Стена

СТЕНА
 
            Он был самым обычным человеком. Ординарным. Средним. Таким же скучно обыденным, как это серое будничное утро. Стандартный звонок будильника, торопливо налитая чашка кофе, привычные поиски галстука и поспешный марш-бросок до остановки.
Знакомые называли его Дан.  Удобное упрощение от несколько витиевато –старомодного имени Даниил.  И сейчас Дан торопился. Опаздывать на работу не хотелось, но не хотелось, и окунаться в толкучку. Как всегда в подобной ситуации спасала привычка действовать по правилам. А по правилам Дан должен был спешить на остановку.
Фонарь около остановки снова был разбит, и толпа в серой предрассветной мгле казалась темным шевелящимся пятном. Подъехал автобус. Яркий свет из открывшейся двери разделил было это пятно на отдельные фигуры, лица, но влившись в светлый прямоугольник двери, толпа снова стала однородной. Утренняя давка в автобусе была  привычной, но от этого не менее тошнотворной.
Будучи, как уже говорилось, человеком стандартным, то есть ничем от толпы подобных не отличающимся, Дан тем не менее терпеть не мог эту самую толпу. А наиболее ярким ее проявлением была именно утренняя давка в общественном транспорте. Люди там сжимались, склеивались, утрамбовывались так, что трудно было пошевелиться или хотя бы отвернуть голову, от лезущего в лицо чьего-то воротника, шапки или рукава. Дыхание десятков людей смешивалось с запахом духов, бензина, сивухи и словно цементировало людскую массу, перетряхиваемую при резком торможении и поворотах автобуса.
Чаще всего Дан просто игнорировал подобную ситуацию. Прятался в воспоминания или мысли, возвращаясь в реальность только для того, чтобы вовремя вырваться из плотной массы, своевременно выпасть из нее на своей остановке. Правда, иногда дискомфорт был настолько явным, что спрятаться Дану не удавалось. Но все кончается, вот и сегодня Дана своевременно выдавило из автобуса, и он облегченно вздохнул.
Работал Дан в НИИ с длинным названием, абсолютно не дающим представления о роде деятельности этого самого НИИ. Руководство вовремя подсуетилось в период перемен и теперь здание давало НИИ определенный доход, не зависящий от успехов в основной его деятельности. Дан был в этом самом НИИ сотрудником, в сущности маленьким винтиком, но винтиком надежным, поскольку никакие амбиции или наличие яркой индивидуальности не мешали ему выполнять скучную, а порой и откровенно бессмысленную рутинную работу. Начальство ценило Дана, стремилось его удержать, поэтому обещало предоставить квартиру. По нынешним временам приманка была заманчивая.
Последний этап – перейти улицу, открыть тяжелую дверь и сделать отметку на электронных часах. Дисциплина была краеугольным камнем, на котором зиждилась вся деятельность НИИ. Можно было бродить по отделам, курить на лестнице или играть на компьютере, но только между 9 и 18 часами. Уход и приход – то, что было явным показателем трудовой дисциплины, контролировался строго. Сегодня Дан успел вовремя.
Дан сел за свой стол, разложил папки. И с сосредоточенным видом стал смотреть на лежащие перед ним бумаги.  «Ну, что, Сизиф, примеряешься к своему каждодневному камешку, который шеф рано или поздно снова спихнет под горку? Что ты молодец невесел, буйну голову повесил?» -  Голос соседа  был игривым и явно контрастировал с серым утром и таким же пасмурным настроением Дана.
«Да вот, вчера хозяйка приходила.» – Дан пожалуй даже обрадовался тому, что можно было с кем-то поговорить.
«Опять с новым мужем поссорилась?»
«На этот раз серьезно. Сказала, что если к вечеру не съеду, то с милицией выселять придет. Сегодня же пятница, как я успею найти что-то ?» — Дан  с облегчением понял, что нынешнее муторное состояние объяснялось просто проблемой поиска новой квартиры, и принялся торопливо объяснять коллеге все трудности, которыми был чреват вчерашний визит хозяйки.
Дан жил один. Родители его оказались за границей после неожиданного для граждан великой страны распада ее на мелкие осколки. Стерпелись, свыклись со все нарастающими сложностями заграничного житья, но сыну категорично порекомендовали остаться там, где он был во время учебы. -«Мы уж потихоньку доживем, а тебе там лучше будет.»
