Серебряная Табакерка

СЕРГЕЙ МОГИЛЕВЦЕВ

СЕРЕБРЯНАЯ ТАБАКЕРКА

сборник сказок






СЕРЕБРЯНАЯ ТАБАКЕРКА

сказка

Одна страшная ведьма прикинулась молоденькой девушкой и женила на себе наивного парня, а через какое-то время превратила его в ужасного упыря. Лицо его покрылось зелеными струпьями, на руках выступила чешуя, а на всем теле выросли отвратительные бородавки, так что люди шарахались от него, как от привидения, и даже травили собаками. Андрей (так звали несчастного парня) не выдержал унижения, и ушел добровольно в лес, поселившись там в каком-то овраге, построив на дне его ветхий шалаш, и коротая дни в плаче и молитвах к Пресвятой Богородице. Через какое-то время к оврагу его пришла лесная медведица, и человеческим голосом заговорила:
– Знаю, Андрей, знаю про твою беду, и очень тебя жалею, потому что сама была когда-то прекрасной принцессой, а теперь, как видишь, превратилась в медведицу. Не ты один, Андрей, заколдован этой ужасной ведьмой, но и многие звери в лесу, которые некогда были людьми, а теперь превращены то в кабана, то в волка, то в лесного оленя, а то и в какую-нибудь зеленую жабу. Тебе, Андрей, еще не так плохо, как остальным, потому что ты все же остался немного похожим на человека, и можешь поэтому вызволить всех нас из страшной неволи. Знай же, что если ты это сделаешь, то станешь прекрасным принцем, женишься на мне, и получишь в приданое половину прекрасной страны, в которой я когда-то жила.
– Но что я должен сделать? – спросил у медведицы пораженный ее словами Андрей. – Как я смогу освободить всех вас от ужасной неволи?
– Ты должен обмануть проклятую ведьму, – ответила ему лесная медведица, – и выкрасть у нее серебряную табакерку, в которой и заключено ее колдовство. Ты должен подсыпать ей вместо волшебного табака, который нюхает она ежедневно, вот эту лесную травку, растущую на одной уединенной поляне, и тогда она потеряет все свое колдовское уменье. Лишь только лесная травка сможет спасти и тебя, и меня, и всех остальных зверей от страшной и позорной неволи. Мы все снова станем людьми, и отомстим ведьме за ее колдовство.
С этими словами она протянула Андрею пучок остролистой лесной травы, и ушла, переваливаясь с боку на бок, в чащу густого леса. Андрей взял траву, и положил ее в небольшой мешочек, который случайно оказался у него в кармане. Он решил выйти из леса, и втереться в доверие к страшной ведьме, чтобы выполнить все, что сказала ему заколдованная принцесса. Это не составило большого труда, потому что ведьма не воспринимала Андрея всерьез, и разрешила ему жить в одной старой бане и выполнять всю черную работу по дому, помыкая им при каждом удобном случае. Она издевалась над своим бывшим мужем, называла его упырем, уродом, вурдалаком, а Андрей все это терпеливо переносил, надеясь при случае выкрасть у ведьмы серебряную табакерку, и подложить туда заветную остролистую травку.
Ведьма заставляла Андрея выносить золу, колоть дрова, мыть полы, приносить из колодца воду, а иногда седлала его, словно лошадь, вскакивала на спину, и неслась на нем по окрестным кочкам и буеракам; и всякий раз, когда он не успевал сделать работу в срок, или недостаточно резво бежал, говорила ему:
– Смотри, муженек, не мешкай, а то превратишься в лесного зверя, и будешь скитаться по непроезжим местам, пока какой-нибудь охотник тебя не подстрелит!
– Лучше быть лесным зверем и скитаться по непроезжим местам, чем быть отвратительным упырем с чешуей и наростами на лице, – отвечал ей Андрей. – Расколдовала бы ты лучше меня, а заодно и всех тех несчастных, которых ты превратила в зверей. Не может твое колдовство длиться вечно, погоди, придет срок, ответишь ты за все свои преступления!
Ведьма только смеялась в ответ, и, набив колдовским табаком нос, трижды чихала, отчего ее колдовская сила становилась еще больше, а всем соседям она казалась еще моложе и еще краше.
– Никогда не кончится мое колдовство, – отвечала она Андрею, любуясь своей серебряной табакеркой, на которой были нарисованы череп и кости, – потому что про тайну его не знает никто. Лишь тот, кто разгадает эту тайну, сможет меня одолеть, но не тебе, несчастному упырю, пытаться сделать это!
Андрей терпел, нагибал ниже голову, и молча сносил издевательства ведьмы, надеясь уловить подходящий момент, и выкрасть у нее серебряную табакерку. Однако долгое время ему это не удавалось. Ведьма жила в Андреевом доме так, как будто он всегда принадлежал ей одной, она теперь опять считалась невестой, и вскоре еще один молодой человек попался в ее хитрые сети. Ведьма женила его на себе, а вскоре после этого превратила в лесного оленя, которого затем с помощью злобных собак прогнала в чащу дикого леса. Таким образом, в течение года она превратила в зверей еще несколько человек. Каждый из них стал то лесным кабаном, то медведем, то зайцем, а то и противной болотной жабой, глядящей на свет Божий широко выпученными немигающими глазами. Всех их она сразу же прогоняла из дома, и они вынуждены были скрываться в лесу, иначе их или бы убили охотники, или растерзали злые собаки. Всякий раз, женившись на ком-нибудь, а потом, превратив мужа в зверя, ведьма хорошела все больше и больше, и от желающих жениться на ней не было отбоя, несмотря на страшные и глухие слухи, которые ходили о ней по селу. Андрей продолжал жить в рабстве у ведьмы, терпеливо выполняя любые ее прихоти, и только ждал удобного случая, чтобы похитить серебряную табакерку. Но ведьма вела себя осторожно, она обычно спала до обеда, а потом до полуночи веселилась со своими размалеванными и раскрашенными подругами, такими же ведьмами, как и она сама. И всякий раз табакерка находилась при ней, то засунутая за вырез платья, то спрятанная в какой-нибудь потайной карман. Наконец однажды, спустя почти год после того, как он поселился в заброшенной бане, Андрей дождался момента, когда ведьма со своими товарками нагоняли чаев, наелись до отвала пряниками и пирогами, напились сверх меры сладкой наливки, да и заснули прямо посреди дорого, но безвкусно убранной горницы. Замирая от страха, вытащил он у нее из-за выреза платья заветную табакерку, вытряхнул волшебный табак, понюхав который, ведьма вновь обретала свои колдовские чары, да и подсыпал вместо него остролистую травку. Ведьма проснулась от сладкого сна, и первым делом, потянувшись, открыла свою табакерку, запустив туда пальцы, чтобы вытащить щепотку нюхательного табаку. Она не знала, что табак подменили, и, по привычке набив им нос, начала ждать момента, когда можно будет чихнуть. Обычно она чихала от табака три раза, но сейчас все было наоборот: чихнув один раз, она чихнула второй, потом третий, потом четвертый раз, а потом стала чихать до самого вечера. И с каждым новым чиханием колдовская сила покидала ее, она из молоденькой девушки превращалась в уродливую колдунью, а все заколдованные ей люди принимали свой прежний вид.
Через полчаса непрерывных чиханий ведьма стала выглядеть так, как и выглядят страшные ведьмы: нос у нее стал крючком, голова торчком, вся она высохла и стала такой мерзкой и гадкой, что хуже и придумать было нельзя. А к вечеру и вовсе смотреть на нее стала опасно, потому что можно было испугаться до смерти. У Андрея с рук и лица сошла вся чешуя и все наросты, и он из упыря опять стал человеком. Точно так же стали людьми все звери, которые жили в лесу, и которые когда-то были людьми, в том числе и медведица, превратившаяся в молоденькую и хорошенькую принцессу. Все они вышли из леса, и было их так много, что только диву можно было даваться, сколько зла натворила страшная ведьма. Впереди всех стояла принцесса, которая раньше была медведицей. Она подошла к Андрею, и, поклонившись до земли, сказала ему:
– Спасибо тебе, Андрей, за то, что вызволил нас из лесного плена. Если бы не остролистая травка, положенная тобой в серебряную Табакерку, мы бы до конца дней скитались в глухих урочищах и оврагах, и никогда не стали людьми. Можешь отныне считать всех нас своими родными братьями и сестрами, а меня, как и обещала я когда-то тебе, законной супругой.
Она подошла к Андрею, и, обвив его шею руками, трижды поцеловала его в губы. А люди, стоящие вокруг, трижды поклонились ему до земли. После этого они накинулись на страшную ведьму, и разорвали ее на куски, которые затем собрали все вместе, и сожгли на огромном костре, чтобы от ведьмы не осталось никакого следа. Сам же Андрей вскоре женился на прекрасной принцессе, и получил в приданое половину обширного царства, которым управлял мудро и справедливо.
Так лесная остролистая травка, подсыпанная в серебряную табакерку, спасла многих людей от чар страшной и злой ведьмы.


МЕДВЕДЬ - ПРОКУРОР

сказка

Призвал как-то Лев из берлоги Медведя, который уже залег на зимнюю спячку, и по привычке засунул себе в рот лохматую лапу, предварительно окунув ее в колоду, полную меда.
– Ты, Медведь, – говорит ему Лев, – рано залег в свою зимнюю спячку, потому что в лесу столько дел несделанных накопилось, что без твоего медвежьего косолапия и умения идти, не разбирая дороги, этих дел никак не решить.
– Да ведь я того, – отвечает ему Медведь, – уже в спячку залег, и меда столетнего из колоды дубовой успел отведать. Я теперь как бы сонный и немного под мухой, мне теперь большие дела вершить не с руки. То есть, прошу прощения, не с лапы медвежьей.
– С руки, с руки! – зарычал на него Лев. – Еще как с руки! То есть, в свою очередь прошу прощения, с медвежьей твоей лапы. Ибо нет в лесу строгости, и назначаю я тебя, косолапый, самым главным в лесу прокурором. Иди, и наводи там свой медвежий порядок, а я, в свою очередь, даю тебе на это свои львиные полномочия.
Ничего не осталось Медведю, как послушаться приказания Льва, и, хоть и сонным и под хмельком, отправиться в лес прокурорствовать. Идет себе напролом, деревья по дороге сшибает, а сам про себя думает: “Чего бы такое в лесу совершить, и какой такой подвиг в нем учинить?” Видит, сидит синица на ветке, свои синичьи песни поет, и на него, на прокурора, никакого внимания не обращает. То есть, попросту говоря, не проявляет почтения к его прокурорским погонам. А надо сказать, что после того, как вышел Медведь из царских (то есть, разумеется, львиных) покоев, он сшил себе быстренько генеральскую форму, на которой очень недурно сияли золотом прокурорские звезды.
Видно было их практически отовсюду, и неуважение к блеску золота какой-то тщедушной и практически невесомой синицы, вызвало в Медведе сильнейшее негодование. “Пальцем тебя, пигалица, можно перешибить, – подумал он про себя, – и супротив моего медвежьего веса ты вообще ничто, и как бы не существуешь! А раз так, то и песни петь тебе в лесу незачем!” Подумал так, и перешиб синицу медвежьим пальцем, который, между прочим, оказался раз в десять толще лесной певуньи, и оканчивался большим изогнутым когтем. Перешиб, и дальше себе пошел, как ни в чем не бывало.
Идет, и думает: “Какой бы еще подвиг мне совершить, и кого бы еще пальцем в землю вогнать?” Видит, перед ним Лань лесная стоит, уши от страха к голове прижала, и дрожит вся, бедная, не в силах перенести блеск прокурорских звезд. “Эге, – тут же смекает Медведь, – не зря ты, видно, дрожишь от страха! Водятся за тобой, видно, грехи, о которых еще никому в лесу неизвестно!” Подумал так, да как шарахнет своей страшной медвежьей лапой Лане по голове, как раз в том месте, где прижимала она от страха свои островерхие и чуткие уши. Шарахнул, и тут же на месте убил, да так ловко, что только кожа и несколько шерстинок от Лани остались, а всего остального будто и не было никогда. Шарахнул, и дальше пошел, кося медвежьим глазом по сторонам, выискивая в лесу крамолу и ненадлежащее исполнение львиных указов.
Тут же весь лес наполнился разными страхами и пересудами. Злодейское убийство беззащитной Синицы и не менее беззащитной Лани встревожило всех сверх всякой меры. Всем стало ясно, что с этим Медведем шутки плохи, и что выполняет он, по всей видимости, указания Льва, о прошлом которого было известно, что оно темно и кроваво, и не похоже на пиршества местных вегетарианцев, вроде Зайцев, Кроликов и Оленей. Лев вышел из дальнего конца леса, оттуда, где обитали все кровожадные хищники, где раздавались рев и рычание, где с врагами не церемонились и лишали их жизни по первому подозрению в неблагонадежности. “Хороший враг – это мертвый враг!” – гласило правило той части леса. И звери затаились, быстро смекнув, что все нынешние злодейства Медведя всего лишь цветочки, и что в своем рвении навести в лесу надлежащий порядок он будет подражать нравам, царящим в дальнем конце леса. “Каков хозяин, таков и слуга! – говорили между собой звери. – И нечего винить тугодума Медведя, не обвинив предварительно батюшку-Льва!” Впрочем, говорившие так сразу же в испуге закрывали себе лапами морду, и боязливо оглядывались по сторонам, не подслушал ли их кто-нибудь, и не донес ли куда следует по начальству?
Задрожал весь лес от страха, затаился по оврагам и буеракам, и глядит из чащобы, как Медведь в нем прокурорствует, и то тут, то там не шишки с деревьев сшибает, а вековые дубы с корнем рвет, и головы невинные под суд отдает. То Зайца под суд отдаст за то, что слишком шибко по лесу бегает, то Бобра за лишнюю прыть по возведению плотин на ручьях в острог упечет, то Лису за излишнюю хитрость, которая для прокурорского ума всегда подозрительна, каяться публично заставит. Взялся даже за могучего Лося, посадив его безо всякого обвинения в глубокую яму, и ославив на весь лес безо всякого на то основания. Бесшабашные Кукушки, служившие в лесу журналистами, тут же растрезвонили по разным углам, что сидит в яме Лось совершенно безвинно. Однако служба прокурорского оповещения, состоящая из пузатых Соек, облаченных в мундиры с погонами, тут же отреагировала, заявив, что вина есть на всех, и Медведю вовсе не нужно чьей-либо вины. “Был бы зверь, а яма для него с острыми кольями найдется всегда!” – передавали по всему лесу изречение прокурора. Передавали также еще и другие перлы: “Был бы зверь, а дробина для него уже заготовлена!”, “Закон – тайга, прокурор – медведь!”, “Не там правда, где правда, а там, где сила!”, “Если враг не сдается, его уничтожают!”, “Кто прокурор, тот и прав!”, и прочее, в том же роде.
Короче, напрокурорствовал Медведь в лесу от души, наломал много дров, много деревьев с корнем повырывал, много невинных душ погубил, на многие годы заставил забыть о торжестве лесного закона, и уже ожидал близкого повышения. Надеялся, что сделают его заместителем, или хотя бы советником Льва. Лев, надо сказать, и сам об этом подумывал, но, уловив своей чуткой ноздрей хищника всеобщее недовольство и возможный мятеж, вылез, потягиваясь, из своего львиного логова, и вот что сказал:
– Невозможно, братцы, ни на минутку уснуть, в надежде наблюдать сладкие сны, чтобы не случилось у вас в лесу какого-нибудь происшествия! Докладывают нам о бесчинствах некоего прокурора, в недавнем прошлом Медведя, а ныне мерзавца и негодяя, многих перешибивших ногтем, или даже засадившего без суда в глубокую яму. Этого мы, други-звери, позволить не можем, ибо лесной закон превыше всего, и его верховенство есть наша первейшая обязанность и забота. А потому повелеваю прокурора сместить, и вместо Медведя назначить на эту должность клыкастого Кабана!
Медведя тут же сместили, содрав с него золотые погоны, а вскоре вообще, по всеобщей озлобленности, содрав также и шкуру, сделав из нее огромное чучело, которым пугали непослушных детей. Для Кабана же, наоборот, сшили новый прокурорский мундир, повесив на него погоны еще больших размеров. Многие, правда, были не очень довольны таким назначением, говоря, что хрен редьки не слаще, и что зубы Медведя не очень-то отличаются от клыков Кабана, но здесь начиналась уже совсем другая история.




СКАЗКА ПРО МОЛЬ

сказка


В некотором царстве, в некотором государстве возьми, да и появись Моль. Просто вот такая большая Моль с большой буквы, взявшаяся неизвестно откуда. Можно даже сказать – огромнейшая Моль, принявшаяся сразу же жрать все, что попадется ей под руку, то есть под крыло, поскольку Моль, сожрав все в одном месте, сразу же перелетала в новое, и продолжала с удвоенной энергией пожирать все, что увидит. Постепенно пожрав все на окраинах государства, она подобралась и к столице, в которой, естественно, возникла паника. Стали судить, да гадать, откуда такая гадкая Моль появилась, и что есть причиной ее стремительного продвижения по стране.
– Моль, безусловно, зародилась от сырости, – утверждали одни ученые, нацепив на лоб большие очки, и делая при этом многозначительное лицо.
– Нет, не от сырости, а от плохой экологии, – утверждали их оппоненты, тоже делая многозначительное лицо. – Плохая экология есть причина появления Моли в наших краях.
– Никакая экология здесь ни при чем, – утверждали третьи оппоненты, тоже выглядевшие довольно умно, – как, впрочем, и сырость. Моль зародилась от засекреченных экспериментов в тайных военных лабораториях, и одолеть ее поэтому нельзя ничем, кроме атомной бомбы. Одна лишь атомная бомба, сброшенная на Моль, может покончить с этим чудовищем!
Между тем Моль, сожравши в государстве все города вместе с их жителями, а также все леса, все поля и все пастбища со скотом, выпившая все речки и все озера, стала стучать в ворота столицы, и требовать себе царской дочки.
– Хочу жениться на царской дочери и жить в царском дворце, как царица, – ревела под окнами Моль. – А ежели не отдадите мне в жены царскую дочь, и не сделаете царицей всего государства, сожру вас всех без остатка, и даже косточек от вас не оставлю. Так что открывайте поскорей ворота и готовьте свадебный пир!
Тут уж и царь, до этого не особо обращавший внимание на сообщения разных газет о безобразиях Моли, поскольку вообще газет не читал, а слушал только своих советников, которые, разумеется, врали ему о спокойствии в государстве и о достижениях в разных отраслях царского хозяйства, – тут уж и царь не на шутку встревожился.
– Как это так – отдать Моли в жены царскую дочь и сделать ее царицей всего государства? А я что, уйду на пенсию по сокращению штатов, так, что ли?
– Можно еще по собственному желанию, ваше величество, – тихо подсказывают ему на ухо советники. – Некоторые цари в нашем царстве уходили по собственному желанию. Не скажем, что многие, даже совсем немногие, даже вроде бы всего один, но уходили, это точно, и даже описано в газетах. Так что и вы, ваше величество, можете уйти этим же способом, прецедент уже есть!
– На кой мне ляд ваш прецедент! – возмутился царь, ударив о землю скипетром. – Ищите другие способы, чтобы мне остаться во власти, а от кошмарной Моли как-нибудь откупиться. А не найдете, что делать, всех вас предам лютой смерти!
Стали советники судить, да рядить, что же делать, и вот что удумали. Один из них, по образованию звездочет, поднялся на городскую стену, и завел с Молью такую речь:
– Прекраснейшая и несравненная госпожа Моль, не извольте гневаться на нашего царя-батюшку и на его стольный город, который вы, уважаемая, желаете взять приступом. Ваше желание нам понятно, и ничего, кроме уважения, а также благоговения, не вызывает. Но позвольте все же спросить, не желаете ли вы получить выкуп, состоящий из десяти мешком чистейших алмазов и ста сундуков отборных червонцев?
– Нет, – прорычала, словно выпалила из корабельной пушки, ужасная Моль, от обжорства ставшая схожая с огромным брюхатым слоном о трех хоботах и двух заплывших свинячьих глазок. – Нет, не желаю я ничего, окромя прекраснейшей царской дочки, на которой хочу сегодня жениться!
– Прекрасно, прекрасно, уважаемая госпожа, – залился соловьем царский советник, по образованию звездочет, и совсем еще, кстати, молодой человек. – Прекрасно, и очень, между прочим, понятно. Только нельзя ли немножечко уточнить: не для продолжения ли рода хотите заключить вы этот священный брак. Породниться, то есть, с царской семьей?
– А то как же, конечно, для продолжения рода. Надоело мне, одинокой Моли, ходить по свету одной-одинешенькой. Хочу иметь малых детушек, которые бы ползали у меня под ногами, и называли мамой родной. Очень я, одинокая Моль, соскучилась по ласке и душевному обхождению!
– Неувязочка выходит, прекрасная госпожа! – говорит ей со стены царский советник. – Не можете вы, госпожа Моль, по естеству своему женщина, хоть и экзотическая, и с тремя хоботами на лице, жениться на царской дочери, тоже, между прочим, женского рода. Женщине на женщине жениться нельзя, это и человеческий, и любой другой закон запрещает. Да и малые детушки от этого не родятся!
– Что же мне делать? – прорычала озадаченно Моль.
– А ничего не делать, кроме как ждать, пока у нашего царя-батюшки родится сыночек Только лишь за сыночка вы, уважаемая госпожа, можете выйти замуж и иметь какое-никакое потомство.
– А скоро ли он родится, этот царев сыночек? – убитым голосом спросила Моль.
– А ждите, любезная госпожа, ждите, может быть и родится когда-нибудь. А до тех пор советую отправляться в дальние страны и их разорять в ожидании законного жениха.
Ничего не осталось обескураженной Моли, как отправляться в дальние страны, и их разорять в ожидании царева сыночка. Ну а там, в дальних странах, с ней, разумеется, долго не цацкались, и не то отравили дустом, не то действительно укокошили атомной бомбой. В нашем царстве-государстве Моль, во всяком случае, больше не появлялась. Царь-батюшка на радостях отдал дочку в жены находчивому советнику, по образованию звездочету, и совсем еще молодому человеку. Свадьба длилась без малого целый год, и на нее было потрачено десять мешков отборных бриллиантов и сто сундуков золотых монет. А после свадьбы в положенный срок у жениха и невесты родились наследники.
Но это уже другая история.




ПОКОЙНИЦА

сказка

Поселковый учитель географии Семен Тютчев любил поговорить на уроках о посторонних вещах. Особенно ему нравились рассуждения вроде того, в чем смысл поэзии, и есть ли жизнь после смерти? Свою фамилию, такую же, как у известного поэта, он считал не случайной, и был уверен, что призван на землю для свершения славных дел. Возможно, ему предстояло открыть некий важный закон, или донести людям истину, о которой они еще не догадывались. Ученикам, впрочем, рассуждения учителя были до лампочки, они откровенно потешались над ним, когда вместо рассказа о джунглях Южной Америки и о фауне Амазонки учитель вдруг начинал рассуждать о потусторонних вещах, о том, что со смертью человек вовсе не умирает, а переходит в новое состояние, которое невидимо для живущих, но вполне обыденно для покойников. Ему, кстати, также было до лампочки издевательства и насмешки учеников, которых он искренне, и не без причины, презирал, поскольку никто из них не оканчивал школу до последнего класса, и сидел за партой просто из-за страха перед родителями, который с каждым годом становился все меньше и меньше.
В этот вечер Семен сидел у себя дома перед окном, закончив уже уроки и успев проверить тетради. Он, как и весь поселок, был потрясен смертью красивой девушки, зарезанной из-за ревности своим женихом, похороны которой были сегодня утром. По этому случаю половина школы, в том числе и некоторые учителя, не пошли на занятия, и Семен в полупустом классе рассуждал, как обычно, о загадочных явлениях потустороннего мира, о мертвецах, которые выходят из гроба на встречу с живыми, и о страшных легендах о покойниках и утопленницах, превращенных в русалок и ведьм, в которых очень много от правды. Странно, но оставшиеся в классе ученики слушали его молча, затаив дыхание, и не отпускали, как в иные дни, ядовитые шутки, на которые, впрочем, учитель ни капли не обижался, искренне, как уже говорилось, презирая своих шалопаев, которым вскоре придется работать на местном щебеночном заводе, так м не окончив полный курс обучения, ибо это было в традиции данных мест. В традиции были также всевозможные суеверия и рассказы о чертовщине и чудесах, так что иным слушателям школьные отступления от программы учителя географии иногда казались вполне уместными и естественными.
Убитую девушку звали Ниной, и не один раз у Семена щемило сердце, когда он недавно еще украдкой глядел на нее – смеющуюся, и откидывающую кверху голову, отчего была видна тонкая белая шея, и маленькая ямка посередине, сводящая с ума учителя географии. Сейчас эта ямка была аккуратно перерезана острым кухонным ножом, отчего покойница лежала в гробу с перевязанным горлом, и Семен, сидя в ночи у окна, внезапно подумал, что он бы полюбил ее и такою, лишь только случилось бы чудо, и Нина, вопреки очевидности, восстала из гроба. Он так упорно думал об этом, что не заметил, как время придвинулось к полночи и разговоры на улице, смех и визги гуляющих девок постепенно утихли. Внезапно за окном послышался какой-то скрежет и шум, словно кто-то пытался с той стороны открыть закрытые рамы. Семен очнулся от своего забытья, приблизился поближе к окну, и вдруг в испуге отшатнулся назад, – с улицы, прижавшись лицом к стеклу, на него глядела бледная девушка с перевязанным окровавленным бинтом горлом. Глаза у нее были потухшие и неживые, а белые руки настойчиво шарили по стеклу, стараясь каким-то способом его отодвинуть. Сомнений не было – это была покойная Нина!
Целый вихрь разных мыслей и чувств быстрее молнии пронесся в голове учителя географии. Это был и страх, и гордость за свои философские умствования, которые оказались верны, и желание быстрей броситься к Нине, которую он давно и безнадежно любил, и в смерть которой отказывался поверить. Он словно бы в замедленном сне протянул руку, и открыл защелку окна, наблюдая затем, как мертвая девушка с кровавой раной на шее цепко схватилась пальцами за подоконник, и ловко впрыгнула в комнату. Она была страшна и одновременно прекрасна! Лишь только страшная рана на шее, перевязанная бинтом, да незрячие провалы глазниц портили несколько ее облик, но во всем остальном это была прежняя, прекрасная Нина, предел его миганий и грез! Онa протянула вперед свои белые руки, сделала босыми ногами несколько шагов навстречу Семену, и прижалась к нему всем своим телом. Сквозь легкий саван, окутывающий со всех сторон девушку, он чувствовал, как бьется ее сердце. Благоухание ладана и лаванды коснулось ноздрей учителя, и в следующее мгновение алые губы Нины, такие же прекрасные, как и до смерти, впились в его бледные губы. Дальнейшее Семен помнил отрывочно. Он вдруг, очнувшись, обнаружил себя в постели рядом с покойницей, которая жарко обнимала его и шептала на ухо слова любви, а он, разрываемый попеременно восторгом и страхом, видел перед собой то ее обрамленное каштановыми кудрями лицо, то багровый шрам на шее, который уже не скрывала повязка, и который до сих пор продолжал слабо кровоточить. Так продолжалось, с перерывами, до тех пор, пока где-то рядом трижды не прокричал петух. Нина тотчас же вскочила с постели, и, бросившись к окну, нырнула в предрассветные серые сумерки. Раздался удар тела о землю, потом торопливые шаги, которые вскоре утихли. Вставши через некоторое время на ноги, Семен увидел тонкую струйку крови, которая тянулась, прерываясь, до самого окна, и исчезала на подоконнике. Учитель географии смотрел на это вещественное доказательство своей теории существования жизни после смерти, и не знал, что думать. В школу в этот день он уже не пошел.
На следующую ночь Нина пришла опять. Семен не стал на этот раз закрывать окно, и с замирающим сердцем смотрел, как незрячая мертвая девушка ловко перепрыгнула через подоконник, и, босыми шагами приблизившись к нему, обняла пухлыми белыми руками за шею. И опять в нос ему ударил резкий запах лаванды и ладана. Семен снова не помнил себя от любви, целуя пухлые, со сладким странным привкусом, губы Нины, то пробуждаясь от забытья, и видя рядом с собой на кровати покойницу, то вновь впадая в некое бессознательное состояние. И опять, как вчера, все это закончилось с криком соседского петуха, после чего Нина, оставляя за собой красные капли крови, бросилась к окну, и нырнула в него, словно в глубокий омут. И опять за окном раздались звуки ее белых ног, которые быстро исчезли. Через некоторое время Семен встал с постели, и подошел к зеркалу. Из него глядел на учителя географии седой изможденный старик, в котором лишь с трудом угадывались черты недавнего молодого мужчины, любившего на уроках порассуждать о запредельных вещах. Семен понял, что еще одну ночь любви он не переживет, и что надо немедленно куда-то бежать, однако сил на это у него уже не было.
На третью ночь Нина пришла снова. На этот раз она выглядела строже, и была какой-то потусторонней, словно бы присутствовала одновременно и в этом, и в каком-то ином мире. Дыхание смерти уже коснулось ее, и отвратительные пятна тлена покрывали то тут, то там, мертвое тело. Она вновь обнимала руками его шею, и вновь целовала его бескровные губы, но в этих поцелуях уже не было страсти двух первых ночей. В них было что-то иное, страшное, и неземное, она словно бы звала Семена куда-то далеко, откуда возврата уже не было. Бедный учитель видел вокруг себя какие-то тени, одетые в белые саваны, слышал вздохи и стоны, его настойчиво тянули за руку, и он покорно шел следом, понимая, что назад из этого похода уже не вернется. Наконец в глаза ему ударил яркий свет, и он увидел себя на зеленом лугу рядом с Ниной, молодой, веселой, смеющейся, на голове которой был надет венок, сплетенный из алых маков. Она бежала Семену навстречу, и ветер развивал в разные стороны ее чудесные каштановые волосы и легкое летнее платье. Потом свет внезапно погас, и больше уже ничего не долетало ни до его слуха, ни до его зрения.
Отсутствие Семена в течение нескольких дней на работе вызвало озабоченность дирекции школы. Вначале решили, что он просто-напросто заболел, но посланные не нашли в доме его ничего, кроме измятой кровати, да капель засохшей крови, которые довели людей до самого кладбища. Оканчивались они как раз у могилы, в которой несколько дней назад была похоронена Нина. Сразу же бросились, пересиливая страх, раскапывать землю, и нашли в ней покойницу, по-прежнему поражающую своей красотой, хотя и ее уже успели коснуться жестокие следы тления. Она обнимала руками изможденного старика, дряхлого и худого, в котором лишь по косвенным признакам узнали Семена. Как оказался он в могиле Нины, никто объяснить не смог, но весть об этом быстро облетела округу, и служила главным предметом пересудов и споров еще долгие годы.




ОСЛИНАЯ ШКУРА

сказка

Один человек, которого звали Али, торговал на рынке ослиными шкурами, и был вполне счастлив, так как считал, что лучшего занятия в мире просто не существует. У него был маленький домик с небольшим огородом, на котором росли арбузы, дыни, тыквы и другие овощи, и он даже собирался жениться, и приглядывал себе на рынке подходящую девушку, зазывно во весь голос крича:
– А вот ослиные шкуры, а вот ослиные шкуры! Отдаю очень дешево, а для оптовых покупателей делаю скидку!
Многие местные красавицы, также торгующие на рынке овощами и разной мелочью, засматривались на Али, и в свою очередь прикидывали, не взять ли в мужья такого удачливого коммерсанта? Но вот однажды мимо по своим делам проходили двое злых колдунов, и один другому сказал:
– Посмотри-ка на этого счастливого малого! Он продает ослиные шкуры, которые снимает с мертвых ослов, и считает себя счастливейшим человеком на свете. Давай-ка превратим его самого в осла, пусть на собственной шкуре узнает, каково быть этим бессловесным и покорным животным, которым все помыкают, а порой и обзывают самым несносным и глупым созданием на земле!
– Давай! – согласился второй колдун. – Такому наивному простаку не помешает годик-другой побыть в ослиной шкуре, чтобы он не считал, будто на свете нет ничего более высокого, чем торговать с утра до вечера на рынке и орать во всю глотку, привлекая внимание местных красавиц!
И они, не откладывая дела в долгий ящик, тут же превратили Али в осла, сделав так, что принять нормальный человеческий облик он сможет лишь в том случае, если в него влюбится какая-нибудь красивая девушка, и трижды наградит его своим поцелуем. Но, поскольку последнее было делом практически невозможным, двое злых колдунов заранее от души посмеялись, и, довольные собой, покинули рынок. А несчастный Али, внезапно превратившись в осла, начал от испуга дико кричать, и его забрала домой одна из тех рыночных красавиц, на которую он только недавно заглядывался, заявив, что это ее осел, которого не мешает за крики на рынке хорошенько проучить толстой палкой.
Так Али стал собственным ослом одной из местных торговок, которая, разумеется, не собиралась его целовать, и уж тем более влюбляться в него, и нередко действительно охаживала по бокам толстой, отполированной от долгого употребления палкой, оставляя на шкуре бедняги изрядные синяки. Очень скоро Али понял, что женщина эта простая мелочная торговка, склочная и неопрятная, и совсем не подходит на роль жены, которую он ей когда-то предназначал. Он жил теперь впроголодь, много работал, и был ежедневно бит по самым незначительным пустякам, так что через некоторое время решил сбежать от своей мучительницы и поискать себе нового хозяина. В одну из тихих лунных ночей он отвязался (он ведь был человеком, вынужденно превращенным в осла, и поэтому мог делать то, чего не умели другие животные), – в одну из прекрасных лунных ночей, когда все вокруг было забито молочным неподвижным светом, он отвязался, и тихонько пошел по дороге, куда глаза глядят. Так он шел себе не торопясь до самого утра, пока не подошел к дому некоего звездочета. Звездочет целыми ночами смотрел на звезды и составлял сложные гороскопы, которые потом продавал влиятельным гражданам. Ослу жилось у него, в общем-то, неплохо, ибо он всего лишь тянул за собой повозку, в которой сидел звездочет, развозя свои гороскопы. Иногда, когда эти гороскопы не сбывались, он привозил изрядно побитого звездочета домой, и даже помогал ему подняться по ступенькам, и лечь в кровать.
– Какое умное животное! – глубокомысленно говорил на это звездочет. – Не иначе, как в прошлой жизни он был каким-нибудь известным злодеем, и теперь замаливает свои грехи, обреченный до конца своих дней оставаться в ослиной шкуре!
В конце-концов ослу надоело сравнение с известным злодеем, и один раз, когда звездочет привез гороскоп владыке этой страны (а страна эта была восточной, и в ней были шумные восточные базары, на которых все ходили в тюрбанах, чадрах и широченных восточных штанах, а вокруг высились минареты, стояли лачуги бедняков и роскошные дворцы вельмож), – пока звездочет относил гороскоп владыке этой страны, осел потихоньку сбежал. Он незаметно пристроился к другим ослам, обитавшим н дворцовой конюшне в специальном отделении для ослов, и те приняли его за своего. Звездочет же так и не успел начать поиски сбежавшего осла, ибо в очередной раз составил для его светлости неверный гороскоп, и был за это лишен головы.
Ослу неплохо жилось при дворе владыки, его вволю кормили, и особо не утруждали работой, и единственно, что он делал – это катал иногда за городом дочь владыки, прекрасную принцессу Фатиму. Фатима была довольно взбалмошным ребенком, постоянно проказничала и всех разыгрывала, и даже до сих пор играла в куклы, хотя по местным обычаям ей уже пришло время выходить замуж. У Фатимы было множество женихов, ибо государство ее отца было очень влиятельным и богатым, но настойчивей всех к ней сватался сын известного колдуна Бабугана, который, по странной случайности, был как раз один из тех двух колдунов, превративших несчастного Али в осла. Сына Бабугана звали Семигой, и принцессе ни за что не хотелось за него выходить, она предпочитала играть в куклы, бегать по зеленому лугу, и даже обнимать за шею своего осла, язвительно говоря Семиге:
– Уж лучше я влюблюсь в это бессловесное животное, и даже трижды его поцелую, чем отдам свою руку тебе, противный Семига! Быть может, я даже выйду за него замуж, назло тебе и всем остальным женихам!
Услышав это, колдун Бабуган страшно разгневался, и, в бешенстве стуча ногами, произнес:
– Ну так быть посему! Ты действительно влюбишься в своего осла, и трижды поцелуешь его в губы. Ну а уж о том, выходить тебе за него замуж, или нет, пусть, если смогут, решают твои достойные родители! Не думаю, что эта затея придется им по душе!
Так оно и вышло. Принцесса сразу же влюбилась в своего осла, и на виду всего двора, а также в присутствии своих родителей обняла его за шею, и трижды поцеловала. В ту же секунду несчастный Али снова стал человеком, и, так как он был очень недурной наружности, и, кроме того, заявил, что является сыном владетеля Индии, которого заколдовал злодей Бабуган, родители принцессы тут же согласились на брак. Забегая вперед, заметим, что когда через малое время отправили посольство к владетелю Индии, тот действительно признал Али своим сыном, поскольку последний был сиротой, а у индийского государя много лет назад похитили сына. Недолго мешкая, сыграли веселую свадьбу, и радостный Али, сидя за изысканно убранным столом, невольно думал, каким же он был ослом, когда, торгуя на рынке старыми ослиными шкурами, искренне считал себя счастливейшим человеком на свете.




