Сила Любви

СЕРГЕЙ МОГИЛЕВЦЕВ

СИЛА ЛЮБВИ

сборник сказок






СИЛА ЛЮБВИ

сказка


Г л а в а п е р в а я

В самом дальнем конце болота, среди зарослей болотных трав, увитый со всех сторон зелеными побегами сон-травы, горечавки, мать-мачехи, тысячелистника, стрелолиста, колокольчиков и прекрасных распустившихся анемонов, укрытый пучками осоки и большими, похожими на уши индийских слонов, листьями лопухов, стоял дворец Болотной Феи. В этот дальний конец болота редко забредал кто-либо из людей, но даже если бы это и случилось, он не смог бы увидеть чудесный дворец Болотной Феи, так как тот был волшебным, и его можно было увидеть только лишь ночью, при ясной и тихой луне. В это время он был ярко освещен изнутри блуждающими огнями и болотными гнилушками, в нем весело играла музыка, и до самого утра проходили веселые пиры с танцами и разными розыгрышами, а в высокой дворцовой зале кружились в вальсе эльфы и гномы. Музыкантами во дворце были полевые мыши и слепые кроты, которые искусно играли на маленьких скрипках и дудочках, а большие болотные стрекозы кружили под потолком с подносами в цепких лапках, уставленных различными прохладительными напитками. В глубине дворцовой залы, на высоком троне, сидела важная Болотная Фея, владетельница всего обширного и богатого царства. Она была похожа на маленькую сухонькую старушку, но при желании могла превращаться в кого угодно, например, в красивую бабочку, в стрекозу, или в маленького болотного зверька. Злые языки утверждали, что старушка эта по виду была очень злой, но на самом деле это было не так! Просто Болотная Фея была очень старая, ей было уже почти тысяча лет, а правила она во дворце уже пятьсот лет, и до сих пор ей не было никакой замены. Она бы уже давно могла уйти на покой и передать свои дела преемнице, но, к сожалению, преемницы у нее не было, и от этого Болотная Фея иногда раздражалась и даже стучала о мраморный пол своими волшебными туфельками, а ее придворные дрожали от страха и шептались по углам, что их повелительница злая и черствая. Но стоит ли обращать внимание на таких шептунов? Они-то сами ничем не могли помочь Болотной Фее, которая день ото дня все больше и больше старела, и неотступно думала о том, где найти преемницу, которая заменила бы ее на болотном троне.
В этот вечер во дворце было особенно шумно и весело. Веселые эльфы и гномы кружились в танцах посередине огромной, выложенной драгоценными мраморными плитами, дворцовой зале, одетые в цветные мантии и накидки, а также колпаки с бубенчиками, которые красовались у них на голове. Временами, кто-нибудь из танцующих, утомленный жарой и весельем, делал знак официантам-стрекозам, и тогда одна из них спускалась к нему, и подавала стакан шипящего прохладительного напитка. На зеленых лужайках, окружавших дворец, были расставлены столы со всевозможными волшебными кушаньями, сделанными в основном из болотных трав, и предназначенных для пира, который всегда заканчивал веселье во дворце. Сегодня особенно ярко светила луна, поскольку было время полнолуния, а в такие дня и танцы, и веселые пиры проходили на редкость удачно. Болотная Фея как раз собиралась хлопнуть в ладоши, и объявить, что танцы заканчиваются, и пора всем переходить на лужайку к накрытым столам, как неожиданно к ней подошел главный распорядитель бала, важный и осанистый гном по имени Репетитор, и, низко поклонившись, сказал:
– Ваше величество, кажется, я принес вам хорошую новость.
– Мне уже никто не приносил хороших новостей, Репетитор. Последние сто лет, как ты знаешь, я все думаю об одном и том же: где найти новую царицу, которая заменила бы меня на этом троне? Для меня такая находка была бы самой хорошей новостью на свете. Не думаю, что ты меня чем-то порадуешь, скорее всего, ты сейчас скажешь о каком-нибудь новом чудесном блюде, о новом хмельном напитке, сваренном из болотной травы; к сожалению, такие новости меня уже давно не интересуют; порадуй ими лучше моих подданных эльфов, или своих сородичей – гномов.
– Напротив, ваше величество, я хочу сказать вам именно о вашей преемнице, которую, возможно, в скором времени вы сможете найти, – еще раз низко поклонился гном Репетитор.
– И где же я смогу ее найти, мой верный церемониймейстер? – Саркастически скривила губы старушка Болотная Фея. – Уж, не у тебя ли в хижине, устроенной внутри болотной тыквы, которая находится позади моего дворца? Уж не предлагаешь ли ты избрать очередной царицей одну из своих многочисленных дочерей? Это было бы забавно, клянусь моим царским скипетром! – и она ударяла о мраморный пол тяжелым скипетром, отчего в разные стороны полетели разноцветные искры.
– Нет, ваше величество, – с достоинством отвечал Репетитор, – я не предлагаю в царицы ни одну из своих восемнадцати дочерей, ибо знаю, что закон болотного царства не разрешает гномам занимать трон правителя. Я говорю о совершенно другом. Помните ли вы, ваше величество, старинное пророчество о царице, лишенной наследников, и о том, что в этом случае ее место займет безумная девушка, живущая в городе, который лежит за дальним концом болота?
– Конечно, помню! – воскликнула Болотная Фея, у которой действительно не было наследников, так как ее муж трагически погиб пятьсот лет назад, охотясь на болоте за злой водяной крысой, которая утащила его на глубину, где он захлебнулся, не сумев выплыть наверх. – Конечно, я помню это старинное пророчество, и уже начинаю волноваться, так как чувствую, что оно неожиданно начинает сбываться. Но скажи, добрый мой Репетитор, неужели в городе, лежащем за дальним концом болота, действительно нашлась такая безумная девушка? Помнится, в пророчестве сказано, чтобы ее обязательно звали Вероника, и чтобы ее безжалостно бросил жестокий юноша, и чтобы она была безнадежно больна, настолько сильно, чтобы от нее отказались уже все врачи, считая безнадежной сумасшедшей?
– Да, ваше величество, – отвечал церемониймейстер Репетитор, – все именно так: девушку зовут Вероника, ее бросил жених, жестокий и расчетливый юноша, и от нее давно уже отказались врачи, считая абсолютно неизлечимой. Как видите, совпадают все три условия. Эту новость сегодня утром принесла мне одна знакомая ласточка, но я все медлил, не зная, как отразится она на вашем здоровье.
– Ах, несносный гном! – воскликнула в сердцах Болотная Фея. – Моего здоровья хватит еще на пятьсот лет, лишь бы найти ту единственную, которая станет царицей после меня! Объяви немедленно, что танцы заканчиваются, и что пиршества во дворце продолжатся лишь тогда, когда на трон Болотного Царства взойдет другая царица! Приготовь все необходимое для дальней дороги: завтра утром я отправлюсь инкогнито в город на поиски своей возможной преемницы. Надеюсь, что знакомая ласточка не обманула тебя.
– Слушаюсь, царица, – согнулся в поклоне гном Репетитор.


Г л а в а в т о р а я

На следующее утро в сторону города через все болото полетели две красивые бабочки, которым все остальные обитателя Болотного Царства почтительно уступали дорогу. Это были: Болотная Фея и ее церемониймейстер, гном Репетитор. Стрекозы, летевшие им навстречу, вежливо сворачивали в сторону, а гномы и эльфы, сидевшие внизу на болотных кочках, почтительно махали в воздухе своими игрушечными шапочками и колпаками. Чем ближе подлетали бабочки к городу, тем беднее становилось болото, тем меньше встречалось внизу болотных ягод и трав. У самого же города, на краю которого работал большой завод, отравлявший все вокруг ядовитыми веществами, местность вокруг была совсем безжизненная, и на ней, раскинув в стороны мертвые ветви, стояли, как мертвецы, мертвые деревья. Они назывались Мертвым Лесом, и лететь над ними нашим путешественникам было особенно неприятно.
Сразу же за Мертвым Лесом начиналась окраина города, и обе бабочки, пролетев через нее, углубились в переплетение улиц, пока не достигли цели своего путешествия – это было двухэтажное угрюмое здание, над входом которого висела надпись, сообщавшая, что здесь находится психиатрическая больница. Здесь обе бабочки разделились: одна уселась на карниз больницы и стала терпеливо ждать, другая опустилась на землю, и неожиданно обернулась небольшой, опрятно одетой старушкой, которая, потянув за ручку, открыла дверь, и вошла внутрь. Это была Болотная Фея, пришедшая в больницу для того, чтобы проверить правдивость слов, сказанных залетной ласточкой. Старушка нашла в больнице дежурную медсестру, и отрекомендовалась ей, как дальняя родственница несчастной Вероники, которую долго не видела, и не знала ее историю.
– Ее история очень грустная, – ответила старушке дежурная медсестра, – и многие мои коллеги плачут, когда рассказывают ее. Извините, если я буду плакать, рассказывая вам эту историю. Ваша дальняя родственница Вероника, к которой я вас сейчас отведу, должна была выйти замуж за юношу из нашего города. У них был назначен день свадьбы, и Вероника, ожидая этого дня, начала даже вязать из шерсти вещи для малыша, который, как она надеялась, родится у них в будущем, и который, конечно же, будет не единственным их ребенком. Она успела связать немало детских чепчиков и распашонок, ожидая дня свадьбы, но, когда этот день наступил, выяснилось, что жених покинул ее, уехав в столицу с другой избранницей, на которой тоже обещал жениться. Бедная Вероника не выдержала такого предательства, в голове ее все помутилось, и она от горя сошла с ума, попытавшись даже утопиться в пруду. Ее вовремя вытащили из воды, но разум так и не вернулся к несчастной девушке; ее поместили к нам, в психиатрическую больницу, и она теперь с утра до вечера вяжет из мотков разноцветной шерсти свои бесконечные чепчики и распашонки, искренне считая, что скоро родит ребенка. Родственники вытаскивают у нее эти распашонки даже из-под матраца, распускают их, и снова незаметно подсовывают несчастной. Она неизлечима, и врачи давно отказались от девушки, не в силах вернуть ее разум.
– Она – Вероника, ее бросил жених, я врачи опустили руки, не в силах помочь несчастной? – радостно воскликнула старушка. – Прекрасно, милочка, прекрасно, ведите меня к ней немедленно, я хочу увидеть свою родственницу!
Медсестра испуганно посмотрела на посетительницу, раздумывая, не сошла ли и та с ума, но потом все же отвела ее наверх, в палату Вероники, и оставила их наедине друг с другом. Все оказалось с точностью так, как и говорил гном Репетитор: на кровати спиной к окну сидела очень грустная и очень красивая девушка, молча вязала спицами какую-то детскую распашонку.
– Как звать тебя, милая? – спросила Болотная Фея.
– Вероника, – ответила после длительного молчания девушка, не переставая быстро работать спицами.
– А это правда, что ты сумасшедшая?
– Правда. Только скоро все это закончится, за мной приедет прекрасный принц, мы поженимся, и я опять стану нормальной. Не правда-ли, хорошенькая распашонка для нашего малыша? – засмеялась больная девушка, и протянула Болотной Фее вязаную детскую вещицу.
– Фу, какая гадость! – закричала Болотная Фея, которая сама не имела детей, и поэтому не любила слюнтяйничать и умиляться. – Оставь эти иллюзии, деточка, твой принц никогда к тебе не вернется. Ты вообще утонула, когда с горя бросилась в пруд, и сейчас все равно, что мертвая, хоть и кажется, что живая.
– Я тоже иногда так думаю, – опять после долгого молчания ответила девушка.
– Слушай, милочка, что я тебе скажу, – зашептала ей на ухо Болотная Фея. – У тебя два выбора: или навек остаться утопленницей, или согласиться на мои условия, и жить тысячу лет в прекрасном дворце. Я вовсе не старушка, а Болотная Фея, и живу на болоте в окружении подданных. Мне нужна преемница, потому что я уже старая, и ты идеально подходишь на эту роль. Ты вообще единственная, кто способен меня заменить, потому что о тебе сообщает пророчество, записанное много веков назад. Мне некогда здесь подробно распространяться, но если хочешь, я превращу тебя сначала в бабочку, а потом в настоящую фею, царицу всех болотных существ. Соглашайся, потому что иного выхода у тебя нет. Между прочим, став феей, ты и своему прекрасному принцу сможешь отомстить, как следует.
– Хорошо, – после еще более продолжительного молчания сказала Вероника, откладывая в сторону спицы. – Я и сама знаю, что я утонула, и что от меня отказались врачи. Лучше быть бабочкой и феей, чем несчастной дурочкой. Летим в ваш прекрасный дворец!
– Вот и правильно! – обрадовано воскликнула Болотная Фея, и коснулась плеча Вероники своей волшебной палочкой, которую вынула из кармана.
В тот же миг Вероника упала на пол без чувств, а в окно выпорхнули две красивые бабочки, к которым тут же присоединилась и третья. Встревоженная медсестра, долго ждавшая внизу посетительницу, наконец, поднялась наверх, и нашла там только лежавшую на полу пациентку. Прибежавшие на крик врачи тут же установили, что Вероника умерла. Через несколько дней, родители похоронили ее.


Г л а в а т р е т ь я

Очутившись во дворце Болотной Феи, Вероника из бабочки превратилась в девушку-эльфа, и долго стояла перед зеркалом, рассматривая свое новое тело. Все у эльфов было не так, как у людей, и ей теперь надо было привыкать к этому.
– Через три дня мне исполнится тысяча лет, и я умру, – сказала Веронике Болотная Фея. – Эльфы не могут жить больше, и я счастлива, что в самом конце жизни наконец-то нашла себе замену. Страшно подумать, что было, если бы ты не сошла с ума и не бросилась в пруд, или, что еще хуже, если бы родители назвали тебя не Вероникой, а, допустим, Розой, или Маргаритой.
– А что было бы в этом случае! – наивно спросила Вероника, продолжая разглядывать в зеркале свое новое тело, которое ей нравилось все больше и больше.
– Это была бы полная катастрофа! – воскликнула Болотная Фея. – В Болотном Царстве воцарился бы хаос, и на трон, чего доброго взошел бы какой-нибудь гном, чего еще никогда не бывало!
– А что это за пророчество, о котором вы мне говорили? – опять поинтересовалась Вероника.
– Во время вступления на престол каждой новой царицы составляется пророчество, в котором подробно описываются последние дни ее царствования, и называется имя преемницы. Если следующей царицей должна стать, к примеру, Матильда, то подданные должны разыскивать именно Матильду, и никого другого. Такие пророчества делают обычно ученые гномы, и записывают их на пергаменте, который хранят в крепком потайном сундучке. Для тебя тоже будет составлено такое пророчество, мой верный Репетитор уже занимается этим.
– Неужели все эльфы такие маленькие и изящные? – воскликнула Вероника, которая уже позабыла и про свое недавнее сумасшествие, и про то, что она топилась в пруду, и продолжала крутиться перед зеркалом, то, вытягивая вперед своя тонкие изящные ручки, то, притопывая маленькой изящной ножкой, обутой в маленький хрустальный башмачок.
– Разумеется, изящные! – ответила Болотная Фея. – На то они и эльфы, чтобы быть маленькими и изящными и жить тысячу лет, порхая среди болотных цветов, и питаясь их чудесным нектаром. Погоди немного, скоро и ты полностью освоишься с жизнью эльфа, и тебе будут смешны те заботы, которые считаются важными у людей.
– А когда произойдет моя коронация? – спросила Вероника.
– Коронация произойдет через три дня, и за это время я должна ввести тебя в курс всей болотной жизни. Хозяйство у меня немалое, поэтому давай, превращайся опять в бабочку, и полетим на болото, будешь принимать от меня все, что здесь живет и растет.
Вероника хотела ответить, что она не умеет превращаться в бабочку, но как только она подумала об этом, за спиной у нее выросли чудесные, расцвеченные ярким узором крылья, и ока стала настоящей бабочкой.
– Это моя сила царицы постепенно переходит к тебе, – объясняла ей Болотная Фея. – Ты и не то еще скоро сможешь делать. Царице эльфов и гномов под силу любое волшебство и любое превращение. Впрочем, все это у тебя еще впереди, а теперь скорее летим, времени у нас осталось немного.
И они полетели над болотом, терпеливо осматривая каждую кочку и каждый кустик, каждую болотную травку и каждую ягоду, а Болотная Фея терпеливо втолковывала Веронике, что это такое, и для чего оно нужно. За целый день, во время которого они летали над болотом, Вероника узнала много важных и полезных вещей, о которых раньше даже и не подозревала, и познакомилась со всем болотным народцем, которым управляла Болотная Фея. Эльфы подлетали к ним на своих маленьких крылышках, и отвешивали в воздухе поклоны, гномы выходили из своих домиков, построенных внутри больших желтых тыкв, и кланялись, снимая с головы большие разноцветные колпаки; полевые мыши, при виде них, приседая, делая реверанс, слепые кроты хлопали в ладоши, суслики от счастья свистели, лягушки квакали, а ласточки летали на бреющем полете так низко, что чуть не касались крыльями воды. Наконец к вечеру осмотр Болотного Царства был закончен, наши путешественницы возвратились домой, и после легкого ужина крепко уснули. Впрочем, крепко спала одна лишь Вероника, а Болотная Фея, которой осталось жить теперь уже два дня, не спала вовсе, а думала о том, что станет с Болотным Царством после ее смерти? Как было бы хорошо, если бы Вероника справилась, и стала настоящей царицей!
Следующие два дня были наполнены лихорадочными приготовлениями к предстоящей коронации Вероники, и вот, наконец, торжественный день наступил! Вечером во дворце Болотной Феи собрался весь болотный народец, дворцовая зала была переполнена эльфами, гномами и маленькими зверушками, во всех углах вместо свечей горели гнилушки, а за окнами то тут, то там, вспыхивали блуждающие болотные огни. Болотная Фея торжественно сняла со своей головы корону и возложила ее на голову Вероники, а потом за руку подвела ее к высокому трону в конце залы, и усадила ее туда.
– Теперь ты настоящая царица! – сказала она Веронике. – Ты будешь царствовать тысячу лет, и твои волшебные чары будут охранять Болотное Царство от разных напастей. Правь справедливо и мудро, решай все по своему разумению, и не делай только одного – не летай к дальнему краю болота, которое зовется Мертвым Лесом. Тайна, которая спрятана там, способна погубить и тебя, и твое Болотное Царство.
Это были последние слова Болотной Феи. После них она постепенно растаяла в воздухе, превратившись в облачко белого дыма, которого очень быстро не стало. Именно так умирают легкие воздушные эльфы. Вероника, которая теперь была полноправной царицей, смахнула с глаз непрошеные слезы, и приказала продолжать веселье, потому что так велит болотный закон, с которым она уже успела познакомиться. Умершие эльфы, в отличие от людей и от гномов, превращаются в облачко белого дыма, и на их похоронах родственники и знакомые не плачут, а вселятся, зная, что жизнь умершего прошла весело и беспечно, и не стоит ее омрачать слезами и причитаниями. Поэтому веселье во дворце продолжалось еще три дня, а потом болотный народец разошелся по своим домам, и каждый занялся своим привычным делом. Эльфы порхали в воздухе и устраивали веселые проказы, гномы искали клады и делали на листах пергамента сложные математические расчеты, лягушки квакали, суслики свистели, кроты рыли землю, болотные ягоды спели на солнце и наливались волшебной силой, а Вероника, ставшая Болотной Феей, мудро правила у себя во дворце.


Г л а в а ч е т в е р т а я

Когда Вероника вместе с Болотной Феей летала над болотом и осматривала разные болотные чудеса, она, только лишь издали, видела страшный Мертвый Лес, но что это такое на самом деле толком не знала. Теперь же, сама став полноправной Болотной Феей, она все чаще думала о том, что негоже царице находиться в неведении и бояться неизвестно чего. Жизнь во дворце текла своим чередом, здесь так же, как и раньше, с вечера до утра закатывались веселые балы, и болотный народец, не жалея своих башмаков, плясал на мраморных плитах дворцовой залы, а Вероника все думала о предупреждении. Наконец, не выдержав неопределенности, она призвала к себе гнома Репетитора, который, как известно, был церемониймейстером, и, кроме того, ведал во дворце разными крепкими сундучками с сокровищами и важными бумагами. Гном долго отпирался, говорил, что про Мертвый Лес он решительно ничего не знает, что пусть лучше царица ему уши отрежет, чем будет спрашивать про это странное место, но, наконец, припертый к стенке, во всем признался. Он поведал Веронике, что Мертвый Лес, состоящий из страшных мертвых деревьев, которые стоят на болоте, как мертвецы, раскинув в стороны мертвые ветки-руки, есть на самом деле то место, куда из города после смерти переселяются души людей. В каждом мертвом дереве заключена чья-то душа, и если внимательно приглядеться, можно увидеть внутри деревьев лица живых когда-то людей.
– Как интересно! – воскликнула Вероника. – Значит, я когда-нибудь смогу увидеть внутри одного из этих деревьев лицо моего прекрасного принца, так подло бросившего меня, и бежавшего из города с новой подружкой! Кажется, его звали Владимиром? Как странно, что я позабыла его имя, а ведь в свое время из-за него меня еле-еле смогли вытащить из пруда!
– В том, что вы позабыли его имя, моя царица, нет ничего странного. С тех пор, как вы прыгали в пруд, прошло уже больше ста лет, и ваш Владимир давным-давно умер. За сто лет немудрено забыть чье-либо имя!
– Как так прошло уже больше ста лет? – воскликнула пораженная этой новостью Вероника. – Что же ты мелешь, несчастный гном, наверняка ты объелся каких-нибудь веселящих болотных грибов, и теперь просто-напросто разыгрываешь здесь нелепый спектакль?!
– Нет, царица, – с достоинством поклонился церемониймейстер, – я не ел сегодня веселящих грибов, ибо вообще не имею привычки их есть, в отличие от других здешних гномов. Все дело в том, царица, что время в городе и во дворце течет по-разному. Для вас прошло всего лишь несколько дней, а в городе минуло больше века. Не забывайте, моя госпожа, что вы живете в волшебном царстве.
– Вот оно что! – ахнула, прикрыв рот рукой, Вероника. – Как же я раньше не подумала об этом? Вот, что значит жить тысячу лет и быть главой Болотного Царства! Так значит, мой прекрасный Владимир давно уже умер, и я смогу увидеть его лицо внутри одного из этих страшных деревьев! Решено, Репетитор, немедленно превращаемся в бабочек, и летим в сторону Мертвого Леса!
– Не делайте этого, госпожа! – взмолился гном Репетитор. – Нет ничего более страшного, чем увидеть лицо того, кого когда-то любил! Это может привести к самым печальным последствиям!
Но Веронику уже нельзя было остановить ничем!
– Молчи, несчастный гном, – закричала она, и затопала о мраморный пол хрустальными башмачками. – Молчи, и выполняй то, что тебе приказывают, а не то превращу тебя в слепого крота, и ты до конца своих дней, а срок этот немалый, будешь жить под землей, не видя дневного света!
Пришлось несчастному гному выполнять приказание царицы, ведь он так не хотел превратиться в слепого крота! Вероника дотронулась до него своей волшебной палочкой, и в ту же секунду из окна в сторону Мертвого Леса выпорхнули две неприметные бабочки.
К концу дня они подлетели к Мертвому Лесу. Это было действительно страшное зрелище! Среди мертвой растрескавшейся земли стояли остовы мертвых деревьев, расставивших в стороны, как мертвецы, свои изломанные руки-ветви, и внутри ствола каждого дерева легко угадывалось чье-то лицо. То были люди, жившие когда-то в родном городе Вероники! Впрочем, как много времени прошло с тех пор, да и было ли это на самом деле? Лица внутри деревьев шевелили губами, и силились что-то прошептать двум непрошеным гостям, которые из бабочек опять стали гномом и молодой женщиной-эльфом. Над всем Мертвым Лесом стоял из-за этого непрерывный шепот сотен и тысяч губ, из-за которого ничего невозможно было разобрать. Кроме того, мертвые деревья шевелили своими изломанными ветвями, и казалось, что это мертвецы тянут к посетителям свои мертвые руки. И Вероника, и гном были страшно напуганы, но все же упорно переходили от одного дерева к другому и вглядывались в лица умерших людей. Кого здесь только не было! Кажется, вся история человечества прошла перед ними за те несколько часов, что ходили они по мертвой земле. А ведь это были всего-навсего души одного города! Наконец, Вероника остановилась около одного из мертвых деревьев и стала пристально вглядываться в лицо человека, которое проглядывало сквозь его мертвую древесину. Сомнений не было, перед ней была душа Владимира!
Долго Вероника и Владимир смотрели друг на друга, долго что-то шептали один другому и протягивали вперед руки: одна – живые, а другой – мертвые, изломанные, лишенные коры, отполированные дождями и временем. Наконец, Вероника не выдержала и упала в обморок. Верный гном Репетитор вынул у нее из кармана волшебную палочку, превратил и себя, и свою госпожу в бабочек, и они кое-как к утру добрались до дворца. Только теперь Веронике стало ясно, отчего предостерегала ее Болотная Фея: встреча с былой любовью, от которой тебя отделяет уже сто лет, не может закончиться просто так. Она может превратиться в вечную муку.


Г л а в а п я т а я

Трудные времена настали для Вероники. В ее силах было воскресить умершего более ста лет назад Владимира, и вновь сделать его живым, но... Но она вдруг отчетливо вспомнила, как он когда-то предал ее, и она в белом наряде невесты бросилась с горя в глубокий пруд, а потом долгие годы провела в сумасшедшем доме, где из мотков разноцветной шерсти вяза¬ла свои дурацкие детские вещи. Она не могла простить Владимиру ни его предательства, ни своего сумасшествия, ни своих наивных детских вещей, которые она бы вязала до конца своих дней, если бы Болотная Фея не освободила ее. Но вправе ли она освобождать Владимира? Этот вопрос мучил ее ежедневно, с утра и до вечера, и она не могла заниматься государственными делами, и думала лишь об одном. Все в Болотном Царстве ходили унылые и подавленные, так как видели уныние царицы, и ничем не могли ей помочь. Веселые балы во дворце временно прекратились, и все вокруг, казалось, вот-вот развалится на куски. Права была Болотная Фея, когда запрещали Веронике наведываться в Мертвый Лес!
Вероника пыталась проанализировать свои чувства к Владимиру, и, наконец, поняла, что по-прежнему любит его. Она любила его несмотря ни на что, несмотря даже на его предательство, на свое былое сумасшествие и желание утопиться в пруду. Она любила своего прекрасного принца, и с каждым днем любовь эта становилась все сильнее и сильнее. Наконец, не выдержав, она призвала к себе придворных, в том числе и гнома Репетитора, и объявила свое решение:
– Я приняла решение, – сказала она, – оживить своего былого возлюбленного, которого, как вы, очевидно, знаете, ибо сплетни во дворце распространяются быстро, зовут Владимиром, и сделать его своим мужем. Быть может, такое решение покажется кому-то излишне мягкосердечным, ибо он когда-то, как вы знаете, предал меня, из-за него я стала несчастной дурочкой, которая была обречена всю жизнь провести в сумасшедшем доме. Но не следует забывать, что именно из-за этого предательства и этого сумасшествия я в конце-концов стала вашей царицей. Нет худа без добра, мои дорогие, и не было бы счастья, да несчастье помогло! Таким образом, мы все убиваем двух, и даже трех зайцев: в государстве прекращается хаос, вы получаете вместо одного двух правителей и возможность по этому случаю веселиться целый год, а заблудшая душа, наконец-то, получает прощение. Надеюсь, никто не возражает против такого решения?
– О, мудрая царица! – припал к ее руке гном Репетитор. – Поистине, твоя мудрость и твое великодушие не знают пределов! Твое решение самое мудрое и самое верное из всех, что когда-либо рождались в этом дворце! Давай же, не медля ни секунды, осуществим задуманное, и освободим несчастную душу из страшных объятий Мертвого Леса!
– Да будет так! – воскликнула Вероника, взмахнула волшебной палочкой, и вот уже вновь две быстрые бабочки вылетели из окна, и полетели за дальний конец болота.
Надо ли рассказывать о том, что дальше все происходило так, как происходит в волшебном сне? Вероника освободила душу Владимира, двести пятьдесят лет (а прошло уже столько времени!) томившуюся внутри мертвого дерева. Он вновь стал живым, только на этот раз эльфом, и, упав на колени и обливаясь горячими слезами, умолял Веронику простить его. Разумеется, она его простила, и через неделю во дворце состоялась роскошная свадьба. Владимир стал мужем Вероники и по совместительству царем Болотного Царства. Теперь здесь было два правителя, и они управляли своим народом мудро и справедливо. Торжества по этому поводу, как и обещала Вероника, длились целый год (в городе за это время успело пройти тысячу лет!), и на них было выпито столько сладкого ягодного вина, приготовленного из спелых болотных ягод, что все гномы потеряли свои волшебные разноцветные колпаки, и потом несколько лет не могли их разыскать. У Вероники и Владимира родилось много детей, и они правили Болотным Царством мудро и справедливо до самой своей смерти, которая наступила в один день и в один час. А после этого править болотным народом стали их дети.




КАУЧУКОВАЯ ЛЕДИ

сказка


Г л а в а п е р в а я

Начало

Жила-была на свете Каучуковая Леди. Она была женщиной независимой, и очень любила путешествовать. Бывало, сидит-сидит себе на месте, а потом как вскочит на ноги, и полетела в очередное путешествие. Этому способствовало еще и то обстоятельство, что Каучуковая Леди была сделана из каучука ровно сто двадцать лет назад, когда еще не было ни резины, ни пластмассы. Именно поэтому она называлась не Резиновой и не Пластмассовой, а Каучуковой Леди, и, кстати, выглядела совершенно, как нормальная женщина, только была легка на подъем, и могла при случае даже согнуться пополам, так как была очень гибкая и эластичная. Но она это делала редко, так как не хотела никого пугать, и все думали, что ей не сто двадцать, а гораздо меньше лет, и что она вообще обычная современная женщина. Каучуковая Леди любила яркие цветные платья, и, как уже говорилось, обожала путешествовать по разным странам. Она жила в Москве, в уютной квартирке под самой крышей одной старой высотки, стоящей на берегу заросшего осокой и лилиями пруда. Квартирка у Каучуковой Леди была однокомнатная, обставлена весьма старомодно, потому что она была женщина уже немолодая, хоть и искусно скрывала это ото всех. На стене квартиры среди старых фотографий и гравюр висел портрет одного забытого уже всеми немецкого изобретателя, который сто двадцать лет назад и вылепил из каучука Каучуковую Леди. Сама Леди, разумеется, его никогда не забывала, и всегда вспоминала о нем с особой нежностью. Она давно уже покинула Германию, и, путешествуя из одной страны в другую, очутилась в итоге в Москве. Удивительно, но все считали ее коренной москвичкой. Каучуковая Леди была рыжая, волосы у нее были жесткими, как солома, а спереди во рту сверкал золотой зуб, которым она очень гордилась. В квартире у нее, помимо старинной мебели, гравюр, пожелтевших фотографий и портрета немецкого изобретателя с огромными пушистыми усами, было еще множество горшков и кадушек, в которых росли пальмы, фикусы и другие экзотические растения. Квартирка русской дамы немецкого происхождения напоминала уголок тропических джунглей. Дама, весьма экстравагантная из-за своего возраста, ходила по ней в восточных туфлях с огромными шарами-помпонами и в некоей экзотической накидке с рюшками, бахромой, свисающей по краям, и множеством разных карманчиков, в которых у нее хранились пуговицы, иголки, леденцы, восточные сладости, а с некоторых пор, как она обосновалась в Москве, еще и семечки. Дама всегда перенимала обычаи той страны, в которой жила. Она кружилась по комнате под музыку старого венского вальса, которая лилась из допотопного граммофона, на котором крутилась старая пластинка, и в одной руке держала какую-то восточную сладость, а в другой – тряпочку, которой время от времени заботливо протирала портрет изобретателя с огромными кавалерийскими усами, которого почитала за своего родителя. Во время такого вальсирования и протирания тряпочкой портрета родителя, Каучуковая Леди обычно напевала песенку, мотив которой оставался одним и тем же, а слова постоянно менялись. Вот и сейчас она пела приятным голосом, по которому вовсе не скажешь, что ей уже сто двадцать лет:

Заперев свою квартиру,
И сегодня, и намедни,
Путешествует по миру
Каучуковая Леди.

У нее в руках конфеты,
У нее душа из меди,
Ловко скачет по паркету
Каучуковая Леди.

В этот момент в дверь позвонили. Каучуковая Леди перестала вальсировать, положила в уголок тряпочку и леденец, выключила граммофон и открыла входную дверь. Оказалось, что это пришла Инесса, ее ученица, которую Каучуковая Леди учила печатать на машинке. Вообще же наша дама занималась множеством разных вещей, немножко этим, немножко тем, она вышивала, выращивала цветы, писала мемуары о своей молодости и давала полезные советы разным современным девицам, которые нуждались в ее руководстве. Еще она по ночам расклеивала на столбах объявления, в которых сообщала, что учит печатать на пишущей машинке. Вот на одно такое объявление и пришла к ней недавно Инесса, девушка современная и взбалмошная, которую Каучуковая Леди учила на допотопном “Ремингтоне” печатать всеми десятью пальцами. Она была приверженицей классических, проверенных временем технологий, и от всей души ненавидела современные компьютеры, которые не понимала и даже боялась. “Ты, милочка, – говорила она обычно Инессе во время занятий, – должна соблюдать аккуратность и чистоту, и ни в коем случае не знакомиться первой с мужчиной. Главное для девушки – это не знакомство, а выбранная профессия, которую выбирают один раз в жизни. Лучше быть машинисткой и скромно стучать по клавишам, чем бегать по ресторанам, и знакомиться сегодня с одним, а завтра – с другим!” Инесса хихикала в ответ на эти нравоучения, и думала, какая же Матильда Павловна (так звали Каучуковую Леди) дура. Печатать на машинке ей надо было научиться для того, чтобы поступить потом на службу в какой-нибудь важный офис, и познакомиться там с солидным мужчиной. Дальше этого планы Инессы не шли. На этот раз Инесса пришла вся сияющая, и рассказала, что ее берут машинисткой в одну солидную фирму, и что она пришла к своей учительнице попрощаться. Напутствовав ученицу, и дав ей целый ворох разных старомодных наставлений, отчего Инесса чуть не прыскала со смеху, наша дама, наконец, закрыла за ней дверь, и, сев на краешек стула, глубоко задумалась. Надо было заняться каким-то новым делом, придумать что-то необычайное, но что именно, она не могла сообразить. Клеить вновь на столбах объявления о приеме учениц, ей не хотелось – знакомство с Инессой отбило у нее всю охоту делать это. По опыту (а он, согласитесь, был немалый!) Каучуковая Леди знала, что судьба никогда не оставляет человека надолго один на один с самим собой, и всегда приносит неожиданные сюрпризы. Так оно и случилось. Как только раздумья ее сделались совсем уж невыносимыми, в дверь неожиданно вновь позвонили. Каучуковая Леди вздрогнула от неожиданности, встала со своего стула, и пошла в коридор. Открыв дверь, она увидела на пороге невысокого, коренастого, старомодно одетого мужчину, держащего в руках плотно набитый дорожный саквояж. У мужчины было необыкновенно знакомое лицо и огромные кавалерийские усы, которые сейчас никто не носил. Каучуковая Леди вгляделась внимательно, и вдруг узнала в посетителе своего родителя, слепившего ее из каучу¬ка сто двадцать лет назад. Почтенная дама от неожиданности вскрикнула, и потеряла сознание, упав прямо в руки нежданному визитеру. Визитер подхватил ее, занес в коридор, и захлопнул за собой дверь.


Г л а в а в т о р а я

Визит

Надо сказать, что весила Каучуковая Леди совсем немного, потому что была сделана из каучука, материала очень легкого, и потому господину Штальбауму – а именно так звали данного визитера, – не составило никакого труда занести в квартиру почтенную даму. Кроме того, ведь недаром говорят, что своя ноша не тянет, а Каучуковая Леди как раз и была такой своей ношей господина Штальбаума, его родным детищем, потому что это именно он вылепил ее из каучука сто двадцать лет назад. Но как такое могло случиться? Ведь срок жизни людей совсем не такой, как кукол, сделанных из каучука, а также разных других, в том числе и современных материалов; известно, что куклы могут жить очень долго, особенно куклы говорящие и живые, каковой и была Каучуковая Леди, – главное чтобы за ними был надлежащий уход. Люди, к сожалению, болеют, стареют, а иногда и умирают, что очень, конечно, грустно, но веди на то они и люди! Короче говоря, ситуация возникла очень пикантная, и господину Штальбауму долго не удавалось привести в действие живую куклу, которую он сам же когда-то и изобрел, назвав ее Каучуковой леди. Собственно говоря, сначала он изобрел некий чудодейственный эликсир, способный оживлять любую куклу, пусть даже совсем невзрачную на вид, а уже потом вылепил Каучуковую Леди, и капнул на нее несколько капель этой чудесной жидкости. Но каково было самой Каучуковой Леди, которая давно уже привыкла быть живой, такой, как все остальные люди, увидеть вдруг рядом с собой господина Штальбаума?! Короче говоря, ситуация была очень напряженной, но господин Штальбаум в конце-концов сам ее разрешил, сказав ласковым голосом наконец-то очнувшейся Каучуковой Леди:
– Успокойся, дитя мое, успокойся, не надо так пугаться, ибо ничего страшного, в сущности, не случилось. Да, это я, твой создатель, Карл Теодор Иероним Штальбаум, вылепивший тебя некогда из каучука, и ожививший затем с помощью чудесного эликсира. Этот эликсир оживил впоследствии и меня, ибо я завещал своим потомкам капнуть на мой прах, хранившийся в специальной траурной урне, несколько капель чудесной жидкости. Что они в точности и исполнили, Ни на йоту не отступив от всего, что я написал им в своем завещании, подробно описав все этапы этой ответственной процедуры, а также, указав то место на чердаке нашего старинного дома, где я спрятал оной эликсир. Как видишь, все очень просто, и мой эликсир снова со мной, готовый оживить все, что угодно, хоть старую зубную щетку, хоть безмозглую и безглазую куклу, лежащую на полке галантерейного магазина. – С этими словами он открыл свой саквояж, и, порывшись в нем, вытащил пузатую склянку, на которой старинным готическим шрифтом было написано: “Оживительный эликсир”.
– О Карл! – воскликнула Каучуковая Леди, называя своего создателя этим уменьшительным именем, ибо, согласитесь, говорить Карл Теодор Иероним в данной ситуации было бы слишком длинно. – О Карл, неужели это действительно вы?! Неужели такое вообще возможно: оживить человека после долгих лет смерти, капнув чудодейственным эликсиром на его прах, давно уже оплаканный родственниками и знакомыми?
– Возможно, дитя мое, – ответил ей господин Штальбаум, – но только на очень короткое время. К сожалению, оживлять людей, в отличие от кукол, возможно только лишь на несколько дней. Ничего не попишешь, такова природа вещей, пусть даже вещей и волшебных, это не нами придумано, и не в нашей власти все это менять. Мне отпущено всего лишь несколько дней жизни, после чего я вновь стану безжизненным прахом, который ты должна в целости и сохранности вернуть в нашу старинную усыпальницу. Но за это время, пока я жив, мне предстоит выполнить важную миссию. Я должен спасти мир от моего вечного соперника, злого колдуна и чернокнижника Бартабаса, который похитил мой чудодейственный эликсир, и тоже ожил на короткое время, оставив своим родственникам аналогичное завещание. К счастью, я это предвидел, я должен теперь сразиться с этим коварным злодеем!
– Но что же он замышляет, этот ваш вечный соперник, этот колдун и злодей Бартабас? – спросила пораженная и заинтригованная Каучуковая Леди. – Неужели его планы настолько зловещи?
– О, его планы зловещи до крайности! – воскликнул Карл Штальбаум. – Ибо этот злодей планирует оживить все игрушки на свете, окропив их чудодейственным эликсиром, и, таким образом, создать новую цивилизацию, которая постепенно заме¬нит людей. Люди, согласно его замыслам, должны навсегда исчезнуть с лица планеты, уступив место ожившим гоблинам, троллям, плюшевым медведям, глупым, безмозглым куклам, оловянным солдатикам, игрушечным зверям, и прочей кукольной чехарде, неподвижно сидящей и лежащей на полках кукольных магазинов. Представляешь, дитя мое, что это будет за мир?! Мир оживших игрушек, которые будут жить вечно, и которым уже не нужны будут люди, качающие их на руках, целующие, и прижимающие в восторге к груди, ибо теперь ожившие куклы сами могут играть с кем угодно, сами могут качать на руках людей, и, поверь мне, они не преминут это сделать!
– Я сама в некотором роде ожившая кукла, – скромно потупила глаза Каучуковая Леди. – Но, поверьте мне, у меня и в мыслях не было никогда причинить вред кому-нибудь из людей!
– Ты – это другое дело! – воскликнул господин Штальбаум. – Ты – это совсем другое, потому что, во-первых, ты мое детище, и не могла получиться злой, и, во-вторых, потому, что коварный Бартабас добавил в свой эликсир специальную злую добавку, делающую оживших кукол отвратительными злыми чудовищами. Это будут уже не прежние добрые куклы, а настоящие монстры, готовые погубить все, что существует вокруг, в том числе и людей. Но я не позволю этому злодею осуществить свой страшный замысел, и ты, дитя мое, поможешь мне в этом!
– Но что я должна буду делать? – спросила испуганная Каучуковая Леди.
– А вот что, – ответил господин Штальбаум, – ты, дитя мое, должна похитить у колдуна Бартабаса злую добавку для чудодейственного эликсира, без которой все его коварные планы рассыплются в прах. Но для этого тебе, возможно, придется съездить в Берлин, и даже в Париж.
– Ах, Париж, Париж! – захлопала в ладоши каучуковая кукла. – Как давно я там не была!
Она стала кружиться по комнате, и петь свою вечную песенку, мотив которой оставался один и тот же, а слова постоянно менялись:

И Мальвина, и Елена,
Кукла Барби, и медведи, –
Всех вас вызволит из плена
Каучуковая Леди.

