Ловушка

С Е Р Г Е Й М О Г И Л Е В Ц Е В





Л О В У Ш К А

комедия



Герои комедии абсурда «Ловушка» попадают в некую абсурдную ситуацию, из
которой нет выхода. Четыре человека из разных эпох находятся у берега
ненастоящего, чуть ли не нарисованного моря, и вынуждены жить здесь, ведя на
первый взгляд абсурдные разговоры и совершая абсурдные поступки. Но за всем
этим внешним абсурдом постепенно угадывается второй, абсолютно реальный
план, и он-то и является и для героев, и для зрителей главным планом пьесы.






Берег моря, несколько камней, вокруг разбросаны доски, палки, и какие-то тряпки.
В и к т о р, потом Н а т а л ь я.

В и к т о р (оторопело глядя на Н а т а л ь ю). Из белой пены, прямо как
Афродита, на утренней заре, и все такое?!
Н а т а л ь я. Простите?
В и к т о р. Простить? За что? продолжайте, прошу вас, и разоблачите как можно
быстрее эти прекрасные члены, прикрытые столь жалким рубищем!
Н а т а л ь я. Что вы сказали?
В и к т о р. Я сказал – разоблачитесь, не скрывайте под одеждой ваших прекрасных
форм и всех ваших прелестей, приличествующих скорее богине, чем смертной
женщине! Разоблачайтесь, прошу вас, разоблачайтесь, я буду рисовать вас глазами
и голосом, словно Гойя, рисуя обнаженную Маху!
Н а т а л ь я. Вы смеетесь?
В и к т о р. О нет, я плачу, плачу от восторга и неожиданности, потому что
такой шанс выпадает не каждому смертному, а одному из миллиона, примерно раз
в тысячу лет. А может быть, и больше; скажите, вы читали Достоевского?
Н а т а л ь я. Я?
В и к т о р. А Блэза Паскаля?
Н а т а л ь я (морщит лоб). Быть может…
В и к т о р. А Гомера, вы читали божественную «Илиаду»?
Н а т а л ь я (еще больше морщит лоб). Как вы сказали?
В и к т о р. И не пытайтесь вспомнить, это не имеет никакого значения! Афродите не
обязательно читать Блэза Паскаля. Как, впрочем, и Достоевского! Однако о чем я
говорю? Приход Афродиты в этот мир случился гораздо раньше, и все было
облечено в драпировки таких немыслимых форм и тонов, что этот ваш современный
наряд…

Подскакивает к Н а т а л ь е, и срывает с нее одежды.

Н а т а л ь я (с испугом). Что вы делаете?
В и к т о р (исступленно). Разоблачайтесь, разоблачайтесь, не скрывайте божественную
красоту!
Н а т а л ь я (пытаясь защититься). Но я…
В и к т о р (продолжая срывать одежды). Не скромничайте, Афродите не к лицу
скромность. Здесь, в этом раю, где властвует Аполлон, скромность не является
преимуществом, которое отличает женщину от мужчины.
Н а т а л ь я (резонно). Но я…
В и к т о р. И вы, и я, и все остальные, - они ничто перед явлением вечности,
которое мы здесь представляем. Возьмемся за руки, скинем одежды, и будем
вести себя, словно дети, впервые попавшие на этот праздник отчаяния!
Н а т а л ь я. Вы думаете? (Закрывается руками от В и к т о р а.)
В и к т о р. На этот праздник торжествующего реализма, способного рассмешить даже
сурового окаменелого Командора. (Разглядывает Н а т а л ь ю.)
Н а т а л ь я (совсем голая). Но я…
В и к т о р (отступив на шаг). Да, вы прекрасны, как может быть прекрасна лишь
Афродита! (Делая еще шаг назад.) Прикройтесь, вот вам плащ (бросает ей лежащее
на земле покрывало), неровен час, на вас обратит свое внимание Зевс, и, упав
вниз золотым дождем, вонзит в вас его острые, словно кинжалы, стрелы!
Н а т а л ь я (закрываясь плащом, с любопытством). А это больно?
В и к т о р (с пафосом). Это приятно! Впрочем, я этого чувства не испытывал,
и не могу, поэтому, ответить о той мере приятности, которую вы можете испытать
в этом случае!
Н а т а л ь я (несмело). Тогда я пойду?

Уходит, прикрывшись покрывалом.

В и к т о р (вдогонку). Уходите, милая, уходите, а когда вернетесь, опишите мне все
прелести путешествия по этим острым камням!

Усаживается на один из камней, задумывается, подперев щеку в позе античного
философа.
Появляется Л о р е н с о.