ПУТЕШЕСТВИЕ В СТРАНУ НИЧТО

сказка

Мы отправились в страну Ничто. Спутником моим был шестилетний мальчик, который довольно хорошо здесь ориентировался, и знал буквально каждый камушек, а также все обычаи этой необыкновенной страны. Желтый сыпучий песок, по которому мы шли, медленно струился под нашей обувью, издавая мелодичные звуки, и был похож на легкий ветер, приятно освежающий ненароком уснувшего в саду человека.
– Мы вступили в область человеческих снов, – пояснил мне мой гид, – где не властны ни время и ни пространство, и где ничего не оставляет следков ни на чем, потому что сны легки и текучи, как ветер.
Я оглянулся вокруг, и увидел, как какие-то дети выкапывают из песка огромные самородки золота, имеющие причудливый вид и нестерпимо блестевшие под неподвижным полуденным солнцем.
– Это души поэтов, – сказал мне мальчик, – выкапывают из вечности свои стихи и поэмы, которые завтра родятся у них в голове. Здесь, под песком, спрятана вся поэзия и все вдохновение мира, и слой песка здесь настолько глубок, а золотых самородков так много, что их хватит на все времена и на всех поэтов, которые когда-либо родятся под солнцем.
Внезапно мы очутились в уединенной долине, которая вся была уставлена прекрасными тронами, на которых видели величественные люди царственного вида, одетые в тяжелые, расшитые золотом, одежды.
– Это все цари и все короли мира, – пояснил мне мой провожатый, – которые когда-либо правили, а также когда-либо будут править в царствах земли. Здесь, в стране Ничто, нет разницы между прошлым и будущим, и потому на этих бесценных тронах одинаково мирно покоятся как властители царств минувших, так и тех, которые только лишь возникнут через тысячу лет.
Миновав долину спящих царей, мы вошли в некую область, больше похожую на сказочный лес. Здесь на ветвях зеленых деревьев сидели волшебные птицы, которые выводили мелодии, похожие на звуки скрипок, арф, клавесинов, органов, и вообще всех инструментов, которые я когда-либо слышал.
– Эти райские птицы, – сообщил мне мой гид, – подражают всем инструментам мира, которые когда-либо существовали в природе, а также тем, которые только лишь придумают в будущем. Они исполняют мелодии, которые потом будут звучать в концертных залах самых блестящих столиц земли, и именно здесь души великих композиторов и виртуозов ловят звуки той божественной музыки, которую они запишут на листах нотной бумаги.
Миновав райский сад, мы подошли к огромному зданию, которое оказалось хранилищем всей мудрости и всего смысла вселенной. Здесь на бесчисленных стеллажах стояли тысячи манускриптов с еще не написанными романами и комедиями, а также описанием бесчисленных изобретений, которые, возможно, когда-нибудь сделают на земле. Следующим местом, куда мы пришли, оказалась огромная поляна, поросшая великолепными цветами, среди которых летали мириады прекрасных бабочек, беззвучно машущих в воздухе большими изумрудными крыльями.
– Это поляна душ, которые еще никогда не рождались, и, возможно, уже никогда не родятся, – сказал мне мой всезнайка. – Только лишь очень большая любовь способна сделать эти прекрасные души живыми людьми, из которых всегда вырастают большие герои, поражающие человечество своими необыкновенными подвигами. Но, к сожалению, такое случается очень редко, и поэтому бабочки на этой поляне обречены вечно порхать и вечно ждать своего чудесного превращения.
Потом мы зашли в прекрасный дворец, в котором было тысяча комнат, и в них были собраны все сладости, какие только можно вообразить. Здесь на длинных столах огромными пирамидами лежали пирожные и конфеты всех царств подлунного мира, а в одном бесконечном зале стоял торт величиной с высокую гору. Мы тут же принялись его есть, и съели не меньше, чем половину, но, странное дело, наш аппетит от этого ничуть не уменьшился!
– В стране Ничто, – пояснил мне золотоволосый малыш, – можно питаться одними сладостями, которых хватит здесь на всех сладкоежек мира. Здесь время навечно остановилось, и поэтому торт, который мы сегодня едим, будет выпечен только лишь завтра, и мы никогда не насытимся, сколько бы много мы не съели его.
Потом мы очутились в узкой долине, на отвесных скалах которой плясали тени странного вида людей, весьма высокомерно доказывающих что-то своим оппонентам.
– Эта, долина, – сказал мне мой мальчик, – собрала в себя все тщеславие и все высокомерие мира. Здесь тени непризнанных гениев ведут бесконечные диспуты с такими же, как сами, ничтожествами и бездарностями. Но, к сожалению, поскольку достижения их никому не нужны, они всего лишь сотрясают воздух в долине и бросают на скалы свои уродливые и озлобленные тени.
Между тем солнце поднялось уже высоко, а вокруг не было ни единого кустика, за которым мы могли бы укрыться в тени. Но, странное дело, жаркое солнце вовсе не обжигало, и даже не грело наши тела, и мой всезнающий гид охотно дал этому объяснение:
– Здесь, в стране Ничто, где завтра такое же, как сегодня, а сегодня ничем не отличается от вчера, ничего не происходит, и ничего не рождается. Здесь солнце может лишь освещать, но не согревать людей и предметы. Здесь нет ни смерти, ни жизни, ни “до свидания!”, и ни “здравствуй!”, здесь так же легко заблудиться и потеряться, как и встретиться вновь. А потому, расставшись всего лишь на краткий миг, мы вновь встретимся в вечности через тысячу лет, и даже не будем знать, что это случилось.
– Невероятно! – воскликнул я, не в силах поверить, что такое где-то возможно. – Нельзя ли и нам расстаться на миг, чтобы потом, через тысячу лет, вновь, как ни в чем не бывало, встретиться в вечности?
– Конечно, – ответил мне кудрявый малыш, – для этого всего лишь надо, чтобы ты сделал один или два шага направо, а я – два шага налево. Всего лишь пару шагов, и вечность разъединит нас на тысячу лет.
И я сделал два шага направо, а он – два шага налево, и вечность сразу же развела нас в разные стороны, и мы скитаемся в ней уже тысячу лет. Возможно, что мы когда-нибудь вновь встретимся с моим провожатым, и он, взяв меня за руку, продолжит путь по чудесной стране, имя которой Ничто, и в которую так же легко попасть, как и ее покинуть.




ПАДШИЙ АНГЕЛ

сказка

Жил-был Падший Ангел, который работал провизором в аптеке и продавал людям лекарство. Однажды к нему пришла маленькая девочка и попросила лекарство, которое бы приносило людям счастье.
– Мой папа очень болен, – сказала она, – он уже десять дней ничего не ест и не пьет, и только вздыхает, потому что его уволили с работы. Нет ли у вас случайно лекарства, которое бы вылечило моего папу? Которое бы делало людей счастливыми, даже если им очень грустно?
– Лекарство, которое бы делало людей счастливыми? – переспросил у девочки Падший Ангел. – Нет, сегодня у меня нет в продаже такого лекарства, но ты приходи завтра; возможно, что завтра его мне завезут.
Девочка ушла, пообещав прийти завтра, а Падший Ангел задумался. Он вообще-то был очень грешным ангелом, и вовсе был не обязан помогать кому-либо, тем более делать людей счастливыми. Он был низвергнут на землю за то, что был очень гордым, и возомнил о себе слишком много. После того, как его низвергли на землю. Падший Ангел долго скитался, пытаясь найти свое место среди людей, одно время даже был вечным студентом, изучая сначала химию, потом математику, а потом немного астрономии и экономики. Он организовал несколько студенческих забастовок, участвовал даже в небольшой гражданской войне, но потом успокоился, и стал провизором, продавая людям лекарства. Обладая тайными алхимическими знаниями, полученными в те времена, когда он еще не был падшим, он делал свои лекарства такими целебными, что многие принимали его за волшебника. Люди предпочитали ходить именно в эту аптеку, и у него отбоя не было от клиентов. Не удивительно, что девочка пришла за чудесным лекарством именно к нему, а не к кому-то другому. Но как изготовить такое лекарство, и, самое главное, – надо ли его вообще изготавливать? Промучавшись над этими вопросами всю ночь, колдуя непрерывно над ретортами с кипящими в них алхимическими снадобьями, Падший Ангел к утру все же изготовил то, что ему заказывали. Это были таблетки ярко-желтого цвета, лежащие в маленьких красивых коробочках. Он назвал свои таблетки “таблетками счастья”.
Утром к нему опять пришла вчерашняя девочка, и осведомилась, не завезли ли в аптеку лекарство, которое бы сделало ее папу счастливым?
– Да, девочка, завезли, вот это лекарство, – ответил ей Падший Ангел, и протянул посетительнице коробочку с “таблетками счастья”. – Можешь взять это лекарство бесплатно, но, знаешь, будь с ним осторожна. Пусть твой папа не принимает его слишком много. Неизвестно еще, что хуже: маленькое несчастье, или слишком большое счастье?
– Спасибо, добрый дядя, за то, что вы помогли моему папе! – сказала, сразу повеселев, маленькая девочка, и, схватив с прилавка коробку с “таблетками счастья”, радостно выбежала на улицу.
– Я – не добрый дядя, – прокричал ей вслед одетый в белый халат мужчина со странным удлиненным лицом, огромными голубыми глазами и длинными вьющимися волосами, спадающими ему на плечи. – Я не добрый дядя, я Падший Ангел, и все, к чему я прикасаюсь, приносит сначала счастье, а потом оборачивается несчастьем. Напрасно ты заходила в мою аптеку! – Но, разумеется, маленькая девочка его не услышала.
Все произошло точно так же, как и говорил Падший Ангел: отец маленькой девочки, отведав “таблеток счастья”, сразу же преодолел все свои трудности, вновь стал счастливым, и даже устроился на еще более престижную работу, чем раньше. Правда, через короткое время его одолело страшное искушение, и он стал понемногу присваивать деньги компании, в которой теперь работал, чтобы покупать на них сладости своей дочери. Разумеется, его вскоре разоблачили, и он вновь оказался на улице. Однако было уже поздно: заслышав о чудесных таблетках, народ валом повалил в аптеку Падшего Ангела, и ему пришлось работать теперь по ночам, чтобы хотя бы частично удовлетворить спрос на свое лекарство. У дверей в аптеку выстраивались длинные очереди, и люди даже закупали таблетки впрок, чтобы быть счастливым не только сегодня, но и завтра, и даже, по возможности, всю жизнь. Падший Ангел с грустью смотрел на них: он знал, что никто не может быть счастливым всю жизнь!
Так и происходило: люди, купившие “таблетки счастья”, на какое-то время становились счастливыми, многие из них даже стали очень богатыми, но потом их состояния лопались, их или садили в тюрьму, или они просили милостыню в подземных переходах, став жалкими попрошайками. Некоторые почтенные женщины, всю жизнь мечтавшие похудеть, внезапно становились стройными и молодыми, и даже удачно выходили замуж за молоденьких мальчиков, но потом набирали вес больше прежнего. У бездарных певцов внезапно прорезывался чудесный голос, но на больших концертах они вдруг проваливались, и их забрасывали тухлыми яйцами. Один бездарный политик даже сумел, благодаря чудесным таблеткам, стать премьер-министром в правительстве, но его вскоре сместили, хоть он и продолжал после этого по привычке важно надувать щеки. Все, все в итоге разваливалось, и превращалось в свою противоположность, и Падший Ангел знал, отчего это происходит. Он был ангелом, упавшим в бездну, и тянул за собой всех тех, с кем сталкивался на своем земном пути. Земная жизнь уже давно тяготила его, ссылка его на Землю заканчивалась, и он чувствовал, что очень скоро покинет ее. Вдобавок, его аптеку вскоре сожгли те самые покупатели, которые еще недавно выстраивались у ее дверей в длинные очереди.
Падший Ангел понял, что ему пора улетать. Крылья его, сломанные в тот миг, когда он упал с небес на землю, вновь выросли, я ему уже было трудно скрывать их от людей. Больше на земле его уже ничего не удерживало. Последний раз прошелся он по Москве, и в одном из подземных переходов внезапно увидел девочку, которая играла на дудочке. Прохожие, проходя мимо нее, бросали в футляр от дудочки мелкие монеты, а рядом стоял мужчина, который аккомпанировал ей на скрипке. И Падший Ангел вдруг узнал эту девочку, – это именно она приходила когда-то к нему за лекарством для своего несчастного отца! Лица обоих – и девочки, и взрослого мужчины, – светились неподдельной радостью, оба они, несомненно, были счастливы, и у Падшего Ангела неожиданно навернулись на глаза слезы. Наконец-то хоть кто-то, встретившись у него на пути, смог стать счастливым! Он вышел из подземного перехода, взмахнул крыльями, и легко взлетел в небо над головами изумленных прохожих. А еще через какое-то время на земле упало большое перо, которое, очевидно, обронила большая белая птица.




МАЛЬЧИК – СЧАСТЬЕ

сказка

Жил-был Мальчик-Счастье, который всегда улыбался, и был весел, как первый весенний дождь.
– Какой прелестный ребенок, – говорили его родители. – Он будет радовать нас в старости, и служить утешением в наших горестях и несчастьях.
– Какой оптимист! – говорили соседи. – Он один стоит целой армии весельчаков, которые за деньги развлекают публику в балаганах.
– Такого ученика мечтает иметь каждый учитель! – говорили его педагоги, которые не могли не нарадоваться на успехи юного оптимиста. – Он пойдет очень далеко, и со своей веселой улыбкой станет в итоге не меньше, чем президентом нашего государства.
Да, улыбка Мальчика-Счастья стоила дорого! Он шагал с ней по жизни легко и беззаботно, завоевывая одну высоту за другой, а за спиной у него непрерывно росли большие Белые Крылья. Ко времени окончания школы крылья эти стали поистине огромными, и никто из его знакомых не сомневался, что на них Мальчик-Счастье достигнет самых больших высот в жизни, каких только может достичь человек. Счастье и безудержное желание жить переполняли его, и он вылетел из дверей школы навстречу проспекту Вечной Молодости, конец которого терялся в загадочной туманной дали, и был вымощен такими заманчивыми возможностями, что от них просто захватывало дух. Мальчик-Счастье не сомневался, что он пройдет весь проспект до самого конца, и сделает счастливым всех, кто будет идти с ним рука об руку. Что делать? Он был оптимистом, и не мог думать иначе!
В самом начале проспекта Вечной Молодости он встретил чумазую девочку с нелепо торчащими в стороны косичками, которая прыгала через скакалку, и не обращала на него никакого внимания.
– Как тебя зовут? – спросил он у девочки.
– Меня зовут Девочка-Несчастье, – ответила ему она. – Все, кто со мной связывается, обязательно становятся несчастными и теряют свои Белые Крылья. Иди лучше своей дорогой, а то потеряешь и крылья, и все остальное, что еще не успел растерять! – и она опять стала прыгать через скакалку, не обращая на мальчика никакого внимания.
– Я хочу идти по жизни вместе с тобой, – упрямо сказал Мальчик-Счастье. – Я полон оптимизма и веры в свои Белые Крылья. Кроме того, обрати внимание на сияние, которое окружает мою голову. Это не что-нибудь, а Радужные Надежды, которые вынес я из детства, и которые надеюсь сохранить до конца своих дней. Давай руку, и пойдем вперед по проспекту Вечной Молодости!
- Ну что же, – сказала чумазая девочка с нелепо торчащими в стороны косичками, – давай, так давай. А своих Радужных Надежд ты тоже, между прочим, скоро лишишься! – И она, схватив за руку Мальчика-Счастье, весело зашагала вместе с ним по бесконечно проспекту Вечной Молодости.
По бокам широкого, теряющегося и волшебной глубине проспекта, стояли толпы ликующих людей с цветами в руках, играли военные оркестры, а в небо взлетали разноцветные ракеты.
– Как мне легко идти рядом с тобой! – признался девочке с нелепо торчащими в разные стороны косичками Мальчик-Счастье.
– Мне тоже, – ответила ему Девочка-Несчастье, и, достав из кармана большие ножницы, аккуратно отрезала большие Белые Крылья.
– Ах, как больно! – воскликнул Мальчик-Счастье.
– Жизнь состоит не только из радостей и веселья, – отвела Девочка-Несчастье. – Тебе надо привыкнуть к боли, которая теперь будет твоей постоянной спутницей!
И Мальчик-Счастье постепенно привык к боли. Когда они дошагали до середины проспекта Вечной Молодости, от его Белых Крыльев не осталось и следа – девочка регулярно обрезала их своими большими ножницами, всякий раз напоминая при этом, что он должен привыкнуть к боли. Не осталось следа и от Радужных Надежд, которые в виде нимба сияли вокруг его головы. Сам он к этому времени сгорбился и постарел, а проспект Вечной Молодости превратился в грязную улицу с покосившимися старыми домами, окна и двери которых были крест-накрест заколочены досками. Иногда из какого-нибудь слепого окна высовывалась неопрятная женская голова, и выливала на Мальчика-Счастье ведро помоев. Пройдя еще немного вперед, он обнаружил, что Девочка-Несчастье куда-то исчезла, а сам он сидит на колченогом стуле в каком-то глухом тупике, превратившись в жалкого старика, руки которого, морщинистые и худые, непрерывно дрожат от старости.
Иногда Мальчик-Счастье выходит из своего тупика, и с завистью наблюдает, как по проспекту Вечной Молодости идет рука об руку с Девочкой-Несчастье новый молодой безумец, полный самых Радужных Надежд, за спиной которого растут большие Белые Крылья. Тогда он тихонько крадется за ними, и ждет момента, когда эти крылья будут ловко обрезаны большими зазубренными ножницами. Он подбирает эти крылья, и набивает перьями из них большие подушки, которые охотно покупают у него местные растрепанные матроны, так любящие выливать на головы прохожих ведра с помоями. Подушки из Белых Крыльев пользуются большим спросом, потому что сны на них бывают приятными, наполненными самыми невероятными сновидениями. И Мальчик-Счастье вполне доволен: все-таки он не даром живет на свете, и, как мечтал когда-то в молодости, приносит людям хотя бы немного счастья.




ПОЭТ - САПОЖНИК

сказка

Один поэт женился на ведьме, которая прикинулась молоденькой девушкой, и она превратила его в сапожника. Дни и ночи он теперь шил людям обувь, обливаясь слезами, и вспоминая о том времени, когда был свободным и сочинял стихи, читая их окрестным полям и лугам, а также птицам и зверям, живущим в них. Он часто умолял ведьму превратить его снова в поэта, но ведьма каждый раз отвечала:
– Сшей мне ровно миллион теплых домашних тапочек, таких легких и таких мягких, чтобы моя нога совсем их не чувствовала, будто они на нее вовсе и не надеты, и тогда я тебя отпущу. Будешь ты снова поэтом, гуляющим по окрестным полям и лугам и сочиняющим стихи для небесных птиц и вольных лесных зверей. А не выполнишь мой заказ, останешься навсегда прикованным к своей деревянной колодке, и своей дратве, с помощью которых ты шьешь людям обувь!
И поэт стал выполнять этот непосильный заказ. Он решил сшить для ведьмы миллион легких тапочек, и постепенно стал таким искусным сапожником, что к нему даже из дальних стран специально приезжали шить сапоги, потому что лучше его никто не умел этого делать. Год от году количество тапочек, сшитых для ведьмы, все увеличивалось и увеличивалось, но все равно до конца работы было так же далеко, как до Луны. Постепенно поэту-сапожнику стало ясно, что ему не хватит всей жизни, чтобы выполнить весь непосильный заказ, и что он умрет, так никогда и не став свободным. Иногда он еще по привычке продолжал сочинять стихи, но дратва и сапожное шило, а также непрестанный стук молотка, которым он вбивал маленькие медные гвозди в подошвы роскошных сапог (чтобы жить, бывшему поэту, как уже говорилось, приходилось шить не только тапочки, но и сапоги для разных господ), – монотонный труд сапожника каждый раз брал верх над фантазиями поэта. Наконец настал день, когда бывший поэт понял, что он уже никогда не сможет написать никакого, даже самого плохонького, стихотворения, и что он теперь окончательно превратился в сапожника. Ему уже ничего не могло помочь, потому что до миллиона тапочек было по-прежнему далеко, как до Луны, а жизни ему впереди оставалось не так уж и много. И тогда сапожник решил с горя продать те уже готовые тапочки, которые у него были сшиты (их было ровно полмиллиона), и устроить прощальный пир, после чего покончить с собой. Другого выхода он, сколько ни думал, не видел.
Ведьма, женившая когда-то его на себе, в это время отсутствовала (видимо, улетела куда-то по своим колдовским делам), и поэтому ничего не мешало сапожнику выполнить свой грустный план. Он стал на базаре рядом с другими торговцами, разложил на лотке свой нехитрый товар, и стал призывать покупателей:
– А вот легкие тапочки, а вот легкие тапочки! Попробуйте, девушка, попробуйте, госпожа, попробуйте и вы, почтенные женщины, какие они невесомые и приятные; попробуйте, как удобно они сидят на ноге!
К нему подходили разные женщины, и покупали его невесомые и красивые тапочки, а потом возвращались опять, и покупали еще по несколько штук, потому что тапочки эти оказались волшебными, и женщины, которые их одевали, становились легкими, словно пушинки; девушки, которые носили такие тапочки, удивительно быстро, и, главное, удачно, выходили замуж за приятных молодых людей, женщины более старшего возраста удивительно быстро улаживали свои застарелые конфликты с мужьями, а старушки на глазах молодели, и дни и ночи просиживали в кафе, объедаясь, как в молодости, пирожными и бисквитами. Дело в том, что колдовская сила ведьмы незримым образом перешла в те самые тапочки, которые шил несчастный поэт, и теперь распределилась между всеми людьми (в основном это были женщины), которые их у него купили. Ведьма, которая в это время участвовала в шабаше на горе Броккен в Германии, сразу же почувствовала, как колдовская сила улетучивается из нее, словно воздух из проколотого воздушного шарика. Она тотчас же отпросилась у распорядителя шабаша (это был огромный бородатый козел, сидящий на золотом троне в окружении разной нечисти), уселась на метлу, и срочно полетела домой. Но к этому времени были проданы все полмиллиона сшитых поэтом тапочек, и колдовская сила окончательно покинула ведьму. Она упала с большой высоты в глубокое море, и утонула. И даже метла, на которой она летела, и за которую хваталась, как за соломинку, не помогла страшной ведьме. А несчастный сапожник, избавившись от власти колдуньи, вновь стал поэтом, и к нему вновь пришло вдохновение. Он опять стал писать стихи, и даже женился на одной из тех девушек, которым когда-то продавал свои волшебные тапочки, совершенно не подозревая о том, что одна из них станет его женой.
Поэт описал в стихах свою долгую службу у ведьмы, и его поэма “Волшебные тапочки” пользовалась у ценителей высокой поэзии очень большим успехом. Особенно она нравилась женщинам, которые благодаря волшебным тапочкам, сшитым поэтом, стали все легкими и воздушными. А страну, в которой они жили, так и называли: Страна Воздушных Женщин. Они почитали поэта, как своего величайшего благодетеля, и даже поставили ему на главной площади страны памятник из чистого золота. А поэт отблагодарил их в ответ новой поэмой.
Вот такая случилась история.




МЕДВЕДИЦА

сказка

Один молодой парень недавно женился, и жена его оказалась очень сварливой и грубой. Она непрерывно попрекала своего мужа и устраивала ему ежедневные скандалы. Иван (так звали несчастного парня) не знал, куда ему податься от попреков и скандалов жены, и очень часто под разными предлогами уходил из дома. Однажды он уехал на ярмарку продавать нехитрые изделия из глины, которые любил лепить в свободное время, а потом обжигать их в печи. Здесь были глиняные зайцы, медведи и волки, бегущие олени, поющие птицы, а также люди, которых Иван лепил особенно охотно, изображая девок, несущих на коромыслах ведра с водой, крестьян на ярмарке, купчих за самоваром с чашкой чая в руках, пьяных мужиков, нарядных цыганок. Сварливая жена особенно ругала его за это увлечение, и Иван был рад-радешенек, что на ярмарке хоть несколько дней отдохнет от нее. Но и здесь не было ему покоя, он все думал, как же так могло получиться, что его мечты о ласковой и любящей жене обернулись такой горькой и беспросветной действительностью? Случайно его увидела одна из цыганок, которых всегда много на ярмарках, и которые зорко подмечают людей, озабоченных какой-то тягостной думой. Она взялась ему погадать, и, долго разглядывая ладонь мастера, наконец, сказала:
– Ты, парень, попал в очень плохую историю, потому что женился не на той, что суждена тебе небесами. Твоя нынешняя жена не кто-нибудь, а лесная медведица, обернувшаяся человеком, и вошедшая в твой дом. А настоящая суженая, которая предназначена тебе от века небом и провидением, томится в ее берлоге, и ждет – не дождется, когда же ты ее вызволишь.
– Но как же мне вызволить свою суженую? – спросил у цыганки Иван.
– Сделать это будет непросто, – ответила ему цыганка, – потому что у злой медведицы есть еще две сестры, и все вместе они будут мешать тебе встретить свою суженую. Они будут загадывать тебе непростые загадки, а ты должен будешь на них отвечать. А если не ответишь, то медведицы разорвут тебя на маленький кусочки. Иди в самую чащу леса, к берлоге своей страшной жены. И не бойся, умоляю тебя, ничего, потому что неизвестно, что хуже: терпеть каждый день попреки сварливой женщины, или быть разорванным на части когтями медведицы?
Иван поблагодарил цыганку, отдал ей все деньги, которые заработал на ярмарке, и, не долго думая, отправился в сторону дремучего леса на поиски своей суженой. Долго ли, коротко ли шел он, и вдруг подошел к берлоге лесной медведицы. Вышла из берлоги медведица, косматая, страшная, обросшая густой шерстью, и сказала Ивану:
– Здравствуй, Иван! Далеко ли путь держишь?
– Ищу берлогу своей сварливой жены, – отвечает Иван.
– Я ее младшая сестра, – заревела в ответ медведица, – и если не отгадаешь мою загадку, то не пройдешь и одного шага вперед. Ответь, если сможешь, что на свете самое страшное, самое горькое и постылое для человека?
– Что же тут долго думать? – ответил младшей сестре Иван. – Самое страшное, самое горькое и постылое для человека – это злая жена, от которой невозможно никуда убежать, и с которой вынужден человек жить до самой своей смерти. Жениться на злой женщине – все равно, что жениться на лесной медведице. На такой, к примеру, как ты, ибо ее объятия смерти подобны, а ее слова схожи со страшным медвежьим воем!
Взревела с досады младшая сестра, ибо правильным был ответ, вспыхнула ярким пламенем, и превратилась в кучу горячего пепла, а Иван отряхнул свою обувь, и пошел дальше через лесную чащобу. Долго ли, коротко ли шел он, и вдруг набрел на берлогу средней сестры. Вышла из берлоги средняя сестра, могучая, как столетний дуб, дикая и косматая, и перегородила Ивану дорогу.
– Здравствуй, Иван, – заревела она страшным голосом, от которого посыпались с дуба вниз желуди, и разлетелись в разные стороны лесные птицы. – Куда это ты путь держишь?
– Иду искать свою суженую, – отвечает ей Иван, – которая дарована мне небом и провидением. Пропусти меня, прошу, в чашу леса!
– Не пропущу, – заревела в ответ средняя сестра, – пока не отгадаешь мою загадку. Ответь, что на свете самое милое, самое сладкое и дорогое для человека?
– Что же тут ходить вокруг да около, – отвечает средней сестре Иван. – Самое милое, а также самое сладкое и дорогое для человека – это ласковая жена, с которой можно пройти, не думая ни о чем, рука об руку через всю жизнь, и даже без страха спуститься в саму преисполню. Вот тебе мой ответ, и если это не так, можешь разорвать меня на кусочки!
Взревела средняя сестра страшным голосом, ибо ответ был правильным, вспыхнула ярким пламенем, да и превратилась в кучу черного пепла. А Иван лишь слегка поморщился, отряхнул свою обувь, и пошел дальше через лесную чащобу. Долго ли, коротко ли он шел, и вот, наконец, набрел на берлогу старшей сестры. А рядом уже стоит она, ужасная и косматая, как лесное чудище, похожее на рощу трехсотлетних дубов, и с голосом, подобным раскату небесного грома.
– Здравствуй, Иван! – заревела она так, что в лесу с елей сдуло, как ветром, все шишки, а в дальних селениях сами собой зазвонили в храмах колокола. – Зачем ты пришел в мою лесную чащобу?
– Я ищу свою суженую, – ответил Иван, – ту, которая послана мне небом и провидением. Отдай мне ее, злая медведица, потому что не можешь ты противиться тому, что вскоре должно случиться!
– Хорошо, Иван, – зарычала в ответ медведица, – раз ты не хочешь быть женатым на страшной медведице, возьми в жены мою младшую сестру, живущую на краю этого леса!
– Твоя младшая сестра обратилась в кучу черного пепла, – ответил страшному зверю Иван. – Отдай мне мою суженую, лесная медведица!
– Ладно, – еще более злобно зарычала медведица, – раз так, возьми в жены мою среднюю сестру, живущую по соседству со мной!
– Твоя средняя сестра тоже обратилась в кучу черного пепла, – ответил страшному зверю Иван. – Отдай мне мою суженую, лесная медведица!
– Хорошо, – совсем уж зловеще зарычала медведица, – раз не хочешь ты жить с лесными медведицами, и подавай тебе в жены непременно красавиц, так и быть, отдам я тебе твою суженую! Но сначала отгадай ее имя, а если не отгадаешь, то разорву тебя на кусочки, и не увидишь ты больше белого света!
Задумался Иван, стал перебирать в уме разные женские имена, да вскоре сбился, и уже было подумал, что пришел его смертный час. Но вдруг увидел, как белая горлица, слетевшая с ветки, держит в клюве цветок иван-да-марьи, и кружит вокруг него, словно пытаясь что-то сказать. И понял Иван, мысленно благодаря горлицу, что судную его непременно должно звать Марией.
– Мария ее имя, злая медведица, – закричал он страшному зверю, – и если это не так, можешь разорвать меня на мелкие части!
Подняла кверху голову лесная медведица, и заревела с досады так громко, что в лесу на ветвях не осталось ни одного зеленого листочка, а в дальних селениях и городах попадали с колоколен огромные колокола. Хотела она наброситься на Ивана и растерзать его, но вместо этого вспыхнула ярким пламенем, и превратилась в кучу черного пепла. А из берлоги навстречу Ивану уже выходит Мария, такая ладная и пригожая, что не в сказке сказать, ни пером описать. Бросился Иван к своей суженой, обнял ее, и понял, что отыскал наконец-то свое счастье. Потому что посланное небом и провидением не сможет отнять у человека никто, даже страшная лесная медведица.




