленной
облицовочной плитки и боя керамических труб. А по приправленной солью
искристо-ромовой реке в приватно-узких фарфоровых берегах, - можно
выплыть в светлое европейское будущее, минуя бурные воды и рифы
постсоветской экономики. Они увидели перспективу города в курортном
бизнесе и легкой, необременительной промышленности, обслуживающей этот
бизнес - и ничуть не ошиблись. Близость к российской границе делала
город центром контрабандной торговли, - на что местные власти закрывали
глаза, ввиду ее исключительной выгодности, - а сам курорт был достаточно
широко известен в России и требовал только евроремонта для привлечения
отдыхающих среднего класса. Собственно, Россия никуда не уходила отсюда,
здесь все говорили по-русски и приезжие из бывшей метрополии могли
чувствовать себя и в своей тарелке и по-карману, в отличие, скажем, - от
Карпат.

В этих условиях, предприятие Марининого папочки, производящее
кислотоупорные керамические трубопроводы для электростанций и
металлургических заводов, не то чтобы не вписывалось, - оно-то
вписывалось, - но не пользовалось особым приоритетом в перспективе,
обозначенной городскими властями. Тем более, что папочка когда-то был
причастен, а отчасти являлся и сегодня этой властью, состоящей
преимущественно из таких же, как он, - а потому, имел множестве
конкурентов и врагов в муниципалитете.

Марина, Алеша и его девочки были существами другого сорта, -
нестабильными, неимевшими, легко берущими и легко теряющими, - шершнями,
залетевшими в гнездо трудолюбивых пчел и жирных трутней.

Г л а в а 23.

Марине и ее мужу, сожженному синайским солнцем выходцу из шатров
израилевых, - вовсе не надо было двадцать лет ходить по пустыне, чтобы
найти свою счастливую скважину. Скважина была пробита еще Советской
властью, вблизи захиревшего вместе с ней санатория, еще двадцать лет
назад, затем наглухо забита и забыта вместе с причиной, по которой она
пробивалась. Компания «Источник» выкупила скважину на корню, вместе с
античными развалинами санатория, чтобы вырастить из нее росток
собственного благоденствия и выкупать в преуспеянии на вновь созданных
рабочих местах, занятых в ней работников. Иностранный гражданин не мог
завладеть национальными богатствами страны, - поэтому, на его деньги,
ими завладела Марина, мудро сохранявшая один из родных паспортов,
дававших ей такое право, - вместе с эксклюзивной возможностью наделять
местом под солнцем, ею избранных граждан этой страны. А если бы
ревнителю чистоты и правильности национального языка вольно было бы
усмотреть в предыдущей фразе некоторую излишнюю витиеватость, - он мог
бы обратиться к юридическим документам, оформляющим такого рода права,
дающие возможность вымутить любую возможность из левоправовых загогулин
и если у него не скиснут мозги от чтения подобных документов, убедиться
в том, что данная фраза, равно как и ремарка к ней, - являются образцом
лаконичности, точности и красоты стиля.

Краснокирпичный, весь в завитках и башенках стиль старого Бахмуса, очень
мало походил на центр современного города, современным городом была его
южная окраина, загроможденная многоэтажками, северная же, заселенная
сталинским ампиром дач и санаториев, постепенно исчезала в лесу.
Купленный Мариной особняк, построенный в позапрошлом веке, еще в
середине прошлого выглядел как старый, слегка пообносившийся джентльмен,
но пережив бордель лет и чехарду контор, - превратился просто в бомжа к
началу нынешнего, - развалину без окон без дверей, со съехавшей крышей,
сидящего на заросшем бурьяном пустыре, посреди кучек дерьма и пустых
бутылок. Но деньги делают чудеса, - особенно, ясли они большие и
халявные, а воображение не стеснено тяжелыми воспоминаниями о поте лица,
пролитого за каждую копейку. Дому вставили зубы, окна, двери и новые
ворота, с золотыми коронками в виде французских лилий, провели полный
евроремонт организма - и старый джентльмен, усмехнувшись, поправил чуть
косо посаженную «бабочку», снова потянул серебряную фляжку из кармана
кирпично-полосатых штанов и развалившись в своих кожаных креслах, -
взглянул в будущее блекло-голубыми глазами поляризованных итальянских
окон. Алеша полюбил этот дом, - он сделал его сам, выздоравливая вместе
с ним и превращая треснувшую кирпичную коробку из-под чужих игрушек в
элегантный симбиоз комфортабельного офиса с очень комфортабельным
жилищем, - при небольшой помощи синайского джина, располагавшего
гигантским количеством волшебных волос в курчавой бороде и нулем
воображения. - Что это за еврей? - удивлялся Алеша, - Ни хрена не
понимающий по-русски? - Но Даня оказался хорошим парнем, вполне
понимающим положение Алеши при Марине и свое положение в этой стране при
них обоих, - он приехал сюда ковать бабки, а не разыгрывать роль Отелло
и вполне справлялся с ролью кузнеца своего счастья. Так же как и Миша,
нашедший упокоение в обетованной земле, Даня обладал даже не качеством,
- а уникальной способностью, которая вновь и вновь повергала Алешу в
изумление, - он был честен. Он платил, чтобы получить свои полтора, на
каждый вложенный доллар, не пытался схимичить на мелочах - и постоянно
выигрывал. Прежде всего, он имел уважение Марины, а поиметь уважение
такой курвы как Марина, - было воистину подвигом и намного, намного
сложнее, чем поиметь ее саму. Затем, он имел уважение Алеши, который был
обязан Марине и вкладывая подчеркнутое уважение в отношения с другом
жены, - вынуждал того платить полтора на каждый вложенный доллар. Алеша
втайне восхищался этим человеком, который демонстрировал всей своей
жизнью, как можно взять жизнь за горло, - не держа в другой руке
пистолет. Притом Даня вовсе не был мирным, - он был вспыльчив, - но умел
взять за горло и самого себя, что на весах судьбы весило значительно
больше, чем полтора за доллар. Своим инстинктом прирожденного убийцы,
Алеша чуял в нем брезгливость особого рода, свойственную и ему самому, -
Дане легче было убить, чем обругать или тем более, - ввязаться в
мужицкую склоку на кулачках. Алеша обладал или думал что обладал
самурайской честностью, которая позволяла ему, - даже сидя на пустыре
своей жизни с перебитыми ногами, - ощущать себя выше мира презренных
торгашей. Если бы он украл у Дани, - он опозорил бы себя. Если бы он
переспал с Даниной женой, - он опозорил бы себя. Если бы он посмеялся
над Даней, а Даня презрительно улыбнулся бы в ответ, - Алеше пришлось бы
пойти и сделать себе харакири. Эта честность была его стержнем, его
сияющим мечом,- без нее он просто стал бы одним из них, - что было
намного, намного хуже, чем смерть. И эта сатанинская честность,
взращенная им на духовном плане, - простым и естественным образом
сочеталась с его почти повседневным и вполне физиологическим опытом, -
мозги вылетают, ум, сила, богатство, положение в обществе и власть,
легко уступают натяжению курка. Натяжению курка не поддавалось лишь
неуловимое нечто, что перевешивало на сатанинских весах судьбы, -
власть, богатство, силу и славу, человеческое достоинство и ум человека,
- само не поддаваясь никаким определениям. С тех пор, как Алеша перестал
быть мальчиком и выковал свой стержень, он никогда, нигде не встречал
человека, которого мог бы считать равным себе. Даже если человек
превосходил его во всем, - у Алеши всегда имелось секретное оружие для
защиты своей чести от его присутствия в этом мире. Но это оружие не
действовало против Дани, - Даня был торгашом. И Даня был мужем, а не
мужиком, - таким мужем, рядом с которым даже Марина теряла курвость
высокой пробы и становилась высококачественной женой. Он был умен,
благороден, честен - и щедр. Он знал, что такое уважение. Такой человек,
- был вызовом, - для человека, находящегося в состоянии войны со всем
миром, он вынуждал воина прекратить перемирие с самим собой.

Инга, Эвелина и Гела занимали особое место, вплетая три нити, - золотую,
серебряную и черную, - в сложный гобелен взаимоотношений, который ткала
рука судьбы. Невооруженным глазом было заметно, что черный шелк радует
глаз выходца из синайсних шатров, - Даня и не скрывал этого, будучи
цивилизованным человеком, но по этой же причине, - понятия не имел, с
чем имеет дело. Марина имела не более, чем понятие и по этой причине,
нецивилизованно и неосторожно Гелой пренебрегла, - сослав ее вместе с
Эвелиной в санаторий. Даня, проводивший большую часть времени во
временном офисе, был вынужден довольствоваться обществом Зебры, - что
доставляло ей массу удовольствия. Алеша, наблюдавший за течением событий
от целебного источника, где залечивал рану под наблюдением толкового
врача и оставленных наложесиделок, - без восхищения включился в уже
почти созревшую ситуацию, признавая, что Марина поступила стратегически
правильно. Гелу следовало скрывать не только от Даниных глаз и Эвелина
привлекала внимание своей слишком юной внешностью, - но никто не дал бы
меньше восемнадцати лет, этой здоровенной девке с наглым взглядом,
которая крутилась в офисе и трудно было опознать в мелированной Зебре,
затянутой до лобка в черное французское платье, - беглянку из спецшколы,
да и опасно.

Очень скоро, после того, как менеджер Алеша с гордостью показал
реанимированный офис и ожившую скважину своим нанимателям, - жизнь в
«Источнике» забила ключом. И Марина приступила к осуществлению второго
этапа плана.

Г л а в а 24.

Марина пекла блины. Она вообще хорошо готовила, - когда такая блажь
приходила ей в голову, - но блины она делала виртуозно, это был праздник
и для языка и для глаз. Легким движением руки она отмеряла порцию теста
в раскаленную сковородку, встряхивала ею, - опа! - крутнувшись в
воздухе, блин падал другой стороной - и третьим движением она отправляла
его на идеально ровную стопку готового продукта. Марина не забывала
улыбаться, подрагивать грудью и повиливать чем надо, о-о-о! - Марина
знала, как печь блины и ни один блин не выходил у нее комом. Действо, в
сладких запахах теста и топленого масла, было настолько пронзительно
сексуальным, что Алеша чуть не расхохотался, - гос-с-споди, ты ж боже
мой, - вот что значит подлинная дочь Евы! Она умеет забить мужчине баки
и выжать из них каплю спермы, даже набивая ему пасть блинами. Зрелище
завораживало хорошо рассчитанным ритмом, тело Марины, скромно прикрытое
фетишированным передником горничной, поблескивало от пота, сладкого даже
на вид и Алеша, скосив глаза на Даню, был вынужден воткнуть в блины,
свое изнывающее нюхало. Но Даня отсутствовал. О, жрицы вуду! О,
водительницы Вакхова осла, пожирающие сердца! Даня глотал не жуя, глотая
зрелище, предложенное Мариной, истекая маслом по подбородку и забывая
вытереть пальцы. Возможно, Алеша был излишне эротизирован и даже имел
склонность к сексуальному маньячеству. Но Даня-то не имел, - если
отмести абсолютно недемократичное допущение, что такую склонность имеет
каждый мужчина, не имеющий несчастья быть мужиком, в десятом поколении
истощенным заглядыванием под хвост тянущей плуг кобыле. В любом случае,
три простых движения, три пируэта, которыми Марина ткала свой танец на
сцене кухни, завораживали ее мужа, видевшего ее во всех видах уже около
года, - не менее, чем Алешу с его извращенными инстинктами, который знал
Данину жену, задолго до ее обоих мужей.

Не все зрители были довольны, - Гела презрительно морщилась, хотя
приютское воспитание и не позволяло ей отказаться от дармового и
восхитительно вкусного угощения, Эвелина отдавала должное блинам,
заворачивая в них красную икру, Зебра отдавалась удовольствию полностью,
радостно и открыто. Она единственная из присутствующих не имела никаких
комплексов и будучи с рождения ущемленной во всем, - ни в чем не
осталась зажатой. Она была богата теперь, не менее красива, чем Марина,
намного умнее, чем казалась, открыто бисексуальна и с рождения имела
уникальный дар радоваться жизни. Она была из породы «вечно здоровых»,
эта красивая, статная, легкая как ветер, легко смеющаяся девка, ее
невозможно было не любить когда она никого не убивала и к ней
единственной из троих, Марина относилась с искренней симпатией, а Даня
отечески благоволил, - так отчего было не радоваться жизни на масленице,
- само устроенной под сенью сладостных струй минеральной воды, в
поднятом из живописных руин в живописнейшем месте санатории,
превращенном в предприятие по ее производству, где Инга являлась
совладелицей хозяйских сердец и почти безраздельной любви старшего
менеджера?

- Мы в этом санатории отдыхали когда-то, - сказала Марина, запив,
наконец, первый собственный блин, первой ледяной рюмкой водки, - Папик,
мамик, сестричка и я. И вот, мы с сестричкой заблудились в лесу. То
есть, мы не совсем заблудились, а просто я решила посмотреть, что из
этого выйдет. Тогда папик с мамочкой организовали облаву из отдыхающих и
нашли сестричку. А меня не нашли. Я сидела под кустом и ожидала, когда
же найдут меня. До самой ночи. Но меня искать они не стали. Они решили,
что я уже достаточно взрослая и найдусь сама. Я стала взрослой и
нашлась, - но они так ничего об этом и не узнали. - До сих пор? -
нейтрально спросил Даня, который уже кое-что знал об отношениях в семье
и все равно не понимал, почему его не представили родителям жены хотя бы
формально. Сам-то он сделал это для Марины, как только возник вопрос о
браке и она даже неплохо ладила с его родителями, к чему Даня приложил
все усилия. Старики не одобряли ни выбора сына, ни его поспешности, но
согласились с ним и ни единым словом, взглядом или жестом никогда не
обидели Марину. Они считали ее вдовой человека, погибшего на войне и
никто не переубеждал их в этом, хотя Миша расстался с жизнью и с
немалыми средствами в гангстерских разборках, а не на войне. Марина
носила на мизинце левой руки бриллиант, подаренный матерью Дани, а Даня,
- горькое непонимание в сердце. Будучи умным человеком и имея основания
полагать, что Алеша лучше него знает Марину и ее обстоятельства, он даже
просил у Алеши совета. Но кто такой был Алеша, чтобы давать ему советы?
Он сам знал Марину с лучшей ее стороны, - сзади, - а о фронтальных ее
отношениях предпочитал догадываться, не особо подставляясь под ее зубы.
Марина была не тем человеком, с которым хочется что-нибудь делить, -
даже воспоминания, - разумней было набивать пасть ее блинами, а не
давать советы ее мужу.