Лучше или не лучше, трудно было сказать, но мыкался Дан по общежитиям и квартирам уже давно. Привык, вроде не особо и тяготился, но свое, именно СВОЕ жилье маячило дальним просветом и оправданием  серого  будничного существования. Ему все казалось, что походное его существование и не жизнь вроде, а так, репетиция. Настоящая жизнь будет тогда, когда появится своя квартира. А пока…
« Да ладно тебе заливать» — голос коллеги оставался по-прежнему игривым,  он с улыбкой разглядывал Дана.  «Бутылку ставить все равно придется. Лучше дуй к шефу, пока он не передумал».  «Что передумал?» — Дан все еще не мог отойти от своих  проблем. «Иди, иди, все равно уже все знают» — сосед досадливо махнул рукой и отвернулся к своему столу, так же как и у Дана заваленному бумагами.
Действительно все знали что-то, Дану неизвестное, потому что секретарь встретила Дана не  дежурной улыбочкой, а  явным интересом. Пообещала пропустить к шефу в первую очередь и сразу же шепотом начала что-то рассказывать по телефону, периодически стреляя в сторону Дана глазами.
То, что произошло в кабинете шефа, выбило Дана из колеи окончательно. «Несомненные успехи деятельности НИИ…. Ваш вклад… Как лучшему сотруднику…» — Дан по привычке пропускал напыщенную риторику шефа мимо ушей. Заставила вслушаться внимательнее протянутая к нему рука шефа с ключами. «Надеюсь, что вы и дальше будете поддерживать руководство и оправдаете доверие» — в улыбке шефа было явно больше естественности и свою речь он закончил словами, которые звучали совсем не по казенному: «Рад за тебя. Свой угол и зайцу нужен».
«Почему зайцу?» — мелькнуло в голове у Дана. Взяв ключи, он машинально поклонился и нелепо сказал «Благодарю за доверие. Я оправдаю». Шеф очевидно принял это за иронию, поэтому нахмурился и махнул рукой: «Только чтобы никаких междусобойчиков. Все обмывания после работы. Идите».
В отделе Дана уже ждали. Начали бурно поздравлять, давать указания, обсуждать кто и что может подарить безалаберному холостяку, у которого даже собственной подушки не было. У Дана был такой ошарашенный вид, что коллеги махнули на него рукой. Быстренько составили список, в котором расписали к кому, куда и когда Дан должен завтра заехать, чтобы забрать хоть и старенькую, но все же мебель, годную для обживания новой квартиры. « А потом с тебя новоселье. Не вздумай зажать» — они искренне радовались за Дана, тем более, что появился повод отметить.
Весь следующий день был необычайно хлопотливым. Дан куда-то ехал, тащил вниз тахту, стол или тумбочку, тупо удивляясь обилию того, что было необходимо по мнению коллег «на первый случай». Ночевал он у одного из коллег, которому так явно хотелось найти повод для «разрядки», что получение Даном квартиры явилось безупречным поводом даже в глазах строгой тещи. Отметили они хорошо, так что ночевать Дан остался там, правда выпроводили его рано. Теща, опомнившись от неожиданного зятева маневра, строго поджимала губы, и коллеге пришлось с утра для реабилитации ехать на рынок.
Нехитрую мебелешку Дан расставил быстро, свалился на старенькую тахту и уснул неожиданно для себя среди бела дня. Проснулся он уже под вечер, когда  сумерки затянули комнату серой паутиной. Проснулся, долго лежал, глядя в потолок. Пытался почувствовать – как это? Как это – находится в СВОЕЙ квартире? Оказалось, что никак. Дан не чувствовал ничего – абсолютно ничего. Но ведь должен же он что-то испытывать? Радость, счастье. Да, наверное. Дан еще раз мысленно проверил свои ощущения. Нет, ни радости, ни счастья не было. Не было вообще ничего.
А что он обычно чувствовал? Дан растерялся. А действительно, что он чувствовал обычно? Удовлетворение, когда поступал в соответствии с правилами (гордость? Чувство выполненного долга?).  Раздражение (которого всегда стыдился и тщательно скрывал), когда сталкивался с чем-то неприятным, но необходимым. Недоумение, когда что-то явно выпадало из схемы. Интерес – последнее время очень редко, т.к. все более упорядочивал свою жизнь, а в следовании по рельсам интереса было мало.  А вот счастье? Все правильно, Дан ведь считал, что счастье будет, когда появится своя квартира. Но вот квартира есть, а счастье? Да и вообще, какое оно?