ЧУДОВИЩЕ

сказка

Один Художник всю жизнь пытался достичь совершенства, и очень часто рвал на части свои картины, которые писал в мансарде под крышей старого дома. Ни в чем не находил он гармонии: ни в природе, ни в людях, и потому пытался создать ее хотя бы у себя на холсте, написав картину, лучше которой еще не было. Но ни одна из этих картин не устраивала его, и он часто закрашивал их, и тут же начинал писать нечто новое, в надежде наконец-то создать шедевр, который бы удовлетворил его бесконечную страсть к совершенству. Он работал дни и ночи без сна и без пищи, и от этого очень исхудал и ослаб, оброс длинными волосами, и был похож не на художника, а на какого-то безумца. В глазах у него постоянно горел огонь неудовлетворенного желания, и знакомые художники, которые приходили к нему в гости, не раз говорили, что эта пагубная страсть к совершенству не доведет его до добра. Сами они были вполне преуспевающими и успешными живописцами, потому что не гнались за химерами, а останавливались на том, что у них есть в данный момент, и всегда поэтому могли продать что-нибудь из своих картин. Художник же не мог продать ни одну из своих незавершенных работ, и поэтому вечно сидел без денег, вызывая жалость у более успешных коллег. Однажды утром он поймал, как ему казалось, какой-то необыкновенный свет, льющийся из открытого окна, и нашел какое-то особое сочетание красок, написав женский портрет, лучше которого, казалось, не создавал до него никто. С портрета Художника смотрела женщина поразительной красоты, улыбаясь так загадочно и так легко, словно само Совершенство взирало на него из глубины простого, купленного за копейки, холста. Художник понял, что создал, наконец, то, что хотел, и от счастья потерял сознание, упав рядом со своим рукотворным шедевром.
Однако когда он через некоторое время очнулся, то обнаружил, что на холсте ничего нет. Изображение прекрасной женщины исчезло с него, и Художник сначала подумал, что все это ему просто привиделось от недоедания и непрерывной работы. Но в этот момент в темном углу мансарды раздался какой-то шорох, и, оглянувшись на него, Художник увидел нечто такое, что чуть не умер от страха. В углу комнаты на полу сидело Чудовище, хуже и гаже которого, казалось бы, невозможно было себе и вообразить.
– Кто ты? – лязгая зубами от страха, спросил Художник.
– Я твое создание, – ответило ему Чудовище. – То самое, которое нарисовал ты на грубом холсте перед тем, как упасть в обморок. Ты вложил в меня так много своей души, и уловил такой редкий утренний свет в сочетании с такими редкими красками, что я ожило, и, как видишь, сижу сейчас перед тобой во всей своей красе и величии.
– Но этого не может быть! – закричал в ответ потрясенный Художник. – Я создал прекрасный шедевр, лучше и чище которого до меня не создавал, возможно, никто. А ты же безобразно и омерзительно, и похоже на какое-то чудовище!
– А я и есть Чудовище, – ответило ему сидящее в углу существо. – Только знай, о мой создатель, что у всего в мире есть две стороны, и прекрасное всего лишь обратная сторона безобразного. Это две стороны одной и той же медали, а потому прими меня таким, каково я есть, и научись жить вместе со мною. Кстати, я не всегда буду таким безобразным, каким ты меня видишь сейчас, половину времени я буду действительно выглядеть, как настоящий шедевр, и ты можешь представлять меня своим друзьям, как натурщицу, которая живет вместе с тобой.
Так Художник стал жить с Чудовищем, которое половину дня выглядело, как прекрасная женщина, и он всем объяснял, что это его натурщица, с которой он пишет свои картины. Вторую же половину дня вместо натурщицы в комнате у него появлялось Чудовище, и он был вынужден прятать его за специальной ширмой, заявляя друзьям, что натурщица утомилась, и в настоящий момент отдыхает. И друзья верили ему, потому что не могли даже вообразить, что он живет вместе с Чудовищем.
Какое-то время Художнику удавалось дурачить друзей и знакомых, но долго так не могло продолжаться, еще и потому, что он больше не мог написать ни одного, даже самого плохонького, портрета. Создав шедевр, равного которому было трудно найти, он вложил в него всю свою душу и все силы, которые у него были, и чувствовал уже отвращение к самой работе художника, которой больше заниматься не мог.
– Когда же ты покажешь нам портреты твоей прелестной натурщицы? – спрашивали у него друзья, с завистью смотря на прекрасную женщину, которая то разносила гостям напитки, то что-то убирала в мансарде, или просто молча сидела в углу с загадочным видом, как это и положено всякой натурщице.
– Позже, дорогие мои, позже, – нервно отмахивался от них Художник, – еще не время, сейчас у меня творческий кризис, вызванный переутомлением и поиском сюжета для своей новой картины!
И коллеги верили ему, считая, что он действительно переутомился, и вскоре опять приступит к работе. Однако надо было на что-то решаться, поскольку невозможно было вечно жить под одной крышей с Чудовищем, которое, к тому же, было создано твоими собственными руками! И Художник от отчаяния решил сжечь свою мастерскую. Он понимал, что, сделав это, погубит не только Чудовище, но и натурщицу, но другого выхода у него не было. Он не мог больше написать на одного, даже самого плохонького, эскиза, и должен был уничтожить свое творение, чтобы вновь вернуть себе возможность работать. И он поджег свою мастерскую, однако, поскольку она находилась под крышей старого здания, которое было очень сухим, и вспыхнуло от огня, словно порох, не смог выбраться из него, и погиб вместе с Чудовищем.
Когда пожар потушили, и стали разгребать сгоревшие вещи, то обнаружили совершенно нетронутый огнем портрет женщины необыкновенной красоты. Это был бесспорный шедевр, и его поместили в музей, повесив внизу табличку с описанием трагической судьбы несчастного Художника. Однако вскоре в музее стали происходить странные вещи. Изображение прекрасной женщины на портрете время от времени исчезало, а в разных местах музея посетители видели какое-то чудовище, неизвестно как здесь оказавшееся. Все это создавало музею недобрую славу, и так надоело администрации, что она в конце-концов сняла портрет со стены, и поместила его в запасник. После этого загадочные истории сразу же прекратились, а вскоре из запасника исчез и сам потрет, и где он теперь находится, никому не известно.




КУКОЛКА

сказка

Про одну девочку говорили, что она очень мила и похожа на куколку. У нее были большие лучистые глаза, длинные ресницы, матовое лицо, и такие шелковистые волосы, что у многих возникало невольное желание подойти, и попробовать, настоящие они, или искусственные? Другие же откровенно хотели взять ее на руки, и начать укачивать, словно куклу. Так, кстати, многие и поступали, и не только когда Елена (так звали милую девочку) была маленькой, но и когда она повзрослела.
Еще в детстве Лена очень любила природу, и часто подолгу простаивала у берега небольшого пруда, который был рядом с их домом, наблюдая за головастиками и водяными жуками, которые его населяли, а также за юркими стрекозами, летающими над самой водой. Еще она любила рассматривать гусениц и разных личинок, которые ползали и лежали на траве, и даже забирались на ветви деревьев. У родителей Лены был свой маленький домик, и много разных растений, на которых всегда селились и ползали разные забавные насекомые. Лена подолгу наблюдала за их жизнью, а бывало, что и приподнимала маленькой палочкой какую-нибудь зеленую гусеницу, и с любопытством рассматривала ее в лучах летнего солнца. Гусеница забавно шевелила своими маленькими отростками-лапками, и, казалось, посылала Лене какие-то невидимые сигналы.
– Ах, она непременно станет биологом, – говорили соседи, – она так любит природу!
Но Леночка не стала биологом. Она выросла, и сделалась поэтессой, которую по-прежнему продолжали, как некогда в детстве, носить на руках. Только теперь это делали не умилявшиеся ее матовой красотой и миловидностью взрослые и влюбленные по уши дворовые мальчишки, а восторженные поклонники, роившиеся, как мотыльки, вокруг дверей больших концертных залов, в которых она выступала. Миловидная внешность Леночки (она по-прежнему была для всех просто Леночкой) в сочетании с милым изяществом ее музыкальных стихов сделали ее всеобщей любимицей, у которой практически не было каких-либо изъянов.
Впрочем, один недостаток у нее все же был, – она решительно сторонилась мужчин, и одно за другим отвергала многочисленные предложения руки и сердца. Шепотом и по большому секрету рассказывали, что те из влюбленных, которых она все же осчастливила своим вниманием, или сходили с ума, или кончали жизнь самоубийством, не в силах, очевидно, перенести разлуку с таким совершенным созданием. И это было справедливо, ибо недостатков у Леночки, за малым исключением, казалось бы, не было, а достоинств, наоборот, год от году набиралось все больше и больше.
Однажды, выступая в большом концертном зале перед многочисленной аудиторией, Лена была в особенном ударе, ее мелодичные стихотворения сводили публику с ума, и она читала безостановочно, час за часом, не обращая внимание на аплодисменты, о любви и больших чувствах брошенных в объятья друг другу существ, о верности, чести и славе, о родине, о теплом летнем дожде, о шелесте листвы, о природе, свете и жизни. В конце этого вечера ее наградили какой-то особо ценной медалью, присвоили звание лауреата какого-то особо престижного конкурса, и завалили целым морем цветов. Пробираясь к выходу через целые толпы восторженных поклонников, она то и дело слышала с разных сторон:
– Ах, какая куколка! Ах, как она миловидна и необыкновенно талантлива! Как же она отличается от всех остальных своей гениальностью и красотой!
И, как всегда, в толпе поклонников мелькнуло лицо бледного молодого юноши с совершенно безумными, горящими лихорадочным огнем глазами. Она знала, что этот юноша будет преследовать ее днем и ночью, как это делали до него такие же безумцы, которым она в конце-концов, уступив их настойчивости, открывала тайком свою дверь. И еще она знала, что так же, как уже многие до него, он выйдет под утро на улицу, шатаясь, и зажимая, словно безумный, руками свою голову, и его вскоре найдет бездыханным где-нибудь за чертой города. И опять вокруг будут шепотом говорить, что любовь к гениальной Леночке довела до самоубийства очередного ее поклонника.

* * *
Она приехала домой после поэтического вечера, и, закрыв дверь на ключ, поставила сначала в вазы цветы, которые ей сегодня дарили. Впрочем, цветов было так много, что она взяла с собой только малую часть, а остальные отдала своим помощникам и знакомым, которые всегда сопровождали ее во время поэтических выступлений. Сняв туфли, и подойдя к зеркалу, она долго рассматривала свое лицо, которое отнюдь не потеряло былой миловидности, а, напротив, отличалось сегодня какой-то необычайной одухотворенностью и загадочностью. Потом она расстегнула пуговицу на блузке, и, найдя двумя пальцами практически невидимый кончик застежки-молнии, решительно потянула его вверх, до самой шеи. Молния разошлась, и из нее, изнутри, показалось что-то большое, зеленое, и непрерывно пульсирующее. Леночка решительно освободилась от своей внешней, теперь уже очевидно бесполезной оболочки, и на том месте, где только что в зеркало глядело матовое миловидное лицо, показалась головка огромной гусеницы, которая, извиваясь из стороны в сторону, выползла наконец вся целиком, покинув хрупкую хитиновую оболочку, только что так восхищавшую поклонников Леночкиных стихов. Огромная зеленая гусеница, то сжимаясь, то расстилаясь по полу от одного конца комнаты до другого, подползла к широкой кровати, и, откинув в сторону одеяло, залезла под него вся целиком, оставив на подушке только свою голову с двумя темными, непроницаемыми, похожими на блюдца глазами.
– Господи, как же я устала сегодня! – сказала, потягиваясь, Леночка, и, ловко извернувшись, погасила внезапно вылезшим из-под одеяла длинным зеленым хвостом ночник.
Она знала, что с пользой прожила сегодняшний день, и будет спокойно спать до утра.




ЧУДО

сказка

У берега моря стоял маленький домик, весь обвитый плющом и глицинией, в котором жил одноногий моряк со своей сварливой женой. Моряк потерял свою ногу во время страшного шторма, когда его лодка перевернулась, и все утонули, кроме него. Он теперь не мог выходить в море, с завистью наблюдая с берега за своими товарищами, которые каждое утро ставили паруса на своих утлых суденышках и отправлялись на рыбную ловлю, возвращаясь к вечеру с богатым уловом. Впрочем, не всегда этот улов был таким уж богатым, но это не имело большого значения, потому что без моря, без того, чтобы ставить ранним утром парус на своей утлой посудине, без тяжелой морской работы, штормов, штилей и брызг соленой воды моряк жить не может. Не мог без этого жить и одноногий Андрей, у которого, как уже говорилось, была необыкновенно сварливая жена. Она целыми днями сидела на кухне со своими товарками, толстыми торговыми тетками, и перемывала косточки всем обитателям рыбацкого поселка, а заодно уж по привычке пилила своего одноногого мужа за его бескорыстие и неумение жить. Андрею не было от нее житья, и он то уходил в дальний конец поселка к своим товарищам-рыбакам, и помогал им чинить сети, то вообще отправлялся бродить по берегу, ковыляя по песку и гальке на своей деревянной ноге, с трудом перебираясь через кучи гниющих водорослей и разные предметы, которые море выкидывало время от времени на берег. Иногда здесь можно было найти очень приличные вещи, вроде покрытой зеленой патиной серебряной ложки, потемневшей медной тарелки, или даже небольшого колечка, потерянного какой-нибудь неосторожной девушкой, путешествующей по морю на большом быстроходном корабле. Впрочем, такие находки, как серебряные, или даже золотые колечки, были крайне редки, как редко можно было найти полноценную золотую монету, которая потом целый год кормила Андрея и его сварливую жену. Чаще всего одноногому моряку попадалась всякая мелочь, и он собирал ее в свою холщовую сумку, а потом внимательно рассматривал и сортировал, разведя у моря костер, и побросав в него пару десятков покрытых водорослями мидий, своего нехитрого обеда, который он делил с морем, солнцем, и крикливыми чайками. Андрей был терпелив, он умел ждать, и твердо верил в грядущее чудо, которое круто изменит всю его жизнь. Он не знал точно, что это будет за чудо, но продолжал верить в него, каждое утро просыпаясь с каким-то необыкновенным предчувствием.
Однажды, выгнанный из дома непрерывными попреками жены, которая уже выпила с подругами сладкой наливки, и теперь гоняла чаи, перемывая косточки всем подряд, надув губы и отставив в сторону свой толстый мизинец, – однажды, привычно убежав от попреков сварливой жены, он наткнулся на берегу моря на что-то невиданное: большое, пульсирующее, радужное, испускающее во все стороны красивые цветные лучи.
– Не понимаю, что это такое? – сказал сам себе Андрей, опешив от неожиданности, и с недоумением оглядывая пульсирующую диковинку.
– Не пугайся меня, Андрей, – ответила ему диковинка, – потому что я не кто-нибудь, и не что-нибудь, а самое настоящее Чудо, и могу выполнить твое любое желание, каким бы сложным и на первый взгляд невозможным оно ни было.
– Но как ты попало сюда? – спросил у Чуда Андрей.
– Меня выбросило сюда вчерашним жестоким штормом, – ответило сверкающее разноцветными лучами Чудо. – И, если ты вновь отнесешь меня в море, я выполню, как уже говорило, любое твое желание. И даже не одно, а целых три, потому что, Андрей, я давно за тобой наблюдаю, и очень тебя жалею.
– Но как же я смогу отнести тебя в море? – с сомнением спросил у Чуда Андрей. – Ты ведь такое большое, и, наверное, очень горячее, потому что у тебя во все стороны выходят разноцветные лучи света; а я одноногий, и не многое сделаю на своем деревянном протезе.
– А ты попытайся, Андрей, попытайся, – ответило ему Чудо. – Попытка не пытка, и, глядишь, у тебя все же получится отнести меня в море!
Андрей попытался, взял Чудо на руки, и, хотя оно и жгло его своими цветными лучами, и было довольно тяжелым, все же отнес его в воду.
– Спасибо тебе, Андрей, – сказало благодарное Чудо, ставшее в море еще чудеснее и разноцветней. – Можешь даже не говорить про свои три желания, ибо они и так мне давно известны. Разумеется, ты вновь хочешь иметь здоровую ногу и выходить, как и раньше, в море со своими товарищами-моряками. Это твое первое желание, и нет ничего проще, чем исполнить его. Кроме того, ты хочешь быть богатым и независимым, и яс удовольствием исполню это твое второе желание! Что же касается желания третьего, то оно, пожалуй, самое главное, и заключается в том, чтобы избавиться от попреков сварливой жены, которая, извини уж за прямоту, совсем тебя извела. Это желание я исполню с особенной радостью, поскольку очень тебе благодарно, а засим прощай, и не поминай лихом морское Чудо!
Сказав это, Чудо взмахнуло своим разноцветным хвостом, послало во все стороны прощальные цветные лучи, и исчезло в морской пучине. У Андрея же все закружилось перед глазами, уши его наполнила сладкая музыка, и он неожиданно увидел себя на мостике прекрасного корабля под белоснежными парусами, который стремительно покидал берег с оставшимися позади рыбацким поселком, развешанными на шестах сетями, маленьким белым домиком, увитым плющом и глицинией, и сварливой женой, которая сидела, как обычно, на кухне вместе со своими товарками, и пила, чашка за чашкой, сладкий чаек, заедая его булками и кренделями.
– Гляди-ка, – сказала она товаркам, – опять какой-то богач путешествует на своем корабле, на зависть нам и всему белому свету! Небось, полные трюмы набиты у него золотом и дорогими товарами. Небось, в каюте у него сидит молодая невеста, и ждет, не дождется своего красивого капитана!
Сварливая жена Андрея была права: прекрасный корабль под белыми парусами был его собственным, в трюме находилось много золота и дорогого товара, а в каюте, чему-то загадочно улыбаясь, ждала его молодая невеста.
Так морское Чудо отплатило Андрею за его бескорыстие и умение ждать.




МАТЕРИНСКОЕ МОЛОКО

сказка

Жил-был человек, который никогда не пробовал материнского молока. Его вскормила волчица, и детство он провел в волчьем логове, став жестоким и хищным, как те его собратья-волки, с которыми играл он в младенчестве. Но потом он подрос, и стал таким же, как все, ничем по виду не отличаясь от нормальных людей. Однако давняя мечта – попробовать материнского молока, не волчьего, а обычного, женского, – жила в нем по-прежнему, и он ничего не мог с собой поделать. Но как это возможно было осуществить? Ведь не станет же он, как волк, среди бела дня, или даже под покровом ночи, бросаться на кормящих женщин, и припадать к их груди, словно ребенок! Справедливости ради надо сказать, что он все же раз или два попытался это осуществить, но только лишь до смерти напугал всех окружающих, и был вынужден спасаться бегством, принятый не то за извращенца, не то за безумца. Ничего не вышло и из попытки купить у одной кормилицы, которая вскармливали знатного младенца, женского материнского молока: кормилица внезапно подняла истошный крик, заподозрив неладное, и прибежавшие слуги чуть не убили его, взашей выгнав из дома. Человек ходил по городу, словно дикий зверь, издали с завистью поглядывая на матерей, прогуливающихся с грудными детьми, лежащими в детских колясках, и не знал, что же ему делать. Он чувствовал, что обделен чем-то важным, таким, без чего дальше нельзя жить, и не сможет успокоиться до тех пор, пока не попробует материнского молока.
И вот, наконец, нашлась женщина, готовая напоить его своим материнским молоком. Это была бедная вдова, которая осталась одна с младенцем на руках, очень нуждающаяся, и вынужденная, вопреки своей воле, отдать часть своего молока взрослому человеку. А человек этот, между тем, был очень богат, потому что, будучи вскормлен волчицей, шел через жизнь напролом, как хищный волк, не жалея окружающих, и забирая себе их состояния так же бесцеремонно, как волк забирает из стада неразумных ягнят, не обращая внимания на пастухов и собак. В душе, однако, он был очень раним, и понимал собственную ущербность, надеясь, что молоко бедной вдовы поможет ему превратиться из хищника в человека.
В конце-концов настал день, когда бедная вдова, оставив в колыбели свое спящее дитя, пришла в дом к безумцу, который обещал огромные деньги за несколько глотков ее материнского молока. Это был даже не дом, а огромный замок, обставленный тяжело и роскошно, на стенах которого висели головы добытых на охоте кабанов, оленей, косуль и ланей, а на полу, в большом зале, освещенном бесчисленными светильниками, лежала огромная шкура волчицы, которая когда-то вскормила владельца замка. Он почитал ее, как собственную мать, и часами просиживал рядом с ней в кресле с высокой и прямой спинкой, задумчиво глядя на оскаленную пасть давно погибшего зверя. Бедная вдова, пришедшая в замок, была очень напугана, ее подавляла эта изысканная и тяжелая роскошь, все эти дубовые панели, старые балки под потолком, гобелены, рыцарские доспехи, коллекции дорогого оружия, чучела, а также головы зверей, висевшие на стенах и стоявшие в разных местах. Она поминутно хотела убежать отсюда, но ей нужны были деньги, и поэтому она все же пересилила свой страх. Робко поздоровавшись и подойдя к расстеленной на полу огромной волчьей шкуре, она опустилась на нее, обнажила свою разбухшую от молока грудь, и закрыла глаза, готовая вот-вот упасть в обморок от стыда и от страха. И владелец замка припал к ее обнаженной груди, и сделал первый в своей жизни глоток материнского молока, о котором мечтал так долго, и за который, кажется, был готов даже продать свою бессмертную душу.
О, как это было сладостно, как восхитительно, как приятно: сделать первый в своей жизни глоток материнского молока, припав не к сосцу хищной волчицы, а к теплой женской груди! И человек сделал этот глоток, и почувствовал, как огонь растекается по его губам, а потом и по всему телу, даря ощущения, о которых люди помнят лишь в детстве, но потом, повзрослев, навсегда забывают о них. А следом за первым глотком он сделал второй глоток, третий, четвертый, и долго пил теплое женское молоко, обхватив руками белую грудь, задыхаясь от восторга и счастья, опасаясь пролить хотя бы одну каплю драгоценнейшего в мире напитка. Слезы текли из его глаз, он рыдал, как маленький ребенок, а женщина гладила его по голове, словно малое дитя, и плакала вместе с ним. И с каждым новым глотком теплого женского молока он становился на несколько лет моложе, а с последней каплей превратился в грудного ребенка. И женщина прижала его к своей груди, совсем не удивляясь такому волшебному превращению, и отнесла к себе домой, положив в колыбель рядом с мирно спящим младенцем, который, кажется, и не заметил ее отсутствия. Теперь у нее было двое детей, и она ежедневно по очереди кормила их своим молоком, которого у нее было в избытке. А потом она стала владетельницей мрачного замка, потому что у человека, превратившегося из взрослого мужчины в младенца, не было наследников, и все его имущество по праву досталось ей. Она со временем вновь вышла замуж, и долго прожила в прекрасном замке, который сумела превратить из мрачного и тяжелого в легкий и наполненный счастьем.




РОЖДЕСТВЕНСКАЯ ЗВЕЗДА

сказка

Александр сидел у окна, и смотрел на большую красную точку, неподвижно повисшую в небе где-то на краю города. Она появилась несколько дней назад, и с тех пор не давала ему покоя, заставляя даже посреди ночи подбегать к окну, и проверять, не исчезла ли она за то время, пока он спал. Днем красная точка исчезала, а вечером появлялась опять, и ее ровное красное свечение зачаровывало Александра, заставляя придумывать самые невероятные объяснения того, как она здесь появилась. Он уже несколько дней называл ее “моей Звездою”, и решил, что это сверхновая, о которой рассказывали в передаче по телевизору, и которая зажглась на самом краю вселенной, и свет которой шел к Земле тысячи лет. Нет, даже не тысячи, а миллионы, и все это произошло только лишь для того, чтобы он, Александр, увидел ее в окно, и каждый вечер с нетерпением ждал ее появление, замирая в радостном и сладком предвкушении Чуда. Он не хотел ни с кем делиться своим открытием, и несколько дней жил в лихорадочном возбуждении, придумывая своей Звезде радостные имена, одно лучше другого. Стояла зима, на улице бушевала метель, и окна в доме покрылись затейливыми узорами, сквозь которые свет его Звезды казался еще таинственней и фантастичней. Иногда Звезда меняла свое положение, и двигалась над городом в разные стороны, и от этого казалась еще загадочней и еще волшебней.
Через несколько дней, переполненный радостью первооткрывателя, он поделился своей тайной с отчимом, но тот, взглянув мельком в окно, равнодушно сказал:
– Твоя Звезда не что иное, как красный фонарь на стреле подъемного крана. В нашем городе очень много строят, и ночью на подъемные краны подвешивают фонари, чтобы их было видно издалека, и чтобы какой-нибудь самолет случайно не натолкнулся на них. Эх ты, горе-мечтатель, не мог отличить красный фонарь от сверхновой!
На Александра словно ушат холодной воды вылили. Он ходил несколько дней сам не свой, то негодуя на отчима, который не упускал случая лишний раз над ним посмеяться, и каждый день больно его задевал, то жалея о несостоявшемся открытии. А когда он наконец-то набрался смелости, и вновь посмотрел в окно, то не увидел там ничего, кроме темного беззвездного небе, да бесконечного белого снега, упавшего сверху на город. Звезда исчезла, растворившись в бесконечных снежных сумерках, и больше уже не появлялась. Очевидно, она действительно была обыкновенным фонарем на стреле подъемного крана.
Прошло несколько дней. Однажды ночью Александр проснулся, и хотел, как делал это недавно, подойти к окну, чтобы увидеть свою Звезду, но вспомнил, что ее уже нет. Он собрался заплакать, но в этот момент услышал голос, который шел с той стороны, где находилось окно. Он повернул голову, и увидел на фоне темного ночного неба большую белую птицу, у которой было человеческое лицо.
– Не бойся, Саша, того, что ты сейчас видишь, потому что я не привидение, и не сон, а твой ангел-хранитель, – сказала ему белая птица. – Я всегда остаюсь невидимым для тебя, и сопровождаю везде, где бы ты ни был, потому что так поступают все ангелы, находящиеся на службе у человека. Но сейчас пришло время чудес, и мы отправимся в сказочное путешествие, в котором ты вновь встретишь свою Звезду, а также посетишь волшебные страны, которых давно уже нет, и от которых теперь не осталось ничего, кроме воспоминаний.
– А ты меня не обманываешь, – спросил Александр, – ты правда мой ангел-хранитель?
– Да, Саша, – ответил ему белый ангел, – я правда твой ангел-хранитель, и сопровождаю тебя всюду, как тень, оберегая от всяких опасностей и неприятностей. Давай мне свою руку, и мы полетим с тобой сквозь холод и снег в те волшебные страны, где растут зеленые пальмы, и бредут по пескам бесконечные караваны верблюдов, нагруженные сокровищами и сказочными дарами!
Саша протянул свою руку, и они вместе с ангелом вылетели через открытое окно, и полетели над спящим городом, занесенном со всех сторон белым снегом. Саша с интересом смотрел на улицы и проспекты, заваленные сугробами, которые дворники еще не успели расчистить, и летел вперед, держа за руку большую белую птицу с человеческим лицом, думая, что все это снится. Ему совсем не было холодно, а скорее любопытно, потому что за одним городом внизу последовал второй, третий, четвертый, а они все продолжали лететь вперед, держась за руки, как две свободные птицы. В некоторых городах снизу поднимались шпили дворцов и сказочных башен, в других дымили трубы заводов, а в третьих на огромных равнинах, засаженных цветами, стояли маленькие уютные домики, и рядом с ними суетились нарядно одетые люди в высоких широкополых шляпах, похожие на сказочных гномов.
– У тебя есть имя? – спросил у ангела-хранителя Саша.
– Нет, – ответила ему большая белая птица, – у ангелов-хранителей нет имен. Иногда мы зовемся тем же именем, что и человек, которому мы служим, но лучше всего называй меня просто Ангелом, с большой буквы, так будет наиболее правильно.
– Хорошо, Ангел, – сказал Саша, – я буду называть тебя Ангелом.
В это время снег, покрывавший внизу всю землю, закончился, и города, а также страны, над которыми они пролетали, были теперь залиты ярким солнечным светом, и в них росли зеленые высокие пальмы, рядом с которыми располагались озера с прозрачной синей водой. Скоро города и страны закончились, и началась бесконечная желтая пустыня, по которой медленно брели караваны верблюдов, груженых тюками с товарами, на высоких спинах которых сидели погонщики, держащие в руках длинные тонкие пики, и что-то кричащие резкими гортанными голосами.
– Это, Саша, – сказал ему Ангел, – далекая южная страна, которая называется Палестиной. Мы не только пролетели тысячи километров от твоего города, но и попали на две тысячи лет назад. Не удивляйся этому, потому что ангелам подвластны как время, так и пространство, и они могут в считанные секунды доставить тебя в какую угодно эпоху.
– Но зачем нам это нужно? – спросил Саша. – Для того, чтобы увидеть Звезду, – ответил ему Ангел. – Только не ту тусклую звездочку, которую увидел ты как-то вечером на стреле подъемного крана, а настоящую Рождественскую Звезду, которая возвестила о рождении младенца Иисуса, и привела к его пещере трех чудесных волхвов.
– Младенца Иисуса? – спросил Саша. – Того самого, который потом стал Богом, и которому мы поклоняемся в церкви?
– Да, Саша, ибо младенец Иисус родился в простой пещере, в которой прятались от непогоды пастухи со своими овцами и собаками. Так бывает всегда, что тот, кто будет унижен и родится в хлеву, потом вознесется над всеми другими. Тебе, Саша, выпала честь посетить вместе с волхвами младенца Иисуса, и прийти к нему вместе с чудесной Звездой, которая главнее любой звезды, горящей ночью на темном небе.
– А не волхвы ли это бредут сейчас по пустыне? – спросил у Ангела Саша, указывая вниз, где по желтым пескам медленно брел караван верблюдов, на спинах которых торжественно сидели трое старцев, одетых в причудливые царственные одежды.
– Да, это они, – ответил Ангел, – три старца-волхва по имени Балтасар, Мельхиор и Каспар, а в тюках у них скрыты дорогие подарки: золото, смирна и ладан.
– А вот это, наверное, и есть Рождественская Звезда? – радостно закричал Саша, указывая на чудесную светящуюся точку, похожую на настоящую звезду, неторопливо плывущую перед караваном волхвов.
– Да, это она, и путь волхвов, а вместе с ними и наш, наконец-то закончен. Мы прибыли к пещере, где родился Иисус. Не бойся, нас никто не увидит, и никто, кроме младенца Иисуса, не будет знать о нашем прибытии.- Они опустились вниз, и подошли к входу в пещеру, над которым повисла Рождественская Звезда, и в которую как раз в это мгновение, кланяясь, и наклоняя вниз свои длинные колпаки, входили три старца-волхва. Саша был совсем рядом с чудесной Звездой, которая казалась большим сгустком света, пульсирующим, и протягивающим во все стороны длинные стрелы-лучи. Один из таких лучей проник в пещеру, и Саша, заглянув туда, увидел в колыбели младенца Иисуса, вокруг которого стояли его мать и отец, лежали на земле овцы и пастушьи собаки, радостно улыбались пастухи и склонялись в низком поклоне старцы-волхвы. Из пещеры пахнуло уютом, запахом овец и собачьей шерсти, и еще каким-то необыкновенным теплом, от которого Саше стало очень легко, и немного закружилась голова.
– Пора, – шепнул ему Ангел. – Мы должны вернуться в срок, иначе тебя хватятся, и подумают неизвестно что, а мне бы не хотелось огорчать твоих близких. И не обижайся, прошу тебя, на своего отчима, он хороший человек, хотя временами ему и не хватает фантазии.
И они, взявшись за руки, взмыли тотчас же вверх, а над входом в пастушескую пещеру, все так же пульсируя, и посылая во все стороны блестящие радостные лучи, висела Рождественская Звезда.




БЛАЖЕННЫЙ

сказка


Блаженный всю зиму проходил босиком, и от этого так закалился, что даже поэт Иннокентий сказал ему как-то:
– Ты, Блаженный, или умрешь от туберкулеза, шатаясь по Москве босиком, или проживешь до девяноста лет, и ничего тебя уже не возьмет: ни милиция, ни морозы!
– Крысы меня возьмут, Иннокентий, – ответил поэту Блаженный, – крысы меня в конце-концов доконают.
И действительно, в этот сезон, кроме милиции и банд озверевших подростков, появились еще и гигантские крысы, которые расплодились в туннелях метро, и нападали на бродяг внезапно, зло и безжалостно, норовя вцепиться в самое горло, и сделать по возможности несколько глотков теплой крови, пока их железными прутьями не отгонят другие бродяги.
– Эти крысы умные, – говорил Иннокентий, вдыхая через вентиляционную решетку свежий весенний воздух, и записывая в блокнот очередное стихотворение, которых у него набрался уже большой чемодан. – Эти крысы умные, вот увидишь, они в конце-концов вытеснят людей из этого города. А потом и изо всех других городов. Представляешь себе: останутся одни пустые дома, пустые дворцы и пустое метро, пустые высотки и пустые роддомы, в которых теперь будут жить и рожать одни отвратительные крысы размером с взрослого человека! Отвратительное зрелище, надо по этому поводу написать приличное стихотворение!
– Фантазия у тебя разыгралась сегодня, – устало ответил ему Блаженный, развязывая свою суму, в которую он за день успел собрать кое-каких припасов, среди которых была бутылка водки, какая-то одежда, и вдоволь разной еды. Еды вообще в Москве было очень много, и бродяги не жаловались на то, что умирают с голоду. Главной проблемой в Москве были милиционеры и крысы.
– Фантазия у тебя разыгралась сегодня, – еще раз сказал поэту Блаженный. – Никогда крысы не вытеснят из Москвы людей. Менты им не дадут. Менты сильнее крыс, и ты об этом хорошо знаешь.
И действительно, небольшое сообщество бродяг, жившее в одной из штолен метро, больше всего страдало от милицейских облав, которые были не менее безжалостны, чем внезапные нападения крыс-людоедов. После таких облав пойманных, среди которых были довольно состоятельные бродяги, обирали до нитки, а потом отправляли в разного рода приемники и накопители, откуда никто их них уже не возвращался назад. От крыс еще можно было хоть как-то отбиться, но отбиться от милиции было нельзя, и Блаженный вместе с поэтом это хорошо знали.
– Почитай мне что-нибудь, Иннокентий, – сказал поэту Блаженный, разливая по стаканам водку, и вскрывая огромным армейским ножом, найденном в одном потайном армейском складе, банки с консервами. – Почитай мне что-нибудь из твоих новых вещей. Давно я не слушал хорошей поэзии.
– Хорошо, Блаженный, – ответил поэт, польщенный словами товарища, – я прочитаю стихи про тебя. Очень уж ты колоритная фигура, Блаженный; удивляюсь, как тебя до сих пор терпят в метро, по которому путешествуешь ты, как по своей собственной территории.
– Ладно, валяй, – добродушно ответил Блаженный, делая большой глоток водки, и поддевая ножом из банки кусок говяжьей тушенки. – А метро, между прочим, это и есть моя собственная территория!
Иннокентий набрал воздуху в легкие, и начал:

БЛАЖЕННЫЙ

От низкой злобы и порока
Который год бегу опять,
И на челе моем высоком
Горит проклятия печать.