- Они узнают,- пообещала Марина,- Они узнают меня так... Алеша, как
перевести «узнают так, что глаза выпадут»? - С мужем Марина общалась на
хайфонском новоязе, вставляя в речь русские слова и пальцы. Алеша собрал
в кулак остатки английской филологии и перевел, как мог. - Да пусть они
меня сначала увидят! - возразил Даня, который не понял мстительных
нюансов, но интуитивно уловил их. - А можно говорить по-русски, в
присутствии посторонних? - очень аристократично поинтересовалась Гела,
отставляя пальчик руки, которой тянулась за очередным блином. -
Заткнись, сука, я тебе шас скажу по-русски, - немедленно встряла Зебра,
- Дай людям поговорить молча! - Достаточно и того, что я с ними
виделась, - сказала Марина, не обращая на Гелу никакого внимания, - И
папочка успел сообщить мне, что он думает о лахудрах, которые приползают
домой, когда им начинают бросать на голову бомбы палестинские патриоты.
А мамочка даже всплакнула на моем плече. – «Лахудра», - это на идиш? -
вежливо спросил Даня.

- Почему ты не подключишь к этому делу Даню? - вечером, спросил Алеша, в
только что обставленном кабинете Марины. - Ты что, с ума сошел? - Mapина
закурила и откинувшись в кресле, с удовольствием положила ноги на
стеклянную плиту стола, - Да он моментально отошлет меня отсюда, если
запахнет криминалом. - Он влюблен в тебя, он сделает для тебя все, -
заметил Алеша. - Нет, - Марина помотала головой, - Даня способен полезть
с ножом на человека, который меня обидит. Но он мне руки отобьет, если я
сама куда-нибудь полезу. Он приехал сюда делать бизнес, а не головы
отбивать. - Здесь это почти одно и то же, - усмехнулся Алеша, - Хотя
времена меняются. - Ты не понимаешь, - сказала Марина, - Ты просто не
понимаешь, в каких условиях он родился и вырос. Там бизнес, - это
бизнес, а война, - это война. Все делают деньги, но если надо, - то
снимают галстук, часы «роллекс», достают из-под кровати автомат и идут
воевать. Но одно с другим не смешивается. Мишка вот смешал - и его
моментально шлепнули. - Это мудро, - кивнул Алеша, - Если бы я был
торговцем, а не киллером, - я бы вырезал всех киллеров до самого
горизонта. - Они расхохотались. - Даню нужно беречь, как зеницу ока, -
сказала Марина. - Он порядочный человек, - раздумчиво сказал Алеша. - Он
порядочный человек, но мне на это наплевать, - раздраженно отмахнулась
Марина. - Не ври, - усмехнулся Алеша. - Ну, ладно, - почти наплевать. На
деньги мне не наплевать. Без денег я ничто, - отрывисто сказала Марина.
- У тебя что, ничего не осталось?- спросил Алеша. - Ничего, - Марина
покачала головой, - Все деньги Дани, - мои пока я его жена. Но если он
меня выгонит или... упаси господь, - Марина нервно затянулась, - То я
превращусь именно в то, о чем говорил мой папочка, - в лахудру. И
поползу к его порогу за куском хлеба. - Поползешь? - усмехнулся Алеша. -
Поползу, - кивнула Марина, - А куда деваться? Я не смогу и не буду
работать так, как работают работницы на этом заводе, - она ткнула концом
сигареты в темное окно. - А ты пробовала? - с любопытством спросил
Алеша. - Пробовала, - ответила Марина, - Ты просто мало знаешь обо мне,
мой друг и друг моих мужей. Нет ничего хуже наемного рабства. Даже
сидеть в Хайфе, в четырех стенах, как в тюрьме - и то лучше. - Я бы
посидел, - кивнул Алеша, - Люблю, знаешь ли, эти золотые клетки. И
павлины, опять же. - Марина расхохоталась, - Хайфа, - это большой
каменный мешок. Там можно жить только в помещении с кондиционером. А за
стенами ничего не изменилось за пару тысяч лет, - жара и камень. Никто
там и не заметил, что поблизости распяли какого-то Христа. - Я атеист, -
скромно заметил Алеша, - Но я люблю, когда тепло. И пальмы. - Это хорошо
один раз, - усмехнулась Марина, - Но когда ты знаешь, что зима никогда
не наступит, - это очень плохо. Деревья не пожелтеют и не позеленеют, -
там и деревьев-то нет, одни кусты. Как на кладбище, - вечнозеленые. Я
думаю, Мишка и мозгами-то поехал от этого, - да еще от жары. - Там же
море, - удивился Алеша. - Море, - говно. Там порт, а не море, - Марина
презрительно искривила губы, - Они тебе нарисуют на картинках красоту.
На самом деле, - все воняет. И пить там нельзя совсем, а Мишка бухал, -
будь здоров. - Раз находил с кем бухать, значит не все там талмудисты, -
усмехнулся Алеша. - Не все, - кивнула Марина, - Там есть евреи, которые
ничем не отличаются от нас с тобой или любого еврея из Харькова. А есть
такие черножопые семиты, которые ничем не отличаются от арабов. Потому
так и ненавидят друг друга. По-родственному. - Все воюют и все воняют, -
философски заметил Алеша. - Потому, что их втягивают в дерьмо, -
огрызнулась Марина, - Новорусских евреев там вообще нет,- нэма дурных. А
советские защищают там свои бабки, которых у них не было в Союзе. Они бы
уже давно договорились с палестинцами. Но есть же еще и черножопые,
которые воюют потому, что кто-то, когда-то, что-то, кому-то сказал? -
это записано у них в книжке, таким квадратным ивритом, который могут
прочитать только они. Этим никогда не договориться. Они загнали себя в
глухой угол и всех туда тянут. - А Даня? - очень заинтересованно спросил
Алеша. - А что Даня? - Марина неопределенно подняла брови, - Даня кует
бабки, а когда надо, - вздыхает и едет на сборы. Сейчас ему дали
какую-то бумажку, чтобы он мог поковать их где-нибудь еще. И вернуться с
ними назад. За деньги, между прочим, дали, не задаром. - Очень похоже на
землю обетованную, в которой мы родились, - хмыкнул Алеша. – Похоже? -
удивилась Марина, - На военный коммунизм это похоже. Колхозы, железный
занавес, - все есть, даже пламенные чекисты. Окна заставляют мыть, если
не помоешь, - штрафуют. Не заплатишь штраф, - приедут и заберут
телевизор. Они там уже построили светлое будущее, ты за них не волнуйся.
- И как же там можно жить? - удивился Алеша. - Можно, - кивнула Марина,
- Если не высовывать нос на улицу. Советским там очень хорошо живется,
изголодавшимся. Высокие пенсии, соцобеспечение, - все, как и положено в
стране победившего социализма. А Даня вот, сюда приехал. - Вернуться,
что ли, в землю обетованную? - задумчиво сказал Алеша, глядя в потолок,
- По культурному обмену. - Жить надо дома, - твердо сказала Марина, -
Чтобы снег был и деньги. Чтобы было кому шубу показать. У меня две шубы
сожрали какие-то скорпионы. Там всю жизнь сожрут скорпионы, пока будешь
слоняться по сауне с голой жопой. Но слоняться с голой жопой по снегу, -
еще хуже. Без денег ты везде будешь дерьмом. А пистолет тебе в стране
военного коммунизма, - быстро укоротят. - Не сомневаюсь, что и здесь
укоротят, - вздохнул Алеша, - Везде опасно, - как только высунешь нос из
клетки на улицу, - в джунгли. Ты не собираешься возвращаться? - Нет, -
зло ответила Марина, - Не для того я вытащила сюда Даню, чтобы мыть окна
в том полицейском участке. У Дани хватит мозгов и денег и на меня и на
тебя и на твоих девок, - И в этом я не сомневаюсь, - тихо ответил Алеша,
- Но я привык думать своими мозгами и не понимаю, зачем тебе тогда
деньги твоего папаши? - Да не деньги мне нужны, - крикнула Марина, -
Неужели ты не понимаешь? Я хочу видеть, как моя сестрица потеряет свое
белое платье и поползет по улице нишей, - к моему порогу! Я хочу, чтобы
жизнь моего папочки развалилась у него на глазах, вместе с его
предприятием, чтобы он сбухался и сдох! Мести я хочу и справедливости,
понял?! - И денег, - тихо сказал Алеша. - И денег, - тоже! - крикнула
Марина, - Я возьму свое, что принадлежит мне по праву. А остальное, -
пусть горит вместе с папочкой и его заводом! - Хорошо, - еще тише сказал
Алеша, - Чего ты хочешь от меня, чтобы я мог честно заработать деньги на
своих девок, пока мне еще ничего не укоротили? - Я хочу чтобы ты пустил
под откос пару «камазов» с прицепами, всего лишь. Ну, может, - штуки
четыре, - внезапно успокаиваясь, сказала Марина. - Что за бред ты
несешь? - спросил Алеша. - Предприятие работает от заказа к заказу, -
вразумляющее сказала Марина, - Если груз не дойдет до заказчика, - он не
заплатит. Если сделать так пару раз, - предприятие сдохнет. - Не
сдохнет, - возразил Алеша, - Они наверняка получают предоплату. Груз
можно застраховать. Можно взять кредит под выполнение заказа. Спроси
Даню, - он тебе объяснит. А я тебе говорю, что на десятую часть
стоимости этого заказа, можно нанять охрану, которая пришибет любого
партизана. - А ты-то, что-нибудь умеешь? - скривив губы, спросила
Марина. - Думать умею, - ответил Алеша, - Если руки не заняты
каким-нибудь дерьмом. Но если делать такое дерьмо, - так делать его надо
на заводе. А зачем вообще, делать дерьмо? - Я что-то не догоняю твою
мудрость, - нахмурилась Марина. - Это потому, что ты слишком гордая, -
усмехнулся Алеша, - Тебе хочется наказывать всех, как Иегова. А красивые
вещи надо делать, как змий. Зебра уже догнала бы, что надо делать - уже
сделала бы и пошла есть мороженное. Куда мне до нее, - ухмыльнулась
Марина. Твой сарказм, - гнилой, - резко сказал Алеша, - Ты киснешь от
злости, у тебя размягчение мозгов. На хрена ты ломишься через стену,
обсираясь от натуги, - когда можешь войти в открытую дверь? да войди ты
к ним, выпей с ними чашку чаю, посюсюкай с их ребенком. - Я не смогу, -
неуверенно сказала Марина. - Сможешь, если надо, - сказал Алеша, -
Снимай свой «роллекс» и иди на войну. Это война, - а не игрушки с
гранатометами. Улыбайся, не будь такой тяжелой и угрюмой, вползи туда с
высоко поднятой головой. Ты такому мужчине, как Даня, смогла продеть
кольцо в нос, - а то не сможешь чмокнуть в лысину старого маразматика.
Это легко, - будь легкой, как Зебра. Ни ты, ни я не сможем пройти на
завод, чтобы учинять там диверсии. Войди к ним в дом - и пусть он
сгорит, к ебени матери! - Они посмотрели друг на друга и вдруг
расхохотались.

Г л а в а 25.

Костя быстро шел через заводской двор к офису, злой как черт, рядом с
ним, возмущенно размахивая руками, семенил сменный мастер. За ночь
какие-то твари срезали семьдесят метров кабеля, который питал все
производство. Кабель был протянут с соседнего предприятия на высоте
десяти метров, но между заборами имелась неохраняемая зона, чем и
воспользовалось проклятое ворье.

Пройдя в кабинет, Костя сел за стол я отдал необходимые распоряжения по
ремонту, минут через пятнадцать вошел начальник охраны, которого
выдернули из дому. - Что за дела? - спросил Костя, ползая взглядом по
его небритому лицу, - Куда смотрел ваш сторож? - Это за... - начал
начальник охраны. - Я знаю, что за забором! - перебил его Костя, - Он
что, не слышал как на столб лезли? Почему он не дернулся, когда вырубили
свет? Потому что спал, - вот почему ! - Константин Федорович... - Ладно,
хватит! - Костя махнул рукой, - Идите, работайте. Вы оштрафованы на
десять процентов зарплаты, со сторожем сами разберитесь. -

Выходя из кабинета, начальник охраны едва не хлопнул дверью, - платит
копейки, щеняра, а ведет себя как Рокфеллер. И поигрывая желваками,
пошел в дежурку, - отрываться на понуро ожидавшем его там охраннике.

Оставшись один, Костя перевел дух и подвинул к себе настольное фото
Елены и сынишки, - такие разговоры давались ему нелегко, крутым
начальником он не был. Он был толковым менеджером, мужем дочери хозяина,
правой его рукой - и таким же наемным работником, как и человек,
которого он только что выгнал из кабинета. Он жил в доме хозяина, в
котором могли бы с комфортом расположиться еще десять семей, - но
самолюбие его каждый раз ущемлялось, как пальцы в двери, которую без
спроса открывал тесть в его спальню, чтобы пожелать спокойной ночи
дочери и снисходительно улыбнуться ему, - как пуделю, расположившемуся
на ее подушке. Он ездил на работу в машине, принадлежащей фирме, - то
есть, хозяину, жена одевала его в лучших бутиках на семейные, - как
считалось, - деньги, не осознавая или не желая замечать, какую обиду
наносит ему,- не смевшему отказаться от этих штанов и клетчатых
пиджаков. Костя был сыном друга хозяина, - иначе и быть не могло, где бы
еще Елена могла подобрать себе мужа, не на дискотеках же, - но друга,
всю жизнь находившегося у хозяина в подчинении, - холопа, иначе говоря,
- иных друзей хозяин не терпел и не имел. Костя был достаточно, хотя и
не чрезмерно умен, генетически хорошо ориентировался в людях по принципу
«верхний-нижний», разбирался в компьютерных методах ведения бизнеса, о
которых хозяин не имел никакого понятия, но главным его достоинством, -
была близость к семье, дворовость. Елену он знал с отроческих лет, равно
как и ее папу и тетю Клару, к которой мог обращаться без отчества, жена
была его первой и единственной женщиной, каковой имела все шансы и
оставаться, - Костя, как и его босс, особой пылкостью темперамента не
отличался. Он отличался прилежанием, приверженностью регламенту,
усидчивостью,- жопой, иначе говоря, - которая не дурила и во многом
добросовестно заменяла ему голову, в чем он был весьма сходен с хозяином
и привечаем за это. Внешне Костя ничем не отличался от привычных боссу
холуев, но в его поколении, свойственные холуйству зависть и вечно
больное самолюбие, - прыгнули на качественно иной уровень - и проросли
ядовитейшим жалом, неизлечимо мучившим его душу. Костя был бы
чрезвычайно опасным человеком, если бы имел смелость. Но смелости у него
не было, он был трусом. Он панически боялся Марину, которая в его
отрочестве, - пригибала его к земле одним взглядом - и ненавидел ее за
это. А теперь, эта тварюка снова появилась в доме, - в его доме, как он
уже втайне полагал.