Л о р е н с о. И вот опять я.
В и к т о р. Я вижу.
Л о р е н с о. Я проходил здесь среди болот…
В и к т о р. Здесь нет болот, здесь только скалы и море.
Л о р е н с о. Вы так считаете?
В и к т о р. Я не считаю, я вижу.
Л о р е н с о. Очень часто чувства обманывают нас, и выдают ложь за правду!
В и к т о р. Какие чувства, какая ложь? Вы видели стену, лежащую на западе от этой
долины? Вы проходили мимо этой стены? Вы знаете, что на свете больше ничего
нет: только эта стена, и мы, затерянные на берегу океана?!
Л о р е н с о (резонно). Это не океан, это теплое море!
В и к т о р. Ах, бросьте, не говорите мне эти глупости, они годятся лишь для малых
детей! Вы пробовали опустить в это море пальцы, вы пробовали его на вкус, вы
измеряли его соленость? Это море давно уже перестало быть теплым и
привлекательным для миллионов туристов! Оно стало зеленым и несъедобным как
на вкус, так и на ощупь, а вместо миллионов туристов остались лишь мы, жалкая
кучка бродяг, от которой проку не больше, чем от скисшего молока!
Л о р е н с о (жалобно). Вы думаете, что это надолго?
В и к т о р. Какая разница, что думаю я, главное, что думает мироздание!
Л о р е н с о. Вы считаете, что во всем виновато оно?
В и к т о р. Оно, или Господь Бог, или безумная пляска атомов в колбе у циничных
ученых, - какая разница, кто виноват? Главное, что это уже свершилось!
Л о р е н ц о. Свершилось навсегда, или на время?
В и к т о р. Откуда я знаю, черт побери, я что, гадалка, или авгур, угадывающий по
внутренностям животных будущее платежноспособных клиентов? Я не могу вам
сказать, надолго ли это, я вообще ничего не могу вам сказать, даже то, как
меня зовут в данный момент.
Л о р е н с о (протягивая руку). Лоренесо!
В и к т о р (жмет ему руку). Виктор, и, кажется, исследователь чего-то.
(Показывает на отрепья Л о р е н с о). Простите, вам не холодно в этих
жалких одеждах?
Л о р е н с о (оптимистично). Мне никогда не холодно, я излучаю энергию оптимизма!
В и к т о р (он поражен). Правда, а это не очень больно?
Л о р е н с о. Что? излучать энергию оптимизма? нет, это приятно; хотите, я вас
научу?
В и к т о р (отшатываясь). Нет, нет, не стоит, лучше быть вечным циником и
пессимистом, верить в близкий конец и невозможность дальнейшей жизни, чем
излучать энергию оптимизма! излучайте ее в одиночестве, но не мучьте меня
несбыточными надеждами!
Л о р е н с о (тихо). Я вообще никого не мучу, я убежденный вегетарианец и холостяк!
В и к т о р (опешив, некоторое время с удивлением глядя на него). Вы – вегетарианец!?
Но как, откуда, тем более в этих краях, где все набрасываются на всех, срывая
одежды, и предаваясь дивим утехам любви? Здесь, где море имеет зеленый оттенок,
и на вкус напоминает не то амброзию, не то рвотное средство для обожравшихся
недоносков? Откуда эти амбиции, и, я бы даже сказал, нездоровый и гнусный
снобизм?
Л о р е н с о (скромно опустив голову). Из детства, это все из детства, у меня было
очень трудное детство.
В и к т о р. Правда? Вы были неврастеником, вас не любили родители, вы мучили
бедных животных?
Л о р е н с о (потупив голову). О да, я ненавидел их особенно сильно, я испытывал к
ним инстинктивное отвращение, ко всем этим хомячкам, морским свинкам и кроликам,
покрытых мягкой и шелковистой шерстью. Но особенно, представьте себе, я
ненавидел кошек, которых мучил с утра до вечера, как настоящий садист, так что
их в нашей округе совсем не осталось. Представьте себе, я замучил любимую кошку
директора школы, и меня за это выгнали, как последнего негодяя, не дав получить
среднего образования!
В и к т о р. И вы стали вегетарианцем?
Л о р е н с о. А что мне еще оставалось? Меня мучили непрерывные укоры совести;
морских свинок, кроликов и хомячков хватило мне на всю оставшуюся жизнь, я уж
не говорю про несчастных кошек, которые приходили ко мне по ночам, и оглашали
долину моих снов жалобным воем. Мне оставалось только одно: или сойти с ума, или
стать вегетарианцем!
В и к т о р. Да, это большая трагедия, она достойна всяческого воспевания, и, думаю,
если бы о ней слышал Моцарт, он, без сомнения, написал бы еще один «Реквием»!
но скажите мне: вы что же, не замучили с тех пор больше ни одной несчастной
зверушки?
Л о р е н с о. Почему же, замучил, и не одну! Не надо смешивать два понятия: быть
вегетарианцем – это одно, а мучить беззащитных тварей – это совсем другое! Я
стал вегетарианцем, но сохранил свои садистские привычки на всю жизнь!
В и к т о р (с пафосом). Да, это драма, это несомненно драма идей! Это дуализм, о
котором с таким пафосом вещали нам еще древние! Живи вы в эпоху Сократа, он,
без сомнения, посвятил бы вам один из своих диалогов!
Л о р е н с о. Вы так думаете?
В и к т о р. Я это знаю, я изучал философию во многих университетах!
Л о р е н с о. Вы образованный человек?
В и к т о р. Чересчур образованный, черт побери, чересчур! Образование висит на мне,
как вериги на шее кающегося грешника!
Л о р е н с о. Это заметно.
В и к т о р. Что заметно?
Л о р е н с о. Ваше образование. Сразу видно, что вы никого в детстве не мучили.
В и к т о р. Вы так думаете?
Л о р е н с о. Ах, я уже давно не думаю ни о чем! С тех пор, как все это с нами
случилось, я перестал думать, потому что это не имеет никакого смысла! (С
надеждой.) Кстати, как вы думаете, мы выберемся отсюда?
В и к т о р (саркастически). Вы не думаете сами, но заставляете думать других?

Подходит к морю, окунает в него палец, потом вытаскивает, и долго изучает его.