Оставил я покой отчизны,
Уехал в дальние края,
И на пиру безумной тризны
Проходит молодость моя.

Забыл я матери лобзанье,
И взгляд сурового отца,
Приковано мое вниманье
К виденьям близкого конца.

Дана мне правда обличенья,
И жгучий, как огонь, язык,
Бичую зло без сожаленья,
Переходя со слов на крик.

Нигде не вижу я ответа
На самый главный свой вопрос:
“Когда же в облаке из света
Вернется к нам Иисус Христос?”

Я вижу язвы моровые,
И кровь, текущую рекой,
Открылись ада кладовые,
В них смертный вопль и покой.

Нет ни достойных, ни невинных,
Есть только мерзость и разврат,
Стоят все в очереди длинной
Пред бездною подземных врат...

Иннокентий продолжал читать дальше, а Блаженный задумался, машинально что-то жуя, и уже не слышал его. Он, собственно говоря, не всегда был нищим бродягой, ходящим зимой по Москве босиком, которого жестоко преследовала милиция, с удовольствием фотографировали иностранцы, и от которого с ужасом и криками шарахались хорошо одетые дамы. Когда-то он был простым гражданином, приехавшим в Москву из провинции в поисках правды, и очень быстро потерявшим здесь все: деньги, вещи, имя, желание вернуться назад и последние иллюзии, которые у него еще оставались. Сначала он пытался бороться, ходил по инстанциям, писал какие-то заявления, обращался в суды и прокуратуру, но очень быстро понял, что это все бесполезно. Постепенно он опустился, поселился в одной из заброшенных шахт метро, и ходил из вагона в вагон босиком, с переметной сумой за плечами, собирая ежедневное подаяние. Прозвище Блаженный, помимо экзотической внешности, он получил еще и за то, что иногда проповедовал на привокзальных площадях, с завыванием вещая что-то о правде и вере в грядущую справедливость. Всякий раз после этого его больно била милиция, и он возвращался в свою штольню, к товарищам и крысам, с которыми вполне можно было ужиться.
Поэт Иннокентий перестал читать, и сидел возле своего чемодана, перебирая стихи. В одном из московских издательств обещали выпустить его книгу, и он планировал после этого легализоваться, и навсегда оставить жизнь в подземелье. Внезапно где-то рядом послышались гулкие шаги, и в полутемное помещение, освещенное лишь небольшой, чудом оказавшейся здесь лампочкой, вошел третий член их компании – бродяга по прозвищу Банщик. Банщик продавал в метро на Курском вокзале газету с рассказом Алексея Толстого “Баня”, из-за которого и получил свое прозвище. Его не трогала милиция, так как он всегда от нее откупался, поскольку граждане, уезжающие с вокзала по своим личным делам, и отчаянно скучающие в дороге, сотнями экземпляров покупали этот рассказ, и Банщик не успевал заказывать в типографии все новые и новые экземпляры газеты. Они жили втроем в этой шахте уже около года, и вполне ладили друг с другом.
– Ну, ребята, – весело закричал Банщик, швыряя в угол пустую сумку из-под газет, и значительно похлопывая по карманам, набитым деньгами, – ну, ребята, вы как хотите, а я скоро покину это убогое помещение. Заработал уже достаточно, хватит на то, чтобы перебраться наверх. Дружба с классикой – самое надежное вложение капитала!
– “Баня” Толстого – это не классика! – запальчиво возразил Иннокентий. – Это дешевка, которая даже близко не стояла с настоящей классикой. Именно поэтому ее и покупает народ, Народ вообще у нас необразован и груб.
– Что ты можешь, несчастный бомж, знать о необразованности и грубости народа? – весело закричал Банщик. – Народ у нас самый читающий в мире! ты думаешь, в метро Нью-Йорка, или Парижа у меня покупали бы так эту “Баню”? Да меня бы там вмиг депортировали обратно в Москву, к вашим вечным рожам, ментам и крысам.
В этот момент в углу послышался шорох, и любопытная мордочка огромной, похожей на теленка, крысы, высунулась из какой-то дыры.
– Ну вот, Алиса пришла! – радостно закричал Банщик. – Как меня почуяла, так и пришла, видно, когда-то жрала в архивах подшивки газет, и теперь не может жить без их запаха!
Алиса была прирученной Банщиком крысой-мутантом величиной с небольшого теленка, которую он охотно кормил, как собаку или кошку, с руки, гладил по морде и говорил всякие ласковые слова:
– Ах ты, хорошая моя, – говорил ей Банщик, – ах ты, моя зверюга подземная! Ну иди, папа тебя сейчас приголубит! Папа сейчас сам поест, и тебе даст кусочек на сон грядущий!
Тусклая лампочка под потолком освещала странную, нереальную картину: трех бомжей, приткнувшихся в углу заброшенной подземной штольни, и огромную крысу-мутанта, мирно берущую с руки одного из них куски хлеба и мяса. Внезапно крыса перестала есть, и тревожно подняла голову, прислушиваясь к чему-то, чего люди слышать еще не могли. Через минуту с разных сторон послышались голоса, свистки и топот многих тяжелых ног. Большая, похожая на теленка крыса проворно, словно мышка, юркнула в какую-то щель, и исчезла в ней. “Алиса, куда ты?” – успел спросить Банщик. В комнату ворвался наряд милиции. “Облава!” – Закричал Банщик, и швырнул ящиком, который использовался вместо стола, в тусклую лампочку под потолком. Лампочка со вздохом разбилась, и сразу же в помещении началась страшная возня, слышалась ругань, чьи-то крики, удары тяжелых подкованных ботинок в мягкое человеческое тело. Через какое-то время возня затихла, и гулкие шаги раздались уже где-то на выходе, постепенно затихая вдали. До утра в помещении ничего не было слышно. Потом кто-то вкрутил новую лампочку, и она осветила две неподвижные фигуры, лежащие на полу с разбросанными в сторону руками и разбитыми головами, вокруг которых валялось несколько купюр и мелких монет, а также третью, сидящую на ящике, и что-то про себя вполголоса декламирующую. Это был Иннокентий. Он долго сидел неподвижно, повторяя, видимо, одно и то же стихотворение, потом поднялся, и пошел в сторону выхода, таща за собой чемодан со стихами.
Поэт выбрался из метро через какой-то, знакомый только бродягам, вентиляционный люк, и жадно глотнул свежего весеннего воздуха. Лицо его было разбито и сильно распухло, но он был жив, и, значит, ничего страшного с ним не случилось. Губы поэта шевелились – он читал те самые строчки, с которыми вчера знакомил Блаженного:

...На площадях людей дурачат,
Ведя кощунственный рассказ,
Покойников не в землю прячут,
А выставляют напоказ.

Подобно мерзким тараканам,
Забыли люди свой покой,
Ваяют страшных истуканов,
И водружают над Москвой.

Девицы, как волчицы, рыщут,
Прохожим спуска не дают,
Из подворотен мерзко свищут,
И каблуками в землю бьют.

Милиция везде наглеет,
Прохожих держит в дураках,
По вечерам совсем звереет,
И водку глушит в кабаках.

Идут не к Богу, а к Мамоне,
Над миром важно развалясь,
Пирует в шутовской короне
Надменный и бесовский князь.

Открылись гробы вековые,
Святые в тех гробах встают,
И всем проклятья роковые
Умильным голосом поют.

И над отверзлыми гробами
Ищу ответ на свой вопрос,
Шепча разбитыми губами:
“Прости меня, Иисус Христос!”

Поэт перестал читать и оглянулся вокруг. Мартовский снег еще лежал на земле плотной слежавшейся коркой, но где-то рядом, не переставая, одна за одной, методично падали капли.
– Здравствуй, весна! – сказал Иннокентий.
Жизнь продолжалась.




АБРИКОСОВЫЙ ДЖЕМ И ДРУГИЕ


кулинарная сказка от “а” до “я”



ПРЕДИСЛОВИЕ

Уже неделю гостила Ксения в деревне у бабушки, и не переставала удивляться всем тем чудесам, которые она там видела. Дом бабушки стоял в красивом месте около леса, рядом с ним протекала неглубокая река, перед которой раскинулся зеленый луг, пестревший в разных местах разноцветными цветами, из которых Ксения каждый день собирала огромные букеты. По лугу бродили коровы, одна из которых принадлежала бабушке, и колокольчики, привязанные у них на шее, мелодично звенели, и этот звон сливался с гомоном и щебетом птиц, долетавших из соседнего леса. Все это было в диковинку всю жизнь прожившей в городе девочке (Ксении было уже семь с половиною лет, и она успела перейти во второй класс, научившись хорошо читать и писать), – все это Ксении было в диковинку, и она не переставала удивляться чудесам, которые вокруг себя видела. Но самым чудесным в доме у бабушки была просторная кухня, заставленная всевозможными блестящими предметами, вроде кастрюлей, сковородок, чайников, самоваров, баночек с крышечками, в которых были насыпаны крупы и разного рода приправы, – этих предметов в бабушкиной кухне было столько, что у девочки разбегались глаза. Везде висели пучки целебных трав, стояли банки с вареньем, висели на стенах красиво раскрашенные тарелки и целые наборы остро наточенных ножей, стояли пузатые бутыльки со специями, а посередине помещалась большая плита, на которой готовились такие изумительные вещи, что у Ксюши просто заранее текли слюнки, как только она начинала воображать, что же бабушка приготовит ей на этот раз?
Родители Ксюши то ли в шутку, то ли всерьез называли бабушку колдуньей, и предупреждали девочку, чтобы она вела себя поосторожней, а то, как бы бабушка невзначай ее не заколдовала, и она бы не очутилась в какой-нибудь сказочной стране, из которой уже никогда не смогла выбраться.
– У твоей бабушки, – говорили родители, – все предметы на кухне, все банки с вареньем и другими продуктами помечены буквами русского алфавита которых, как ты знаешь, ровно 33. Мы не очень ошибемся, если предположим, что в некоторых из этих банок и жестяных коробках она хранит сушеные крысиные хвосты, толченых лягушек, змеиную кожу, или что-нибудь даже похуже этого!
И действительно, все предметы в бабушкиной кухне были обклеены бумажками с разными буквами русского алфавита, к которым девочка очень быстро привыкла и перестала их замечать. Однажды бабушке нужно было уехать на целый день, и она, подозвав к себе Ксюшу, сказала:
– Веди себя хорошо, будь хозяйкой в моем доме, только, очень тебя прошу, не заходи на кухню, и не разговаривай там ни с кем, потому что, если ты это сделаешь, тебя могут ожидать очень большие сюрпризы. А может быть, и кое-что похуже сюрпризов!
– Но с кем же я могу разговаривать на кухне, бабушка? – ответила ей изумленная Ксюша. – Ведь тебя там не будет, и мне никто не сможет ответить.
– Всегда найдутся желающие ответить на вопрос маленькой девочки, – загадочно ответила бабушка, и уехала, оставив Ксюшу одну.
Ксюша погуляла по зелёному лугу, нарвала большой букет ярких цветов, и, наконец, устав от прогулки, вернулась домой. Она уже не помнила о предостережении бабушки, и, зайдя на кухню, радостно сказала, обращаясь к большой банке с абрикосовым джемом, стоящей на полке, на которой была наклеена большая буква “А”:
– А вот как раз и он, мой любимый абрикосовый джем, о котором я так долго мечтала! Хорошо, что бабушки нет, и я наконец-то…
Но здесь как раз и начинаются те удивительные события, которые и легли в основу этой невероятной истории.


А. АБРИКОСОВЫЙ ДЖЕМ

– Напрасно ты так самоуверенна, девочка, – ответил ей кто-то ворчливым голосом, – потому что любовь к сладостям еще никого не доводила до добра. Я бы вообще посоветовал тебе обходить стороной баночки с вареньями и джемами и заниматься какими-нибудь другими делами. Почему бы тебе опять не вернуться на зеленый луг, и не нарвать для бабушки еще один букет прекрасных цветов?
– Но я вовсе не хочу возвращаться на зеленый луг, – упрямо ответила Ксения, с удивлением глядя на банку с абрикосовым джемом, которая вдруг неожиданно превратилась в маленького толстенького человечка, одетого в желтые штаны и рубашку, и в такие же желтые башмаки. – Я люблю абрикосовый джем и попробую его во что бы то ни стало!
– Ах, какая самоуверенная маленькая сладкоежка! – ответил ей желтый человечек, держащий в одной руке чайную ложечку, и выставивши ее вперед, словно шпагу. – Ну что же, попробуй меня, если хочешь, ибо я и есть тот самый Абрикосовый Джем, до которого ты такая большая охотница. Только лучше не иди напролом, а скажи какое-нибудь волшебное слово, и тогда, так и быть, я разрешу тебе полакомиться своей сладкой желтой начинкой.
Ксюша вовсе не удивилась, что банка с абрикосовым джемом превратилась в маленького желтого человечка, с которым она разговаривает, словно с живым. В конце-концов, ее заранее предупреждали, что в доме у бабушки происходят разные чудеса, и она решила относиться ко всему этому спокойно. Кто его знает, что еще придется увидеть ей на этой странной бабушкиной кухне? И поэтому она, сказав слово “Пожалуйста!”, взяла из рук желтого человечка протянутую им чайную ложечку, и стала с аппетитом есть абрикосовый джем, пока не съела до дна почти всю банку.


Б. БЛИНЧИКИ С МАСЛОМ

– Эти маленькие девочки очень прожорливы, – недовольно сказал кто-то сбоку, – и не замечают аппетитных Блинчиков С Маслом, специально приготовленных для них заботливой бабушкой. Между прочим, если бы ты, сладкоежка, намазала нас сверху Абрикосовым Джемом, то пользы от этого было гораздо больше, чем от поедания сладостей целыми ложками! Не будешь ли ты так любезна, и не повернешься ли к плите, на которой лежим мы уже целое утро в ожидании твоего благосклонного взгляда?
Ксения повернулась к плите, и увидела, что блины, которые бабушка пекла утром, ожили, и, подпрыгивая на сковородке на своих маленьких тоненьких ножках, ловко переворачивались в воздухе, аккуратно затем опускаясь вниз, и глядя на нее большими круглыми глазами. Вся огромная стопка блинов неожиданно стала живой и протягивала к ней свои маленькие руки, приглашая съесть хотя бы кусочек. Ксения зачерпнула на дне банки последнюю ложку Абрикосового Джема, которая там еще оставалась, и намазала им самый верхний из блинчиков, который после этого сам собой свернулся в трубочку, и пропищал тоненьким голосом:
– Вот теперь ты все сделала правильно, и можешь спокойно отправлять меня в рот, потому что Блинчики С Маслом, помазанные сверху Абрикосовым Джемом, специально созданы для того, чтобы их ели утром после веселой прогулки!


В. ВАРЕНИКИ

– Вот ещё выдумали неизвестно что! – раздался голос из глубины блестящей плиты, и Ксения увидела, что небольшая кастрюлька, только что стоявшая на ней, вдруг замахала во все стороны своими эмалированными ручками, приподнялась на маленьких эмалированных ножках, и, кроме того, скорчила препотешную рожицу, отчего девочка невольно улыбнулась.
– Вот ещё выдумали неизвестно что! – опять повторила небольшая кастрюлька, отодвигая в сторону сковородку, на которой лежали Блинчики С Маслом, и приподнимая кверху свою блестящую крышечку. – Да знаешь ли ты, любительница сладкого, что нет ничего в мире вкуснее Вареников, приготовленных с вишней, творогом, или с капустой, и политых сверху густым слоем сметаны?
– Да, мне говорили об этом, – неуверенно ответила Ксения, – но всё же вкусные Блинчики…
– Забудь про свои несчастные Блинчики! – закричала на всю кухню кастрюлька, – и взгляни лучше на эти Вареники, то есть на блюдо по-настоящему сложное, рецептов приготовления которого насчитывается не меньше пяти или даже семи десятков, ибо бывают Вареники с картошкой, луком и черносливом, Вареники в горшочках и Вареники с рыбой, и вообще с чем угодно, что только может представить твоё милое детское воображение! Немедленно съешь хотя бы один из них, ибо только в этом случае ты перестанешь называться девочкой-сладкоежкой, а станешь по-настоящему взрослым, и разборчивым в еде человеком!
Ксения покорно уселась за стол, на котором уже стояла тарелка, полная Вареников с вишней, густо политых сверху белой сметаной, и как-то незаметно для себя съела один за другим всю кастрюльку, искренне недоумевая, как же в неё влезает так много всего вкусного и аппетитного?


Г. ГРЕЧНЕВАЯ КАША

– Ты не должна удивляться тому, что можешь съесть так много вкусных и аппетитных вещей, – сказал ей вдруг очутившийся на столе горшочек, из которого подымался густой аппетитный пар, – ибо находишься не в обычном месте, а в волшебном, и можешь спокойно объедаться чем угодно, не боясь при этом растолстеть, и не думая о том, что у тебя может лопнуть живот.
– Но неужели такое действительно возможно? – спросила у симпатичного горшочка Ксения, с удовольствием принюхиваясь к тому пару, который поднимался из него, и заполнял собой всю кухню.
– Конечно возможно! – закричал симпатичный горшочек, – ибо, надо тебе сказать, бесстрашная девочка, не побоявшаяся одна остаться в таком удивительном месте, твоя бабушка является очень доброй и очень известной феей, и ей подвластны многие чудеса, о которых ты даже не подозреваешь. А пока, чтобы не ходить вокруг да около, вот тебе ложка, и уж будь добра, съешь до дна всю Гречневую Кашу, которая находится внутри меня, и не думай о том, что у тебя лопнет живот!
Ксения взяла ложку, и, к своему удивлению, действительно съела весь горшочек аппетитной Гречневой Каши, которая была необыкновенно вкусной, и пахла так восхитительно, что она с удовольствием съела бы ещё одну такую порцию.


Д. ДЕЖУРНОЕ БЛЮДО

– Ну всё, хватит, – сказала сама себе Ксения, – пора и остановиться! В конце-концов, неприлично есть так много вкусных и аппетитных вещей, ведь, чего доброго, меня могут принять за обжору. А я, признаться, совсем не такая, просто в доме у бабушки мне постоянно хочется есть. Ума не приложу, почему так происходит?
– Это оттого, – ответил ей кто-то тихим и грустным голосом, – что бабушка твоя является, как уже говорилось, очень известной и доброй феей. Среди остальных фей и волшебниц она слывет непревзойденным кулинаром, и как раз сейчас, на конкурсе магической кулинарии, который проходит в одной далекой волшебной стране, и должен окончится грандиозным балом, она демонстрирует Дежурное Блюдо, которое обязательно должно быть в каждом уважающем себя заведении. Будь то дорогой ресторан, или, прости уж меня за излишний натурализм, последняя забегаловка.
– А с кем я разговариваю? – спросила заинтригованная Ксения. – И почему вы говорите таким тихим и таким грустным голосом?
– Это происходит потому, – ответил ей невидимка, – что я как раз и есть то самое Дежурное Блюдо, которое обязательно есть в любом заведении, независимо от его статуса и географического положения. В Китае это могут быть ласточкины гнезда или креветки, в России, опять уж прости за откровенность, дежурные котлеты или биточки, а где-нибудь на экзотических островах дыня в медовом соусе, или даже дикобраз, запеченный в тесте. Все зависит от вкусов клиента и от выдумки кулинара, но в любом случае быть Дежурным Блюдом не очень почетно, и поэтому, извини уж меня, я не буду тебе показываться!
– Как скажете, уважаемое Дежурное Блюдо, – ответила невидимке Ксения, подумав про себя, что неплохо бы сделать перерыв, и хотя бы минутку передохнуть от еды. – Как скажете, я не буду настаивать на том, чтобы вы мне показывались!


Е. ЕДИНОРОГ ПО-ЦАРСКИ

– Но меня уж, во всяком случае, ты обойти не сможешь! – раздался совсем рядом густой царственный голос, и на середину кухни, заполняя её целиком, выплыло что-то очень большое, украшенное по бокам пучками зелёных трав, фруктами и цветами, а также увешенное разноцветными фонариками, которые непрерывно мигали, и бросали во все стороны блики яркого света. – Я, душечка моя, не Дежурное Блюдо, и прятаться не собираюсь. Да это бы и не получилось, имея в виду мои размеры и ту роль, которую я играю среди остальных блюд, приготовленных не только на этой кухне, но и вообще на всех кухнях мира!
– Но кто же вы? – с испугом спросила Ксения, глядя на огромное светящееся великолепие. – Не могли бы вы, если не трудно, назвать своё имя?
– Пожалуйста, это совсем не трудно, – важно ответили ей таким густым басом, что на кухне задребезжали и посыпались вниз висевшие на стенах тарелки и остро наточенные ножи. – Пожалуйста, меня зовут Единорог По-Царски, и я не чета каким-нибудь там Еллоустонским Собачкам, которые, как и я, начинаются на букву “Е”, и которых, если желаешь, ты можешь отведать прямо сейчас, ибо это не что иное, как обыкновенные охотничьи сардельки, политые сверху кетчупом и подаваемые вместе с жареными кубиками картофеля.
– Спасибо, – ответила Ксения, – мне пока что не хочется есть.
– Тогда до встречи на ежегодном конкурсе лучших кулинаров Земли! – важно ответил Единорог, медленно растворяясь в воздухе.


Ё. ЁРШ В ТОМАТЕ

– Что ещё за конкурс лучших кулинаров Земли? – повторила вслед за ним Ксения, глядя, как исчезают в воздухе фрукты, цветы и разноцветные фонарики, украшающие спину и бока Единорога. – И как я смогу попасть на этот бал?
– Нет ничего проще, – ответила ей небольшая ершистая рыбка, политая сверху густым красным соусом, и посыпанная мелко нарезанным зеленым луком, которая медленно подплыла к ней по воздуху, лёжа в красивой плоской тарелке. – Нет ничего проще, ибо на этот ежегодный бал, который, кстати, проходит в Исландии, в специальном волшебном Дворце Кулинарии, как раз отправляется специальный поезд, и если хочешь, ты можешь вместе со мной, заплатив, разумеется, за проезд, отправится на это выдающееся мероприятие!
– Разумеется, хочу! – захлопала в ладоши Ксюша. – Но нельзя ли узнать, во-первых, кто вы такой, и, во-вторых, сколько стоит билет на этот замечательный кулинарный поезд?
– Меня зовут, – важно поклонилась Ксюше ершистая рыбка, – Ершом В Томате, а билет на поезд, о котором я тебе говорил стоит сущую безделицу: надо рассказать проводнику рецепт приготовления какого-нибудь оригинально блюда, вроде рябчиков в винном соусе, или фрикаделек из языков розового фламинго. Впрочем, не волнуйся, я всё это улажу. Давай руку, и попытаемся, пока не поздно, заскочить в последний вагон!


Ж. ЖАРЕНЫЙ ГУСЬ

– Давайте! – ответила Ершу Ксения, боязливо протягивая руку, так как опасалась его острых колючек. – Страх как люблю путешествовать, особенно в поездах!
Дальнейшие события происходили так стремительно, что она и глазом не успела моргнуть, как очутилась в вагоне поезда, рядом с одетым в пестрый костюм Ершом, который, оказывается, шепнул пару слов на ухо проводнику, и их обоих пропустили внутрь без билетов. Напротив них на скамье сидели два важных, очень тщательно одетых господина.
– Разрешите представиться, – поклонился ей один из них, – я – Жареный Гусь, о чём, впрочем, нетрудно догадаться по моему важному виду. Смею вас уверить, внучка столь известной в кулинарных и волшебных кругах особы, каковой является ваша бабушка, что без Жареных Гусей кулинария была бы не кулинарией, и мировая история, возможно, пошла бы вообще другим путём, а не тем, каким она шла последнее время. Гуси, как известно, спасли Рим, и без их деятельного участия не обошелся ни один сколько-нибудь заметный праздник, карнавал, пир и приём!
– Вот как? – вежливо спросила Ксения, и замолчала, ибо не знала, что ещё говорить.


З. ЗАПЕКАНКА

– А я, с вашего позволения, – представился Ксении второй господин со сморщенным, желтовато-коричневого цвета лицом, – Запеканка, вкуснее которой вообще ничего не существует в природе. Некоторые девочки и мальчики требуют по утрам не Манную Кашу, до которой вы, надеюсь, не очень большая охотница, а именно Запеканку, то есть вашего скромного и во всех отношениях порядочного попутчика. Скажите, милая девочка, как вы относитесь к Запеканке?
– О, разумеется, – начала было Ксения…
– Не надо, прошу вас, не продолжайте! – закричал ей в ответ господин со сморщенным, глянцевым, словно бы покрытым тонкой корочкой, лицом. – Не продолжайте, ибо одного взгляда на вас, отважная и благородная девочка, достаточно, чтобы понять, что в детстве, которое, впрочем, продолжается и сейчас, вы любили не Манную Кашу, и даже не Пудинги, а именно Запеканку! Настоящий ценитель находит в Запеканке массу достоинств, и ставит ее выше, чем даже Слоеные Пирожки или Клубнику Со Сливками. Но, впрочем, люди сейчас так неразборчивы и всеядны, что истинных целителей осталось, увы, немного. Скажите, вы не хотели бы прямо сейчас отщипнуть от меня маленький кусочек, и заморить, так сказать, червячка, тем более, что путь до Исландии неблизкий, и неизвестно еще, что нас ждет впереди?


И. ИНЖИР

Ксения хотела было ответить навязчивой и разговорчивой Запеканке, что не голодна, но тут вдруг дверь открылась, и вошел проводник, объявивший, что должен проверить билеты у пассажиров.
– Это Инжир, – шепнул на ухо Ксении Ёрш, нервно заерзавший на своем месте, – гроза всех безбилетников и зайцев, которых всегда немало в таком вкусном и увлекательном путешествии. Сидите тихо, и не говорите ему ничего, потому что разговоры нам уже не помогут, и тут надо действовать совсем иными средствами!
– Ваши билетики! – обратился Инжир к Жареному Гусю и Запеканке, и те покорно протянули ему требуемые документы.
– Очень хорошо, очень хорошо! – удовлетворенно говорил Инжир, пробивая билеты компостером. – Очень хорошо, что вы не зайцы, и вас не надо ссаживать с поезда. Некоторые думают, что раз я Инжир да к тому же фаршированный сливочным сыром, то есть ягода нежная и мягкая, можно даже сказать деликатная, то и бояться меня совсем не стоит. Но они забывают, что Инжир иначе называется Фигой, и вот как раз эту фигу в кармане и не замечают злостные безбилетники. И очень напрасно делают, потому что фига в кармане пострашнее обычного штрафа и даже высадки на неизвестном никому полустанке!
– Ваши билеты! – сурово обратился затем к нашим путешественникам Инжир, и у Ксюши от страха ёкнуло сердце, но Ерш что-то тихо сказал проводнику на ухо и тот, удовлетворенно хмыкнув, стал о чем-то с ним секретничать в уголке.


Й. ЙОГУРТ

Ерш с Инжиром еще продолжали секретничать, а в купе уже вошел новый посетитель. Он был одет в пластмассовую упаковку, по которой во всю ширину было написано слово “Йогурт”.
– Простите, – обратился вошедший к присутствующим, – здесь находится место номер шестнадцать?
– Да, – ответил ему Ерш, – и оно принадлежит вот этой скромной девочке, опекуном и сопровождающим которой в данный момент являюсь я.
– Но этого не может быть! – воскликнул вошедший. – Место номер шестнадцать мое, и ничьим иным быть не может. Потрудитесь, пожалуйста, освободить это сидение, или предъявите свой железнодорожный билет!
– Это совсем излишне, – возразил вошедшему Ерш, – ибо вы должны верить людям на слово. Раз мы говорим вам, что это место уже оплачено, значит, это совершенная правда. Вы что, подозреваете нас в подделке билетов?
– Да, – заявил вошедший, – я чувствую, что здесь дело нечисто. Хочу заранее предупредить, что я Йогурт, и не простой, а с орешками и шоколадной начинкой, и не позволю издеваться надо мной столь наглым образом. Прошу вас, уважаемый проводник, – попросил он Инжира, – немедленно высадить эту наглую безбилетницу! – И он гневно указал пальцем на Ксению.
– В этом нет большой надобности, – вежливо ответил ему Инжир. – В нашем вагоне два места под названным номером, и, если вам будет не трудно, я сейчас же размещу вас со всеми удобствами!
Сердитый пассажир нехотя повиновался, и вместе с проводником покинул купе.


К. КИСЕЛЬ

– Странно, – обратилась к Ершу Ксения, – вы шепнули проводнику всего лишь несколько слов, и он не стал проверять наши билеты. Вы что, знаете какое-то волшебное слово?
– С этими проводниками волшебное слово только вредит, – важно ответил Ёрш, – их надо или испугать хорошенько, объявив, что твой родственник работает в управлении железной дороги, или пообещать нечто такое, от чего они отказаться не смогут. Я сказал ему, что вы внучка той самой знаменитой феи, которая будет председателем на предстоящем кулинарном балу, и пообещал замолвить за него пару словечек. У этого Инжира очень большие амбиции, он хочет участвовать в предстоящем конкурсе, одевшись Фигой В Кармане, посыпанной сверху сахарной пудрой, и обложенной по бокам мускатным орехом.
– Странные фантазии у этих проводников, – загадочно сказала Ксения.
– Вот и нет, моя дорогая, вы сами всё скоро увидите, – ответил ей Ёрш.
В это время в купе, заполняя его целиком, ворвался некий желеобразный господин в костюме малинового цвета очень большого размера, который сразу же заполнил собой всё пространство, так что Ксюше даже стало трудно дышать.
– Невозможно, непостижимо, нечестно! – кричал малиновый господин. – Эти вагонные проводники позволяют себе вещи, за которые в цивилизованных странах давно бы уже отдали под суд! Мало того, что чай, который он подаёт пассажирам, похож на всё, что угодно, только не на этот благородный напиток, и, сверх того пахнет микстурой и жжёным сахаром! Но кроме этого, можете вообразить, в нём ещё и плавает дохлая муха! Нет, я ни за что не буду это терпеть, и сейчас же пожалуюсь начальнику поезда!
Малиновый господин исчез так же неожиданно, как и появился, и Ксении сразу же стало легче дышать.
– Кто это? – с любопытством спросила она у Ерша.
– Это Кисель, – ответил Ёрш, – известный склочник и скандалист, хотя его замечания о вагонных проводниках и о чае, который они подают, надо честно сказать, не лишены некоторого основания.


Л. ЛОСОСИНА С ДУШКОМ

На этом, однако, скандалы не кончились, ибо дверь опять внезапно открылась, и в купе ворвалось нечто такое, что Ксюша от удивления даже открыла рот, забыв о том, что долго сидеть так не очень прилично.
Вошедший был рыжеватого цвета и явно с душком, отчего Ксении захотелось ещё зажать и нос, но сидеть одновременно с открытым ртом и зажатым носом было не очень удобно, и она нос не зажала.
– Ну всё, держись, – зашептал ей на ухо Ёрш, – это не кто-нибудь, а известная Лососина С Душком, мой извечный соперник и враг. Помнится, мы не сошлись с ним как-то в вопросе о приготовлении рыбы, и с тех пор не можем на дух переносить один другого. Точнее, это я его не могу на дух переносить, а он нападает на меня при первой удобной возможности, и начинает бесплодные и утомительные дискуссии.
– Ага, вот ты где! – накинулся вошедший на бедного Ерша, который пытался закрыться от него газетой, и сделать вид, что это не он, а кто-то другой. – Ага, вот ты где, попался, голубчик! Теперь уж не убежишь, пока не признаешь, что лучший рецепт приготовления рыбы заключается в закапывании её на страшной жаре в землю, и выдерживании в таком положении как можно больше. К примеру, медведи гризли…
– Плевать я хотел на твоих медведей гризли, – закричал вдруг Ёрш, отбрасывая в сторону газету, и вскакивая на ноги. – Плевать я хотел на твоих медведей гризли, потому что нет лучшей рыбы, чем рыба фаршированная, залитая соусом и посыпанная сверху свежим зелёным луком!
Он хотел ещё что-то сказать, но в этот момент ворвавшиеся в купе трое дюжих проводников вытолкнули Лососину вон, объявив, что она путешествует без билета и её ссадят на самой ближайшей станции.
– И в таких вот условиях приходится нам с вами ехать в Исландию! – глубокомысленно заметил Ёрш. – Остаётся только гадать, на что мы станем похожи в конце путешествия?


М. МОРОЖЕНОЕ

– Мороженое, мороженое! – раздалось вдруг в коридоре. – Кому мороженое девяносто девяти различных сортов?
Ксюша, которая уже успела проголодаться, и даже, к стыду своему, не раз, пуская слюнки, поглядывала на сидящих напротив Жареного Гуся и Запеканку, подумала, что с удовольствием съела бы мороженое. Тут как раз дверь открылась, и в проёме показалось белое добродушное лицо, обсыпанное, впрочем, по бокам цукатами и орехами и заключённое в аппетитную рамочку из шоколада.
– Не желаете ли аппетитного мороженого? – спросил, улыбаясь, незнакомец, добродушно поглядывая на Ксению. – Я Мороженое, любимое лакомство детей всего мира, а вы, очевидно, так самая знаменитая девочка, о которой говорит весь наш поезд? Если это так, то можете полакомиться мной совершенно бесплатно, потому что я тоже буду участвовать в предстоящем конкурсе лучших блюд мира, и надеюсь, что вы замолвите обо мне словечко своей выдающейся бабушке. Скажите, какое мороженное предпочитаете вы в это время года? Поверьте, наш ассортимент очень велик, и может удовлетворить самый изысканный вкус!
– Пожалуй, – помолчав, ответила Ксюша, – я бы съела сейчас обычное эскимо, если, конечно же, оно у вас найдется.
– Обижаете, прелестное дитя! – обиженно надул губы белый толстяк, отчего с него даже посыпались вниз цукаты и шоколадные крошки. – Вот, специально для вас, и замолвите, ещё раз прошу, словечко за доброго белого старика, накормившего за свою жизнь столько прекрасных и милых детей, что поезд, собранный из них, давно бы доехал не только до Луны, но и до Солнца!
Ксюша с удовольствием приняла из белых холодных рук аппетитное эскимо, а в коридоре опять звучал громкий голос:
– Мороженое, кому мороженое?!