Дан стал вспоминать. Он мысленно пролистывал альбом своей жизни в обратном порядке. Так, обычные рабочие будни – ничего такого, чтобы особую радость, а тем более счастье испытывать, там не было, да и быть не могло. Учеба – ну да, это только в книжках или  кино грызть гранит науки является счастьем.  Женщины? ( Дан избегал даже мысленно слова «любовь» — это что-то из «мыльных опер»). Да, какие-то мгновения удовольствия с ними были связаны. Но слишком уж много эмоций и всякой нелепой, суетной дребедени. Дан даже приподнялся, сел, опираясь спиной на стену. Что же это получается? Он никогда не испытывал счастья? Дан лихорадочно пролистывал альбом памяти, погружаясь в прошлое. Ну уж конечно не подростковый период – с прыщами, гормонами, протестом и мучительными перепадами от чувства собственной значимости до ощущения ничтожности – не то себя, не то мира.
Стоп. Неожиданная совершенно картинка, которую Дан давным-давно не вспоминал.  Ему было тогда года четыре. Лето. Село. Кто-то (дедушка?) привез его в поле. Ехали на телеге – было тряско, жарко, душно. Когда остановились, Дану хотелось раскапризничаться, но тут он увидел….    Это было золотое марево с синими искорками. Васильки? Да нет, наверное упавшие на землю искорки, кусочки  голубого купола неба, которое в отдалении сливалось с золотом поля без видимой границы. Небо звенело  (жаворонок?), а поле отвечало ему тихим шелестом. Дан, забыв обо всем бросился в эту золотистую синеву, повалился на спину и долго лежал в легком шепоте колосьев, звоне переливчатых небесных колокольчиков. Что-то происходило с ним тогда. Что? Дан не мог дать название тому чувству, которое наполняло тогда мальчика так полно, что действовало даже сейчас.  Он не понимал, что это было,  только  отчетливо знал, что серая взрослая жизнь стерла это ощущение. Но ведь теперь все должно быть по-другому. Теперь у него есть то, что должно, обязательно должно дать счастье. Почему же оно не наступает?
Дан поднял голову и огляделся. Полупустая комната в серой взвеси сумерек казалась необычно большой, незнакомой. И чужой. Потолок с голой лампочкой на шнуре. Стены непонятного цвета. Что называется  «отделка от строителей». Что-то привлекло внимание, какое-то движение. Дан присмотрелся к стене напротив.  Она  словно дышала. Что-то двигалось и перемещалось в ее толще. Что-то бесформенное, смутное, пугающее в своей неопределенности. Это было отвратительно. Отвратительно и одновременно притягательно. Она словно звала войти в слепое, скрытое за обманчиво твердой поверхностью, движение. Стемнело. Комната  растворилась в черноте ночи, но Дан продолжал видеть монотонное движение стены.  Темнота как бы приблизила ее и Дан с безысходной тоской ощущал, что не может сопротивляться, даже шевельнуться. Но именно отчаяние позволило ему резким движением дотянуться до выключателя. Вспыхнул яркий, какой-то голый электрический свет. Он стер непонятное волшебство, и комната стала такой, какой и должна быть – необжитой новостройкой. А стена…
Впрочем, Дан не стал проверять как выглядела стена при электрическом свете. Слишком силен был шок, слишком ненадежной оказалась обыденная житейская логика. Поэтому он сначала отправился в ванную, где долго стоял под холодным душем, а потом на кухню. Полстакана водки и старый спальный мешок обеспечили спокойный сон. Ну, а звонок будильника утром включил привычный ритм будней, где места волшебству не могло быть в принципе.
Так оно и оказалось. Бумаги, звонки, расспросы коллег – все это может стереть из памяти что угодно или, во всяком случае, представить, что все просто померещилось после тяжелого дня. В общем, Дан действительно выкинул все из головы  и возвращался домой в хорошем настроении после похода по магазинам – коллеги на новоселье соберутся  в выходные.
В квартире дел было много, но Дан работы не боялся – давно привык все делать сам. Переставляя покомпактнее коробки с книгами, он зашел в комнату, но стена выглядела так, как положено выглядеть стенам, не более того. Только ночью, во сне, Дан снова и снова отворачивался от шевелящейся стены, а она вновь оказывалась перед ним.
Теперь стена все время оставалась с Даном. Она словно воплощала в себе всю серую паутину будней. Почти невидимую, липко-привязчивую в своей нудной повторяемости, тошнотворном тепле утрамбованной массы людей в утреннем автобусе. Что-то шевелилось в ее глубине, словно в автобусной толпе, когда не видно ни лиц, ни глаз, только бесформенное месиво людских тел.