Я ее впервые вижу,
У нее душа из меди,
Ловко скачет по Парижу
Каучуковая Леди.

Но как только она это пропела, в квартире раздался телефонный звонок.
– Ах, чует мое сердце, что это он, злодей Бартабас, вечно идущий по моим следам! – воскликнул Штальбаум. – Возьми поскорее трубку, и выясни, кто это звонит?
Каучуковая Леди взяла трубку, поднесла ее к уху, и некоторое время внимательно слушала. Потом, вернув трубку на место, она сказала Штальбауму.
– Так и есть, вы правы, это звонил Бартабас. Нам с вами назначена встреча ровно в полночь в магазине “Детский Мир”. Если мы не придем, Бартабас грозится оживить все игрушки, которые только находятся в магазине, и сделать их такими страшными монстрами, каких еще не видывал свет.
– Ну что ж, – ответил Штальбаум, – Берлин и Париж отменя¬ются, ибо все произошло гораздо быстрее, чем я предполагал. Мы дадим бой Бартабасу в Москве, и от нашей с тобой смекалки будет зависеть судьба человечества. Готова ли ты, мое верное создание, пойти на риск, и даже на возможную смерть ради спасения всех людей на земле?
– Я готова, – ответила ему Каучуковая Леди.


Г л а в а т р е т ь я

Злые куклы

Ровно в полночь Каучуковая Леди и Штальбаум стояли у главного входа в магазин “Детский Мир”. Огромное здание, снизу доверху наполненное миллионами разных игрушек, было слабо освещено, но по всему было видно, что в нем никого, кроме разве сторожей, сейчас нет. Каучуковая Леди от страха стучала зубами, и, чтобы преодолеть его, тихонечко напевала:

Это самая большая
Изо всех больших трагедий,
Плачет, не переставая,
Каучуковая Леди.

Вновь идет Она на дело,
У нее душа из меди,
В ночь, как птица, полетела
Каучуковая Леди.

Штальбаум коснулся рукой тяжелой входной двери в магазин, и она вдруг бесшумно открылась, как бы приглашая зайти внутрь.
– Это все проделки Бартабаса! – прошептал Штальбаум. – Я знаю этого чародея, он готов открыть любую дверь и любой замок: ему известны древние египетские заклинания, которые он обнаружил, украв бесценные папирусы египетских жрецов. Впрочем, сейчас нам это только на руку. Наберемся мужества, и пройдем внутрь, надеюсь, что силы добра помогут нам одолеть это чудовище!
Они вошли внутрь огромного магазина, и сразу же увидели многочисленные секции, на полках которых стояли и лежали миллионы игрушек. Чего здесь только не было! В слабом свете, который лился из наполовину приглушенных ламп, взорам ночных гостей предстали игрушечные человечки, звери, куклы, конструкторы, разного рода механизмы, елочные украшения, игры, машинки, велосипеды, и... одним словом, целого дня не хватит, чтобы перечислить вслух все, что здесь хранилось. Как много радости, как много счастья доставляли до сегодняшнего дня все эти игрушки детям! И страшно было подумать, что бы случилось, если бы все это бесчисленное кукольное воинство вдруг стало живым и злым, исполненным ненависти к людям и детям! Без сомнения, это был бы крах всей человеческой цивилизации, ибо справиться со злыми куклами людям было бы не под силу! Внезапно взору Штальбаума и Каучуковой Леди предстал спящий охранник, мирно сидевший на стуле, и обнимающий руками большого плюшевого медведя. Потом еще один, и еще. Все, кто охранял ночью “Детский Мир” от нежелательных посетителей, мирно посапывали, усыпленные какой-то таинственной силой.
– Это тоже дела Бартабаса, – все так же тихо сказал Штальбаум, – он владеет рецептом усыпительного газа, и ему ничего не стоит усыпить десяток бдительных стражей. Впрочем, мобилизуйся, дитя мое, ибо вот и он, собственной персоной, явился, не запылился!
И действительно, перед двумя нашими друзьями из глубины одной секции, торгующей прелестными куколками в белых бальных платьях, появился одетый во все черное человек с очень злым и очень бледным лицом, держащий в руках хрустальный флакон с распылителем и резиновой грушей, какие обычно используют в парикмахерских. На флаконе можно было прочитать слова: “Оживительный эликсир”.
– Это оживительный эликсир, который негодяй Бартабас подло похитил, воспользовавшись моей оплошностью! – вскричал господин Штальбаум.
– Да, дорогой мэтр, – нагло оскалился Бартабас, – это именно он, ваш оживительный эликсир, изобретенный около ста двадцати лет назад, который позволил воскреснуть и вам, и мне, и который сейчас оживит всех кукол, и вообще все игрушки в этом огромном кукольном здании! В этом дворце игрушек, созданном, очевидно, специально для удовлетворения моих самых низких желаний. Я стану королем кукол, которые, благодаря специальной злобной добавке, – тоже, кстати, вашему изобретению, – завоюют под моим руководством сначала Москву, а потом и весь мир. И никто не посмеет встать у меня на дороге, даже вы, уважаемый мэтр, и это ваше нелепое создание из каучука, эта нелепая кукла, маскирующаяся под человека, которую я тоже превращу в монстра!
– Опомнись, безумец! – закричал господин Штальбаум, простирая вперед руки, – не делай этого, вспомни, что ты тоже когда-то был маленьким мальчиком, и в твоей душе жили чистые и невинные чувства!
– Ха-ха-ха! – засмеялся в ответ Бартабас. – Чистые и невинные чувства! Да знаете-ли вы, наивный мечтатель, что в детстве я любил мучить кошек, а игрушки ломал просто десятками, ненавидя их за доброту и скромное выражение! Вот, смотрите, что я сейчас с ними сделаю!
Он поднял свой опрыскиватель, и стал поливать жидкостью из флакона бесчисленные игрушки, которыми были уставлены полки ближайшей к нему секции. Игрушки тотчас же начинали оживать, их доброе выражение сменялось на злое, они прыгали на пол, и выстраивались в воинственные полки и дивизии, окружающие Штальбаума и Каучуковую Леди.
– Ах, мы погибли! – воскликнул господин Штальбаум. – Ах, мир станет игрушечным, и в нем станет царить злой Бартабас, сидящий на троне посреди ужасных кукольных монстров!
– Так оно и будет! – зло рассмеялся в ответ Бартабас, и, подойдя к Каучуковой Леди, обрызгал ее с ног до головы страшным раствором.
– Ах, я становлюсь злой и страшной, – воскликнула Каучуковая Леди. – Прощайте, мой милый создатель, мы не смогли спасти мир!
С этими словами лицо ее стало злым и безжалостным, и она, подойдя к Бартабасу, заняла место в строю бесчисленных злых кукол, окруживших со всех сторон несчастного господина Штальбаума. А Бартабас между тем бегал от одной секции к другой, неутомимо переходя с одного этажа на другой, и все оп¬рыскивал и опрыскивал неподвижных кукол своим страшным оживятельным раствором, пока не оживил в “Детском Мире” все игрушки, которые там только были. Плюшевые медведи и зайцы, ожившие Мальвины и Арлекино, живые конструкторы и велосипеды, целые роты живых оловянных солдатиков угрожающе надвинулись на Штальбаума, грозя вот-вот растоптать его насмерть. Какая-то обезумевшая кукла Барби со зловещим криком: “Отдайте его мне, я откушу ему ухо!”, подскочила к несчастному изобретателю, готовая привести в жизнь свою угрозу. Несчастный Штальбаум понял, что мир погиб, и он сам погиб вместе с ним.


Г л а в а ч е т в е р т а я

Победа

Последнее, что видел несчастный Штальбаум, это угрожающие ряды злых игрушек, надвинувшихся на него со всех сторон, как стена. Ему стало трудно дышать, и он потерял сознание, услышав в последний момент крик злой куклы Барби: “Расступитесь, прошу вас, отдайте мне этого человека! Я откушу ухо ему, а потом и другим маленьким детям!” И ему действительно впились в ухо острые зубки красивой куклы, а по телу забегали маленькие ножки оживших оловянных солдатиков. Штальбаум понял, что он умер, и больше уже ничего не слышал.
Но в то самое время, когда упал, умирая под ударами кукол, несчастный изобретатель, Каучуковая Леди, стоявшая сзади злого кукольного строя вместе с Бартабасом, вдруг повернулась к нему, и, выхватив у злодея хрустальный флакон с оживительным эликсиром, изо всей силы ударила его об пол. Хрустальный флакон упал, и разбился на тысячи мелких осколков. А Каучуковая Леди, которая только притворялась, что стала злой куклой, а на самом деле вовсе и не стала ей, потому что уже давно была наполовину человеком,- Каучуковая Леди подбежала к пожарному крану, который был как раз недалеко от нее, открыла его, и, схватив гибкую кишку, стала поливать водой строй злых кукол. Дело в том, что оживительный эликсир, которым опрыскал их Бартабас, действовал не сразу, а постепенно, и должен был долго впитываться в их тело, делая кукол все более и более злыми. Об этом ей еще днем рассказал господин Штальбаум. “Если бы только удалось смыть эликсир водой, – говорил изобретатель, – мы бы выиграли сражение с Бартабасом!” И вот теперь, схватив кишку с водой, и поливая из нее все новых и новых кукол, Каучуковая Леди смывала с них эликсир, и они вновь делались добрыми и неживыми, падая на пол тут же, под напором воды. Со всех этажей бежали вниз полчища злых кукол, конструкторов, велосипедов и машин, но, попадая под струю воды, бившую из пожарной кишки, тут же становились неживыми, и падали вверх тормашками на пол. Постепенно огромная гора кукол и всевозможных игрушек образовалась в проходе “Детского Мира”, загромоздив его до самого потолка. Повсюду струились потоки воды, и некоторые куклы, с которых еще не полностью был смыт эликсир, слабо шевелили ножками и ручками, пытаясь встать на ноги, но потом падали в общую кучу, и замирали, становясь неживыми. Бартабаса, погребенного под огромной кукольной кучей, не было видно, очевидно, он был раздавлен тяжестью бесчисленных кукольных тел, свалившихся неожиданно на него. Зато вдруг где-то сбоку послышался слабый голос Штальбаума:
– Помоги мне, дитя мое, выбраться отсюда, я совсем задохнулся под этими мокрыми несчастными куклами.
Каучуковая Леди выключила пожарный кран, и вода в кишке постепенно иссякла. Затем, она вытащила из-под кукольной кучи Штальбаума, и они быстро поспешили к выходу, спеша поскорей покинуть “Детский Мир”. И вовремя, ибо со всех сторон на первый этаж спешили проснувшиеся охранники, а к магазину на полной скорости, одна за одной, подъезжали пожарные машины. Глупые, они прибыли слишком поздно!
Мокрые и счастливые приехали наши герои домой. Им даже не верилось, что они участвовали в таком потрясающем приключении!
– Дитя мое, – воскликнул Штальбаум, протягивая руки к Каучуковой Леди, – ты настолько привыкла быть человеком, что не смогла уже вновь превратиться в куклу! Жизнь среди людей очеловечила тебя, и злые чары Бартабаса стали бессильны против этого. О, как я рад, что вылепил когда-то тебя из каучука, ведь ты спасла и меня, и весь мир от страшных замыслов этого злодея. Ведь, если бы ему удалось оживить в “Детском Мире” всех кукол, он бы захватил сначала Москву, а потом и весь мир! Впрочем, радоваться рано, ибо я уверен, что этот злодей не погиб и, каким-то чудом выбравшись из-под кучи мокрых кукол, вновь вернулся в Германию. Пора и мне возвращаться туда, ибо моя борьба с этим вечным моим соперником отнюдь не закончена. Мое время кончается, через несколько минут я вновь превращусь в горстку серого праха, но мои далекие потомки, выполняя мою волю, изложенную в завещании, вновь оживят его через долгие годы. Уверен, что тогда я опять встречусь с Бартабасом, потому что он поступит точно так же. Он вечно копирует мои действия и вечно ворует мои гениальные изобретения. Прощай, дитя мое, и непременно доставь мой прах в родовую усыпальницу Штальбаумов, которую ты, конечно же, сможешь найти!
С этими словами он вдруг взорвался, взвившись в воздух облачком белого пара, и опустился затем на пол кучкой серого легкого пепла. Каучуковая Леди аккуратно подмела его, и поместила в цветочную вазу, которую вскоре и доставила в Германию, в родовую усыпальницу Штальбаумов. Возвращаясь назад на самолете, она глядела в иллюминатор на проплывающую внизу землю, и тихонько напевала:

Кто летит над облаками
По осенней гололеди?
Это пьяная стихами
Каучуковая Леди.

У нее на алых губках
Горько-сладкий вкус камеди,
Это дама в серой шубке –
Каучуковая Леди.

Этот подвиг нас украсит,
Этот подвиг не последний, –
Вновь прогонит Бартабаса
Каучуковая Леди.

Это самая смешная
Изо всех смешных комедий –
Пляшет, словно заводная,
Каучуковая Леди.

Перестаньте спорить с веком,
У нее душа из меди, –
Просто стала человеком
Каучуковая Леди!

Потом самолет пошел на посадку, и пение прекратилось. Так закончилась история про Каучуковую Леди.




КУКОЛЬНИК

сказка

Виктор К. приехал в небольшой приморский город, и, оставив на квартире свои вещи, вышел вечером на набережную подышать свежим воздухом. Здесь уже было довольно много народу, работало множество аттракционов, крутилось огромное колесо обозрения, надувные чудовища и драконы скалили на посетителей свои страшные пасти, а в глубине их бесстрашно прыгали дети, визжа от ужаса и восторга. В другом месте стояло несколько телескопов, и отдыхающим предлагали посмотреть на Луну и на звезды. Еще здесь были тиры с цветными мишенями, движущиеся машинки под сводчатыми навесами, пещеры ужасов с вмурованными в их стены черепами и множество открытых кафе, украшенных разноцветными гирляндами и шарами, из которых непрерывно лилась веселая музыка. Виктор К. потолкался среди постоянно пребывающего народа, поглазел на ловких фотографов, которые предлагали желающим сфотографироваться под искусственными пальмами, или даже, одевшись в костюм средневекового рыцаря, запечатлеть себя на фоне средневекового замка. Устав от праздничной суеты, он постоял некоторое время на пристани, с удовольствием вдыхая запах моря и свежести, и любуясь ночной панорамой города, a потом решил возвращаться домой, как вдруг, неожиданно, в дальнем конце набережной наткнулся на странный аттракцион. Это был миниатюрный кукольный театр, помещенный внутрь небольшого черного ящика, которым мастерски управлял чрезвычайно бледный человек, до глаз заросший густой всклокоченной бородой. Он непрерывно дергал за веревочки, пропущенные через крышку черного ящика, и ловко управлял куклами, говоря попеременно то мужскими, то женскими голосами, озвучивая таким образом действие нехитрой пьесы. Это была странная история про поэта, невеста которого изменяла ему с разбойником по имени Родригес. Самого поэта звали Альбертом, предмет его воздыханий – Матильдой, и странный бородатый кукольник, дергая за веревочки, которые были у него привязаны ко всем десяти пальцам, заставлял кукол то падать на колени и признаваться в вечной любви, то лить горькие слезы, то, наоборот, сгорать от ревности и от предчувствия страшной мести, которая должна постигнуть невесту и ее соблазнителя. Этот бледный и страшный кукольник, кажется, был ко всему еще и чревовещателем, потому что разговаривал не только за несчастного поэта и его ветреную невесту, а также за коварного, похожего на мексиканца, одетого в широкополую шляпу и кожаные штаны и куртку Родригеса, и даже подражал ржанию лошади, которой на сцене не было, а еще голосам и смеху людей, которые в его небольшом черном ящике попросту бы не поместились. История любви несчастного поэта Альберта к своей ветреной невесте Матильде пользовалась, кажется, у зрителей довольно большим успехом. С десяток детей видело прямо на набережной напротив черного ящика, а поодаль стояли люди постарше, которые, как и дети, восторженно хлопали в ладоши, полностью поглощенные незатейливой, в общем-то, историей, разыгрываемой внутри волшебного черного ящика. Виктор К. тоже поддался магии этого странного кукольного спектакля, такого, кажется, старомодного и нелепого на фоне современных дорогих аттракционов, слепящих своей роскошью и подавляющих зрителей громкой и наглой музыкой. Он был несколько огорчен, когда кукольный спектакль наконец-то закончился, и бледный бородатый кукольник, молча собрал в большой черный цилиндр заработанные деньги, которые щедро бросали туда зрители, пересыпал эти деньги в карман, нахлобучил цилиндр на голову, и, закинув за спину свой черный ящик с закрытыми внутри него куклами, молча повернулся, и, ни слова не говоря, не поблагодарив даже зрителей, торопливо пошел в дальний конец набережной. Виктор К., сам не зная зачем, пошел следом за ним. Кукольник, сутулясь и сгибаясь под тяжестью своего черного ящика, который был закреплен на старом потертом ремне, переброшенном через плечо, дошел до самого конца набережной, где стояла полукруглая арка с колоннами, а затем повернул в одну из аллей, засаженной по сторонам зеленым подстриженным кустарником. Вокруг было много народу, и Виктор К. без труда шел следом за кукольником, не опасаясь быть увиденным им. Они дошли до здания летнего кинотеатра, и кукольник завернул за его угол, где в стене была небольшая дверь, ведущая, очевидно, в подсобные помещения. Кукольник открыл ее, и зашел внутрь со своим черным ящиком, оставив Виктора К. одного. Не понимая, зачем он это делает, Виктор, после мгновенного колебания, завел внутрь следом за ним.
Это действительно были подсобные помещения, которые начинались небольшим коридором, в котором было темно, и заканчивались ярко освещенной комнатой, заваленной всяким хламом. Виктор остановился на границе света и тьмы, и стал наблюдать, за кукольником, который поставил в углу свой черный ящик, и, что-то недовольно про себя бормоча, и даже, кажется, вновь чревовещая и подражая то ржанию лошади, то смеху несуществующей толпы, то даже аплодисментам и возгласам зрителей, широко раскрыл черные дверцы, и отодвинул в сторону миниатюрную сцену вместе с куклами. За сценой была картинка, изображающая мексиканский пейзаж с кактусами, желтой пустыней и какими-то полуразвалившимися постройками, нарисованная на обыкновенном холсте, прибитом к задней крышке ящика. Кукольник нетерпеливо отодрал холст, под которым оказалось небольшое, очень узкое окошко, и, согнувшись, и не переставая чертыхаться, пролез внутрь этого окошка. Виктор К., по-прежнему не понимая, зачем он это делает, последовал этому примеру. Он с трудом протиснулся внутрь, и долго полз по какому-то темному лазу, пока, наконец, не увидел впереди свет и не выбрался на поверхность, оказавшись в таком же точно помещении, которое только что покинул. Это была заваленная всяческим хламом комната, внутри которой тоже стоял черный ящик (именно из него Виктор только что и вылез), оставленный здесь бледным кукольником. Внутри комнаты не было никого, и Виктор покинул ее, выйдя через коридор на улицу. Здесь тоже были темные, обсаженные подстриженным кустарником аллеи, которые выводили на шумную набережную, по которой прогуливались люди. Виктор взглянул на лица этих веселых людей, и чуть не обмер от неожиданности: это были куклы, гуляющие по набережной вместо обычных людей. Да и сама набережная, и все, что на ней находилось, была игрушечной, заставленной игрушечными аттракциона¬ми, с игрушечными кафе, в которых за столиками сидели куклы, и пили из игрушечных стаканов разноцветные прохладительные напитки. Более того, взглянув на свои руки, а потом, ощупав все свое тело, Виктор К. обнаружил, что он тоже превратился в куклу, и ничем не отличается по своим размерам от других игрушечных персонажей, важно прогуливающихся вперед и назад вдоль длинной набережной. Подойдя к аттракциону с переодеваниями в исторические костюмы, он взглянул в зеркало, которое здесь висело, и увидел, что лицо у него стало чужим, и что, более того, оно точь-в-точь похоже на лицо несчастно¬го поэта из кукольного спектакля, который он только что видел! Ужас объял Виктора, он отшатнулся от зеркала, и побежал вперед по игрушечной набережной, совершенно не разбирая дороги, и, то и дело, натыкаясь на прогуливающихся здесь кукол. Внезапно за столиком одного из кафе он увидел Матильду, которая любезничала с Родригесом, то наклоняясь к нему, и даже вешаясь на шею, то отшатываясь назад, и заходясь в безудержном веселом смехе. Жгучая ревность кольнула сердце Виктора К., он вдруг осознал, насколько же близка ему эта смеющаяся девушка, его невеста, с которой они собирались пожениться в начале осени, и как ему ненавистен этот одетый в кожаную куртку и такие же кожаные штаны хлыщ, эта пустышка, это ничтожество, которое отбирает у него самое дорогое, без чего жизнь уже не имеет смысла! Виктор решительно направился вглубь кафе к столику, за которым сидела счастливая парочка, надеясь уговорить Матильду вернуться к нему, но Матильда внезапно заметила его, и, вскочив на ноги, потянула за руку Родригеса. Оба они обогнули столик с другой стороны, и выскочили из кафе перед самым носом Виктора. Виктор, сгорая от бешенства и жгучей ненависти, которую испытывал он к Родригесу, бросился следом за ними. Однако, толпа гуляющих кукол была так велика, что он то и дело терял из виду сбежавшую парочку, замечая их внезапно то в одном, то в другом уголке набережной, и сразу же бросаясь следом за ними. Со всех сторон слышались возмущенные возгласы кукол, которых он в спешке задел, кто-то смеялся ему вслед, кто-то отпускал язвительные замечания, но Виктор не обращал на них никакого внимания, в надежде поймать беглецов. Внезапно он очутился в каком-то кривом переулке, рядом со старой башней, около которой стоял небольшой двухэтажный домик. Матильда с Родригесом заскочили внутрь этого домика, и захлопнули дверь прямо у носа Виктора. С от-чаянием он забарабанил руками в дверь, но тщетно, – в ответ с той стороны раздался лишь смех неверной невесты и глухие смешки Родригеса, этого ничтожного наездника, этого разбойника из прерий, который торжествовал над ним победу. Виктор бросился к окну, и через решетку увидел, как Родригес целует Матильду, обнимая ее за стройную талию, и тянет вглубь комнаты, к пышно и безвкусно убранной постели. Силы окончательно покинули Виктора, и он упал перед окном на траву, потеряв сознание. Очнулся он уже ночью, от свежего ветра, который дул с моря, и, шатаясь от слабости, кое-как поднялся на ноги. Взглянув еще раз через решетку в комнату, он обнаружил, что она пуста, и что стоявшая в углу кровать смята, а на полу в беспорядке разбросаны подушки и покрывала. Застонав от бессилия и уязвленной гордости, ибо теперь окончательно стало ясно, что невеста ему изменила, он повернулся, и стал спускаться по кривому переулку в сторону набережной, обходя небольшие, вкривь и вкось стоявшие домики, окна в которых были уже потушены. Дойдя до набережной, он увидел, что гуляние на ней уже завершилось, лишь одинокие куклы, обнявшись, молча стояли у широкого бордюра, и смотрели в сторону моря. Внезапная догадка, что он все же не кукла, а человек, пронзила мозг Виктора. Он поспешил к летнему кинотеатру, и, найдя сбоку его дверь в подсобное помещение, спешно толкнул ее. Дверь оказалась не заперта, и он через коридор прошел в освещенную комнату, посередине которой стоял открытый настежь черный ящик кукольника. Согнувшись в три погибели, Виктор протиснулся в узкую щель, и через какое-то время вылез из точно такого же ящика уже в настоящем, а не кукольном, летнем кинотеатре. Поспешно выйдя вон, он оказался на настоящей набережной в городе, в который приехал сегодня днем, надеясь отдохнуть здесь от суеты прошлых месяцев. До комнаты, которую он снял у одинокой и малоприятной старухи, Виктор добрался только под утро. Старуха, не сказав ничего, молча открыла ему дверь, и Виктор, добравшись наконец до постели, бросился на нее прямо в верхнем белье, и проспал до обеда, видя во сне попеременно то страшного кукольника, то смеющуюся Матильду, то наглые черные усики бандита Родригеса.
Проснувшись, он долго лежал в постели, пытаясь логически объяснить то, что с ним произошло вчера. Увы, логике это не поддавалось! К тому же, понимая умом, что он человек из плоти и крови, который лишь на несколько дней заехал в этот небольшой городишко, Виктор ощущал необоримую потребность вернуться в кукольный мир, и вновь увидеть Матильду. По странной случайности он тоже был поэтом, как и несчастный Альберт, в облике которого бегал вчера по игрушечной набережной, гоняясь за сбежавшей невестой. Он вновь начал думать, что бы могло означать такое странное совпадение, но ни до чего не додумался, и, пролежав в постели до вечера, наскоро привел себя в порядок, и вновь отправился на набережную. И опять все повторилось сначала. Он потолкался мимо разных аттракционов, постоял на пристани, любуясь панорамой города, а потом, подгоняемый какой-то неясной силой, побежал в сторону арки, напротив которой уже раскрыл свой черный ящик страшный бородатый кукольник.
Кукольник не отличался оригинальностью, и сегодняшняя пьеса в точности повторяла вчерашнюю: опять несчастный поэт Альберт ревновал к черноусому бандиту Родригеса свою легкомысленную невесту Матильду, которая смеялась, запрокидывая вверху голову, и обнажая жемчужные белые зубы. Кукольник опять разговаривал разными голосами, и так же, как вчера, чревовещал, подражая то вою ветра, то ржанию лошади, то плеску ночного моря, у которого сидел несчастный Альберт, обращая к нему и к звездам свои мольбы и свои стихи. Что-то в лице кукольного Альберта показалось Виктору К. странным: оно мучительно напоминало ему какое-то другое лицо, и он наконец-то понял, какое именно – кукольный Альберт был в точности похож на него самого! Более того, тряпичная кукла казалась живой, которая страдальчески смотрела на публику, и даже, как показалось Виктору, делала ему какие-то тайные знаки! Он стал внимательно присматриваться к двум другим куклам, – Родригесу и Матильде, – и обнаружил, что они тоже живые, и тоже пытаются, как казалось ему, сообщить что-то важное, но что именно, он никак не мог взять в толк. Заинтригованный до последней степени, и ясно понимая, что лучше бы ему было вернуться домой, он снова дождался окончания представления, и тихонько отправился вслед за кукольником в сторону летнего кинотеатра. Кукольник так же, как и вчера, вошел в боковую дверь, ведущую в подсобные помещения, и поставил свой ящик в углу освещенной комнаты, заваленной всяким хламом. Виктор, затаив дыхание, наблюдал из темного коридора, как бледный чернобородый человек, пересчитав подаренные ему публикой деньги, удовлетворенно хмыкнул, а затем, раскрыв настежь дверцы ящика, и отодвинув в сторону куклы, снял с его задней крышки грубый холст, размалеванный безвкусно и ярко, под которым скрывался узкий и темный лаз. Согнувшись, как и вчера, в три погибели, кукольник полез внутрь ящика, и вскоре исчез в нем, а Виктор, переждав какое-то время, последовал его при¬меру. И опять, так же, как и вчера, он вылез из точно такого же ящика в подсобном помещении летнего кинотеатра, стоявшего рядом с игрушечной набережной. Он вышел на улицу, и через игрушечную аллею, заросшую по бокам подстриженными игрушечными кустарниками, оказался на самой набережной, по которой, как и вчера, важно прогуливались взад и вперед празднично одетые куклы. Кукольника нигде не было видно, но, пройдя немного вперед, Виктор обнаружил его за столиком одного из кафе, держащим в руках полный стакан какой-то янтарной жидкости, и беседующим со странного вида куклами, такими же бледными, как и он, и имеющими такие же свирепые бороды. На голове у кукольника, превратившегося сейчас в обыкновенную куклу, был тот самый цилиндр, в котором после каждого представления ему бросали монеты. Неожиданно оглянувшись, и увидев через стекло Виктора, кукольник низко нагнул голову, и надвинул на глаза свой черный цилиндр, не желая, очевидно, быть узнанным. Это показалось Виктору странным, но он решил оставить на потом размышления по этому поводу, потому что, как и вчера, ему вдруг необыкновенно захотелось найти Матильду, которая, конечно же, опять где-то уединилась со своим черноусым Родригесом. Он почувствовал необыкновенную ненависть к этому кожаному бандиту, про которого в кукольном городе рассказывали шепотом разные страшные истории. Пошатавшись по набережной, и вскружив голову очередной молоденькой кукле, Родригес обычно вскакивал на коня, и уезжал в свою прерию, которая начиналась сразу же за последними кукольными домами, населенны¬ми мирными куклами. Там, в прерии, происходили разные страшные вещи, там убивали несчастных путников, грабили караваны и почтовые дилижансы, оттуда возвращались гордые и загорелые, с тугими кожаными мешочками, полными неизвестно где намытым золотым песком, и неудивительно, что легкомысленная Матильда поддалась уговорам и обаянию этого негодяя! Она, конечно же, сразу позабыла те восторженные стихи, которые посвящал ей Альберт, и которые читал при Луне, на берегу моря, обращая к возлюбленной полные слез глаза, и протягивая к ней свои белые руки поэта. Виктор чувствовал, что он уже мало чем отличается от кукольного Альберта, что еще немного, и он совсем станет им, перестав быть человеком, и что ему надо немедленно возвращаться назад. Но любовь к Матильде была выше этих предостережений, которые посылал ему внутренний голос, и он, понимая, что совершает роковую ошибку, опять, как и вчера, двинулся вперед по кукольной набережной, разыскивая Родригеса и Матильду.
Наконец он увидел их: преступная парочка опять сидела в кафе, и Матильда, как и вчера, то вешалась Родригесу на шею, то откидывалась на стул, и весело хохотала, обнажая блестящие жемчугом зубы. Бешеная волна ревности, еще более жгучая, чем вчера, охватила Виктора! Он бросился к столику, за кото¬рым, на веранде открытого кафе, сидела его неверная невеста, и закричал, не обращая внимания на других кукол, расположившихся за соседними столиками:
– Матильда, вернись ко мне! Умоляю тебя, брось поскорей это ничтожество, вспомни о том времени, когда на берегу моря я читал стихи, посвященные Луне и тебе, самой прекрасной девушке в мире! Неужели ты забыла об этом, неужели ты бросила меня навсегда?!
– Да, мой милый несчастный Альберт, – презрительно скривила свои алые губки Матильда, – я действительно бросила тебя навсегда. Можешь читать свои стихи кому-то другому, а мне теперь милее Родригес, он, по крайней мере, не такой слюнтяй, как ты, и может при случае за себя постоять!
– Ах, вот как, – вскричал Виктор, который, впрочем, в этот момент был Альбертом, – ах, вот как, ну тогда мы посмотрим, кто же из нас настоящий слюнтяй!
Он подскочил к Родригесу, и со всего размаху влепил ему звонкую пощечину, отчего бандит, весь затянутый в кожу, и одетый в высокие сапоги со шпорами, свалился со стула на землю. Вокруг раздались аплодисменты и одобрительные возгласы сидевших за столиками кукол. Матильда стояла в растерянности, не зная, к кому ей теперь броситься: к Альберту, или к лежащему на полу бандиту, про которого она тоже слышала много нехорошего, и даже ужасного, и надеялась только помучить Альберта, а потом все же выйти за него замуж. Но в этот момент Родригес ловко вскочил на ноги, и, вытащив из-за голенища одного из сапог нож, ударил им в руку Альберта. Кровь хлынула ему на рубашку.
– Караул, убили, хватайте бандита! – закричали вокруг кукольные голоса.
Но никто почему-то не стад хватать Родригеса, вокруг началась страшная давка, и куклы, опрокидывая столы и стулья, стали выбегать из кафе. Жгучая боль парализовала левую руку Виктора, он оглянулся вокруг, ища Родригеса и Матильду, но тех и след простыл. Виктор вдруг понял, что он все-таки человек, а не кукла, и что ему надо как можно быстрее выбираться отсюда, если он вообще хочет остаться в живых. Зажимая рану правой рукой, он кое-как вышел на набережную, и, свернув в боковую аллею, доковылял до здания летнего кинотеатра. Уже в полубреду он зашел внутрь подсобного помещения, обнаружил в освещенной яркой лампочкой комнате черный ящик кукольника, и через узкий лаз выбрался в настоящий, а не кукольный, город, где он был не несчастным Альбертом, а молодым поэтом Виктором К., приехавшим сюда на несколько дней в надежде отдохнуть от столичной жизни, и подлечить растрепанные нервы. Уже под утро добрался он до дома старухи, которая молча пропустила его внутрь, а потом так же молча, не задавая вопросов, промыла и перевязала его рану, проведя затем в комнату, которую он у нее снимал. Виктор сразу же забылся беспокойным сном, и опять, как и вчера, ему снился Родригес и его наглые черные усики, а также Матильда, весело хохочущая, и показывающая блестящие, словно маленькие жемчужины, зубы. Рука его болела и горела огнем, но этот огонь и эта боль не шла ни в какое сравнение с той болью, которую причинила ему Матильда!
Проснулся Виктор уже под вечер, когда на небе стали зажигаться первые звезды. Рука его распухла и нестерпимо горела, он понимал, что впутался во что-то страшное и нелепое, и что должен сейчас же бежать на вокзал, и уезжать прочь из этого страшного города, в котором он живет тайной жизнью, чувствуя себя одновременно и Виктором, и Альбертом. Он подошел к дешевому зеркалу, висевшему на стене, и стал внимательно вглядываться в свое лицо. Черты его попеременно двоились, он видел в зеркале то прежнего Виктора, то кукольного Альберта, и не понимал уже, кто же из них настоящий. К нему в комнату поднялась старуха, и что-то настойчиво ему говорила, но он не обращал внимания на ее уговоры, потому что вдруг понял, что не может жить без Матильды. Вся его прежняя, человеческая жизнь, стала ему вдруг совершенно не интересной, она потеряла для него всяческий смысл, и он уже знал, что согласится быть куклой и жить в кукольном городе, лишь бы Матильда снова вернулась к нему. Он наскоро привел себя в порядок, и мимо продолжающей что-то недовольно ворчать старухи спустился вниз из своей комнаты, предчувствуя, что, возможно, уже никогда не вернется сюда. Безумная любовь к Матильде гнала его вперед, и он покинул дом ворчливой старухи, решительно зашагав в сторону набережной.
Морской воздух немного освежил его, и он, не обращая внимания на боль в левой руке, направился мимо пристани и аттракционов туда, к дальнему концу набережной, где рядом с белой аркой стоял черный ящик кукольника. Представление уже началось, и вокруг кукольника собралось довольно много народу. Впереди, прямо на плитках набережной, сидели дети, и с восторгом смотрели, как кукольник дергает за веревочки, показывая каждый день одну и ту же историю про любовь несчастного Альберта к Матильде, которая изменяет ему с Родригесом. Стоявшие сзади взрослые тоже, кажется, были захвачены этой бесхитростной историей, рассказываемой с помощью трех кукол и грубого деревянного ящика, на задней крышке которого находилась ярко размалеванная картинка, изображающая прерию с кактусами, и всадника, который везет на своей лошади похищенную красавицу. Как и в прежние дни, кукольник озвучивал свое представление разными голосами, и даже издавал разнообразные звуки, вроде лошадиного топота, морского прибоя, крика чаек, или звука вытаскиваемой из бутылку пробки. Виктор находился в каком-то странном состоянии, его бил озноб, рука воспалилась и горела непрерывным огнем, и этот огонь, кажется, повредил его голову и его разум, потому что он опять видел живые, а вовсе не тряпичные, лица кукол, и особенно лицо Альберта, который, как и вчера, непрерывно подмигивал ему и делал тайные знаки, стараясь, очевидно, сообщить что-то важное. Виктор уже полностью отождествлял себя с этим героем, он был одновременно и на набережной, и там, внутри черного ящика, ослепленный безумной любовью к Матильде, ради которой, кажется, он согласился бы променять жизнь человека на жизнь куклы. Эта мысль вдруг стала казаться ему вполне разумной, и внутренний голос, говоривший, что он совершает безумие, и должен немедленно бежать отсюда, из этого страшного места, которое опутало его непонятными колдовскими чарами, звучал все глуше и глуше, пока не исчез совсем. В полубреду Виктор видел, как кукольник, закончив представление, снял с головы свой засаленный цилиндр, и стал обходить зрителей, собирая с них ежедневную дань, а потом, пересыпав деньги в карман, и картинно всем поклонившись, опять нахлобучил цилиндр на голову, взвалил на плечи свой черный ящик, и торопливо покинул набережную. В полубреду Виктор поспешил следом за ним. Ему показалось, что кукольник несколько раз оглянулся, и, хитро подмигнув при этом, сделал ему какие-то знаки, приглашающие идти следом. Они дошли, как обычно, до летнего кинотеатра, и кукольник через дверь зашел в подсобное помещение, ярко освещенное висевшей под потолком лампочкой. Виктор, уже не скрываясь, зашел следом за ним. Не обращая на гостя никакого внимания, кукольник вытащил из кармана деньги, внимательно пересчитал их, и, сняв с себя высокий цилиндр и, согнувшись в три погибели, залез внутрь черного ящика, предварительно отодрав дешевый лубочный пейзаж с прерией и гарцующим всадником. Виктор полез вслед за ним. Когда он вылез с другой стороны, кукольника уже не было, хотя это сейчас и не имело никакого значения, ибо горячка полностью помутила разум Виктора. Он вышел, шатаясь, из подсобного помещения, прошел через игрушечную аллею на игрушечную набережную, и стал заглядывать во все кафе, надеясь там за одним из столиков обнаружить Матильду. Над ним, кажется, смеялись и отпускали едкие шуточки, но он продолжал упрямо продвигаться вперед, видя перед собой разноцветную кукольную толпу, и бесконечные кукольные лица, иногда ярко раскрашенные, иногда же, наоборот, чрезвычайно бледные и трагичные, с поднятыми вверх бровями и одинокой слезой, нарисованной на белой щеке. Вокруг раздавался непрерывный шорох бесчисленных кукольных ног и шепот тысяч кукольных ртов: “Матильда! Матильда! Матильда!” Виктор зажал голову руками, и побежал вперед, совершенно уже не отдавая отчета, что же он делает. В одном из открытых кафе он так же, как и накануне, увидел страшного кукольника в компании каких-то бородатых и чрезвычайно бледных кукол, которые, делая приглашающие знаки, кажется, кричали ему: “Сюда, сюда, иди к нам!” Но он продолжал разыскивать Матильду, и, наконец, обнаружил ее рядом с Родригесом, стоящую у бордюра набережной, и томно склонившей голову на плечо одетого в кожаную куртку бандита. Из последних сил Виктор закричал: “Матильда, Матильда, вернись ко мне!” Он, кажется, еще успел схватиться за грудь Родригеса, и даже влепить ему пощечину, но тут силы окончательно покинули его, и он упал на землю, потеряв сознание. Он уже не был Виктором, а был тряпичным Альбертом, безумно влюбленным в такую же тряпичную, ярко раскрашенную Матильду, которая из дня в день то обещала выйти за него за¬муж, то изменяла с Родригесом, черноусым бандитом из прерий, про которого рассказывали много страшных историй. Последнее, что он слышал, был веселый и презрительный смех Матильды, а также шепот бесчисленных кукольных ртов, которые со всех сторон, обступив его, повторяли одно и то же: “Ах, неужели он умер?! Ах, неужели он умер!?”
Очнулся Альберт через несколько дней, внутри черного ящика, рядом с тряпичными Родригесом и Матильдой, исполняющими незамысловатую пьесу о любви поэта к ветреной и неверной красавице. К рукам и ногам его были привязаны многочисленные веревочки, за которые сверху дергал хозяин черного ящика, странный бородатый кукольник, высшее существо, от которого зависела жизнь и смерть всех героев этой вечной трагедии. Альберт смутно помнил, что когда-то он был Виктором К., который жил в далекой и шумной столице, и тоже, как он, писал на досуге стихи. Сам же Альберт жил теперь в кукольном городе, и каждый день прогуливался по игрушечной набережной, надеясь разыскать свою ветреную невесту Матильду, которая изменяла ему с бандитом Родригесом. И в жизни, и на сцене он играл одну и ту же, сотни раз затверженную роль, и такие же роли играли тысячи кукол, населяющие игрушечный город с игрушечной набережной, игрушечной пристанью и аттракционами, а также игрушечной прерией, начинающейся сразу за городом. Каждый вечер Альберт покорно поднимал руки и ноги, повинуясь воле бородатого кукольника, и смотрел из своего черного ящика в толпу зрителей, в которой иногда оказывался точно такой же поэт, чересчур увлеченный нехитрым действием. Альберт хорошо понимал, чем кончается такая восторженность, и старался знаками и жестами предостеречь молодого поэта от уловок коварного кукольника. Впрочем, он заранее знал, что это ему не удастся, и что через какое-то время очередной несчастный поэт пополнит население кукольного города, и будет обречен каждый вечер бегать по кукольной набережной, разыскивая свою сбежавшую невесту. Он смотрел на зрителей, стоящих вокруг черного ящика, и думал о том, что, в сущности, между куклами и людьми нет никакой разницы. Просто одних дергает за веревочки кукольник, а других: обстоятельства и судьба, но что из этого лучше – одному Богу известно.