Н. НОЖКИ ТЕЛЯЧЬИ

– Исландия, Исландия! – раздалось вдруг в коридоре. – Мы подъезжаем к Исландии!
Все, кто находился в купе, приникли к окну, за которым в этот момент проплывали бескрайние ледяные поля и айсберги, и поднимались белые горы.
– Ну вот мы и приехали! – удовлетворенно сказал Ерш. – Теперь начнется такая суматоха, что только держись! Все, кто приехал на кулинарный конкурс, который, как ты знаешь, закончится грандиозным балом, бросится занимать места в гостинице. На перроне яблоку негде будет упасть от приезжающих и встречающих. Советую поэтому переждать немного в купе, а то как бы нас не задавили в этом бедламе!
Ксюша хотела было спросить, что такое “бедлам”, но скромно промолчала и сидела, сложив руки на коленях. Однако Запеканка и Жареный Гусь не стали сидеть на месте, и, схватив свой багаж, выбежали из купе, бросив на ходу, что бегут занимать место в гостинице.
– Пожалуй, они правы, – сказал после некоторого раздумья Ерш, – если не успеть сейчас, то окажешься в каком-нибудь третьеразрядном номере с видом не на Дворец Кулинарии, а на какой-нибудь местный айсберг. Хватай быстрей свой багаж, и поспешим вслед за остальными!
– Но у меня нет багажа! – с удивлением ответила Ксюша. – Мы с вами так торопились, что не захватили с собой ничего, даже маленькой корзиночки, в которую бабушка кладет для меня пирожки, когда я отправляюсь гулять на луг!
– Тогда просто бежим! – закричал Ерш, и они выскочили из купе.
Но не тут то было! В коридоре, перегораживая его целиком, стояло нечто огромное, похожее на два фонарных столба, которое, казалось, застряло на месте, и не двигалось ни туда, ни сюда.
– Это Ножки откормленного теленка, – пояснил девочке Ерш, – они так неповоротливы и медлительны, что нам их не обойти. В таком темпе они поспеют разве что к шапочному разбору. Побежим в другую сторону и, может быть, мы еще достанем приличный номер в гостинице!


О. ОКОРОК

Однако мечтам их не суждено было сбыться. Сначала на перроне, вдоль которого висел огромный плакат: “Привет участникам кулинарного конкурса!”, бросались в объятья друг другу приехавшие гости и те, кто их встречал. Потом все они толпились около маленьких юрких трамвайчиков, каждый из который забирал не больше пяти пассажиров. Но когда подошла их очередь, дорогу им перегородило нечто такое, что даже телячьи Ножки показались перед ним сущими муравьями.
– Ну все, мы пропали, – сказал Ксении Ерш. – Плакали наши места в хорошей гостинице! Это Окорок, самое неповоротливое и ленивое блюдо на свете. В волшебной стране различных блюд и напитков он считается самым ленивым, и никогда не передвигается самостоятельно, а предпочитает, чтобы от него нарезали небольшие дольки, а то и солидные ломти, и ели их вместе с хлебом и луком, а иногда даже и с чесноком, запивая чем-нибудь крепким, о чем маленькой девочке еще рано знать. Я не удивлюсь, если он один займет весь трамвайчик, и нам придется тащиться весь путь пешком!
– Так оно и вышло. Окорок с большим трудом залез в последний трамвайчик, заполнив его от одного края до другого, и нашим путешественникам пришлось идти в гору пешком. Они шли мимо небольших уютных домиков, которые, как и все в этой стране, были волшебными, и в них жили разные волшебные существа, населяющие Исландию. Разумеется, и сама Исландия была волшебной, ее не было на обычных земных картах, а только на специальных, тщательно хранящихся в сундучках разных волшебниц и фей. Вечером, засыпая в номере третьеразрядной гостиницы, Ксения подумала, что такая волшебная карта должна быть и в сундучке ее бабушки.


П. ПИЦЦА

Утром Ксению разбудил стук в дверь. У неё был уютный одноместный номер с видом на какой-то исландский айсберг, и она сначала подумала, что это стучит Ёрш, который отрекомендовался администрации гостиницы её дядюшкой, и занимал точно такой же соседний номер.
– Войдите, – сказала Ксения, приподнимаюсь на кровати, и протирая кулачками заспанные глаза.
Дверь открылась, но в комнату вошёл на Ёрш, а нечто круглое, и такое аппетитное, что у девочки сразу же потекли слюнки.
– Разрешите представится, – галантно сказал вошедший, – я Пицца с лососиной и авокадо, и послан специально вашей знаменитой бабушкой. У неё нет времени печь ваши любимые пирожки с малиной и творогом, и поэтому она попросила меня восполнить этот досадный пробел. Не желаете ли кусочек горячей пиццы, прямо, так сказать, с пылу и жару? Можете не умываться, и даже не чистить зубы, в волшебной стране Исландии это совершенно не обязательно. Кстати, для справки: здесь вы можете объедаться с утра и до вечера самыми различными деликатесами, и съесть их столько, сколько хотите. Некоторые, знаете-ли, специально пользуются таким преимуществом, и наедаются на всю оставшуюся жизнь, поглощая целые горы пирожных, тортов и конфет!
– Хорошо, я буду иметь это в виду, – ответила Ксения, и, свесив ноги с кровати и приняв из рук гостя тарелку с огромным с куском пиццы, начала с аппетитом есть.
– Кстати, – просила она, – вы не знаете, откуда бабушке стало известно о моём прибытии в Исландию?
– Ёрш послал ей телеграмму, – ответила услужливо Пицца. – Он вообще очень пронырливый, и метит в призёры предстоящего кулинарного конкурса. Но у него ничего, уверяю вас, не получится, потому что все члены жюри подкуплены, и честным способом выиграть этот конкурс нельзя.
– Неужели такое возможно? – спросила Ксения, с аппетитом облизывая испачканные в томате пальцы.
– В наше время, уважаемая, – сказала, откланиваясь, Пицца, – возможно ещё и не то. Впрочем, вы скоро узнаете и оцените по достоинству всё, что здесь происходит!


Р. РАГУ

Не успела Пицца уйти, как в номер ворвался Ёрш, и объявил, что надо немедленно собираться и отправляться в Дворец Кулинарии, так как конкурс лучших блюд и напитков мира вот-вот начнется, и хорошо бы достать билеты в первых рядах. Сам он был разодет в пух и прах, пёстрого костюма, в котором он ехал в поезде, не было и в помине, сейчас он был в смокинге, из кармана которого торчал огромный букет морских трав, а на ногах были штиблеты жёлтого цвета, издали напоминающие ласты. Ксюша наскоро умылась, и Ёрш, подхватил её под руку, увлек прочь из гостиничного номера.
Небольшие трамвайчики, сновавшие по Исландии туда и сюда, за рулём которых сидели важные и молчаливые белые мыши, то и дело останавливались у ворот гостиницы, и путешественники, заскочив в один из них, уселись на свободное место. Напротив них восседало нечто аппетитное, представившееся нашим друзьям, как Рагу Из Баранины, которое тоже собиралось участвовать в предстоящем конкурсе.
– Я, видите-ли, – проговорило Рагу, – блюдо серьезное, и не чета всем этим Пиццам, Блинчикам с Маслом, Манным Кашам и Киселям. Меня едят серьезные люди, которые действительно проголодались, и хотят не просто заморить червячка, а отобедать, как следует. Согласитесь, что Рагу Из Барашка – это звучит очень солидно и гордо, почти как призыв идти на штурм вражеской крепости!
– И тем не менее, – любезно возразил Ёрш, – ходят слухи, что на предстоящем конкурсе в очередной раз произойдет грандиозный скандал, и всем будет предъявлен некий рояль в кустах, о котором до последней минуты никто никогда и не слышал!
– И всё же я надеюсь на высшую справедливость и трезвость членов жюри! – важно сказало Рагу, и глубокомысленно замолчало.


С. СЛОЕНЫЕ ПИРОЖКИ

Наконец за поворотом показался величественный Дворец Кулинарии. Он стоял среди огромных ледяных айсбергов, весь освещенный изнутри сильным мерцающим светом, и сам казался одним из таких айсбергов, приплывших сюда из неведомых и сказочных далей. Со всех сторон к нему подъезжали управляемые белыми мышами трамвайчики, и из них выходили волшебницы и феи со своими свитами, одетые в прекрасные сказочные одежды, а также различные напитки и блюда, собиравшиеся самостоятельно участвовать в конкурсе.
– Но как, – спросила у Ерша Ксения, – не разливаются все эти напитки, и как могут сами собой путешествовать блюда, для которых нужны кастрюли, тарелки и сковородки?
– О, – воскликнул весело Ерш, – в волшебной стране Исландии возможно и не такое! Все здесь управляется магической силой волшебниц и фей, которая как раз и делает обычные блюда живыми, так что ты можешь спокойно разговаривать с ними, или путешествовать, как со мной, в поезде и в трамвае. Этой магической силой насыщены в Исландии воздух и горы, и поэтому здесь возможны любые чудеса, которые в обычном мире людей сочли бы за сказку.
В это время у входа в чудесный ледяной Дворец остановился очередной трамвайчик, и из него выпрыгнула целая ватага забавных пирожков, очень похожих на те слоеные пирожки, которые любила печь бабушка Ксюши.
– Все правильно, – сказал девочке Ерш, – это самые настоящие Слоеные Пирожки, они всегда держатся вместе, и собираются на конкурсе показать групповую программу, содержание которой держат в строжайшем секрете.


Т. ТОРТ “НАПОЛЕОН”

У дверей во Дворец Кулинарии стоял важный ливрейный швейцар, и принимал у всех входящих цветные билетики, которые, разумеется, оказались и у Ерша, вытащившего их, как фокусник, из кармана своего смокинга.
– Это Торт “Наполеон”, – шепнул он Ксении, – самое надменное и непреклонное существо в волшебной стране Исландии. Он на полном серьезе считает себя великим императором и полководцем, и требует к себе соответствующего отношения. Ни одно блюдо без билета не может проникнуть внутрь ледяного Дворца Кулинарии, и даже могущественные феи, от которых зависят целые страны вместе с их правителями и народами, побаиваются этого надменного господина. А ведь он всего-навсего лакей, нацепивший на себя расшитую золотом ливрею. Вот тебе, девочка, пример, когда лакеи слишком высоко задирают нос и кажутся окружающим чем-то значительным, хотя на самом деле это всего лишь сладкий хрустящий торт!
Несмотря на такую убийственную характеристику, данную Торту, Ерш, проходя мимо него, явно присмирел и даже как будто стал меньше ростом, отчего Ксения сделала вывод, что расшитые золотом швейцары, стоящие у дверей прекрасных дворцов, все же необходимы, пусть их и ругают входящие гости.


У. УХА ИЗ ОКУНЯ

Внутри Дворец Кулинарии был ещё красивый, чем снаружи. Он был сделан из одного громадного айсберга и состоял из тысячи комнат и залов, уставленных от пола до потолка разными кушаньями и напитками. В одном из залов на специальных столах были красиво уложены целые горы конфет и пирожных, а посередине высился торт таких огромных размеров, что вершина его, кажется, доходила до самого потолка. Около торта стояли на задних лапах белый и чёрный кролики, и блестящими серебряными лопаточками накладывали куски торта на большие золотые тарелки, после чего с поклонам подавали их всем желающим. Ксения заметила около торта группу детей, с ног до головы перепачканных шоколадным кремом, которые, кажется, не замечали вокруг ничего, и только успевали отправлять в рот кусок за куском.
– Здесь, внутри ледяного Дворца, – пояснил девочке Ёрш, – бродит множество разных людей, как детей, так и взрослых, которые попали сюда в разное время, и уже не могут возвратиться назад. Здесь время навечно остановилось, и можно сделать всего лишь один шаг в сторону, чтобы остаться внутри на целую тысячу лет.
– А не заблудимся ли и мы с вами? – спросила у Ёрша Ксения. – Что-то мне не очень хочется ходить внутри целую тысячу лет!
– Какая разница, – ответил девочке Ёрш, – попадем мы на конкурс кулинарии в этом году, или через тысячу лет? Здесь каждый год повторяется одно и то же, и нет никакой разницы между тем, что было вчера, и тем, что будет через десять веков!
В другом зале они увидели большую кастрюлю, стенки которой были прозрачны, так что можно было видеть красивых рыбок, плавающих внутри среди овощей и различных приправ.
– Это Уха Из Окуня, – сказал девочке Ёрш. – Не хочешь ли слегка подкрепиться, и съесть тарелочку этого аппетитного блюда?
– Пожалуй, я не откажусь, – ответила Ксения, и, усевшись за небольшой столик, на котором уже стояла тарелка с ухой, начала с аппетитом есть.


Ф. ФРИТТАТА С ЧЕЧЕВИЦЕЙ

– Так и есть, – сказал Ксении Ёрш который некоторое время с удовольствием смотрел, как она ест Уху Из Окуня. – Так и есть, нас подло надули! Это не что иное, как Уха Забвения, и её специально оставили у нас на пути, чтобы помешать моему участию в конкурсе. Я не удивлюсь, если на самом деле прошло уже тысячу лет, и главный приз давным-давно выиграл кто-то другой!
– Но что же нам делать теперь? – озабоченно спросила Ксения, которая не успела съесть и половину тарелки аппетитной Ухи, и не хотела так быстро выходить из-за стола. – Неужели мы уже никогда не выберемся отсюда, и будем вечно скитаться в этом Дворце, как те несчастные дети, которые едят шоколадный торт, не подозревая, что его испекут только завтра?
– Положись на меня, девочка, – сказал ей Ёрш, – я тёртый калач, и бывал не в таких переделках. Давай руку, и побежим быстрее вперёд, авось, успеем хотя бы к шапочному разбору!
Ксения хотела было спросить что такое “шапочный разбор”, но, подумав, что сделает это позже, съела последнюю ложку необыкновенно вкусной ухи, и, подав Ершу руку, побежала вместе с ним в следующий зал. Здесь дорогу им перегородило нечто, похожее на пирожки, но такое аппетитное, что девочка на минутку остановилась.
– Я Фриттата С Чечевицей, – сказало им красивое блюдо, – и вы не сможете пройти через этот зал, не откусив от меня хотя бы кусочек! Я готовлюсь из чечевицы, растительного масла, лука-порея, листьев английского шпината, цуккини, копчёной трески, натурального йогурта и зелёной петрушки. Согласитесь, что такой набор разных вкусных вещей даёт в итоге просто восхитительный результат? Особенно если всё это разжарить на сковородке, и подавать затем горячим, или холодным!
Что оставалось нашим друзьям? Пришлось им съесть по кусочку Фриттаты.


Х. ХЛЕБНЫЙ КВАС

Вырвавшись наконец из рук Фриттаты, и войдя в следующий зал ледяного Дворца, наши друзья неожиданно попали в объятия очень гостеприимного господина.
– Разрешите представиться, – говорил он им, – я Хлебный Квас, существо патриотическое и гостеприимное, можно даже сказать, квасной патриот, и не люблю всяческих изысков и нежностей. Запах, простите уж за откровение, навоза, прогуливающиеся по лугу коровы, простая крестьянская изба, хомуты и прочая сбруя на стенах, – вот мое жилище и повседневное обитание. Меня пьют в жаркий полдень из грубого дубового жбана, утомившись после нелегкой работы в поле, вытерев рукой потный лоб, и присев на небольшой камушек среди васильков и колосьев спелой пшеницы. Да не желаете-ли, господа, глоточек свежего пенного Кваса, прямо, так сказать, с пылу и жару, и, разумеется, без всяческих церемоний?
Что было делать? Пришлось Ксении и Ершу отведать по глоточку этого патриотического господина, который действительно обернулся вдруг огромным жбаном пенного кваса, на краю которого стояли небольшие деревянные кружки.
– А у моей бабушки тоже на лугу пасутся коровы, – неожиданно для себя зачем-то сказала Ксения, вытирая ладонью пахнущие Квасом губы.
– Дорогая, – обернувшись опять навязчивым господином, закричал Хлебный Квас, – что же вы мне сразу не сказали об этом? Коровы, запах, не буду уж снова говорить, чего именно, попоны, уздечки и хомуты, а также, и я настаиваю на этом, непременные кислые щи, до которых вы, возможно, еще доберетесь, – вот ежедневный набор истинного патриота! Между прочим…
– Между прочим, – перебил его Ерш, – бабушка этой девочки не кто-нибудь, а председатель жюри нынешнего кулинарного конкурса; если, разумеется, мы на него попадем.
– Не смею вас больше задерживать! – сразу же поубавил свой патриотический пыл Хлебный Квас. – Счастливой дороги, ветра в ваши юные паруса, и передайте, если не трудно, привет вашей удивительной бабушке!
И наши друзья побежали дальше.


Ц. ЦЫПЛЕНОК ТАБАКА

Наши путешественники ожидали, что они опять очутятся в ледяном зале, где им придется общаться с очередным навязчивым господином, но все случилось иначе. Они вдруг выбежали в огромный ледяной амфитеатр, заполненный до отказа пестро одетой публикой, посередине которого, на круглой ледяной площадке, шел заключительный этап кулинарного конкурса.
– Ну вот, – сокрушенно сказал Ксении Ерш, – мы действительно успели к шапочному разбору! И, кроме того, неизвестно, сколько же времени путешествовали мы в этих ледяных стенах: несколько минут, или тысячу лет? С этими волшебницами и феями никогда не знаешь наверняка, заколдовали они тебя, заставив скитаться в вечности и объедаться конфетами и тортами, или оставили в покое?
– Не думаю, – ответила Ершу Ксения, – чтобы бабушка заколдовала меня, и поэтому мы действительно отсутствовали совсем немного времени. Правда, лучших мест нам все равно не досталось, но можно и отсюда, издалека, следить за награждением победителей.
Между тем внизу, на ледяной площадке, сидели на высоких креслах с прямыми спинками волшебницы и феи в красивых платьях и с высокими колпаками на головах, и выбирали самого достойного из трех оставшихся финалистов.
– На сцену приглашается Цыпленок Табака, – объявила одна из фей, которая была сегодня распорядительницей конкурса. – Прошу гостей поприветствовать финалиста!
Все зрители дружно зааплодировали, а на сцену вышел тощий цыпленок, такой худой и невзрачный, что Ксении даже стало его жалко.
– И как такие худые цыплята могут дойти до финала? – спросила она у Ерша. – Странные все-таки вкусы у этих волшебниц и фей!
– Не просто странные, но ужасные, – ответил Ксении Ерш. – Впрочем, не думаю, чтобы этот Цыпленок стал победителем кулинарного конкурса. Наверняка для всех нас приготовлен еще один невероятный сюрприз!


Ч. ЧЕБУРЕК

Между тем фея-распорядительница опять объявила:
– На сцену приглашается Чебурек!
Что тут началось! Зрители застучали ногами об пол и начали бить руками о подлокотники кресел. Со всех сторон слышалось: “Позор!”, “Жюри подкуплено!”, “Отдайте победу достойному блюду!”
– Столь странному решению, – сказал Ксении Ерш, – есть только одно объяснение. Все феи, как правило, имеют восточное происхождение, или по роду своей службы долго жили в восточных странах. Вот они и отдают предпочтение блюдам жареным и восточным. И здесь уже ничего не поделаешь. Хоть что раз кричи “Позор!” и “Жюри подкуплено!”, а толку все равно никакого не будет. Этим волшебницам и феям в среднем от тысячи до трех тысяч лет, и они уже давно закоренелые консерваторы. Раз им нравятся чебуреки, то здесь уже ничего не поделаешь, они будут стоять на своем. Никаким луковым супчиком и котлетой по-киевски их уже смутить невозможно. Не удивлюсь, если следующим финалистом станет какая-нибудь восточная сладость!
– Вот как? – с любопытством спросила Ксения. – А это правда, что моя бабушка такая старая и ей уже три тысячи лет?
– Немного меньше, – ответил Ерш. – Две тысячи пятьсот шестьдесят три. Или около этого. Ты тоже будешь такой старой, когда станешь феей, и пойдешь по стопам своей бабушки.
– А что, я действительно пойду по ее стопам? – спросила заинтригованная Ксения.
– Куда же ты денешься? – философски ответил Ерш. – Раз уж твоя семья сбилась на эту дорожку, то теперь с нее никуда не свернуть!


Ш. ШЕРБЕТ

Ерш как в воду глядел. Фея-распорядительница, в третий раз выйдя на середину сцены, объявила присутствующим, что третьим финалистом будет Шербет. Шербет тут же присоединился к Цыпленку Табака и Чебуреку, и стал вместе с ними ждать, кого же из трех претендентов выберут строгие феи. Феи между тем начали совещаться, несмотря на невообразимый шум, поднятый в ледяном зале, и это совещание несколько затянулось.
– Чего они ждут? – спросила у Ерша Ксения. – Неужели так трудно выбрать из трех претендентов самого лучшего? Будь моя воля, я бы сделала победителем Шербета. Он такой сладкий, и с ним так хорошо пить чай по утрам!
– В том то и дело, – ответил ей Ерш, – что волшебницам и феям нельзя ошибиться. Если они объявят победителем Шербета, их обвинят в потакании пристрастиям той части зрителей, которая молода, и любит сладкие блюда. С другой стороны, зрители постарше предпочитают посолидней и погорячее. Но как выбрать между Цыпленком Табака и Чебуреком? Это тоже непростая задача. Помнится, в прошлые годы прямо на сцене бросали монетку, и оттого, как она упадет, зависел итог кулинарного конкурса. Но сейчас от этой практики отказались, потому что зрители не верят в объективность такого метода. Феи, как известно, обладают магической силой, и могут поэтому подбросить монетку и так, и эдак. Одним словом, ситуация сейчас очень запутанная, и тут требуется поистине Соломоново решение!
– Но есть ли среди членов жюри такой Соломон? – неожиданно сама для себя спросила Ксения, чувствуя, как она повзрослела за последнее время, и что ей, пожалуй уже не семь с половиной лет, а все одиннадцать, или двенадцать.
– Возможно, это твоя бабушка, – ответил девочке Ерш. – Она и в прошлые годы отличалась тем, что находила выход и запутанных ситуаций.


Щ. ЩИ

Между тем совещание явно затягивалось. Феи и волшебницы вполголоса переговаривались между собой, и все никак не могли выбрать между Цыпленком Табака, Шербетом и Чебуреком. Этим не преминуло воспользоваться одно настырное блюдо, и, спустившись вниз сквозь ряды зрителей, нахально заявило:
– Друзья, вы все хорошо меня знаете! Я – Щи Из Кислой Капусты, и должно за всех зрителей объявить, что здесь происходят вещи, недостойные этого конкурса! Раз жюри не может выбрать среди трех финалистов, кандидатуры которых, прямо надо сказать, очень сомнительны, и попахивают явным мошенничеством, мы имеем право выдвигать сами себя. Правильно я говорю, друзья, или неправильно?
– Правильно, правильно! – закричали со всех сторон. – Это жюри с бородой прожило уже столько лет, что не помнит вкуса нормальных и свежих блюд! Неужели среди нас нет достойных, способных составить конкуренцию этому жалкому цыпленку, этой прогорклой лепешке и куску простого жженого сахара?
– Разумеется, друзья, – сразу же подхватили Щи, – среди вас есть достойные, и даже, смею сказать, достойнейшие, имеющие право на главный приз в нынешнем состязании! И вот от имени этих-то достойнейших и достойных, я, скромные, но необходимые в меню каждого приличного заведения Щи требую назвать меня нынешним победителем! Прошу, друзья, голосовать руками и ногами, а если понадобится то и голосом, и оказать давление на наших уважаемых судий!
Зрители сразу же стали кричать, а так же стучать руками о подлокотники кресел и топать об пол ногами, от чего поднялся такой шум, что Ксения даже заткнула уши. Несчастные Цыпленок Табака, Чебурек и Шербет стояли, как в воду опущенные, но феи и волшебницы сохраняли спокойствие, и совещались, как ни в чем не бывало. Было видно, что им такая ситуация не в диковинку, и они за три тысячи лет навидались всякого.


Ъ. ТВЕРДЫЙ ОРЕШЕК

Когда шум в зале стал совершенно невыносим, и нельзя было понять, что же здесь происходит, феи и волшебницы неожиданно поднялись со своих мест. Боже, как же они были красивы! Все они выглядели очень молодо, и никто бы не мог сказать, что многим из них по три тысячи лет. На головах у фей и волшебниц, каждая из которых носила красивое и звучное имя, были высокие колпаки со звездами, полумесяцами и летящими кометами. Они были одеты в роскошные бальные платья, а на ногах у всех красовались изящные прозрачные туфельки, выточенные из цельного куска драгоценного горного хрусталя. Ксюша неожиданно подумала, что и ей хотелось бы выглядеть так же.
Шум в зале постепенно затих, и уже известная всем фея-распорядительница звонким голосом объявила:
– Слово предоставляется председателю нынешнего жюри, фее Зеленого Луга!
Ксюша сразу же поняла, что фея Зеленого Луга – это ее бабушка. Тишина в зале стала такой пронзительной, что было слышно, как с ледяного потолка то там, то здесь падают вниз капли воды. Фея Зеленого Луга вышла вперед, и торжественно произнесла:
– Друзья, мы приняли непростое решение. В зале возникли вполне понятные вопросы и даже претензии, к которым члены жюри отнеслись с пониманием. А потому первое место присуждается не Шербету, не Цыпленку Табака, и не Чебуреку, которые получат поощрительные призы. Победителем этого конкурса объявляется Твердый Орешек, посыпанный сверху сахарной пудрой, и поданный на специальном золотом блюде! Настоящее его имя, как вы, очевидно, знаете, Ъ-О-ХО-ХООО, он очень редок, и подается исключительно царственным особам, да и то по большим праздникам. Это решение окончательное, принятое единогласно, и вступает в силу с момента его объявления. Попрошу зрителей поприветствовать победителя!
Вслед за этим началось такое, что его даже нельзя описать словами. Восемь белых кроликов, стоя на задних лапах, вынесли на сцену большое золотое блюдо с Твердым Орешком, посыпанным сверху сахарной пудрой.
– Поистине Соломоново решение, – сказал Ксюше Ерш. – Иного я от твоей бабушки и не ожидал!


Ы. ЫГЫАТТСКИЙ НАЛИМ

– А теперь, – объявила Фея Зеленого Луга, – начинаем большой ежегодный бал всех блюд мира! Соревнование кончилось, и теперь все равны, будь ты хоть сам Твердый Орешек, или Ыгыаттский Налим в Сметане, обитающий в Якутии, в реке Ыгыатта. Его и попросим открыть сегодняшний бал!
Она хлопнула в ладоши и прошептала какие-то заклинания, и вмиг исчезли бесконечные, уходящие до потолка кресла амфитеатра, а зрители очутились на ровной блестящей поверхности, красиво расчерченной белыми и черными квадратами. По бокам высились ледяные колонны, увитые плющом и цветами, везде били фонтаны с шампанским и другими изысканными винами, а на длинных столах высились горы фруктов, тортов и пирожных. В углах возле колонн темнели таинственные гроты, и из них, извиваясь и пенясь, вытекали ручьи веселых молодых вин. Черные и белые кролики, степенно разгуливающие на задних лапах, разносили на подносах прохладительные напитки, а на специальном возвышении играл прекрасный оркестр, состоящий из белых мышей, белок, сусликов, хомячков, и степенных кротов. Дирижировал оркестром серьезный крот в черном смокинге, белых перчатках и больших черных очках, который, тем не менее, виртуозно управлялся со своей дирижерской палочкой и заставлял музыкантов выделывать такие номера, что все просто диву давались, как такое возможно?
Бал начала фея Зеленого Луга и Ыгыаттский Налим В Сметане, а следом за ними пустились в пляс и все остальные.
– Ну все, – сказал Ксюше Ерш, – я тебе больше не нужен. Прощай, внучка феи Зеленого Луга! До встречи через тысячу лет на таком же веселом балу!
Ксюша хотела было спросить, почему именно через тысячу лет, но Ерш уже куда-то исчез, и она осталась одна посреди веселого бала.


Ь. МЯГКАЯ КОСТОЧКА

Ксения стояла посреди бала, и на нее постоянно натыкались танцующие блюда, многие из которых были такие великолепные и экзотические, что, казалось, пришли сюда с какого-нибудь королевского бала.
– А это и есть королевский бал! – ласково сказал кто-то рядом с ней, и девочка, повернув голову, увидела женщину необыкновенной красоты, похожую на принцессу. Она не сразу догадалась, что это ее бабушка, про которую родители говорили, что она чудачка, и вечно ходит в своих старушечьих чепчике и шлепанцах.
– Твои родители не верят в чудеса, – сказала Ксении бабушка, – они только догадываются, что в моем доме происходит что-то чудесное, но до конца не решаются поверить в это. Дальше сушеных крысиных хвостов, змеиной кожи и толченых лягушек, хранящихся у меня на кухне, они не идут. Но ты не такая. Ты будешь моей преемницей, и через много лет, когда я умру, станешь называться феей Зеленого Луга.
– Но, бабушка, неужели ты когда-нибудь умрешь? – неуверенно спросила Ксения.
– Все в конце концов умирают, даже феи, – ответила ей бабушка. – Таков всеобщий закон, и никто не в силах изменить его. Но, впрочем, не будем о грустном. Позволь познакомить тебя с родной сестрой нынешнего победителя, Мягкой Косточкой!
– Мягкой Косточкой? – спросила Ксения.
– Да, она родная сестра Твердого Орешка, и подлинное ее имя – Ь-А-ХА-ХААА. Это тоже королевское блюдо, оно необыкновенно редко, но подают его не на золотом, а на серебряном блюде, и посыпают сверху не сахарной пудрой, а кладут капельку цветочного меда.
В это время шесть чёрных кроликов поднесли к девочке большое блестящее блюдо, на котором находилась Мягкая Косточка, и Ксения, протянув руку, поздоровалась с ней.
– Мягкая Косточка будет победителем следующего конкурса, – сказала Ксении бабушка. – Но, впрочем, не будем опережать события. Пусть все идет своим чередом, а пока веселись и танцуй, потому что праздник скоро закончится.
Она исчезла, и Ксения опять осталась одна посреди веселого бала.


Э. ЭСКАЛОП С ГРИБАМИ

Ксюша все еще стояла одна посреди веселого бала, как вдруг кто-то подхватил ее за талию, и она, как взрослая, закружилась под веселую мелодию Штрауса. Она и сама не знала, что так хорошо вальсирует, и еще раз подумала, что ей уж точно не семь с половиной лет, а, пожалуй, все двенадцать, или тринадцать.
– Разрешите представиться, – сказал ей ее кавалер, – я Эскалоп С Грибами И Помидорами, и, смею уверить, мало кто здесь вальсирует лучше меня. Скажите, какой из вальсов Штрауса вам нравится больше других?
– “На прекрасном голубом Дунае”, – ответила Ксюша, сама поражаясь такой своей эрудированности.
– И вы совершенно правы! – в восхищении воскликнул Эскалоп, – ибо нет вальса прекрасней этого! Поистине, у вас очень тонкий и изысканный вкус, и странно, что вы всего лишь маленькая девочка, а не волшебница и не фея, которые знают все вещи на свете, и превзошли своей ученостью всех докторов и бакалавров Земли!
Ксюша хотела ответить Эскалопу, что и она, по уверению бабушки, станет со временем феей, но подумала, что это нескромно, и промолчала. Она довальсировала до конца, и Эскалоп оставил ее рядом с увитой плющом и цветами колонной, а сам уже нашептывал на ухо другой даме очередные дежурные комплименты.
“Ох уж эти мужчины! – подумала Ксюша. – Нет никакой разницы, живые они люди, или обыкновенные блюда: все стараются вскружить тебе голову и наговорить кучу вздорных вещей!”


Ю. ЮЖНЫЙ ГОГОЛЬ-МОГОЛЬ

Ксения, однако, недолго простояла одна. Ее опять подхватил под руку веселый господин во фраке желто-кофейного цвета, отрекомендовавшийся ей, как Южный Гоголь-моголь.
– На наших балах, – шептал он Ксении, кружа ее под новую мелодию Штрауса, – редко присутствуют люди. Мало кого из них приглашают в Исландию на кулинарные конкурсы, а если кого и приглашают, то все каких-то старушек в чепчиках и стоптанных тапочках, умеющих, не спорю, неплохо готовить, но давно уже разучившихся танцевать. Общаться поэтому приходится со всякой болотной мелочью, вроде стрекоз, жуков-плавунцов, сусликов, хомячков и белых мышей. Скажите, не та ли вы отважная девочка, внучка феи Зеленого Луга, о которой все здесь говорят?
– Да, – скромно ответила Ксения, – это я.
– Надо же! – воскликнул Гоголь-Моголь. – Кто бы мог подумать? А ответьте, если не трудно, на еще один вопрос: как вы относитесь к гоголь-моголю?
– Вообще-то, – честно ответила Ксения, – я его очень люблю, но бабушка мне его редко готовит.
– И очень напрасно, уважаемая, очень напрасно, – воскликнул ее кавалер, – потому что хорошо приготовленный гоголь-моголь, особенно южный, в который добавляют несколько ложек крепкого кофе, дает заряд бодрости на целый день, и способен заменить собой целую гору конфет и пирожных. И как же не правы те бабушки, которые этого не понимают!
– Полностью с вами согласна, - ответила ему Ксения, удивляясь сама себе, как это она так быстро научилась вальсировать и любезничать с кавалерами. – Когда я сама стану бабушкой, я буду готовить гоголь-моголь два раза в день, а быть может, даже и три, и обязательно южный, в память о нашей сегодняшней встрече!
– Ах, бесподобная девочка! – вскричал в восторге ее кавалер. – Поистине, сегодняшний бал – это лучшее из того, что случилось в моей сладкой жизни!
Бал был в самом разгаре. В воздухе летали стрекозы, и разбрасывали во все стороны разноцветные конфетти. Длиннохвостые белки-летяги прыгали с одной ледяной колонны на другую, цепляясь лапками за побеги плюща. Белые мыши в аккуратных фартуках не успевали разносить прохладительные напитки. Черные и белые кролики, стоя на задних лапах, сновали туда и сюда с разными поручениями. Оркестр на возвышении во главе с невозмутимым дирижером трудился из последних сил, играя исключительно вальсы Штрауса. Феи и волшебницы в роскошных платьях и высоких колпаках сидели с довольным видом на своих прямых креслах, но иногда не выдерживали, и тоже пускались в пляс. От мельтешения разных платьев и лиц рябило в глазах. В воздухе стоял густой аромат разных блюд и напитков. Бал, безусловно, удался на славу!