И от этого страх, затаившийся внутри, вылезал, превращался в ужас и ватным одеялом душил, обездвиживал, пригибал к земле. В этом было что-то завораживающее. Дан тонул в ощущении ужаса, задыхался, но не мог оторвать взгляда от проклятой стены. Из этого состояния его вырывал обычно какой-нибудь резкий звук или темнота, закрывающая от взгляда движение стены. Нет, Дан знал, что она продолжает двигаться, засасывать, но темнота позволяла оторваться, потянуться к выключателю, заняться текущими делами. Их  он выполнял нехотя, машинально, избегая даже косвенного взгляда на стену.
Наваждение стены не исчезало даже за пределами квартиры. Что бы ни делал Дан, за всей привычной и такой казавшейся милой (из сегодняшнего состояния) суетой стоял призрак стены. И ее мертвенно-спокойное, затягивающее назойливое движение словно обесцвечивало, обесценивало все мелкие радости, которые он получал от жизни раньше. Дан не верил своим глазам, своим ощущениям, но и проверить, как воспринимают стену другие  тоже не мог. Друзей, как оказалось, не было. То есть с теми  людьми, с которыми он обсуждал повседневные свои дела, разговаривать о стене было совершенно невозможно. Кроме того, разговаривать об этом вслух означало безоговорочное признание ущербности той житейской логики, на которой строилось все осмысленное существование Дана
Первой попыткой освободиться была покупка телевизора. Мельтешение цветных картинок на экране и скоморошечьи звуки рекламы несколько рассеивал наваждение стены, но рано или поздно Дан бросал на нее взгляд. И все начиналось сначала.
А потом появилась Жанна. Она давно и явно давала понять, что Дан ей интересен, и не просто интересен. Своей спокойной уверенностью и рассудительностью она (в глазах Дана) выгодно отличалась от других знакомых девушек. Он даже исподволь приглядывался к ней. Собственно Дан и не сделал никакого решительного шага. На очередном празднике, под официальным девизом «Раз уже есть своя квартира, так и гостей принимай», сослуживцы корректно побуянили, и, достойно еще раз обмыв новое жилье, потихоньку рассосались, а Жанна осталась. Причем осталась так естественно и непосредственно, что Дану ничего не оставалось, как поддержать игру в тайную страсть, наконец-то ставшую явной. Это позволило Жанне развить активную деятельность. Как-то сам собой появился чемодан (или не один или безразмерный, судя по количеству возникших вещей).  Дан получил наглядное представление о скорости, с которой женщина способна осваивать жизненное пространство.
Появились вазочки и салфеточки. Дан даже воспрянул духом, когда увидел на проклятой стене ковер с трафаретной Ледой и лебедем. Он даже умилился – ведь сохранилось же где-то. Жанна сумеет выжить из квартиры этот морок. Она была так победительно активна в своей воинствующей пошлости, что ничто необычное  устоять не сможет.
Но ведь устояло же. Правда реже, но все более жестко действовали узкие полоски стены с упорным постоянством выплывал постылый морок и сковывал Дана. Эти полоски влияли сильнее, словно сконцентрировали, вобрали в себя всю мощь безликой серой стены. Пучились безглазо, шевелись, ворожили.
На Жанну стена не действовала. Ее раздражал «идиотский»  (как  она называла) вид Дана, когда он замирал с неподвижным взглядом, устремленным на стену. Она тут же находила какое-нибудь занятие и теребила его до тех пор, пока он не принимался решать очередную суетную и бессмысленную проблему. Теребила со все возрастающим ожесточением. Только сделала все как у людей. Прибрала к рукам хоть и чудаковатого, но перспективного сослуживца, которого не стыдно и в ЗАГС повести. Прибрать-то прибрала, только не ошиблась ли? Тут же не просто чудак, а чистой воды псих, видно.
Жанна нервничала. Она избегала всего, что нарушало  стереотип жизни, всегда отмахивалась, а тут не отмахнешься. Надо что-то решать. Именно в разгар ее размышлений на больную тему Дан просидел, нелепо застыв на приземистой тахте, необычно долго.
« Ну что ты меня не слушаешь?» – голос Жанны сверлом вонзился в вязкую муть кошмара. Дан умоляюще взглянул на нее. Живой ведь человек. Любит, заботится, переживает за него. Может поможет? «Послушай, Жанна,» – голос его звучал как-то очень робко и неуверенно, -«Посмотри на стену».
«А что с ней?» – Жанна была все еще во власти раздражения и обиды на этого несуразного недотепу, который только и способен сидеть, уставившись на стену. «Побелить надо» – она тут же подошла к стене, приподняла ковер и стала с разных сторон рассматривать стену. «Точно, побелить надо. А у тебя хозяйский взгляд. Этим строителям руки бы оторвать – такую халтуру делают».