ТРИ ЧАШКИ В ПОЛДЕНЬ

сказка

Начинающий писатель Виктор К. сидел на веранде небольшого кафе, и пил уже третью чашку чая. Рядом с ним на полу стоял желтый портфель, доверху полный рукописей, которые Виктор уже несколько дней безуспешно разносил по редакциям. Увы, никто не хотел печатать его рассказы, редактора отзывались о них крайне пренебрежительно и обидно, прямо в лицо, указывая на их недостатки. В одном журнале ему посоветовали сменить тему, и писать не о заумных вещах, которые никому не нужны (Виктору нравились истории о воскрешении из мертвых и о жизни после смерти), а о современных проблемах, которые ближе и понятней читателю. Например, о сельском хозяйстве, или о детской преступности. В другом же издательстве ему, глядя прямо в глаза, вообще порекомендовали сменить профессию, и заняться чем-то другим, поскольку писателя из него явно не получилось. Это было обидно, и, главное, несправедливо, потому что других его приятелей и знакомых, ничем, в принципе, не отличающихся от него, все же печатали, и только лишь он, дожив до двадцати пяти лет, был автором всего лишь одной, или двух, публикаций.
Июльский зной был нестерпим. Виктор, пробегав целый день по Москве, пил уже третью чашку чая, и никак не мог напиться, мысленно все повторяя тот неприятный разговор в издательстве, когда ему предложили сменить профессию. Внезапно напротив него прямо из июньского зноя возник худой человек с нервным желтым лицом, вокруг которого, кажется, дрожало легкое облако пара, делавшее облик его неуловимым и очень подвижным. Виктор от неожиданности поставил пустую чашку на стол вверх дном, и, раскрыв рот, уставился на странного гостя. Разумеется, это был один из посетителей пустого кафе, в котором до этого, кроме молодого писателя, не было никого, но как он мог к нему подойти, Виктор, хоть убей, не понимал! Желтый человек некоторое время молчал, непрерывно раскачиваясь из стороны в сторону, а потом, показав такие же желтые, как и сам, зубы, сказал:
– Не пугайтесь, молодой человек, я не призрак, и не пришелец из космоса. Я, видите-ли, дух того самого чая, который вы сейчас пьете, я его тайная сущность, его смысл и его философия, то, без чего чай потерял бы свое очарование и свою прелесть. Знатоки обоих магий и тайных наук называют меня Чайным Человеком. Я являюсь жарким июльским днем ровно в полдень тому, кто выпьет подряд три чашки чая, несмотря на то, что ему больше бы хотелось выпить пива, или иного прохладительного напитка. Есть еще несколько необходимых условий, я посвящу в них вас немного позднее, но хочу все же добавить, что все они вами были соблюдены. Итак, молодой человек, я к вашим услугам, весьма польщенный вашим вниманием к моей скромной особе, и готовый поэтому выполнить любое ваше желание. Просите, о чем хотите, и вам ни в чем не будет отказано!
Виктор К. продолжал сидеть с открытым ртом, и не знал, что ответить. Сначала он подумал, что все это привиделось ему от ужасающей июльской жары и от этих трех чашек чая в полдень, выпитых непонятно зачем, потому что он действительно с гораздо большим удовольствием выпил бы вместо них три кружки пива. Потом он ущипнул себя за руку, в надежде, что странный желтый человек исчезнет сам собой, растворившись в июльском мареве, но тот не исчез, и по-прежнему улыбался, показывая свои желтые зубы. Наконец, поняв, что от этого Чайного Человека никак не избавиться, и что это, возможно, есть тот самый шанс, который дается раз в жизни, Виктор К. откашлялся, и сказал:
– Очень польщен вашим вниманием, и не скрою, что люблю чаевничать именно в полдень, выпивая каждый раз три чашки душистого чая. Я вообще, знаете-ли, не могу обойтись без этого удивительного напитка, и употребляю его при первой удобной возможности. (Здесь он, как мы понимаем, очень сильно лукавил!) Что же касается моего желания, то оно только одно: я хочу, чтобы меня наконец-то печатали в разных, как тонких, так и толстых, журналах. Не могли бы вы подарить мне идею рассказа, который сделает меня знаменитым?
– Нет ничего проще! – воскликнул Чайный Человек, извиваясь на своем стуле, словно пар, поднимающийся над чайником для заварки. – Диктовать и подсказывать необходимые сюжеты –это моя первейшая обязанность. Берите перо и бумагу, я продиктую вам весь рассказ целиком, и, поверьте, он принесет вам не только известность, но и славу.
Виктор К. достал из своего желтого портфеля все, о чем просил его собеседник, а тот тем временем прищелкнул несколько раз пальцами, дунул, плюнул куда-то в сторону, и на столе появился великолепный чайный сервиз с китайскими иероглифами и рисунками, а также огромная ваза, наполненная разными сладостями. Потом он начал диктовать Виктору К. обещанный рассказ, и у того даже не хватило на это бумаги, и ему пришлось писать на оборотной стороне рукописей, которые он только сегодня разносил по редакциям.
– Ничего, дорогой мой, – сказал ему, улыбаясь желтыми зубами, Чайный Человек, – эти старые и бездарные рукописи вам больше не понадобятся. Моего рассказа вам хватит на целый год, а потом опять приходите сюда, только смотрите, чтобы это был ровно полдень, и чтобы на столе непременно стояли три чашки чая, выпитые вами одна за одной. И произнесите, пожалуйста, заветное слово, которое вы сегодня совершенно случайно произнесли! – Он наклонился к уху писателя, и напомнил ему это слово, после чего исчез, медленно растворившись в воздухе. Вместе с ним исчез и великолепный чайный сер¬виз с китайскими иероглифами и рисунками, а также ваза с разными сладостями, от которых, впрочем, уже почти ничего не осталось, так как Виктор, записывая рассказ, то и дело что-нибудь машинально жевал.
И у Виктора К. началась новая жизнь! Рассказ, продиктованный Чайным Человеком, был тотчас же принят в один из толстых журналов, и на следующий день после того, как его напечатали, Виктор проснулся знаменитым писателем. Один за одним были напечатаны все те рассказы, которые он в своем желтом портфеле разносил по редакциям, причем никто уже даже и не заикался, что они недостаточно хороши. Достоинства одного-единственного, продиктованного Чайным Человеком рассказа, который действительно был гениальным, перекрывали все их недостатки. Гениям разрешено иногда выдавать что-то слабое, на то они и гении, чтобы позволить себе немного расслабиться! Виктора печатали наперебой то здесь, то там, у него появилась куча друзей и поклонников, а также поклонниц, что было вдвойне приятно. Через год он вновь пришел в то самое кафе, и, выпив ровно в полдень одну за другой три чашки чая, вновь произнес заветное слово. И опять, как и в прошлый раз, на противоположном конце стола появился Чайный Человек, и, блестя своими желтыми зубами, сказал:
– А вот и я, дух вечного чая, который вы так беззаветно любите! Просите опять что хотите, и я вновь выполню любую вашу безумную просьбу!
– Я хочу только лишь одного, – сказал ему Виктор. – Продиктуйте мне еще один гениальный рассказ, и мне хватит его ровно на год!
– Охотно исполню ваше желание, – ответил радостно Чайный Человек, и, прищелкнув в воздухе пальцами, а также, как и год назад, дунув и плюнув в сторону, организовал на столе великолепный китайский сервиз и гору из всевозможных фруктов и сладостей. – Очень приятно иметь дело с таким интеллигентным молодым человеком, как вы. Многие ведь, знаете, просят совсем иного. Не гениальные рассказы им доставай, а восточных красавиц, породистых лошадей, сундуки с бриллиантами, или депутатские кресла в парламенте. Очень рад, что вы не такой, и вот вам мой новый рассказ!
Виктор вытащил из портфеля (теперь это был не старый его, желтый, затасканный по редакциям, портфель, а новенький, дорогой, сшитый из крокодиловой кожи) перо и пачку заранее припасенной бумаги, и стал под диктовку Чайного Человека записывать новый рассказ. После того, как он закончил писать, Чайный Человек, все так же приятно улыбаясь, и раскачиваясь над столом, словно облачко пара, поднимающееся из чайной чашки, сказал:
– По-прежнему готов с вами сотрудничать, приятный во всех отношениях молодой человек, и прошу только лишь об одном: не просите помощи у моего вечного соперника, Кофейного Человека!
– А что он умеет делать, этот Кофейный Человек? – на всякий случай спросил Виктор К. – И как его можно вызвать?
– О, вызвать его можно точно так же, как и меня, – ответил, улыбаясь желтой чайной улыбкой, его собеседник. – Но он ни за что не продиктует вам даже мало-мальски гениальный рассказ, а начнет сразу же диктовать длинный роман, на который вам всей жизни не хватит, чтобы его записать.
– Хорошо, – ответил любезно Виктор К. – Я ни за что не обращусь к Кофейному Человеку, потому что полностью доволен нашим сотрудничеством!
После этого они распрощались, и Чайный Человек снова исчез вместе со своим китайским сервизом, а Виктор вновь погрузился в приятные литературные хлопоты. Второй рассказ, продиктованный Чайным Человеком, оказался даже еще более гениальным, чем первый, и принес ему еще большую литературную славу. Все литературные критики дружно превозносили до небес писательское мастерство Виктора, и, разумеется, журналы охотно печатали все, что выходило из-под его пера. Издательства наперебой печатали книги его рассказов, он стал очень влиятельным человеком в литературных кругах, выгодно женился, переехал в престижный район города в новую дорогую квартиру, и уже начал подумывать о романе. “Зачем, – рассуждал он сам с собой, – мне этот желтозубый Чайный Человек, который ничего, кроме банальных рассказов, не может мне предложить? Не пора ли прекратить с ним общаться, и вызвать на помощь Кофейного Человека, который уж точно продиктует мне гениальный роман?”
И он сделал так, как задумал. Ровно через год, в жаркий июльский полдень, на веранде все того же кафе, он выпил подряд три чашки кофе, сказав тихонечко заветное слово. И тут же воздух напротив него сгустился во что-то темно-коричневое, и он увидел странного шоколадного человека с зубами, похожими на пережаренные кофейные зерна. На столе тут же появился кофейный сервиз и аппетитные булочки в серебряной вазе, а его новый гость, который, конечно же, оказался ни кем иным, как Кофейным Человеком, сказал, потягиваясь, как после долгого сна:
– Ну и долго же я не появлялся в Москве, о мой талантливый друг! Я наизусть знаю всю вашу историю, и искренне благодарен за то, что вы обратились ко мне, а не к этому ничтожеству, Чайному Человеку, который, скажу по секрету, обыно живет в Китае, и диктует тамошним китайским юношам коротенькие стихотворения, посвященные местным красавицам. Я же предпочитаю жить в Европе, и общаться с подающими надежды литераторами, которым диктую романы в готическом стиле. Доставайте побыстрее перо и бумагу, и начинайте записывать свой первый роман, который мы посвятим приключениям в таинственном замке Германии, полном привидениями и похищенными принцессами.
Перо и бумага были уже у Виктора К. приготовлены, и он тут же в кафе, как и два прошлых раза, начал записывать то, что ему диктовали. Правда, выяснилась досадная вещь: за один раз Кофейный Человек мог продиктовать всего лишь одну главу, и для того, чтобы записать следующую, надо было ждать целый год. Разумеется, первую главу его гениального романа (а никто не сомневался, что роман его будет во всех отношениях гениальным!) сразу же опубликовали, и с нетерпением ждали ее продолжения. Но продолжения пришлось ждать целый год, и за это время восторг литературных критиков и почитателей его таланта несколько поумерился. Но вторая глава все же была записана, и, как и первая, опубликована в толстом журнале. Следующую, третью главу, пришлось опять ждать в течение двенадцати месяцев, но лето в этот год было дождливое, в июле совсем не было солнечных дней, и Виктору не удалось вызвать Кофейного Человека, несмотря на то, что он выпил за месяц несколько сотен чашек крепчайшего черного кофе, отчего сов¬сем расстроил свое здоровье, и совершенно измучил официанток в кафе. О нем уже открыто говорили, как о бездарности, которой всего и хватило, что на два приличных рассказа, и что на роман он неспособен, поскольку не может написать больше, чем одну главу в течении года. Виктор запаниковал, и на следующий июль попытался вновь вызвать к себе Чайного Человека, но тот больше не появлялся, несмотря на то, что несчастный писатель выпил в кафе несколько ведер чая, насмерть поразив этим все тех же официанток, которые откровенно крутили пальцем около лба, и говорили, что он чокнутый, потому что пьет то литрами черный кофе, а то ведрами креп¬ко заваренный чай. Тогда Виктор вызвал опять Кофейного Человека, но тот, явившись, заявил ему следующее:
– Вы, милый мой, должны выбирать между мной и моим извечным противником. В конце-концов, или китайские девушки среди цветущей природы и чайная церемония, или суровая готика с привидениями и лязганьем ржавых цепей. Третьего не дано. Засим я удаляюсь, и желаю здравствовать долгие годы!
После этого он исчез, а бедный Виктор К. так и остался ни с чем. Справедливости ради, однако, надо сказать, что он был автором двух неплохих рассказов, и одного начатого романа, который так и не успел изложить ему до конца Кофейный Человек, и который он до сих пор пытается дописать. Впрочем, критики утверждают, что он уже давно исписался, и ничего путного больше не подарит читающей публике. Сам же Виктор К. в настоящее время лечится от водянки, которую он приобрел, ведрами потребляя то кофе, то чай, в надежде опять вызвать к себе духов этих благородных, но абсолютно противоположных друг другу напитков. Однако, у него это не получается, и он винит во всем то синоптиков, то погоду, вспоминая о том утерянном времени, когда он в яркий июльский полдень выпил на веранде кафе три чашки ароматного чая.




ТРИ ЧАШКИ В ПОЛДЕНЬ

сказка

Начинающий писатель Виктор К. сидел на веранде небольшого кафе, и пил уже третью чашку чая. Рядом с ним на полу стоял желтый портфель, доверху полный рукописей, которые Виктор уже несколько дней безуспешно разносил по редакциям. Увы, никто не хотел печатать его рассказы, редактора отзывались о них крайне пренебрежительно и обидно, прямо в лицо, указывая на их недостатки. В одном журнале ему посоветовали сменить тему, и писать не о заумных вещах, которые никому не нужны (Виктору нравились истории о воскрешении из мертвых и о жизни после смерти), а о современных проблемах, которые ближе и понятней читателю. Например, о сельском хозяйстве, или о детской преступности. В другом же издательстве ему, глядя прямо в глаза, вообще порекомендовали сменить профессию, и заняться чем-то другим, поскольку писателя из него явно не получилось. Это было обидно, и, главное, несправедливо, потому что других его приятелей и знакомых, ничем, в принципе, не отличающихся от него, все же печатали, и только лишь он, дожив до двадцати пяти лет, был автором всего лишь одной, или двух, публикаций.
Июльский зной был нестерпим. Виктор, пробегав целый день по Москве, пил уже третью чашку чая, и никак не мог напиться, мысленно все повторяя тот неприятный разговор в издательстве, когда ему предложили сменить профессию. Внезапно напротив него прямо из июньского зноя возник худой человек с нервным желтым лицом, вокруг которого, кажется, дрожало легкое облако пара, делавшее облик его неуловимым и очень подвижным. Виктор от неожиданности поставил пустую чашку на стол вверх дном, и, раскрыв рот, уставился на странного гостя. Разумеется, это был один из посетителей пустого кафе, в котором до этого, кроме молодого писателя, не было никого, но как он мог к нему подойти, Виктор, хоть убей, не понимал! Желтый человек некоторое время молчал, непрерывно раскачиваясь из стороны в сторону, а потом, показав такие же желтые, как и сам, зубы, сказал:
– Не пугайтесь, молодой человек, я не призрак, и не пришелец из космоса. Я, видите-ли, дух того самого чая, который вы сейчас пьете, я его тайная сущность, его смысл и его философия, то, без чего чай потерял бы свое очарование и свою прелесть. Знатоки обоих магий и тайных наук называют меня Чайным Человеком. Я являюсь жарким июльским днем ровно в полдень тому, кто выпьет подряд три чашки чая, несмотря на то, что ему больше бы хотелось выпить пива, или иного прохладительного напитка. Есть еще несколько необходимых условий, я посвящу в них вас немного позднее, но хочу все же добавить, что все они вами были соблюдены. Итак, молодой человек, я к вашим услугам, весьма польщенный вашим вниманием к моей скромной особе, и готовый поэтому выполнить любое ваше желание. Просите, о чем хотите, и вам ни в чем не будет отказано!
Виктор К. продолжал сидеть с открытым ртом, и не знал, что ответить. Сначала он подумал, что все это привиделось ему от ужасающей июльской жары и от этих трех чашек чая в полдень, выпитых непонятно зачем, потому что он действительно с гораздо большим удовольствием выпил бы вместо них три кружки пива. Потом он ущипнул себя за руку, в надежде, что странный желтый человек исчезнет сам собой, растворившись в июльском мареве, но тот не исчез, и по-прежнему улыбался, показывая свои желтые зубы. Наконец, поняв, что от этого Чайного Человека никак не избавиться, и что это, возможно, есть тот самый шанс, который дается раз в жизни, Виктор К. откашлялся, и сказал:
– Очень польщен вашим вниманием, и не скрою, что люблю чаевничать именно в полдень, выпивая каждый раз три чашки душистого чая. Я вообще, знаете-ли, не могу обойтись без этого удивительного напитка, и употребляю его при первой удобной возможности. (Здесь он, как мы понимаем, очень сильно лукавил!) Что же касается моего желания, то оно только одно: я хочу, чтобы меня наконец-то печатали в разных, как тонких, так и толстых, журналах. Не могли бы вы подарить мне идею рассказа, который сделает меня знаменитым?
– Нет ничего проще! – воскликнул Чайный Человек, извиваясь на своем стуле, словно пар, поднимающийся над чайником для заварки. – Диктовать и подсказывать необходимые сюжеты –это моя первейшая обязанность. Берите перо и бумагу, я продиктую вам весь рассказ целиком, и, поверьте, он принесет вам не только известность, но и славу.
Виктор К. достал из своего желтого портфеля все, о чем просил его собеседник, а тот тем временем прищелкнул несколько раз пальцами, дунул, плюнул куда-то в сторону, и на столе появился великолепный чайный сервиз с китайскими иероглифами и рисунками, а также огромная ваза, наполненная разными сладостями. Потом он начал диктовать Виктору К. обещанный рассказ, и у того даже не хватило на это бумаги, и ему пришлось писать на оборотной стороне рукописей, которые он только сегодня разносил по редакциям.
– Ничего, дорогой мой, – сказал ему, улыбаясь желтыми зубами, Чайный Человек, – эти старые и бездарные рукописи вам больше не понадобятся. Моего рассказа вам хватит на целый год, а потом опять приходите сюда, только смотрите, чтобы это был ровно полдень, и чтобы на столе непременно стояли три чашки чая, выпитые вами одна за одной. И произнесите, пожалуйста, заветное слово, которое вы сегодня совершенно случайно произнесли! – Он наклонился к уху писателя, и напомнил ему это слово, после чего исчез, медленно растворившись в воздухе. Вместе с ним исчез и великолепный чайный сер¬виз с китайскими иероглифами и рисунками, а также ваза с разными сладостями, от которых, впрочем, уже почти ничего не осталось, так как Виктор, записывая рассказ, то и дело что-нибудь машинально жевал.
И у Виктора К. началась новая жизнь! Рассказ, продиктованный Чайным Человеком, был тотчас же принят в один из толстых журналов, и на следующий день после того, как его напечатали, Виктор проснулся знаменитым писателем. Один за одним были напечатаны все те рассказы, которые он в своем желтом портфеле разносил по редакциям, причем никто уже даже и не заикался, что они недостаточно хороши. Достоинства одного-единственного, продиктованного Чайным Человеком рассказа, который действительно был гениальным, перекрывали все их недостатки. Гениям разрешено иногда выдавать что-то слабое, на то они и гении, чтобы позволить себе немного расслабиться! Виктора печатали наперебой то здесь, то там, у него появилась куча друзей и поклонников, а также поклонниц, что было вдвойне приятно. Через год он вновь пришел в то самое кафе, и, выпив ровно в полдень одну за другой три чашки чая, вновь произнес заветное слово. И опять, как и в прошлый раз, на противоположном конце стола появился Чайный Человек, и, блестя своими желтыми зубами, сказал:
– А вот и я, дух вечного чая, который вы так беззаветно любите! Просите опять что хотите, и я вновь выполню любую вашу безумную просьбу!
– Я хочу только лишь одного, – сказал ему Виктор. – Продиктуйте мне еще один гениальный рассказ, и мне хватит его ровно на год!
– Охотно исполню ваше желание, – ответил радостно Чайный Человек, и, прищелкнув в воздухе пальцами, а также, как и год назад, дунув и плюнув в сторону, организовал на столе великолепный китайский сервиз и гору из всевозможных фруктов и сладостей. – Очень приятно иметь дело с таким интеллигентным молодым человеком, как вы. Многие ведь, знаете, просят совсем иного. Не гениальные рассказы им доставай, а восточных красавиц, породистых лошадей, сундуки с бриллиантами, или депутатские кресла в парламенте. Очень рад, что вы не такой, и вот вам мой новый рассказ!
Виктор вытащил из портфеля (теперь это был не старый его, желтый, затасканный по редакциям, портфель, а новенький, дорогой, сшитый из крокодиловой кожи) перо и пачку заранее припасенной бумаги, и стал под диктовку Чайного Человека записывать новый рассказ. После того, как он закончил писать, Чайный Человек, все так же приятно улыбаясь, и раскачиваясь над столом, словно облачко пара, поднимающееся из чайной чашки, сказал:
– По-прежнему готов с вами сотрудничать, приятный во всех отношениях молодой человек, и прошу только лишь об одном: не просите помощи у моего вечного соперника, Кофейного Человека!
– А что он умеет делать, этот Кофейный Человек? – на всякий случай спросил Виктор К. – И как его можно вызвать?
– О, вызвать его можно точно так же, как и меня, – ответил, улыбаясь желтой чайной улыбкой, его собеседник. – Но он ни за что не продиктует вам даже мало-мальски гениальный рассказ, а начнет сразу же диктовать длинный роман, на который вам всей жизни не хватит, чтобы его записать.
– Хорошо, – ответил любезно Виктор К. – Я ни за что не обращусь к Кофейному Человеку, потому что полностью доволен нашим сотрудничеством!
После этого они распрощались, и Чайный Человек снова исчез вместе со своим китайским сервизом, а Виктор вновь погрузился в приятные литературные хлопоты. Второй рассказ, продиктованный Чайным Человеком, оказался даже еще более гениальным, чем первый, и принес ему еще большую литературную славу. Все литературные критики дружно превозносили до небес писательское мастерство Виктора, и, разумеется, журналы охотно печатали все, что выходило из-под его пера. Издательства наперебой печатали книги его рассказов, он стал очень влиятельным человеком в литературных кругах, выгодно женился, переехал в престижный район города в новую дорогую квартиру, и уже начал подумывать о романе. “Зачем, – рассуждал он сам с собой, – мне этот желтозубый Чайный Человек, который ничего, кроме банальных рассказов, не может мне предложить? Не пора ли прекратить с ним общаться, и вызвать на помощь Кофейного Человека, который уж точно продиктует мне гениальный роман?”
И он сделал так, как задумал. Ровно через год, в жаркий июльский полдень, на веранде все того же кафе, он выпил подряд три чашки кофе, сказав тихонечко заветное слово. И тут же воздух напротив него сгустился во что-то темно-коричневое, и он увидел странного шоколадного человека с зубами, похожими на пережаренные кофейные зерна. На столе тут же появился кофейный сервиз и аппетитные булочки в серебряной вазе, а его новый гость, который, конечно же, оказался ни кем иным, как Кофейным Человеком, сказал, потягиваясь, как после долгого сна:
– Ну и долго же я не появлялся в Москве, о мой талантливый друг! Я наизусть знаю всю вашу историю, и искренне благодарен за то, что вы обратились ко мне, а не к этому ничтожеству, Чайному Человеку, который, скажу по секрету, обыно живет в Китае, и диктует тамошним китайским юношам коротенькие стихотворения, посвященные местным красавицам. Я же предпочитаю жить в Европе, и общаться с подающими надежды литераторами, которым диктую романы в готическом стиле. Доставайте побыстрее перо и бумагу, и начинайте записывать свой первый роман, который мы посвятим приключениям в таинственном замке Германии, полном привидениями и похищенными принцессами.
Перо и бумага были уже у Виктора К. приготовлены, и он тут же в кафе, как и два прошлых раза, начал записывать то, что ему диктовали. Правда, выяснилась досадная вещь: за один раз Кофейный Человек мог продиктовать всего лишь одну главу, и для того, чтобы записать следующую, надо было ждать целый год. Разумеется, первую главу его гениального романа (а никто не сомневался, что роман его будет во всех отношениях гениальным!) сразу же опубликовали, и с нетерпением ждали ее продолжения. Но продолжения пришлось ждать целый год, и за это время восторг литературных критиков и почитателей его таланта несколько поумерился. Но вторая глава все же была записана, и, как и первая, опубликована в толстом журнале. Следующую, третью главу, пришлось опять ждать в течение двенадцати месяцев, но лето в этот год было дождливое, в июле совсем не было солнечных дней, и Виктору не удалось вызвать Кофейного Человека, несмотря на то, что он выпил за месяц несколько сотен чашек крепчайшего черного кофе, отчего сов¬сем расстроил свое здоровье, и совершенно измучил официанток в кафе. О нем уже открыто говорили, как о бездарности, которой всего и хватило, что на два приличных рассказа, и что на роман он неспособен, поскольку не может написать больше, чем одну главу в течении года. Виктор запаниковал, и на следующий июль попытался вновь вызвать к себе Чайного Человека, но тот больше не появлялся, несмотря на то, что несчастный писатель выпил в кафе несколько ведер чая, насмерть поразив этим все тех же официанток, которые откровенно крутили пальцем около лба, и говорили, что он чокнутый, потому что пьет то литрами черный кофе, а то ведрами креп¬ко заваренный чай. Тогда Виктор вызвал опять Кофейного Человека, но тот, явившись, заявил ему следующее:
– Вы, милый мой, должны выбирать между мной и моим извечным противником. В конце-концов, или китайские девушки среди цветущей природы и чайная церемония, или суровая готика с привидениями и лязганьем ржавых цепей. Третьего не дано. Засим я удаляюсь, и желаю здравствовать долгие годы!
После этого он исчез, а бедный Виктор К. так и остался ни с чем. Справедливости ради, однако, надо сказать, что он был автором двух неплохих рассказов, и одного начатого романа, который так и не успел изложить ему до конца Кофейный Человек, и который он до сих пор пытается дописать. Впрочем, критики утверждают, что он уже давно исписался, и ничего путного больше не подарит читающей публике. Сам же Виктор К. в настоящее время лечится от водянки, которую он приобрел, ведрами потребляя то кофе, то чай, в надежде опять вызвать к себе духов этих благородных, но абсолютно противоположных друг другу напитков. Однако, у него это не получается, и он винит во всем то синоптиков, то погоду, вспоминая о том утерянном времени, когда он в яркий июльский полдень выпил на веранде кафе три чашки ароматного чая.




СОН РЫЖЕЙ ШАПКИ

сказка

В кладовке на вешалке висела старая шапка. Уже давно никто не вспоминал о ней, и не одевал в непогоду, защищая голову от порывов снежного ветра, а потом, вернувшись домой, не отряхивал ее на пороге, и не вешал сушить у жарко пылавшей печки. Рыжая шапка тоскливо коротала свои дни в обществе старых граблей с поломанными зубцами, о которых тоже давно уже никто не вспоминал, и таких же метлы и дырявого полушубка, сшитого из шкуры неизвестно какого животного. В кладовке было много другого ненужного хлама, и сюда редко заглядывал кто из хозяев, разве что хозяйский сын, весьма вредный мальчишка, прятался здесь после очередной проказы, справедливо опасаясь, что его могут выпороть. Но такие развлечения случались не часто, и старые вещи, забытые в глубине темной кладовки, привычно дремали, радуясь каждому лучику света, который иногда сюда проникал.
– Не могу понять, – сердитым голосом говорили старые грабли, кивая на рыжую шапку, – отчего это некоторые висят так высоко, будто они здесь главные, хотя толку от них не больше, чем от дохлой кошки, из которой они были сшиты!
– Да, да, – поддакивала трухлявая метла, которая давно уже осыпалась, и от которой действительно толку было не больше, чем от ржавых и беззубых граблей, – да, да, эти рыжие выскочки возомнили о себе невесть что, как будто их носили на голове не простые крестьяне, а какие-нибудь герцоги и короли!
И трухлявая метла вместе с беззубыми граблями зашипели и задребезжали, изображая этими звуками веселый смех, и пугая ими выводок серых мышей, устроившихся в гнезде в самом дальнем углу кладовки. Старый облезлый полушубок, висевший на гвозде недалеко от рыжей шапки, ничего не сказал на это. Он был глуховат, и не принимал участия в подобных дискуссиях. Рыжая шапка тоже ничего не ответила на подобные обвинения со стороны метлы и граблей, поскольку, с одной стороны, давно уже привыкла к ним, а, с другой – ей было нечего им возразить. Она и сама уже не помнила, на голове у кого сидела когда-то, и из шкуры какого животного была сшита. Потом она заснула, и увидела странный сон.
Давным-давно в одной восточной стране жил молодой и очень бедный гончар, у которого не было ничего, кроме его старой и ветхой сакли, доставшейся в наследство от покойных родителей, Решил как-то гончар, которого, кстати, звали Муслим, посадить у себя во дворе куст винограда, который со временем обовьет стены его сакли, и не будет она выглядеть такой старой и ветхой. Сказано – сделано. Посадил он во дворе виноград, и стал ждать, когда же из него выйдет толк. Через три года вызрела на виноградной лозе прекрасная гроздь, такая большая и сочная, что Муслим даже не решался сразу ее сорвать, и ждал несколько дней, любуясь на такое совершенство природы. Однако в одно прекрасное утро он увидел, что виноградную гроздь кто-то сорвал, и, огорчившись, стал ждать нового урожая. Через год у него выросли уже две отличные виноградные грозди, но и их кто-то похитил ночью, и так же повторилось на следующий год, только теперь воры унесли уже три огромные грозди. Не стоит большого труда догадаться, что через год воры украли уже четыре виноградные грозди, и решил Муслим этих воров изловить, и расправиться с ними по-свойски, чтобы уже никогда не решались они посягать на чужое добро. На следующую осень, когда на виноградной лозе красовались уже пять огромных кистей, он спрятался за углом своей сакли, и несколько ночей не смыкал глаз, подстерегая обнаглевших грабителей. Каково же было его удивление, когда в свете полной луны увидел он рыжего лиса, осторожно подбирающегося к его заветному винограду. Выскочил Муслим из засады, схватил наглеца за задние лапы, и, размахнувшись, хотел размозжить ему голову о лежащий во дворе камень, но взмолился лис человеческим голосом:
– О мудрый и благородный Муслим, не убивай меня в эту лунную ночь, когда вокруг все уснуло, и только лишь одни цикады нарушают покой этих прекрасных мест. Пощади старого Хитреца, ибо таково мое имя, и я не кто-нибудь, а волшебник среди славного лисьего племени, и могу выполнить любое твое желание. Проси меня, о чем хочешь, и тебе ни в чем не будет отказа!
– Хорошо, – ответил Муслим, опуская Хитреца на землю, – раз так, сосватай мне дочь самого падишаха, и тогда останешься жив!
– Нет ничего проще, о благородный и славный Муслим, – ответил ему Хитрец, – ибо вообще сватовство, равно как и организация всевозможных свадеб, как в зверином, так и в человеческом мире, есть моя основная специальность. Жди меня здесь в своей сакле, а я побегу, и очень скоро сосватаю тебе падишахову дочку!
Сказав так, он действительно побежал организовывать обещанное сватовство, ибо ни капли не врал, и на самом деле считался волшебником среди славного лисьего племени. Прибежавши что есть мочи ко двору падишаха, Хитрец тотчас же велел дворцовой страже доложить о себе, как о после великого эмира Бухарского, следом за которым идут караваны из сотен верблюдов и индийских слонов, груженых самыми изысканными подарками, которые когда-либо кому-то дарили. Стража, естественно, тотчас же провела лиса к могущественному падишаху, который восседал под пышным балдахином на высоком троне, окруженный невольниками, наложницами и телохранителями.
– Чего ты хочешь от меня? – спросил у Хитреца падишах.
– О великий и могущественный владыка земли, – склонился перед ним хитрый лис, – я прибыл к тебе от эмира Бухарского, чтобы сосватать твою прекрасную дочь, и следом за мной идет караван из тысячи верблюдов и индийских слонов. Не счесть золота и серебра, не счесть драгоценных камней, предназна¬ченных в подарок тебе, о всемилостивейший падишах, если только согласишься ты отдать за эмира свою красавицу-дочь!
– Разумеется, я согласен отдать ее в жены эмиру, и отпустить в Бухару, я уже давно подыскивал ей такого блестящего жениха! – воскликнул распаленный алчностью падишах, который при упоминании о сокровищах совсем потерял голову. – Но, впрочем, где же сокровища, о которых ты говоришь?
– Они, о могущественный падишах, – скорчил грустную мину Хитрец, – захвачены, к сожалению, отвратительным змеем Аждагом, который, как известно тебе, имеет семь мерзких голов, и давно уже разоряет твою страну. Отправь, о падишах, свое войско на вызволение богатого каравана, и тогда все сокровища будут твоими.
Падишах, который, как уже говорилось, при упоминании о сокровищах сразу же потерял голову, и позабыл, что семиголвый змей Аждаг чрезвычайно опасен, и что его невозможно победить никаким, даже самым сильным на свете, войском, а можно лишь только задабривать, или как-нибудь обмануть, тут же воскликнул:
– Я лично возглавлю свое славное войско, и мы отобьем у змея Аждага все то золото и серебро, а также все те драгоценные каменья, которые эмир Бухарский посылает мне с тобой, о славный посол!
А Хитрецу только этого и надо было! Он знал заранее, что семиголовый Аждаг непобедим, и что падишах, а также все его войско погибнет, сражаясь со страшным чудовищем, которое разорило уже множество стран и погубило не одного могущественного правителя. Так оно и случилось. Падишах, глаза которого были ослеплены жадностью, вскочил на коня, и во главе огромного войска поскакал по направлению к глубокой пещере, которая находилась у подножия высокой горы, носившей, по странному совпадению, название Смерть Падишаха. Однако название это было отнюдь не случайно, ибо страшный семиголовый Аждаг тотчас же вылез из глубокой пещеры и начал своими щупальцами хватать воинов падишаха, и душить их вместе с лошадьми, боевыми колесницами и осадными башнями, с помощью которых можно было победить кого угодно, но только не это чудовище. Не спасся от страшного змея и падишах, который погиб из-за своей жадности, оставив единственную дочь наследницей своего трона и огромного состояния. А Хитрец только этого и добивался! Он тотчас же бросился к сакле гончара Муслима, и, схватив его за руку, потащил во дворец падишаха. Разумеется, молодые люди, взглянув друг на друга, сразу же полюбили один другого, и вскоре поженились, счастливо зажив в великолепном дворце. Став падишахом, гончар Муслим немедленно призвал к себе хитрого лиса, и предложил ему для начала избавиться от семиголового Аждага, а потом уже просить для себя всего, чего он пожелает. Хитрец выполнил повеление нового правителя, и, отправившись к подножию горы Смерть Падишаха, увидел там греющегося на солнце Аждага, который уже успел сожрать поверженное им войско, и как раз в этот момент раздумывал, чем бы ему закусить на десерт.
– О непобедимый Аждаг, – обратился Хитрец к семиголовому змею, – спасайся как можно скорее, ибо сюда направляется еще более страшное войско, которое новый правитель страны одолжил на время у эмира могущественной Бухары. Знай же, Аждаг, что Бухарское войско славится тем, что не раз уже побеждало семиголовых драконов, шкуры которых затем натягивало на барабаны, а головы засушивало, и выставляло в специальных кунсткамерах на потеху глупой толпы. Полезай как можно глубже в недра этой горы, которая время от времени извергает серу и дым, и сиди там не шевелясь, пока Бухарское войско не покинет эти места!
Испуганный Аждаг, который отяжелел от только что съеденных воинов и коней, и которому вовсе не хотелось вновь драться, тотчас же полез вглубь своей глубокой пещеры, которая оказалась не чем иным, как входом в самую настоящую преисподнюю. Он свалился в нее, и был изжарен шайтанами на кострах за все свои мерзкие преступления, так что не только семи голов, а даже клочка шерсти от него не осталось. А высокая гора стала теперь называться не Смерть Падишаха, а Смерть Аждага.
Хитрюга же лис, вернувшись к гончару-падишаху, склонил перед ним свою хитрую морду, и доложил, что дело сделано, и что молодой правитель может спокойно жить, поскольку страшный Аждаг сгорел в преисподней.
– Награди же меня скорей, о великий Муслим, – сказал он падишаху, – всеми теми сокровищами, которые сулил ты мне накануне. Но лучше всего отдай мне твою старую саклю и тот виноградный куст, который каждый год приносит столь щедрые гроздья. Поверь старому лису, что для него этот подарок будет дороже любого золота и серебра, сколько бы ты их ему не отвесил!
Обрадованный Муслим с радостью согласился на это, и отдал Хитрецу в пожизненное владение свою старую саклю, оставшуюся ему в наследство от почтенных родителей, а также заветную виноградную лозу, которая каждый год приносила так много ягод. Став падишахом, он сделался жадным и хитрым, и был рад, что так дешево откупился, и не отвесил Хитрецу ни золота, ни серебра. Но через некоторое время ему стало жалко заветную виноградную лозу, которая к этому времени давала уже семь гроздей отличного винограда, и он приказал слугам тайно убить Хитреца. Что они и сделали под покровом ненастной ночи, сшив из убитого лиса отличную рыжую шапку, и преподнеся ее в дар падишаху. Падишах любил щеголять в этой шапке на важных государственных приемах, а также одевать ее во время великих сражений, которых на его долю пришлось немало. Шли годы, и шапка постепенно повытерлась и потеряла свой яркий цвет, и ее закинули в какую-то кладовку, а потом и вовсе забыли, теперь уже навсегда.
Таков был сон, приснившийся рыжей шапке, висевшей в клаовой на старом ржавом гвозде в обществе неразговорчивого полушубка, беззубых граблей и осыпавшейся трухлявой метлы. Видимо, что-то подобное приснилось не только рыжей шапке, но и ее соседям, потому что в следующий раз, когда беззубые грабли ворчали, и жаловались на жизнь, они большие не отзывались о шапке так оскорбительно, и даже иногда пытались заискивать, словно видя ее не на ржавом гвозде, а на голове могущественного падишаха, скачущего на коне во главе грозного и непобедимого войска.