Чтобы обрести минутку отдохновения от тягот производственной жизни,
Костя позвонил домой - и нарвался на эту суку. - Алло! Алло? - сказала
Марина. Костя дал отбой.

- Никто не отвечает, - Марина повесила трубку псевдостаринного телефона.

- Черт с ними, - сказала Елена, - У нас так бывает, когда кто-то
пытается дозвониться с мобильника. Хочешь чаю? - И пирожных. И шоколаду.
И ликер, - ответила Марина, - И лучше без чаю. - Пошли, - Елена
рассмеялась, - Ты же не обидишься, если я буду угощать тебя на кухне? -
Не обижусь, если будешь хорошо угощать, - улыбнулась Марина, - «Она
будет угощать. На кухне. На моей. Вот, падаль». -

То, что кухня была величиной со средний банкетный зал, ничего не меняло,
- оно усугубляло. - Ты помнишь, как мы играли здесь в бадминтон
сковородками? - хихикнула Елена. - Очень хорошо помню, я выиграла у тебя
тогда всухую, - кивнула Марина, - «И как папик на меня наорал за то, что
ты побила какие-то чашки, - тоже помню». -

А «мараскину» у тебя нет? - спросила Марина, когда они сели за стол. -
Нет, - покачала головой Елена, - У нас его никто не любит. - Жаль, -
вздохнула Марина, - А то этот «кофейный», цветом похож на дерьмо. Ну,
ладно, - зато он хорошо пахнет. - Порезать ананас? - предложила Елена. -
А, не надо, - небрежно отмахнулась Марина, - Пусть стоит. Может, еще
кто-нибудь придет. А к тебе уборщица приходит? - Ну, конечно приходит, -
пожала плечами Елена. - То-то я смотрю, сияет все, - уважительно
заметила Марина, - Только эти кастрюли не надо чистить песком. - Да
никто их не чистит песком! - слегка раздраженно ответила Елена. - Да? -
удивилась Марина, - Ну, значит ложками поцарапали. У вас сколько едоков?
- Пять, - подумав, неуверенно ответила Елена. - Всего-то? - Марина
широко раскрыла глаза, - А крошек на полу, как в общественной столовой,
- это к счастью. - Дверь распахнулась и вбежал ребенок, мальчик лет
четырех, в матроске. За ним, улыбаясь, вошла пожилая, респектабельного
вида женщина, - Ему в общество хочется. - Ах, ты радость моя! - Марина
подхватила ребенка на руки, - «Я два аборта сделала, пока ты тут
кукушкины яйца бросала, падлюка!». - Мы уже знаем несколько букв, - с
гордостью сказала Елена. - Весь в папочку, - быстро ответила Марина,-
«Такой же лысый и мерзкий». - И добавила вслух, потеплевшим от чувств
голосом, - Я так рада, Ленка, что вернулась домой! - Вдруг ребенок
оскалился и пнул ее в голень. - Ой! - няня всплеснула руками, - Он у нас
такой шалунишка! - Слава богу, он не повредил себе ножку, - озабоченно
сказала Марина, - Это у него не ортопедическая обувь? - Нет, - удивленно
ответила Елена, - Обычные сандалии. - Как у десантника, - кивнула
Марина, - Где ты их покупаешь? - Это бабушка позаботилась, - улыбнулась
Елена,- Она от Темчика без ума. - Это заметно, - сказала Марина, - У
него щечки, как попочка. А где старая свинья? - Кто? - опешила Елена. -
Ну, свинья, копилка, - Марина ткнула пальцем в одну из полок, - Там
стояла. Или вы ее уже оприходовали? - Кто-то ее разбил, случайно, -
объяснила Елена. - Конечно, конечно, - понимающе покивала Марина.
Ребенок, который выкатывал глаза и надувался, пока она ласково прижимала
его к себе, вдруг заорал, широко распяливая толстогубый рот. Марина
сморщила нос, - Займитесь-ка и повернув ртом к няне, подтолкнула его в
спину, - По-моему, он обгадился. За витражным окном раздался шум
подъезжающей машины и через некоторое время, в комнату, распространяя
аромат парикмахерской, вошла Клара. - У тебя великолепные духи, -
сказала Марина, обнимая ее, - Очень к месту. - Да? - обрадовалась Клара,
- Это «Рубиновая Звезда», они очень нравятся твоему папе. - Я его почти
не видела, - заметила Марина, снова опускаясь на резной кухонный стул с
высокой спинкой. - Он очень занят по работе, - нахмурилась Клара, -
Какие-то негодяи украли у них электрический кабель. - Какой ужас! -
Марина всплеснула руками и небрежно добавила, - Могу одолжить очень
качественного охранника, у меня есть. - Вот-вот, ты скажи ему! -
обрадовалась Клара, - А то этот тип, который у них начальником охраны,
умеет только огрызаться и водку пить. - Папа проработал с ним много лет,
- возразила Елена. - Ну и что? - Клара подняла красиво выщипанные брови,
- Много лет твой папа нюхал партбилет. А потом выкинул его и стал
миллионером. Пора расставаться с пролетарскими привычками. – «Ты уже с
ними рассталась, корова старая»- подумала Марина, - «Скоро расстанешься
и с миллионами». –

Марина не ненавидела мать так, как ненавидела отца, она могла бы даже
любить ее, как любила в детстве, - но Клара никогда, ни единым словом,
не выступила в ее защиту, не заняла позицию. А теперь, у нее был дом, -
полная чаша, муж-добытчик, младшенькая, Темчик - и на хрена ей были
проблемы старшей дочери, со всей ее непутевостью? Второй завтрак, минуя
тяжелый и вредный обед, легко перешел в файв – о‘клок и Марина
умудрилась поцеловаться с отцом и не метнуть презрительный взгляд в
холуя, с которым он вернулся с работы.

Г л а в а 26.

Леня Кубаткин, с папкой под мышкой, угрюмо топтал свою землю в сторону
гребаного завода, где украли гребаный кабель и гребаные нэпманы, вместо
того, чтобы купить новый, - звонят в милицию. Лене было тридцать девять
лет и шесть месяцев, - чудовищный возраст, по меркам угрозыска, но
сопляки продолжали звать его Леней, он поседел на этой работе, потерял
зубы, иллюзии и не приобрел взамен ничего, кроме стойкой уверенности,
что весь мир, - дерьмо. Он не имел ни сбережений, ни образования, не
умел делать ничего, кроме ментовской работы и выслужился до старшего
опера и капитана, только потому, что его прикрывали выбившиеся в
начальство однокашники, на которых он горбатил, - ненавидя грядущую
пенсию, на которую невозможно было прокормить двух некрасивых дочерей и
жену, - больше, чем горбатую работу.

- Я тут уже разобрался, - веско сказал ему начальник охраны, встретивший
его на проходной и добавил со знанием дела и почти запанибратски, - Щаc
составим протокол и можно писать отказняк. - Вы тут кто? - спросил Леня,
глядя ему в грудь. - Начальник охраны, - другим тоном сказал начальник.
- Где руководство? - спросил Леня. - Ну... уехало уже. По делам, -
начальник потер небритый подбородок, - Вам же еще утром позвонили. - Без
вас дел хватает, - процедил Леня, - Где место? - Какое место? - удивился
начальник. - Где сп...ли кабель? - раздельно произнес Леня. - А зачем? -
начальник пожал плечами, - Ущерб сос... - Где? - скучно глядя в сторону,
повторил Леня.

Он потоптался на месте происшествия, не обращая внимания на угрюмо
насупившегося рядом с ним начальника охраны, посмотрел влево, вправо,
вверх, - усилия предпринятые уркой, чтобы снять кабель, явно того кабеля
не стоили. - Чья территория? - спросил Леня. - Ничья, - с непонятной
мстительностью ответил начальник охраны. - Вот и обращайтесь ни к кому,
- и не оборачиваясь, Леня пошел прочь, так и не раскрыв свою папку. -
Эй, эй! - крикнул начальник ему в спину, - А как же... - Леня на секунду
остановился, - Пусть хозяин придет в контору и напишет заявление, если
хочет. Здравия желаю.-

Бредя на опорный, Леня раздумывал о том, что кабель уже прокололи
наркомы из числа работничков этого предприятия, может и сама охрана.
Больше некому и незачем, к тому же, они располагали необходимым
инструментом на подхвате и ночным временем. Стоило лишь сверить учеты с
отделом кадров и пошмонать по скупкам, где у Лени были коны, - легко это
дело раскрывалось. Да только на хрена? В контору они прозвонили для
чистого понту. Никто не придет. Никто не пришел. Но через три дня,
какое-то хулиганье побило окна в офисе, а потом и морду начальнику
охраны, да так, что тот оказался в больнице и Костя пришел к хозяину, -
больше идти уже было некуда. Хозяин покорчился, пожевал губы и нехотя
набрал номер Марины, - через тридцать минут, Алеша вошел в его кабинет.

- Ну, и где же вы работали раньше, - лениво произнес хозяин, - До того,
как вас... нашла моя дочь? - Экспедитором, - вежливо ответил Алеша, - У
ее первого мужа. Контролировал и охранял грузы. - Это называется, -
«экспедитор»? - хмыкнул хозяин. Алеша промолчал. - Ладно, что вы
конкретно умеете делать? - вздохнул хозяин. - Я умею охранять грузы,
территорию и конкретных лиц, - ответил Алеша. - Да? - вяло удивился
хозяин, - Вы получили специальное образование? Спецназовец? - Нет.
Филолог,- ответил Алеша. - Вот как? - хозяин широко открыл набрякшие
глаза,- И что вы собираетесь делать на моем заводе? - Пока ничего, -
Алеша пожал плечами, - Меня оторвали от работы и попросили оказать
помощь. Я пришел посмотреть, в чем эта помощь может заключаться. -
Ну-ну, не надо быть таким заносчивым, молодой человек, - хозяин начал
багроветь, - Вы бандит, я так понимаю? - Алеша удовлетворенно прикрыл
веки, чтобы скрыть блеск глаз, - этот тип не умел контролировать себя,
болтал, влезая в неведомые ему дебри, где легко потерять язык вместе с
головой и пытался обидеть человека, в помощи которого нуждался, - он был
дураком, с этим будет легко. - Нет, - мягко сказал Алеша, - Я не бандит.
Бандит, это тот, кто состоит в банде. А я решаю вопросы частным образом
для частных людей. Марина мне платит и я ни разу не разочаровал ни ее,
ни обоих ее мужей. Если вы не нуждаетесь в моих услугах, - просто
скажите и я уйду. - Ну, ладно, - босс помолчал, пережевывая извилинами
сказанное Алешей, - Я возьму вас исполняющим обязанности заместителя
начальника охраны. Временно. Так, Марина платит? - Платит, - кивнул
Алеша. - Значит, у меня будете получать полставки. Сторожа. Справитесь с
обязанностями, пока выйдет постоянный работник, - получите премию, -
веско сказал босс, - Сто еврей дам. - Хорошо,- сказал Алеша. - Конечно,
хорошо, - осмелев, прорезался Костя, при виде уже купленного товара, -
Сто евриков, ни за что, ни про что. -

Г л а в а 27.

Во дворе раздался шум машины и выглянув из окна особняка, Алеша понял,
что случилось то, чего он опасался, - девки сорвались. Они выходили из
сияющего черным лаком джипа «чероки», - Зебра, в своем черном платье,
едва прикрывающем черные трусы спереди, - сзади их просто не было, Гела,
в чем-то очень похожем на парадный наряд африканского вождя из шкуры
леопарда, - очень похожей на настоящую и Эвелина, смахивающая на
нимфетку из подпольного журнала для извращенцев, - в белоснежной блузе
из полупрозрачного шифона она могла бы выглядеть почти одетой, если бы
не рейтузы из того же материала в алую полоску. Алеша усмехнулся, - да,
эти три стервы резали глаз, сердце и ниже, как три бритвенных лезвия,
чуть припачканные кровью и на фоне бликующего хромом «черри»
ассоциировались с постером из «Пентхауза», - но кто мог бы заподозрить в
них воспитанниц спецприюта и уродов в масках, перебивших персонал
«Кредита»? Они сделали гигантскую глупость, - но все, что они сделали и
Алеша вместе с ними, было глупостью не меньшей, чем этот пожар в лесу,
пожирающий листья и возможно, замаскировавшись сдуру, как клоун в цирке,
- они сделали не большую из них. Оставалось надеяться, что ростовщики не
выкладывали свои тугрики по номерам, а если выкладывали, - то Алеша, как
и любой дурак, - всегда готов был выкинуть свой последний козырь.

«Черри» не выглядел так, как будто его хозяин лежит в багажнике, - он
выглядел как только что сошедший со стапелей торпедный катер, об который
еще не успели разбить ничью голову - и не заботясь об отпечатках
пальцев, не обращая внимания на застывший постер из «Пентхауза», Алеша
полез в салон сразу, сбежав по ступенькам. Он быстро нашел новенький
техпаспорт, выданный на имя Афанасьевой Ларисы Дмитриевны и такую же
водительскую лицензию, - с фотографией лыбящейся Зебры. - Муха не
еб...ась, - гордо сказала она, заглядывая ему через плечо. При одном
лишь взгляде на документы, Алеша сразу все понял и уже не сомневался,
что где-то рядом лежит и совершенно легально выданный паспорт, - который
через минуту и нашел. Инга воспользовалась уникальной возможностью,
которой навсегда, вместе со многим другим, лишены взрослые, - она
заплатила за аренду свидетельства о рождении, какой-то полу-беспризорной
дуре, которой через пару месяцев исполнялось шестнадцать лет и получила
за нее абсолютно подлинный паспорт. Когда же арендодательница истратит
все деньги на дрянь из киосков и цыганских поселков или истечет срок
договора или возникнут форсмажорные обстоятельства, в виде нужды в
очередной афере, вроде замужества, - она просто получит новый, заявив о
потере паспорта и если она хотя бы одного пола с арендобрателем, то ни у
кого не возникнет сомнений, что за пару-тройку лет девочка могла и
изменяться. Четырнадцатилетний гражданин имеет законное право купить или
продать, хоть пароход и без паспорта, но за получение полноценных
водительских прав в шестнадцать лет, конечно же пришлось чуть-чуть
приплатить, - ну и что? За это дело платят и в тридцать.