Л о р е н с о. Что вы делаете?
В и к т о р. Как что? пытаюсь ответить на ваш вопрос. Кстати, вы не заметили, что
это море никогда не штормит?
Л о р е н с о (с пафосом). Что вы говорите?!
В и к т о р (продолжая смотреть на свой палец, потом отряхивая его, а под конец
даже облизывая). Да, не штормит, не волнуется, и не плещется в эти проклятые
берега, как всякое остальное, нормальное море.
Л о р е н с о (жалобно). Вы думаете, что оно заболело?
В и к т о р. Я думаю, что его вообще нет!
Л о р е н с о. Кого?
В и к т о р. Моря, кого же еще? Я думаю, что это иллюзия моря, фата – моргана, мираж,
некий постановочный трюк, очень хитро имитирующий присутствие моря.
Л о р е н с о (он поражен). Но зачем, почему, кому это надо?
В и к т о р (передразнивает его). Зачем, почему, кому это надо? Откуда я знаю, кому
это надо? Может быть, кому то и надо, но, скорее всего, не надо никому вообще,
и мы торчим здесь, в этой ловушке, рядом с морем, которое просто исчезло.
Л о р е н с о (он по-прежнему поражен). Но куда же оно исчезло?
В и к т о р. Кто?
Л о р е н с о. Море, конечно.
В и к т о р. А оно никуда и не исчезало, его попросту никогда и не было. (Начинает
терпеливо объяснять.) Понимаете (обводит рукою по сторонам), все это: и море, и
скалы, и берег, - всего лишь иллюзия, всего лишь идея реального мира, его
идеальный слепок, причем совсем небольшой, очень крохотный, в который нас
непонятно как занесло.
Л о р е н с о (морщит лоб, стараясь понять). Идея мира? Но что это такое?
В и к т о р (словно лектор на кафедре). Идея мира, дорогой мой шпагоглотатель, это
то, что существует у нас, или у кого-то другого, в сознании, то есть, попросту
говоря,в голове.
Л о р е н с о (обиженно). Я не шпагоглотатель, я вегетарианец.
В и к т о р (нетерпеливо). Неважно, шпагоглотатель, или вегетарианец, - это
не важно! важно то, что все мы, пойманные в эту ловушку, вместе с берегом,
камнями, и этим бесплотным и мертвым морем, суть всего лишь бесплотные духи,
фантомы, давно уже потерявшие свою материальную оболочку. Нас нельзя ни убить,
ни утопить, ни умертвить каким-либо иным способом. Проще говоря, мы давно уже
на небесах, и, скорее всего, о нас прочно забыли!
Л о р е н с о (морщит лоб, пытаясь понять). Мы находимся на небесах?
В и к т о р. Да, на небесах, или в какой-то небольшой части небес, совсем крохотной,
размером с эту полоску земли (делает жест по сторонам), и к реальной жизни нам
уже никогда не вернуться!
Л о р е н с о. Но почему, почему мы стали бесплотными духами?
В и к т о р (снисходительно). Все становятся духами после того, как умрут.
Л о р е н с о. Так вы считаете, что мы уже умерли?
В и к т о р. Это пока что гипотеза, но, скорее всего, она близка к истине!
Л о р е н с о. И мы находимся на небесах?
В и к т о р. С очень большой вероятностью.
Л о р е н с о. И нас нельзя ни убить, ни утопить, ни даже придушить, как маленькую
зверушку?
В и к т о р. Ни как зверушку, ни как кошку директора! Можете сейчас, если хотите,
ударить меня камнем по голове, и сами увидите, что со мной ничего не случится!
Л о р е н с о (с недоверием). Правда, вы не шутите? давайте попробуем!

Берет камень, и бьет им В и к т о р а по голове.

В и к т о р (отскакивает в сторону, зажимает голову руками). Ай, больно! Вы что,
хотите меня убить!?
Л о р е н с о. Но вы же сами сказали, что мы бесплотные духи!
В и к т о р (жалобно, продолжая держаться за голову). Мало ли я что вам сказал?
Надо ведь соображать, в конце концов, прежде чем бить камнем по голове! Вы со
своими садистскими замашками укокошите здесь всех до одного!
Л о р е н с о. А что, здесь еще кто-то есть?
В и к т о р. А вам мало меня одного?
Л о р е н с о (отшвыривая в сторону камень, который до этого продолжал держать в
руках). Да нет, по-моему, вас одного мне вполне достаточно. (Ядовито.) Что-то
не похожи вы на бесплотного духа!
В и к т о р (держась руками за голову). Я сам вижу, что не похож, это меняет всю
концепцию моих умственных построений, и заставляет искать новые объяснения!
Л о р е н с о (ухмыляясь). Это называется следственным экспериментом!
В и к т о р. Каким экспериментом?
Л о р е н с о. Следственным. После того, как я вырос, и вместо животных стал мучить
людей, я тоже участвовал в следственных экспериментах.
В и к т о р. Вы мучили людей? но зачем?
Л о р е н с о. Трудное детство, отсутствие контактов с родителями, грязные
поползновения со стороны отчима, и все такое, что в итоге вылилось в садизм и
насилие.
В и к т о р. Но вы же вегетарианец!
Л о р е н с о. Да, и горжусь этим. Помнится, в тюрьме, где я провел большую часть
своей сознательной жизни, мне специально готовили вегетарианские блюда, и пару
раз даже скостили за это срок.
В и к т о р. Вы большую часть жизни провели в тюрьме?
Л о р е н с о. Да, и много раз участвовал в следственных экспериментах. О, вы не
поверите, но я стал настоящим профессором по части следственных
экспериментов, не хуже вас самих, и мог бы прочитать настоящую лекцию, как
правильно подготовить к ним преступника, и какие надо задавать ему вопросы,
чтобы не испугать его и не травмировать психику. Существуют, знаете-ли, разные
подходы к тем, что задушил человека, утопил человека, или, допустим, огрел его
камнем по голове! (Протягивает руку к только что выброшенному камню.) Сейчас
я вам все это доходчиво объясню!
В и к т о р (испуганно отскакивает в сторону). Нет, нет, не надо, обойдемся без
этого!