Я. ЯБЛОЧНЫЙ ПИРОГ

Последний кавалер, с которым танцевала Ксения, был Яблочный Пирог. Ксения к этому моменту стала совсем уже взрослой, магическая сила, разлитая в воздухе ледяного Дворца Кулинарии, превратила её в настоящую фею. Наверное, к этому времени ей было уже тысячу лет. На ней красовалось роскошное бальное платье, на ногах были одеты изящные хрустальные туфельки, а над головой возвышался традиционный колпак фей и волшебниц со звёздами, летящими кометами и золотым полумесяцем. Девочка вдруг поняла, что ей специально показывают, какой она станет в будущем, когда заменит собой свою бабушку, и от радости и тяжести возложенных на неё обязательств у неё даже навернулись на глазах слёзы.
Она оглянулась вокруг. Бал был в самом разгаре. Казалось, такого великолепия невозможно было себе и вообразить! И вовсе не блюдами и напитками были окружавшие её существа, а галантными дамами и кавалерами, которые собрались под сводами прекрасного замка, и отмечали какой-то замечательный праздник. К ней подошёл изящно одетый рыцарь в ботфортах со шпорами, широким ремнём со шпагой и белыми манжетами и воротником, и, любезно поклонившись ей, произнёс:
– Уважаемая фея Зелёного Луга, я рыцарь по прозвищу Яблочный Пирог, потому что, не скрою, люблю иногда поесть сладкого. Но в схватках я решителен и беспощаден, и не один враг узнал силу и твердость моей руки! Не откажите просьбе сраженного вашим великолепием рыцаря, и разрешите пригласить вас на последний танец этого королевского бала!
Ксения улыбнулась, подала руку рыцарю со странным и смешным прозвищем, и они закружились по белым и черным блестящим плиткам пола, а со всех сторон на них были устремлены сотни восторженных глаз гостей и придворных. От духоты, мелькания ярких цветных пятен и мелодичной музыки сотен скрипок оркестра у Ксении закружилась голова, и она потеряла сознание, упав на руки своего кавалера. Последнее, что она успела услышать, были слова Яблочного Пирога:
– Не бойтесь, моя госпожа, я доставлю вас домой в целости и сохранности!


ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Давно уже закончились летние каникулы, и Ксения опять училась в школе, вспоминая о том времени, которое она провела в деревне у бабушки. Она ни о чем не забыла: ни о том, как путешествовала в волшебном поезде, направляющемся в Исландию, в обществе предупредительного Ерша. И о самой волшебной стране Исландии, где каждый год проходят волшебные кулинарные конкурсы, заканчивающиеся грандиозным балом всех блюд и напитков мира. И о том, как отважный рыцарь Яблочный Пирог, с которым танцевала она на балу последний танец, действительно доставил ее домой в целости и сохранности, сопровождая все в том же волшебном поезде, который соединял волшебную страну Исландию с миром обычных людей.
Поначалу она пыталась рассказывать обо всем этом своим родителям, но те подняли ее на смех, и даже пригрозили никогда больше не отвозить на каникулы к бабушке, потому что общество такой странной чудачки отрицательно влияет на психику детей. Точно так же и подруги не поверили ей, когда она стала рассказывать им о славном рыцаре Яблочном Пироге, и тоже подняли на смех, заявляя, что она просто-напросто влюбилась в какого-то рыжего деревенского мальчишку. Но все – и родители, и подруги, – поражались тому, как хорошо Ксения научилась готовить, и все же вынуждены были признать, что общество бабушки хотя бы в этом пошло ей на пользу. Ах, если бы они знали всю правду! Но они были обычными людьми, не верящими в чудеса, и потому не могли знать о том, что Ксения со временем обязательно станет феей Зеленого Луга, заменив на этом посту свою бабушку, и через тысячу лет, в волшебной стране Исландии, на чудесном балу вновь встретится со всеми своими друзьями.




КОРОЛЬ–УГОЛЬЩИК

сказка


Один король очень мало интересовался делами своих подданных, и любил сидеть в кресле, предаваясь разным приятным фантазиям. Он брал рукой с подноса фрукты и разные восточные сладости, прихлебывал небольшими глоточками драгоценные вина, и думал о том, как хорошо было бы очутиться в какой-нибудь волшебной стране, населенной сказочными существами, и не видеть больше своих подданных, которые, если честно сказать, безмерно ему надоели.
Однажды король сидел в своем мягком кресле, и смотрел в пол, в котором была небольшая щель, давно уже его раздражавшая, так что он не раз собирался сказать о ней дворцовому плотнику, но в итоге, размечтавшись, неизменно забывал об этом. Внезапно внутри щели он увидел какое-то движение, и, нагнувшись пониже, попытался разглядеть, что же это такое? Но так как сверху ничего конкретного увидеть было нельзя, он приблизил к щели свое лицо, и, наконец, заглянул в нее одним глазом, приложив щеку к полу. В этот момент из щели высунулась чья-то рука, и, схватив его за бороду, потянула за собой вниз. Король решил воспротивиться этому, и стал упираться руками в пол, но неожиданно обнаружил, что руки его, а заодно и ноги, и туловище, и голова неожиданно сделались маленькими, так что он легко провалился в щель, и покатился куда-то вниз, больно ударяясь при этом о невидимые в темноте выступы. Его по-прежнему крепко держали за бороду, и так он продолжал катиться вниз до тех пор, пока не упал на что-то твердое, от чего еле перевел дух.
Оглянувшись вокруг, он обнаружил себя сидящим на земле, покрытой мусором и камнями, а рядом с собой какого-то безобразного карлика, одетого в красный колпак и разноцветный камзол, который держал его за бороду своей волосатой, больше похожей на лапу, рукой. С трудом освободив свою бороду, король тут же потребовал у карлика объяснений, но тот, злобно рассмеявшись в ответ, заявил ему следующее:
– Каких объяснений требуешь ты, несчастный? Знай же, о бывший король, что я уже давно следил за тобой, и знаю наперечет все твои привычки и слабости. Меня зовут волшебник Ицхан, и теперь я вместо тебя буду править твоим королевством. Ты навечно останешься здесь, в подземной стране злобных карликов, сам превращенный в такого же карлика, и никто не поверит тебе, что ты когда-то был королем!
– Но чем я заслужил такую ужасную перемену? – пролепетал испуганный король, с ужасом разглядывая и ощупывая свое тело, которое съежилось и усохло, и стало похоже на тело карлика. – По какому праву совершаешь ты столь гнусный поступок?
– По праву сильного! – закричал злорадно Ицхан, и, оттолкнув от себя короля, стал взбираться по приставной лестнице вверх, к небу, роль которого играли доски пола, сквозь щель в котором и провалился король. – Прощай, наивный монарх, – закричал сверху волшебник, ловко забираясь в большую щель и высовывая из нее вниз голову, – и помни, что ты уже никогда не вернешься назад!
Так несчастный король остался в стране злобных карликов, расположенной под полом его тронного зала, и был вынужден, чтобы не умереть от отчаяния и от голода, приспосабливаться к ее обычаям. Он был теперь точь-в-точь похож на других обитателей этой подземной страны, одетый, впрочем, в прежний королевский наряд, который очень быстро истерся и истрепался, так что ему пришлось переодеться в одежду других злобных карликов. Теперь он ничем не отличался от них, и жил в постоянных потемках, потому что свет, который с трудом приникал вниз через редкие щели пола, был очень тусклым, и еле-еле освещал окружающие предметы. Страна подземных карликов находилась в небольшой котловине, и была застроена жалкими лачугами, рядом с которыми даже росли какие-то чахлые растения. Карлики, одетые в потешные и неряшливые костюмы, напоминающие клоунские, были необычайно злобными, и жестоко высмеивали несчастного короля, когда он по наивности напоминал им о своем монаршем происхождении. Они рылись в земле, добывая из нее уголь и разные минералы, а также съедобные коренья, из которых готовили отвратительную на вкус похлебку, и королю, чтобы хоть чем-то заработать на жизнь, пришлось стать угольщиком. Целыми днями теперь он рылся в земле, добывая куски угля, и развозил его потом на тачке по лачугам карликов, которые за это кормили его похлебкой и давали иногда какие-то обноски, которые называли одеждой. Король совсем износился, весь почернел от угольной пыли, и был похож на жалкого бродягу, которым все помыкали. Он жил теперь в полуразвалившейся лачуге, и часто по ночам плакал, вспоминая свою прежнюю жизнь, которая так неожиданно и так горько переменилась.
Подземные жители частенько забирались по приставным лестницам и высоким жердям наверх, и через щели в полу проникали во дворец, где занимались воровством и разного рода пакостями. Несколько раз поднимался туда и король, с ужасом наблюдая, как волшебник Ицхан, принявший его облик, сидит на его собственном троне и отдает приказы придворным. Иногда Ицхан спускался вниз, и, подойдя к лачуге короля-угольщика, жестоко глумился над ним.
– Ну что, ваше величество, – зловеще улыбаясь, говорил он королю, – не трудно ли вам работать угольщиком, и каждый день таскать тяжелую тачку, нагруженную до самого верха? Небось уже не одни башмаки истоптали за это время, и не одни мозоли натерли на своих нежных ручках?
Король-угольщик всегда после таких слов хотел наброситься на злодея, но что он мог сделать? Ведь он был жалким карликом, а Ицхан, наоборот, страшным злодеем, знающим волшебные слова и тайные заклинания! И несчастному оставалось только горько плакать в своей лачуге, уткнув лицо в кучу жалкого, пропитанного угольной пылью тряпья, и вспоминать о былых славных денечках.
Однажды, совершенно случайно, поднявшись в очередной раз к щели в полу, он увидел Ицхана, который остался один в тронном зале, и собирался, воспользовавшись этим, спуститься вниз. Человек не мог пролезть через небольшую щель в подземный мир, и для этого Ицхан на недолгое время превращался опять в карлика, произнося волшебное слово “валибур”. Для того же, чтобы опять превратиться в человека, надо было произнести это слово дважды. Король-угольщик дождался того момента, когда Ицхан стал карликом и ненадолго покинул дворец. Он тотчас же протиснулся снизу через узкую цель, и, оказавшись в своем тронном зале, дважды произнес “валибур”! В то же мгновение он опять стал королем, и, быстро сев на свой бывший трон, громко захлопал в ладоши, вызывая к себе дворцовую стражу. И это было кстати, ибо снизу уже поднимался Ицхан, почувствовавший что-то недоброе. Но было поздно! Стражники тут же схватили волшебника, и отрубили ему голову, а король, который, кстати, до сих пор был одет в лохмотья угольщика, быстро переоделся, и устроил во дворце роскошный пир. Он никому не рассказывал о своей жизни в подземной стране, и больше уже не мечтал, и не предавался пустым фантазиям, а правил справедливо и мудро, как и положено настоящему королю.
А злобные карлики, населяющие подземную страну, вскоре покинули ее, и куда-то ушли, потому что, когда по приказу короля подняли доски пола и спустились с факелами и копьями наизготовку вниз, там уже никого не было.




Король-Сверчок

сказка





У одного писателя за книжным шкафом жил сверчок, который ему сильно мешал. Своим постоянным треском он отвлекал писателя от работы, и так ему надоел, что тот в сердцах решил избавиться от него. Писатель вынул из шкафа все книги, отодвинул его в сторону, и, взяв в руки один из своих башмаков (писатель, приступая к работе над новым произведением, всегда тщательно одевался, как будто собирался на бал, или торжественный прием, чистил свою обувь, и даже повязывал модный галстук), - взяв в руки один из своих башмаков, писатель прицелился, и хотел уже прихлопнуть сверчка. Но тут неожиданно для него сверчок заговорил человеческим голосом:
- Не убивай меня, добрый человек, ибо я не простой сверчок, а волшебный. Я король в славном царстве сверчков, и могу выполнить любое твое желание, ибо наделен специальными полномочиями, данными мне высшими силами. Проси, чего хочешь, и тебе не будет отказа!
Писатель не очень-то удивился, услышав голос сверчка, ибо был просвещенным художником, и верил в существование разных волшебных существ, таких, как эльфы, гномы, тролли, и прочее, среди которых говорящий сверчок вовсе не был большой диковинкой. Он призадумался, и хотел было попросить у сверчка вдохновения, но вдохновение у него и так было, причем в избытке, ибо он был любимцем Муз, и частенько слышал у себя за спиной их низкий гортанный смех, и ощущал на щеках прикосновение их невесомых прозрачных пальцев. Поэтому он не стал просить у сверчка вдохновения, и решил было попросить литературного успеха, но и тут у него все было в порядке, ибо его охотно печатали в разных местах, и он был кумиром множества передовых и просвещенных людей своего времени. Тогда он решил попросить у сверчка денег, но вовремя спохватился, ибо вдруг вспомнил, что деньги и талант вместе не существуют, и нельзя одновременно быть богатым, и создавать прекрасные вещи, которые переживут тебя самого. Он последовательно перебрал в уме здоровье, путешествия,и большую любовь, но тоже отверг их, ибо, если уж честно сказать, абсолютно здоровыми бывают абсолютные идиоты, а путешествовать он мог и так, и охотно пользовался этим, частенько посещая разные страны. Что же касается большой любви, то она у писателя когда-то была, но потом женщина, которую он любил, умерла, и он дал зарок никогда не влюбляться, ибо не мог забыть той прекрасной поры, когда они были вместе.
- Странно, - сказал он сверчку, - но мне не о чем вас попросить. Кстати, не подскажите ли вы, как вас зовут, чтобы я мог разговаривать с вами, соблюдая необходимые правила этикета?
– Зовите меня Король-Сверчок, - ответил его собеседник, - ибо настоящее мое имя настолько сложно, что его могут выговорить лишь мои собратья-сверчки. Кстати, не могу поверить, что вам действительно нечего попросить. Неужели у вас нет какой-то очень большой проблемы, которая мучает вас днем и ночью, и решить которую вы самостоятельно не в состоянии?
– Да, у меня есть такая проблема, - ответил писатель. - Видите-ли, я когда-то жил вместе с прекрасной женщиной, но она неожиданно умерла, и я постоянно думаю о ней, не в силах забыть ни днем, ни ночью.
– Так вы хотите, чтобы я воскресил вашу былую любовь? - воскликнул Король-Сверчок. - Нет ничего проще, только, смею напомнить, что вы уже в возрасте, а она умерла молодой и прекрасной, продолжая жить в вашей памяти, как некое необыкновенное и волшебное чудо. Позвольте поэтому уточнить, в каком облике ее воскрешать: в облике ли молоденькой девушки, которая сейчас годится вам в дочери, или в облике уже постаревшей женщины, которая, по моему, вам совсем не нужна?
– Да, вы правы, господин Король-Сверчок, - ответил после некоторого раздумья писатель, - мне сейчас не нужна ни та, ни другая, пусть лучше останется в моей памяти молодой и прекрасной, ибо это и вдохновляет меня на безумие творчества.
– Так что же вам надо? - воскликнул Король-Сверчок. - Быть может, долголетия, как у Адама? Не хотели бы вы жить лет восемьсот, а то и тысячу, и быть свидетелем множества славных событий?
– Нет, нет, - испуганно воскликнул писатель, - только не это! Я не хочу жить до того времени, когда обо мне забудут, как о талантливом сочинителе, и будут помнить лишь моих литературных соперников!
– Тогда, быть может, вы хотите счастья для своего государства?
– Нет, - ответил писатель, - это не моя компетенция, я чужд гигантизму, мне как-нибудь справиться со своими собственными проблемами!
– Может быть, вы хотите смерти тирана, который в этот самый момент разоряет вашу страну? Не желаете ли лично его заколоть остро наточенным и неотвратимым кинжалом?
– Нет-нет, - испуганно замахал руками писатель, - оставьте кинжал настоящим героям!
– Тогда просвещения для всех обездоленных и неграмотных?
– Нет, пусть этим занимаются подлинные учителя!
– Тогда, быть может, превращение камней в хлебы, и накормление всех тех, кто голоден, и не может себя пропитать?
– Я не Господь Бог, и это не моя компетенция.
– Тогда, быть может, воскрешение всех когда-либо живущих, и всеобщего счастья и братства: со слезами, лобзаниями и объятьями?
– Оставьте это для Второго Пришествия, - грустно ответил писатель.
– Но что же тогда мне сделать для вас? - в отчаянии воскликнул Король-Сверчок. - не может быть, чтобы вы ничего не хотели. Подумайте, быть может, вы все же хотите чего-то больше всего остального?
– Я хочу умереть, - тихо сказал писатель после длительного раздумья. - Я написал уже все, что хотел,и одной строкой больше, другой меньше, уже ничего не изменит. Я не герой и не мессия, и хочу лишь единственного – воссоединиться в вечности со своей ушедшей любовью. Не откажите в этой пустячной просьбе, и не судите строго старого сочинителя, который мечтает о смерти больше, чем о вечной жизни и необыкновенных свершениях!
И Король-Сверчок выполнил эту просьбу, поскольку был очень старым и очень мудрым, а также милосердным сверчком, и всякого повидал на своем веку. После этого он переселился в квартиру одного подающего надежды юриста, и так ему надоел, что тот решил его прихлопнуть, правда, не башмаком, а подшивкой старых газет. Но, впрочем, здесь начиналась уже совсем другая история.




РУССКИЙ ФАУСТ

сказка


Студент-физик Виктор К. сидел за столом в университетской лаборатории, и с грустью смотрел на уходящие до потолка стеклянные шкафы, набитые всевозможными физическими приборами. Их накопилось здесь за несколько столетий такое ко­личество, что, кажется, все знание и вся мудрость мира были заключены в этих стеклянных шкафах. Но не это было нужно Виктору К. Он постоянно разрывался между физикой и лирикой, ему хотелось универсального знания, а его заставляли соеди­нять одну медную проволочку с другой медной проволочкой, и пропускать через них ток, наблюдая, что из этого выйдет.
“Ах, какой же я несчастный, – думал Виктор К., – мне хочется одновременно быть и физиком, и поэтом, разгадывать страшные тайны природы и писать стихи о любви, мне хочется тайного и скрытого знания, ради которого, кажется, я бы отдал все, что имею, и даже свою бессмертную душу!”
В этот момент у него за ухом кто-то вежливо кашлянул. Виктор К. оглянулся, и увидел в пустой лаборатории одетого в белый халат человека, который неизвестно как здесь оказался. Лицо у человека было необыкновенно доброжелательным, и с первого взгляда внушало доверие.
– Прошу извинить меня за назойливость, – сказал ему одетый в белый халат человек, – но ваши мысли, высказанные вслух и случайно мною услышанные, показались мне настолько оригинальными и интересными, что заставили нарушить ваше уединение. Ах, молодость, молодость! ах, мечты о подвигах и славе! ах, попытки соединить науку с искусством! Помнится, и я мечтал об этом когда-то, но, молодой человек, вы живете в России, и здесь надо мечтать не об этом, а о другом! Слишком широки и черны поля вашей страны, слишком бескрайни снега, которые ее покрывают, чтобы мечтать о стишках и о песнях на зеленом лугу. Здесь вам, молодой человек, не Германия, в которой в обмен на бессмертную душу можно требовать у черта философский камень и рецепт превращения ртути в золото. Здесь надо требовать совершенно иного.
– А чего? – ошарашено спросил Виктор К., до сих пор еще не зная, с кем, собственно, он разговаривает, и откуда не­знакомец узнал о его потайных и тщательно скрываемых мыслях.
– В этой стране, молодой человек, – сказал ему незнакомец, продолжающий все так же доброжелательно улыбаться, – надо задавать вопросы: “Кто виноват?”, и “Что делать?”, а не распускать слюни насчет того, что вы разрываетесь между физикой и лирикой. Это особая страна, и менять свою бессмертную душу в ней надо на совершенно иные вещи.
– Но позвольте, – сказал наконец Виктор К., немного приходя в себя, и пытаясь защититься от собеседника, который так легко разгадал его тайные мысли, – кто вы такой, и как здесь оказались?
– О, не волнуйтесь, молодой человек, – широко улыбнулся ему собеседник, – я ваш коллега, и можно сказать, такой же исследователь тайных законов природы, которые все мы хотим разгадать. Только, знаете, мне надоело соединять между собой две медные проволочки, и пропускать между ними электрический ток, наблюдая, что из этого выйдет, потому что в России есть дела поважней.
– Какие? – опять спросил Виктор К.
– Революция, молодой человек, революция, и еще раз революция! – вот, что должно заботить в России вдумчивого чело­века, мечтающего о запредельных тайнах природы. Оставьте своим собратьям из университетов Франции и Германии стандартный набор универсальных чудес, потому что в России вас должно заботить только лишь счастье народа, а также тот способ, которым это счастье можно построить. Кстати, это правда, что вы готовы отдать свою бессмертную душу за те страшные тайны, которые вам готовы открыть?
– Правда, – глухо и страшно прошептал Виктор К.
И началась у Виктора К. совершенно новая жизнь. Таинственный незнакомец в белом халате, который, как оказалось, был научным сотрудником, работающим здесь по совместительству, стал его лучшим другом, и они отныне не могли прожить и дня, чтобы не встретиться, и не поговорить о разных вещах. Незнакомца, кстати, звали Петром Андреевичем, он был челове­ком без возраста, знал множество языков, и бескорыстно помогал Виктору К. материально, в чем, надо честно сказать, последний постоянно нуждался. Очень скоро после бесед с Петром Андреевичем Виктор К., совершенно разочаровавшись как в науке, так и в искусстве, организовал несколько студенческих беспорядков, которые изрядно попортили кровь университетскому начальству, a ему принесли славу отчаянного бунтаря.
– Все правильно, Витя, все правильно, – шептал ему на ухо Петр Андреевич, – мы с тобой находимся не в ухоженной Германии и не в солнечной Франции, и здесь решительные студенты согласны пожертвовать ради правды всем, что имеют; они должны организовывать беспорядка, и задаваться проклятыми вопросами, которых, как ты уже знаешь, всего два: “Кто виноват?” и “Что делать?”. Пусть это чистенькие мальчики из Геттингена или Оксфорда выпаривают из ртути золото и ищут свой философский камень, или эликсир вечной молодости, а ты должен думать о счастье народа, и посвятить всю свою жизнь борьбе за высшие идеалы!
И Виктор К. ринулся с головой в эту сладостную борьбу, которая была неизмеримо выше и интересней всего, что существовало вокруг, потому что он был русским юношей, пожертвовавшим ради проклятых вопросов всем, что имел. И он действительно жертвовал всем, что имел, хоть это и не помешало ему окончить с отличием университет, из которого его несколько раз выгоняли, и даже жениться на самой красивой девушке курса. Впрочем, вскоре он пожертвовал ей ради новой идеи, и она, оставшись одна с ребенком на руках, покончила, кажется, с собой, бросившись не то в прорубь, не то под пригородную электричку. Но это было совершенно не важно на фоне тех грандиозных событий, которые совершались вокруг Виктора.
– Скоро, Витя, грянут небывалые перемены, – нашептывал ему неутомимый Петр Андреевич, – и ты должен быть к ним по­дготовлен лучше, чем остальные. Это, дружок мой, Россия, страна перманентной революции, о которой забывают в годы застоя, и вспоминают лишь тогда, когда становится слишком поздно. Это страна бескрайних снежных полей, лихих пулеметных тачанок, подгоняемых веселыми ездоками, и страшных сибирских морозов, по которым идут бесконечные каторжные этапы. Это не то, что игрушечная Европа, и русские Фаусты здесь сначала все разрушают, а уж потом начинают на ровном месте строить храм всеобщего счастья.
И в стране действительно скоро грянули перемены, названные перестройкой. Виктор К., имевший репутацию отчаянного бунтаря, успевший несколько раз жениться, и даже стать модным писателем, пишущим о далеких космических путешествиях, был полностью подготовлен к такой перестройке. Он ринулся в нее с головой и с отчаянностью уже зрелого, много повидавшего человека, надеясь, что это очередное русское потрясение сделает наконец-то счастливыми тех, кто вчера был бесправен и абсолютно несчастен. Вначале все шло хорошо, и он был свидетелем падения великой империи, которая разрушилась, как карточный домик. Но потом все почему-то пошло не так, как хотелось, перестройка явно не удалась, хотя он и печатал в газетах бесчисленные статьи, призывавшие людей на баррикады, и даже организовал свою небольшую партию, которая уже ничего не могла изменить. В стране очень быстро наступила апатия, и никто уже не верил в святые идеалы, ради которых он отдал все, и даже, кажется, свою бессмертную душу. Потом вообще в столице из танков расстреляли парламент, и ни о каких идеалах уже никто не упоминал даже в шутку.
– Это, Витя, тоже специфика этой страны, – шептал ему на ухо Петр Андреевич. – Здесь все очень быстро вспыхивает, а потом все так же быстро гаснет, охлажденное снегами и бесконечной зимой, которые совсем не напоминают легкий морозец где-нибудь в солнечной и ухоженной Европе. Устал я от этой страны, Витя, ох, как устал, и, видимо, придется мне подаваться на запад, поближе к длинноволосым геттингенским мальчикам, с которыми работать намного приятней.
– А как же я? – спросил у него Виктор К. – Что же теперь будет со мной?
– А ничего, Витя, с тобой не будет, – ответил ему Петр Андреевич, – ибо не сможешь уже ты отказаться от идеалов своей молодости, и придется тебе где-нибудь на отшибе, где-то в глухой южной провинции строить счастье для местных необразованных мужиков. Я бы лично посоветовал тебе соорудить какую-нибудь водокачку, или построить дамбу со шлюзами. Это, конечно, не всеобщее счастье, но все же какая-то благотворительность, и хоть немного осчастливит местное население.
И Виктор К. действительно очутился в провинции, поскольку в столице ничего изменить больше не мог. Он все еще счи­тался писателем, и даже еще что-то где-то печатал, но все это было мелко и неинтересно, и делалось скорее по привычке, чтобы не повеситься, или не подохнуть со скуки. Он даже поначалу переписывался с Петром Андреевичем, и сообщал ему о своих планах соорудить водокачку и дамбу в местном морском заливе. Петр Андреевич сначала ему отвечал, но потом сообщил, что нашел нового восторженного студента, мечтающего о славе и раскрытии страшных тайн, и что у него нет времени отвечать на письма такого неудачника, как Виктор К. Виктор сначала сильно переживал, но потом решил не сдаваться, и принялся за сооружение дамбы, о которой писал в своих письмах. Он уже давно догадался, что Петр Андреевич был обыкновенным чертом, обманувшим его сладкими обещаниями, а он – русским Фаустом, кончившим так же, как и его германский собрат. Ему исполнилось сорок лет, он начал лысеть, и даже обзавелся солидным брюшком, но строительство дамбы шло полным ходом, а, значит, все остальное было неважно. У него был свой дом и небольшой виноградник на холме, дававший каждую осень несколько бочек неплохого вина. Он даже женился, и супруга его, довольно сварливая женщина, целыми днями гремела на кухне сковородками и кастрюлями, необыкновенно сильно емy досаждая. Рядом высились руины недостроенной водокачки, которая оказалась никому не нужна. Он неожиданно подумал, что в этой стране русские Фаусты мечтают о мировой революции, а заканчивают недостроенными водокачками, которые абсолютно никому не нужны. После одного очень сильного шторма обвалилась и дамба в заливе, а рабочие, строившие ее, частично утонули, а частично подались куда глаза глядят. Но и это было уже неважно, потому что ему вдруг стало абсолютно все безразлично, кроме, разумеется, кружки собственного вина, которая стояла перед ним на столе, и необыкновенно красивого заката, который с неизбежной регулярностью приходил к нему каждый вечер.




МУЖИК И ПРЕЗИДЕНТ

сказка


Один мужик пахал в поле землю, и вдруг навстречу ему идет президент.
– Здорово, мужик! – говорит ему президент.
– Здорово, барин! – отвечает ему мужик.
– Я не барин, я президент, – отвечает мужику президент.
Мужик почесал в голове, сплюнул пару раз на землю, растер ногой, и говорит:
– А мне все едино, что барин, что президент. Раз не пашешь землю и не жнешь на ней ничего, то барин ты и есть самый первейший. Впрочем, если хочешь, можешь называть себя президентом. От этого мне никакого убытку те будет.
– Нет, ты, мужик, не прав, – отвечает ему президент, – так нельзя ставить вопрос. Барин – это одно, а президент – это совсем другое. Мне, знаешь-ли, очень обидно, что ты меня барином называешь. От этого мой рейтинг вполне может упасть!
Мужик опять почесал в затылке, опять сплюнул на землю, и, растерев все это ногой, отвечает:
– А ты, чтоб твой рейтинг не падал, лучше возьми, и привяжи его чем-нибудь. Вот хоть вожжами от лошади, хоть шнурком от ботинок. Привяжи, и все будет в порядке.
– Нет, ты, глупый мужик, видно, не понимаешь всей глубины нашей с тобой беседы! – рассердили на него президент. – Как я могу привязать свой рейтинг твоими вожжами, или своими шнурками, если он вовсе и не привязывается, а зависит от ситуации и от конъюнктуры момента. От курса доллара, между прочим, он тоже сильно зависит. Ты что, хочешь меня рассердить, глупый мужик?
– Никак нет, ваше величество! – отвечает ему мужик, и вытягивается во фрунт. – Ничего такого у меня и в мыслях не было. Мне бы только поле вспахать, да пшеницу с овсом посеять, а сердить вас, ваше величество, у меня и в мыслях не было никогда!
– Да какой я тебе “ваше величество”?! – рассердился совсем президент. – Я что, похож на царя, или не императора Наполеона? Я, между прочим, простой президент, хоть и избранный с большим перевесом, и ты, называя меня вашим величеством, наносишь мне смертельное оскорбление. За это, между прочим, можно и под суд элементарно пойти. У нас в стране, знаешь-ли, никому не позволено людей оскорблять.
– Ну что же, – закручинился несчастный мужик, – под суд, так под суд. От суда да от стыда у нас в государстве, видимо, никому зарекаться не стоит. Позвольте, ваше всемилостивейшее инкогнито, узелок с сухарями в деревне забрать, да с женой и малыми ребятишками попрощаться навечно. Чует мое сердце, что из-под суда я уже не вернусь.
– И правильно делает, что чует, – отвечает ему президент. – Иди в деревню за сухарями, и прощайся быстрее с кем хочешь, а то я с тобой и так потерял много времени. У меня, знаешь-ли, все расписано по минутам, и кроме тебя, глупого мужика, мне еще надо сегодня общаться с ткачихами и авиаторами. А завтра, между прочим, вообще с президентом одного далекого от нас государства. Мне нет времени щи лаптем хлебать, у меня от такого общения не то, что рейтинг, а вообще вся карьера будущая зависит.
Понял мужик, что против президентова слова сказать ему нечего, опустил книзу голову, и побрел в деревню за узелком с сухарями, который, между прочим, был у него заранее приготовлен. Попрощался он затем с кем положено, да и угодил под суд за оскорбление президента. А суд, понятное дело, отнесся к его преступлению со всей серьезностью, и присудил ему высшую меру. То есть, разумеется, не высшую меру, а всего лишь бессрочную каторгу, ибо страна, в которой проживали мужик с президентом, была государством демократическим, и с недавних пор здесь никого в расход не пускали. Некому стало пахать землю и сеять на ней что положено, в государстве от этого вскоре случился голод, и рейтинг президента заметно упал. То есть он стал таким незаметным, что никто его просто в упор не видел. Президента переизбрали, а мужика выпустили из тюрьмы, и поставили ему памятник в центре Москвы, как борцу с прогнившим тоталитарным режимом. На памятнике он стоял свирепый, одетый в огромные бронзовые сапожища, и с огромной бронзовой бородой, вычищающий из государства бронзовой метлой коррупционеров, карьеристов, и разную другую нечисть. На самом деле мужик был маленький и тщедушный, а борода у него была редкая и клочковатая. Мужик возгордился, и больше землю не пашет, а дни и ночи пьянствует и рассказывает соседям о своей нелегкой судьбе диссидента.
Новый же президент, беря пример с предыдущего, вновь стал посещать пахарей, ткачих и моряков дальнего плавания. Также плавает он на подводных лодках и проносится над землей на военных ракетоносцах.
Скоро, по слухам, в стране снова случится голод, и все в ней повторится сначала. Поскольку все новое – это хорошо забытое старое.
На том и сказки конец.