СТЕКЛЯННАЯ ПРИНЦЕССА

сказка

В одном индийском княжестве правил раджа по имени Ванджпур, и у него была дочка, прекрасная принцесса Абриза. Ванджпур постоянно воевал с соседними княжествами, и долгое время ему сопутствовала удача, потому что войсками его командовал храбрый полководец Омар, который не потерпел еще ни одного поражения, и считался самым непобедимым среди генералов раджи Ванджпура. Каждый раз, возвращаясь из военного похода, Омар привозил маленькой Абризе какой-нибудь ценный подарок. Иногда это была райская птица, которая сидела в золотой клетке, и человеческим голосом пела волшебные песни. Иногда – чудесное зеркало, посмотрев в которое, можно было увидеть в туманной дали неясный силуэт своего будущего жениха. Иногда же это были рабыни из далеких северных стран, такие же маленькие девочки, как и Абриза, которые росли вместе с ней, прислуживая своей госпоже и играя в ее детские игры. Но время шло, и принцесса Абриза выросла, превратившись в прекрасную смуглолицую девушку, к которой сваталось множество женихов, привлеченных ее красотой и богатствами могущественного раджи Ванджпура. И случилось то, что случалось на земле уже множество раз – Абриза и Омар полюбили друг друга. Они встречались тайно, в дальних покоях дворца, и ждали только случая, чтобы открыться радже Ванджпуру, который, разумеется, ни о чем не знал, и с радостью встречал прибывающих к нему женихов.
Особенно настойчиво добивался руки Абризы царевич Ларган, сын правителя соседнего княжества, коварного и хитрого раджи Махбуба. Махбуб давно мечтал о расширении пределов своего княжества, и не брезговал для этого никакими средствами. После того, как его сын Ларган несколько раз получил отказ из уст принцессы Абризы, он с помощью чародеев и чернокнижников призвал на помощь двух могущественных демонов, Залбазана и Мазбуга, и повелел им погубить принцессу Абризу вместе с ее отцом, суля им за это несметные сокровища и богатства.
– На что нам твои сокровища и богатства, – громовым голосом ответил ему демон Мазбуг, вращая во все стороны четырьмя сотнями светящихся огненных глаз, разбросанных по всему его огромному страшному телу. – На что нам твои сокровища и богатства, мы и так владеем всеми кладами и всем золотом подземного мира! Отдай нам свою бессмертную душу, и тогда на недолгое время ты станешь владетелем соседнего княжества, а также погубишь раджу Ванджпура и его прекрасную дочь Абризу!
– И помни, – добавил не менее ужасный демон Залбазан, – что погубить Абризу будет чрезвычайно трудно, поскольку она полюбила непобедимого полководца Омара, а любви не может до конца помешать даже сила страшных подземных демонов. Нет в мире сипы выше, чем сила двух любящих сердец, и поэтому наше колдовство будет не полным, но на какое-то время ты все же узнаешь военное счастье и завоюешь княжество раджи Ванджпура!
– Хорошо, ради этого я согласен отдать вам свою бессмертную душу! – воскликнул радостно злобный МАхбуб. - Распоряжайтесь ею в подземном мире, как вам заблагорассудится, а здесь, на земле, мне нужны могущество и покорность моих соседей!
И злобные демоны Залбазан и Мазбуг выполнили свое обещание. Войска Махбуба вторглись в соседнее княжество, и разбили непобедимого генерала Омара, которого по приказы жестокого раджа ослепили, и, заковав в железные кандалы, навечно упрятали в глубокое подземелье. Раджу же Ванджпура воины Махбуба убили в его собственном дворце, на который страшные демоны наложили заклятие, сделав его и всех обитавших в нем людей, в том числе и принцессу Абризу, стеклянными, похожими на прозрачные флаконы для благовоний и притираний, сквозь которые свободно проникали солнечные лучи, причудливо отражаясь на стеклянных стенах, лестницах и переходах. Снять заклятие можно было единственным способом: поцеловав принцессу Абризу в губы, причем поцелуй должен был упасть на нее сверху, ибо притрагиваться к хрупкому стеклу было нель¬зя, но это, разумеется, было делом совершенно неосуществимым. Страшные демоны специально сделали это, ибо были уверены, что отныне стеклянную принцессу не расколдует никто. Постепенно стеклянный дворец опутали со всех сторон ветви зеленых растений, и он скрылся в чаще зеленого леса, а радостный раджа Махбуб, присоединив к себе соседнее княжество, начал войны с другими соседями, полностью поглощенный страстью завоевывать и приобретать, забывая о том, что век человека короток, и на том свете придется отвечать за все свои преступления. Он, впрочем, успел завоевать парочку-другую соседних княжеств, и даже женить на какой-то принцессе своего ничтожного сына Ларгана, который давно уже позабыл о стеклянной принцессе Абризе.
Между тем, несчастный Омар по-прежнему томился в каменном подземелье, прикованный к стене железными цепями. Его незрячие глаза не видели ничего, да и не могли бы увидеть, поскольку вокруг была лишь сплошная тьма, да маленькая дверца, через которую раз в несколько дней ему бросали ложку риса, да какие-то гнилые фрукты, которые составляли все его пропитание. Он пил потрескавшимися губами сбегавшую по каменным стенам воду, и день и ночь вспоминал принцессу Абризу, о судьбе которой ничего не знал, и которую любил еще сильнее, чем прежде. Через много лет, по случаю какого-то большого праздника (кажется, это было завоевание очередного соседнего княжества) было решено выпустить из тюрем большую группу заключенных. Среди освобожденных узников был и слепой Омар, которому великодушно пожаловали свободу, поскольку он уже не представлял, по мнению Махбуба, никакой опасности.
– Иди, ты свободен, – со смехом сказал ему Махбуб, – и вечно помни о моем великодушии, которое так же безгранично, как и моя ненависть к врагам. Твоего княжества больше не существует, твой бывший повелитель убит, а его дочка вместе с дворцом и всеми слугами, по слухам, превращены высшими силами в стеклянные манекены, которые давно уже поглотили зеленые джунгли, и расколдовать которые не сможет никто. Иди, если хочешь, и разыскивай свою былую любовь; быть может, боги сжалятся над тобой, и ты умрешь прежде, чем отыщешь свою стеклянную принцессу! Но даже если ты это сделаешь, ты не сможешь к ней даже притронуться, ибо в тот же миг и принцесса, и ее дворец рассыпятся на тысячи стеклянных осколков!
Омар молча выслушал слова Махбуба, и, ничего не сказав на них, отправился на поиски своей стеклянной принцессы. Повсюду слышал он предание о заброшенном стеклянном дворце и о прекрасной стеклянной принцессе, спящей внутри его вечным сном, которую может освободить от этого сна только очень большая любовь. Омар продолжал любить свою Абризу, но что он мог сделать, будучи слепцом? И, видимо, прав был жестокий Махбуб, когда говорил, смеясь, о милости богов, посылающих к немощным людям освобождающий сон смерти!
Однажды, скитаясь по дорогам Индии, Омар присел под пальмой у небольшого пруда, и услышал у себя над ухом сладкозвучный голос:
– Не удивляйся, Омар, тому, что ты сейчас услышишь, и уж тем более тому, что ты сейчас увидишь. С тобой говорит одна из тех райских птиц, обученная человеческому голосу и манерам людей, которую ты привез в подарок принцессе Абризе, когда она была еще прелестным ребенком. Все это время я жила в золотой клетке рядом с ней, ведя ученые беседы и наблюдая за вашей внезапно вспыхнувшей любовью. Я была свидетельницей убийства раджи Ванджпура и разорения его прекрасной страны. Видела я и то, как чарами злых демонов дворец раджи вместе с принцессой и всеми придворными стал стеклянным, и был постепенно поглощен зелеными джунглями. Мне в последний момент удалось вырваться из золотой клетки, поскольку принцесса, доверяя мне, никогда не закрывала в ней дверцу, и я вылетела на волю, с ужасом наблюдая за судьбой несчастной Абризы. По всем дорогам Индии искала я человека, горячо любящего Абризу, ибо только он может освободить ее из стеклянного плена, и вот наконец я нашла тебя, храбрый Омар! Не бойся, твоя слепота не вечна, ибо мне известны секреты исцеления от нее, передающиеся из поколения в поколение в роду райских птиц. Приготовься к тому, что ты вновь станешь зрячим, и не открывай слишком сильно глаза, чтобы яркий солнечный свет не ослепил тебя еще раз!
Сказав это, райская птица сорвала с некоего дерева очень редкий цветок, аромат которого исцелял безнадежных слепцов, и провела им по незрячим глазам Омара. В ту же секунду он вновь стал видеть, и закричал от боли и радости, потому что за долгие годы отвык от яркого света солнца. Немного придя в себя и оглядевшись вокруг, он обнаружил рядом с собой прекрасную райскую птицу, из глаз которой текли человеческие слезы.
– Почему ты плачешь? – спросил у нее благодарный Омар.
– Я умиляюсь твоему прозрению, – ответила ему райская птица, – и оплакиваю несчастливую судьбу моей прекрасной Абризы. Если ты готов, и по-прежнему любишь ее, то вставай, и поспешим на поиски стеклянного дворца, на который, к сожалению, наложено заклятие страшных демонов!
И Омар вместе с райской птицей отправились на поиски стеклянного дворца. Долго шли они (точнее, шел один Омар, а райская птица летела у него над головой) по дорогам Индии, много опасностей встретилось у них на пути, пока, наконец, не подошли они к стеклянному дворцу, о котором давно уже все забыли, и который давно уже был поглощен зелеными джунглями. Годы и тяжкие испытания изменили внешность Омара, он стал немощным стариком, худым и жалким, но в глазах и в сердце у него горела любовь к Абризе, и это помогало ему двигаться дальше. Райская птица перелетала с дерева на дерево, и указывала Омару путь внутри чащи зеленого леса, пока не увидел он, наконец, стеклянный дворец, весь опутанный гибкими лианами, с пальмами, проросшими через стеклянные залы и ажурные башни, и такой прозрачный, что сквозь него были видны придворные, застывшие в разных позах, и превращенные в стеклянные манекены. С трудом зашел Омар внутрь стеклянного дворца, на каждом шагу натыкаясь на стеклянные предметы, которые падали вниз, и со звоном разбивались на тысячу стек¬лянных осколков. После долгих поисков он, наконец, обнаружил и стеклянную Абризу, которая полулежала на стеклянном ложе, вся прозрачная и еще более прекрасная, чем прежде, а над ней наклонились две ее сверстницы-рабыни, также прозрачные и стеклянные. Омар хотел броситься к принцессе, и поцеловать ее, надеясь, что сила любви разрушит чары злых демонов, но райская птица предостерегающе восклиннула:
– Не делай этого, Омар, ибо стекло, в которое превращено вокруг все, в том числе и принцесса Абриза, настолько хрупкое, что не выдержит поцелуя твоих жарких губ. Кроме того, вспомни слова заклятия, говорящие о том, что только лишь поцелуй, упавший сверху, вновь превратит стеклянную принцессу в живую!
– Но что же мне тогда делать? – в отчаянии воскликнул Омар. – Как разрушить это стеклянное наваждение?
– Не бойся, Омар, – ответила ему райская птица, – ибо есть одно средство, о котором не догадались страшные демоны, наложившие на Абризу это заклятие. Вот тебе мое перо, поцелуй его, а я, поднявшись вверх, сброшу его на губы Абризы.
Омар поцеловал перо райской птицы, а та, поднявшись над стеклянной принцессой, осторожно опустила перо на ее стеклянные губы. В тот же миг принцесса ожила, и, удивленно протирая глаза, приподнялась на своем ложе, которое, как и все остальное вокруг, превратилось из стеклянного в настоящее. Принцесса была такой же молодой и прекрасной, как и много лет назад, и таким же молодым стал Омар, сила любви которого преодолела колдовство и коварное время, и вернула к жизни то, что, казалось, было утрачено навсегда. Влюбленные бросились один другому в объятия, и их поцелуй был теперь настоящим, и не надо было ни от кого скрывать свои чувства.
Разумеется, и сам дворец, и все стеклянные придворные в нем тоже ожили, и они были такими же прекрасными и молодыми, как в тот злосчастный миг, когда демоны Залбазан и Мазбуг наложили на принцессу свое заклятие. Узнав о разрушении своих чар, демоны в тот же миг бросились на Махбуба, и утащили под землю, а его сын Ларган от страха совсем потерял голову, и в грядущих сражениях был наголову разбит Омаром, который, разумеется, женился на прекрасной Абризе, и стал новым раджой. Супруги почтили память бывшего раджи Ванджпура, и соорудили для него мавзолей, который и сейчас можно найти в труднодоступном, заросшем джунглями уголке Индии. Так сила любви ослепленного Омара смогла повернуть время вспять, и вновь вернуть к жизни стеклянную принцессу.




СИНИЦА И ВЕТЕР

сказка

На вершинах далеких гор гулял вольный Ветер. Иногда он опускался на дно глубоких долин и взъерошивал верхушки зеленых садов, а потом опять поднимался вверх и на высокогорных пастбищах трепал гривы вольных Коней. Кони сбивались в огромное стадо и бежали километр за километром, ведомые своим Вожаком, могучим вороным жеребцом, чтобы внезапно, как вкопанные, остановиться у края огромной пропасти, и, широко раздувая бока и ноздри, вращать в разные стороны налитыми кровью глазами. Ветер ревновал вороного Вожака стада к молоденькой Кобылице, в которую давно уже был тайно влюблен, и наблюдал издали за ее резвым бегом в компании таких же молодых жеребцов и кобыл. Кобылица была совсем белой, а во лбу у нее горела золотая звезда, и Ветер сходил с ума от ревности и любви, наблюдая, как его избраннице оказывает знаки внимания другие жеребцы в стаде, и даже сам могучий Вожак, которого Ветер несколько раз пытался столкнуть за это в глубокую пропасть. Вороной жеребец знал об этом, и всякий раз, когда Ветер прилетал на высокогорное пастбище, скалил на него свои белые зубы, раздувал от бешенства ноздри и мчался наперегонки с Ветром до самого края бездонной пропасти, у которой внезапно останавливался, уперев ноги в ее край и начинал безумно ржать, демонстрируя Ветру свою силу и свое презрение.
Впрочем, Ветер был влюбчивым, и частенько, спустившись на самое дно цветущей долины, оказывал свое внимание зеленой Виноградной Лозе, совершенно позабыв про резвую Кобылицу, и тогда Лоза начинала наливаться тяжелыми виноградными гроздья¬ми, и сок из них, капля за каплей падая на землю, был так сладок, что, попробовав его, трудолюбивые Муравьи долго шатались, как пьяные, и не могли попасть в свой муравейник. Но Ветер был переменчив и скор в своих действиях, он через малое время забывал уже о Виноградной Лозе и летел дальше, выискивая новый предмет для своих привязанностей и воздыханий.
Однажды, пролетая над лесом, Ветер обнаружил гнездо Синицы, свитое на вершине могучего Дуба, в котором лежало три маленьких пестрых яичка.
– Ах, бесподобная Синица, – ласково зашептал ей Ветер, кружась над вершиной старого Дуба, и поднимая вверх пух и тоненькие соломинки, из которых было свито гнездо, – как вы прекрасны в это свежее майское утро! Позвольте признаться, моя госпожа, что я в вас безумно влюблен, и жду ответной взаимности от столь совершенного и благородного существа! Скажите, не трудно ли вам высиживать в гнезде свои яйца?
– О нет, господин Ветер, – потупила глаза доверчивая Синица, которая, разумеется, сразу же влюбилась в странствующего гуляку и поверила его словам, которые, если честно сказать, Ветер говорил по несколько раз на дню самым разным своим избранницам. – О нет, господин Ветер, мне не трудно высиживать свои яйца, ибо их всего три, и они такие маленькие и невесомые, что не доставляют мне никаких хлопот. Но, впрочем, не смеетесь ли вы надо мной, говоря о любви к такой скромной и ничем не выдающейся птичке?
– Ничуть нет, госпожа Синица, – ответил ей Ветер. – Я влюблен в вас с сегодняшнего утра, и уже совершил во имя этой любви несколько подвигов, порвав, в частности, со своей давней привязанностью – прекрасной белой Кобылицей, пасущейся на высокогорных лугах. Скажите, а вы готовы к такому же подвигу во имя меня?
– Да, – потупила глаза смущенная Синица, – я тоже готова к самопожертвованию во имя нашей любви.
– Тогда отдайте мне одно ваше яичко, – сказал ей Ветер, – ведь у вас останется еще целых два, и вы сможете вырастить из них прекрасных птенцов!
– Не делай этого! – закричали пролетавшие мимо лесные Голуби. – Ветер – известный бродяга, и никогда не выполняет данные им обещания!
Но Синица поверила Ветру, и отдала ему одно из трех своих маленьких пестрых яиц, а Ветер, подняв его в воздух, бросил с размаху на землю, и полетел по своим делам, пообещав Синице вернуться на следующее утро. Синица погоревала о своем разбитом яйце и стала с нетерпением ждать возвращения Ветра.
Ветер вернулся в обещанный срок веселый и ветреный, как и всегда, наговорив Синице множество комплиментов, а под конец попросил у нее еще один залог их верной любви.
– Отдай мне еще одно из двух твоих маленьких пестрых яиц, – сказал он, кружась вокруг ее гнезда и увлекая доверчивую птаху в свой нескончаемый веселый танец. – Чем меньше останется у тебя этих маленьких бесполезных скорлупок, тем быстрее унесемся мы с тобой в дальние страны, и тем крепче станет наша с тобой любовь!
– Не делай этого! Не делай этого! – закричали испуганно Сойки, гнездившиеся на соседнем дереве. – Ветер – известный обманщик, и клянется в любви всем без разбора. Смотри, как бы не оказалась ты одна в пустом и остывшем гнезде без всякой надежды на продолжение своего рода!
– Если ты не отдашь мне это маленькое и беспомощное яйцо, – закричал Синице кружившийся вокруг ее гнезда Ветер, – я улечу на дно зеленой долины к прекрасной Виноградной Лозе и ей подарю свою ветреную любовь!
И Синица, испугавшись этой угрозы возлюбленного, отдала ему свое второе яйцо, а Ветер, подняв его в воздух, сбросил вниз на острые и холодные камни. Яйцо разбилось, и среди пестрых скорлупок был виден мертвый птенец, который вот-вот был готов появиться в гнезде.
– До завтра! – закричал Синице внезапно заторопившийся в путь Ветер. – Завтра я непременно вернусь опять, и наши объятия будет крепче, чем кора этого могучего Дуба, на котором ты свила свое гнездо!
Синица горевала всю ночь о двух своих разбившихся яйцах, бережно высиживая последнее, внутри которого уже раздавались робкие удары вот-вот готового появиться птенца. Но Ветер прилетел утром чуть свет, когда птенец еще не успел пробить своим маленьким клювом пеструю скорлупу, и сразу же потребовал у Синицы отчет, как она провела эту ночь.
– Твои птенцы все равно родились бы не от меня, – сразу заявил он опечаленной матери, – потому что от такого веселого молодца, летающего над морями и над лесами, могут рождаться только Орлы, а не какие-нибудь немощные Синички. Отдай мне твое оставшееся яйцо, и улетим вместе в дальние страны, где на вершине могучего дерева ты выведешь потомство, о котором никогда не могла и мечтать! Породнившись со мной, ты станешь прародительницей племени могучих и гордых птиц, и слава о нашем союзе будет передаваться из поколения в поколение!
– Не делай этого, глупая птаха! – глухо сказал Синице зеленый Дуб, на вершине которого свила она гнездо. – Не делай, потому что нельзя верить Ветру, слова которого текучи и переменчивы, как и его ветреный облик.
Но Синица, ослепленная любовью к Ветру, поверила ему в третий раз, и отдала свое третье яичко, из которого уже показывалась головка маленького беспомощного птенца. Ей очень было жалко это яйцо, но мысль о том, что с помощью Ветра она станет прародительницей племени могучих и гордых птиц, пересилила все доводы материнского сердца. А Ветер, тотчас же воспользовавшись этим, схватил оставшееся яйцо, и бросил его с размаху на острые камни.
– Ах, глупая Синица! – сокрушенно заворковали кружащие в небе лесные Голуби. – Ты погубила три такие прекрасные жизни!
– Ах, глупая Синица! – затараторили Сойки на соседнем дереве. – Ты осталась одна, и уже никогда не увидишь свое потомство!
– Ты действительно необыкновенно глупа! – глухо сказал Синице могучий Дуб. - И за это уже никогда не совьешь гнездо в кроне моих зеленых ветвей!
“А действительно, зачем мне такая возлюбленная, о которой все говорят, что она необыкновенно глупа?” – подумал внезапно Ветер, и, взмахнув прощально своей бледной рукой, улетел дальше в поисках приключений. Ему уже наскучила эта доверчивая Синица, и он решил сделать предложение Морской Волне, пенной и шумной красавице, на которую давно уже засматривался со своей заоблачной высоты.
А покинутая Синица, оставшись одна среди своих разбитых яиц, погоревала до вечера и околела от горя. Ее нашел поутру какой-то Школяр, прогуливающий уроки, и, взяв за мертвые лапки, отнес затем Набивщику Чучел, получив за это пару мелких монет. С тех пор Синица украшает собой кабинет биологии одной из школ местного городка. А на вершине могучего Дуба свила свое гнездо какая-то новая беззаботная птаха, и уже готовится отложить в него два или три маленьких пестрых яйца.




ПТИЦА СЧАСТЬЯ

сказка

Один студент снял комнату в доме богатой вдовы, которая недавно похоронила мужа. Вдова весь день ходила в трауре, и показывала всем своим видом, как она безутешна и как оплакивает своего безвременно ушедшего супруга. Однако, по вечерам к ней приходила большая компания таких же черных вдов, и они, заперев окна и двери, предавались безудержному веселью, отчего весь дом ходил ходуном, и бедный студент не мог уснуть до самого утра. На рассвете же все гости вдовы расходились с унылыми и скорбными лицами, так что случайные прохожие, увидевшие их, ни за что не могли догадаться, что только что эти люди предавались разного рода удовольствиям и веселью. Бедный студент, который был скромным и застенчивым юношей, не мог понять, отчего так происходит, и очень стеснялся развязных и навязчивых подруг черной вдовы, которые постоянно с ним заигрывали и делали разные нескромные предложения. Он бы уже давно переехал на другую квартиру, но вдова брала с него совсем немного, сущую безделицу, и за такую скромную плату он бы не смог найти себе никакое другое жилье. И поэтому студент терпеливо сносил все неудобства и все нескромные предложения подруг черной вдовы. Во время ночных оргий, когда невозможно было уснуть, он садился за стол, и начинал усердно штудировать учебники и конспекты, что в некотором роде даже помогала ему, так как он посвящал учению не только дневные, но и ночные часы.
В доме у вдовы было много разных диковинок, и студент частенько, когда хозяйки не было дома, разглядывал их, поражаясь, откуда могли взяться подобные чудеса? Здесь были музыкальные шкатулки с потайными кнопками, которые внезапно начинали исполнять затейливые мелодии, а из глубины их выскакивали забавные человечки и потешно кланялись в разные стороны, расшаркиваясь и снимая свои широкополые шляпы. Были здесь хрустальные флаконы, наполненные дорогими духами; были стеклянные цветы, выглядевшие совсем как живые; были старинные книги в тяжелых кожаных переплетах, некоторые весом не меньше пуда, написанные на неизвестном ему языке. Были серебряные и золотые сосуды старинной работы с изображениями птиц и зверей, а также сценами королевской охоты. Были даже древние мумии, неизвестно как оказавшиеся у вдовы. Было много другого, чудесного и загадочного, но самым чудесным в коллекции черной вдовы (студент с первого же дня стал называть хозяйку черной вдовой) была большая райкая птица, умеющая говорить человеческим языком и отвечать на вопросы гостей. Вдова называла ее Птицей Счастья, потому что, по ее словам, эта птица знала некий секрет, в котором заключалось все счастье и все несчастье ее владельца. Что это конкретно значило, она отказывалась объяснять, и только лишь загадочно улыбалась и весело смеялась в ответ, когда к ней обращались с таким вопросом. На людях вдова выглядела очень молодо, не старше двадцати лет, но однажды, случайно заглянув через неплотно закрытую дверь в ее комнату, студент увидел, что она превратилась в старуху, необыкновенно страшную и безобразную, накладывающую на себя перед зеркалом слой за слоем румяна и белила, и припорашивающей их затем огромным количеством пудры. Именно после этого раза он и стал звать ее черной вдовой, и сделал еще несколько попыток покинуть ее дом, но черная вдова, опять став похожей на двадцатилетнюю девушку, сказала ему:
– Я вижу, что твое материальное положение очень непрочно, а потому, в память о бывшем муже, который, между прочим, был профессором математики, не буду брать с тебя денег вообще. Живи у меня сколько хочешь, можешь даже питаться за мой счет и пользоваться всеми помещениями в моем доме, только, умоляю тебя, не разговаривай с моей Птицей Счастья. Потому что в тот день, когда ты заговоришь с ней, ты будешь вынужден умереть!
Студент, который тоже был математиком, как и покойный муж черной вдовы, не придал этим словам большого значения, и, обрадованный возможностью не платить за жилье, сразу же пообещал не разговаривать с Птицей счастья. Так он и жил у черной вдовы какое-то время, изучая днем в университете свою математику, а по вечерам, поужинав в гостиной тем, что оставляла ему на столе ушедшая по своим делам вдова, бродил по ее дому и разглядывал хранящиеся там диковинки. Но, поскольку ни одна из них не шла в сравнение с Птицей Счастья, он в один из таких вечеров, не выдержав, подошел к золотой клетке, в которой она сидела, и спросил:
– Скажи мне, волшебная птица, почему тебя называют Птицей Счастья?
– Потому, – ответила приятным голосом волшебная птица, – что я знаю некую тайну черной вдовы, которая посадила меня в эту клетку. От этой тайны зависит ее жизнь и смерть, и, если хочешь, я могу раскрыть тебе эту тайну.
– И что же это за тайна? – спросил у Птицы Счастья студент.
– Она заключается в том, – грустным голосом ответила Птица,– что на самом деле я тот самый бывший профессор математики, муж черной вдовы, которого она объявила умершим. Живя некогда в Индии, она научилась колдовать у тамошних волшебников и колдунов и превращать любого человека в рай¬скую птицу, умеющую говорить человеческим голосом. Жизнь и счастье этого человека переходят в этом случае к черной вдове, и она может до бесконечности продлевать свою собственную жизнь, на людях оставаясь молодой и красивой. После того, как я умру в этой клетке, а век райских птиц, к сожалению, очень короток, она найдет себе новую жертву, превратив ее в райскую птицу, умеющую говорить человеческим голосом. Мне кажется, что этой новой жертвой будешь ты, так беззаботно доверившийся черной вдове!
– Но что же мне делать? – спросил у Птицы Счастья студент. – Как помешать этим коварным планам?
– Все зашло слишком далеко, – ответила ему Птица Счастья, – и изменить уже ничего невозможно. Ты не сможешь бежать из этого дома, потому что ведьма слишком сильно при-вязала тебя к себе. Согласись, что тебе нравится жить у нее здесь, ни за что не платя, да к тому же столоваться совершенно бесплатно. Думаю, что и сам облик ведьмы, когда она не прихорашивается перед зеркалом, а выходит на люди, тебе тоже не очень противен?
– Да, – смущенно сказал студент, – она совсем недурна, и временами, признаюсь вам, господин бывший профессор, меня даже посещают не совсем приличные мысли.
– Вот видишь, – укоризненно произнесла Птица Счастья, – именно поэтому я и говорю, что все зашло далеко, и тебе отсюда уже не уйти. К тому же, мой срок подходит к концу, я скоро умру, и ведьма попытается женить тебя на себе, чтобы потом украсть твою жизнь и твое счастье, а тебя самого засадить в золотую клетку.
– И что же, совсем нет способа этому помешать? – спросил у Птицы Счастья студент.
– Способ только один: сказать в решающий момент волшебное слово, которое помешает ведьме превратить тебя в райскую птицу. Попробовав это сделать три раза, и ничего не добившись, она потеряет свою колдовскую силу и в тот же час умрет, превратившись в прах, которому уже тысячу лет.
– Но что же это за слово? – холодея от страха, спросил у Птицы Счастья студент.
– Это слово: “Брахмапутра Ли”, – ответила ему райская птица. – А теперь, поспеши и покинь эту комнату, ибо я слышу шаги, и как бы черная ведьма не застала нас с тобой вместе!
В этот момент действительно в прихожей раздались шаги, и студент еле успел покинуть гостиную и укрыться в своей каморке, где целую ночь дрожал от страха, боясь позабыть волшебное слово.
Все произошло гораздо быстрее, чем предсказывал профессор математики, объявленный ведьмой умершим, ибо уже на следующий день ведьма заявила студенту, что ее говорящая птица издохла, и попросила закопать ее где-нибудь подальше за городом. Студент взял Птицу за холодные лапки, и отнес на дальний пустырь, где, роняя слезы, зарыл ее в землю. Он помнил профессора математики живым и здоровым, потому что всего лишь год назад посещал его лекции в университете, к тому же, еще совсем молодым человеком, и его ужасала такая несчастливая судьба. Без сомнения, ведьма выпила из своего бывшего мужа всю его жизнь и все его счастье, и сейчас подыскивала себе новую жертву.
Так оно и случилось. После похорон мертвой Птицы ведьма стала оказывать студенту повышенные знаки внимания, и так обольстила его, что тот дал согласие жениться на ней. Он уже забыл, что ведьма очень стара, что, по словам ее бывшего мужа, ей уже тысячу лет, и видел перед собой только лишь молоденькую девушку, которая безумно ему нравилась, разумеется, он забыл и о том, что однажды подглядывал за ведьмой из-за закрытой двери и видел ее истинное лицо, страшнее и гаже которого, казалось бы, невозможно было себе и представить. И даже подруги черной вдовы, такие же черные ведьмы, давно уже похоронившие своих мужей и подыскивающие себе новых, не казались ему страшными и отталкивающими. Ведьма полностью обольстила его, и он жил в мире иллюзий, ничего не видя и не слыша вокруг.
У ведьмы теперь каждый вечер собиралось веселое общество, и ее подруги, кружа вокруг влюбленного студента, фальшивы¬ми голосами восклицали:
– Ах какой молоденький, ах, какой аппетитненький! И где ты нашла себе такого хорошенького жениха, не откроешь ли и нам, сестрица, свое заветное место?
– Нет, нет, она ни за что нам не откроет это заветное место, – фальшиво поддакивали другие, – она хочет одна забрать себе всех женихов, а нам оставить одни лишь обглоданные и холодные косточки!
– Ну зачем же мне от вас что-то скрывать? – со зловещей улыбкой отвечала им ведьма. – Я давно уже неравнодушна к студентам и профессорам местного университета, особенно к тем, которые имеют отношение к математике. Точные науки – это мой давний конек. Помнится, когда-то давно, когда я жила в Индии, я увлекалась одним ученым брамином, который сумел вычислить смысл и значение всего сущего на земле и выразить его в виде одного единственного числа.
– Ах, как здорово, ах, как замечательно! – захлопали от радости в ладоши ведьмы. – Назови же нам скорей это единственное в мире число!
– Пожалуйста, – зловеще сказала ведьма, – это число – шестьсот шестьдесят шесть!
Ведьмы тут же притихли, и, поджав хвосты, немедленно отошли от нее прочь, а черная вдова, громко расхохотавшись, подошла к студенту, и, с силой притянув его к себе, жарко поцеловала в пересохшие от страха губы. У студента от избытка чувств закружилась голова, и он потерял сознание, а ведьмы уложили его на диван и до утра плясали вокруг него и хохотали так громко, что в соседнем лесу срывались с ветвей стаи черных ворон и в испуге летели прочь, гонимые какой-то невидимой силой.
И вот, наконец, настал день свадьбы. Влюбленный студент, полностью околдованный черной вдовой, которая вдруг превратилась в невесту, не замечал вокруг ничего: и того, как за свадебным столом веселились такие же черные ведьмы, и то, как накануне его невеста вычистила пустую золотую клетку, стоящую в углу гостиной, и даже зачем-то налила в нее воды и насыпала в кормушку зерна. После того, как свадебный пир закончился, и гости разошлись по домам, ведьма подвела своего молодого мужа к пустой золотой клетке, и, пристально глядя ему в глаза, зашептала колдовские слова, делая руками магические движения и бросив на пол несколько щепоток колдовского порошка, который достала из маленькой старинной коробочки. Студент вдруг вспомнил предостережение умершего профессора и прошептал еле слышно, покрывшись от страха потом и лязгая при этом зубами:
– Брахмапутра Ли!
Ведьма нахмурилась и еще сильнее стала жестикулировать, указывая руками то на золотую клетку, то на студента, и стала выкрикивать страшные заклинания, бросив на пол из старинной коробочки еще несколько щепоток белого порошка. Теперь она уже не была двадцатилетней девушкой в свадебном наряде, а стала страшной старухой с искаженными от злобы чертами лица. Но студент твердо стоял на своем, и опять прошептал волшебное заклинание:
– Брахмапутра Ли!
Ведьма перекосилась от злобы, высыпала на пол весь свой колдовской порошок, и стала похожа на древнюю мумию, а вокруг нее заплясали в воздухе еле видимые злобные духи, которые тянули к студенту свои бледные руки и старались подтолкнуть его к золотой клетке. Но в этот момент в клетке показалось и тут же исчезло лицо бывшего профессора математики, и студент, напрягая всю свою волю, в третий раз прошептал:
– Брахмапутра Ли!
Раздался страшный грохот, золотая клетка упала на пол, рассыпавшись пригоршней золотых монет, злобные духи исчезли, а страшная мумия превратилась в кучку жалкого праха, лежащего среди золотых червонцев. Студент понял, что он спасен, и от всего пережитого упал на пол, потеряв сознание и погрузившись в глубокий сон.
Проснувшись утром, он собрал с пола рассыпанные там золотые монеты, а кучку праха, оставшегося от ведьмы, закопал на пустыре подальше от города. Он стал полноправным владельцем дома ведьмы и всех богатств, собранных в нем, и, закончив университет, сам со временем занял место профессора математики, как бывший его учитель, превращенный колдовскими чарами в Птицу Счастья.