Появляется Н а т а л ь я, накрытая покрывалом, которое она приспособила в
некое подобие пончо, проделав в нем посередине дыру, и просунув в нее голову.

Н а т а л ь я (несмело). Я вернулась назад…
В и к т о р (подскакивает к ней, тянет за руку). Позвольте представить: Афродита,
богиня, уроженка здешних топких брегов!

Л о р е н с о, осклабясь, расшаркивается перед Н а т а л ь е й.

Н а т а л ь я (так же несмело). Вообще-то я родилась не в здешних краях…
В и к т о р (по-прежнему держа ее за руку). Моя милая, откуда вам знать, где теперь
ваши края? Быть может здесь, быть может там, а быть может вообще нигде, на том
свете, которого, возможно, тоже не существует. Не спешите отрекаться от этой
бренной полоски земли, ибо, вполне может статься, здесь и закончится ваша
бренная жизнь!
Н а т а л ь я (робко). Это как?
В и к т о р. А так, мое милое существо, моя наяда, мой здешний гений, моя Афродита,
что возможно, мы не выберемся отсюда уже никогда, и для продолжения рода вам
придется выйти за одного из нас замуж! (Показывает на себя и Л о р е н с о.)
Впрочем, это противоречит моей теории о нашем пребывании на небесах!
Л о р е н с о (осклабясь еще больше). Моим представлениям это не противоречит, я
готов жениться прямо сейчас.
Н а т а л ь я (протестуя). Но я уже была замужем, и мне хочется немного прийти в
себя!
В и к т о р. А вот это уже эгоизм, ибо здесь, в нашем скромном раю (широкий жест по
сторонам), не может быть мелких частнособственнических интересов, и все должно
подчиняться высшей целесообразности!
Н а т а л ь я (с интересом). Чему подчиняться?
В и к т о р (отпускает ее руку, с воодушевлением, как профессор на кафедре). Высшей
целесообразности, ибо мы, друзья, поставлены в исключительные, можно сказать,
идеальные условия, и должны использовать этот шанс, создав здесь республику
справедливости и красоты. Построив идеальное общество, где бы все были равны,
где все было бы общее, где не было бы различия между моим и твоим, где не было
бы жен, мужей и нелепых обетов, а были одни вечные и любящие души, навечно
кинутые в объятия один другого!

Раскланивается по сторонам, как дирижер, ожидающий шквал аплодисментов.

Л о р е н с о (облизываясь, плотоядно поглядывая на Н а т а л ь ю). Я всегда готов
вступить в подобное братство, и меня не надо долго агитировать за него! Я еще в
тюрьме пришел к выводу, что вокруг все общее, и я с полным правом могу залезть
в дом к любому богачу, и взять у него все, что понравится, в том числе и жену,
если она случайно подвернется под руку! В прошлой жизни из-за этих воззрений у
меня постоянно возникали проблемы с законом, то теперь, в этом уединенном месте
(оглядывается по сторонам), где нет ни полиции, ни тюрем, ни дурацких законов, я
могу, кажется, осуществить свою вековую мечту! (Протягивает руку
В и к т о р у.) Полностью солидарен с вами, профессор, и готов к дележу всего
награбленного, включая как движимое, так и недвижимое имущество! (Опять с
вожделением поглядывает на Н а т а л ь ю.)
В и к т о р (пожимая руку Л о р е н с о). О нет, друг, вы меня не поняли, я говорил
о братстве в идеальном, высшем значении этого слова! Никакого дележа, никакого
приземленного раздела награбленных ценностей, пусть этим занимаются адепты
земных кровавых революций и переворотов! Здесь же, в царстве уединения и покоя,
практически на небесах, я предлагаю построить общество без войн и насилия, где
бы новорожденный ягненок пасся рядом с могучим львом, а кудрявый малыш смело
протягивал руку к ядовитому аспиду! Одним словом, друзья, я вовсе не предлагаю
обобществление жен, и уж тем более сексуальную революцию, я предлагаю любовь
возвышенную и неземную, любовь платоническую, которой и должны предаваться
истинные философы, прогуливаясь по дорожкам неземной Академии, и размышляя о
сущности возвышенного и прекрасного!
Л о р е н с о. Нет уж, меня увольте, я прогуливаться не хочу, да и платоническая
любовь меня устроить не может! По мне, уж раз делить, так делить по-братски и
поровну, а что не делится (оглядывает Н а т а л ь ю), то использовать
бережно и по очереди.
В и к т о р (Н а т а л ь е). А вы, дитя мое, как вы относитесь к платоническим
отношениям?
Н а т а л ь я (кривится, как от кислого). По мне, так лучше повеситься, чем
участвовать в таких отношениях! Вы что, за дуру меня считаете, или за
потаскушку какую? я, слава Богу, девушка честная, и всегда стремилась к
порядочности и чистоте!