Задрав свою шкуру, Гела выдернула из шелкового треугольника на лобке,
заменявшего ей кошелек, портмоне, чемодан и банковский сейф, синекожую,
на американский манер, как свежий утопленник, паспортину с устрашающими
вилами на этикетке, - А такое видел? - Ты губы себе не прищемила? -
нейтрально спросил Алеша, не обращая внимания на еще пахнущий паспорт, -
какая разница чью родословную арендовала Гела? Перед тем, как занавес
опустился, он успел увидеть перламутровую рукоять револьверчика,
торчащую из того же места, - как много, умеючи и при желании, можно
уместить в клочок материи, недостаточный даже чтобы высморкаться, - для
человека с большим носом. - Причем тут губы? - не поняла Гела, не
подозревавшая о наличии каких-то губ в обычной шмоньке, - но Алеша уже
сунул руку ей между ног и выхватил контрабанду, - Что это? - Газовый
фуфель, - огрызнулась Гела, - За кровные бабки купленный. Но в него
влазит патрон от «пээма». - Алеша не хуже нее знал, что куда влазит. Он
раскрыл игрушку, которая сламывалась, как ружье, без всяких лишних
прибамбасов, - в четырех гнездах барабана поблескивали донца патронов с
армейской маркировкой. Такие волынки с клеймом «береты» затеяли делать
еще югославские Кулибины, затем подхватили ушлые хорваты с албанцами, -
специально для СНГ, - куда их легально импортировали ребята с очень
высокими, надо полагать, «крышами». По документам эти стволы проходили
как «револьвер сигнальный», вся хитрость заключалась в качестве
оружейной стали, выдерживающей многократную нагрузку пороховых газов, а
минимальный допуск, пропускающий гильзу боевого патрона был незаметен на
глаз, - если его слишком широко не раскрывать. Ментовские верхи
непосредственно участвовали в этом приколе, а низы, хоть сколько-нибудь
имеющие в голове, - знали о его наличии, но смотрели мутным глазом на
то, что не запрещено официально, - просто облагая это негласным налогом
через разрешительную систему или в обход нее. - Где ты его взяла? -
спросил Алеша. - В магазине купила, в паспорте разрешение лежит. Дай
сюда, - Гела забрала из Алешиных рук и вернула игрушку в свое гнездо, -
У меня продавец знакомый, сто баксов сверху за культурное обхождение. -
Алеша не сомневался, что такие же штучки есть и у подельниц, в
соответствующих местах, - Эвелина не могла не оценить преимуществ
гладкого ствола, с трех метров сбивающего человека, как удар лома, не
оставляя никаких надежд, в том числе и на идентификацию пули и не
спрашивал, откуда у них знакомые в оружейных магазинах, - он никогда не
контролировал барышень полностью и очевидно было, что их светская жизнь
не кисла в болоте, ни когда они курировали его у минерального источника,
ни после.

В тот же вечер, Леня Кубаткин сидел в пивняке со знакомым гаишником и
пил с ним водку. - Представляешь, - рассказывал гаишник, - Сегодня
приходит одна писюха регистрировать машину. Красивая, правда, как на
витрине. - Машина? - меланхолично спросил Леня. - Нет, писюха, -
объяснил гаишник. - У кого? - поинтересовался Леня. - У меня, - ответил
гаишник и замолчал, мрачно хрустя огурцом. - Я тебе не верю, - сказал
Леня и тоже замолчал. - Тебе показать? Как ты мне можешь не верить, -
горько сказал гаишник и извлек из кармана несколько бумажек, - Когда мы
бухаем с тобой на ее деньги? - Действительно, писюха, - сказал Леня,
презрительно посмотрев на бумажки. - Так я ж и говорю, - воспрянул
гаишник, - Приходит сегодня одна писюха... - Так кто у кого взял, я не
понял? - угрожающе перебил его Леня. - Ну... я, - подумав, ответил
гаишник. - За что?! - страшным шепотом спросил Леня,- За что ты, гад,
взял деньги у бедной девочки? - Так машина ж была, - «че-ро-ки»! -
простонал гаишник. - Ну и что? - прищурился Леня, - Может, она тонну
шипованной резины стерла за эту тачку, а ты с нее последние копейки... -
Так она ж еще и номер захотела! - закричал гаишник. – Какой? - быстро
спросил Леня. - 01-666-ХА-ХА, - четко ответил гаишник.

Если бы кто-то услышал этот разговор со стороны, - он бы подумал, что
общаются два пьяных ментовских дебила. Но Леня и его собеседник, отнюдь
не были пьяными дебилами, - они были очень неглупыми людьми и в пивняке
не было столько водки, чтобы напоить их пьяными. Просто они знакомы были
уже очень давно и всегда беседовали так за выпивкой, подначивая друг
друга, чтобы внести маленькие «ха-ха», в совсем не располагавшую к смеху
жизнь – и обменивались информацией, между делом. Гаишник-то был
гаишником, - но был он еще дознавателем, расследующим обстоятельства
ДТП, - что в связи с массой злоупотреблений на почве страховки,
требовало и качественных мозгов и немалого опыта.

- Красивая, говоришь, писюха? - задумчиво спросил Леня. - Писюха,-
кивнул гаишник, - на вид лет девятнадцать, не больше. И красивая, - он
закатил глаза, - Смерть. Ноги, сиськи, попа,- во! - гаишник что мог,
показал руками, - И все наружу. Волосы полосатые, как у зебры. - Что-то
такое замелькало в голове у Лени, как полосы на экране старого,
черно-белого «Рекорда», который стоял у него в летней кухне. Выкинь
«Рекорд», Леня, он пережил свое время, он слишком хорошо работает,
несмотря на то, что его так много били по голове, выкинь, Леня, не
вспоминай. - Увидишь такую, как гаишный жезл, - ухмыляясь, продолжал
гаишник, - Сразу встанет, как пограничный столб любой. Мимо не проедет.
И откуда они берутся такие, прямо на дороге? А посмотришь по телевизору
на этих «королев красоты», - ну, раскладушки, ей-бо. И за что им такие
бабки отстегивают? - За то, что ты плюешься, но смотришь, - ухмыльнулся
Леня, - Как на мудака с жезлом. Не дашь, - душу вытрясет. -

Г л а в а 28.

- Ну, как дела? - спросила Марина. - Нормально. Внедрился, - ответил
Алеша. - Ну, тогда получай медаль на грудь, камерад,- сказала Марина и
выложила на стол настоящую медаль, из настоящего золота, в красивой
дубовой коробке. Затем, она вынула медаль на черно-белой ленте и
повесила ее на шею Алеше. - Вот те на, - сказал Алеша, - Раньше за
медаль ложились под танк. Или двадцать лет сидели в забое. А теперь
достаточно обдурить старого дурака. - Ты глубоко ошибаешься, самурай, -
сказала Марина, - Никогда золота не получали те, кто ложился под танк.
Или двадцать лет сидел в забое. Золото всегда получают те, кто летает
высоко и хочет многого, - первые. Кто может смотреть на солнце. Золото,
дорогой, выедает глаза забойным лошадям. - Алеша поднял медаль к глазам.
На одной ее стороне было написано в дубовом венке, - «Стоящему у истока»
- и №1 внизу. На другой стороне был крылатый ангел с мечом и надпись, -
«Стоящему на страже». - На страже чего? - спросил Алеша, - Истока, -
усмехнулась Марина. - А почему лента черно-белая? - спросил Алеша, - Как
у схимника. - Потому, что все другие сочетания и цвета уже кто-то
прихватил, - ответила Марина, - А у схимника ничего нет. Черно- белый
цвет, - это цвет всего. Мир такой и есть, - черно-белый. - Еще это цвет
анархии, - заметил Алеша. - А разве ты не анархист? - Марина подняла
красивые брови, - Ни в коем случае, - ответил Алеша, с большей
горячностью, чем ему хотелось бы, - Уверяю тебя, я всей душой стремлюсь
к закону и порядку, - он помолчал, - Которого здесь нет. - Вот потому,
там и ангел, - усмехнулась Марина. Отпраздновав свое лауреатство
шампанским с Мариной, Алеша вышел под руку с ней, во двор заводской
конторы. Здесь и раньше было красиво. Но теперь, когда восстановили
розарий и плитами розового туфа выложили дорожки, - стало великолепно.
Алое солнце касалось вершин сосен. - Ты так и не сказала, почему
наградила меня в бункере, как Скорцени, - улыбнулся Алеша, - Почему не
присутствовал Большой Босс? или я не имею права носить значок №1 до
полной победы во всем мире? - Можешь носить его, как ладанку, -
усмехнулась Марина, - Шнурок только вдень, ангел там уже есть. - №2 не
будет возражать? - поинтересовался Алеша. - Даня вне конкуренции. С
тобой, во всяком случае, - без улыбки сказала Марина и Алеша
почувствовал себя, как собака, которую ударили хлыстом, - Но в том, что
касается наших с тобой дел, - он человек десятый. Он знает, что ты гард,
помогаешь отцу по моей просьбе и неплохо справляешься как менеджер у
нас, - больше ему и не надо ничего знать. - Как у тебя дела в семье? -
помолчав, спросил Алеша. - Нормально, - усмехнулась Марина, -
Внедрилась. Но Костя действует мне на нервы, еще больше, чем отец. Если
бы ты знал, как я его ненавижу. - За что? - удивился Алеша. - За все
свое, на которое он зарится, - с искренней и чистой злобой ответила
Марина, - Ленка еще имеет какие-то права и папочка просто высидел ее под
своим крылом, - но этот гад вполз и набросал своих змеиных яиц. - У тебя
опять киснут мозги, - сухо сказал Алеша, - Это змеиное яйцо, - твой
племянник, а Костя высижен твоим папочкой, не менее, чем твоя сестра. -
Да понимаю я, - Марина нервно зевнула, - И все равно, ничего не могу с
собой сделать, - ненавижу. Холуй он. Не наша кровь. - А-а-а,- усмехнулся
Алеша, - Кровь заговорила? Баронесса фон..., - как тебя там по мамочке,
- Зюскин? - Он подумал, что Марина его сейчас ударит, но она стиснула
кулаки и ухмыльнулась ему в лицо. –«Есть кровь», - подумал Алеша и
сказал вслух, - С такими настроениями, фройляйн, нечего лезть в кровную
месть. Надают вам по мордасам и выкинут вон. И моя медаль не поможет.
Что я с ней буду делать, - гавкать, глядя как вы сопли льете? - Я думаю,
- тихо сказала Марина, - Что если кончить Костю, это делу не помешает. -
Я тоже так думаю, - кивнул Алеша, - Это помешает производству. Но
набегут менты. - Это можно сделать где-нибудь подальше от завода, от
дома, - бесцветным голосом сказала Марина. - Ну, я могу поехать за ним
на Бермуды и утопить его там в море, - ухмыльнулся Алеша. - Ты не
юродствуй, - еще тише сказала Марина, - Тебе кто платит? - Спасибо, -
Алеша снял с шеи медаль и насильно вложил ей в руку, - Моя нога уже в
порядке. - После этого, он повернулся и пошел прочь. - Стой! - крикнула
Марина. Он остановился, не оборачиваясь. - Ну, извини, - Марина
обхватила его за шею и прижалась всем телом сзади. - Ну, извини,
извини,- горячо зашептала она ему в ухо, - Ну, - сука, ну, - стерва,
ну,- такая я, не могу иначе. - Она была права. Она была искренней и
совершенно честной с ним, в своей стервозности. И очень похожа на Зебру
в этом - и в бедрах, которыми прижималась к его ягодицам.

Восход луны он встретил, глядя на нее через окно Марининого кабинета.
Спящая Марина, пожимаясь щекой и грудью, как рыба к стеклу аквариума,
сияла задом в позе «Спящего Гермафродита», облитая лунным светом на
гигантской плите собственного стола, - надгробие его самурайской чести.
Бесполезная медаль болталась на его груди, - теперь она уже не мешала,
тикал в тишине не снятый с руки «роллекс», - куда идешь, время, волоча
по рубиновым камням лохмотья драной судьбы? Он сидел, раскачиваясь под
луной, как пеннис, поднапором собственной крови, торча как камень в
своей судьбе, блестящий от непролитых слез и бесполезно пролитой спермы,
- зачем? На чей алтарь его кровью капает время? Кто прячется между
полосами зебры, кто бросает медаль, - черт или нечерт? Он грезил в
свете луны, глядя в оконное стекло и смеялся над своими грезами и своей
реальностью, отраженной в стекле, вместе с задницей Марины, - он не мог
иначе, в точности, как и она, - он был двойственным, с шелью посередине,
где ютились его самообманы. Раскачиваясь, как водоросль, в лунном свете,
он начал тихо хихикать, - очень тихо, чтобы не разбудить хозяйку и ее
зверей, - и вместе с ним раскачивался бурхан, кивал лысой головой, рядом
со спящими зверями, - Ну что? - ухмыльнулся он, - Теперь ты доволен? У
тебя есть все, чего ты хотел, - деньги, крепость, лучшие звери из женщин
и даже медаль, - может, прекратим убивать? Ты получил с избытком и
продолжаешь платить удовольствием за удовольствие самому себе, - это
нечестно. - Я убивал по необходимости, - сказал Алеша.

- Э-э-э, хватит искать хозяина, сынок, - надулся бурхан, - Так же, как и
другие, ты ни в чем не виновен, но нельзя возлагать свою невиновность на
кого-то другого, - она твоя. Это страшная вещь, правда, - невиновность?
- Правда, - сказал Алеша. - Но ведь ты же этого искал, - оправданий? Я
тебя предупреждал, что ты его найдешь - и ты его нашел. Неси. Не
возлагай свою правду на Марину, на Зебру, на Гелу, на Эвелину, - они
дети, они прячутся от собственной вины в темном углу. Ты, - темный угол,
в котором нет ничего, даже пылинки вины. Ты уже все вымел начисто, ты
убьешь Костю, женщину, старика, старуху, ребенка - и ничего не
изменится. Хватит прятаться за занавесом, - выходи! -

- У тебя что, крыша съехала?! - закричала Марина, вырвав у него из руки
пистолет. - Я что, не имею права почистить собственное оружие? - спросил
Алеша, - Дай сюда, пить меньше надо.-

Г л а в а 29.