ПОСЛЕДНИЙ ГЛОТОК

сказка

Жил-был принц, наследник богатого и обширного королевства, который был хорошо образован, пригож лицом, отлично воспитан, смел, храбр, отважен, и обладал еще несколькими дюжинами подобных качеств, счет которым придворные льстецы потеряли уже давно. Принц был обласкан судьбой и вниманием женщин, он участвовал в веселых пирах, любил охоту и путешествия, и в конце-концов должен был стать главой государства, сев на престол, который в данный момент занимал его почтенный родитель. Для этого принцу не хватало лишь одного – найти себе спутницу жизни, которой могла стать только принцесса знатного рода из какого-нибудь сопредельного королевства. После долгих смотрин и конкурсов, во время которых десятки невест старались обратить на себя внимание принца, такая принцесса нашлась, и ничто, казалось бы, не мешало теперь заключению счастливого брака. Но в самый последний момент, когда до свадьбы оставалось всего лишь несколько дней, принц внезапно заболел странной болезнью и стал чахнуть день ото дня, а также худеть, бледнеть, а потом и вовсе синеть, словно ему не хватало воздуха. Придворные лекари ничего не могли сделать, и только разводили руками, заявляя, что все теперь в руках Бога, и они ничем больше не могут помочь несчастному принцу. Король с королевой не знали, что делать, и сами худели прямо на глазах у придворных, а также выписывали из-за границы разных знаменитых лекарей и гадалок, которых постепенно скопилось во дворце великое множество. Все здесь теперь ходили с поникшими лицами, везде стоял густой запах лекарств и настоев целебных трав, которые, однако, ни капли не помогали несчастному принцу, поскольку он по-прежнему задыхался и синел пуще прежнего. Наконец, совсем отчаявшись, король с королевой вызвали из соседнего леса одну страшную ведьму, с которой давно уже враждовали, и которую справедливо подозревали в несчастье, приключившемся с принцем. Ведьма прибыла во дворец не сразу, а только лишь после того, как король с королевой лично отправились в ее страшный замок, стоявший посередине лесной чащобы и, попросив прощение за свое былое невнимание к ней, упросили нанести визит к постели больного. Ведьма нехотя согласилась и, прибыв наконец во дворец, внимательно осмотрела принца, и вот что сказала его родителям:
– Случай ваш очень сложный и не подвластен искусству лекарей, а также гадалок и народных целителей, какие бы лекарства и травы они не давали несчастному принцу. Ибо он вовсе и не болен в обычном понимании этого слова, но и выздороветь тоже не может, и дни его, увы, сочтены. Ведь люди, дорогие мои король с королевой, умирают вовсе не потому, что они больны, или пришел их час, а потому, что у них кончился воздух. Каждому человеку положено в жизни вполне определенное количество глотков воздуха, и принц свое количество, участвуя в пирах, охотах и путешествиях, увы, исчерпал. Именно потому он и синеет, становясь похожим на утопленника, и постоянно пытается вздохнуть полной грудью. Но из этого ничего, уважаемые, не выйдет, ибо у него осталось всего лишь несколько последних глотков, и через пару минут, самое большее к вечеру, он умрет, исчерпав свой запас воздуха.
– Но кто же устанавливает для человека этот запас? – вскричал в отчаянии король, больно стуча себя по лысой голове, и вырывая с корнем последние остатки волос. – И есть ли какое-нибудь средство, которое может спасти несчастного принца?
– Количество глотков воздуха, которое отпускается человеку, – сказала страшная ведьма, – устанавливается во время его рождения, и тут ни я, ни кто другой ничего изменить не в силах. Судьба есть судьба. А что касается средства, которое могло бы помочь несчастному принцу, то оно, как это ни удивительно, действительно существует, хотя я и не уверена, что вы сможете им воспользоваться.
– Ах, назовите же нам скорей это средство! – вскричали в один голос король с королевой. – Ничего не пожалеем ради здоровья своего единственного сына, берите себе, уважаемая ведьма, хоть до половины нашего королевства, которое теперь нам не в радость, а в тягость.
– Зачем мне половина вашего королевства? – саркастически скривила губы старая ведьма. – Мне хорошо и в моем мрачном замке. А что касается чудесного средства, то пожалуйста, вот оно: пусть кто-нибудь из окружения несчастного принца согласится отдать ему свой последний глоток воздуха, который крайне необходим для человека, ибо вмещает в себя всю его жизнь, со всеми ее страстями, взлетами и падениями, и без которого она рассыпается, словно карточный домик, и становится бесцветной и неинтересной, словно бы человек и вовсе не жил на свете. Последний глоток должен отдать такой же молодой человек, как и сам принц, это не могут быть ни его родители, ни другие более старшие родственники. Однако, я не уверена, что среди окружения принца найдется кто-нибудь, готовый ради него пожертвовать своим последним глотком.
В этот момент принц совсем посинел и начал задыхаться, ловя непослушными губами последние глотки воздуха, которые у него еще оставались. Король и королева умоляюще протянули руки к толпе придворных, среди которых было множество ровесников несчастного принца, но те лишь стыдливо отводили глаза, не решаясь отдать несчастному свой последний глоток, без которого их жизнь станет пустой и бесцветной. Король с королевой кидались из стороны в сторону, но придворные лишь стыдливо молчали, а принц между тем совсем задыхался, и стал таким синим, как утопленник, только что вытащенный на поверхность.
– Я так и знала! – ядовито засмеялась страшная ведьма. – Люди есть люди, и в самый критический момент никто не хочет пожертвовать собой ради жизни своего ближнего!
Она уже собиралась повернуться и покинуть дворец, но в этот момент вперед вышла принцесса, невеста несчастного принца, и решительно объявила:
– Я готова отдать ему свой последний глоток воздуха!
– Несчастная! – воскликнула ведьма. – Да знаешь ли ты, что, отдав ему этот глоток, ты облекаешь себя на забвение и несчастья? Твоя жизнь будет казаться насыщенной и удачной, но в самый последний момент все рассыпется самым жестоким образом, и от нее не останется ничего, кроме жалких и смутных воспоминаний?
– И все же я сделаю это! – упрямо сказала принцесса.
– Ну что же, – равнодушно ответила ведьма, – поступай, как знаешь. В конце-концов, это тоже очень по-человечески: пожертвовать собой ради счастья любимого!
Она сделала руками какие-то таинственные движения, произнесла какие-то таинственные слова, и принц на глазах у всех стал оживать, перестав задыхаться, синева исчезла с его губ и лица, а потом он и вовсе вскочил с постели, живой и здоровый, как ни в чем не бывало.
То-то радовались король с королевой! То-то радовались придворные! По этому поводу тут же сыграли веселую свадьбу, на которой во главе стола сидела страшная ведьма, донельзя обласканная родителями молодоженов. Свадьба продолжалась без перерыва почти год, и на ней было выпито столько бочонков хмельного меда и съедено столько зажаренных целиком огромных быков, что это чуть не пробило солидную брешь в бюджете целого королевства. Впрочем, чего не сделаешь ради счастливого конца?
Через год старый король с королевой, не выдержав непрерывных торжеств, умерли, и на трон взошли счастливый принц со своей молодой женой, которая отдала ему свой последний глоток воздуха. Кстати, ее жизнь вовсе не стала бесцветной и неинтересной, как об этом пророчествовала страшная ведьма, но почему это случилось – никому неизвестно. Видимо, не все пророчества сбываются, и для некоторых людей все же делаются исключения, особенно если они пожертвовали ради своего близкого последний глоток воздуха.




МАТЕРИНСКАЯ ЛАДАНКА

сказка

В одной избе, стоящей на краю села, постоянно справляли то свадьбу, то поминки. Соседи не могли надивиться на такую череду веселья и горя, и всякий раз наблюдали то разудалые гулянья, то траурный поезд, увозивший покойника на погост. У хозяев пользовавшейся дурной славой избы было три дочери, и вот постоянно, по несколько раз в год, каждая из них выходила замуж, а через какое-то время муж ее умирал, и по нему справляли пышные поминки. Край села вообще пользовался у местных жителей дурной славой, здесь с одной стороны расположилось болото, а с другой – стоял густой лес, населенный медведями, кабанами и волками, которые в последние годы ходили в нем огромными стаями и не раз заходили в село, унося каждый раз то овцу, то козу, а то даже задрав корову в хлеву. В лесу, кроме того, водились маралы и лоси, а также тьма всякой мелкой живности, вроде зайцев, барсуков и лисиц, и местные жители частенько ходили туда на охоту, справедливо полагая, что встреча с медведем и волком не так страшна, как проклятая изба на краю села.
Между тем три дочери хозяев страдной избы хорошели год от года, непрерывные замужества, казалось, шли им только на пользу. Не у одного местного парня щемило сердце и страшный жар пробирал до самых костей, когда он заглядывался на веселых и ядреных невест, лузгавших семечки на скамейке у калитки своей избы и весело хохотавших при виде смущения незадачливого жениха, случайно, а может быть и специально, оказавшегося рядом с ними. Одним из таких женихов, совсем потерявшим голову от прелестей пригожих невест, был местный охотник Иван Незлобный, влюбившийся без памяти в младшую из сестер, и целыми днями без дела ошивавшийся возле калитки, несмотря на предостережения знающих и мудрых людей. Но разве прислушивались когда-нибудь к предостережениям умных людей? Не прислушивался к ним и Иван, совсем одуревший от прелестей младшей сестры, которая умела и засмеяться в нужный момент, и зардеться невинным румянцем, и стрельнуть в охотника черным смеющимся глазом, отчего он приходил в подлинное неистовство и бежал в лес, скитаясь там целыми днями, не разбирая дороги. Кончилось же все тем, чем и должно было кончиться: младшая дочь завлекла-таки в свои сети одуревшего от любви парня, и он, упав на колени, и целуя ее руки и платье, признался ей в страстной любви. Свадьбу назначили на ближайшую пятницу, с тем, чтобы гости догуливали потом субботу и воскресенье, потому что настоящая свадьба не может закончиться в один вечер, иначе это будет не свадьба, а какие-нибудь девичьи посиделки, на которых ничего, кроме пустой болтовни, не бывает. Да и не хотели родители невесты тянуть с этим событием, справедливо полагая, что раз их дочка уже была замужем, то и нечего рассусоливать и затягивать новую свадьбу, а то как бы влюбчивый охотник не передумал, и не остановил свой взгляд на ком-то другом.
Перед самым венчаньем мать Ивана Незлобного, которая, кстати, долго уговаривала его найти себе другую невесту, припала к ногам сына, и, обнимая их, и обливаясь слезали, сказала:
– Вот тебе, сыночек, старинная ладанка с изображением Девы Марии, доставшаяся мне еще от моей прабабки. Чует мое сердце, что из венчания этого и предстоящей свадьбы ничего путного не получится, и повторишь ты судьбу всех тех женихов, которые сгинули ни за что, попав в сети этой семьи. Ибо и не семья это вовсе, а притон разной нечисти, о которой даже вслух страшно сказать. А потому помни: лишь молитва Пресвятой Деве спасет тебя от неминуемой смерти. Нет в мире большей силы, чем такая молитва, и только на нее сможешь ты надеяться в свой смертный час!
Сказав так, она поцеловала Ивана в лоб, и отпустила его. Иван же, без памяти от близкого счастья, не помышлял уже ни о чем, как о жарких губах своей Катерины (так звали невесту), о ее пышной, страстно дышащей груди и белых пухлых руках, ласкающих его черные кудри. Он выстоял, как в забытьи, на венчании, не слыша ничего, что говорит священник, механически одевая на руку Катерине золотое кольцо и так же механически подставляя ей в ответ свою руку, а потом целуя ее в сухие горящие губы. Также не помнил он, как доехали они до дома невесты, как в испуге от свадебного поезда разбегались в разные стороны односельчане, шепчущие по углам, что этот веселый свадебный поезд окажется через несколько дней поездом траурным, и очнулся только лишь за столом, в окружении веселых гостей, кричащих: “Горько!”, и осушающих одну за другой чаши с вином. Приглядевшись внимательней, он вдруг увидел, что гости за столом были все сплошь незнакомые, что из односельчан здесь не было почти никого, в том числе и его матери (отец у Ивана погиб на охоте, когда ему было всего несколько лет), и что вели себя они очень странно. Да и не люди это были вовсе, а какие-то страшилища, с хоботами вместо носа и перепончатыми лапами вместо рук, разевающие безобразные рты, из которых торчали волчьи и медвежьи клыки. Впрочем, все это могло показаться Ивану от счастья и от волнения, и он, покачав из стороны в сторону головой, опять увидел рядом с собой нормальных, хотя и незнакомых людей, и, главное, свою Катерину, ласковую, страстную, пышущую жаром любви и ждущую с нетерпением, как и он, возможности покинуть застолье и удалиться в опочивальню.
Неизвестно, как досидел Иван до конца свадьбы, ибо несколько раз пелена словно бы спадала с его глаз, и он опять ви¬дел вместо людей оскаленные медвежий и волчьи морды, а вместо рук и ног лягушачьи лапы и плавники, висящие под столом до самого полу. У некоторых из гостей были драконьи туловища, а вместо лиц – жабры и плавники, венчающие лягушачьи морды, и они, крича “Горько!”, и осушая заздравные чаши, издавали такой неистовый рев, лай и клекот, что, наверное, вся деревня забралась в страхе в самые дальние концы своих изб, ожидая мрачной развязки этой бесовской свадьбы. Мать и отец невесты, сидящие на другом конце стола напротив Ивана и Катерины, тоже выглядели теперь, как самые настоящие демоны, а вовсе не как люди, у которых еще недавно Иван просил руки их дочери. Они сладострастно смотрели на жениха, от нетерпения подпрыгивая на месте, и облизывая кровавыми языками большие толстые губы. Ивану совсем стало дурно, голова у него закружилась, и он бы непременно упал, потеряв сознание, но в этот миг Катерина взяла его за руку и ласково произнесла:
– Пора, милый! Пусть гости пируют здесь до утра, а наше с тобой время пришло. Пойдем, милый, пойдем, ибо полночь близка, а мне еще надо показать тебе то, чего ты не видел ни разу в жизни! – С этими словами она взяла его за руку, и увела за собой из-за стола.
Очутившись в опочивальне наедине с Катериной, Иван сразу же позабыл про лягушачьи морды и рыбьи плавники, и ждал только возможности обнять молодую жену, но та, ласково отстранив его руку, сказала:
– Подожди немного, мой милый Иван, выпей сначала вот эту чашу любви, которая соединит нас навеки, и после которой ты не будешь принадлежать уже никому, кроме меня.
С этими словами она подошла к столу, и, взяв с него большую бутыль, наполненную красноватой мутной жидкостью, налила из нее в высокий бокал, который и поднесла к губам Ивана. Ивану показалось, что это была кровь, но, попробовав на вкус красную Дикость, он понял, что это вино, только очень терпкое, отдающее запахом трав, от которого тело его сразу же стало легким и непослушным, а от горла к ногам пробежала судорога озноба, похожая одновременно и на любовь, и на смерть. Иван упал на пол к ногам Катерины, и лежал, словно мертвый.
– Вот теперь, миленький, ты действительно стал моим мужем, и не будешь принадлежать никому, кроме меня! – ласково сказала ему Катерина, и, встав на колени, поцеловала Ивана в холодные губы.
Странно, но Иван видел все, что происходило вокруг. Он видел, как Катерина поцеловала его в холодные губы, видел, как после того она вышла из комнаты, и вскоре вернулась со всеми гостями, которые едва втиснулись в небольшую опочивальню, и начали исполнять рядом с покойником (никто не сомневался, что Иван стал покойником) страшный танец. Они приплясывали, притопывали, хохотали, визжали, рычали по-медвежьи и по-волчьи, хрюкали, лаяли, мяукали и мычали, то приближая к лицу Ивана свои страшные морды, гребни, лапы и плавники, то отскакивая назад, чтобы дать место другим. Ивана перенесли в горницу и положили на праздничный стол, среди блюд с разносолами, дичью, вареной рыбой, тушеным мясом и огромных бутылей с тем самым красноватым напитком, который Катерина дала выпить ему в опочивальне. Вокруг него высились горы фруктов и лежали пучки болотных трав, а некоторые особенно игривые молоденькие ведьмы даже подскакивали к Ивану и украшали его со всех сторон этими травами, превращая в одно из блюд, которые в изобилии стояли вокруг. Веселье продолжалось до самого утра, и все наперебой поздравляли Катерину со смертью Ивана, говоря, что теперь у нее есть в запасе целая жизнь, и что она снова стала невестой, краше прежнего, и может опять выйти замуж. Катерина смущалась, краснела, и закрывала лицо руками. Внезапно раздался крик петуха. Гости в испуге вскочили, и, опрокидывая стулья и чаши с вином, вмиг попрыгали кто куда: кто вылетел через трубу, кто прыгнул в окно, кто нырнул в подпол, а кто и просто растворился в воздухе, оставив после себя облако ядовитого смрада. Миг, и вот уже в горнице не было никого, кроме трех неразлучных сестер да их отца с матерью, которые из чудовищ опять превратились в людей. Они принесли откуда-то заранее приготовленный гроб, поставили его на столе и привычно, ибо делали это уже много раз, положили в него Ивана, оставив лежать в неприбранной горнице.
Слух о смерти незадачливого жениха вмиг облетел все село, и не один раз по углам шептались, что дело тут нечистое, и что просто так люди на свадьбах не умирают. Многие оплакивали Ивана, в том числе и его безутешная мать, но сделать ничего уже было нельзя, и после отпевания в той же самой церкви, где еще два дня назад происходило венчание, его похоронили на церковном кладбище, а после отгуляли положенные поминки. Поминки справляли в той самой горнице, где была и сама свадьба, и никто из села, в том числе и мать Ивана, на них опять не пошел. Все предпочли проститься с ним тихо, по-своему.
Самое же странное, как выяснилось позднее, заключалось в том, что Иван вовсе не умер, а только окостенел, и не мог говорить, а также шевелить никакими частями тела. Отрава, которую поднесла ему Катерина, словно бы ввела его в летаргический сон, и он из-под полуприкрытых век видел все, что совершалось вокруг. Он видел, как его положили во гроб на вершине праздничного стола, как исполняли вокруг него страшный танец, видел, как после пения петуха выпрыгивали в окно и в трубу страшные гости, видел, как оплакивала его на кладбище безутешная мать, видел отпевание в церкви, и, самое страшное тот жуткий миг, когда крышка гроба упала сверху ему на лицо и последний луч осеннего солнца навсегда погас в его полуприкрытых глазах. Он слышал, как забивали в гроб гвозди, как опускали его в глубокую яму и закидывали сверху комьями мерзлой земли. Потом звуки исчезли, и он остался один под землей, ощущая всей кожей кромешную тьму, которая царила вокруг, как беспросветная ночь. Ужас охватил Ивана. Он хотел пошевелиться, и не мог, хотел закричать, но язык не повиновался ему. Быть заживо погребенным глубоко под землей, быть живым и не иметь возможности об этом сказать – может ли быть что-либо страшнее этого?!
В тот самый миг, когда ужас Ивана достиг, кажется, высшей точки, он внезапно вспомнил о ладанке, которую повесила ему на шею старая мать. Иван начать неистово молиться Пресвятой Богородице, и чем больше он молил о спасении, тем больше повиновались ему онемевшие члены. Через какое-то время он уже мог двигать руками, стучать в стенку гроба ногами, и даже кричать о помощи, умоляя поскорее его раскопать и вытащить из-под земли. Однако что толку? Люди, хоронившие его, давно разошлись, и вокруг никого, кроме покосившихся крестов, да галок, кружащих в небе над обрушенным церковным куполом, не было. Иван понял, что помочь ему не сможет никто, одна¬ко продолжал усердно молиться и кричать что было сил, с ка¬ждым криком сознавая, что сил этих становится все меньше и меньше.
Крики Ивана, совсем слабые, были услышаны церковным сторожем, который, против обыкновения, не уснул в эту ночь, а зачем-то вышел во двор и пошел через кладбище к соседней избе. Злые языки потом утверждали, что он шел к старухе Мироновне, которая гнала у себя самогон и снабжала им круглые сутки всю округу, беря в ночные часы большую плату, чем обычно. Услышав крики Ивана, сторож сначала перепугался и подумал, не нечистая ли это сила куролесит на кладбище, но потом все же догадался в чем дело и вызвал на подмогу людей. Сразу же прибежали кто с чем: кто с факелом, кто с фонарем, и вырыли из-под земли Ивана, который уже почти задохнулся, но продолжал молиться, сжимая в руке материнскую ладанку. Он сбивчиво, тут же на кладбище, рассказал про бесовскую свадьбу, и про то, как его отравили. Люди, давно уже имевшие зуб на хозяев страшной избы, ибо не один Иван был закопан в землю после веселой свадьбы, сыгранной там, побежали на край села, однако были вынуждены отступить. Страшная изба пылала синим огнем, вздымавшимся на необъяснимую высоту, и в его адских отблесках слышался хохот и мелькали страшные морды, увенчанные клыками, хоботами, жабрами и плавниками. Люди в ужасе крестились и отступали назад, и никто не стал заливать водой страшный пожар. Молча стоял народ вокруг горящей избы, а наутро, когда все прогорело, бросился разбирать еще дымившийся жар, в надежде найти в нем останки страшной семьи. Но где там, даже косточки никакой не нашли! И мать с отцом, и все три дочери бесследно исчезли, не оставив по себе никакого следа. Люди испуганно крестились и божились поставить в церкви лишнюю свечку, лишь бы не было у них больше в селе такой нечисти, какая была здесь долгие годы.
Иван же, благодаря чудесной ладанке да заступничеству Пресвятой Девы, долго еще не мог прийти в себя. После того, как он очутился в гробу совершенно живой, волосы его поседели, как снег, и он не был уже тем бесшабашным красавцем, которому черт не брат и ни к чему предостережения умных людей. Он больше не ходил на охоту, и через какое-то время уехал в город, где, как говорят, устроился сторожем при храме, и охраняет теперь церковное кладбище, надеясь, что и ему как-нибудь ночью удастся вызволить из-под земли невинную душу.




ГРУСТНЫЙ ЧЕЛОВЕК

сказка

Жил-был человек, которого никогда не гладили по голове. Он прожил всю жизнь, и ни разу так и не испытал, что же это такое. Его никто не гладил по голове в детстве, потому что у него не было родителей, а сирот редко кто гладит по голове разве что изредка, да и то из жалости; никто не гладил в молодости, потому что он был угрюм и нелюдим, и его никто не любил; и в зрелые годы ему тоже ни разу не довелось испытать, что же это такое, когда тебя гладят по голове, потому что к этому времени он остался совсем один, и ни друзей, ни даже знакомых у него не было. Поэтому человек всегда выглядел очень грустным, и его даже так и прозвали: Грустный Человек. Самой большой его мечтой было, чтобы кто-нибудь, хотя один-единственный раз, но все же погладил его по голове, и сказал при этом что-то приятное. Но никто почему-то его не гладил, и человек от этого грустнел все больше и больше, и людям, смотревшим на него, даже хотелось плакать, так грустно и жалко он выглядел. Наконец человек решил, что дальше так жить невозможно, и что лучше ему умереть, чем всю жизнь мечтать о том, чего другие люди имеют в избытке и изобилии. Он пошел на берег пруда, о котором было известно, что посередине его расположен глубокий омут, и решил в нем утопиться. Мысленно попрощавшись с жизнью, от которой никогда ничего хорошего он не видел, Грустный Человек зажмурился и хотел уже прыгнуть с обрыва вниз, но в этот момент услышал рядом с собой ласковый голос:
– Не делайте этого, мой господин, – сказал кто-то довольно приятным и тоненьким голоском, – не прыгайте вниз с обрыва; не совершайте ошибки, о которой потом придется горько жалеть. Лучше откройте глаза, и посмотрите себе под ноги, возможно, после этого вам не захочется прыгать в воду.
Грустный человек открыл глаза и увидел у себя под ногами маленькую лягушку, на голове которой была одета золотая корона.
– Кто ты, – хрипло спросил он у нее, – и чего от меня хочешь?
– Я вовсе не лягушка, – ответило ему зеленое создание с короной на голове, – а королева сказочной страны лилипутов, которая находится глубоко под землей. Я только на время превратилась в лягушку, потому что лишь в таком виде нам позволено показываться на земле. Я приглашаю тебя в эту страну, где ты быстро забудешь все свои горести и печали. У нас тоже светит солнце, и тоже, как на земле, растут цветы и деревья. Жители нашей страны очень предупредительны один к другому и постоянно гладят друг друга по голове. У нас ты сразу же осуществишь свою вековую мечту и очень быстро станешь счастливым. Выбирай, что тебе лучше: остаться на земле и от горя покончить с собой, или стать лилипутом и быть всегда счастливым и всеми любимым?
– Конечно, я выбираю страну лилипутов, – ответил королеве-лягушке Грустный Человек. – На земле меня больше ничего не удерживает. Веди меня скорей в страну лилипутов!
– С удовольствием! – ответила ему королева-лягушка и, коснувшись его ног волшебной палочкой, превратила в такую же лягушку, как и сама.
– Прыгай вместе со мной в воду, – сказала она Грустному Человеку, – потому что солнце заходит, а путь в сказочную страну лилипутов вовсе не близкий. Кроме того, в этих местах на закате любят охотиться цапли, и как бы нам не стать жертвами этих прожорливых и длинноногих созданий!
С этими словами она сложила лапки вместе и стремительно нырнула с обрыва в пруд, так что по воде разошлись во все стороны небольшие круги. Грустному Человеку не оставалось ничего иного, и он, сложив лапки, прыгнул в пруд следом за королевой-лягушкой.
Пусть в сказочную страну лилипутов действительно оказался не близким. Сначала наши путешественники преодолели толщу воды, потом прошли через целый лес водорослей, осоки, водяных лопухов и стеблей дикого камыша, которые казались им стволами огромных деревьев. Потом проникли в какую-то потайную расщелину, и по ней добрались до подземного грота, откуда и начиналась дорога в страну лилипутов. Здесь королева-лягушка коснулась своей волшебной палочкой сначала Грустного Человека, потом себя, и они оба превратились в маленьких человечков, причем королева-лягушка выглядела теперь изящной маленькой женщиной, а на голове ее красовалась все та же золотая корона. Сам же Грустный Человек тоже стал маленьким и изящным, руки и ноги у него стали, как кукольные, а ростом он был не больше, чем какая-нибудь кукла, стоящая на полке игрушечного магазина.
– Ну вот, – сказала ему королева, – теперь ты тоже стал лилипутом, и очень скоро забудешь обо всех горестях и несчастьях, которые преследовали тебя наверху. Давай мне руку, и отправимся в путь, чтобы к вечеру прибыть в мое подземное царство.
С этими словами она взяла своего спутника за руку, и они зашагали вперед по руслу высохшего ручья, мимо невысоких, очень напоминающих земные, зеленых деревьев и кустарников, мимо засеянных неведомыми злаками миниатюрных полей, со стоящими на них миниатюрными пугалами, отгоняющими от посевов стаи маленьких птиц, и к вечеру прибыли в столицу страны лилипутов. Очевидно, их появление ждали, и даже к нему готовились, потому что целые толпы маленьких мужчин и женщин с цветами и флагами в руках высыпали встречать свою королеву и ее спутника. Со всех сторон раздавались приветственные крики, в воздух взлетали воздушные шарики, а некоторые особенно восторженные лилипуты даже подбегали к ним и целовали в щеки и губы, а также непрерывно гладили по голове, что было у лилипутов знаком особого уважения. В очень короткий срок Грустного Человека погладили по голове не меньше ста раз, и он так расчувствовался от этого и так застеснялся, что от избытка счастья даже на время потерял сознание. По приказанию королевы его отнесли под ближайшее зеленое дерево и обмахивали платками до тех пор, пока он не пришел в себя.
– Ну вот, – сказала ему, улыбаясь, королева волшебной страны, – твоя мечта и осуществилась, и ты наконец-то почувствовал, как это приятно, когда человека гладят по голове. Смею уверить тебя, чужестранец, что для жителей нашей страны это настолько обыденно и привычно, что мы даже не обращаем внимания на подобные пустяки. Нам вообще приятно доставлять удовольствие и радость друг другу, это, можно сказать, наше ежедневное занятие, и мы предаемся ему с утра и до вечера. Впрочем, ты все это скоро узнаешь гораздо подробней, а сейчас пойдем ко мне во дворец, где специально для тебя отведены отдельные удобные апартаменты.
С этими словами она взяла за руку Грустного Человека, и отвела его в свой дворец, где действительно были уже приготовлены прекрасно убранные помещения.
И Грустный Человек остался жить в стране лилипутов, постепенно привыкая к совершенно новой жизни, которая раньше была ему неизвестна. Он гулял по роскошным залам и длинным ажурным переходам дворца царицы подземной страны, выходил на улицу, а иногда даже целыми днями шлялся по городу, впитывая в себя новую жизнь и новую радость, которых наверху, на земле, был напрочь лишен. Он теперь тоже был лилипутом, и выучился, как и все, гладить во время приветствия друг друга по голове, что было очень и очень приятно, особенно ему, никогда раньше не испытывавшему, что это такое. Он научился расплачиваться за покупки на рынке не монетами, а цветами, потому что в стране лилипутов не было денег, и за товары здесь платили розами, фиалками и гвоздиками. Он обычно выходил поутру из дворца с небольшой корзинкой, наполненной свежими цветами, которые садовник специально для него срезал в королевском саду, и шел с ними на рынок, возвращаясь оттуда со свежими фруктами, сыром, хлебом и разными другими припасами. В стране лилипутов не ели мяса, здесь не было войн, и конфликты между людьми обычно улаживали тем, что пели друг другу песни и долго, иногда по несколько дней, гладили друг дружку по голове. От этого сердца обоих сторон смягчались, и они расходились в разные стороны, совершенно удовлетворенные друг другом и жизнью.
Королева страны лилипутов старалась не особенно докучать Грустному Человеку, который, впрочем, давно уже стал человеком веселым, и лишь иногда, встретившись с ним случайно в длинном полупустом дворцовом переходе, гладила его по голове, целовала в губы (этого требовали правила дворцового этикета), и спрашивала: “Ну как, Грустный Человек, не надоело ли тебе жить в моей волшебной стране?” – “Нет, ваше величество, – отвечал он ей, целуя королеву в ответ, и также несколько раз погладив по голове, – нет, ваше величество, мне здесь хорошо, и ничего совершенно не нужно. Мне кажется, что я попал в волшебную сказку, и хочу, чтобы она не закончилась ни¬когда”. – “Это и есть волшебная сказка, – отвечала ему, загадочно улыбнувшись, прекрасная королева, – и только от тебя зависит, продлится она долго, или когда-нибудь кончится”. С этими словами она целовала его на прощание, гладила по голове, а иногда и по щеке, и исчезала в какой-нибудь потайной двери, а Грустный Человек продолжал свой путь по длинному дворцовому переходу, наполненный новыми ощущениями и новым счастьем. Так продолжалось несколько лет.
И все-таки ему не хватало чего-то. Он чувствовал какую-то неудовлетворенность, какое-то странное, гнетущее чувство, совсем небольшое, но которое, тем не менее, мешало ему быть абсолютно счастливым. Вроде бы все вокруг было чудесно, и его все любили, в том числе и сказочная королева, которая все чаще попадалась ему в длинных полупустых переходах дворца, и все чаще целовала его в знак приветствия в губы, а потом долго гладила по голове, отчего у него темнело в глазах и странно сосало под ложечкой. Все вокруг было прекрасно, как в сказке, но... Но все было какое-то ненастоящее, какое-то кукольное, а ему все больше и больше хотелось земного простора и земной шири, земных гроз и бурь, которых здесь не было никогда, а также земного воздуха, слаще которого, казалось, не было ничего на свете. Он все чаще и чаще стал тосковать и грустить, и, чем больше его гладили по голове, тем больше становился угрюмым и раздражительным. Грусть теперь постоянно не покидала его, и все опять, как когда-то на Земле, стали звать его Грустным Человеком.
– Тебя что-то гнетет? – спросила она у него. – Тебе плохо со мной? Может быть, тебе чего-нибудь не хватает?
– Мне не хватает Земли, – отвечал ей Грустный Человек. – Мне не хватает земного воздуха; мне кажется, что еще немного, и я задохнусь в твоем прекрасном волшебном дворце. Отпусти меня домой, не держи здесь, иначе я не выдержу, и умру.
– Ну что ж, – с грустью ответила ему королева, – ты вправе выбирать свою судьбу. Со временем, привыкнув здесь, ты смог бы стать моим мужем и королем подземной страны, но, видимо, этому не суждено случиться. Так и быть, я отпускаю тебя, хоть это и принесет мне много грусти и слез. Возможно, после твоего ухода меня станут называть Грустной Королевой. Но так и быть, завтра поутру будь готов, я проведу тебя наверх той же дорогой, которой когда-то ввела в подземное царство.
На следующее утро вся страна лилипутов вышла провожать Грустного Человека. Все по очереди гладили его по голове, и эта процедура длилась до самого вечера, а потом королева провела его той же дорогой наверх. Сперва, конечно, она превратила его, как когда-то, в лягушку, коснувшись своей волшебной палочкой, а потом, на берегу пруда, он вновь стал человеком.
– Прощай, Грустный Человек! – сказала ему маленькая лягушка с золотой короной на голове. – Прощай, и не забывай, что на свете есть страна, в которой тебя всегда могут погладить по голове.
С этими словами она сложила вместе свои зеленые лапки, прыгнула в воду, и исчезла, а Грустный Человек остался один. Он вдыхал всей грудью чистый земной воздух, и ему казалось, что слаще этого воздуха нет ничего. Он знал, что в мире есть страна, где его всегда могут погладить по голове, а поэтому нет смысла грустить. И он поэтому не грустил, а был всегда весел и обходителен с остальными людьми, и люди относились к нему точно так же. Лишь некоторые по старой привычке называли его еще Грустным Человеком, но таких становилось все меньше и меньше, а вскоре их вовсе не стало. А когда Грустный Человек умер, на его могиле было написано: “Здесь лежит человек, которого все любили”.
Вот такая случилась история.




ТОСКА ЗЕЛЕНАЯ

сказка

Один молодой парень получил в наследство большое хозяйство. Была у него лошадь, корова, коза, а также добротный дом, и не было только жены. Вот поехал он один раз в лес за хворостом и дровами, и видит под деревом пригожую девушку, краше которой, кажется, никогда еще не встречал. У Николая (так звали молодого хозяина) сразу же дрогнуло сердце, и он поду¬мал, как было бы хорошо жениться на этой лесной красавице. А та, словно бы угадав его мысли, подошла к парню вплотную, обвила его шею руками, трижды поцеловала, и, засмеявшись, сказала:
– Вижу, что нравлюсь я тебе, Николай, да и сам ты мне люб. Если посадишь меня на плечи и отвезешь на себе домой, то буду тебе женой, и никогда ты со мной уже не сможешь расстаться!
Николай обрадовался, посадил красавицу себе на плечи и отнес ее прямиком к своему дому, не обращая внимания ни на насмешки соседей, ни на то, что рядом шла свободная лошадь, которую он так и не успел нагрузить хворостом и дровами.
Свадьбу справили быстро, и зажил Николай с молодой женой, себе на радость, и соседям на зависть. Однако вскоре странное чувство стало томить изнутри Николая. Все чаще и чаще он стал о чем-то задумываться, стал подолгу грустить, и ни утехи любви, ни пригожий вид молодой жены не могли его вернуть в прежнее состояние. Да и не молодая жена это была вовсе, потому что туман любви, долго застилавший глаза жениха, наконец-то улетучился, и он увидел, что женился не на молодой девушке, а на какой-то кикиморе, маленькой, злой, с кожей зеленого цвета, которая сидела целыми днями в углу возле печи и пилила его за каждый мелкий поступок. Так сильно она его изводила, что стал Николай часто ходить в кабак, стал напиваться допьяна, и подолгу шататься по лесу, лишь бы не видеть ему кикимору; которая с каждым днем зеленела все больше и больше и ела его поедом, начиная скандалить прямо с порога, как только войдет тот в избу, и, по старой памяти, вознамерится подойти к жене, чтобы обнять ее и сказать что-то ласковое. Но разве скажешь что-то ласковое такой зеленой кикиморе? Не мог ничего сказать ей и Николай, потому что всякий раз, как пытался он обнять молодую жену, она злым и противным голосом ему выговаривала:
– Не подходи ко мне, Николай, потому что вовсе и не жена я тебе, а Тоска Зеленая, данная не на радость, а на погибель. И вовсе не счастье принесу я тебе, а беду, иссохнешь ты от меня, сопьешься в дым и станешь в итоге похожим на высохший ивовый прут, который совсем ни на что не пригоден и валяется без дела на краю проезжей дороги. Так и ты, Николай, погибнешь от меня ни за что и окончишь свои дни у дороги, под трухлявым забором, всеми брошенный и осмеянный. Потому что тот, кто женился на Тоске Зеленой, никогда уже не сможет стать прежним, молодым и веселым.
После таких ее слов Николаю становилось еще более тошно, и он опрометью бежал в кабак, чтобы залить там водкой свое горькое горе, а Тоска Зеленая смеялась ему вдогонку злым тонким смехом, и зеленела еще больше, надеясь в скором времени совсем сжить мужа со свету.
Однажды ночью Николай проснулся от странного прикосновения, как будто какие-то лягушачьи лапки, липкие и холодные, скользили по его телу. Он открыл глаза, и увидел в тусклом свете Луны маленькую зеленую женщину, которая через длинную стеклянную трубочку, приставленную к его горлу, пила из него кровь. Николай хотел пошевелиться, и не мог, хотел закричать и позвать на помощь соседей, но язык не повиновался ему. Он только с ужасом наблюдал, как сосала Тоска Зеленая кровь из его шеи, и раздувалась от нее во все стороны, становясь все гаже и все безобразней, став похожей к утру на большую раз-дувшуюся лягушку. Утром он встал с постели совсем больной и, подойдя нетвердыми шагами к старому зеркалу, увидел у себя на шее большое пятно запекшейся крови, которое еще продолжало слабо кровоточить. А Тоска Зеленая, развалившаяся у печи на лежанке, только насмехалась над ним, говоря тоненьким злым голосом:
– Совсем изведу я тебя, Николай, высосу всю кровь, а потом переберусь к кому-то другому. К такому же, как ты, простачку, который посадит меня к себе на загривок. Нам без простачков жить нельзя, у нас от этого кожа становится бледной, и можем мы совсем умереть, лишившись людской теплой крови!
Понял Николай, что совсем изведет его проклятая женушка, и отправился на край села к избе, в которой жил старый одноглазый колдун по фамилии Григоренко, занимавшийся продажей любовного зелья, поиском пропавших вещей, снятием заговоров, лечением от бешенства и чумы домашних животных, и массой других подобных вещей, отчего к избе его была протоптана большая тропинка, и по ней постоянно сновали туда-сюда или бойкие молодухи, или умудренные опытом односельчане. Всему селу было известно, что Григоренко просто так не будет помогать никому, и что ему надо принести богатый подарок. Вздохнул Николай, взял под уздцы лошадь, доставшуюся ему еще от родителей, да и отвел к одноглазому колдуну. Григоренко ощу¬пал лошадь, похлопал ее по спине и бокам, заглянул в зубы, и, оборотясь Николаю, сказал:
– Хороший конь, очень хороший, и стоит, наверное, недешево; просто так таких коней в подарок никому не дают. Говори, чего ты хочешь от меня получить, и ни в чем тебе не будет отказа!
– Хочу я, – заговорил, сбиваясь, и стараясь не потерять нужную мысль, Николай, – избавиться от постылой жены, которая совсем меня извела. Да и не жена это вовсе, а Тоска Зеленая, замучившая и запилившая меня до смерти. Помоги мне, Григоренко, избавиться от нее, потому что в противном случае высосет она из меня всю кровь, а сама завладеет хозяйством, да еще и посмеется над моим добрым именем.
– От Тоски Зеленой непросто избавиться, – ответил ему Григоренко, продолжая любоваться добрым конем, – потому что вовсе и не женщина это, а болотная кикимора, обманувшая тебя и завладевшая твоей чистой душой. От такой нечисти есть лишь одно средство: кинуть ее в чистую воду посередине большой реки. Не сможет нечисть вынести чистой воды, пойдет под воду и задохнется в ней навсегда. Но сделай все это быстро, не откладывая ни на день, потому что сил в тебе очень мало, и можешь ты не дойти до полноводной реки. Да смотри, заткни себе уши ватой, чтобы не растрогали тебя ее уговоры и плач, и не отпустил ты проклятую ведьму посередине дороги.
Николай поблагодарил одноглазого Григоренко, пошел домой, связал ремнями Тоску Зеленую, взвалил себе на плечи и понес к полноводной реке, пути к которой было три дня, предварительно заткнув уши ватой. Еле-еле добрался он до реки, начиная уже дорогой жалеть свою злую жену, и, найдя на берегу рыбацкую лодку, погрузил в нее зеленую ведьму, которая от страха стала совсем белой, маленькой, и такой жалкой, что глядя на нее и не верилось, сколько горя она ему принесла. Все же нашел Николай в себе силы, собрался с духом, и, подняв над головой проклятую ведьму, бросил ее в чистую воду. После чего перекрестился, и, добравшись на лодке до берега, кое-как за несколько дней дошел до родного села.
Войдя в дом, он чуть не умер от неожиданности, потому что в углу у печки увидел Тоску Зеленую живую здоровую, радостно потирающую руки при виде мужа.
– Просчитался ты, муженек, – сказала она ему, – ибо такие, как я, не тонут в чистой воде. Поищи-ка для меня смерть другую, да только навряд-ли ты это сделаешь, поскольку я к этому времени совсем тебя изведу. Ни на что не годен ты, Николай, и нет в тебе сил тягаться с Тоской Зеленой!
И действительно, Николай стал чахнуть день ото дня все больше и больше, потому что Тоска Зеленая по ночам сосала через стеклянную трубочку его кровь, а он лежал с открытыми глазами и не мог ничего сделать. Наконец в одно хмурое утро он пошел в хлев, вывел оттуда корову и повел ее на веревке к избе одноглазого Григоренко. А тот уже как будто специально стоит на крыльце и оглядывает одним оставшимся глазом, про который говорили, что он видит им до края земли, Николая и его худую корову.
– Больно уж худая корова твоя, – говорит он Николаю, – не кормишь ты видно ее и не заботишься, как положено. А ведь добрым хозяином был когда-то, да и родители твои были хорошие люди!
– Да как же мне заботиться о скотине, – говорит Николай одноглазому колдуну, – если совсем извела меня проклятая ведьма?! Пьет мою кровь по ночам, и грозится совсем сжить со свету. Одна надежда на тебя, да на твой мудрый совет. Если ты мне не поможешь, то уже никто не поможет. А за нужное слово можешь взять эту корову.
– Хорошо, Николай, я тебе помогу, – отвечает ему колдун. – Бессильна, как видно, против Тоски Зеленой вода, потому что сама она болотная тварь и, в некотором роде, родилась в воде. Так пусть же возьмет ее сырая земля. Закопай ее в лесу в глубокую яму, и не будет она больше пить твою невинную кровь!
Поклонился Николай одноглазому колдуну, пошел в лес, вырыл там с трудом глубокую яму, а потом вернулся домой, связал свою зеленую женушку и закинул себе на плечи. Идет в лес, а самому до того жалко ее, что хоть вот бери и отпускай на все стороны. Однако вспомнил он про длинную стеклянную трубочку, из которой проклятая ведьма пила его кровь, пересилил себя, подошел к яме и закопал в ней связанную кикимору. Идет обратно домой и радуется, что наконец-то остался один. Приходит домой, а Тоска Зеленая у печки на прежнем месте сидит, жива-живехонька, да еще и глумится над ним:
– Никому не одолеть меня, – говорит она Николаю, – ни воде чистой, ни земле сырой. – Еще две ночи, и совсем в тебе, Николай, не останется крови. Всю ее вытяну до капли через стеклянную трубочку!
И действительно, как только настала ночь, взяла Тоска Зеленая свою длинную, вымазанную в крови трубочку, приставила Николаю к горлу и стала сосать из него кровь. Встал он утром, еле живой, с постели и понял, что до завтрашнего дня уже не дотянет. Пошел в хлев, вывел из него последнюю оставшуюся козу и повел на веревке к колдуну Григоренко. А тот, как всегда, на крыльце стоит и своим зорким глазом на гостя смотрит.
– Худая у тебя коза, – говорит он Николаю, – такая худая, что на драную кошку больше похожа; мог бы я не помогать тебе, да вижу, что это все, что у тебя есть. Знаю заранее твою просьбу, и вот тебе мой совет: ни чистая вода, ни сырая земля не смогли одолеть Зеленой Тоски. Много силы она в себя забрала, много крови выпила из тебя. Одно лишь солнце, обнимающее от края до края всю землю и освещающее на ней все доброе и все злое, от лучей которого не спрятаться никакому злодейству, способно одолеть Тоску Зеленую. Пока еще есть время, сложи у себя в огороде огромную кучу хвороста, а ров¬но в полдень зажги ее вот этим стеклышком и бросай в середину проклятую ведьму. Только лишь жар большого огня, зажженного от лучей полдневного солнца, сильнее Зеленой Тоски и ее страшной силы.
Николай так и сделал. Он взял у Григоренко заветное стеклышко, сложил у себя в огороде огромную кучу хвороста, а ровно в полдень зажег ее от лучей чистого солнца. Поняла Тоска Зеленая, что настал ее смертный час, стала биться в руках Николая, стонать и просить пощадить ее. Ну да Николаю больше не было ее жалко, поднес он ведьму к костру и бросил в самую середину. Так и сгорела Тоска Зеленая дотла, а пепел Николай разбросал на все четыре стороны, чтобы и следа от нее не осталось. Сам же постепенно вновь стал молодым и красивым и женился на пригожей девушке из своего же села, которая всегда была ласковая, и за всю жизнь не сказала ему ни одного худого слова.