Л о р е н с о от радости подпрыгивает на месте, а В и к т о р некоторое
время обескуражено молчит, с сомнением глядя на с о б е с е д н и к о в.

В и к т о р (Н а т а л ь е). Скажите, дитя мое, а чем вообще вы зарабатывали на
жизнь?
Н а т а л ь я (скромно, потупив глаза). Я шила платья…
В и к т о р (он поражен). Как, вы шили платья? Вы были портнихой,
законодательницей мод и дорогих престижных салонов? Но откуда же тогда,
простите, эти жалкие лохмотья, которые на вас одеты сейчас? (Подскакивает к
Н а т а л ь е, и пытается сорвать с нее покрывало). Откуда эти обноски, которые
компрометируют вас не меньше, чем эскимосскую женщину одетое на нее бикини?
Вы что, всегда ходили в таком наряде?
Н а т а л ь я (начинает потихоньку рыдать). Зачем вы так грубо? Я же не виновата, что
потеряла все в этих трущобах? (Пытается оглянуться вокруг, но потом машет
рукой, и начинает рыдать уже по-настоящему.)
В и к т о р (с пафосом). Ага, вы не виноваты, вы сваливаете все на других.
Аозможно,вы даже скажете, что это я сорвал с вас вашу одежду, и кинул, как
нищенке, это жалкое покрывало?
Н а т а л ь я (рыдания душат ее). Ага… угу… вы несправедливы ко мне…
В и к т о р (возвышая голос). Нет, я только кажусь несправедливым, но на самом деле
я необыкновенно справедлив; и еще добр, а также порядочен, утончен, начитан,
et cetera. Я вообще очень утонченный человек, и мне претит, когда женщины,
вроде вас, одеваются не так, как предписывают приличия.
Л о р е н с о (до этого сидевший неподвижно на камне, и с удовольствием слушавший
тирады В и к т о р а, вскакивая на ноги). А мне кажется. что она ничего!
Даже в этом нелепом наряде! (Оглядывает Н а т а л ь ю с ног до головы.)
В и к т о р. Вот и чудесно! Можете забирать ее в качестве дара, или, если желаете,
раздела общественной собственности. Советую построить шалаш, и жить в нем,
как влюбленная парочка, благо, что подножного материала здесь хватит на целый
поселок аборигенов! (Показывает на разбросанные вокруг палки и тряпки.)

Л о р е н с о с Н а т а л ь е й сразу же начинают строить с левой стороны от
В и к т о р а шалаш из палок, обтягивая их тряпками, при этом Л о р е н с о
что-то шепчет Н а т а л ь е на ухо, а та в ответ начинает смеяться, с опаской
поглядывая на В и к т о р а. Построив шалаш, тут же залезают в него, и сидят,
вытянув наружу ноги.

Л о р е н с о (из шалаша). Шеф, здесь не так уж и дурно, только псиной воняет от
тряпок, но в тюрьме порой бывало и хуже!
В и к т о р (небрежно). Давайте, давайте, делайте свое дело, пойте свою победную
песнь, веселитесь, пока есть у вас на это силы и средства, а мне еще надо о
многом подумать! Должен же кто-то подумать за остальных, неспособных к
высоким полетам фантазии!

Садится на один из камней, и замирает, подперев щеку рукой. Некоторое время
сидит молча, игнорируя доносившиеся из шалаша визги и смех.
Появляется Л е о н а р д а с чемоданом в руке, удивленно оглядывается
вокруг.

Л е о н а р д а (В и к т о р у). Простите, здесь можно переночевать?
В и к т о р (отрешенно). Ночуйте, слава Богу, мы не отказываем никому!

Л е о н а р д а усаживается на камень, раскрывает чемодан, и вываливает из него
кучу костей и тряпья. Начинает перебирать все это.
Из шалаша показываются головы Н а т а л ь и и Л о р е н с о.

Л о р е н с о (с любопытством, Л е о н а р д е). Простите, это еда?
Л е о н а р д а (продолжая перебирать лежащую перед ней кучу тряпья и костей). К
сожалению, это все, что у меня есть; если хотите, можете считать это едой, хотя
на вашем месте я дважды подумала бы, чем прикасаться к этим отбросам!
Л о р е н с о. А еще говорится, что семь раз надо отмерить, а один раз попробовать!
Л е о н а р д а (отрываясь от своей кучи, смотря на него). Это где так говорят?
Л о р е н с о. У нас на юге.
Л е о н а р д а (резонно). Здесь, слава Богу, не юг! (Кидает ему одну из костей.)
Держи, после заплатишь, а то тошно смотреть на тебя!

Л о р е н с о хватает кость, и начинает ее с жадностью обсасывать и лизать.
Из шалаша показывается голова Н а т а л ь и.