- Этот новый начальник охраны дороговато нам обходится, - сказал Костя.
- Это почему же? - насторожился хозяин, - Ты что, ему приплачиваешь? -
Да нет, - Костя неопределенно пожал плечами, - Но он решил, что ему
нужны камеры видеонаблюдения. Пришлось заплатить. - Ну и что? -
брюзгливо спросил хозяин, - Давно это надо было сделать. Не те времена,
когда вся эта электроника в Кремле стояла, сейчас она копейки стоит,
вместе с монитором. - Ну, так он теперь решил, что из восьми охранников,
четыре ему уже не нужны, - сказал Костя. - Ну? - спросил хозяин, - Так в
чем проблема? - Ну, так с ними же надо теперь что-то делать, - пояснил
Костя. Рассчитай, - пожал плечами хозяин, - Невелика ценность эти
сторожа. Вот тебе и будет экономия средств. Или переведи в цех, если кто
захочет. - Ну, так их на работу брал Васильев, - сказал Костя. - Ну и
что? - набычился хозяин, - И Васильева пора уже подвинуть. Я ему дал
возможность высидеть тут до пенсии, хватит. Бухает Коля много, а толку
от него мало.

В принципе, хозяин был совершенно прав. Коля, в основном, сидел в своей
каптерке и смотрел футбол, накатывая помаленьку. А потом выходил,
набрасывался на первого встречного и давал ему разгон, - так, чтобы по
всему предприятию было слышно и до хозяина дошло. Его сторожа были
людьми того же типа, - армейские отставники, ничего не смыслящие в
специфике охраны или просто мужики с широкими плечами и длинным списком
всяких-разных работ за ними. Но Коля был почти другом хозяина, даже и
выпивавшим с ним в те времена, когда хозяина еще не прихватило что-то
похожее на инфаркт и такой поворот событии Костю несколько озадачил.

Все, что босс брюзгливо и вскользь заметил своему менеджеру,
соответствовало очевидной действительности, - подноготная же, ревниво
зажимаемая в кулаке, состояла в том, что новый начальник охраны, -
просто ему нравился. Этот парень был именно таким, каким хозяину
хотелось быть в молодости, - умным, уверенным в себе, хорошо воспитанным
и уже небедным. Он был красив особой, мужественной красотой мачо, -
редкой в этих краях картофельных носов и хлебных подбородков. Он был
вежлив, он был незаметен, как пантера в лесу, но женщины замечали его,
когда он выходил на свет, двигаясь как пантера, им можно было и
полюбоваться, - но ни у кого не возникало желания трогать пантеру
пальцем. Возможно, хозяин и преувеличивал недостатки своей старшей
дочери, но знал их хорошо и почти не сомневался, что молодой человек
успевает в две смены, - в дневную наладив ей производство. Конечно, он
опирался не только на рога ее мужа, но без мозгов и деньги не помогли бы
в этом городе, а Марина была не из тех баб, которые потерпели бы возле
себя альфонса, - она умела выжимать профит обеими руками из любого, у
кого в штанах было достаточно, чтобы взяться хотя бы двумя пальцами.
Разлив минералки был прибыльнейшим делом, к которому пристраивался и сам
хозяин, но далеко не каждого подпускали отцы к надежно забитым скважинам
и то, что менеджер Марины сумел так удачно прошуровать в мокрых забоях,
- очень высоко ставило его в глазах ее отца. Так высоко, что он даже
вспомнил о своем отцовстве и начал размышлять о вероятностях возвращения
блудной дочери в семью, хотя бы с частью израильского приданного - и
толковым, русским мужем.

Костя же, сидя у себя в кабинете, размышлял о том, что этот змей,
который вполз в фирму с подачи этой подлюки Марины, - начинает путаться
под ногами. Как ни странным это могло бы показаться, но между самураем
Алешей и холопом Костей, - было очень много общего, - оба испытывали
нужду в хозяине. С той лишь разницей, что Алеша обманывал себя своим
самурайством, - будучи на самом деле, бродягой и волком. А Костя, будучи
подлинным дворовым псом, - нисколько не обманывался в себе, точно зная,
что ему не прожить по ту сторону забора. Алеша мог бы загрызть Костю
походя и уйти в лес, - ничего не взяв из его миски. А Костя, даже люто
ненавидя чужака, зарящегося на его кость, - смел только скалить зубы из
своей будки. Он был очень несчастным человеком, который мучался своими
амбициями, сознавая свою никчемность - и в этом был абсолютно честен с
собой и отличен от абсолютно бесчестного по отношению к себе Алеши.
Костя имел нравственность, - нравственность дворовой собаки. Алеша был
безнравственен настолько, - что ничего кроме собаки в нем не видел. И
змей Алеша, со своей улыбкой клоуна, адресованной Богу, - был почти
беззащитен перед холопской ненавистью Кости и ядовитой слюной, копящейся
на его клыках.

А Клара была вполне счастлива и довольна, у нее не было врагов, не было
клыков, не было ядовитых слюней и не было никаких причин их распускать.
Слюни Клары были особые, - сладкие и она упивалась ими в своем маленьком
Эдеме. Ничего не зная об улыбке клоуна, - она искренне улыбалась ею
всему миру и в этом была удивительно схожа с вышедшим из лесу Алешей.
Алеша не замечал никого, кто был хотя бы на полсантиметра выше него, -
Клара не замечала никого кто был хотя бы на полулыбки менее нее
счастлив. Она умудрилась прожить жизнь с нелюбимым мужчиной, не замечая
его презрения, она умудрилась не заметить, как старшая и любимая дочь
ушла из дому, - ну, вернулась же? Она могла бы быть Алешиной матерью,
его единственным другом или великолепным врагом, - они были из одного
теста, - только по-разному пропеченого. Всепоглощающая самовлюбленность
Клары вобрала в себя весь мир. Алешина, - этот мир от него отрезала. Они
были, - два сапога пара, - лихая обувка для Кота, шагающего по головам.

Елена была лишена счастливой способности матери быть счастливой. Она не
была и несчастной, - она была никакой. Горячая кровь Клары, достаточная
для поддержания огня в семейном очаге и комнатной температуры в доме
круглый год, - увяла на ней, изойдя на теплый бульон диетического
темпераметра. Елена не терпела ни острого, ни соленого, ни крепкого и
без сомнения, блевала бы далеко за пределы своей близорукости, если бы
кто-то хотя бы упомянул при ней что добрый глоток спермы, - очень
тонизирует. Никогда не выпила она даже глотка водки из ствола, в темных
аллеях и не задыхалась под щербатой луной от ожогов, оставленных на ее
девичьих грудях, губами пьяного от любви подростка. Какая такая любовь?
Она даже домой, до самого до замужества, ни разу не вернулась позже 22-х
часов, - папа строго бдел. Разумеется, дело было не только в папе, -
папа с бдением вылетел бы, как пробка из бутылки, если бы она имела хоть
на градус выше температуру в том месте, которое поэты называют сердцем,
- но и самый мощный градусник увял бы там, где было прохладно и сухо,
как в соляной шахте и даже мутные слезы Кости, пролитые им в могилу
собственной чувственности, не увлажнили ни единой пылинки на ее дне.
Притом Елена не была чужда некоторых форм сапфической поэзии, которым ее
обучили в частной школе так, как обучают игре в шахматы и умела сложить
строфу при помощи пальцев в духе самой мэтрессы. Клара, с громадным
удивлением, однажды заставшая ее, лет в пятнадцать за этим занятием в
процессе подготовки уроков, получила в ответ вялое, - Ну и что? Все
девочки это делают. - С восьми лет для нее уже не было тайн в отношения
между полами, книжки в которых на рис. №1, дядя Джон, лежа на тете Мэри,
вводил член в ее влагалище, а на рис. №2, совершал фрикции, обозначенные
стрелками, - давали ей не извращенцы, подстерегающие девочек у ворот
школы, закрывая гнусные лица воротниками черных плащей, - а школьные
учителя, с располагающими, как у доктора Карнеги улыбками, навсегда
приклеенными поверх оксфордских галстуков. То, что ее старшая сестра,
полыхая щеками, вычитывала между строк в романах Набокова, - Леночке с
дубовой бесцеремонностью вбивали в голову настолько открытым текстом,
что она навсегда потеряла к нему интерес. Вероятно, именно это здоровое
половое воспитание, с корнем выкорчевавшее всякое половое любопытство и
загасило в ней искры Клариного огня, - пожаром вспыхнувшего в Марине.
Собой Елена была недурна, об уме же ее сказать затруднились бы и
родители, - ум, как и любовь, требует движения и результата, - как
война, для своего определения. А где же было взять и то и другое
женщине, которая не имела ни малейшего желания выходить из-за забора, за
которым прокисла всю жизнь?

Она и суженного своего-то нашла под забором, уже начищающим цепь Гименея
во дворе ее дома, - а на войну была просто неспособна. Марину Елена не
любила и сильно не любила, - но до ненависти ей не хватало 99°. Она была
похожа на экзотический оранжерейный цветок, - он боится ветра, но никто
не знает какие яды он накопил в душной атмосфере своей теплицы.

В доме, в который пришли Марина и Алеша чтобы разрушить его, жили
странные люди, - но не более странные, чем пришельцы, которые бродили по
Земле за его стенами, в поисках странных удовольствий топча другие жизни
и не зная, что делать со своей.

Г л а в а 30.

Лирики полагают, что самой драгоценной жидкостью на планете Земля
является человеческая кровь. Прагматики ухмыляются их наивности, считая,
что такой жидкостью является кровь Земли, - нефть, уж им-то известно,
сколько крови человеков проливается за нее и просто так, в землю, песок,
мергель и сухие камни этой планеты. И те и другие ошибаются, - самой
драгоценной жидкостью на планете Земля, является пресная вода. Так было
всегда, - просто счастливые обладатели подлинной драгоценности, купаясь
в ней, - этого не замечали. Две трети поверхности Земли, оставленной
океаном для покинувших его обитателей, - это пустыня, - в которую океан
человеков успешно превращает оставшуюся треть, не оставляя места для
самого себя. Вынужденная тенденция к централизации существовала задолго
до появления промышленности, выпивающей пресной воды больше, чем все
желудки в мире, - люди селились там, где была вода, но и там ее стало
недостаточно, - в результате централизации, вернувшейся бумерангом
капитала. Сегодня Япония тратит на опреснение морской воды больше, чем
есть в бюджетах некоторых государств, а количество заболеваний,
связанных с исскуственным изменением структуры воды достигло
катастрофических масштабов. В больших городах водопроводная вода давно
уже стала непригодной даже для технического использования. Те, у кого
они есть, - покупают воду за большие деньги. У кого нет, - умирают от
рака, - даже если в конституциях их государств прямо сказано, что земля
и недра принадлежат народу.

В Палестине не было достаточного количества питьевой воды и во времена
Христа, - возможно, поэтому он и появился там, обещая молочные реки
кучке истомленных жаждой кочевников, в самом занюханном уголке Римской
империи. Но времена изменились и с подачи империи Британской на клочке
земли, неспособном прокормить и восточноевропейское село, собралось
целое государство людей, истомленных жаждой по обетованию - и что же они
должны были пить, - если не собственные слезы, стекающие со Стены Плача?
Никто не хотел умирать от дерьмовой воды, привезенной в танках из Египта
и Турции или сублимированной из рокового для египтян Красного моря, - а
минералка из Италии или Греции стоила безумно дорого. С умом у Дани было
получше, чем у Моисея, - он сумел открыть источник в юго-западной части
постсоветской экономической пустыни и тихо направить его в нужное русло,
не тыча жезлом, которым послужила ему Марина и при мудром уважении к ее
партнеру. Великолепная минералка, уже имеющая сертификат качества, не
требовала дополнительной обработки, ее даже не газировали, а просто
разливали в пластиковые емкости по 10 литров. Почти ничего не стоило
поднять ее с глубины всего в 17 метров и при минимальных затратах очень
дешевого труда, - она обходилась, почти как манна небесная. Дальновидный
Даня не скупился, вкладывая деньги в «Источник» и дорогу к нему, - у
него было самое лучшее оборудование, у него была «зеленая улица» от
Бахмуса до порта Ильичевск, где грузились пароходы в Хайфу, у него был
собственный самурай и преданная, как собака жена. В умных руках Дани был
договор на поставку воды в кибуцы, без всяких посредников, - а умные
кибуцники брали не какую попало воду и половина из них родилась где-то
неподалеку от Даниного «Источника», - который теперь зафонтанировал
деньгами. Даня работал под заказ, а не на склад - и первая же торговая
операция вернула половину вложенных средств, - включая офисный особняк с
участком, который занял бы половину торгового квартала в Хайфе. Если бы
кто-то сказал Дане, что его преданная, как собака, жена со своим
самураем, - могут поставить под удар это выгоднейшее предприятие… Даня
постарался бы отвести этот удар, не задев жену и служащего. Он был мудр,
как Соломон и читал в черных сердцах человеческих, - потому что имел
такое же собственное, - он знал о Марине намного больше, чем полагала
она и Алеша. Но на весах его сердца, - великолепная задница Марины, -
перевешивала выгоду. А на весах его мудрости, - выгода от Марины, -
перевешивала ревность.

Все предприятия, задуманные людьми, заканчиваются одинаково со времен
Иова и ветер возвращается на круги своя, унося пыль сгоревших сердец и
никчемной мудрости, Леня Кубаткин рылся в своем архиве, в поисках
карточки на букву «З», Марина вынашивала планы мести, Клара с Еленой до
слез смеялись над Темчиком, читающим слово «мараскин», Костя грыз кость,
хозяин, один в кабинете, потирал ладонью дряблое сердце, девки вытирали
носы, только, что разбитые о переднее стекло джипа, Алеша заглядывал в
глаза своих пистолетов, - а ветер кружил над землей улыбку клоуна на
драных афишах и вытертая под носом кровь, - оставалась на руках,
хватающих небо.

Г л а в а 31.

Даня сидел в своем городском офисе вместе с Гелой и обучал ее буквам
иврита, - она их схватывала удивительно быстро. Поначалу, он занялся
этим любопытства ради и развлечения для, - но был поражен ее
способностями и вскоре увлекся. Ему приходилось видеть, как азы иврита
изучают взрослые люди, - у них получалось неизмеримо медленнее.

Даня был зрелым мужчиной немалого ума и опыта жизни, но в некоторых
вещах оставался наивным, как ребенок, - как большинство граждан
цивилизованного общества. Он получил серьезную военную подготовку, ему
даже приходилось стрелять в людей и он умел выжить в пустыне, но опыт
его жизни не содержал базовых понятий для выживания в человеческих
джунглях. Если бы кто-то в деталях разъяснил ему отношения в семье
Марины, - он бы решил, что такие варвары не имеют права называться не
только семьей, но и людьми вообще, а если бы даже сама Гела рассказала
ему, что она такое, - он бы просто не поверил девочке, насмотревшейся
американских «ужастиков».