СУДЬБА ПОЭТА

сказка

Одному мальчику гадалка предсказала, что он умрет, если станет поэтом. Родители мальчика отнеслись к этому предсказанию очень серьезно, и тщательно следили, как бы Сергей (так звали их сына) невзначай не стал дружить с рифмой. Впрочем, кто же в детстве не дружит с рифмой? Пытался писать стихи и Сергей, которого завораживали красоты окружающего мира, а также те чувства, которые временами переполняли его душу, но всякий раз отец или мать осаживали его, выливая на голову начинающего поэта ушат холодной воды. Они рассказывали, что ремесло поэта крайне опасно, что многие поэты всю жизнь живут в нищете, или становятся горькими пьяницами. Что их могут или зарезать, как Камоэнса, или даже повесить, как Франсуа Вийона. Что у них, даже если они останутся живы, может отсохнуть рука, как у Сервантеса, и они будут вынуждены искать покровителей, чтобы не умереть с голоду и издать свои сочинения. Что, наконец, их могут убить на дуэли, как Пушкина или Лермонтова, и что роковой возраст многих поэтов – это двадцать семь, или, в крайнем случае, тридцать семь лет. Что некоторые поэты, как, например, Байрон, гибнут в борьбе за счастье другого народа, а многие, как Петрарка, так никогда и не женятся, всю жизнь поклоняясь своей Лауре, которая на самом деле обычная земная женщина. Что, наконец, самое страшное для поэта – это описать в стихах свою собственную смерть, которая почти наверняка с ним и случится. Короче говоря, родители Сергея, люди не очень грамотные, отлично подготовились на этот раз, и на совесть проштудировали предмет!
Однажды, катаясь с отцом в лодке, десятилетний поэт стал рассказывать ему свое первое в жизни стихотворение, но тот, перестав грести и взяв в руки удочку, сказал безразлично: “Какую чушь ты несешь, давай-ка лучше займемся делом; чувствую, что сегодня будет какой-то особенный клев!” И действительно, клев в этот день был просто отменный, и Сергей с отцом вернулись домой с богатым уловом, который мать, уже с утра хлопотавшая у очага, тут же изжарила на огромных шипящих сковородах. В другой раз, спустя два или три года, Сергей написал еще одно, пока что очень слабое, ученическое стихотворение, и мать, воспользовавшись этим, жестоко его высмеяла: “Твои стихи все равно, что карканье ворон за окном, – сказала она ему со смехом. – Уж лучше я буду слушать треск этих черных вещуний, чем твои бездарные вирши. Поверь своей матери – из тебя никогда не получится настоящий поэт!” И Сергей поверил этим словам матери, на долгие годы прекратив попытки писать стихи, искренне считая, что настоящего поэта из него не получится. Да и страшилки, рассказываемые родителями, сыграли тут не последнюю роль.
Сергей рано оставил родительский дом, он долго путешествовал по разным странам и городам, переменил много профессий, некоторые из которых так или иначе были связаны со стихами. Так, одно время он был книгопродавцем и много общался с поэтами, которые на его книжном развале покупали редкие книги. Он удивлялся жизнерадостности и таланту молодых людей, которые ради удачной рифмы забывали все остальное, чем живут другие, обычные люди: нормальный быт, карьеру, семью, и жили так, как живут полевые цветы, питаемые солнцем и влагой, упавшей с небес. Несколько раз он и сам пытался сочинить что-то достойное, но всякий раз, когда очередная рифма рождалась в его голове, перед ним возникал образ отца, держащего в руках удочку и неодобрительно отзывающегося о ремесле поэта. Или даже ночью, во сне, к нему приходила мать (которая к этому времени уже умерла), и со слезами на глазах умоляла не становиться поэтом. И он вновь оставлял попытки подобрать нужную рифму, и занимался чем-то другим, дожив до тридцати лет, так и не написав ни одного удачного стихотворения. Он ничего не знал о страшном пророчестве, связанном с поэзией, и искренне считал, что жизнь его вполне удалась, или по крайней мере ничуть не хуже, чем у других.
И вот неожиданно в тридцать лет он влюбился. Он уже знал многих женщин, и даже один раз был недолго женат, но сейчас все было другое, такое, чего ни разу в жизни он не испытывал. Сергей парил в облаках, он жил в фантастическом мире, в котором существовали лишь двое: он и его возлюбленная. И нет ничего удивительного в том, что он все же начал писать стихи. Первое стихотворение было посвящено предмету его обожания, ставшей вскоре его женой, а второе, третье, и четвертое... Короче говоря, стихи посыпались из него, как из рога изобилия, и он не успевал дописывать предыдущее стихотворение, как вынужден был писать уже следующее. Он словно бы восполнял тот пробел, ту пустоту, в которой жил долгие годы, не имея возможности сочинять. Сдерживаемый некими тайными запретами, некими табу, наложенными на него неизвестно кем. То ли родителями, то ли судьбой, то ли вообще самим мирозданием. Родителей его к этому времени уже не было в живых, хотя покойная мать, все реже и реже, но продолжала приходить к нему во сне, уговаривая оставить поэзию. Сергей не понимал этих снов, страшился их и, поощряемый женой, женщиной восторженной и романтической, продолжал сочинять дальше. В короткий срок он выпустил несколько книжек стихов, отрастил длинные волосы, и теперь сам в компании собратьев-поэтов ходил на книжные развалы и рылся там, отыскивая редкие книжки классиков. В одном из стихов, названном им “Судьба поэта”, он описал собственную смерть, которая, как ему представлялось, должна случится на Рождество. В этом стихотворении он оказывался замурованным в огромную глыбу льда, которая стояла на улице города, блестя в лучах зимнего солнца. К этому времени ему как раз исполнилось тридцать семь лет.
– Роковое время для поэта! – сказала, улыбаясь, жена. – Надеюсь, ты не покинешь меня в этом возрасте?
– Я собираюсь жить вечно, – сказал он ей, и ушел на книжный развал в поисках одной редкой и никак не дающейся ему книги Камоэнса.
Через несколько дней пришло Рождество. Сергей отправился на благотворительный утренник, где должен был в компании своих собратьев-поэтов читать детям стихи. Он шел по кривым, мощеным булыжником улочкам своего города, и поражался красоте старых извилистых переулков, кирпичных башен с часами, устроенными на самом верху, небольшим церквушкам с настежь открытыми дверьми, в которых шла рождественская служба. Проходя мимо одной такой церкви, он вдруг обратил внимание на странную, нереальную картину: молящиеся внутри храма словно бы застыли, повинуясь какой-то незримой команде, – застыли их тела, застыли жесты, застыли лица, обращенные в его сторону, и только глаза молящихся и священника, глядящие из освещенной свечами темноты на него, словно бы призывали зайти внутрь, и срочно присоединиться к ним. Сергей остановился на мгновение, словно бы раздумывая, не зайти ли ему внутрь храма, поддавшись этому мгновенному и непонятному чувству, но потом внутренне рассмеялся, и пошел все же вперед, ибо опаздывал на рождественский утренник. Он был преуспевающим модным поэтом и не верил таким предчувствиям.
Дойдя до угла улицы и завернув с нее в небольшой переулок, он вдруг опять ощутил в себе непреодолимое желание вернуться назад, и опять удивился ему, а в следующее мгновение огромная ледяная глыба, висевшая на крыше старого кирпичного дома, медленно, словно во сне, соскользнула вниз и упала ему на голову. Последнее, что он видел, это парящий в воздухе кусок синего льда, неотвратимо надвигающийся на него, после чего все звуки и краски исчезли, и наступила полнейшая тишина. В этой тишине он вновь увидел своего отца и свою мать, которые призывали его отказаться от занятий поэзией, бросить город, семью и друзей, и вновь отправиться странствовать, как некогда в юности, потому что только таким способом он может вновь воскреснуть из мертвых. Сергей подивился таким настойчивым просьбам родителей, но все же согласился с ними, ибо опять увидел молящихся в церкви, стоящих в неестественных позах и глядящих на него умоляющими и полными слез глазами. “Да, решено, – весело подумал он, – я больше никогда не буду поэтом, потому что люблю жизнь, и хочу, чтобы она продолжалась как можно дольше!” В следующее мгновение огромная ледяная глыба, упавшая ему на голову, осыпалась вниз рыхлым снегом, и он, отряхнувшись, остался один посреди узкого переулка, живой и здоровый, как будто ничего страшного и не случилось. Он не пошел на благотворительный утренник а, завернув за угол, вошел в церковь, мимо которой только что высокомерно прошел, и долго молился Богу, благодаря за свое чудесное воскрешение. Потом вернулся домой, и был подчеркнуто ласков с женой и детьми, которым сказал, что вновь отправляется странствовать, и просит их не винить его за это неожиданное решение. К его удивлению, домашние отнеслись с пониманием к такому поступку и не очень горевали, наутро расставшись с ним. Сергей после этого никогда не писал стихов, но, заходя в очередной город, всегда по привычке посещал книжный базар, почти всегда находя там томики собственных стихотворений. Они были изданы в те баснословные времена, когда он еще был поэтом и рифмовал с утра до вечера, искренне считая, что занятие это самое мирное и самое безопасное для человека.
А про страшное пророчество, некогда поведанное его родителям, он так никогда и не узнал.




ПОЭТ И СМЕРТЬ

сказка

Один Поэт гулял босиком вдоль берега моря и сочинял стихи, посвящая их морскому прибою, мокрым береговым утесам и белым чайкам, которые пикировали на него с высоты и передразнивали своими резкими криками. Он был молод, счастлив, и абсолютно безвестен. Ему хотелось славы, любви и необыкновенных свершений, но как этого достичь, он не знал. В руках безвестный Поэт держал свежую лавровую ветвь, которую только что сорвал с одного из лавровых деревьев, растущих на вершинах прибрежных скал, и беспечно размахивал ей в воздухе. Неожиданно из-за поворота навстречу ему вышла старушка, которая погоняла большое стадо коз, возглавляемое огромным бородатым козлом. В руке у старушки был изогнутый, отполированный от времени посох, и она, остановившись напротив босоногого странника, сказала ворчливым голосом:
– Здорово, солдатик, куда это ты направляешься со своей зеленой лавровой ветвью?
– Я не солдатик, я Поэт, – ответил босоногий отшельник, – и направляюсь туда, куда мне хочется, ни у кого не спрашивая разрешения.
– Ошибаешься, дорогой, – возразила ему старушка, – потому что отныне ты станешь самым настоящим солдатом, и будешь служить мне верой и правдой долгие-долгие годы. Ведь я не кто-нибудь, а самая настоящая Смерть, которая пришла тебя погубить!
– Но ведь я еще очень молод, – ответил старухе Поэт. – И, кроме того, я никому неизвестен. Я не изведал еще ни славы, ни женской любви, и все, что у меня есть – эта вот небольшая лавровая ветвь, которой я сам себя наградил, как победителя несуществующего поэтического турнира.
– И-эх-хе-хе, – засмеялась скрипучим голосом Смерть. – Миленький мой, запомни, что Смерть не смотрит на возраст людей, а также на род их занятий, и хватает, не разбирая, кого попало. Если не согласишься служить мне до самой своей смерти, – извини уж старуху за этот вынужденный каламбур, – то схвачу тебя сей же час, и больше уже никогда не увидишь ни синего моря, ни белых чаек, ни лавровых кустов, растущих на вершинах высоких утесов!
– А что я должен делать, бабушка, – спросил у Смерти Поэт, – какую службу должен я выполнять?
- Должен ты стать гениальным поэтом, – ответила ему старушка с клюкой, – и вдохновлять людей на безумные подвиги. Должен ты испытать огромную славу и очень большую любовь, и окончить свои дни общим любимцем, которому поклоняются, как всеобщему достоянию. Если тебя устраивают эти условия, то отдавай в знак согласия свою лавровую ветвь вожаку моего козлиного стада и ступай следом за мной, навстречу славы и большой, но трагичной любви.
– О милая бабушка, – подскочил к старухе Поэт, и поцеловал ее в обе холодные, как лед, щеки, – ведь это то самое, о чем мечтал я, скитаясь босиком вдоль берега моря! Конечно же, я принимаю твои условия и отправляюсь следом за тобой куда угодно, лишь бы путь этот привел меня к славе и большой, хотя и трагичной, любви!
И он отдал в зубы огромному бородатому козлу, возглавляющему стадо, свою лавровую ветвь и отправился следом за Смертью, искренне веря, что ему удастся ее обмануть и, получив все, что она ему предлагала, жить вечно, как и мечтают в молодости все поэты.
И к Поэту действительно пришло все, о чем он только мечтал, гуляя в полнейшей безвестности по берегу вечно штормящего моря. Простившись со Смертью, которая объяснила, что он всегда может встретить ее на морском берегу, в образе погонщицы большого козлиного стада, он перебрался сначала в небольшой приморский город, а оттуда – в столицу блестящей империи, где очень скоро стал известным поэтом. Империя была страшна и безжалостна, она подавляла любое инакомыслие и бросала в тюрьмы своих лучших сограждан, которые погибали там, мечтая о свободе и завтрашнем счастье. И Поэт стал воспевать это завтрашнее счастье и ту свободу, которая в конце-концов придет на смену кровавой империи. Он сочинял вдохновенные оды, высмеивающие власть тиранов и тупоголовых чиновников, а также многочисленных прихлебателей, которые душили все, что было вокруг чистым и искренним. Его оды расходились в народе во множестве экземпляров, их переписывали по ночам при свете свечи и передавали из рук в руки, восхищаясь той смелостью и призывом к свободе, которые в них присутствовали. И в конце-концов оды Поэта вывели народ империи на баррикады, подготовив народную революцию против тиранов и угнетателей. К сожалению, эта революция захлебнулась в крови, и многие тысячи лучших людей страны были расстреляны, или погибли в тюрьмах, заплатив своей жизнью за стремление к свободе и счастью.
И понял неожиданно Поэт, что его высокое поэтическое мастерство стало причиной гибели очень многих людей, и что именно в этом заключался коварный замысел Смерти, которая сделала его талантливым и знаменитым. К несчастью, на баррикадах погибла и первая большая любовь Поэта (это была прекрасная девушка, размахивающая знаменем свободы и призывающая сограждан бороться до конца против власти тиранов), и он, прокляв свой поэтический дар и свою популярность, отправился на берег моря просить Смерть сделать его вновь безвестным и босоногим.
И он встретил Смерть на берегу моря, которая выглядела, как старушка с кривым отполированным посохом и руках, погоняющая большое стадо коз, во главе которого стоял огромный бородатый вожак, держащий в зубах зеленую лавровую ветвь. И сказала Поэту Смерть:
– Я знаю, зачем ты пришел ко мне. Тебе жаль те тысячи жизней, которые погибли во имя твоего поэтического успеха, поднятые на баррикады твоим поэтическим гением. Тебе жаль своей первой большой любви, которая тоже погибла из-за тебя, и ты хочешь вернуться к началу, забрав из пасти моего вожака свою зеленую лавровую ветвь, символ нашего с тобой союза. Ну что же, забирай ее, но только знай, что тогда ты лишишься еще большей известности и еще большей любви, которые придут к тебе в самое ближайшее время!
И Поэт не посмел забрать у бородатого вожака свою зеленую лавровую ветвь и вернулся назад, в столицу блестящей империи, в которой реакция и мракобесие торжествовали свою победу
И все повторилось сначала. К Поэту вновь пришла большая любовь (и опять это была прекрасная девушка с распущенными волосами, готовая на баррикадах размахивать знаменем свободы и братства), и вновь он, сочинив еще более вдохновенные вирши и оды, призывал граждан империи сражаться во имя свободы и счастья. И опять в стране произошла революция, и, как и в первый раз, ее расстреляли войска, верные ненавистному всем правительству. По всей стране стояли дымящиеся от пороха и свежей, только что пролившейся крови, баррикады, и опять тысячи лучших сынов отечества были расстреляны, или брошены в тюрьмы. Была брошена в тюрьму и новая большая любовь Поэта, которая вскоре погибла в застенке, и он, вдруг отчетливо поняв свою ответственность за все эти жертвы, хотел сначала покончить с собой. Он видел торжество замысла Смерти, которая, сделав его всеобщим трибуном, потребовала за это слишком большую плату. Потом, опомнившись, он опять отправился на берег моря, и опять встретил здесь Смерть в облике погонщицы большого стада коз, во главе которого стоял косматый бородатый вожак, держащий в зубах свежую лавровую ветвь.
– Я знаю, зачем ты пришел ко мне, – сказала Поэту Смерть. – Ты хотел дважды обмануть меня, и дважды явился причиной смерти тысяч прекрасных людей, повинных лишь в том, что они мечтали о счастье и о свободе. Кроме того, дважды погибали твои возлюбленные, держащие в своих белых руках священное знамя свободы. Как видишь, Смерть обмануть невозможно, и, тем не менее, я дам тебе еще один шанс. Иди, и вновь подними людей на восстание против тиранов, написав еще более вдохновенные вирши и оды и встретив еще более прекрасную возлюбленную, чем те, что были у тебя до этого. Обещаю тебе, что на этот раз все окончится по-другому, и ты не будешь испытывать мук совести за гибель прекрасных и светлых людей.
И Поэт ушел с берега моря, поверив словам Смерти, и надеясь, что на этот раз он ее все же обманет. Он встретил еще более возвышенную любовь, и девушка, которая ее ему подарила, была поистине прекрасна, как сама весна в окружении утренних трав и цветов. Революция, которую вдохновили его стихи и поэмы, на этот раз победила, и Поэт умер от счастья, искренне считая, что он все же обманул смерть, и что напрасно по его вине не погиб никто из граждан страны.
Поэта похоронили с большими почестями, и объявили величайшим героем в истории великой империи. Ему соорудили величественный пантеон, на котором его возлюбленная поклялась хранить ему верность до гроба. Но спустя какое-то время она вышла замуж за одного из его соратников, который, во имя торжества справедливости, расстрелял, или бросил в тюрьмы тысячи своих же товарищей, обвинив их в предательстве общего дела. И Смерть опять торжествовала победу, пожиная новую обильную жатву. И только лишь один Поэт ничего об этом не знал, искренне считая, что ему удалось обмануть старуху с кривым, отполированным временем посохом и встретить большую любовь, выше которой в мире нет уже ничего. Наивный, он заблуждался, как и все его собратья-поэты, не оставив после себя ничего, кроме всеобщего поклонения да нескольких томиков стихотворений, которыми зачитывались еще долгие годы.
А Смерть спустя какое-то время нашла на морском берегу свою новую жертву, такую же наивную, искренне верящую, что Смерть можно все-таки обмануть.




ПОЭТ И ДЕВА

сказка

Один Поэт блистал в обществе, поражая всех едкими эпиграммами, которые он раздавал направо и налево, не щадя ни важных сановников, ни чересчур напыщенных и напудренных старушек. Он так увлекался своими остротами, что его даже приходилось сдерживать, потому что в противном случае он бы высмеял всех до единого, начиная от простой и невзрачной фрейлины и заканчивая самим Императором. Впрочем, до этого дело еще не дошло, хотя Поэт про себя и подумывал, что хорошо бы высмеять в стихах царственную бородавку на носу бледного человека, портреты которого украшали все присутственные заведения, а также дома частных граждан.
– Вы так увлекаетесь этими эпиграммами, – говорил Поэту его Друг, – что в конце-концов нарветесь на очень крупные неприятности. Если так и дальше пойдет, то вы, чего доброго, доберетесь и до бородавки на носу нашего уважаемого государя!
– Всему свое время, – загадочно отвечал Другу Поэт, – не стоит предвосхищать события. Если Музы будут ко мне благосклонны, то доберемся не только до царственной бородавки, но, глядишь, и до царственной лысины!
Друг Поэта, слыша такие слова, всегда тревожно оглядывался по сторонам, справедливо опасаясь, что их могут подслушать, и донести, куда следует.
В это же самое время на балах блистала некая Дева, которую общественное мнение уже записало в самую неотразимую красавицу этого сезона. Сотни не менее блистательных молодых людей, как богатых, так и таких, у которых в карманах гулял лишь ветер, добивались ее благосклонности, но все их усилия были тщетны. Дева оставалась холодна и продолжала блистать на балах, по-прежнему поражая всех блеском своей красоты, а также блеском бриллиантов, тайно взятых ее матушкой напрокат у одной своей дальней родственницы. Поэт, который, как и все остальные, был сражен красотой Девы, попытался ее покорить блеском своего остроумия – но все было тщетно! Дева, как всегда, была холодна, словно бокал чистейшей родниковой воды, и ее невозможно было смутить ни едкими эпиграммами, направленными против напыщенных царедворцев, ни изящными мадригалами, записанными в девичий альбом. Поэт загрустил, и подолгу в одиночестве стал марать бумагу, а также чахнуть день ото дня все больше и больше.
– В этой Деве заключен предел всех моих мечтаний, – говорил он своему Другу, – и если я не покорю ее сердце, я исчахну, как жалкий листок, и меня унесет к морю безжалостным северным ветром!
– Зачем тебе эта холодная красавица? – отвечал ему Друг, блестящий гвардейский поручик, который тоже пописывал на досуге стишки, однако отлично понимал, что до гениального Поэта ему так же далеко, как до неба. – Зачем тебе эта Дева, не лучше ли обратить свой взор на прелестных пастушек, которых так много в твоем имении, или даже на записных городских кокоток, которые заранее знают, чего хотят, чем на эту ледяную сосульку? Ну хочешь, я сегодня же познакомлю тебя с актрисой, которая блистает на сцене императорского театра, и давно уже интересуется твоим поэтическим творчеством?
– Нет, – упрямо ответил Поэт, – без этой Девы мне жизнь не в жизнь, и если ты меня с ней не сведешь, я брошусь в глубокую прорубь, и сам превращусь в ледяную сосульку!
Ну что здесь было делать? Пришлось его Другу, который, как уже говорилось, был блестящий гвардейский поручик, и понимал толк в подобных делах, находить ключики к сердцу Девы, и сводить ее с влюбленным Поэтом. И так как никакое усилие в жизни не проходит бесследно, не прошли бесследно и усилия гвардейского поручика, который заботился о будущем отечественной поэзии, и свел-таки между собой Поэта и Деву.
Разумеется, Дева уступила не сразу, она отлично знала, как надо мучить таких влюбленных поэтов, и до конца выполнила все правила, которым еще в девичестве научила ее любящая матушка. А дело заключалось в том, что Дева как раз и хотела женить на себе Поэта, который был знаменит и давно блистал в свете, и только делала вид, что не замечает его. Поэт для нее был всего лишь первой ступенькой в блистательном восхождении на самые вершины придворного Олимпа, на которых было холодно и весело, и можно было спокойно похлопать по бледной щеке самого Императора, или даже, не боясь державного гнева, запросто щелкнуть по его римскому носу, украшенному, как известно уже читателю, бородавкой. И поэтому Дева спокойно женила на себе Поэта, который, по наивности, присущей всем поэтам, стал считать, что счастливее его нет никого на свете. Ради справедливости надо сказать, что Поэт тоже не был пай-мальчиком, и познакомился-таки с той актрисой, которая была небезразлична к поэзии. Не пренебрегал он и городскими кокотками, а также деревенскими пастушками, некоторые из которых после знакомства с ним даже значительно прибавили в весе. Но все это были шалости гениального поэта, и История, довольно снисходительная и либеральная дама, заранее их ему простила. Поэт с удвоенной энергией продолжал марать бумагу, то воспевая красоты природы, то высмеивая всех и вся, в том числе и знаменитую бородавку на носу Императора. Дева же, ничуть не смущаясь литературными и житейскими шалостями мужа, продолжала блистать в свете, и ее частенько видели даже в обществе того самого Императора, бледность лица которого и знаменитую бородавку высмеивал ее муж. И так они жили, совершенно довольные друг другом и своим окружением, пока не произошло одно досадное, и довольно неприятное событие.
Однажды Поэт, проснувшись довольно поздно после веселого кутежа, в котором участвовал его Друг, а также уже известная актриса императорского театра, большая поклонница его таланта, нашел у себя на секретере письмо, неизвестно как сюда попавшее. Письмо оказалось анонимным и, более того, необыкновенно гнусным, в нем во всех подробностях описывались похождения Девы (а влюбленный Поэт до сих пор называл жену этим именем) и самого Императора, который оказывал ей гораздо больше внимания, чем этого требовали приличия. Взбешенный Поэт тут же ответил тем оружием, которым владел в совершенстве: он посвятил Императору эпиграмму, не забыв в ней ни его бледность, ни его знаменитую бородавку, и эпиграмму эту передавали из уст в уста, как в высшем свете, так и в обыкновенных кабаках, куда ходят грузчики и женщины не совсем правильного поведения. Разумеется, моментально был издан указ, согласно которому Поэта ссылали в деревню и запрещали ему на неопределенное время появляться в столице. Дева, провожая Поэта в ссылку, рыдала у него на груди и клялась в своей невиновности, а когда он уехал, вновь бросилась в объятия Императора, уже совершенно этого не скрывая. Впрочем, и сам Поэт в письмах к своему Другу, которые он слал из занесенного снегами старого барского дома, расположенного в неимоверной глуши, рассказывал о своей скуке и о прелестных пастушках, которые помогали ему коротать долгие зимние вечера. Поэт и Дева были верны друг другу, и это, очевидно, была судьба!
Наконец и в отдаленную деревенскую усадьбу стали одно за другим доходить известия о похождениях Девы и Императора, и Поэт, презрев всяческие запреты, бросился в столицу, горя мщением и жгучей ревностью. Он появился на придворном балу, гневный, черноволосый, с едкой эпиграммой в руках, как раз в тот миг, когда Император и Дева кружились в танце под музыку грустных скрипок, и стал читать свои пылкие строки, высмеивающие и пресловутую бледность Императора, и его бородавку, а заодно уже и порядки в стране, в которой не было свободы, а были одни лишь тюрьмы, доносы и бесконечные каторжные этапы.
Это был полный скандал! Поэту тут же бросил вызов один из ближайших друзей Императора, бравый боевой генерал, отлично владеющий шпагой и пистолетом, и на рассвете, который уже почти наступил, должна была состояться дуэль. За несколько часов до нее Поэт сжег все компрометирующие его бумаги, а также письма друзей, в которых слишком откровенно говорилось о подлости и никчемности Императора. Он хотел было сжечь и письма Девы, но не смог этого сделать, так как по-прежнему любил ее.
– Я буду стреляться за тебя, – говорил ему Друг, гвардейский поручик, предчувствовавший, чем может закончиться дуэль с генералом. – Ты нужен стране, и ты не должен погибнуть!
– Я написал уже все, что хотел, – ответил ему грустно Поэт, – и сказал в своих стихах так много, что этого хватит на несколько поколений читателей, и даже на нескольких императоров, чья бледность и чьи бородавки будут особенно ненавистны народу.
И гвардейский поручик не нашелся, что ему возразить, а через несколько часов состоялась дуэль, и Поэт был убит многоопытным генералом, знавшим толк в подобных кровавых забавах. Все, естественно, скорбели о слишком рано ушедшем Поэте, и, как он и предсказывал, еще несколько поколений пылких юношей вдохновлялись его бессмертными строками, и даже совершили не одну революция. Поэта тайно похоронили подальше от возмущенной столицы, а его Друг, от горя не зная, куда себя деть, бродил бесцельно по городу, пока неожиданно не наткнулся на афишу одной иностранной гадалки, которая была здесь проездом, и устраивала один или два сеанса с разоблачениями и чревовещанием. Он пошел к ней в надежде узнать, почему погибают гении и поэты, а подлецы и ничтожества, напротив, доживают до глубокой старости.
– Друг мой, – ответила ему с сильным акцентом гадалка, – ты не должен думать о таких запредельных вещах, но раз уж спросил, то знай, что на каждого ничтожного императора обязательно насылается свой гениальный Поэт, а на каждого Поэта – своя Дева, которая в итоге и губит его. Таков закон мироздания, и не в нашей с тобой власти его изменить!
И гвардейский поручик ушел, удовлетворенный этим ответом, поняв, что в дело вмешалась судьба, и ничего изменить уже невозможно. А Деве, кстати, Император через какое-то время нашел нового мужа, который закрывал глаза на частые отлучки своей жены. Он был полнейшим ничтожеством, и поэтому они прожили с ним в любви и согласии до глубокой старости. Но, впрочем, это уже совсем другая история.




МЕСТЬ ПОЭТА

сказка

Один Поэт писал едкие строчки, высмеивающие жадность чиновников и тупость военных, которых год от году становилось все больше и больше, так что за их мундирами не было видно остальных, нормальных людей. Поэт издевался над тем, что нормальные люди куда-то исчезли, а их место заняли мундиры чиновников и генералов, которые плодились, как тараканы, не то от сырости, не то от глупости Царя всей этой страны. Иногда он позволял себе высмеивать эту глупость царствующего самодержца, не забывая и о других его редких достоинствах, и тогда шансонетки Поэта распевались во всех кабачках и на всех рынках империи, и народ надрывал животы, слушая веселые и незатейливые куплеты.
Сам Поэт жил высоко в горах, в небольшой хижине, которую соорудил собственными руками, и ему сверху были хорошо видны все мерзости и все непотребства империи, которых год от году становилось все больше и больше. Поэт был влюблен в простую девушку, живущую в долине, которую звали Мария, и которую он почитал в стихах, как образец совершенства, равный по красоте античным богиням. На самом деле Мария была дочкой садовника, и не отличалась особо изысканными манерами и той красотой, которой ее в своем воображении наделял Поэт. У нее были грубоватые черты лица и большие, исколотые шипами руки, которыми она по утрам срезала в саду белые и красные розы, и несла их продавать на цветочный базар столицы. Но Поэт ничего этого не замечал, и по-прежнему считал Марию идеалом совершенства и красоты, решив никогда не жениться и служить всю жизнь исключительно ей. Об этом было известно во всей округе, и деревенские парни и девушки, в том числе и сама Мария, весело смеялись над чудачествами влюбленного Поэта, распевая, как и вся остальная страна, веселые строчки, высмеивающие жестокость и глупость Царя.
Однако Царь был вовсе не так глуп, как представлялось Поэту. Однажды, услышав у себя под окном веселую и довольно ехидную шансонетку, которую распевал какой-то уличный мальчишка, он вызвал к себе Главного Министра, и вот что ему сказал:
– Нельзя ли, о мой Главный Министр, каким-то образом поставить на место этого зарвавшегося стихоплета? Он, видимо, совсем обнаглел и не понимает, кто в доме, то есть, прошу прощения, в империи, хозяин, и кого можно высмеиваюсь, а кому нужно посвящать исключительно панегирики и хвалебные оды.
– О да, ваше величество, – согнулся в поклоне Главный Министр, – этого зарвавшегося стихоплета можно поставить на место множеством способов. Его, к примеру, можно зарезать в одном из тех уютных подвальчиков нашей столицы, куда он спускается из своей хижины, чтобы выпить стаканчик дешевой кислятины, поскольку на более дорогие напитки у него просто нет денег. Его также можно пристрелить по дороге домой, утопить в сточной канаве, сгноить в тюрьме, или, напротив, объявить сумасшедшим, и залечить до смерти в самой дорогой больнице империи. Способов много, ваше величество, и любой из них, смею уверить вас, очень действенный и очень надежный. Такими способами, ваше величество, был поставлен на место уже не один бунтарь в вашей империи.
– Нет, – скривился в ответ Царь, – это вовсе не те способы, которые требуются в настоящее время. Убийство Поэта, или залечивание его до смерти в придворной больнице вызовет нежелательные кривотолки, и еще больше озлобит и без того возбужденный народ. Надо уязвить этого Поэта так сильно и так больно, чтобы он после этого уже не смог ничего написать. Нет ли у него чего-нибудь особенно дорогого и ценного, без которого он не смог бы прожить и дня? Такого чистого и единственного, что дороже ему самой жизни?
– Есть, ваше величество, – ответил Царю Главный Министр, – это простая деревенская девушка по имени Мария, дочка садовника, которую Поэт объявил образцом совершенства и почитает наравне с богинями древности. Именно она и есть для него самое ценное и самое чистое, что только лишь существует на свете.
– Ну вот ее и убейте как можно быстрее, – сказал Главному Министру обрадованный самодержец. – Или, что еще лучше, утопите в придорожной канаве, чтобы не было у нее больше поводов влюблять в себя полоумных поэтов. Надо же, дочка садовника, а почитается наряду с богинями древности!
– Слушаю, ваше величество, – воскликнул в ответ Главный Министр, и что-то записал в свой пухлый блокнот, в котором, если его полистать, можно было найти много имен известных сочинителей, ученых и вольнодумцев, которые тоже чем-то не угодили империи. И Марию действительно через несколько дней утопили в придорожной канаве. Случилось это во время большой грозы, когда на небе сверкали молнии, а сверху лились целые потоки воды, и никто из близких погибшей девушки не догадывался, как же все было на самом деле. И только один Поэт, которому сверху, из его хижины, было все видно, как на ладони, понял, что Марию убили за его веселые шансонетки. Поначалу он хотел покончить с собой, и действительно какое-то время не мог ничего писать, но потом все же пришел в себя, и стал думать, как ему лучше ответить на убийство своей любимой. Впрочем, способов у него было немного, ибо он по-прежнему оставался Поэтом, и владел единственным доступным ему оружием – даром убийственного слова. И Поэт написал веселую шансонетку, которая называлась “Мышонок”, и в которой с убийственной дерзостью описывались манеры и облик Царя, действительно похожего на мышонка, ибо имел он близко посаженные глаза, и любил ходить во всем сером, словно был царем не людей, а какого-то подземного мышиного племени.
Шансонетка Поэта имела огромный успех, и уже через несколько дней во всех кабачках, на всех рынках и во всех портах столицы люди распевали веселые строчки, сравнивающие Царя с серым мышонком. Разгневанный Царь тут же вызвал к себе Главного Министра, и потребовал у него объяснений.
– Ничего нельзя поделать, о государь, – согнулся в поклоне Главный Министр, – с этими стихоплетами никогда не знаешь заранее, чем же они закончат: не то самоубийством, не то очередной талантливой шансонеткой.
А между тем народ, который уже не видел в Царе прежнего самодержца, а видел лишь простого мышонка, со всех сторон стекался к дворцу, не взирая на грозные пушки и уродливые полосатые будки, окружающие его со всех сторон, и требовал, чтобы Царь признался в убийстве Марии. Всем вдруг все стало ясно, у всех открылись глаза, и теперь последняя цветочница на рынке знала, что же на самом деле происходит в стране. И Царь, повинуясь воле народа, был вынужден покинуть дворец и выйти из него на главную площадь столицы. Боже, какой он был жалкий и маленький! Боже, как же он походил на мышонка!
– Да ведь это же мышонок, мышонок! – закричал вдруг какой-то уличный сопливый мальчишка. – Глядите, какой он маленький и жалкий, какие у него небольшие бусинки-глазки, и какой небольшой серенький носик, похожий на острую мышиную мордочку!
– Да, конечно же, это обыкновенный мышонок! – закричал в ответ весь остальной народ. – Нами правила обыкновенная серая мышка, а мы, как глупцы, повиновались ее приказам, и ежедневно дрожали от страха, сами превратившись в пугливых мышей!
И Царь в ответ сам задрожал от страха, и стал уменьшаться в размерах, пока через минуту не превратился в простого мышонка, жалкого и нелепого, насмерть испуганного огромной толпой, которая перед ним собралась. Неизвестно, что стало потом с этим мышонком, кажется, его съел придворный котенок, который в этот момент случайно оказался на площади. Точно известно лишь то, что вскоре в государстве появился новый Царь, который был более гуманным, чем прежний, и похожим не на мышонка, а на свирепого вепря. На эту тему были даже кем-то написаны веселые шансонетки, но, впрочем, это уже совсем другая история.
Так Поэт отомстил жестокому самодержцу за смерть несчастной Марии.