Н а т а л ь я. А мне?
Л е о н а р д а (кидая ей вторую кость). На и тебе, после заплатите вместе с мужем.
Н а т а л ь я (хватая кость на лету, с жадностью обнюхивая ее). Он мне не муж!
Л е о н а р д а (с удивлением). А кто?
Н а т а л ь я. Мы просто живем в одном шалаше; временно, пока все не закончится.
Л е о н а р д а. А ты считаешь, что все это когда-то кончится?
Н а т а л ь я (не отрывая рта от кости). А как же! у меня ведь заказов на ночные
сорочки не менее трех дюжин. И кальсоны пошить солдатам из третьего батальона;
а это вам не лясы точить у колодца, тут умение надо, и опять же усидчивость, а
все равно руки исколешь все, и глаза надсадишь, работая по ночам!
В и к т о р (вскакивая, радостно, обращаясь к п р и с у т с т в у ю щ и м). Эврика,
эврика, наконец-то нашел! Вы понимаете, я кажется знаю, что здесь происходит, и
почему мы все здесь оказались! Эта ловушка – не что иное, как наказание за наши
былые грехи, которые мы совершили когда-то. Мы все здесь грешники, и будем
сидеть у этого моря, ожидая погоды, до скончания века, пока полностью не
насладимся нашими бедствиями и мучениями!
Л о р е н с о (обгладывая кость). Меня такая перспектива не очень-то устраивает. Уж
лучше обобществление жен и иного имущества, которое вы, профессор,
предлагали недавно. В республике всеобщего счастья и вечной любви.
В и к т о р. Я не профессор, я аналитик происходящих событий.
Н а т а л ь я (также не отрываясь от своей кости, стараясь высосать
мозг). И меня тоже не устраивают бедствия и мучения; я еще намучаюсь, и исколю
все пальцы, пока пошью кальсоны для третьего батальона!
В и к т о р. При чем тут обобществление жен, при чем тут кальсоны для третьего
батальона?! Я вам говорю о великой разгадке, внезапно возникшей у меня в
голове, а вы пытаетесь свести все к несущественным мелочам! Друзья, истинная
причина нашего сидения у этого моря – наши былые грехи, которые мы обязаны
сообща искупить!
Л о р е н с о. Я вам не друг!
Н а т а л ь я. И я тоже!
Л е о н а р д а (с любопытством прислушиваясь к разговору). Послушайте: вы кости
обгладываете, или обсуждаете сводки с фронтов? Я не для того тащилась в такую
даль, неся на горбу эти треклятые кости (с ненавистью пинает ногой кучу костей),
чтобы выслушивать все эти бредни! Меня, слава Богу, послали сюда за другим!
В и к т о р (с удивлением уставившись на нее). Простите, а за чем вас послали сюда?
Л е о н а р д а. А вот этого я вам не скажу!
В и к т о р. Почему?
Л е о н а р д а. Потому что мне самой ничего не сказали. Велели только идти, не
разбирая дороги, по этим чертовым камням и отбросам (с отвращением смотрит на
окружающий пейзаж), и нести чемодан, пока кто-нибудь не встретится на пути;
велели всех пожалеть, и отдать, не торгуясь, все до последней косточки; потому
что, дескать, люди эти несчастны, и самостоятельно ни за что не выберутся из
ловушки.
В и к т о р (радостно). Ага, значит это действительно ловушка, раз кто-то так ее
называет! Без сомнения, за нами ведут наблюдение, и, возможно, фиксируют
каждое слово, а также каждый жест и каждый взгляд, а не исключено, что даже
измеряют дыхание и пульс в наших венах. Я так и знал, я это предчувствовал, я
давно уже понял, что это эксперимент, который проводят над нами таинственные
исследователи!
Л е о н а р д а. Да какие исследователи, о чем вы говорите?! Я ведь не бесплатно
принесла вам всю эту жратву, и те, кто отправил меня сюда, ожидают ответного
жеста, если хотите, чтобы вам опять что-нибудь принесли.
В и к т о р (не понимая). Простите, какого ответного жеста?
Л е о н а р д а (смеется). Вот чудак человек, не понимает, когда ему намекают так
тонко и так внятно! Ответный жест – это ответная плата, это денежки, которые
вы должны мне заплатить. Заплатите чем можете, хоть раковинами, хоть гладкими
голышами, хоть блестящими стеклышками, хоть золотым песком, если научитесь
мыть его в этих краях; чем можете, тем и заплатите, а без этого я отсюда ни за
что не уйду; я, слава Богу, не для того чемодан на горку перла по этим сугробам
и буеракам, чтобы уйти отсюда хоть без пфенига, хоть без иены, хоть без полушки!
Я, слава Богу, почтенная женщина, а не девушка на побегушках!
Л о р е н с о (отшвыривая обглоданную кость, и с вожделением поглядывая на
остальные, лежащие у ног Л е о н а р д ы). А можно драгоценными камнями
отдать, которые должны водиться в этих местах? У меня часто, знаете-ли,
водились драгоценные камни!
Л е о н а р д а. Можно и драгоценными камнями, но только если не долго будете
искать их, а то мне обратно надо идти, и мое время расписано по минутам!
Л о р е н с о (вытаскивая Н а т а л ь ю за руку из шалаша). Ну тогда мы пошли,
что найдем, то вам и принесем, хоть голыши, хоть драгоценные камни!

Скрываются за поворотом, причем Н а т а л ь я одета во все то же драное
пончо.