Гела же, не была в состоянии поверить, что этот взрослый мужчина всерьез
увлечен обучением ее каким-то сраным буквам, а не возможностью засунуть
руку ей в трусы. Даня читал написанное в сердцах людей, - белым по
черному, - но сердце Гелы было слепящей тьмой. Ни он, ни Гела этого не
понимали, - что и давало им возможность общаться на давно вымершем в
цивилизованном обществе языке чувств, - глазами, жестами, запахами, Дане
нравилась эта красивая девочка, но он Никогда не позволил бы себе
прикоснуться к ней даже пальцем. Гела же считала, что он просто не
знает, как к ней подойти и изо всех сил старалась ему помочь. Она была
чрезвычайно чувственной женщиной, с бешеным темпераментом, - но в
наивности своей, полагала это нормой. Она понятия не имела о том, что
большинство женщин за всю жизнь не испытывают того, что она успела
испытать уже десять раз, топчась вокруг этого улыбающегося отормоза. Она
злилась, она выходила из себя, она даже забыла о необходимости
интриговать против Даниной жены и отставлять пальчик при письме, от нее
начало пахнуть так, как пахнет морская рыба, завернутая в листья
базилика.

Даня получал все больше и больше удовольствия, глядя на эту грациозную
девчонку и общаясь с ней. Если бы он понял до конца хотя бы одну из
фраз, которые произносила Гела, - он бы решил, что имеет дело с
проституткой - и сильно ошибся бы. Но читающий в сердцах людей Даня, не
ошибался, глядя на ее вишенные губы, - он понимал, что ум ее не имеет
глубины, не располагая базой знаний, но в пределах ей известного, -
быстр, как электронный луч. В ее прозрачно-карих глазах вспыхивали
зеленые искры, на каждое движение Даниной руки, рисующей знак, - она
реагировала мгновенно, повторяя его почти непрерывной линией, как
рисунок тушью. Отраженный ритм завораживал, покачивались черные кудри
вдоль щек Гелы, подрагивали тени ресниц на ее щеках и груди под льющимся
щелком платья, - не понимая языка, не зная сердец, они танцевали
древнейший танец любви, покрывая древними знаками белый лист. – «О,
возлюбленная моя!» - написала рука мужчины - и рука женщины отразила
летящую строку, - «Твои волосы, - как стадо чернорунных ягнят,
спускающихся с гор...» - «Да что же это я делаю!» - Даня бросил ручку.
Гела прямо посмотрела ему в глаза. Она была быстра, как электронный луч,
так же безумна и безжалостна, это она застрелила охранника, выскочившего
на шум и двух других людей в кабинете «Кредита», - в пределах ей
известного она действовала мгновенно. Даня не успел ни о чем подумать,
не успел сделать ни единого движения, - Гела прыгнула ему на колени и
как змея, впилась поцелуем в его рот. Переход от «Песни Песней» к
содомской чувственности был столь ошеломляющ, что Даня застыл, - а Гела
взахлеб лизала его губы, ввинчиваясь ему в пах распяленной промежностью
и ее сладкая слюна стекала на его чеканную, как у статуи, бороду. Это
уже совсем не было похоже на тонкую лирику отношений с красивой
девочкой, но даже и в такой ситуации Даня не посмел оторвать ее от себя
за волосы, - он схватил ее за талию. С Гелой нельзя было так, - она
распалялась, как собака, а сидя на Дане верхом уже не могла освободиться
от разделяющего их клочка материи так быстро, как ей хотелось и завизжав
от бешенства, - просто рванула его в сторону. Трусы порвались пополам,
открывая место, где жила любовь Гелы и к которому она прижимала все свои
богатства, - револьверчик ткнулся стволом в пах Дане. Гела схватила и то
и другое, - Даня схватил ее за руку, - стволик хлопнул негромко в их
руках.

Между началом движения импульса по нерву и осознаванием боли, - проходит
от полутора до четырех секунд, иногда даже, - до семи секунд, если имеет
место эмоциональный шок.

Гела была быстра, как электронный луч, так же безумна и безжалостна, она
действовала мгновенно в пределах ей известного.

Ей было известно, что этот мужчина, - любимый мужчина, - уже потерял
все.

И сейчас закричит. Она не думала о своей безопасности, - она вообще ни о
чем не думала. Она просто ткнула ствол в сердце Дани и нажала на курок
еще раз, - пока Даня не успел поднять глаз и встретиться с ее глазами.

Алеша услышал из-за стены два хлопка. Они были похожи на выстрелы, но не
настолько похожи, чтобы он начал вышибать запертую дверь. Поэтому, он
просто постучал в нее. - Ну что? - раздраженно крикнула Гела. - Да
ничего! - крикнул в ответ Алеша, громче, чем ему хотелось бы. И ушел в
свой кабинет.

Белая, как мел, черная Гела застыла посреди комнаты. Белый, как мел,
Даня, - смотрел в потолок застывшими глазами. Фонтан иссяк.

В стане кабинета был встроенный книжный шкаф. За шкафом, в тесной
кладовке, помещался мощный несгораемый сейф, оставляя пространство для
сидящего человека. О тайнике знали трое, включая неподвижно сидящего на
стуле и число посвященных не изменилось, - на шее у Гелы висел золотой
шекель, который Даня достал из сейфа, оставшись наедине с ней. Когда он
покинул всех, число знающих код сейфа свелось к нулю, - но ключ от
книжного шкафа остался в кармане его брюк.

Всегда предусмотрительный Даня недосмотрел, торопясь отдать свой
последний шекель или проявил фараонову предусмотрительность за пределами
смертного разумения, - когда Гела втащила его в кладовку, она обнаружила
дверь сейфа приоткрытой. И в соответствии со своим разумением, -
мгновенно решила обменять уже ненужное Дане тело на лежащий там миллион.
Но бедный Даня приобретал это вместилище так, как приобретая кошелек,
кладут в него единственную монету, - которая болталась теперь на шее у
Гелы. И обливаясь слезами, бедная Гела похоронила в нем свои надежды,
повернув ключ в автоматически сработавшем кодовом замке. Затем, она
заперла тайник и быстро вышла из кабинета, унося весь свой скарб и
скорбь завернутыми в обрывок трусов вместе с ключами Дани, оставляя за
спиной «Источник», а самого Даню, - ожидать Страшного Суда в надежно
запертом саркофаге.

Если бы Даня не женился на красавице Марине, он умер бы лет через
пятьдесят в своей постели, - богатый, с чужими почками, окруженный
детьми и внуками, уже смирившимися с неизбежным наследством, одинокий в
своей предсмертной тоске по несбывшемуся и страхе перед грядущим,
обмочившийся, иссохший, никчемный, - совсем не тот Даня, что ушел на
волне своей молодости и силы, в объятиях роскошной девки, не
почувствовав боли, не познав разочарований, не увидев старухи с косой.
Что такое пятьдесят лет? Сто? Тысяча? Пыль на циферблате Времени, -
идущего по кругу. Не стоящая одной брызги из фонтана счастья, одной
строфы «Песни Песней», одной маленькой пули в сердце. Даня ждет в своем
саркофаге. Даня остался мудрым до конца, - нет глупой смерти. Есть
глупая жизнь.

Г л а в а 32.

В то время, как Гела выбегала из офиса, под взглядом стоявшего у окна
Алеши, - Марина вышла из под крова отчего дома и не замечая Костю,
искательно улыбающегося у крыльца за руку с сыном, пошла к машине. Если
бы кто-то год или час назад сказал ей, что между ней и отцом возможен
только что состоявшийся разговор, - она рассмеялась бы в лицо.

- Марина, - сказал отец в своем кабинете, обставленном с министерской
роскошью 70-х годов, - Если ты бросишь своего еврея, - получишь половину
всего, что у меня есть. Я утрою твой пай за счет своего и отдам
руководство фирмой тебе... и твоему менеджеру. А сам останусь
председателем учредительского совета. - Мой пай?! - с трудом произнесла
Марина. - Твой,- ухмыльнулся отец, - Моя дорогая. На сегодняшний день он
составляет 570тыс, долларов США, поскольку тебе не выплачивались
дивиденды. Впрочем, они никому не выплачивались, - он почесал за ухом, -
Фирма-то семейная. Хотя Елена и твоя мать обижены не были. - Кто еще
обижен не был? - спросила Марина, приходя в себя. - Были и еще, - жестко
усмехнулся отец, - Но они выбыли. Их деньги отработали и они ушли с
хорошим наворотом, нечего им делать в семейном бизнесе. - С каких пор ты
вдруг начал считать меня членом семьи? - зажатым голосом спросила
Марина. Она была жадной, она была беспринципной, но никакие деньги не
могли удержать ее от того, чтобы пнуть отца. Он отвернулся к окну,
засунув руки в карманы и долго молчал. Наконец, сказал, не поворачивая
головы, - Ты знаешь, кто такой твой Даня? - совсем не то, что ожидала
услышать Марина. - Ты собираешься объяснять мне, кто такой мой муж? -
спросила она, пряча за деланным удивлением, подлинное. - Ты знаешь, что
у твоей матери полно родственников в Израиле? - игнорируя реплику,
спросил отец. - Ну, слышала что-то, - небрежно ответила Марина, знать не
желавшая никаких израильских родственников. - Ты слышала, а я
поддерживаю с ними отношения, - отец резко повернулся к ней, побагровев
щеками, - Еврейка ты, сраная! - Я не сраная!, - прошипела Марина, не
сводя с него глаз. - Ладно, - отец вдруг обмяк и потер сердце мясистой
ладонью, - Я болен, Марина, я скоро сдохну. Ленка, как медуза, а мать…,
- он махнул рукой, - Даня никогда не останется здесь. Даня не ашкенази,
как ты тут долдонишь каждому встречному, - он перевел дух, - Его семья
жила там, когда никакого Израиля еще и в помине не было. Моше Даян еще
не родился, а его прапрадед уже был полковником в британской военной
администрации. У них там на всю страну, - штук двадцать таких семей. -
Так он что, национальное достояние? - хмыкнула Марина, понятия не
имевшая о генеологических нюансах семьи, к которой сама теперь
принадлежала. - Он военнообязанный, Марина, - вздохнул отец, - Лейтенант
запаса, я наводил справки. - Я знаю, - Марина пожала плечами, - Ну и
что? - А то, - сдерживая раздражение сказал отец, - Что он поедет домой
повидать родителей, а его загребут и пристрелят в какой-нибудь
Газе-Сразе. - Откупится, - отмахнулась Марина. - Да не станет он
откупаться, ду... - отец задохнулся, закашлялся и отдышавшись под
злобным взглядом Марины, повторил, - Не станет откупаться. Это те, кто
понаехали туда за последние тридцать лет, сядут на пароходы и уедут, как
приехали. А Даня и его отец и его дед и его бабка, - все выйдут, если
там начнется серьезная заваруха. И будут цепляться за ту землю до
последней капли крови, пока не сдохнут. Как я, - за эту! - он выбросил
кулак в сторону окна, - Но здесь ее, - немеряно, хватит каждому, у кого
есть мозги! А за что тебе цепляться там, цепляясь за твоего Даню? Я уже
выцепил для тебя хороший кусок пирога, - бери и расширяй! - Я крошки от
твоего пирога не получила! - заорала Марина, - И сейчас, это одна только
болтовня! Где деньги? Где они?! - Деньги? - отец грузно опустился в
кресло, - Если бы я дал тебе деньги, ты бы просрала их за пару месяцев,
- горько сказал он.

- А Ленка...! - Марина вскочила на ноги. - Заткнись, - тихо сказал отец
и Марина заткнулась, - Ленка была под рукой. А ты от рук отбилась. А
теперь мои руки уже опускаются, я уже яму вижу. Если ты дашь мне слово,
что не бросишь сестру и мать подыхать с голоду, - я выполню свое
обещание. Клянусь.

- Клянешься? - Марина верила безоговорочно, но все равно ее губы
искривила недоверчивая усмешка, не могла она принять клятву просто так.
- Да, - сказал отец, - Я видел, как ты устроила «Источник», - он
помолчал, - Ты и твой менеджер. Хороший бизнес. - Это Данин бизнес, -
возразила Марина. - Не забивай мне баки, - щеку отца дернула ухмылка, -
Даниного там нет ничего, кроме вложенных денег, которые он просто
вынимал для тебя из своего кармана. Это твое предприятие. И оно
великолепно будет работать и без Дани. - У меня есть перед ним
обязательства, - сказала Марина. - У тебя? - спросил отец, -
Обязательства?! - И они долго смотрели друг на друга, их губы кривили
одинаковые презрительные усмешки, сделав их удивительно похожими. -
Ладно, - Марина первой отвела взгляд, - А что получит Костя? - Костя
пусть пашет, как вол, - грубо ответил отец, - У него есть жена и
ребенок. Если хватит мозгов, - обеспечит и себя и внуков своих, на
Ленкин пай. - А Ленка? - спросила Марина. - А Ленка уже имеет все, если
ты не отберешь, - ухмыльнулся отец, - Ей ничего больше и не надо, она
содержанка, как и ее мать. А мать тоже не без денег. Просто выплачивай
часть дивидендов, - им всю жизнь хватит черной икрой срать. А у тебя
дела пойдут, - он помолчал, - При толковом управляющем. - Ты имеешь виду
Костю? - нахмурилась Марина, - Я имею ввиду, - отец потер пальцем
подбородок, - Твоего... охранника. - Алешу? - удивленно произнесла
Марина. - Да откуда мне знать, как там его зовут, - набычился отец,
мигом выдав себя и свои самые сокровенные планы. Марина закусила губу. -
С Даней такие номера не пройдут, - наконец, сказала она, глядя в
сторону. - А что он сделает? - хмыкнул отец, - Пристрелит тебя, что ли?
– «Не пристрелит», - думала Марина, руля по дороге к «Источнику», - «Но
что-нибудь обязательно придумает». –

Г л а в а 33.