Стена  обрадовалась неожиданной свободе – завибрировала, завытягивалась. Даже словно вдалась в комнату, стремясь заполнить свободное пространство. «Да нет, неужели ты не поняла?!» – в голосе Дана появилась требовательность и удивление. «Ну, конечно, обои или панели посовременнее» – Жанна деловито похлопала по стене ладонью. «Что ты, слепая или бесчувственная?» – Дан выталкивал слова с трудом. Одиночество безысходно загоняло в узкий тупик, в глубине которого хищно ждала стена.
«Хомяк придурочный» – голос Жанны сорвался на визг. «При чем здесь хомяк?» – опешенно подумал Дан, «И что с ней?». А Жанну несло. Дан услышал все, что она о нем думала. Оказывается он был неприспособленным для реальной жизни идиотом, придурком, изображающим из себя «невесть что» и соблазнивший наивную женщину (очевидно Жанну). Слова лились сплошным потоком, которому совершенно не мешали торопливые, но  деловитые сборы. Быстро и очень аккуратно Жанна сложила свои вещи в чемодан (все-таки он был один). «И ведь поместились…» – с тупым удивлением подумал Дан.  «Остальное заберу потом» – Жанна закончила свой монолог уже за захлопнувшейся со злорадным треском дверью.
 Дан снова остался один. «Что же это? Может я действительно идиот или медленно схожу с ума?»  Он не осмеливался взглянуть на стену. Но, даже не глядя, знал: она там и она ждет. Не спрятаться, не загородится. Дан упал ничком на тахту. Сжался, в бессмысленной надежде уйти от необходимости принимать решение и действовать. Дан знал, что действовать надо, но тянул бессмысленную паузу. Тело, скрючившись в позе эмбриона, возвращало к беспомощности детства, когда так же сжавшись, маленький Дан пытался защититься от беспощадной бессмыслицы взрослого мира. А еще он тогда плакал. Плакал. А вот взрослый Дан разучился.
Все. Дальше уже не загонят. Некуда. Дан встал. Глаза щипало, словно невыплаканные слезы все еще пытались пролиться. С решимостью отчаянья он повернулся к стене и встал перед нею. «Вот я. Бегать больше не буду. Иду на Вы» – всплыло откуда-то старинное выражение. «Иду на Вы» — повторил он вслух и двинулся к стене.
Весь устойчивый опыт взрослой жизни восставал против этого движения. Мертвящий страх попытался привычной хваткой сжать горло и сковать движения. Но сила ведущая Дана была так всеобъемлюща, что не сработали обычные приемы. Страх  не вырос до обездвиживающего ужаса и соскользнул, взвизгнув бессильной собачонкой где-то внизу и сзади.
Не броситься напролом, не ударить. Войти, как входят в океан. Не для того, чтобы плыть куда-то (доплыть?). Не уйти надо (утонуть, исчезнуть?). Просто войти, с детским любопытством: «Что это?». Войти, как входил в детстве в золотое марево ржи. Единственной уступкой обыденности было то, что Дан закрыл глаза. Уступкой, не остановившей его движения (течения?) к стене. И еще тело сжалось от инстинктивного ожидания удара, препятствия. Но его не было. Что-то окружило Дана. Что-то вязкое. Словно каждая клеточка его тела просачивалась сквозь невидимое сито. Причем явно чувствовалось, что пройти (протечь?) могло только то, что являлось сутью, основой Дана, а все серое, будничное, наносное оставалось там (где?) и не могло попасть сюда (куда?)
Ощущение было настолько необычным, что Дан открыл глаза. Он находился… нет видел….нет ощущал… Привычных слов не было для обозначения того, где Дан БЫЛ сейчас. Скорее всего он просто ЗНАЛ (или осознавал?), что находится вокруг него нечто не имеющее ни формы, ни цвета, ни движения, ни имени. Так же, каким-то внутренним сверхчувственным восприятием он знал, что где-то есть другая стена, похожая на ту, сквозь которую он прошел.
«Потом. Я рассмотрю ее потом» – подумал Дан, «А сейчас..» Он распрямился, потянулся во весь свой рост, раздвинул руками пустоту, убирая стену за пределы осознания. И не надо ждать. И не где-то, а здесь, сейчас. Потому что счастье это жизнь. Жизнь. Она должна быть.  Дан сделал глубокий вдох, и слово заполнило пустоту.: «Да будет свет».
И возник свет.