ЧЕРНЫЙ ТЮЛЬПАН

сказка

На самом краю Цветочной Клумбы, рядом с тропинкой, на вытоптанной почве, где не могли расти другие цветы, вырос Черный Тюльпан. Никто из цветов никогда не видел такого страшного черного цвета, похожего на беспросветную темную ночь, в которой происходят всякие ужасы, сверкают бледные молнии, и ползают по земле скользкие ядовитые гады, которые обвиваются вокруг спящих цветов и высасывают из них до капли сладкий нектар, после чего несчастные цветы погибают. Все только и делали, что обсуждали появление Черного Тюльпана и строили предположения, чем же это грозит остальным цветам.
– Ах, ах, какое несчастье! – сокрушались нежные Маргаритки. – Появление среди нас этого чудовища, похожего на черного паука, не сулит ничего хорошего. Вот увидите, пройдет совсем немного времени, и на всех нас обрушатся страшные бедствия, каких еще не видывали в Цветочной Клумбе!
– Вы правы, коллеги, вы правы! – сокрушались Нарциссы, – ибо не было еще на нашем веку такого случая, чтобы появился цветок с таким страшным и угрожающим цветом. Мы все трепещем с утра и до вечера, и ждем чего-то страшного и ужасного!
– Постойте, друзья, постойте, – успокаивали их Ирисы, – быть может, ситуация не столь угрожающа, и появление одного-единственного Черного Тюльпана еще не означает, что нас постигнут несчастья. Пусть себе растет на краю нашей Цветочной Клумбы, а мы будем жить, как раньше, и не обращать на него никакого внимания!
– Не обращать внимания на такое чудовище?! – всплеснули гибкими стеблями Синие Колокольчики. – Да что вы говорите, друзья, мы все дрожим, ожидая беды, и звоним в свои колокольчики, словно где-то начался пожар. Такой черный цвет есть не что иное, как предвестие несчастий, и, по нашему мнению, тут должно сказать свое слово Яркое Солнце, которое владычествует над Цветочной Клумбой, и которому все мы благодарны за то, что живем, и цветем круглое лето.
– Да, да! – закричали другие цветы, – пусть скажет свое слово Яркое Солнце, которое, конечно же, не потерпит в нашей среде этого страшного и пугающего пришельца!
И все стали взывать к Яркому Солнцу, как это делали каждый день, прося ниспослать им с небес влагу и яркие солнечные лучи. Только на этот раз все просили не о привычных благах, а об избавлении от пришельца, который, разумеется, появился здесь совершенно случайно. Но каково же было всеобщее удивление, более того – всеобщий испуг, – когда с небес был получен ответ, что Черный Тюльпан вовсе никакой не пришелец, случайно оказавшийся среди мирных цветов, а их родной брат и товарищ, с которым теперь придется встречать утренние рассветы и засыпать с последним лучом вечерней зари. Больше того – по непонятной причине Яркое Солнце назначало Черного Тюльпана своим наместником в Цветочной Клумбе, царем всех цветов, и ему отныне надлежало отдавать необходимые почести.
– Ах, я не вынесу этого унижения, и завяну сегодня же к вечеру! – воскликнула Белая Роза, и действительно вскоре завяла, потому что была очень чувствительна, и реагировала на любые природные аномалии
– Какие же мы чувствительные! – сказала Красная Роза, которая была более толстокожей, и умела приспосабливаться к обстоятельствам. – Подумаешь – Черный Тюльпан! Ну и что, что Черный Тюльпан? Я, например, сама всю жизнь мечтала быть черной, только у меня это не получалось. Поэтому я принимаю решение Яркого Солнца и полностью с ним соглашаюсь. – И она низко присела, наклонив голову в сторону своего нового повелителя.
То же самое сделали и другие цветы, которым ничего не оставалось, как смириться с решением Яркого Солнца.
Удивительно, как быстро смирились цветы со своим новым царем, который все так же молча стоял на краю Цветочной Клумбы, и, казалось, чего-то ждал. И цветы наперебой стали клясться ему в любви, заявляя совершенно противоположное тому, что они говорили всего лишь вчера. Несчастные, они ведь были такими нежными, зависимыми от дождя, ветра и света, что их вполне можно было понять!
– Мне кажется, что черный цвет не так уж и плох! – говорили нежные Маргаритки. – Конечно, в нем есть что-то от пауков и других ужасных ночных тварей, но не стоит все так драматизировать. В конце-концов, на вкус и цвет товарищей нет, и кому это не нравится, может переселяться из Цветочной Клумбы в какую-нибудь другую страну!
– Ах, как же вы бесконечно правы, коллеги! – поддакнули им Нарциссы, которым тоже стало казаться, что ничего, в сущности, не случилось, и надо просто изменить точку зрения на некоторые второстепенные вещи. - В конце-концов речь идет всего лишь о моде, и раз сегодня в моде черное, а не красное и белое, как вчера, и даже не синее и зеленое, то надо с этим смириться и перестроиться в соответствии с новыми веяниями!
– Ах, мода, мода! – затараторили Ирисы. – Ах, эта ветреница и непоседа! Она диктует свои законы даже людям, а не то, что нам, слабым цветам. И раз сегодня в моде черное и зловещее, то так тому и быть, и нечего горевать!
– И к тому же, друзья, – продолжили дискуссию Синие Колокольчики, – мода повторяется время от времени, и, кажется, еще наши бабушки ходили в черном и траурном. Не следует ли и нам залезть в их сундуки и поискать там забытые шляпки и платья?
– О да, я полностью с вами согласна! – воскликнула Красная Роза, и бросилась к бабушкиному сундуку, в котором еще в детстве видела траурный капелюх, весь изъеденный молью и облепленный паутиной.
Следом за ней и другие цветы сразу же бросились к забытым бабушкиным сундукам, в которых действительно оказалось много черного и траурного, и стали переодеваться, стараясь угнаться за новой модой. Миг, и вся Цветочная Клумба переменила свой облик, и стала походить на похоронную процессию, так много в ней стало черных траурных лент и черных траурных повязок на шляпках и на руках разных цветов. И только лишь один Черный Тюльпан ничего у себя не менял, ибо и так был черным, как смерть, и стоял на краю, молча глядя на остальные цветы.
Вслед за изменением облика Цветочной Клумбы, которая теперь стала траурная и унылая, настала пора раскаяния, которому цветы предавались с утра и до вечера, стараясь понравиться своему новому правителю.
– Неправильно мы жили, друзья, неправильно и нехорошо, – вещали, закатывая глаза, нежные Маргаритки, – ибо счастье не в солнечном свете, и не в теплом летнем дожде, а в вечных сумерках и вое холодного ветра.
– О, какие же мы нехорошие и плохие, – продолжили тему раскаяния Нарциссы. – Мы жили раньше не по совести и не по правде, и заслужили поэтому примерную трепку!
– Вы не поверите, други, – вопили что есть мочи Ирисы, стуча себя кулачками в грудь, – но мы всю жизнь дружили с пчелами и прекрасными бабочками, и только сейчас поняли, что дружить надо со змеями и безобразными жабами!
– Да, со змеями, жабами, и отвратительными мокрицами, – продолжили истерику Синие Колокольчики, – потому что вовсе не красота спасет наш цветочный мир, а безобразие, подлость и ложь. Да, именно безобразие, подлость и ложь, и в этом теперь наше цветочное счастье!
– Осанна! осанна! – завопила Красная Роза, которая решила, что теперь, со смертью Белой Розы и наступления новых времен, она должна вещать от имени всех цветов, чтобы хоть как-то оправдаться в глазах нового повелителя. – Да здравствует новый ледниковый период! Во грехе мы жили, други цветы, во грехе и неправде, и теперь, для замаливания наших грехов, предлагаю дружно выкопаться из земли, и всем миром выбросится на лесную тропинку!
И обезумевшие цветы, впадшие в экстаз от пламенных речей Красной Розы, а также испытывая необыкновенный прилив раскаяния, действительно стали выкапываться из земли, и дружными рядами идти к тропинке, попадая под ноги прохожих и сразу же погибая. И только лишь Черный Тюльпан, как и раньше, неподвижно стоял в самом конце Цветочной Клумбы, с усмешкой взирая на обезумевшие цветы.
Все происходящее в Цветочной Клумбе не могло укрыться от взгляда Садовника, который уже несколько дней сюда не заглядывал, и был поражен случившимся переменам. Вся Цветочная Клумба стала черной, словно посыпанной пеплом, а многие цветы были вырваны с корнем, и лежали на земле, засохшие и жалкие, разбросав в разные стороны свои бледные руки-стебли.
– Ах, какая беда! – сказал сокрушенно Садовник. – Не иначе, это сажа из печной трубы засыпала мои дорогие цветы, а мыши-полевки и суслики вырвали их из земли. Но ничего, дорогие, потерпите немного, сейчас я вам помогу!
И он, взяв лейку, полил из нее всю Цветочную Клумбу, отчего она вновь засияла яркими летними красками. Оставшиеся в живых цветы поднимали кверху головы, распускали лепестки, распрямляли свои поникшие стебли, и вновь тянулись вверх, к свету Яркого Солнца, которое, как и раньше, беззаботно сияло в безбрежном небе. Уже собираясь уходить. Садовник внезапно увидел Черный Тюльпан, и, нагнувшись, сорвал его. Тюльпан оказался колючим и высохшим, похожим на стебель лесного Чертополоха.
– Вот незадача, – сказал Садовник, – ума не приложу, откуда появился здесь этот уродец?! Он совсем не гармонирует с остальными цветами. Выброшу-ка я его подальше, чтобы никто не подумал, что я никудышный садовник, и не могу подбирать удачные цветочные гаммы!
И он отшвырнул засохший побег как можно дальше, а потом повернулся, и пошел по своим делам, беззаботно насвистывая какую-то песенку. Но во влажной почве осталась луковица от Черного Тюльпана, и, затаившись, стала ждать наступления новой весны. А из каждой луковицы, как известно, через год вырастает новый тюльпан. Только вот жаль, что заранее нельзя сказать, какого цвета будут его лепестки?




УКРОТИТЕЛЬ
БЛОХ

сказка


В некотором царстве блохи сильно изводили людей. Так сильно они их изводили, что не было житья ни старому, ни малому, и роптали люди, требуя вмешательства своего родного царя, который имел привычку сидеть на крыльце и лузгать семечки, наблюдая, как блохи изводят его верноподданных. Наконец, когда ропот народа стал особенно громким, и трудно стало царю днями дремать на крыльце и лузгать свои семечки, вымоченные в меде и вишневой наливке, которые искусно приготовляли ему придворные повара, – наконец, когда царь очнулся, он вызвал к себе из ближайшего цирка Укротителя Блох и вот что ему предложил:
– Предлагаю тебе, уважаемый, царствовать вместо меня в нашей чудесной стране, которая, понимаешь-ли, простирается от океана до океана и занимает значительную часть суши, известной придворным географам. Так сильно она, понимаешь-ли, простирается от океана до океана, что даже отсюда, с царского крылечка, на котором, как ты, очевидно, слышал, люблю я лузгать сладкие семечки, невозможно ее всю оглядеть. Да мне, если честно, и не особо охота глядеть на нее, потому что гораздо приятней лузгать днями заветные семечки и предаваться мечтам о возвышенном и прекрасном. Одним словом, любезнейший, царствуй с завтрашнего утра вместо меня и ограждай население от расплодившихся блох, передаю тебе все символы власти, в том числе и специальный небольшой чемоданчик с царским скипетром. Да не хочешь ли, любезный, угоститься моими царскими семечками?
– Нет, ваше величество, – ответил ему Укротитель Блох, – я не лузгаю с утра семечки. Я с утра выполняю физические упражнения, делающие меня сильным и ловким и позволяющие укрощать агрессивных блох. Некоторых блох, ваше величество, ничем не проймешь, кроме силы и ловкости. А за символы царской власти и специальный черный чемоданчик со скипетром большое спасибо!
Так Укротитель Блох стал царем и занял свое место на царском крыльце, слушая каждый день ропот народа, которого проклятые насекомые изводили еще больше прежнего. Изводили же они его очень сильно, так что попрятался народ по разным закоулкам и чердакам, а блохи, наоборот, свободно разгуливали по улицам, как у себя дома, уже никого не страшась и не боясь. Да и кого было им бояться? Люди, из которых проклятые насекомые ежедневно сосали кровь, очень сильно измельчали и стали похожими на невзрачных козявок, а блохи, наоборот, возмужали и раздобрели, и выглядели ну прямо, как настоящие человеки, прямо хоть заходи сейчас в людские дома и живи там вместо людей! Так наглые блохи и поступили: приняв незаметно людской облик, обзаведясь людскими именами и фамилиями, а настоящих людей частично придавив каблуком, частично прижав к ногтю, а то и наколов на иголку и поместив в специальный гербарий, чтобы любознательные блошки-малышки могли изучать их во время уроков. Впрочем, не всех людей поместили в гербарии, некоторых закрыли в стеклянные банки, и набросали им сверху земли и травы, чтобы могли забавные человечки там размножаться, и забавлять блошиный народ своим странным и несуразным видом. Прочих же людишек или заспиртовали, или заформалинили, или отдали для опытов в специальные блошиные лаборатории, улучшающие блошиную породу на благо всей блошиной цивилизации. Во всех домах жили теперь исключительно блохи, по улицам тоже ходили блохи, и в учреждениях не было никого, кроме блох, занятых важными государственными делами. Страна теперь называлась Блошиным Царством, а правил ею ни кто иной, как Укротитель Блох, которому достались от бывшего правителя все атрибуты и символы царской власти.
Впрочем, не всех людей заспиртовали и пустили на опыты, некоторым все же удалось бежать в соседние царства, но таких было немного, и они искренне считали себя счастливчиками. Не трогали блохи и бывшего царя, так легко расставшегося со своей властью, потому что взять с него было нечего, и требовал он только одного – ежедневной порции сладких семечек, вымоченных в меде и вишневой наливке. Блохи боялись своего Укротителя, потому что он каждое утро делал физические упражнения, и больно бил блошиный народ специальным укротительским хлыстиком из сыромятной кожи, имеющим на конце семь острых крючочков. Подгоняемые хлыстиком и крючочками, блохи теперь с утра и до вечера плясали по воле своего Укротителя, который то устраивал блошиные бега, то заседания блошиного правительства, а то даже и прения в блошином парламенте.
И все-таки чего-то не хватало Блошиному Царству! Сопредельные государства косились на него с подозрением, справедливо обвиняя в нарушении прав человека, и в разного рода несуразностях, которые блохи то тут, то там, допускали. Так, на заседании блошиного правительства, во главе которого стояла блоха по имени Попрыгунчик, то и дело обсуждались вопросы, как лучше сосать кровь из людей, которые еще остались в живых, и которых не успели заформалинить, или насадить на иголку. Или, к примеру, в блошином парламенте, который послушно прыгал под плеткой безжалостного Укротителя, вдруг начинались прения о том, сколько блох может уместиться на мизинце одного человека, и кто появился раньше: блоха или тот, к кому она присосалась? Последний вопрос, кстати, вызвал особые дискуссии в обществе, ибо считалось, что блохи появились раньше всех остальных, и именно от них зародилась жизнь на Земле. Председатель парламента, седовласая блоха по имени Козлодрай, даже открыл прения по этому вопросу и был немало удивлен, когда первым на трибуну поднялось легендарное насекомое по имени Старый Марал, подкованное когда-то еще легендарным Левшой.
– Я, уважаемые господа депутаты, – сказал, с трудом сдерживая одышку, ветеран блошиного дела, – был, как вы знаете, подкован еще тем самым легендарным Левшой, о котором с такой любовью написал наш отечественный классик. Я старше всех вас, и поэтому с высоты опыта заявляю: на мизинце одного взрослого человека помещается семь тысяч блох, и это так же ясно любой блохе, как и то, что Волга впадает в Каспийское море, а Солнце встает на востоке и заходит на западе.
– Но позвольте, – возразила вошедшая следом за ним на трибуну парламента красавица-блоха по имени Вошка-Застежка, – почему же именно семь тысяч блох помещается на мизинце взрослого человека? В каких учебниках об этом написано, и кто вообще производил подобные опыты? Предлагаю провести следственный эксперимент прямо здесь, в зале парламента, и вычислить количество вышеназванных блох!
Тут же послали за каким-нибудь человеком, чтобы на месте подвергнуть его испытанию, но выяснилось, что людей в Блошином Царстве уже не осталось. Всех их или заспиртовали, или засушили в гербарии, или поместили в стеклянные банки с травой и землей, и они там подохли. Хотели было выписать людей из-за границы, но заграница ответила решительным отказом. Так вопрос и повис в воздухе, не решенный блошиным парламентом.
Тем временем разжиревшие блохи, привыкшие ежедневно сосать кровь человека, постелено теряли в весе и уменьшались в размерах. Попробовали было сосать кровь из кошек и бродячих собак, но их на всех не хватило, и в Блошином Царстве начался настоящий голод. Правительство от бескормицы кидалось из крайности в крайность, и то пыталось закупить за границей консервированной крови для пропитания граждан, то начинало строить специальные холодильники, где бы блохи в анабиозе могли переждать голодное время. Парламент же совсем свихнулся и всерьез обсуждал вопрос о переселении с Земли на планету Марс, где, по слухам, недавно нашли воду, и, значит, там есть и жители, которых блохи могли бы сосать. Укротитель Блох по старой привычке стегал всех налево и направо своей плеткой о семи острых крючочках и призывал к занятию физическими упражнениями, но на него с голодухи просто махнули рукой. От отчаяния он попытался вернуться в свой старый цирк, где когда-то дрессировал блох, но в цирке теперь не было ни блох, ни иных зверей. Тогда он пошел на поклон к бывшему царю всей этой страны, но царь, уже полузгавший с утра сладких семечек, настоянных на вишневой наливке, вот что ему сказал:
– Иди, понимаешь-ли, обратно к своим вымирающим блохам, а меня лучше не тронь! Я, понимаешь-ли, уже не гожусь ни на что: ни в цари, ни в укротители блох. Мне бы только теперь семечки лузгать, да греться под солнышком на высоком крыльце!
Так и ушел Укротитель Блох восвояси, а вскоре потерял и всех своих подданных, которые от бескормицы попросту передохли и лежали на зеленой траве кверху лапками, уменьшившись до размеров обыкновенной блохи.
Постепенно в опустевшее царство стали возвращаться люди из сопредельных стран, которые дождались-таки лучших времен. Со временем земля опять заселилась, и ей стал управлять новый царь, который тоже любил сидеть на царском крыльце в обнимку со своим чемоданчиком, но лузгал уже не семечки, а в больших количествах поглощал заморский поп-корн. Он был западником и придерживался тех взглядов, что лучше не отечественные блохи, а заморские, более юркие и проказливые. На эту тему были даже прения в местном парламенте, но, впрочем, это уже совсем другая история. О ней Укротитель Блох, который, оказывается, жив-здоров до сих пор, и по-прежнему работает в цирке, сказал следующее:
– Были бы люди, а блохи для них найдутся всегда!
На том и сказке конец.

2003




УКРАДЕННОЕ СЧАСТЬЕ

сказка


Один человек чувствовал себя очень несчастным и не понимал, почему так происходит. Он пошел к цыганке, и она, взглянув на его ладонь, сказала следующее:
– Твое счастье украли чужие люди, которые посмеялись над твоей несчастной судьбой, и ты не увидишь это счастье до тех пор, пока сам не отправишься на его поиски. Твое счастье зависит только от тебя самого, но знай, что поиски эти очень опасны, и неизвестно заранее, увенчаются ли они успехом. Вполне возможно, что ты погибнешь, так и не найдя украденное у тебя счастье.
– А как оно выглядит, это мое былое счастье? – спросил он у цыганки, потому что действительно уже забыл, на что же оно похоже.
– Твое счастье похоже на улыбку ребенка, – сказала ему цыганка, – или на поцелуй женщины, или даже на ласковый ветер, неожиданно подувший с вершины высоких гор. Хотя вполне возможно, что оно похоже на чудесный дворец, или на сундук, полный алмазов, или на добрую весточку, полученную из далекой страны. Потому что счастье очень изменчиво, и заранее нельзя точно сказать, на что же оно похоже.
И человек отправился по поиски своего пропавшего счастья, заранее не зная, что же он должен искать, и в какую сторону ему надо идти. Он уже давно забыл, что значит быть счастливым, и надеялся лишь на авось, или на случай, который, как он считал, должен ему помочь. Он шел много дней, а впереди его бежала молва, которая заставляла жителей многих городов выходить за их стены и жадно глазеть на человека, который был несчастнее их всех. Наконец он подошел к какой-то горной стране, в скалах которой были искусно вырезаны изящные дома, дворцы, и даже храмы с каменными колоколами, которые, к удивлению его, неожиданно начали звонить, издавая глухой каменный звон. Внизу, у подножия каменного города, стоял свирепого вида человек, лицо и тело которого, казалось, были вырезаны из камня, а каменные волосы ниспадали на плечи, похожие на тяжелую каменную волну. Он улыбнулся тяжелой неподвижной улыбкой, и раскатисто сказал уставшему путнику:
Приветствую тебя в Каменной Стране, о чужестранец! Меня зовут Каменным Человеком, и молва о твоих поисках счастья уже достигла моих гранитных ушей. Я бы с радостью помог в твоих поисках, и даже одарил тебя своим собственным счастьем, заключенным в несметных сокровищах, скрытых внутри моих гранитных дворцов. Не счесть золота и алмазов, которые хранятся в моих каменных сундуках, но твоего счастья здесь нет. Ступай дальше, в страну Семи Городов, быть может там найдешь ты свое пропавшее счастье!
Путник поблагодарил Каменного Человека, и отправился на поиски страны Семи Городов, пусть в которую был нелегким и длинным. Наконец, после многих недель странствий, он пришел в эту страну, жители которой, предупрежденные молвой, бежавшей впереди человека, вышли из своих городов навстречу ему.
Это были невысокие изящные люди, похожие на эльфов, одетые в яркие праздничные одежды, всегда веселые и беспечные, которые никогда в жизни не видели несчастного человека. Впереди их стояла королева страны Семи Городов, которая, приветствуя пришельца, сказала следующее:
– Здравствуй, о несчастный путник, потерявший все, что имел он и жизни! Жители страны Семи Городов приветствуют тебя, и предлагают навечно остаться у них. Ты найдешь здесь все, о чем только можно мечтать, и очень скоро станешь необыкновенно счастливым. Одно только знай, – твоего счастья здесь нет. Оно недолго гостило у нас, ибо мошенники, укравшие его у тебя, останавливались здесь на какое-то время. Но потом они ушли дальше, в долину Прекрасных Грез. Отправляйся туда и отбери у них свое пропавшее счастье.
Человек поблагодарил королеву страны Семи Городов, и весь ее счастливый народ, и отправился дальше, в долину Прекрасных Грез. Через некоторое время он достиг этой долины, и был очарован теми видениями, которые посещали здесь ненароком задремавшего путника. Стоило лишь ему сомкнуть веки, как чудесные мелодии начинали звучать в его ушах, и сладкоголосые девы-гурии, одетые в прозрачные шелковые накидки, танцевали для него до утра и пели прекрасными голосами о вечной любви и вечном забвении, которые даруются несчастному человеку. Много дней провел он в чудесной долине, и, наконец, случайно набрел на отшельника, который жил тут уже долгие годы, и был хранителем этого чудесного места.
– Приветствую тебя, о чужестранец, отправившийся на поиски своего пропавшего счастья! – сказал ему отшельник, одетый в мохнатые звериные шкуры, и держащий в руках тяжелый отполированный посох. – Твои поиски собственного счастья достойны всяческого восхищения, только знай, что в этой долине его нет. Мошенники, которые украли его у тебя, давно уже покинули эти места и отправились дальше, в город Кривых Переулков, надеясь там подороже продать твое заветное счастье. Ступай и ты в этот город, возможно, что именно там найдешь ты то, что так долго ищешь.
И человек отправился в город Кривых Переулков, предварительно поблагодарив одетого в звериные шкуры отшельника, и отказавшись от предложения навечно остаться в долине Прекрасных Грез. Путь его оказался нелегким, много бедствий выпало на его долю, пока он шел к этому далекому городу, то и дело натыкаясь на следы мошенников, которые несли с собой украденное у него счастье. Наконец, совсем истоптав башмаки и разорвав в клочья свое платье, он достиг ворот города Кривых Переулков. Это был огромный город, внешне блестящий и шумный, освещенный днем ярким солнцем, а ночью огнями разноцветной рекламы, который таил в себе множество соблазнов и столько же необыкновенных возможностей. Было даже странно, что он получил такое кривое название, хотя, если приглядеться внимательно, можно было понять, что свет по ночам и необыкновенные возможности были сосредоточены лишь в его центре, а на окраинах действительно тянулись бесконечные кривые улицы и переулки, которые и дали городу свое название. Именно здесь еще недавно останавливались мошенники, укравшие у человека его счастье, которые в темноте кривых переулков и старых грязных харчевен надеялись подороже продать сокровище, поражающее всех своей чистотой и своим нестерпимым светом. Никто не решался купить для себя столь дорогую вещь, всех пугала возможность дальнейшей расплаты, и мошенники, так и не сумев продать похищенную драгоценность, о которой многие рассказывали то, как о необыкновенных размеров жемчужине, то как о волшебном цветке, то даже как о диковинной золотой рыбе, плавающей внутри хрустального шара, отправились дальше, к подножию горы Вечного Света, последнему месту, где еще можно было продать столь ценную вещь. Хозяин харчевни, в которой останавливались воры, поминутно оглядываясь по сторонам, сказал шепотом человеку, искавшему свое счастье;
– Отправляйся на север, к ледяной горе Вечного Света, дальше которой пути уже нет, и где, говорят, можно купить и продать что угодно, хотя бы даже и свою бессмертную душу! Неизвестно, кто живет на этой горе, и во имя какой силы совершает он подобные сделки, но дальше этого места мошенники уже не смогут уйти. Иди быстрей к чудесной горе, и надейся на то, что воры еще не успели продать твое заветное счастье!
И человек отправился на север, к горе Вечного Света. Путь этот был неблизким и очень опасным, множество преград встречались у него на пути, множество бездонных пропастей, стремительных рек и безводных пустынь пришлось ему пересечь, но человеку очень хотелось вернуть украденное у него счастье, и поэтому он преодолел все испытания. Все чаще и чаще встречал он у себя на пути следы отпетых мошенников, которые, чувствуя погоню, старались раньше его достичь горы Вечного Света. И вот, наконец, настал день, когда он подошел к подножию этой горы. Склоны ее были покрыты снегом и льдом, а вершина поднималась на недосягаемую высоту, и непрерывно сияла блестящим светом, который не угасал ни ночью, ни днем. Человек видел, как впереди его поднимались мошенники, несущие в специальном ларце его счастье, и он лез по кручам следом за ними, ломая ногти и обдирая в кровь свои руки. Но все было тщетно: воры все же опередили его, и он наконец-то понял, что они первыми достигнут вершины! От отчаяния человек решил броситься вниз, но в этот момент гора под ним закачалась, со склонов стали сходить лавины и падать огромные камни, все заволокло темной мглой, и он услышал слова, идущие, кажется, с самого неба:
– О человек, потерявший когда-то свое счастье! Ты выдержал все испытания и дошел до края земли в надежде вернуть утраченное сокровище. За это я, хранитель Вечного Света, дарую тебе новое счастье, ничуть не хуже того, которое ты когда-то утратил. Не горюй о том, что безвозвратно ушло, взгляни лучше на небо: твое былое счастье сияет там новой звездой, и свет ее освещает путь всем людям земли. Живи дальше, как ни в чем не бывало, и будь счастлив, ибо ты этого заслужил!
Вслед за этими словами тьма, закрывавшая все вокруг, рассеялась, и человек увидел на небе звезду, протягивающую к нему свои золотые лучи. Он понял, что это его былое счастье, ставшее небесной звездою, что оно никуда не исчезло, а только лишь поменяло место своего пребывания. Новое счастье постепенно вливалось в него, и, наконец, переполнило до краев, подарив радость, которой он был лишен много лет. Он жил после этого долгие годы, каждый день благодаря хранителя Вечного Света, облик которого так и не успел разглядеть.
А мошенники, укравшие некогда его счастье, не смогли спуститься с высокой горы, потому что упали в глубокие пропасти, и остались в них навсегда.




ВЕТКА СИРЕНИ

сказка

Одному царю каждую ночь снился один и тот же кошмар: широкая площадь перед дворцом внезапно заполняется огромным морем людей, держащих в руках ветви цветущей сирени, и громко кричащих что-то очень неприятное и обидное. Что-то про самого царя и про его ближайших министров, а также про ту страну, в которой они все проживают. Дальше же вообще начинались ужасные вещи, потому что толпа внезапно оказывалась внутри самого дворца, и, размахивая сиреневыми ветвями, хлестала ими по лицу всех подряд: и царскую охрану, и царских министров, а также самого царя, который в одной ночной сорочке был вынужден вскакивать с постели, и бежать, куда глаза глядят. Он пробегал, закрывая руками голову, на которой сейчас не было короны, через бесконечные залы дворца, увешанные дорогими картинами и уставленные дорогими подарками, которые ежедневно подносили ему благодарные подданные, а сзади, наступая ему на пятки, бежали какие-то молодые люди, и больно хлестали его сиреневыми ветвями. На этой кошмарной сцене государь всегда просыпался весь в поту, и с бешено колотящимся сердцем, а его камердинеры бегали вокруг, и размахивали руками, не в силах помочь несчастному монарху. Сон этот с неизбежной регулярностью повторялся из ночи в ночь, и так измучил царя, что он не выдержал, и, призвав к себе звездочетов, потребовал от них объяснить суть такого странного сна. Звездочеты посовещались в специальной совещательной комнате, стены и потолок которой были обклеены большими блестящими звездами, и вот что сказали царю:
– Это, царь-батюшка, не простой сон, а вещий, и означает он ни много, ни мало, как грядущие неприятные события, которые в народе называются революцией. Толпы людей на площади перед твоим дворцом – это возмущенный народ; лозунги, которые они выкрикивают – это претензии, которые они предъявляют к тебе и твоим министрам; а ветви сирени в руках у восставших – это символ их революции, которую мы, звездочеты, назвали сиреневой; твое же бегство, о государь, по залам ночного дворца в одной ночной сорочке и без короны на голове – это конец твоего счастливого царствования, которое не устоит перед веткой цветущей сирени.
– Но что же мне делать? – спросил испуганный царь, – как избежать этой сиреневой революции?
– Прикажи, о государь, – ответили ему звездочеты, – выкопать все сиреневые кусты в твоем государстве, и сжечь их потом на площадях твоих городов. Если сделаешь так, то у будущих революционеров не будет больше символа их революции, и они не смогут поднять мятеж. Уничтожь всю сирень, и царствуй дальше, как ни в чем ни бывало!
Царь так и сделал. Он приказал выкопать, а потом сжечь на площадях городов все до единого кусты сирени в своем государстве, и стал царствовать дальше, как ни в чем ни бывало. А вскоре и кошмарный сон перестал ему сниться, и в государстве вновь наступила тишь и благодать, как это и положено быть во всяком приличном царстве.
– Ну что мой народ? – спрашивает обычно царь у своих министров? – Как он живет, и чем дышит, а также о чем говорит на площадях и улицах городов?
– На улицах и площадях, ваше величество, – отвечают царю советники и министры, – у нас не разрешается собираться больше трех человек, потому что иначе это будет уже не прогулка, а демонстрация. А за демонстрации в нашем царстве полагается смертная казнь. А, в общем, царь-батюшка, народ стал жить гораздо лучше и веселее, и каждый день славит ваше мудрое царствование, и молит высшие силы, чтобы ему не было конца.
– Ну и хорошо, – отвечает советникам царь, – пусть лучше молит, чем выходит на демонстрации. Особенно на те, что видел я во время кошмаров. Не советую и вам увидеть ничего подобного. А что сирень: всю ли ее выкопали и уничтожили в государстве?
– Всю, ваше величество, – отвечают ему советники, – можете не волноваться, ни одной веточки нигде не осталось.
Но ошиблись царские советники и министры, не доглядели они, и на балконе одной скромной девушки в цветочной кадке остался небольшой сиреневый куст с одной-единственной веткой, которая весной распустилась ярким сиреневым цветом. Девушка эта была очень пригожая, и ей благоволила одна старая фея, которая как раз и была причиной того, что у девушки в кадке сохранился сиреневый куст. У феи были большие виды на девушку, а также на ее возлюбленного, отважного юношу, который был предводителем заговорщиков, лелеющих мечту о революции и свободе. Они давно уже собирались по вечерам в подвале дома, где жила скромная девушка, и вели запретные разговоры о революции, которая обязательно должна наступить. Народ был на их стороне, и единственное, чего не хватало решительным молодым людям – это символа будущей революции, без которого она обречена на провал.
– Ах, если бы у нас была не одна, а миллион таких сиреневых веток! – сказал как-то девушке юноша, стоя вместе с ней на балконе, и глядя с него на царский дворец, окружённый со всех сторон пушками и полосатыми будками, в которых прятались бдительные часовые, охранявшие царский покой. – Мы бы тогда смогли начать революцию, и освободить страну от власти тирана!
Он нагнулся к кадке с сиренью, и сорвал цветущую ветвь, собираясь преподнести ее в дар возлюбленной, но – о чудо! – на месте сорванной ветви тут же появилась вторая, а за ней третья, четвертая, пятая, и так продолжалось до бесконечности, пока весь город не ходил с сиренью в руках, и не было ни одного сопливого мальчишки, а также ни одной чумазой девчонки, у которых бы в руках не оказалось ветви сирени. Дело в том, что сирень эта была волшебная, и ее сохранила та самая добрая фея, о которой уже говорилось, заранее зная, чем это обернется для девушки, а также для царства, в котором она жила.
К вечеру ликующие толпы народа двинулись к царскому дворцу, и их не смогли сдержать ни грозные пушки, ни часовые, прятавшиеся в своих полосатых будках. Несчастный царь сначала подумал, что он вновь видит давешний кошмар, потому что вся площадь перед дворцом была заполнена революционным народом, и каждый человек держал в руке ветку цветущей сирени. И царь, так же, как в недавнем кошмаре, бежал босиком по дворцовым залам, одетый в одну ночную сорочку, а сзади за ним гнались возмущенные молодые люди, и больно хлестали его по разным местам ветвями цветущей сирени.
Неизвестно, что стало с царем после сиреневой революции, да это, признаться, и неинтересно, а известно лишь то, что новым царем стал отважный юноша, женившийся вскоре на скромной девушке. Известна и судьба чахлого куста сирени, ставшей символом революции: он превратился в огромное Сиреневое Дерево, и украшает теперь главную площадь столицы. Добрая же фея, по слухам, улетела в соседнее царство, и опять там кому-то благоволит, и даже что-то сажает у него на балконе.
Звездочеты, которых прежний царь упрятал в темницу, были выпущены оттуда, и они предсказали новым правителям долгое и счастливое царствование. Но, впрочем, здесь начиналась уже совсем другая история.