Вечером Марина нервно слонялась по кабинету с сигаретой в руке, когда
вошла Зебра, - Привет! Марина улыбнулась, присутствие этой легкой, как
ветер, девушки, доставляло ей удовольствие. - А вы че, с бодуна? -
поинтересовалась Зебра, плюхаясь в кресло, она легко чувствовала себя
везде. - Даня куда-то запропастился, - сказала Марина, - Ты не знаешь,
где он? - Конечно знаю! - радостно улыбнулась Зебра, - Гела сосет у него
где-нибудь в машине. Она сказала это так искренне, без всяких
подковырок, - что Марина расхохоталась, - так же искренне и к огромному
своему удивлению, облегченно. Все становилось легче рядом с Зеброй, Гела
рядом с Даней не вызывала ревности, - она облегчала Марине путь к
светлому будущему. - Так че, может похмелимся? - мелькнув коленями,
Зебра извлекла откуда-то фляжку, похожую на флакон из-под духов,
обтянутый ярко-красной, пупырчатой кожей. - Ты видела фильм «В джазе
только девушки»? - спросила Марина. - Нет, - Зебра мотнула красивой, как
на рекламе шампуня, головой, - А че там? - Ниче. Только девушки, -
усмехнулась Марина, выхватывая у нее фляжку, - Че там у тебя, Че Гевара?
- Это настойка боярышника,- обиделась Зебра, - Без фуфла. - Марина
сделала глоток, - Ого! И согласилась сдавленным голосом,- Без фуфла. -
Это у верблюда «Ого!», - заметила Зебра, забирая назад свой сосуд, - А
здесь 65 оборотов. - И вежливо поинтересовалась, - А у Дани здоровый
болт? - Марина застыла с выдыхающим ртом, потом захлопнула его и
раздумчиво сказала, - По-моему, - вполне. А чё? - Ничё. Теперь вся шкура
с языка на нем останется, - ободрила ее Зебра и сделала мощный глоток. -
Пусть у Гелы останется,- доброжелательно ответила Марина. - У Гелы
останется, - выдыхая, хмыкнула Зебра, - У нее язык, как наждак. А у кого
больше, У Дани или у Алеши? - Марина подумала, пошевелила челюстью,
потерла пальцем подбородок, - как отец и уверенно взяв фляжку из рук
Зебры, сказала, - У Алёши. - Во! - Зебра подняла вверх палец, -
Почему-то, каждый гад старается засунуть мне в жопу. По-моему, они все,-
пидоры. - Во! - выдохнула Марина и подняла вверх палец, - Каждый гад
думает, что он, - мачо и старается унизить бедную женщину. А когда
женщина становится богатой, - он лижет ей жопу и считает, что все
нормально. У меня был один... - У меня было два! - перебила Зебра и
выхватила фляжку из ее рук, - И оба в жопу... в жопу пьяные, - она
поперхнулась, закашлялась, помотала полосатыми волосами, - Потом пришла
Звелина и заставила их в жопу... вот блядь, закончилось уже, - она
потрясла опустевшим сосудом, - У нее даже волыны не было, одна бритва на
двоих. - У меня есть, - вставая, сказала Марина, - Коньяк будешь?

- Конечно нет, - резко ответил Алеша, - Я понятия не имею, куда он
делся.- Ну-ну, не надо горячиться, - хозяин примирительно поднял широкие
ладони,- Коньяку выпьем? Или виски? Водка есть. - А спирту у вас нет? -
спросил Алеша, - Есть, - кивнул хозяин, - Только он настоянный на
боярышнике. Средство, знаешь ли, от давления, - он широко ухмыльнулся, -
Когда сильно выпить хочется, я накапываю грамм пятьдесят, - хе-хе, - и
считаю, что принял лекарство. - Побренчав ключами возле сейфа, хозяин
извлек пару аптечных пузырьков, он никогда не хранил в ящиках
письменного стола ничего, что могло бы выдать его привычки или его
слабости. Однако, для лекарства, хозяин достал из представительского
бара пару коньячных бокалов. - Спирт с водой, - это вообще-то, бодяга, -
сказал он, поровну плеснув в богемское стекло янтарной, пахучей
жидкости, - Это коммерсанты придумали, на род дурить. Водка совсем не
так действует, как чистый продукт. Плохо действует, - он невесело
усмехнулся, - Проверено многолетним опытом. И выпить ее надо больше,
оттого и похмелье. А спирт, - он честный, если хороший. Как я, - он
усмехнулся веселее. - Это так, - вежливо согласился Алеша. - Но не мог
же он испариться, - сказал хозяин. - Не мог, - сказал Алеша, - Но
покинуть помещение он мог только через заднюю дверь, если его никто не
видел. А если он сделал так, - значит, были на то основания. - А какие у
Марины основание ерзать, прищурился хозяин, - Мужик что, не может
позволить себе вернуться домой после одиннадцати? - Откуда? - усмехнулся
Алеша, - Его жилье находится в том же особняке, что и офис. - У него
здесь есть знакомые? - спросил хозяин, - Прозит. - Алеша пожал плечами,
- Если и есть, то ума не приложу, на каком языке он мог бы с ними
общаться. Прозит. – Бабы? - морщась, спросил хозяин. - Все бабы, которые
ему нравятся, находятся у него в офисе, - криво усмехнулся Алеша,- В
особняке одиннадцать комнат не считая мелких дыр. - И ты все их
внимательно осмотрел, - сказал хозяин. И я все их внимательно осмотрел,
включая кабинет, - сказал Алеша. - И ничего интересного не нашел, -
сказал хозяин. - И ничего интересного не нашел. - Он мог внезапно
уехать? - спросил хозяин. - Не мог. Он иностранец, его паспорт остался
дома, машина, - во дворе, - ответил Алеша. - Но, если бы он все-таки
уехал. Только предположим, - хозяин выставил перед собой мясистые
ладони. - Или прячется от нас между папками в своем сейфе, - ухмыльнулся
Алеша. - Если бы он бросил мою дочь и просто смылся, - не принимая
иронии, хозяин напряженно посмотрел Алеше в глаза, - Ты бы смог найти с
Мариной общий язык? - Смог бы, - ответил Алеша.

Языки нашли общие точки соприкосновения и слаженно двигались по ним,
сноровистая Зебра помогала себе и уже начавшей покрикивать Марине,
носом, - когда две богатые женщины лижут друг другу жопу и рядом, в этом
нет ничего обидного. Эвелина стояла во тьме коридора в своих сладких,
карамелевых рейтузах, в полосе света из полуприкрытой двери блестел ее
глаз, ее алые губы улыбались.

Г л а в а 34.

Армия Тьмы вырвалась на свободу. Остаток дня и полночи Гела гнала
автомобиль через лес и степью. Она глотала амфетамин из тайника в
машине, запивая его «Лифтом» из банки и когда в полночь протаранила
джипом ворота «спецухи», - была уже совершенно безумной. Затем, она
ворвалась в жилой корпус с чулком на голове, стреляя из двух
револьверов, насельники, как тараканы, бросились врассыпную, часть
ринулась к распахнутым воротам, другие, с воплями полезли на проволоку.
Когда ошалевшие со сна и от страха охранники, вызвали, наконец, милицию,
- джип уже мчался к лесу, унося в своем темном нутре семерых визжащих
подростков, рвущих друг у друга из рук полуторалитровую бутыль с виски.

Для милиции же все выглядело вовсе не так драматично, когда в свете
занимающегося утра, они осматривали место событий. Какая-то машина с
пьяным за рулем снесла хлипкие ворота, водитель с места происшествия
скрылся, пацанва разбежалась. Ну и что? В конце-концов, это была не
тюрьма, а «спецушники», - всего лишь детьми. Сторожа, размахивая руками,
повторяли, - «большая и черная», - больше ничего о машине сообщить они
не могли и талдычили что-то о стрельбе, но никто не пострадал и гильз
обнаружено не было. Потынявшись туда-сюда, менты попеняли обосравшимся
сторожам и уехали сменяться, - начинался новый день и нес новые
проблемы, оставляя за спиной ночной мусор. Конечно, все подразделения
милиции получили ориентировки, - среди множества других и никто не
рассматривал происшествие, как ЧП областного масштаба.

Первого человека Гела сбила за пятьдесят километров от «спецухи», - это
была пожилая сельская женщина, шедшая на работу, от удара тело вылетело
в кусты, - где его и обнаружили через неделю, когда все смыслы,
связанные с расследованием, давно уже вылетели в трубу. Второго они
убили уже в другой области, - водителя, загородившего своим гребаным
комбайном проселочную дорогу, - упыри вытащили его из кабины и сунули
головой под шкив работающего двигателя. Это было уже делом другой
милиция, - но когда оно стало ее делом, - оставалось только справить
девять дней по ни за что, ни про что погибшему мужику.

События не развивались ни быстро, ни медленно, они не катились как
снежный ком и не ползли как капля крови по стеклу, - а как всегда, - шли
своим чередом, время не существует нигде, кроме как в сознании
заинтересованного наблюдателя.

Леня Кубаткин таки нашел карточку на букву «З», к тому времени, как
зевая после нервотрепной ночи, зашел в дежурку и протянул руку к
ориентировке. Не бери эту драную бумажку, Леня! На хрена она тебе, тебе
же до пенсии всего полгода?! Но Леня взял и события мгновенно сложились
в единое целое в его мозгу, - «спецуха», Зебра, джип. Леня не знал, что
попал в точку, Леня думал, что только догадывается, куда поехала большая
черная машина.

Куда бежит «чероки» не знала и сама Гела, она просто гнала машину куда
глядят сумасшедшие от амфетамина глаза, а колеса крутились наезженным
маршрутом, - в Бахмус.

Марина гнала машину в город из санатория, в котором провела всю ночь, у
нее ломило в пояснице и мучил нервный зуд в матке, - как всегда, когда
жизнь вгоняла ее в обстоятельства, требующие быстрых решений и она
стискивала кулак между ног, - «Думай, Марина, думай!» - Даня не вернулся
и она была совершенно уверена, что он не мог уехать, не пошел бы даже в
бордель, не поставив ее в известность. Отец имел очень, очень серьезные
намерения, - не мог ли он уехать Даню, привлечь к этому делу Алешу?
Согласился бы Алеша? Алеша был наемным служащим двух хозяев, без кола,
без двора, без денег, с кучей проблем - и киллером впридачу. Мог и
согласиться, - за деньги, имея ввиду «Источник», фирму отца - и руку
хозяйки. Что было выгодней теперь ей, Марине, - принять вещи, как они
есть или поднять большую бучу - и выгадать еще больше? Но для принятия
правильного решения, - требовалось знать вещи, как они есть, а не как
они представляются на первый взгляд. Даня мог и вернуться. И у нее не
было других союзников, кроме Алеши, а отец мог оказаться и благодетелем
и врагом. Она стискивала зубы и одну руку на руле, - «Думай, Марина,
думай! Сейчас решается все». -

Подростки с черной Гелой впереди уже пересекли черту города, - на трех
машинах, - оставив за спиной шесть трупов, сваленных в кучу, посреди
пылающего придорожного кафе.

Перед тем как навсегда покинуть свою альма мачеху, черная Гела оставила
кое-что еще, не найденное ментами кроме пуль в ее стенах, - она веером
пустила в воздух пачки денег и пригоршнями разбросала амфетамин, - до
последней купюры и до последней таблетки унесенные вихрем побега и к
полудню превратившие улицы пригорода в ад. Многие имели корешей или
родились в этом трущобном районе, перемежаемом свалками, целыми
кварталами брошенных домов и промзонами, уходящими в лес, здесь
население ненавидело ментов и могла укрыться армия, но исчадия ада не
хотели ждать наступления тьмы, - ночь они приберегли для центра. Водка,
«сникерсы», петарды, китайские ножи, «Рэд Булл», - были сметены с
прилавков шатающихся киосков и образовав гремучую смесь с бешеными
оранжевыми таблетками, - загрохотали в подворотнях, завизжали в
обтерханных сквериках, брызнули кровью на растрескавшийся асфальт.
Немногочисленные законопослушные граждане заперлись в своих домах.
Немногочисленные законоохранители, - в своих участках, - потом, потом,
потом мы будем наводить порядок, мы поволокем их в машины, мы будем
топтать их десантными ботинками и вышибать из них мозги резиновым
дубьем, - потом, когда кто-то возьмет на себя ответственность за все за
это мы пойдем за ним в светлое будущее, на штыки, на пули, - потом. А
пока, - затаиться, спрятаться до получения указаний, не высовывать носа,
не поддаваться на провокации, не терять самообладания,
ничего-не-происходит-все-в-порядке-дома-жена-дети-которых-кормить-надо.
Нишкни.

Леня Кубаткин сунул под мышку свою потертую папку и пошел на адрес.
Сильно хотелось домой и спать. Но он знал, что большие черные машины и
полосатые девки будут крутиться в его тупой ментовской башке и никакие
указания опыта, никакой стакан водки на сон грядущему не помогут. Надо
было решать это дело сразу. Леня знал, что его подозрения, - это его
персональное дело и никто не даст ему группу захвата, чтобы пойти и
посмотреть на «чероки», - битый или небитый. Вот он и пошел сам. У Лени
был с собой пистолет, - на всякий случай. Но в самом худшем случае, он
мог получить под глаз, - не в первый раз, - от малолетней проблядушки,
сбежавшей из спецшколы и не более того. Он же не собирался ни с кем
воевать, - откуда ему было знать, что с ним уже воюет судьба?

Г л а в а 35.

- Ты должен что-то делать, - сказала Елена, нервно расхаживая по
спальне. - Что я могу сделать? - мрачно спросил Костя, он сидел на
кровати и завязывал галстук, - Это ты дочь хозяина, а не я. - Ты
директор, ты имеешь права! - закричала Елена. - Какие, на фиг, права?! -
Костя чуть было не добавил, - «дура», - но сдержался, - Если хозяин
захотел, чтобы временный начальник охраны стал постоянным, - будет. Если
захотел ввести Марину в совет учредителей, - введет. Она давно уже имеет
такое формальное право, как и ты. Но ваши формальные права становятся
реальными, - если так хочет хозяин. Понятно тебе? - Что нам делать,
Костя? - тихо спросила Елена. - Самым оптимальным вариантом было бы, -
сказал Костя, кончив завязывать галстук и глядя в пол, - Если бы твой
отец умер. Прямо сейчас. -

Хозяин сидел в своем кабинете, задумчиво глядя в окно. Только что он
провел некоторые преобразования в учредительном фонда фирмы, переведя из
своего пая два первоначальных взноса по 270 тыс. долларов на счет Марины
- и росчерком пера сделал ее старшим учредителем. Мечта Марины
исполнилась, - она стала миллионершей.

Дорога круто пошла вниз, но занятая своими мыслями Марина, не ослабила
ноги на педали газа. Вдруг, с малозаметной грунтовки, пересекающей лес,
на дорогу впереди выскочил черный джип. Удар пришелся в дверь водителя.
От сотрясения голова Гелы слетела с шейных позвонков, оборвав нить
соединяющую ее с жизнью. И несовместимая с жизнью Гела улетела прочь,
как и прошла по ней, - черной молнией. Лобовое стекло рассыпалось за
мгновение до того, как Марина пролетела сквозь него и задев сосками
груди крышу развернувшегося джипа, в миллиметре пропустив мимо виска
ствол сосны толщиной в обхват, - рухнула в кусты орешника.