МУЖИК, МЕДВЕДЬ И ПРЕЗИДЕНТ

сказка


Мужик, медведь и президент задумали жить вместе. Сказано – сделано. Построили они в лесу избушку, и стали в ней жить, и горя не знать. Мужик, как положено, распахал в лесу большую поляну, и посеял на ней овес и пшеницу. Медведь занялся бортничеством, и добывал мед диких пчел. А президент, ясное дело, занялся своими прямыми обязанностями, то есть подписывал указы и обращался с ежегодными посланиями к жителям счастливой избушки. Первый указ, подписанный президентом, назывался “О введении налога на овес, пшеницу и мед”. Запротестовали, было, мужик и медведь, стали говорить президенту, что живут они в избушке все вместе, и все вместе едят овес, пшеницу и мед. То есть, конечно, овес ест лошадь, а из пшеницы и меда выпекают медовые пряники, которые все втроем и едят целыми днями. Но президент на это резонно от­ветил:
– Закон есть закон. Раз есть государство и президент, значит, должны быть и налоги. Тут я вам ничем не в силах помочь. Смиритесь, и работайте дальше!
Cмирились мужик и медведь, и стали дальше работать, а президент вслед за первым указом знай подписывает другие. В частности, указ о введении пошлины за продвижение по тропинкам в лесу, указ о запрещении лова рыбы в лесных озерах и об обязательной военной службе всех жителей счастливой избушки. Под конец, раззадорившись, подписал даже указ “Об ответственности за неуважение к государственным символам и за оскорбление президента”.
Спрашивают у него: “А что это за государственные символы в нашей избушке?” А он отвечает: “Это, господа, хомут для лошади, вилы и кадушка для меда!” – “А что такое оскорбление президента?” – “А это, милые мои, когда вы сидите в моем присутствии, и первыми едите медовые пряники, вместо того, чтобы ждать своей очереди!” Отвечают ему: “Да если мы будем ждать своей очереди, то, может быть, нам и пряников совсем не достанется!” А президент в ответ: “Все равно ждите. А иначе пойдете под суд и получите срок!”
Короче говоря, совсем задавил президент своими указами мужика и медведя. Пищат они, охают, ахают, а податься бедолагам некуда – президент все-таки, и, как говорят кукушки в лесу, избранный с большим перевесом! Последней каплей, переполнившей терпение медведя и мужика, был указ “О национализации всех деревьев в лесу, всех полян, и всех нор, которые находятся под землей”. Негде стало мужику сеять овес и пшеницу, а медведю добывать лесной мед. И задумали они от отчаяния президента переизбрать. Тем более, что и срок его правления был на исходе. Да и электорат уже в лесу был не тот: у мужика появилась жена и куча-мала ребятишек разного возраста, а медведь обзавелся медведицей и прелестным плюшевым медвежонком. Начали они было агитировать за переизбрание президента, да не тут-то было! Заявляет им президент:
– Я президент народный, я всего один срок правлю, и по закону могу пойти на второй. А вы что, против народа вздумали бунтовать? Это вам, голубчики, не то, что оскорбление президента, это вполне на закон о терроризме потянет со всеми последствиями! Уразумели мою мысль?
Мужик и медведь уразумели мысль президента, и сняли с деревьев всю наглядную агитацию. А когда пришло время выборов, переизбрали его на второй срок. Тут уж президент во всю ширь развернулся! На поляне, где мужик землю пахал, царские палаты себе отгрохал, а мужика сделал егерем, чтобы тот охранял лесные угодья от браконьеров, и не позволял стрелять заповедную дичь. Медведю запретили собирать дикий мед и посадили на цепь для увеселения иностранных и прочих гостей, которые теперь с утра и до вечера веселились в царских палатах. А указ об оскорблении президента вскоре заменили другим. Теперь он называется “Об оскорблении Его Величества” и считается главным законом лесного царства.
На том и сказке конец.




ИСТОРИЯ МАЙОРА ДЕВЯТКИНА

сказка


Если вы еще не слышали историю про майора Девяткина, то вот она, без всяких прикрас и лоска, какие обычно делают современные литераторы, желая угодить разборчивому читателю. Одним словом, господа, за что купил, за то и продал.
После первой чеченской компании вышел в отставку среди прочих и майор Девяткин, которому фугасным снарядом оторвало руку и ногу. Тогда, господа, не было сделано никаких конкретных распоряжений насчет того, куда помещают таких горемык, и следует ли им выдавать сверх общей пенсии какие-нибудь наличные. Да и сама пенсия у майора задерживалась, как это принято вообще у нас в государстве, ибо заплатили ему почему-то всего лишь за одну оторванную ногу, забыв о том, что исчезла еще и рука. Помыкался наш майор, помыкался, побегал по разным войсковым инстанциям на своей деревяшке, доказывая, что исчезла у него еще и рука, да все напрасно: “Нет, – говорят ему, – у нас денег на вашу якобы оторванную руку, а есть лишь на потерянную в сражении ногу; берите, что есть, и идите себе с миром, не мешайте работать; у нас таких, как вы, инвалидов, уже не один полк, а может, и дивизия целая, набралось; нам недосуг подсчитывать, сколько рук и ног у вас оторвало!” Видит майор Девяткин, что толку от армейских крыс ему никакого, плюнул он на них, и подался к отцу, в Саратовскую губернию; да и здесь ничего хорошего не получилось, говорит майору отец: “Я, можно считать, сам инвалид, хоть и не оторвало у меня ни руки, ни ноги, а переехало меня государство всего поперек, словно тяжелым грузовиком, места на мне не оставив живого; я сам, можно сказать, еле-еле на хлеб зарабатываю!” Стыдно было майору Девяткину сидеть на шее у инвалида-отца, и решил он от отчаяния ехать в Москву, и там добиваться положенной справедливости. “Если нет справедливости здесь, – думает он, – то поеду в Москву, поскольку, мол, так и так, нет на Руси правды, кроме как у нее!” Сказано – сделано. Добрался он кое-как на попутках да автостопом до первопрестольной, не раз добрым словом поблагодарив простых русских людей, которые, как оказалось, не перевелись еще у нас в государстве. Дотащился он, одним словом, до Москвы нашей-матушки, да и оробел сразу, не понимая, куда же он, бедолага, попал. Можете себе вообразить, господа, каково человеку, к тому же лишенному руки и ноги, прямиком из чеченских аулов, из грязи, можно сказать, и из крови, из разного рода военных ужасов попасть прямиком в восточную сказку; в “Тысячу и одну ночь”, или даже во что-то гораздо лучшее. Тут, можете себе представить, шумит себе днем и ночью Тверская, переливается огнями и веселым народом, там какие-нибудь казино ворочают миллионами с утра и до вечера, роскошные лимузины снуют по всем направлениям, прохаживаются роскошные женщины, а то и какие-нибудь иностранные актрисочки, прогуливающие на поводке лохматого мопса, так что даже дух захватывает от его веселой нахальной мордочки. Фантастика, одним словом, господа, сплошная фантастика, и непонятно вообще, зачем воевать где-то в далекой Чечне, если во всей стране можно сделать такую роскошную жизнь? Впрочем, до таких крамольных вопросов наш бравый майор додумываться не стал, ибо дело у него было сугубо конкретное, и надо было майору лишь доказать, что оторвало ему не только ногу, но и правую руку. Немного придя в себя от лоска и блеска столичной жизни, от разного рода запахов, доносившихся из окон бесчисленных ресторанов, от всей этой Персии и сказок Шахерезады, он попытался было снять номер в гостинице – да куда там! не по его жалким деньгам было остановиться в московском отеле, ибо, да будет вам, господа, известно, всех капиталов у майора Девяткина было всего лишь десять тысяч рублей. Потолкался он, бедолага, помыкался, да и приютился в углу у одной московской старушки, которая кроме него сдавала жилплощадь семерым молдаванам и двум девицам подозрительного поведения. А надо сказать, что майор Девяткин был в некотором роде еще молодой человек, можно сказать, кровь с молоком, и соседство рядом с ним двух девиц сомнительного поведения было делом поистине непереносимым. Поэтому, расспросив у старушки, что, где, и как, он на следующее утро поскорее поковылял на своей деревяшке в нужное учреждение, которое как раз и занималось такими бедолагами, как он сам. Записавшись на прием в означенном учреждении, от одного вида которого, надо сказать, майор Девяткин слегка оробел, ибо было оно необъятных размеров, и столько в нем сновало чиновников, что, отправь их всех наводить порядок в Чечне, порядок этот, вне всяких сомнений, был бы уже давно наведен, – потолкавшись в приемной очень важного ответственного лица, прождав часов пять или шесть в компании чуть ли не одних полковников и генералов, он дождался-таки своей очереди, и, робея, зашел в кабинет к большому начальнику. Ах, Боже мой, господа, что это был за сказочный кабинет, и что это был за начальник! Да, впрочем, вы и сами знаете, как важно выглядят все эти присутственные кабинеты, и все те начальники, которые в них заседают. “Так и так, – говорит он хозяину кабинета, на плечах которого, разумеется, блестели золотом генеральские звезды, – так и так, пострадал, как сами видите, в чеченской войне, и лишился, как тоже видите, левой ноги и правой руки; пенсию, однако, получаю лишь за левую ногу, а за правую руку никаких денег, извините, мне платить не хотят; так и так, господин генерал, исправьте побыстрее сложившуюся несправедливость, и прикажите платить пенсию еще и за правую руку!” Видит министр – а был это действительно, ибо нет больше у нас сил скрывать правду, ни кто иной, как сам военный министр, – что инвалид на деревяшке ничего не выдумывает, и кроме левой ноги нет у него еще и правой руки. “Хорошо, бравый майор, – отвечает министр, – хорошо, что ты пришел ко мне на прием; восстановим мы тебя во всех твоих необходимых правах, заплатим за правую руку, и еще, может быть, Героя России дадим, чтобы другим было понятно, как государство к таким пострадавшим героям относится. Иди себе пока, подожди несколько дней, а потом приходи, и мы все уладим!” Выходит Девяткин от министра словно и не на деревяшке, а на огромных крыльях, в восторге от того, что удостоился уже чести лицезреть такого благородного человека, ковыляет прямиком на Тверскую, и заказывает в ресторане приличный обед. Ну, водочка там, балычок, пивка пару кружек, антрекотики всякие, салатик столичный, пару-другую рюмок мадеры, да еще и чаевые швейцару в руки, чтобы видел, толстобрюхий урод, как офицер русский может платить. А на остальные деньги, чего уж греха таить, погулял немного и с двумя девицами, своими соседками, ибо, сами понимаете, молодая кровь с молоком, и не только ей требуется еды и питья, но и женского ласкового отношения. Осталось у него от десяти тысяч всего ничего, ну да раз министр обещал, то не имело для майора Девяткина это никакого значения. Подождав несколько дней, поскреб он кое-как щетину левой рукой, почистил мундир, повесил на грудь ордена, и отправился опять на прием к министру. Однако секретари ему говорят: “Нет сейчас министра в Москве, делает он пуски ракет с подводных лодок в Северном море, и вернется не раньше, чем к концу месяца!” Погрустнел немного майор Де­вяткин, ибо надеялся он уже и на деньги, и на звезду Героя России, а тут получилось, что и своих денег почти что лишился; кое-как дожил он в долг у старушки до конца месяца, питаясь черствым хлебом и солеными огурцами, и пришел опять на прием в военное министерство. Да не тут-то было, отвечают ему адъютанты: “Нет министра на месте, совершает он важный вояж в соседнее государство, а потом отправится на маневры в глухую тайгу, где будет самолично командовать большими учениями. Раньше чем через полгода вы его не увидите, так что лучше езжайте к себе домой, и ждите там нужных распоряжений!” Неизвестно, одним словом, где и как прожил наш Девяткин эти полгода, и что он за это время увидел и перенес, но спустя шесть месяцев добился-таки настырный майор обещанного приема, и предстал пред глазами министра. “Что это вы все ходите, – досадливо морщась, сказал министр, – и мешаете проведению важных маневров? Из-за ваших хождений, можно сказать, одни неприятности: пули летят не в ту сторону, самолеты сбиваются с курса, и даже стрельбы ракет в Северном море срываются, чего быть не должно. Сказано ведь вам русским языком: ждите, быть может чего и дождетесь. А не хотите, так идите куда хотите, я и так на вас слишком много потратил времени!” – “Нет, – отвечает ему Девяткин, который решил, что не гоже ему, герою Чечни, отступать, пусть и перед министром, – нет, я никуда не пойду; не надо мне никаких звезд Героя, я, может быть, и без них трижды герой, но если не дадите пенсии за мою правую руку, я здесь в кабинете буду жить вместо вас!” – “Ах, вот оно как, – отвечает ему министр, – ты, значит, выгоняешь из кабинета своего самого главного командира? Бунтуешь, значит, против начальства? Ну что же, позвать сюда главного адъютанта! Выслать его из Москвы по месту жительства сию же секунду!” Тут и сам адъютант появляется, здоровенный такой детина, до потолка, дантист, можно сказать, эдакой, хватает майора Девяткина за шиворот, и тащит его за собой. “Ну, – думает наш бравый майор, – по крайней мере, не нужно платить за транспорт, спасибо, господа, и за это, а видеть ваши сытые рожи нет у меня больше сил; пусть лучше опять в Чечню, или к отцу в Саратовскую губернию, где кое-как, но все же можно прожить честному человеку!” Так и доставили его до нужного места, и на время затихли слухи о майоре Девяткине, словно канули, как выражаются некоторые, в далекую реку печали. Однако вот тут-то, господа, и начинается самое важное, ибо через какое-то время объявился вдруг в Москве народный герой, борец с привилегиями, бюрократами и олигархами, с честным и пристальным взглядом стальных серых глаз, истинный, можно сказать, народный кумир, которым, как думали некоторые, был вернувшийся в столицу майор Девяткин. Впрочем, так это, или не так, не нам, господа, судить, ибо наше дело всего лишь пересказать услышанное, а ваше – всему сказанному поверить.
Прощайте пока, и до новой истории.




СКAЗКА О КОЗЛЕ ОТПУЩЕНИЯ

сказка


Жил да был Козел Отпущения, на которого злые дяди и тети переложили свои грехи, чтобы самим стать лучше и не выгля­деть большими грешниками в глазах Боженьки. До этого Козел Отпущения был самым нормальным козлом, таким же, как все, то есть мирно пасся на пастбище, пощипывая травку, заигрывал с козами, а с другими козлами бодался и даже иногда дрался. Теперь же он скитался по безводной пустыне среди колючек и кактусов и безмерно страдал от жажды и голода, сбивая в кровь копыта и обдирая о камни свою шкуру. Все это было подстроено заранее злыми дядями и тетями, которые, чем больше страдал и лил слезы Козел, тем становились беспечнее и веселее. Бедный Козел не понимал, зачем ему нужно бесконечно бежать по пустыне и непрерывно лить слезы, но однажды под вечер он встретился у пересохшего ручья с одной очень старой и очень мудрой змеёй по имени Одноглазая Кобра, и та ему все объяснила.
– Твоя беда, глупый Козел, заключается в том, что ты слишком доверчив, и принимаешь все за чистую монету, – сказала ему Одноглазая Кобра. – Ты ведь вполне можешь не бежать километр за километром, и не лить слезы за этих злых тетей и дядей, которые прогнали тебя в пустыню. Не понимаю, что мешает тебе остановиться, плюнуть на все, и вернуться опять на зеленые пастбища?
– Чувство долга, о мудрая Одноглазая Кобра, – ответил Козел Отпущения, – именно чувство долга толкает меня на этот бессмысленный бег по пустыне. Видишь-ли, я дал слово злым дядям и тетям, что буду бежать, пока хватит моих скромных козлиных сил. С моей точки зрения было бы неделикатно нарушить данное им обещание.
– Эх ты, трижды глупый Козел! – воскликнула в сердцах Одноглазая Кобра. – Укусила бы я тебя за твою глупую дели­катность, да не хочу обижать еще больше того, кто и так обижен умом. Ну как ты не можешь сообразить, что как только ты закончишь скакать по пустыне, замаливая грехи злых дядей и тетей, так сразу же они станут настолько противными, что Боженька не выдержит и прогонит их прочь со Своих глаз. Куда-нибудь в египетский или вавилонский плен. И сразу же все их зеленые и сочные пастбища станут твоими; со всеми, между прочим, хорошенькими козочками и козлятками; неужели ты не чувствуешь свою выгоду?
– А действительно, – ответил Козел Отпущения Одноглазой Кобре, – почему бы и не попробовать вернуться вновь на зе­леные пастбища? Давненько я не играл там в лапту с хорошенькими бодливыми козочками!
Сказано – сделано! Козел Отпущения перестал бежать по пустыне и лить непрерывные слезы, а остановился, как вкопанный, у сухого ручья, и три дня безвылазно гостил у Одноглазой Кобры. В результате плохие дяди и тети, которые переложили на него свои грехи и которые надеялись, что грехи эти так и будут скитаться вместе с Козлом по пустыне, – в результате вынужденного простоя Козла плохие дяди и тети стали еще хуже, и Боженька за это отправил их в египетский плен. Козел же вернулся на зеленые освободившиеся пастбища, и вовсю наигрался в чехарду и лапту с хорошенькими бодливыми козочками. Между прочим, и козлятки у них там появились. А мудрая Одноглазая Кобра, которая научила Козла уму-разуму, удовлетворенно вздохнула, и, уползая в темную трещину, философски заметила:
– Хорошо все, что хорошо кончается! Надеюсь, что этот Козел поумнел настолько, что второй раз не придет сюда к сухому ручью; умного Козла я ни за что не стану жалеть, и обязательно укушу!
Все, кстати, так и произошло: умный Козел стал беспечным, и, на радостях, играя в лапту с хорошенькими бодливыми козочками, случайно подбежал к сухому ручью. Тут Кобра и укусила его.
Но это уже другая история, не такая счастливая, как предыдущая.




ЗОЛОТОЙ

сказка


Одна старуха промышляла тем, что стояла у дверей церкви и наблюдала, как подают милостыню нищим. Она дожидалась удобного случая, когда рядом никого не было, и, подскочив быстро к нищему калеке, или просто юродивому, сидящему у церкви в пыли, выхватывала у него из руки монетку, и быстро убегала прочь. Эта забава приносила ей изрядный доход, так как у церкви сидело много просящих милостыню; иногда это были дети, и прохожие, растроганные невинной внешностью несчастного ребенка, подавали особенно щедро, и старухе порой перепадали даже золотые монеты, вырванные силой из слабых детских ладошек. Дети обычно после этого горько рыдали, а старуха, довольная собой, убегала восвояси, и, отдышавшись где-нибудь за углом, заходила потом в кондитерский магазин и накупала там всяческих сладостей, до которых была особенно падка. У старухи было обидное прозвище – Четвертак, данное ей неизвестно когда и неизвестно кем. Злые языки говорили, что прозвище это было дано ей в молодости, когда за четвертак, то есть за двадцать пять рублей, она продала в солдаты собственного мужа, с которым только что обвенчалась в церкви. Так это, или не так, мы точно не знаем, но никакое прозвище, как известно, не прилипает к человеку навечно без особой причины.
Однажды одна добрая фея, проходя мимо церкви, опустила в руки ребенка (это была маленькая девочка-сирота) золотой червонец, и старуха, подскочив к ней из-за угла, ловко выхватила из детской ладошки сверкающую на солнце монетку, после чего, как всегда, быстро ретировалась в сторону ближайшей кондитерской. Она хотела поразить видом сверкающего червонца воображение завсегдатаев кондитерской, среди которых было немало таких же злобных старух, как и она. Зажимая червонец то в левой, то в правой руке, она перекидывала его из стороны в сторону, любуясь, как блестит он в лучах яркого зимнего солнца. Однако червонец неожиданно стал жечь ей руки, а потом так раскалился, что старуха поспешно сунула его в карман, и продолжила путь к кондитерской, заранее облизываясь и пуская слюнки от предвкушения встречи со сладкими булочками и пирожками. Но через несколько шагов раскаленный червонец прожег ее платье, и упал на булыжную мостовую, так что старухе пришлось замотать его в какую-то тряпочку, каких всегда много было в ее карманах, и вместо кондитерской что есть мочи бежать в сторону дома.
Прибежав домой, она тут же спрятала червонец в комод, и облегченно вздохнула, думая, что ее напасти уже позади. У старухи был сожитель, старый солдат-инвалид, которого она частенько поколачивала по голове и спине, а также целая свора кошек, вечно голодных и вечно дерущихся между собой из-за тех жалких кусков провизии, что иногда подносила им скупая хозяйка. Инвалид в те редкие промежутки, когда был трезвым (а случалось это не так уж часто), шил из беличьего меха шапки и рукавицы, которые затем продавал на рынке, однако соседи поговаривали, что мех этот вовсе не беличий, а кошачий. Добавим от себя, что разговоры эти не были лишены основания, и дыма без огня не бывает. Итак, прибежав домой, и по привычке выбранив инвалида, а также отогнав от себя голодных и страшно мяукающих кошек, старуха засунула золотой в самый дальний ящик комода, и стала мечтать о том скором времени, когда он остынет, и она сможет все же сходить в кондитерскую. О бедной девочке, из руки которой был похищен червонец, она, естественно, не вспоминала.
Однако долго предаваться приятным мечтам старуха не смогла, потому что ящик комода, в котором лежал золотой, неожи­данно задымился, а вскоре и вспыхнул весь комод, так что старухе и инвалиду, который в тот момент, к счастью, был трезвый, пришлось заливать его водой. Шум и переполох был страшный! Кошки дико визжали, сбежавшиеся со всей улицы соседи кричали, думая, что начался настоящий пожар, а старуха была занята исключительно тем, как бы спрятать от посторонних глаз золотой, который был причиной всего этого переполоха. Выиграл от начавшейся кутерьмы только инвалид, который, воспользовавшись случаем, выпросил у старухи денег на водку, и, удовлетворенный, бодро поковылял к ближайшей винной лавке. Старуху же и пожар комода ничему не научил, и она по-прежнему не хотела думать о том, что червонец раскалился из-за ее воровства, и что не мешало бы отнести его назад бедной девочке.
Ночью во сне к старухе пришла добрая фея, и, нахмурив брови, сказала ей строгим голосом:
– Если ты не вернешь бедной девочке, просящей милостыню у церкви, ее золотой, то превратишься а одну из кошек, которые живут в твоем доме, и из тебя в скором времени будет сшита зимняя шапка. Прислушайся к моим словам, и завтра же утром верни украденный золотой. Он нужен несчастной сиротке для очень важного дела, и не тебе, презренной воровке, помешать ее нежданному счастью!
Но, разумеется, старуха не прислушалась к вещему сну! Она очень надеялась, что червонец, который сейчас лежал в кованом, надежно закрытом на замок сундучке вместе с остальными ее сбережениями, все же остынет, и она сможет сходить с ним в кондитерскую, и похвастаться перед всеми своей добычей. Однако червонец и не думал остывать, а к обеду и вовсе исчез неизвестно куда. Многие после божились, что видели, как по улице в сторону церкви катится новехонький блестящий червонец, который они пытались поймать, но, разумеется, не смогли этого сделать. Старуха же вскоре хватилась пропавшего червонца, и стала колотить палкой по спине несчастного инвалида, обвиняя его в краже, но внезапно крики ее превратились в кошачий визг и мяуканье, руки съежились и покрылись серой кошачьей шерстью, и вся она превратилась в старую облезлую кошку. Инвалид же от страха сначала горько запил, а потом опять вернулся к своему старому ремеслу, то есть стал шить беличьи шапки и рукавицы, а затем продавать их на рынке. Одна из таких шапок, кстати, очень походила на старую облезлую кошку, и ee долго никто не хотел покупать.
Что же касается несчастной сиротки, просящей милостыню у церкви, то золотой, чудесным образом вернувшийся к ней, действительно принес девочке счастье. Она смогла на него купить билет в одну волшебную страну, в которой, оказывается, жили ее родители, считавшиеся до этого умершими. А сама девочка была принцессой, наследницей богатого и обширного королевства, похищенной несколько лет назад злыми разбойниками. Она благополучно вернулась домой, и праздники по такому чудесному случаю продолжались без малого целый год. На них запускались в воздух сверкающие ракеты, устра­ивались костюмированные балы и открывались бочки бесценных столетних вин. Во главе же стола, рядом с принцессой и ее счастливыми родителями, никем не видимая, сидела та самая фея, которая и подарила несчастной сиротке ее золотой. Она уже обдумывала в уме, как бы помочь одному несчастному мальчику, который на самом деле был знатным принцем, и у которого тоже были кое-какие проблемы. Но, впрочем, здесь начиналась уже совсем другая история.




ПЕСОЧНЫЙ ГОРОД

сказка


Один человек много странствовал по странам и городам, так что уже потерял счет прожитым дням и людям, что встреча­лись у него на пути. Однажды он подошел к берегу моря, над волнами которого почти у самого горизонта возвышался остров, соединенный с сушей узкой лентой дороги. Поскольку человек все успел повидать на суше, и больше его здесь ничего уже не занимало, он пошел по узкой ленте дороги вперед через волны моря, пока не очутился на острове. Остров был очень странным, на нем находился прекрасный город со сказочными домами, ажурными башнями, укрепленными замками, минаретами, колокольнями и дворцами, однако все это было сделано из песка. Были здесь и песочные люди, внешне приветливые и отзывчивые, которые с радостью приняли пришедшего к ним путника. Он поселился в одном из домов Песочного Города (так звали его сами жители) и зажил внешне спокойной жизнью, то есть ел, спал, гулял по песочным берегам вдоль песочных стен прекрасных дворцов и замков, и постепенно забывал свои прошлые, наполненные скитаньями, годы.
Каждый день море забирало у города какой-нибудь дом или улицу, а то и целый дворец, которые с шумом обрушивались вниз, поглощенные пенными волнами. Вместе с ними исчезали в воде и жители этих домов, но оставшиеся, казалось бы, не замечали этого, и были все так же приветливы и радушны, как и в тот первый день, когда человек перешел по узкой ленте дороги на их зыбкую землю. Человек, подчиняясь всеобщему настроению, тоже, казалось бы, не замечал ничего, и равнодушно смотрел, как море день ото дня поглощает в Песочном Городе одну улицу за другой, постепенно подбираясь к его собственному дому. Он все так же ел, спал и гулял вдоль оставшихся нетронутыми стен песочных дворцов и замков, с восторгом и ужасом наблюдая, как они внезапно обрушиваются, и исчезают в морской пучине.
В одно прекрасное утро он обнаружил, что от всего Песочного Города осталась лишь часть той улицы, на которой он жил, с одним-единственным домом, из которого он вышел утром для давно привычной прогулки. Улица была соединена с берегом узкой лентой дороги, похожей на ниточку, которую чудом еще не поглотили бурные волны. Внезапно позади него раздался какой-то шум, и, обернувшись назад, человек увидел, как улица вместе с его домом осыпается вниз, исчезая в пенных и мутных волнах. И ему не осталось ничего иного, как пойти вперед по ленте дороги, соединяющей с берегом исчезнувший в волнах Песочный Город.
Когда человек добрался до берега, и оглянулся назад, он не увидел уже ничего: ни Песочного Города, ни узкой ленты дороги, которая когда-то соединяла его с берегом. Странно, но он, кажется, ни капли не пожалел об этом!
Повернувшись спиной к берегу, человек внезапно увидел рядом с собой женщину, одетую в белое платье. Она улыбалась ему странной улыбкой, в которой, казалось, было сокрыто все: и память о его прошлых скитаньях, и гибель Песочного Города, и будущее, которое только еще ожидало его.
– Кто ты? – спросил он у женщины.
– Я – твоя память, – ответила ему женщина в белом платье. – Песочный Город, в котором ты последнее время жил, был построен из памяти о твоих былых встречах и путешествиях, которых было так много, и которые были так случайны и мимолетны, что напоминали скорее город, построенный из песка посередине бурного моря. Все твои встречи, все люди, все улицы и города, в которых ты жил, все постоялые дворы и гостиницы, в которых ты останавливался, соединились здесь, недалеко от берега, в чудесный город, который в конце-концов обрушился в волны моря. Там, на глубине, рассыпавшись на миллионы песчинок, лежит твоя прошедшая жизнь, которая была прекрасной и удивительной, но которая, к сожалению, уже подошла к концу.
– Что это значит? – спросил у женщины человек.
– Это значит, что теперь тебе предстоит новая жизнь, потому что старая, подобно городу, слепленному из песка, давно обрушилась, и исчезла в волнах. Иди вперед, и не жалей ни о чем, ибо за горизонтом тебя ожидает новая жизнь, не менее прекрасная, чем та, которую ты уже прожил.
– Но буду ли я тем же самым, что был раньше? – спросил у женщины человек. – Останется ли у меня моя внешность и тело, буду ли я помнить о тех людях, с кем когда-то встречался, и о тех городах, в которых когда-то жил?
– Нет, – ответила ему женщина, – твоя прошлая жизнь исчезнет, как этот песочный город, поглощенный волнами моря, и ты родишься вновь, у других родителей, с другим обличьем и другим именем, начав все с чистого листа. Именно в этом и заключено бессмертие человека, который оставляет позади груз прошлой жизни, рассыпающийся, как сказочный город, построенный из мокрого песка посредине пенного и вечного моря. Иди вперед, к новым берегам и новым свершениям, и не жалей ни о чем, потому что жизнь твоя не имеет конца.
И человек пошел вперед, к новым берегам и новым свершениям, и когда он поднялся на холм, и хотел оглянуться назад, он уже не помнил ничего, потому что родился вновь у новых и прекрасных людей, с новым обличьем и новой судьбой, которая была не менее прекрасной, чем прежняя. Но, впрочем, здесь начиналась уже совсем другая история.




МУДРЫЙ ПРАВИТЕЛЬ

сказка


Один восточный правитель принял в своем шатре некоего заезжего принца, и оказал ему принятые в их стране знаки гостеприимства. Внимание к гостю вообще очень высоко ценилось в этой восточной стране, и не было такой услуги и таких развлечений, которых бы не предложили принцу, лицу, в общем-то, незначительному, на которого в ином месте просто бы не обратили внимания. Ему предлагали отведать самых изысканных блюд, какие только смогли приготовить повара хозяина, перед ним день и ночь танцевали полуобнаженные танцовщицы, золотые браслеты и пояса которых мелодично звенели в такт танцев, его слух ласкало пение лучших бардов и менестрелей владыки, а под конец и сам хозяин почтил гостя недолгой беседой, и даже сыграл с ним партию в шахматы, отбыв затем по важным делам, предложив оставаться в его шатре столько, сколько потребуется. К слову сказать, в этой восточной стране бывали случаи, когда гости годами жили в доме своих хозяев, и их никто не мог выгнать, так как этим был бы грубо нарушен долг гостеприимства, священный для всех жителей этой страны.
Заезжий принц был молод и пригож лицом, и как-то так само собой получилось, что он и молодая жена хозяина безумно влюбились один в другого, и бросились в эту любовь, совершенно ничего не замечая вокруг. Когда суровый владыка вернулся в шатер после длительного отсутствия, он застал гостя в объятиях своей неверной жены, и сначала, в пылу гнева, хотел предать их лютой казни, но потом, вспомнив о священном долге гостеприимства, опустил свой меч, и надолго задумался.
– Я не могу убить тебя, – сказал он заезжему принцу, – ибо этим нарушу священные заветы своих предков, передаваемые из поколения в поколение в нашей древней стране. Ты имеешь право жить в моем шатре сколько угодно, хотя бы до самой старости, и ни один волосок не сможет упасть с твоей головы. Однако ситуация эта для меня совершенно невыносима и непри­емлема, и если ты знаешь способ ее разрешить, то поделись им, не медля, со мной!
– О ваше величество, – склонил перед владыкой повинную голову смущенный принц, – я безумно виноват перед вами, и сознаю, что достоин самого сурового наказания. Однако я еще очень молод и не хочу умирать, а поэтому, если не трудно, смените гнев на милость, и простите меня.
– Я не могу этого сделать, – сурово ответил владыка, – я скорее убью жену, так подло мне изменившую, и буду терпеливо ждать того часа, когда ты хотя бы случайно не покинешь шатер. Тогда я смогу изрубить тебя на куски, удовлетворив этим свое чувство мести.
– Ну так знайте же, – воскликнул в ответ принц, – что я никогда не сделаю этого, и буду жить здесь до самой старости, надеясь пережить ваше величество, ибо гораздо моложе вас. Что же касается казни вашей супруги, то подданные, узнав об этом, сразу же обо всем догадаются, и вы будете навек опозорены, и не сможете, до конца не отмщенный, дальше править страной.
– О горе нашим странным законам! – воскликнул восточный владыка, вздымая кверху могучие руки, и хватаясь поперемен­но то за меч, то за пылающую от гнева голову. – О горе законам, которые не дают мне убить тебя и эту изменницу, которая недавно еще клялась мне в вечной любви!
– Но если все дело в законах, – ответил владыке смущенный принц, – то не отпустите ли вы нас с ней на свободу, дав обещание не преследовать и не предавать смерти?
– Этого я обещать не могу, – ответил принцу восточный владыка, – так как всегда говорю только правду, а правда заключается в том, что я горю жаждой мщенья, и для меня одинаково неприемлемо как прощать вас обоих, так и оставлять жить в этом шатре. Ваше недостойное поведение создало невыносимую ситуацию, и я не вижу из неё достойного выхода. Скорее всего, я все же убью вас обоих, но этим будет нарушена вековая традиция, что в итоге неизбежно приведет к распаду страны и гибели всего нашего процветающего народа. Брат станет мстить за брата, муж за жену, обиженный станет убийцей обидчика, и все достижении, накопленные веками, будут разрушены набегами жестоких и зорких соседей, которые только и ждут смуты в нашей стране.
– О владыка, – склонился перед хозяином еще более смущенный принц, – еще раз трижды прошу простить меня, но, кажется, все же есть один-единственный способ, могущий сохранить покой в вашей стране.
– Говори же быстрей, что это за способ, – воскликнул владыка, – ибо я, если честно, не вижу выхода из этой патовой ситуации!
– Этот способ, о достойнейший, – тихо ответил принц, – благоприятен для всех, кроме вас, и заключается он в следующем. Вы добровольно передаете власть мне, и отправляетесь путешествовать в дальние страны, будучи, разумеется, обеспеченным материально до конца своих дней, предварительно разведясь со своей неверной женой. Зачем вам эта изменница, которую, к тому же, вы даже не можете покарать? Я же охотно женюсь на ней, и не буду преследовать вас, ибо видел в этом шатре только хорошее, и никогда больше не отвечу злом на добро. Все будут живы, в государстве ничего не нарушится, основы нравственности и морали останутся прежними, народ будет процветать, как и всегда, а что касается нас с вами, то всего-навсего произойдет рокировка, обмен знаками власти, имеющими значение только для нас. Обдумайте, ваше величество, это единственно возможное предложение, добровольно сложите с себя титул владыки и передайте его мне, более молодому и более рьяному, который, возможно, сможет управлять этим народом более гибко и более мудро.
И владыка задумался над предложением принца, а потом даже и принял его, ибо другого выхода, в том числе и для страны, попросту не было. Он развелся с женой, отрекся от царства в пользу молодого преемника, наделенный сверх меры золотом и серебром, и отправился путешествовать в дальние страны. К слову сказать, вскоре он понял, что занятие это куда как приятнее ежедневных обязанностей главы государства. Спасенный же принц женился на разведенной женщине, и стал новым правителем страны, приведенный к присяге с соблюдением всех необходимых формальностей. Он был более способным и более гибким, нежели прежний правитель, и это вскоре поняли завистливые соседи, так и не дождавшиеся смуты в этой восточной стране. Между прочим, когда он недолго был в заграничной командировке, его жена изменила ему с заезжим негоциантом, и ему, в свою очередь, пришлось легитимно передать власть преемнику. Но, поскольку это уже стало традицией, народ только приветствовал такое событие, научившись со временем правилам демократии. Здесь, однако, начиналась уже совсем другая история.