В и к т о р (после паузы, Леонарде). Простите за мое любопытство, которое до
сих пор не удовлетворено, но откуда вы взялись, ведь там (показывает на запад)
- стена, и вы не могли через нее перебраться!
Л е о н а р д а. Меня спустили по веревочной лестнице.
В и к т о р. По веревочной лестнице?
Л е о н а р д а. Да, как в фильмах о похищенных невестах, или о любовниках,
залезающих в окно. Вы смотрели такие фильмы?
В и к т о р (с сомнением). Не знаю, по-моему, нет; или да, точно уже не помню.
Скажите, а кто вас спустил? Это были люди?
Л е о н а р д а (добродушно смеется). А кто же еще, вот чудак человек, не ангелы
же небесные!? Хотя выглядели они, надо сказать, очень странно!
В и к т о р (с надеждой, подавшись вперед). Выглядели странно, и были не ангелами?
Л е о н а р д а. Точно сказать не могу, может быть и ангелами, а может быть, и не
ангелами, с первого взгляда это определить невозможно. Ангел ведь, он, если
захочет, сможет походить на кого угодно, хоть на человека, хоть на черта с
рогами; так что точно я на этот вопрос ответить ничего не смогу; одно могу
сказать, что главный у них был очень страшен, и черен лицом, а остальные
белее, и не такие свирепые.
В и к т о р (с надеждой). А крылья у них за спиной не росли?
Л е о н а р д а. Насчет крыльев тоже ничего не заметила, но у главного, который
руководил моим спуском вниз со стены, были такие ботинки, вроде
ортопедических, и в них вполне могли помещаться копыта!
В и к т о р (вскакивая с места и хлопая себя по бокам). Я так и знал, я так и знал!
мы находимся в аду, в преисподней, и путь назад нам строго заказан! Спуститься
сюда можно только по лестнице, и только лишь тогда, если на это будет дано
специальное разрешение, и если ее опустят служители ада! Это, несомненно,
один из первых, не самый зловредный, но достаточно мрачный, кругов
преисподней, и нам еще повезло, что мы попали сюда!
Л е о н а р д а (крестится со страха). Окстись, человек хороший, о каких ужасах ты
говоришь! Никогда не думала, что попаду в самое пекло! так ты, значит,
погибшая душа, и каешься здесь до скончания века?
В и к т о р (мрачно, опустив голову). Вроде того.
Л е о н а р д а (с интересом). А за что же тебя сюда упекли, не расскажешь ли, если
не жалко?
В и к т о р (так же мрачно). За великую гордыню, за что же еще?!
Л е о н а р д а (сочувственно). Да, это большой грех, я понимаю, а в чем он состоял
конкретно, чем таким конкретным то возгордился?
В и к т о р. Собственным величием, чем же еще?! Построить идеальное общество
мне захотелось, сначала в масштабах целой земли, потом отдельно взятой страны,
потом просто в масштабах себя самого, создав знаменитый трактат, вроде «Города
Солнца», или «Утопии»!
Л е о н а р д а (с интересом). А идеальное общество – это как, если перевести его на
на язык, понятный для всех?
В и к т о р (он все так же мрачен). Идеальное общество – это когда всем хорошо,
потому что вокруг все общее, и все, что принадлежит соседу, принадлежит
одновременно тебе!
Л е о н а р д а. Да что же тут хорошего, чудак человек! Это значит, что у меня, в
рыбном ряду, где испокон века торговала я то керченской селедкой, то тухлыми
осетрами, то красной рыбой позапрошлого века, пока не уговорили меня
спуститься сюда, в эту бездну, и отнести вам пару костей, которыми я сроду не
торговала, - это значит, что у меня в рыбном ряду, на моем законном прилавке,
на котором торговали еще моя мать и моя бабка, не будет ничего своего? Что
моя корзина и мои весы с хитрым секретом будут принадлежать моей товарке,
сварливой бабе, хуже которой и сатана не сможет создать, которая обсчитывает
людей так, что даже черт у нее поучиться может? И мой фартук, значит, будет
принадлежать ей, и мой навар, заработанный днем тяжких трудов? Нет уж,
увольте, это идеальное общество мне не подходит! Горите лучше здесь в адском
пламене со своими райскими представлениями, а я лучше пойду назад, без
всякой платы и ваших драгоценных камней, хоть мне и наказали без навара не
возвращаться назад!

Поднимается, захлопывает чемодан, и собирается уходить.