КОРПОРАЦИЯ МОНСТРОВ

сказка

Утром по Корпорации Монстров разнесся слух, что ее закрывают.
Находилась Корпорация Монстров в самом центре обширного Болотного Царства, населенного разнообразной болотной живностью, которая летала, ползала, плавала и ныряла, наслаждаясь покоем и счастьем, подаренными природой и Богом. Однако полностью отдаться этому покою было нельзя, так как монстры, объединенные в страшную Корпорацию, всячески вредили болотным жителям, и ежедневно портили им кровь. Впрочем, портить кому-либо кровь было еще самым безобидным занятием, потому что некоторые монстры просто-напросто эту самую кровь сосали, зачастую оставляя от жертвы одну оболочку, которую тут же уносило порывом ветра. Помимо монстров-кровососов, были монстры-кровопийцы, монстры-душители, монстры-обрезатели и монстры-щипачи. Среди прочих были также монстры-домушники, монстры-надомники и монстры-законники. Последние все мерзкие дела монструозной братии подводили под четкую букву закона, так что все было шито-крыто, и болотной братии некуда было идти жаловаться на распоясавшихся душегубов. Имена же у монстров были соответствующие: Заглостик Живатый, Гугнива Обыкновенная, Домушник Мохнатый, Упырник Кошмарный, Кошмарник Липучий, Ужастик Продольнокрылый, Мочила Домушная, Щипач Острокрылый и Обрезала Любезный. Было также специальное подразделение особенно зловредных монстров, носивших название: Барыга Двуполый, Тля Припадочная, Вампир Позорный и Флакон Духастый. И уж совсем в центре страшной Корпорации существовало особо законспирированное подразделение мокрушников, которых звали: Гудячник Шкодливый, Мамка Сортирная, Ползунчик Рогатый и Липучка Настырная.
И вот неожиданно как-то с утра в зловещей Корпорации Монстров кто-то шепнул кому-то на ухо: “Нас закрывают!” И пошло, и поехало! Ужасные монстры, привыкшие безнаказанно сосать кровь, топить, мочить и щипать болотных жителей, неожиданно засуетились, и стали передавать друг другу на ухо: “Вы слышали, нас закрывают! Вы слышали, нас закрывают!” И тому были свои причины. Со всех сторон Болотного Царства по направлению зловещей Корпорации Монстров двинулись полчища болотных жителей, которым наконец-то захотелось нормальной и спокойной жизни. В самое короткое время Корпорация была обложена со всех сторон, и начался бессрочный митинг, на котором самая последняя болотная тварь, какой-нибудь ничтожный головастик, которого можно раздавить одним движением каблука, вылезал на трибуну, и обличал страшную Корпорацию. Какая-нибудь ничтожная и беззаботная стрекоза, всю жизнь порхающая над болотом, и не имеющая ничего, кроме своих прозрачных крылышек, теперь во всеуслышанье заявляла, что ей надоел террор Корпорации. И, что самое странное, ее поддерживали другие болотные жители. Они требовали, чтобы их перестали щипать, душить и мочить. Они хотели, чтобы им больше не делали обрезание, и тайком, по ночам, не сосали из них кровь. Монстры, укрытые до времени под защитой толстенных стен Корпорации, дрожали от страха, и не знали, что же им делать. Некоторые начинали втайне паковать чемоданы, и слали тайные шифровки руководству подобных Корпораций в других болотах, надеясь перевербоваться, и повыгоднее продать всех своих товарищей-монстров.
– Монструозность, друзья, монструозность, и еще раз монструозность! – вещал, выйдя на середину огромного актового зала, наполненного перепуганными монстрами, Домушник Мохнатый, ветеран славного заплечного дела. – Только лишь монструозность способна спасти всех нас и нашу достославную Корпорацию!
– О какой монструозиости вы говорите, коллега, – возразил ему Упырник Кошмарный, – если как раз за нее, за эту самую монструозность, нас сейчас и собираются замочить? Наоборот, господа, нам требуется немедленно перестроиться, и предстать перед болотными жителями истинными миротворцами, которые в жизни никого не обидят, а только лишь защищают слабых и немощных. Иначе, господа, нас всех как пить дать пощипают, а то и обрезание какое-нибудь учинят!
– Да, да, именно так, растеряли мы за последнее время любовь народа, – пафосно воскликнула Тля Припадочная, – и расплачиваемся за это нынешней осадой, которая, чего доброго, закончится всеобщим побоищем. Предлагая срочно совершить безумный поступок, и вернуть себе былую любовь народа, без которого нам всем отсюда уже не выйти!
И все стали думать, как же вернуть себе любовь народа, который в этот момент как раз выламывал прочные дубовые двери, и пытался проникнуть сквозь них во внутренние покои Корпорации Монстров. Страшно даже было подумать, что бы случилось, если ему удастся это осуществить! Однако думать надо было немедленно, ибо крепкие дубовые двери уже трещали по швам, и те монстры, которые умели летать, уже в спешке вылетали через окна и печные трубы, унося с собой заранее упакованные чемоданы и надеясь отсидеться в заранее приготовленных норах. Внутри остались самые неповоротливые монстры, которые отяжелели от выпитой за долгие годы крови и от груза совершенных ими злодейств, и не могли уже никуда улететь. Страх и ужас охватил оставшихся монстров, им уже мерещилась неминуемая расплата за те преступления, которые они совершили. Некоторые в спешном порядке сдирали с себя погоны и стаскивали сапоги, сделанные из шкур невинных болотных граждан, у которых была до капли высосана вся кровь. Другие били себя кулаками в грудь и вытягивали из окон лохматые лапы и плавники, моля болотных жителей их пощадить, поскольку дома остались малые дети и несчастные жены, страдающие базедовой болезнью. Но тщетно! Прочные дубовые двери уже трещали по швам, и разгневанная толпа болотных жителей вот-вот должна была ворваться внутрь ненавистной всем Корпорации.
И тут совершенно неожиданно раздался оглушительный удар грома, и сверху на Болотное Царство обрушился настоящий весенний ливень. Целые потоки воды падали сверху на разгневанных болотных жителей, впервые почувствовавших себя свободными, и охлаждали их разгоряченные головы. Несчастные, всего лишь трех дней осады, когда они были хозяевами своего родного болота, а ненавистные монстры, напротив, стучали зубами от страха, оказалось достаточным, чтобы простить все злодеяния, которые им причинили. Им вдруг расхотелось продолжать выламывать двери в Корпорации Монстров, и они начали потихоньку возвращаться назад, соскучившись по болотной осоке и ряске, по белым лилиям, цветущим посреди чистой воды, и по запаху гнилушек, который был им сладок и приятен, словно дым родного отечества. Постепенно пространство вокруг огромной Корпорации опустело, и только какие-то залетные стрекозы еще продолжали кружить вокруг ее печных труб, да несчастные, потерявшие ориентацию головастики нелепо шевелили хвостиками в лужах воды, забыв о том, что они еще не лягушки, и что им даже не положено квакать. Перепуганные до смерти монстры, которым только что мерещилась темница и неминуемая гильотина, осторожно высовывали свои хоботы, рыла и рогатые головы из пуленепробиваемых окон, и недоуменно оглядывались вокруг. Они все еще были во власти кошмарных предчувствий, и не могли сообразить, что всего-навсего неожиданная весенняя гроза спасла их от народного гнева.
Постепенно из эмиграции, а также из потайных нор и щелей возвращались убежавшие монстры, и жизнь Корпорации понемногу налаживалась. Сначала небольшими порциями, а потом уж по полной мерке у болотных жителей стали сосать кровь, а также щипать, мочить, обрезать и душить их так, как захочется. Уж и отвели монстры свою душеньку! Уж и отомстили за три дня непрерывного страха! Монструозное начальство тут же представило к высоким правительственным наградам всех обитателей Корпорации. Специальной Звездой Героя наградили: Гугниву Обыкновенную, Домушника Мохнатого, Упырника Кошмарного и Барыгу Двуполого. Ордена мужества получили: Гудячник Шкодливый, Кошмарник Липучий, Ужастик Продольнокрылый и Мочила Домушная. Щипач Острокрылый и Обрезала Любезный были награждены медалями за отвагу. Барыга Двуполый вместе с Вампиром Позорным были назначены начальниками двух новых ответственных департаментов. Флакона Духастого и Мамку Сортирную сделали послами в сопредельных болотах. А Тля Припадочная, предложившая влюбить в себя болотный народ, была посмертно занесена в книгу памяти Корпорации, поскольку не выдержала, и задохнулась от любви к простому народу.
Сам же простой болотный народ, все эти несчастные стрекозы, бабочки, головастики, суслики и хомячки, все эти жуки-плавунцы и ужи, мелкие рыбешки и пугливые ящерицы, цапли, выпи и кулики, – все они очень быстро осознали свою вину, и даже коллективно покаялись, публично заявив о своей ошибке. Охлажденные вешним ливнем, они теперь с ужасом вспоминали свой безумный порыв, погнавший их на штурм Корпорации Монстров, и готовы были терпеть любое насилие, лишь бы сохранить свое скромное болотное счастье. Итог же все этой невероятной истории подвел маленький головастик, совсем еще невинный ребенок, только-только вылупившийся из икринки:
– Тому, кто боится весеннего дождика, никогда не разрушить Корпорацию Монстров!
Недаром говорят, что устами младенца глаголет истина.




ПРЕДЧУВСТВИЕ ГРАЖДАНСКОЙ ВОЙНЫ

сказка

Утром Герман проснулся с предчувствием чего-то неизбежного. Ночью ему снился сон, в котором он шагал в шеренге одетых в шинели и островерхие шапки со звездами бойцов, и пел какую-то очень нужную песню, отчего сердца у всех у них зажигались необыкновенной решимостью, и они бежали вперед, стреляя в маленькие, разбегающиеся в стороны фигурки врагов. Утром он все пытался припомнить мотив этой песни, но ничего, кроме сакраментального “на-на, на-на”, у него не получалось, и он с досадой барабанил пальцами по столу, и пытался отбивать ногой ритм, но и это у него тоже не выходило. Он встал, и пошел на кухню кипятить чай. Хозяйка, разумеется, была уже здесь, и, как всегда, завела разговор о плате за комнату, а также за электричество, которого, якобы, он жжет слишком много. Герман решил ничего ей не отвечать, и, молча поставив чайник на плиту, вернулся к себе в комнату и стал смотреть в окно на необыкновенно красивый рассвет, который озарил своими багряными отблесками верхушки соседних многоэтажек.
Герман снимал комнату на шестнадцатом этаже у одной мерзкой старухи, которая, впрочем, вовсе таковой себя не считала, и даже иногда, в припадке некоего игривого настроения, зазывала Германа на свою половину, и делала разные двусмысленные предложения. Герман очень сердился на такие предложения, потому что вообще был выше этих мелких житейских проблем, и видел насквозь похотливую старуху, которая то рассказывала о том, что ее сын работает водителем у одного знаменитого космонавта, то жаловалась на предыдущих жильцов, воровавших у нее из холодильника яйца и уехавших, не заплативши за электричество. Он молча поедал булочки и пирожные, которые старуха подсовывала ему одно за другим, и прихлебывал сладкий чаек, искренне недоумевая, почему это прошлогодние жильцы не придушили эту старую стерву, а потом решительно вставал, и, сказав спасибо, отправлялся на свою половину. Старуха после этого злобствовала всю ночь, и стучала на кухне сковородками и кастрюлями, но Герман лишь саркастически улыбался на это, лежа в полной темноте с засунутыми под голову руками, и думал о важных вещах, о которых из-за спешки и суеты последнего времени еще не успел додумать. Таких недодуманных вещей было у него очень много, и он положил себе за правило каждую ночь выкрадывать два или три часа у сна, и додумывать до конца хотя бы одну проблему. Он почти не спускался вниз со своего шестнадцатого этажа, и жил во многом тем, что ему, расщедрившись, подносила старуха, которая только прикидывалась несчастной и бедной, но на самом деле была необычайно богатой. Впрочем, иногда спускаться вниз все же было необходимо, особенно когда заканчивались бумага и перья, которые Герман изводил в очень большом количестве, сочиняя роман без названия, который уже успел возненавидеть не хуже старухи. Собственно говоря, решение написать роман возникло у Германа довольно давно, идея его постоянно носилась в воздухе, но он никак не мог поймать ее, и насадить на кончик своего пера, чтобы потом перенести на бумагу. Идея эта была неопределенной и зыбкой, она чем-то была похожа на давешний сон, от которого не осталось ничего, кроме неясных полуразмытых пятен, да этого навязчивого мотива “на-на, на-на”, в котором тоже не было ничего конкретного. Но Герман чувствовал, что идея эта существует, что она грандиозна, и, более того, объединяет всех людей в этой несчастной стране, о будущем которой он думал уже давно, и которой хотел помочь, написав роман, который бы открыл людям глаза, а ему позволил съехать от этой подлой старухи, опутавшей его с ног да головы своими пирожными и подозрительными намеками.
Он бросил искать никак не дающийся мотив песни, и стал опять смотреть на рассвет, который еще больше налился зловещим кровавым светом, и затопил собой, словно в крови, весь огромный город со всеми его улицами, проспектами и площадями. Эти ежедневные кровавые рассветы необычайно тревожили Германа, они с неизбежной регулярностью, как навязчивая старуха, приходили каждое утро, и устраивали в небе такое, от чего впору было сойти с ума. На обоих сторонах небесного купола начинала вдруг набухать красками светящаяся медь шлемов, копий, кольчуг и мечей, и летящие в воздухе кони несли на своих спинах яростных ездоков, которые там, в середине неба, сшибались в бешеной схватке, рубя и коля друг друга со страшной яростью, словно бы грядущее земные сражения были перенесены до времени в небеса, где репетировались будущие битвы земли. Герман искренне недоумевал, почему же никто не смотрит на небо, почему не ужасается этим потокам небесной крови, каждое утро изливающихся на землю, и этим сшибкам небесных ратей, от которых, казалось, нельзя было спрятаться никуда? Он и сейчас досмотрел до конца, как на обоих сторонах небосвода набухли и засверкали медью и золотом два непримиримых небесных воинства, а потом, издав неслышные победные крики, ринулись навстречу один другому, сшибясь посередине в яростной схватке, страшной и беспощадной, какой, казалось, не было еще никогда. Герман дрожал от страха, с него стекал струйками холодный пот и заливал глаза, отчего ему приходилось их протирать. Он, кажется, что-то понял, но последняя, самая важная деталь, как и всегда, ускользнула от его сознания. Услышав, как в коридоре хлопнула дверь, и сообразив, что старуха ушла из дома, он бросился в ее комнату, и, ломая пальцы и кнопки, почти наугад включил телевизор. Так и есть! И здесь он увидел яростные, искаженные ненавистью лица, и здесь услышал звуки выстрелов и стрельбу, которая, неслышная, только что раздавалась на небе. Он переключил канал, и обнаружил движущуюся вперед с решимостью все сокрушить демонстрацию, колышущуюся, как неистовый горный поток. Красные флаги, а также страшные лозунги, реющие над неспокойной толпой, были точь-в-точь, как алые небесные стяги и древки копий, которые держали в небе летящие всадники. Герман поспешно выключил телевизор, и, наскоро одевшись, вышел на улицу. Демонстрация на земле была похожа на сражение в небесах, и это, разумеется, не было случайностью! Он понял, что тот роман, который писал он последнее время, не стоит и ломаного гроша, потому что главное было сейчас в другом – предупредить людей о надвигающейся опасности, которую они упорно, смотря под ноги, а не на небо, отказывались замечать. Герман знал, что очень скоро люди будут бросаться друг на друга точно так же, как бросались они там, в небесах, убивая и коля противника копьями, и заливая все алыми потоками утренней крови. Сражения в небе были предостережением о надвигающейся беде, ибо ненависть, накопившаяся в людях, вот-вот должна была привести к страшным последствиям.
Герман бросился к какому-то человеку, желая объяснить ему смысл грядущей опасности, но тот, шарахнувшись в сторону, прокричал ему что-то обидное. Герман сделал еще пару таких же попыток, но результат оказался тот же. Тогда он спешно спустился в метро, и, доехав до центра города, вышел на улицу, все время сопровождаемый тревожными взглядами прохожих и пассажиров. Так и есть! По улице шла демонстрация, и лица людей, держащих в руках алые стяги и страшные, наполненные ядом и желчью лозунги, были искажены такой злобой и ненавистью, что сомнений больше не было никаких. Это было начало гражданской войны, это было продолжение тех небесных яростных схваток, которые каждое утро видел он в небесах, и на которые никто, кроме него, решительно не смотрел. “Так, значит, она уже началась! – сказал он сам себе, вглядываясь в лица шагающих демонстрантов, и, к ужасу своему, замечая в их рядах ненавистную старуху, несущую над головой трепещущий алый флаг. – Ну что же, тем хуже для них, они сами не смотрели на небо!” И он, весь покрытый потом и дрожа от нервного напряжения, опять повернул к метро, и, спустившись по эскалатору вниз, сидел в вагоне, повторяя раз за разом одно и то же: “Ну что же, они сами захотели этого, а мне теперь придется умыть руки!” Пассажиры смотрели на него с ужасом и подозрением.
Герман не сомневался, что гражданская война уже началась, что предчувствия не обманули его, а поэтому он может теперь спокойно писать свой роман, игнорируя старуху, и предоставив людям убивать один другого, как им заблагорассудится. Он, наконец, доехал до дома, и, поднявшись к себе на шестнадцатый этаж, неожиданно опять обнаружил старуху, которая, по всем расчетам, должна была находиться в толпе демонстрантов. Рядом со старухой стояли какие-то люди в белых халатах, и доброжелательно поглядывали на Германа. “Началось, – подумал он, – теперь гражданская война добралась и сюда!” Потом ему скрутили руки белыми простынями, и, кажется, сделали какой-то укол, отчего он мирно заснул.
Герман сошел с ума, и теперь в лечебнице рассказывает своим товарищам по несчастью о грядущей гражданской войне. А старуха, кажется, пустила к себе какого-то нового молодого жильца.




РАЙСКИЕ КУЩИ

сказка




Попал на небо один русский праведник, точнее, не совсем праведник, но выдающийся политический деятель современности. Вначале он, разумеется, был слегка ошарашен, потому еще, что на сборном пункте, куда прибывали души с Земли, толпилась, как в аэропорту, тьма-тьмущая разного рода людей, висели огромные табло с расписанием прибытия новых душ, и разобраться в этом с первого раза было не так-то просто. Впрочем, наш русский праведник вскоре увидел надпись, а рядом с ней стрелку, указывающую, в каком направлении следует двигаться праведникам. Идя по указанному направлению, он быстро достиг нужного места, оказавшегося огромным залом, куда прибывали праведники с разных планет, в том числе и с Земли. К нему быстренько подскочили бойкие молодые девицы с крылышками за плечами, одетые в просторные длинные балахоны белого цвета, и, на всякий случай, заговорив с ним сначала по-марсиански, потом по-венериански, быстро перешли на современный русский язык. Узнав, что перед ними выдающийся политический деятель современности, то есть практически праведник, они обрадованно сообщили, что отправляют его в Райские Кущи.
– В Райских Кущах, наш господин, вам будет самое место, ибо туда как раз и отправляют таких важных деятелей, каковым вы являетесь; извольте облачиться в этот белый халат, или, если желаете, хламиду, а также прицепить на спину белые крылышки; теперь садитесь сюда, в эту тележку, похожую, как вы сами видите, на американские горки, и держитесь по возможности крепче; счастливого путешествия, наш господин, ни пуха, ни пера, и да будут Райские Кущи для вас местом вечного пребывания!
После этого бойкие молодые девицы с крылышками, которых, впрочем, с таким же успехом можно было назвать и юнцами, нажали на какой-то рычаг, и наш русский праведник покатился с ветерком куда-то вниз, потом вверх, потом вообще неизвестно куда, пока не достиг конечного пункта, над входом в который висела большая, переливающаяся огнями надпись: “Добро пожаловать в Райские Кущи!”
Райские Кущи действительно оказались неплохим уголком, что-то вроде пятизвездочного отеля, с довольно приятным обслуживанием и разными оздоровительными процедурами. В одном уголке кущей плескалось теплое неглубокое море, в которое радостно окунались праведники, временно сложив на песочке свои белые крылья, в другом были зеленые джунгли с райскими птицами, которые умильно пели райские песни, еще дальше стояла табличка, сообщавшая, что проход запрещен, иначе можно свалиться вниз. В общем, жить здесь было довольно приятно, хотя, конечно, и не хватало массы вещей, которые наш праведник имел на Земле.
– За что тебя сюда упекли? – спросил его как-то такой же праведник с планеты Зеленого Солнца, похожий на большую зеленую ящерицу, и с обязательными белыми крылышками за плечами.
– Хотел сделать людей счастливыми и построить идеальное общество в своей несчастной стране.
– Понятно. За идеалы обычно и упекают сюда. Я вот тоже хотел счастья для своих сограждан с планеты Зеленого Солнца, а в итоге, как видишь, загремел в рай на целую вечность.
– И что, нет никаких способов вырваться из этих чертовых, то есть, прошу прощения, Райских Кущей?
– Да только один – сигануть с неба прямиком вниз, не разбирая дороги, ты – на свою Землю, а я – на планету Зеленого Солнца.
– А что, брат, давай попробуем, что нам терять? Столько всего недоделано внизу и не свершено, что и разбиться из-за этого ни капли не жалко!
– А почему бы и нет, давай сиганем! За хорошую идею, особенно за счастье сограждан, не жалко и душу свою райскую на кон поставить!
И они, обменявшись понимающими взглядами и взявшись за руки, разбежались, и прыгнули вниз с райских высот; наш русский праведник прыгнул на Землю, а зеленый человечек – на свою планету Зеленого Солнца. Приземление прошло успешно. Неизвестно, что натворил у себя на планете человечек с зеленой кожей, но наш выдающийся политический деятель стал еще более выдающимся. Ему почти удалось построить в стране идеальное общество, и лишь какой-то малости не хватало для полного и окончательного счастья сограждан. Но именно этой малостью воспользовались завистники, и всеобщее счастье для всех и каждого не получилось. Потом его вообще по традиции обвинили во всех смертных грехах, и досрочно, не спрашивая согласия, отправили на небо. На этот раз, однако, он попал не в Райские Кущи, а в мрачный подвал со странной надписью, висящей над входом: “Оставь надежду всяк сюда входящий!”
– Да, это не Райские Кущи, это гораздо хуже! – философски заметил наш русский праведник, выныривая из озера с кипящей смолой, и делая несколько быстрых глотков воздуха перед тем, как его опять затолкнут обратно бойкие молодые люди, похожие, впрочем, одновременно и на девиц; за плечами у них теперь не было крыльев, а вместо них чуть пониже спины висели большие изогнутые хвосты.
– Ваша правда, коллега, это совсем не Райские Кущи! – поддакнула ему зеленая голова, вынырнувшая из смолы по соседству, и тоже успевшая сделать несколько быстрых глотков. – Никогда не знаешь заранее, что найдешь, а что потеряешь!
Потом обе головы, и русская, и зеленая, исчезли в смоле, и на поверхности остались одни пузыри.
На том и сказке конец.




ИЗ ЖИЗНИ ЗОЛОТАРЕЙ

сказка

На самой окраине большого и шумного города, который, между прочим, был столицей обширного царства, располагалось поселение Золотарей. Золотари считались отверженными, и с ними было запрещено здороваться за руку, а также брать себе в жены кого-либо из женщин, принадлежащих к этому славному племени. Женщины из племени Золотарей все были сплошь золотоволосые и чрезвычайно хрупкие, а мужчины рыжие и рослые, что помогало им в их нелегкой работе. Работа же у Золотарей была известно какая, и, хоть и были они народом отверженным и неприкасаемым, а все же без их услуг не мог обойтись ни последний бродяга в столице обширного царства, ни сам царь, который время от времени был вынужден вызывать в свой дворец то одного, а то и целую бригаду славного рыжего племени.
Жизнь отверженных Золотарей текла ни шатко, ни валко, они добросовестно занимались своим нелегким трудом, пока не появился среди них некий смельчак, который расширил горизонты монотонной золотарной жизни и поднял их на такую высоту, о которой здесь сроду не слыхивали. Смельчака звали Валерием, и то он очищал за один день царские конюшни, которые не были чищены уже сто лет, запрудив для этого небольшой местный ручей, и превратив его в полноводную горную реку. То вылизывал во время эпидемии своим шершавым языком чахоткины и иные плевки, к которым брезгливые дипломированные доктора боялись и близко подходить, спасая этим тысячи простых людей. То высмеивал в едких памфлетах мерзость и тупость царских чиновников, доводя их до такого бешеного каления, что они тысячами или дохли, как мухи, или были вынуждены увольняться со своих засиженных, и, между прочим, загаженных мест, давая дорогу новой, еще не погрязшей в мздоимстве поросли. То совершал иные чудеса, всякий раз проявляя небывалые до сей поры изобретательность и доблесть, поражая не только своих собратьев-золотарей, но и вольных людей, населяющих столицу обширного царства. О подвигах Валерия говорили везде: и в душных кабачках на окраине города, и на широких и вольных рынках, и даже в покоях самого царя. И как-то так само собой вышло, что без услуг Валерия не смог обходиться в государстве никто: ни старый, ни малый, ни даже сам батюшка-царь. Сначала шепотом, друг другу на ухо, постоянно оглядываясь по сторонам, а потом и в открытую стали вольные граждане говорить, что неплохо бы Валерию быть самим царем, сменив на троне нынешнего государя. Постепенно разговоры эти достигли ушей царствующего самодержца, и он крепко задумался, как бы не потерять свое теплое место.
Однако опасность подстерегала царя с другого конца, поскольку его единственная дочь, по имени Изабелла, неожиданно влюбилась в Валерия, и стала во всем ему подражать. Однажды она собственными изящными ручками вычистила стойло одной резвой лошадки, на которой любила каждое утро кататься по дворцовому парку. Потом же вообще слизнула своим шершавым розовым язычком чахотный плевок, который оставил под дворцовыми окнами один припадочный нищий, неизлечимо, по всей видимости, больной чахоткой. Царь, разумеется, был в ярости.
– О непокорная дочь! – кричал он на нее, топая о дворцовый паркет маленькими царскими ножками, одетыми в дорогие туфли с большими помпонами. – О трижды непокорная дочь! Да знаешь ли ты, безумная, что племя Золотарей издревле считается в государстве отверженным, и никто не подает этим несчастным не то, что руки, но даже кончик мизинца? Что и разговаривать с Золотарями считается большим преступлением, а уже о том, чтобы выйти замуж за кого-нибудь из них вообще не может быть и речи? Такой поступок всегда наказывался единственным способом - сжиганием на костре посреди главной площади нашей столицы.
– В таком случае, батюшка, готовьте дрова и спички, – ответила ему непокорная дочь. – Я не могу ручаться за свои чувства, ибо по уши влюбилась в Валерия, который, между прочим, в настоящий момент гораздо популярнее вас!
Гордячка знала, что говорила! Уже через несколько дней один расстрига-священник за пару горстей звонких монет тайно обвенчал Изабеллу с рыжеволосым Валерием, и они поклялись быть верными друг другу до гроба. И это было не лишнее, поскольку о тайном обряде вскоре стало известно сначала в столице, а потом и в царском дворце. Тут же собрался Государственный Совет, который после краткого, но бурного заседания, во время которого даже пришлось отпаивать царя валерьянкой, постановил сжечь прилюдно Валерия и Изабеллу в назидание всем остальным.
И вот настал день казни. С утра на дворцовой площади были установлены два позорных столба, а перед ними навалены огромные кучи хвороста. В назначенный час стража вывела из дворцовой тюрьмы Валерия и Изабеллу, и крепко-накрепко привязала их к этим столбам, а палач, одетый в красный колпак, уже был готов зажечь смоляной факел и поднести его к кучам хвороста. С одной стороны на казнь смотрели придворные, придерживающие за руки царя, который как-то неожиданно постарел, и, несмотря на роскошный наряд, казался жалким и маленьким, совершенно чуждым и этому теплому весеннему утру, и толпам народа, которые с противоположной стороны молча смотрели на своего жестокого и нелепого самодержца. Боже, как ярко зеленела трава на дворцовых газонах! Боже, как сладко пели птицы в дворцовых садах, и как бледны и прекрасны были лица Валерия и Изабеллы! И тут нервы народа не выдержали! Палач был готов зажечь свой смоляной факел, а тысячи людей уже бросились вперед, сметая и палача, и стражу, и царскую свиту, освобождая своих любимцев, которые вот-вот были готовы сгореть в пламени безжалостного костра. Миг, и от царской свиты вместе с охраной, придворными и палачом не осталось и следа, а толпы народа запрудили дворец, неся на руках Валерия и Изабеллу, которых тут же провозгласили новыми царем и царицей. Через несколько дней их официально возвели на престол, и в государстве началась совершенно новая жизнь, поскольку царственные особы, не боясь запачкать свои белые ручки, выполняли отныне работу, за которую раньше брались только Золотари. Принадлежать к славному золотоволосому племени стало теперь очень почетно, и многие юноши из знатных семей брали отныне себе в жены хрупких золотоволосых девушек, раньше считавшихся отверженными, а некоторые знатные дамы, специально разведясь с постылыми мужьями, вновь выходили замуж за сильных и мужественных Золотарей, и это содружество было прекрасно! В государстве повсеместно воцарились гармония и процветание, и этот счастливый период подробно описан в летописях, пылящихся сейчас на полках главной библиотеки страны.
Так появилась на земле первая демократия.




СОН БЕДНОЙ СОБАЧКИ

сказка

Во дворе дома жила маленькая рыжая Собачка, очень злая и очень вредная, от которой никому не было прохода. Она постоянно гонялась за проезжающими рядом с домом машинами и облаивала всех с утра и до вечера, особенно дворовых мальчишек, мешая им играть в футбол. Несколько раз она даже прокусывала их крепкий футбольный мяч, и мальчишкам приходилось по несколько дней сидеть без дела, дожидаясь, когда родители вместо него купят новый. С собачкой, однако, никто не решался связываться и кидать в нее камнями или палками, потому что она была очень вредная и могла отомстить обидчику, исподтишка укусив его, и даже порвав штаны. Так продолжалось до тех пор, пока во дворе не появился конопатый рыжий мальчишка по прозвищу Чертополох, гроза всех окрестных собак и кошек. Он был отъявленным хулиганом, частенько прогуливал школу, и уже не одна соседская собачка пострадала от его старых, испачканных грязью кроссовок и залечивала побои, отлеживаясь где-нибудь в подвале, или даже в канаве.
В то раннее весеннее утро, в которое случилась эта история, наша вредная рыжая Собачка, как ни в чем ни бывало, бегала по двору и облаивала всех подряд. В этот момент с улицы во двор зашел Чертополох, очень злой и очень недовольный жизнью, поскольку его только что выгнали с урока. К счастью, во дворе околачивался с мячом в руках еще один мальчишка по прозвищу Чижик-Пыжик, и они с Чертополохом сразу же начали гонять старый мяч. Собачка, которая считала себя во дворе главной, не выдержала такой наглости, и, подскочив к Чертополоху, больно укусила его за ногу. Несчастная, она не знала, что с этим мальчишкой ни в коем случае нельзя связываться! В следующий момент она уже летела с визгом по воздуху через весь двор, и приземлилась в глубокой канаве, которую недавно выкопали здесь рабочие. Чертополох же, очень довольный тем, что так удачно пнул ногой вредную шавку, с гордостью показывал Чижику-Пыжику носок своих старых и грязных кроссовок.
– Для меня, Чижик-Пыжик, – с гордостью говорил он приятелю, – все равно, кого пнуть ногой, хоть вредную жучку, хоть кожаный мяч, лишь бы подальше летело в воздухе. Думаю, что со временем меня и в сборную страны по футболу могут зачислить!
– Ну ты, Чертополох, даешь! – восхищенно ответил ему Чижик-Пыжик. – Ну ты осадил эту вредную жучку, так осадил! Никто до тебя не хотел с ней связываться, один ты ее на место поставил!
– Это еще что, – небрежно ответил Чертополох, – я и котам, если понадобится, могу усы бантиком завязать, и в зоопарке без страха зайти в клетку к любому хищнику!
Тут они начали обмениваться между собой разными своими, иногда реальными, а большей частью выдуманными, подвигами, а бедная рыжая Собачка, лежавшая в канаве, куда перелетела она по воздуху, пущенная метким ударом Чертополоха, сначала скулила и дрожала от страха, а потом неожиданно заснула, и увидела странный сон. Ей снилось, что этот страшный конопатый Чертополох бросил-таки учебу в школе, и стал великим волшебником, повелителем всех собачек и кошек, и даже зверей, живущих в городском зоопарке. Он ходил по двору на руках, оглушительно свистел и так метко плевался, что от него никому не било проходу, даже машинам, которые теперь с опаской проезжали по улице. Всем котам он завязал усы бантиком, а всем собакам привесил к хвосту консервную банку. Иногда он водил на поводке огромного полосатого тигра, и этот тигр так оглушительно рычал и мяукал, что мамы забирали во дворе своих малышей, и срочно уводили их домой. Вслед за тигром во двор входило огромное стадо слонов, которые поднимали кверху свои длинные хоботы, и протяжно трубили. Следом за слонами во двор въезжал весь городской зоопарк, и начинался такой дикий концерт, что все окна в доме моментально захлопывались, а все двери запирались на прочные засовы. И всем этим концертом руководил конопатый Чертополох! Но самое неприятное было не в этом, а в том, что Чертополох всем окрестным зверям раздавал аппетитные жареные сосиски, и даже ароматные тягучие жвачки, и только несчастной побитой Собачке не дал ничего: ни жвачки и ни сосиски. Неизвестно, что снилось еще бедной побитой Собачке, но после того, как она проснулась в канавке, она никого больше не стала облаивать, и, разумеется, больше никого не кусала. А один соседский мальчишка, когда немного подрос, сочинил про бедную Собачку такое стихотворение:

СОН БЕДНОЙ СОБАЧКИ

Собачка бежала по полю,
Собачке сделали больно,
Собачка упала в канаву,
И тихо завыла с тоски.

Ах, бедная, бедная псина!
Тот мальчик, что ты укусила,
Когда-нибудь бросит учебу,
И станет большим ловкачом.

Он будет великим магистром,
Он будет плеваться со смыслом,
Он будет солидно смеяться
И дергать котов за усы.

Он вырастит чудную травку,
Бальзам для клопа и козявки,
Бальзам для собачек и кошек,
И даже лесных комаров.

Он каждой хорошей собачке
Подарит сосиску и жвачку,
Он кошек научит смеяться,
А львов и слонов хохотать!

И только несчастной собачке
Не даст ни сосиски, ни жвачки,
За то, что она укусила
Мальчишку во время игры.

Ах, бедная, бедная жучка!
Ах, драная, рыжая штучка!
Зачем ты кусаешь мальчишек,
И воешь в канаве с тоски?

Не надо рычать и кусаться,
Не надо внезапно бросаться
На всех без разбору мальчишек,
Что ходят с утра во дворе.

Лежи себе лучше в канавке,
Мечтай о зелененькой травке,
Мечтай о сосиске и жвачке,
И тихо скули от тоски.

Вот такая случилась история.




БОЛОТНАЯ НЕВЕСТА

сказка

Один молодой человек женился на девушке, жившей по соседству с болотом. Очень скоро он стал замечать, что жена его по ночам встает и куда-то уходит. В одну из ночей он отправился следом за ней и обнаружил, что его Мария (так звали молодую жену) в белой ночной сорочке, на которую лишь сверху был наброшен платок, подошла к болоту и стала громко кричать:
– Жених мой, жених мой, покажись из воды!
Тотчас же из воды вылезло рогатое чудовище, все облепленное чешуей, и с отвратительными зелеными наростами на лице, которое, переваливаясь на коротких ногах, подошло к Марии и хрипло прокричало в ответ:
– Здравствуй моя невеста, недолго тебе осталось жить на земле!
После этого из воды начали вылезать другие чудища, одного гаже другого: хвостатые, рогатые, с хоботами вместо носа и с гребнем на спине, как у дракона. Они встали в круг, внутри которого стояла Мария со своим болотным женихом, и начали приплясывать и притопывать, исполняя какой-то дикий танец, оглашая воздух страшным лаем, хохотом, визгом и трубными звуками, похожими на рев каких-то животных. Вся местность вокруг сразу же озарилась огнем болотных гнилушек, по берегу болота зацвели неведомые цветы и травы, а из толщи воды стали подниматься длинные языки горящего болотного газа. Иван (так звали мужа Марии) не выдержал, выскочил из-за своего укрытия, и закричал:
– Мария, Мария, жена моя, это я, твой Иван!
Тотчас же будто гром взорвался на берегу болота, все озарилось страшной вспышкою света, Ивана будто ударило по голове, после чего он потерял сознание, и больше ничего не помнил.
Очнулся Иван только под утро у себя в кровати. Голова у него была обмотана мокрым полотенцем, а рядом стояла Мария, краше прежнего, хоть и считалась она первой красавицей на селе, и хлопотала, обтирая его потный лоб. Она объяснила Ивану, что ночью у того был сильный жар, он видел перед собой каких-то страшных чудовищ и все порывался спасать от них жену, которая на самом деле была рядом с ним и никуда не отлучалась из дома.
– Это все, миленький, бред и горячка, которые помутили твой разум, – ласково сказала она Ивану, и поцеловала его в горящий лоб.
Иван поверил жене, и вскоре заснул, проспав до самого вечера. Ночью он опять увидел, как Мария тихонько встала с постели, и в одной ночной сорочке, накинув лишь на плечи платок, отправилась в сторону болота. Дойдя до него, она опять прокричала: “Жених мой, жених мой, покажись из воды!” И тотчас же из воды вылезло давешнее рогатое чудовище, и, прижав Марию к своей груди, начало ее целовать, говоря хриплым голосом: “Здравствуй, моя невеста, недолго тебе осталось жить на земле!”, а вокруг опять стал кружить хоровод из собачьих голов, хоботов, плавников и драконьих гребней, издавая при этом страшный и мерзкий вой. Иван снова не выдержал, вышел из-за укрытия, и стал умолять:
– Мария, Мария, вернись ко мне, это я, Иван, твой муж!
И снова, как вчера, все вокруг огласилось ярким слепящим светом, Ивана что-то ударило по голове, и очнулся он только на следующий день в своей постели, а рядом с ним, как и вчера, хлопотала еще больше похорошевшая Мария.
Мария опять объяснила Ивану, что ночью у него был вчерашний жар и вчерашние видения, во время которых он порывался спасать ее от неведомых чудовищ. На самом же деле он, как и вчера, находился дома, а она по привычке хлопотала возле больного, меняя ему мокрые полотенца и поя из блюдца клюквенным морсом.
Только к ночи Иван немного пришел в себя, и опять увидел, как Мария, накинув на плечи платок, тихонько вышла из дома. Кое-как доковылял он следом за ней до болота и опять услышал, как она прокричала: “Жених мой, жених мой, покажись из воды!”, и опять из болота полезли разные чудища, а самый большой и гадкий из них, весь в чешуе и с рогами на голове, подхватил на руки Иванову жену, и стал ее целовать, говоря хриплым голосом: “Здравствуй, моя невеста, сегодня день нашей свадьбы!” Мария же в ответ заливалась веселым смехом, и, обвив зеленую голову чудища, целовала его в толстые губы.
Иван уже не мог ничего кричать, как в две предыдущие ночи, он только, шатаясь, ходил среди разной нечисти, и натыкался то на хобот, то на хвост, то на мокрый плавник, а ему в лицо дико смеялись, толкали, щипали, хрюкали, лаяли и издавали ужасный звериный рев, отчего он закрывал руками уши и дико качал головой, стараясь снять с себя это страшное наваждение. Но наваждение не снималось, наоборот, вокруг все больше и больше вспыхивало болотных огней и гнилушек, целые столбы пламени поднимались то тут, то там из болота, по берегам опять распускались невиданные цветы и травы, из них вылезали большие красные ягоды, похожие на капли крови, и своим кровавым блеском жгли Ивану глаза. Потом из болота вытащили большие столы, понаставили на них разные яства, и вся компания под дикий хохот и вой, усевшись на старые пни, стала справлять за ними веселую свадьбу. Мария в одной ночной сорочке, с огромным венком из болотных трав и цветов, украшавших ее голову, сидела во главе стола рядом с болотным чудищем, а гости наперебой поздравляли их с законным браком, и пили за их здравие, поднимая кверху чаши, наполненные красной жидкостью. Ивану показалось, что это была кровь. Он сидел на другом конце стола, вонзив в Марию безумный взгляд, поднимая кверху свой бокал, наполненный красным, с сильным запахом болотных трав, напитком, и вместе со всеми кричал: “Горько! Горько!”, после чего рогатое чудище целовало Марию в алые губы, а та дико смеялась, обнажая блестящие белые зубы. Ивану было страшно и весело, он радовался, что Мария наконец-то вышла замуж, и будет теперь по-настоящему счастлива. Он осушал одну за другой чаши, наполненные сладковатым дурманным напитком, и дико вращал глазами из стороны в сторону, наблюдая, как веселые гости отплясывают прямо на столах среди огромных блюд, наполненных всевозможными кушаньями, приготовленными из болотной дичи, а Мария со своим чудищем милуется на другом конце стола.
Внезапно где-то рядом трижды прокричал петух. Вся компания в испуге вскочила, и, опрокидывая столы и чаши, наполненные красным вином, устремилась к берегу болота. Миг, и вот уже вокруг не было никого, только отвратительные пузыри расходились по поверхности воды. Исчезли все, в том числе и Мария, и только ее венок, сплетенный из болотных трав и цветов, слабо качался в воде у самого берега. Иван подошел к нему, и поднял. Страшный удар, вроде электрического разряда, пронзил его пальцы, он вскричал, и упал без памяти рядом с болотом, уже ничего не слыша и не понимая вокруг.
Нашли Ивана только под утро, он был в беспамятстве, и не мог ничего рассказать, только повторял все время: “Мария, Мария!” Но Мария исчезла, и ее не могли нигде отыскать. Исчезли также все следы ночной свадьбы, и только венок из болотных цветов, а также платок Марии, который сразу же опознали соседи, лежал, скомканный, у кромки воды. Все решили, что Мария утопилась в болоте, а Иван от горя сошел с ума, отчего и зовет непрерывно свою жену. Поскольку он был очень слабым, и не мог уже о себе позаботиться, его забрали родственники, у которых он целыми днями сидел на крыльце, глядя вперед в одну точку, и все повторяя, как заклинание: “Мария, Мария!” Всем было ясно, что Иван помешался, и уже никогда не станет нормальным. Сама же Мария объявилась через год, вся бледная, худая, и с ребенком на руках, у которого, как у чудовища, вдоль спины шел длинный гребень, хотя во всем остальном он был совсем, как другие дети. Весть об этом облетела всю округу, и к ней в деревню специально приезжали профессора из области, чтобы посмотреть на эту диковинку. Но через несколько месяцев ребенок умер, а вслед за этим, похоронив его, куда-то исчезла сама Мария. Одни говорили, что она с горя утопилась в болоте, а другие утверждали, что видели ее в городе, где она, якобы, сидит вся бледная, но необыкновенно красивая, с ярко накрашенными губами и горящими щеками, у какого-то подземного перехода, и просит милостыню для себя и своего маленького ребенка, держа в руках обыкновенную куклу. Она качает эту куклу из стороны в сторону и напевает колыбельную песню, а прохожие жалеют ее, и кидают к ногам мелкие монеты.
Так это, или не так, проверить, во всяком случае, невозможно, да многие и боятся думать об этих вещах, справедливо полагая, что надо держаться от них подальше, а то и тебя может постигнуть такая же участь, которая постигла Марию и ее мужа Ивана.