ПАДЕНИЕ БАСТИЛИИ

сказка


Бастилия пала. Дымящиеся руины ее еще вспыхивали кое-где синим пронзительным пламенем, а напротив, на площади, уже шел бессрочный митинг, и лица людей, выступавших на нем, были поистине прекрасны!
– Сограждане! – вещал какой-то длинноволосый студент, одетый в шинель без каких-либо знаков отличия. – Дорогие мои сограждане и друзья! Мы только что разрушили символ кошмара и ужаса, который десятилетиями нависал не только над нашей столицей, но и над всей нашей страной. Можно даже сказать, что он нависал над жизнью каждого человека, от первого его крика на этой земле, и до последнего вздоха, мешая всем нам двигаться, говорить и дышать. Мешая жить, ибо жить с этим вечным черным кошмаром, которым стала для каждого человека Бастилия, было нельзя. Да здравствует, сограждане, свобода и равенство всех честных людей, и да развеются силы тьмы, которые уже никогда не появятся на нашей земле!
В толпе закричали “Да здравствует!” и “Ура!”, а на трибуну уже взбирался новый оратор. На этот раз это был седовласый профессор, держащий в руках старый портфель, одетый в длинное поношенное пальто, и с таким же задорным блеском в глазах, как у только что выступавшего студента.
– Дорогие друзья! – начал он свою не менее страстную речь. – Произошло событие, которое трудно переоценить! Мы, люди старшего поколения, прошедшие через ссылки и концлагеря, до сих пор не можем спокойно спать по ночам, потому что во сне каждую ночь видим этот страшный символ насилия и террора. Именно отсюда отдавались приказы о тайных арестах и пытках, именно здесь помещалось самое большое зло, которое когда-либо существовало в нашей стране. С этим злом не идут ни в какое сравнение даже нашествие татаро-монголов и опричнина Ивана четвертого. Сейчас это зло повержено, и обернулось руинами, но не будем, друзья, забывать, что и руины иногда могут подняться из пепла. Предлагаю на этом месте разбить зеленый сквер и издать специальный указ, запрещающий в течение тысячи лет возводить здесь новое здание.
Опять закричали “Ура!” и “Согласны!”, а на трибуне уже стоял новый оратор, известный писатель и даже в недавнем прошлом узник только что рухнувшего режима.
– Революция продолжается! – закричал он в микрофон, подкручивая одной рукой седые усы, а другую сжав в кулак и под­няв над своей головой. – Не остановимся, друзья, на главной Бастилии нашей страны, ибо такие цитадели зла имеются в каж­дом городе, и все они тоже должны быть разрушены! Пусть на нашей прекрасной земле не останется нигде даже намека на эти страшные замки ужаса, которые десятилетиями держали в страхе весь наш народ!
– Необходим закон о люстрации! – предлагал затем известный политический деятель, много лет просидевший в концлаге­рях, и толпа кричала ему “Ура!” точно так же, как и выступавшему до него писателю с коротко стриженой седой головой.
– Много верующих, но мало веры! – вторил ему режиссер одного из столичных театров.
– Необходимы новые лагеря для тех, кто пытал, вешал и убивал! – предлагала одна солидная дама, постоянная участница разных митингов, но ее немедленно освистали, и стали кричать о милосердии и великодушии, которые следует применить к поверженным врагам, пусть даже эти враги и олицетворяли еще недавно дух ненависти и террора, погрузившие во мрак большую и прекрасную страну.
Со всех сторон к площади и дымящимся руинам Бастилии стекались толпы народа, державшие в руках плакаты, на которых было начертано: “Свобода!”, “Равенство!” и “Братство!”. И дух Свободы, не мнимой, а подлинной, действительно витал над столицей, которая уже сто лет не видела такой искренности и такого единодушного порыва к справедливости и всеобщему счастью. Падение Бастилии, кажется, объединило все слои общества, везде устраивались гуляния и маевки, девушки с распущенными волосами дарили людям цветы, двери многих магазинов были открыты настежь, и хозяева их раздавали продукты бездомным и беспризорникам, которых в стране было великое множество. Известные артисты бесплатно пели для всех желающих, организовав для этого в разных частях города специальные импровизированные площадки, и только бывшие обитатели павшей Бастилии прятались по разным закоулкам и чердакам, справедливо опасаясь мести народа, да в спешке упаковывали свои чемоданы, надеясь под шумок улизнуть за границу. Счастье и ликование наполнило общество, и, казалось, этому счастью и ликованию не будет конца.

* * *

Николай Павлович проснулся, и долго сидел на кровати, искренне дивясь той красивой сказке, которую только что видел во сне. Потом он встал с постели и подошел к окну. Вдали, за панорамой многоэтажных домов, виднелся силуэт ненавистной Бастилии, которую, разумеется, никто не разрушал, и которая по-прежнему стояла на своем месте: страшная, черная и непобедимая. Николай Павлович был старым диссидентом, и хорошо знал, что при его жизни эта Бастилия не упадет никогда




ПОХОРОНЫ ПРЕЗИДЕНТА

сказка

Президент умер в пятницу, и похороны его были назначены на следующий четверг. Не стоит рассказывать, сколь опечалила всех преждевременная смерть Президента. Говорят, что даже его враги, всю жизнь боявшиеся его и ненавидевшие до глубины души, искренне рыдали, узнав о столь печальном событии. Что же говорить о всех остальных, как простых гражданах, так и о приближенных к Нему, которые не просто рыдали, а даже рвали на себе волосы, посыпали голову пеплом, и, покрыв себя рубищем, молили Небо о ниспослании им кого-нибудь, кто хотя бы отдаленно напоминал этого великого человека! Короче, вся страна была в трауре, вся страна была в шоке, никто не работал, заводы стояли, школьники пропускали занятия, солдаты прекратили неуставные отношения, и искренне браталась с генералами, вместе рыдая о столь великой потере. Без преувеличения, стране грозил полный хаос, надвигалась разруха, ибо все только и делали, что скорбели, и никто не думал о ежедневной работе. По телевизору наперебой показывали то балет, то глубоко скорбящих людей, и время от времени какой-нибудь академик, со скорбным выражением на лице, рассказывал жителям о том Золотом Веке, каким явилось для страны правление Президента. Так продолжалось вплоть до дня похорон.
И вот наступил день похорон, который пришелся на четверг следующей недели. С утра над главной площадью города, в ко­тором жил и правил умерший Президент, прошел мелкий дождик, и она блестела на солнце каждым отполированным камнем своей брусчатки. Тело Президента положили на украшенный цветами лафет, и шестерка белых благородных коней повлекла его к специально построенной гробнице. Дальше все шло по протоколу: подносили венки, произносили скорбные речи, стояли у гроба с платочками у глаз, впадали в истерику, и даже падали в обморок. “Прости нас, дорогой Президент, за то, что ты умер, а мы еще живы!” – сказал от имени граждан страны седой депутат Государственной Думы. А стайка прелестных детишек, выпорхнувшая под конец неизвестно откуда, вообще вызвала обильные слезы присутствующих, исполнив танец маленьких лебедей, в конце которого юные дарования припали к гробу великого человека, и застыли, исполненные печали и скорби. Это был великий момент! Он показывал, насколько глубоко скорбит нация, и сколь велика случившаяся потеря.
И только один человек, в числе немногих избранных неподвижно стоявший у гроба с траурной повязкой на левой руке, был абсолютно спокоен. Он стоял непоколебимо и гордо, и на его губах застыла, кажется, улыбка всезнания, улыбка бесконечного превосходства над всей этой похоронной суетой, над всей этой скорбью, которой предаются пустые людишки, толпящиеся у гроба усопшего Президента. Казалось, что он знал нечто, чего не знают другие, и это его тайное знание возвысило его над толпой, и делало единственным островком устойчивости в беспокойном море всеобщей скорби. Столпом устойчивости. Единственной надеждой, единственной опорой, которая еще осталась у нации. И постепенно глаза всех присутствующих устремились на этого человека. Вокруг еще слышались стоны скорби, и кто-то еще бил себя в грудь, раздирал одежду и посыпал голову пеплом, но всем вдруг стало ясно, что у страны появилась надежда. Что у нации появилась надежда. Все поняли, что у усопшего Президента появился Преемник. Раздались крики: “Президент умер! Да здравствует Президент!”.
Что-то кажется, кричалось еще, и траурная процессия, кажется, добралась до гробницы, в которой в итоге похоронили покойного, но это уже не имело большого значения. Все поняли, что самое страшное позади. Все с надеждой взирали на спокойного человека с траурной повязкой на левой руке, который не проронил ни единого слова. Ему не нужно было что-либо говорить. Он безмолвно смотрел в пространство, и видел там картины грядущих побед. Там было небо, усеянное алмазами, и надписи: “Да здравствует Золотой век!”, “Да здравствует Президент!”, висящие на каждом здании города. Это было приятно, и заранее волновало давно остывшую кровь.
Но, впрочем, это была уже совсем другая история.


СКАЗКА О РАЗРУХЕ

сказка


В некотором царстве, в некотором государстве, поселилась Разруха. Просто вот все началось разваливаться на маленькие кусочки, и ничего с этим нельзя было сделать. Сначала, ко всеобщему ужасу, на носу у самого президента вскочил пренеприятнейший флюс, и на целую неделю, пока его залечивали, пришлось отменить все протокольные мероприятия. Потом у жены министра финансов сдохла собачка, и по этому поводу в государстве случилась инфляция, которая все прогрессировала и прогрессировала, пока к концу года не достигла угрожающих размеров. Оно и понятно: министру финансов недосуг стало заниматься своими обязанностями, поскольку он был вынужден успокаивать безутешную жену и устраивать сначала похороны сдохшей собачки, а потом поминки, на которые были приглашены все члены правительства. На поминках же, по русскому обычаю, как и на свадьбе, не обошлось без издержек, и еще один министр, очень влиятельный, но без портфеля, подавился куриной косточкой, и скоропостижно скончался, что вызвало у присутствующих нескрываемый ужас. “Представьте себе, – говорили шепотом, – сначала президент с флюсом на державном носу, потом собачка министра финансов, теперь эта треклятая куриная косточка, a что потом? Что потом, спрашиваю я вас, господа? А потом, господа, мы все, вместе взятые, покатимся в тартарары, и никакая реанимация нам уже не поможет!”
Тот, кто это сказал, как в воду глядел! Флюс на носу президента общими усилиями все же вылечили, но из-за нарушения протокола он не смог встретиться с лидером одного очень важного государства, и это государство, сочтя себя смертельно обиженным, объявило войну президентову царству. В ультиматуме, который озвучил посол смертельно обиженного государства, так прямо и говорилось: “Не может флюс на носу президента служить серьезной причиной, отменяющей встречу двух наших лидеров, и здесь, очевидно, кроется другая причина. Или отдайте нам в качестве сатисфакции сто сундуков с золотом и десять с бриллиантами, и плюс к этому пять ваших наипервейших красавиц, или быть между нами войне!” Пока президент и правительство судили-рядили, что лучше: начать войну, или лишиться золота с бриллиантами, а также пяти наипервейших красавиц, у жены министра финансов, которая так и не оправилась после смерти любимой собачки, началась затяжная депрессия. Тут уж министр совсем перестал заботиться о деньгах, и инфляция съела их в короткое время. То, что стоило раньше копейку, стало стоить три миллиона, и народ начал штурмом брать винные погреба. Заводы и фабрики остановились, и вся культурная жизнь страны переместилась в пивные и кабаки. Нравственность упала до низшей точки, семья развалилась, в школе рассказывали не то, что положено, на государство непрерывно налетали то тучи моли, то стаи прожорливой саранчи, и в довершение ко всему по непонятной причине стали таять северные ледники. Половина страны покрылась водой, правительство утонуло, президент добровольно ушел в отставку, а нахлынувшие со всех сторон орды кочевников окончательно разрушили то, что еще каким-то чудом не утонуло и не разрушилось. Победа Разрухи была полной и окончательной. Через несколько лет о царстве-государстве, которое когда-то стояло в этих краях, вспоминали уже, как о красивой сказке:
– Знайте же, дети, – говорила внукам одна старая бабушка, которая скрывала ото всех, что она была когда-то той самой злосчастной женой министра финансов. – Знайте же, дети, что даже очень большое и сильное царство может развалиться из-за того, что на носу президента вскочит маленький прыщик, а у жены министра финансов сдохнет собачка!
Но сидящие за грубым деревянным столом в темной крестьянской избе, и ничего, кроме этой избы, в жизни не видевшие, разумеется, не верили в это. Они вообще считали бабушку чокнутой, и относились к ее словам, как к очередной бабушкиной сказке. Правда, один из них, довольно способный мальчик, когда немного подрос, написал такое стихотворение:

Собачка сдохла, поезд опоздал,
Невеста сдуру отдалась другому,
На берег налетел девятый вал,
И боцман осушил бочонок рому.

Трубач не дует, пушка не палит,
Капрал пропил последнюю монету,
Правительство имеет жалкий вид,
И важно резонирует при этом.

Портной не шьет, девица не даёт,
Жена ушла к богатому соседу,
Инфляция на море воду льет,
И моль ведет застольную беседу.

Все в государстве стало абы как,
Торговля развалилась в целом мире,
Народ от скуки побежал в кабак,
И кто-то замочил себя в сортире.

Но это уже другая история.




КРАШЕНАЯ ЛИСИЦА

сказка


Одна драная лисица решила заняться политикой. Перекрасила она себе волосы в черный цвет, надела рабочий костюм, взяла под мышку портфель с важными документами, и отправилась по лесу агитировать за саму же себя. Первым зверем, который попался ей на пути, был косолапый медведь. Он уже попробовал с yтра старого меда и был немного под мухой, поэтому безо всякого подошел к драной лисе, обнял ее, и, по старой памяти поцеловав в обе щеки, сказал:
– Здравствуй, лиска, куда это ты так вырядилась? И отчего у тебя шуба стала как будто другая?
– Куда-куда! – огрызнулась, также по старой памяти, драная лисица, ибо недалеко, как на прошлой неделе, они с медведем пировали у него в глубокой берлоге, и тот, подгуляв, изрядно помял ей бока, а потом, совсем окосев, взялся на память отстричь у нее прядь волос, отчего она стала еще более драная. – Отчего-отчего! от кудыкиной горы, вот отчего! Не видишь, что ли, старый пропойца, что я теперь собираюсь стать депутатом, и агитирую за себя саму, чтобы звери избрали меня в парламент?!
– Да брось ты, лиска, пудрить мозги! – пьяно стал обниматься с ней косолапый. – Какой к черту парламент, только таких драных лис, как ты, там не хватало! Пойдем лучше ко мне в берлогу, выпьем медку, и покалякаем по старой дружбе о разных вещах! – и он, облапив лису за плечи, вознамерился поцеловать ее в узкую морду.
– А этого, старый хрыч, не хочешь? – залепила ему оплеуху лиса. – Я теперь не какая-нибудь гулящая по лесу, а кандидат в депутаты лесного парламента. У меня, между прочим, и иммунитет на этот случай имеется. Пошел к лешему со своим приставанием, а то упеку тебя на несколько лет за неприличные предложения и приставания с сексуальным оттенком! – И она, влепив мишке еще пару пощечин, пошла, гордо стуча каблуками, дальше по тенистой тропинке.
Следующим зверем, которого повстречала наша лиса, был сам глава леса лев, спавший на поляне под раскидистым дубом.
– Здравствуй, лисичка, – рыкнул он ей, приоткрыв левый глаз, и сразу же наполовину закрыв его, – куда это ты собралась в такую жару?
– Хочу я, батюшка лев, – быстро затараторила лиса, – агитировать за себя, как за кандидата в парламент, не могли бы и вы, батюшка лев, замолвить обо мне пару словечек? Вы человек, то есть, прошу прощения, зверь в лесу очень авторитетный, вас другие звери завсегда уважают и супротив вашего гнева никогда не идут.
– Депутатом, значит, хочешь быть, лиска? – спросил, опять приоткрыв левый глаз, спящий лев. – Это хорошо, это добре, это на пользу нашему лесному хозяйству. Чем больше в хозяйстве женщин, то есть, прошу прощения, зверей слабого полу, тем зверям-мужчинам вольготной и веселее. Хорошо, я тебя поддержу, а ты вечером, как стемнеет, приходи на водопой обсудить со мной одну небольшую проблему. Ну как, придешь?
– Конечно приду, отчего ж не прийти? – ответила драная кумушка. – Только уж и вы, батюшка лев, не обманите меня, и не делайте, как в прошлом году, когда вот так тоже пригласили на водопой, а сами потом даже копейки на поправку здоровья не дали. Так джентльмены, батюшка лев, не поступают!
– Иди-иди, – добродушно вильнув огромным хвостом, сказал ей спящий под деревом лев. – Сказано тебе, что поддержу те­бя всем своим львиным авторитетом, значит поддержу безо всяких подвохов! Нам, львам, не с руки врать и обманывать, мы не то, что драные лисы, а самые настоящие в лесу цари и хозяева. А теперь ступай, мне еще перед вечерней охотой выспаться надо! – И он, закрыв окончательно левый глав, взмахнул напоследок хвостом, и испустил такой зычный храп, что драная шерсть на лисе стала дыбом, и она припустила по лесу, не разбирая дороги.
Следующим зверем, который встретился ей на пути, был шустрый заяц.
– Здравствуй, косой! – первая сказала ему лиса, потому что с зайцами не церемонилась вообще, и хоть в нормальном, xoть в драном виде, изводила их, бедолаг, в лесу десятками, не щадя ни малых, ни старых. – Здравствуй, косой, куда с утра путь держишь?
– Бегу, матушка-лиса, – залепетал испуганный заяц, – по лесу с агитацией, хочу поддержать тебя на выборах в звериный парламент.
– Это хорошо, что ты такой шустрый, – отвечает ему лиса. – Это мне нравится. Будешь у меня в лесу доверенным лицом, и станешь рассказывать всем зверям о моей порядочности и о моем скромном характере. А ежели будут у тебя спрашивать, ворую ли я еще кур и гусей, то говори, что уже не ворую, и что честнее меня в лесу зверя нет. Если выполнишь все, как веле­но, то не съем тебя и твоих малых детушек, разве что зайчиху твою попугаю малость, чтобы не рожала каждый год по три раза, и не плодила вас, зайцев, лисам на радость и людям на шапки. Ну как, устраивают тебя эти условия?
– Устраивают, матушка-лиса, абсолютно устраивают! – залепетал испуганный заяц, и побежал по лесу агитировать за драную лиску, хотя больше всего на свете ему хотелось дать стрекоча, и убежать куда глаза глядят от хищной плутовки.
Так, пробираясь по тропинкам и бездорожьям дремучего леса, лиса-таки сагитировала зверей избрать ее в звериный пар­ламент. Да и шустрый заяц тут ей немало помог, и авторитет хозяина леса – льва. Короче говоря, избрали драную лису в парламент, и стала она теперь еще больше крашеная. Такой крашеной стала, что штукатурка теперь с нее кусками стала отламываться, и сквозь нее нет-нет, да и проглядывала драная сущность ее. Ну да на этот случай в лесу имелись искусные визажисты и пейзажисты, и чуть где у драной лисы краска осыплется, они тут же ей на шкуру целый тюбик новой, несмываемой, выльют. Так и просидела лиса в зверином парламенте, да не один, а целых три срока, и даже под конец возгла­вила подкомитет по соблюдению общественной нравственности. А зайца-недотепу она в итоге сожрала вместе с его семейством, и даже косточек от него не оставила. Что же касается царя леса – могучего льва, то он под конец стал совсем дряхлым, и его всем миром определили в зверинец, чтобы смотрел честной звериный народ, до чего власть и излишества людей, то есть, прошу прощения, царей леса, доводят. Лиса теперь частенько ходит в зверинец, и, задумчиво глядя сквозь прутья клетки на льва, по соседству с которым, кстати, находится ее старый приятель – медведь, говорит ему, сплевывая на землю, и почесывая крашеную, по-прежнему драную шубку:
– Не гонялся бы ты, старый хрыч, за удовольствиями у водопоя, вот и царствовал бы по сю пору в дремучем лесу!
А лев в ответ только натужно рычит, и скалит на крашеную лису сточенные желтые зубы.
Вот такая в лесу случилась история.




МУЖИК, МЕДВЕДЬ, ПРЕЗИДЕНТ И СТРЕКОЗА

сказка


Поспорили между собой мужик, медведь, президент и стрекоза, кто из них на свете главнее.
- Я на свете главнее всех! – говорит мужик. – Без меня и поле вспахать не сможет никто, и урожая не вырастит, и хлеб к столу не подаст. Без меня вы все умрете голодной смертью, и не будет у вас сил заниматься своим повседневным трудом. Ведь известно, что без еды человек чахнет, и не может уже мечтать ни о чем, как о корочке засохшего чёрного хлеба. А хозяин этой корочки – я, мужик. Вот и выходит, что я на свете главнее всех!
– Нет, мужик, врешь! – отвечает медведь. – Не ты, а я на свете главнее всех. Я хозяин леса, я в нем самый главный, а без леса и без деревьев, которые в нем растут, не было бы и твоего поля. Вспомни-ка, откуда берется влага, питающая твои посевы, – не задерживают ли ее мои лесные деревья, ведь известно, что, когда срубают деревья, наступает ужасная засуха, и все вокруг выгорает, в том числе и поля, которые зависят от леса. Я уж не говорю о ягодах и грибах, не говорю о дровах, без которых ты, мужик, да и все остальные, не могли бы согреться зимой, и не дожили до теплого лета. И дичи у меня в лесу много, которой, между прочим, тоже люди питаются. Вот и выходит, что мы, медведи, на свете самые главные, и не даром нас даже на картинах рисуют.
– Нет, господа, – говорит президент, – все это неубедительно, и у серьезного аналитика может вызвать лишь скептическую улыбку. Ну посудите сами, – о чем вы говорите, и можно ли ваши слова принимать всерьез? Как можешь ты, простой деревенский мужик, быть главнее самого президента, которого выбрала вся страна, и портреты которого красуются во всех приличных, и даже, прошу прощения, неприличных местах? Даже, прошу прощения, в каком-нибудь деревенском сортире, в котором приличному человеку и замочить никого неудобно, красуются мои портреты. Ну разве бы происходило такое, если бы президент не был главнее деревенского мужика? – Разумеется, не происходило, и это факт, от которого нельзя отвертеться! Это во-первых. A во-вторых, в-третьих, и в-десятых, – это то, что для управления страной мало выращивать хлеб на полях, и дразнить последней засохшей корочкой какого-нибудь бомжа из подземного перехода. Да и не будет бомж есть твою, мужик, засохшую корку, ибо ему еще и водочку подавай, и пивко, и другие сладкие вещи, а они на твоих полях не растут, да и в твоем, медведь, лесу, тоже под деревьями не валяются. А для всех этих сладких вещей нужна сложная организация, нужны законы, нужны, наконец, указы, которые и подписывает президент. Без президентских, то есть прошу прощения, без моих указов, государство никак не может существовать. Мои указы для государства – это самое главное. Захочу – подпишу указ о начале войны. Захочу – указ о конфискации всех твоих, мужик, прекрасных полей. А захочу – об отстреле всех медведей во вверенном мне государстве. Вот и судите после этого, кто на свете самый главный: вы, или я?
– Спору нет, – сказала молчавшая до этого стрекоза, которой так и хотелось подняться и беззаботно полететь куда-нибудь в синюю даль. – Спору нет, все ваши рассуждения очень важны, но, знаете, мне почему-то становится скучно, когда я их слы­шу. Вы все говорите о таких важных вещах, что мне, беззаботной стрекозе, никогда не дотянуться до них на своих слабых крылышках. Работа во имя хлеба насущного, ведение хозяйства, подписание важных указов – все это прекрасно, но где же ваши разговоры о счастье? А ведь именно ради него, ради счастья, и живут на земле все ее обитатели. Вы, господа, слишком серьезны, и забываете, что, лишив счастья любое обитающее на земле существо, вы сразу же лишаете его смысла жизни. Ведь тому, кто несчастлив, нет никакого дела ни до ваших полей, ни до ваших лесов, ни до подписания ваших скучных указов. Жизнь человека, а также иного существа, переменчива. Сегодня ты сеешь хлеб, а завтра может быть засуха, или нашествие саранчи. Сегодня ты хозяин дремучего леса, а завтра тебя показывают в цирке за деньги. Сегодня ты президент, а завтра тебя смещают в результате выборов или государственного переворота. И только мы, стрекозы, не жнем и не сеем, а вечно летим наугад в туманную даль, и потому всегда счастливы и беззаботны. Наше счастье, господа, не подвластно вашей конъюнктуре и вашему случаю, а потому остается стабильным на протяжении всей нашей жизни. Мы, стрекозы, своей беззаботностью и своим отрицанием вашей, господа, суеты, показываем всему миру, как надо жить. Без нас мир погряз бы в суете и в мелочной повседневности, и поэтому мы на свете самые главные! Вот так-то, господа, прощайте, и хотя бы на миг не будьте слишком серьезными! – И она, взмахнув крылышками, плавно поднялась вверх, и неожиданно исчезла в той стороне, где на небе было разлито спокойное голубое сияние, и откуда дул легкий весенний ветер.
Медведь, мужик и президент молча смотрели вслед улетевшей стрекозе, и ошеломленно молчали. И молчание их лишний раз подтверждало, кто же на свете главнее всех?



КАЛИФ НА ЧАС

сказка


Как-то президент и один из его министров переоделись простыми людьми, и отправились бродить по улицам столицы. Президент вообще любил подобные розыгрыши, он требовал, чтобы подчиненные называли его калифом, и участвовали вместе с ним в веселых проказах.
– Я ваш калиф, а вы мои верные слуги, – говорил он, бывало, ближайшим министрам, которые дрожали от страха, и выполняли любые его чудачества, так как боялись потерять свое место. – Я ваш калиф, и требую поэтому соответствующего обхождения и поклонения в восточном стиле!
Что тут было поделать? Ближайшие министры бежали, куда надо, со всех ног, и обставляли покои президента наподобие дворца какого-нибудь султана. Здесь были танцовщицы со смуглыми животами и браслетами на руках и ногах, причудливые кальяны, предлагавшие забыться в дурманной неге, персидские ковры, райские птицы и блестящие медные блюда, уставленные до потолка восточными сладостями. Бывало, кушает президент халву и смотрит на танец восточных красавиц, а потом как закричит:
– Почему халва недостаточно сладкая, почему блюда для сладостей медные, а не из чистого золота? Позвать сюда такого-растакого министра!
Ну и доставалось, естественно, такому-растакому министру по первое число, так что и не рад был, что на этом месте сидит. А от него уж потом всем другим доставалось, потому что очень переживал министр претензии президента, и то банковский кризис после этого устраивал, отыгрываясь на простом народе, то инфляцию взвинчивал до таких высот, что все только ахали, и хватались за голову, не зная, куда им податься.
Особенно любил президент, считающий, что он калиф, переодеваться в костюм добропорядочного гражданина, и путешествовать ночами по улицам притихшей столицы. В походы с собой он брал обычно такого-растакого министра, как самого преданного и безотказного. Однажды, пробравшись в полночь через потайную дверь, ведущую из дворца на главную площадь столицы, президент и преданный министр благополучно смешались с ночной толпой.
– Как суетливы эти столичные жители, – сказал президент своему министру, – они спешат по делам не только днем, но и ночью. Не представляю себе, куда можно спешить в такое неурочное время?
– Они, господин президент, спешат жить, – ответил ему такой-растакой министр. – Есть мнение, что наши граждане не уверены в завтрашнем дне, и спешат насладиться жизнью заранее, используя для этого даже ночные часы.
– Послушай, милейший, – досадливо поморщился президент, – ты опять все перепутал. Я сегодня не президент, а великий калиф, а ты мой визирь, сопровождающий меня в приватной прогулке. Неужели это трудно запомнить?
– Да, о великий калиф, – склонился в глубоком поклоне министр, – хорошо, великий калиф. Простите меня, я совсем замотался на этой работе, когда не знаешь заранее, что лучше сделать завтра: то ли повысить налоги, то ли урезать пенсии избирателям?
– А ты делай все сразу, – ответил ему президент, – то есть методом кнута и пряника, сочетая одно с другим. Уверяю тебя, это самый действенный метод в обращении с моими подданными. И, кстати, что это ты говорил о неуверенности в завтрашнем дне, и о том, что многие спешат жить хотя бы и ночью, не зная, что с ними случится утром?
– Это не я, о великий калиф, так говорю, это вообще так говорят. Много, знаете-ли, разных слухов ходит в вашей великой империи. Так много, что иной раз даже диву даешься, откуда все эти слухи берутся. Не иначе, как их фабрикуют в подвалах известного всем ведомства!
– А обо мне что говорят?
– Все славят ваше величество, – согнулся в поклоне его спутник, – и желают царствовать до скончания века!
– Так оно и должно быть, о мой верный визирь, ведь именно на этом, на преклонении перед любимым правителем, и держится мощь великих империй!
Тем временем они вышли за пределы огромной площади, и, никем не замеченные, углубились в переплетение освещенных огнями улиц.
– Поучительно со стороны наблюдать жизнь верных подданных, – сказал своему спутнику президент, – поскольку из окон дворца калифу трудно что-либо увидеть. Разве что льстивые лица своих придворных.
– О да, великий калиф, вы совершенно правы, – опять согнулся в поклоне его спутник, – за хитрыми лицами этих льстецов невозможно увидеть подлинную жизнь вашей империи.
– Между прочим, – ответил ему президент, – о твоем лице тоже кто-то мне говорил, что оно похоже на лицо торговца че­ловеческим мясом. Так что не радуйся слишком поспешно.
– Это не обо мне, о великий калиф, говорили, а совсем о другом человеке. Есть у нас, знаете-ли, один важный чиновник, о котором давно уже шепчутся, что он приторговывает человеческим мясом!
– Ладно-ладно, – ответил ему президент, – знаю я вашу породу. Вы не то, что человеческим мясом приторговываете на досуге, а маму родную не постыдитесь в ломбард заложить! Ну да ладно, некогда мне тут с тобой лясы точить, надо дальше идти изучать жизнь наших подданных. Скоро рассвет, а мы еще ничего не увидели.
И они отправились дальше по огромной столице, надеясь увидеть нечто такое, чего из дворца президента было совершенно не видно. Президент-калиф, который уже давно забыл, как же выглядит столица его империи, поскольку видел ее только из окна своего бронированного лимузина, с интересом оглядывался вокруг, слушая пояснения своего гида.
– Вот это, о великий калиф, – говорил ему министр-визирь, – центральная улица в вашем городе. Недавно ей поменяли наз­вание. Но, думаю, было бы целесообразней назвать ее вашим именем. Чтобы еще больше прославить в народе имя великого и уважаемого калифа.
– Не сейчас, мой верный визирь, не сейчас, – слегка поморщился великий калиф. – Всему свое время, подождем еще два-три годика, а потом, глядишь, и не только эту улицу переименуем.
– А это вот знаменитый отель, ваше величество, – продолжал рассказывать гид. – Между прочим, его решили сломать. А, право, жалко, много именитых гостей останавливалось в этом отеле!
– Да-да, – поморщился на это калиф, – мне уже неоднократно докладывали, что в этом городе слишком много ломают. Надо будет как-нибудь срубить пару голов, или укоротить слишком рьяные руки, чтобы не поломали все окончательно.
– Разумеется, ваше величество, – тотчас же ответил визирь, – именно рукоблудие отцов этого города скоро может разрушить здесь все и вся. Отвратительное, можно сказать, рукоблудие, и лечить его надо кардинальными способами. Тут простой терапией не обойдешься никак, тут, пожалуй, нужна хирургия!
– Показательные казни, безусловно, нужны, – ответил на это калиф. – Но, впрочем, если все совершенно разрушить, и построить на этом месте столицу в восточном стиле, с фонтанами и висячими садами, то тоже ведь будет неплохо. А посередине, вместо дворца, соорудить дворец для калифа, как в Вавилоне или Багдаде. Ведь это, мой верный визирь, будет не­плохо?
– Неплохо, о мой калиф, неплохо, и можно даже сказать, что просто замечательно будет такое нововведение, – согнулся в поклоне визирь-министр, моментально меняя свое мнение на совершенно противоположное. – Такая реконструкция только еще больше придаст блеска вашему нынешнему царствованию.
– А, если так, ну тогда пусть ломают, – равнодушно зевая, ответил калиф. – Мне и самому не терпится все разломать, и построить заново, как в Вавилоне. А насчет рукоблудия отцов этого города, то с кем не случается, ведь все живые люди!
Они погуляли еще немного, и увидели ярко одетых женщин, во множестве стоящих в разных местах.
– А это, ваша светлость, ночные бабочки, то есть, прошу прощения, женщины определенного поведения, которые летят в вашу столицу, как мотыльки на свет яркого фонаря.
– Да, да, – пожевал губами калиф, – на блеск нашего царства еще и не то должно прилететь. Впрочем, мне больше нравятся гурии в восточном стиле. Повелеваю этим бабочкам оголить животы и надеть шальвары и туфли с помпонами. И пусть научатся исполнять танец живота и другие восточные пляски.
– Будет сделано, – ответил на это визирь, и, достав блокнот, поспешно записал в нем поручение калифа.
Тем временем наши путешественники уже изрядно устали, и, кроме того, начинало светать.
– Пора, мой друг, возвращаться домой, – с сожалением сказал президент своему министру. – Ничего не поделаешь, государственные дела превыше всего. А, право, так приятно быть великим калифом, хотя бы и до утра, хотя бы даже на час!
И он вернулся обратно во дворец, пройдя туда через небольшую потайную дверь, и приступил к своим президентским обя­занностям, которых к утру накопилось довольно большое количество. Но, впрочем, здесь начиналась уже совсем другая история.