Леня Кубаткин посмотрел через прутья роскошной кованной ограды на
мраморную плиту у двери особняка, с надписью золотом, - «000 «Источник».
Во дворе стояли две машины, но черного джипа «чероки» там не было.
Собственно, на этом рекогносцировку можно было и закончить, но Леня
решил довести дело до конца и разузнать, нет ли у них где-нибудь гаража.

- Доброе утро, - сказал он, лучезарно улыбаясь, - когда надо, даже после
бессонной ночи, Леня мог быть удивительно доброжелательным человеком. -
Доброе утро, - улыбнулась секретарша. - Мы, знаете ли, регистрацию
автомобилей проверяем, - не снимая улыбки, Леня мельком показал ей
удостоверение, - Джип «чероки», - где? - А-а-а, «чероки», - в глазах
девушки мелькнуло странное выражение, - Он наверное в «Источнике», на
заводе. - А завод где? - поинтересовался Леня. - Это в бывшем санатории
«Артемовец». Знаете? - Леня знал. Он даже слышал, что там откупорили
старую скважину и разливают минералку. Это было за городом, но лес был
поделен между райотделами и это была его территория. Ехать было не на
чем и Леня в раздумье вышел на улицу, он уже почти решил плюнуть и идти
домой. И вдруг увидел райотделовский «УАЗ», быстро проезжающий мимо. Он
поднял руку. «УАЗ» с визгом притормозил. - Скорей залазь! - крикнул
начальник розыска. - Что такое? - спросил Лння, втиснувшись в набитую
вооруженными людьми машину. - Какие-то отморозки спалили «Три сосны».
Людей поубивали, - через плечо бросил начальник. - Это не наша
территория, - сказал Леня, «Три сосны» были придорожной кафешкой, в
полукилометре от городской черты. - Не наша, - кивнул начальник, - Но
они взяли две машины и едут в вашу сторону. -

События начали развиваться раньше, чем они добрались до «Трех сосен», -
за поворотом дороги, петляющей через лес, они внезапно увидели черный
джип и вмазавшуюся в него «ауди», рядом стоял «мерс» с распахнутыми
дверцами, еще какая-то машина торчала носом из-за деревьев, группа
подростков выволакивала из кустов полуголую, окровавленную женщину.

Менты выскочили из «УАЗа», подростки бросили бабу и метнулись к своим
машинам.

Потом, конечно, скажут, - «надо было стрелять». Но одно дело узнать
потом, - кто эти люди. А другое дело, - выстрелить в людей, не зная
ситуации. Никто не выстрелил. Подростки прыгнули в машины и рванули,
визжа колесами, «мерс», - вверх по дороге, вторая машина, «субару», -
задом в лес.

Решение надо было принимать мгновенно и начальник принял такое, - он
затолкал бабу в «УАЗ» и бросив мертвую Гелу за рулем, менты погнались за
«мерсом».

- Что случилось? - спросил начальник, цепляясь за спинку переднего
сиденья. - Не знаю, - очень медленно ответила Марина, - Наверное,
авария. - Сотрясение у нее, - сказал водитель,- Шас всю машину заблюет.
- Да где у тебя аптечка? - заорал начальник, расшвыривая из «бардачка»
водительское барахло. - Нет у меня аптечки, - сказал водитель, ниже
пригибаясь к рулю, - И никогда не было, - Вот! Вот! - закричала Марина,
тыча окровавленным пальцем в лобовое стекло. - Что вот? - хватая ее за
талию, спросил Леня из-за ее плеча. - Мой дом! - крикнула Марина, -
«Источник»! Высадите меня здесь! Мне плохо, мне надо к мужу! -

Машина затормозила у ворот санатория. Леня, кряхтя выбрался из кабины
вместе с Мариной, поскольку она сидела у него на коленях и ноги у нее
подгибались. От нее следовало избавляться, но сначала, - хотя бы завести
в ворота. Ворота распахнулись и Леня увидел Зебру, - он один, - никто не
вышел из машины, чтобы ему помочь.

Она была обалденной, - как и рассказывал гаишник. Леня машинально сунул
руку за отворот пиджака, чтобы достать ее фотографию, - очень плохую.
Эвелина, смотревшая из-за плеча Зебры на него и ментовский «УАЗ» с
торчащими из окон стволами автоматов, - подняла руку и выстрелила Лене в
грудь.

И все проблемы Лени благополучно решились. Ему больше не грозила ни
гребенная пенсия, ни опостылевшая работа, а его семья получит от вновь
назначенного демократического министра, дальновидно метущего бороденкой
пол перед ментовскими массами, - такую гигантскую и несоразмерную
компенсацию, что если бы выдавать ее Лене в виде зарплаты, то Леня успел
бы искупаться в роскоши, а может и внуков искупать, до того, как пуля
сумашедшей ссыкухи пробила ему сердце, не дав дотянуть до сорока. Земля
ему пухом и если есть жизнь за гробом, - то побольше водки с пивом и
хорошей закуски, под красивым полосатым тентом, на белом райском песочке
и пусть с ним побухают Сережа и Вадик и немного других честных ментов, -
а многие другие, пусть постоят в сторонке и пожуют сопли.

Из машины грохнула автоматная очередь - и оставила блестящие вмятины в
железе захлопнувшихся ворот.

Волоча за собой спотыкающуюся Марину, прыгая через розовые кусты,
Эвелина с Зеброй пронеслись через территорию завода, перепрыгнули через
ограду, отделявшую ее от леса и исчезли в нем.

Г л а в а 35.

Насмерть перепуганные работницы навытяжку стояли у белой стены цеха,
конвейер продолжал работать, но никто не подавал тару, вода лилась на
кафельный пол.

- Штурмом взять этот блядский офис! - рычал в рацию начальник, - Чтобы
никто не ушел! до моего прибытия, - носом в пол, всех! Будут
сопротивляться, - бить! Я все на себя беру, они Леню Кубаткина убили,
падлы! -

- За что они тебя? - спросила Зебра. - Понятия не имею, - очень медленно
ответила Марина. - За то, что мужа шлепнула, - ухмыльнулась Эвелина. - Я
не шлепала Даню, - жалобно сказала Марина, - Это сделал Алеша. - А
почему ты голая? - спросила Зебра. - Кто? - спросила Марина. Она
теребила в руках подол ситцевого халатика, - владелица халатика лежала в
кустах голой с простреленной головой, рядом торчали рабочие ботинки ее
мужа, «Нива» с распахнутым: дверцами, стояла на обочине пустынной
проселочной дороги. - Так мы будем учителя спасать или как? - покусывая
травинку, спросила Эвелина ярко-синее небо.

Алеша услышал шум подъезжающих машин и визг тормозов, - менты не
стеснялись. Выглянув в окна, он понял, что не прорваться, но успел
сбросить пистолеты, сунув их под диван. Теперь он лежал на полу, смотрел
на поблескивающие в пыли рукояти этих пистолетов, на чьи-то десантные
ботинки, поскрипывающие в нескольких сантиметрах от его носа, слушал
треск в соседних помещениях и лихорадочно раздумывал,- как? Как они
могли выйти на него? Сдать могла либо исчезнувшая Гела, либо Марина. По
каким причинам, - неважно. Но больше, - просто некому.

В коридоре раздался плаксивый девчоночий голос, - Ну, что ты
де-е-е-лаешь! - Алеша насторожился. - Я по объявлению пришла-а-а! - ныл
голос, - На работу. Брось руку, больно-о-о! - Затем, раздались хлопки
выстрелов. Ноги перед носом Алеши метнулись к двери, руки Алеши, - под
диван. Когда он обернулся лежа, с пистолетами в руках, - на него
наступал черный камуфляжный зад. Эвелина легко толкнула мента, и тот
сел, едва не раздавив об пол Алешину голову. Потом, завалился набок,
гремя автоматом. - Вниз! - крикнула Эвелина.

В коридоре лежало три трупа. - Не туда! - на первом этаже, Эвелина
развернула Алешу лицом к задней двери, - Стреляй! - Он вышиб двумя
выстрелами замок и они выскочили во двор, - у калитки лежал еще один в
черном, рядом Зебра прижималась спиной к ограде. Больше они никого не
встретили на своем пути к свободе. «Нива» взревела мотором в тихом
переулке, только несколько прохожих проводили ее взглядом, да стайка
воробьев вспорхнула на ветки старых лип.

Глава 36.

Забив «Источник» своей кипучей деятельностью, начальник развернулся и
помчался по дороге в город, даже не взглянув на мертвую Гелу за рулем и
шакалье, уже подбиравшееся к разбитому «чероки», - еще теплый Леня жег
колени бойцов, а в Бахмусе уже начинало твориться черт знает что.

Три машины набитые отморозками, - было слишком много для маленького
городка, вместе с его окрестностями. На юго-восточной окраине
серебристый, как нож, «мерс» сбил двух гаишников. Забрав их оружие,
подростки ворвались в город и сходу атаковали первое, что попалось на
глаза, - ликеро-водочный магазин. Когда, в набитой водкой машина, они
покинули место атаки, - в двери разгромленной лавки уже начали
заглядывать их менее отчаянные, но не менее законопротивные сограждане.
В то время, как «Нива с Алешей за рулем, хохочущей Эвелиной рядом и
ошалевшей Мариной в объятиях Зебры на заднем сиденье, рвалась прочь из
города, - «субару», давя кур, утюжила северо-восточный пригород,
прорываясь к центру.

Большая Буча, ко второй половине дня вышла из трущобного района вокруг
«спецухи» и жестоко подавляемая в буржуазных районах, - начала
расползаться по области и на электричках, захваченных машинах,
мотоциклах, - за ее пределы.

В райотдел, который уже не был Лениным, со всех сторон поступали
панические сообщения, дежурный метался в своей запотевшей стеклянной
клетке, не понимая, откуда отморозки взялись в Бахмусе, - на таком
расстоянии от очага возгорания и кто перебил группу захвата в
«Источнике».

Хозяин тихо сидел в своем кабинете, уронив голову на грудь, далекий от
суеты за стенами. Ему было хорошо и приятно, - только что Елена дала ему
лекарство и он уходил все дальше и дальше, в солнечное утро своего
детства, - где ершик блестел на крючке, где не было ни тоски, ни денег,
ни воздыханий.

Начальнику уже сообщили о белой «Ниве», замеченной у расстрелянного
офиса. вдруг, на въезде в город, - эта «Нива» вылетела прямо на него. Он
встретился глазами с Алешей и закричал, - Стреляйте! -

Увидав ментовской «УАЗ», внезапно выскочивший из-за поворота дороги, -
Эвелина мгновенно выстрелила в его лобовое стекло. Надо было продолжать
движение, надо было изо всех сил нажимать на педаль газа и попытаться
проскочить мимо ментов им за спину, - но Алеша об этом уже никогда не
узнал, течение судьбы начало бить его тело о камни. Он рванул руль
вправо, метров тридцать ему удалось проскочить между деревьями, - потом
«Нива» нашла ждущий ее ствол.

Мертвый начальник ткнулся лбом в приборную доску, бешено рявкнули
автоматы из «УАЗа», салон «Нивы» мгновенно просветлел от пулевых
пробоин, посыпалось стекло слева. Зебра вышвырнула Марину с
противоположной стороны и прыгнула на нее сверху, Алеша выкатился из
машины вслед за Эвелиной, Эвелина сразу открыла огонь через капот. Алеша
вскочил, чтобы перебежать за дерево и оттуда прикрыть остальных, - пуля
укусила его в бок. Он добежал и упал, стреляя из двух пистолетов, менты
тут же перенесли огонь на него.

«Субару», вылетев из-за поворота, с глухим ударом врезался в стоящей
поперек дороги «УАЗ», вспыхнуло пламя, - Леня уходил в жертвенном огне.

«Мерс» притормозил у выложенного розовой плиткой тротуара, распахнув
рты, подростки смотрели на шикарный особняк, - потом, ухмыляясь полезли
из машины.

Алеша не знал, что умирает, что его брюшную полость заливает кровь из
пробитой печени, боли почти не было. Но вдруг распахнулась дверь в небе.
С огромным удивлением, он успел увидеть, как оживает мертвая «Нива» с
Зеброй за рулем, как взлетая, взмахивает пистолетами ангел смерти,
отброшенный колесом и машина задом уходит в лес. Он начал понимать
что-то очень-очень важное, - но тихий голос сказал, - Вот и все, -
Фонтан иссяк.

Эпилог.

Марина сидела в кабинете, задумчиво глядя в окно, - было о чем подумать.
За окном послышался рокот мощного мотоцикла, вскоре дверь распахнулась и
вошла Лариса, с ярко-красным мячом в руках, - она улыбалась, сверкали
белые зубы, черно-золотые волосы падали на бронзовое, от крымского
загара лицо. Марина улыбнулась ей навстречу, - присутствие этой легкой,
как ветер, девушки всегда доставляло ей удовольствие. - Это Темчику, -
Лариса подбросила мяч, сверкнули на руках бриллиантовые кольца. - Класс,
- сказала Марина, - Он будет рад, пробивает эти мячи, как-будто у него
когти на ногах. - Это не он, - возразила Лариса, - Это Бим прокусывает.
- К Темчику было особое отношение в доме, полном одних женщин, - его
отец умер на пороге этого дома, защищая свою семью.

Прошло немало и немного несуществующего времени, не оставив
заинтересованных наблюдателей. Пристойно и торжественно похоронили отца
Марины, - очень уважаемого гражданина Бахмуса. Скорбно и торжественно
попрощались с Костей - он умер как герой, - поговаривали о том, чтобы
улицу, на которой он жил, назвать его именем. Никто не выжил в
столкновении в лесу, милиционеров, погибших в схватке с бандитами,
похоронили красиво, отморозков, - отправили замороженными в областной
морг. Бахмус оправился от трагических событий, - ввиду грядущих - и в
«спецухе» поставили новые ворота для прежних и новых насельников.

«Источник» продолжал исправно работать по Даниным контрактам, -
кибуцники нечего и не заметили. А что было замечать? События уносятся
потоком времени, - пока бьет источник - и кому какая разница, где он
находится? Новая хозяйка заложила кирпичом проем книжного шкафа в
Данином кабинете и красиво оштукатурила его, - совсем ничего не видно.
Данины старики ждут, пока живы, - может, он еще вернется?

Елена вернулась к своим гимназическим увлечениям, - она снова рисует и
пишет стихи, - без сомнения, забота родных и забота о сыне, помогут ей
залечить рану.

И только иногда, иногда, - под ухмыляющейся луной, - две женщины
пробираются в заросший кустами боярышника угол кладбища. И кладут букет
алых и белых роз на черную плиту, - к ногам белого ангела.

КОНЕЦ.

мастер сделал.

PAGE

PAGE 77