В и к т о р (хватая ее за руку). Постойте, постойте, не обращайте внимания на то,
что я говорил! Это ведь так, умственные представления, к тому же из далекого
прошлого, и здесь понятно, насколько они смешны и ничтожны! О, здесь все
становится особенно понятным и ясным! здесь все высвечивается, как чистое и
прозрачное стеклышко, через которое дети смотрят на мир! (С надеждой,
пытаясь удержать Л е о н а р д у.) Скажите, у вас есть дети?
Л е о н а р д а (останавливаясь, поворачиваясь к нему). А как же, двое, мальчик и
девочка; старшая уже торгует со мной в рыбном ряду, а младший учится в школе,
но, думаю, что это не долго, и что он тоже скоро займется чем-то полезным!
В и к т о р (пытаясь удержать разговором Л е о н а р д у). Вот-вот, чем-то
полезным, это вы правильно говорите! А у меня, к сожалению, было в жизни
так много бесполезных вещей, что я только лишь здесь и могу о них по-настоящему
пожалеть! (Всхлипывает, вытирает щеки руками.)
Л е о н а р д а (с жалостью оглядываясь на него, ставя чемодан на землю). Правда, вы
так бесполезно прожили жизнь?
В и к т о р (продолжая вытирать глаза и щеки). Чрезвычайно бесполезно, настолько
бесполезно, что меня с полным правом можно назвать самым бесполезным
существом на земле! ни любви настоящей, ни детей, ни семьи, ни родины даже,
одно лишь озлобление и умственные мечтания об идеале, который я сначала
вычислю на бумаге, а потом преподнесу всем, как чудесное откровение!
Л е о н а р д а. Об идеале?
В и к т о р. Да, об идеальной любви, которую я сочиню, создав формулу вечной
любви, или об идеальной женщине, которую я создам в стеклянной пробирке!
Л е о н а р д а (вытирая ему грязной тряпочкой глаза). Вот чудак человек, да разве
же можно сочинить любовь на бумаге, а женщину создать в пробирке, как
какую-то медузу из моря?!
В и к т о р (сквозь рыдания). Вот именно, вот именно, теперь-то я понимаю, что
нельзя, а тогда воображал, что можно! О, тогда я воображал, что мне все
можно, что я король среди остальных тусклых, и ни к чему неспособных
людей; что я принесу им свет истины и добра, и они пойдут вслед за мной,
словно стадо за пастырем, ведущим их к ночлегу и водопою! Я так считал, я
это вычислил на бумаге, а когда пришло время идти с этими вычислениями к
людям, оказалось, что я гол, как новорожденный младенец, что у меня нет ничего:
ни дома, ни семья, ни друзей, одни лишь пыльные библиотеки, в которых я искал
пыльную истину, да стерильные лаборатории, где я выращивал в пробирках свое
хрупкое счастье! (Рыдает непрерывно, уткнув голову в грудь Л е о н а р д ы.)
Л е о н а р д а (гладя его по голове). Ну полно, полно, не плачь, не надо, никуда я
не уйду, не бойся; вот разволновался, несчастный ты человек, и не знаю даже,
чем тебя успокоить! (Открыв чемодан, порывшись там, и вытащив засохшую
косточку.) Вот, хочешь, погрызи немного, это настоящая косточка, не то от
барашка, не то от козленка, я в этих делах не очень-то разбираюсь, я все больше
рыбой торгую! Погрызи немножко, посмакуй ее, подержи во рту, у вас тут и
засохшая косточка будет послаще засахаренного леденца! (Отдает ему небольшую
косточку.)
В и к т о р (приняв кость, засунув ее в рот, начиная сосать, как грудь матери).
Спасибо, вы очень добры!

Некоторое время молчат. В и к т о р увлеченно сосет косточку, а
Л е о н а р д а машинально гладит его по голове.

В и к т о р (на коленях у Л е о н а р д ы, после довольно продолжительной паузы).
Вы похожи на мою мать: этот запах, это восхитительное ощущение покоя, а также
сознание того, что во рту у тебя всегда будет еда; будет свежее молоко, которое,
подобно небесной амбросии, будешь ты вкушать до скончания века.
Л е о н а р д а (она смущена, оправляет на себе платье). Это не молоко, это косточка…
В и к т о р. Неважно, главное, что от вас пахнет, как от нее.
Л е о н а р д а (еще более смущенно). От меня пахнет рыбой…
В и к т о р (обнюхивает колени Л е о н а р д ы). Нет, это не рыба, рыба давно
испарилась и ушла в верхние слои атмосферы, туда, где гуляет ветер и бродят злые
космические излучения, а здесь, на земле, остался вечный запах амбросии,
оставленный нам богами Олимпа! Скажите, вы не богиня, посланная мне за мои
страдания и лишения?
Л е о н а р д а (она совсем смущена). Нет, что вы, я торговка из рыбного ряда, и меня
послали сюда немного поторговать, обещая заплатить хорошие деньги. Я вовсе не
богиня, но если вы хотите, я могу остаться до завтрашнего утра, потому что
слушать вас очень приятно.
В и к т о р (безнадежно, протяжно). До завтрашнего утра? Дорогая, здесь нет ни утра,
ни вечера, здесь длится один бесконечный и нескончаемый день, и солнце,
остановившись в зените, освещает все наши былые грехи. Это, моя дорогая, первый
круг ада, куда к осужденным еще допускают родственников и знакомых, а также
случайных богинь, несущих в своих прелестных руках огромные чемоданы с
восхитительными подарками. (Рассматривает на свет свою косточку.)
Л е о н а р д а (рассматривая свои руки.) Ну что вы, у меня руки вовсе не
прелестные, они красные, и все в пятнах от рыбьих костей!
В и к т о р (не обращая внимания, продолжая). Да, моя дорогая богиня, это всего лишь
первый круг ада, где пришедшие с воли женщины еще могут остаться на ночь с
осужденным преступником, вроде меня. Но там, ниже, где нет уже ни моря, ни
этого безнадежного берега, где находится одна бесконечная пропасть, и слышны
вечные стоны и хрипы, - там такие вольности никому не позволены. Пользуйтесь
моментом, моя дорогая, жалейте осужденную на страдание душу, будете потом
рассказывать в рыбном ряду о наших шалостях у этих брегов! (Прижимается к
коленям Л е о н а р д ы.)
Л е о н а р д а (она не знает, что говорить). Вы хотите, чтобы я ушла?
В и к т о р (не отрывая головы от ее колен). Напротив, я хочу, чтобы вы остались!
Л е о н а р д а (несмело). Так я остаюсь?
В и к т о р (так же). Решайте сами, моя несравненная, ибо ночь, проведенная в
преисподней, может отнять у вас десять лет жизни, и наутро от вас не останется
ничего, ни этих прелестей, ни даже этого рыбного запаха! (Оглядывает и
обнюхивает Л е о н а р д у.)
Л е о н а р д а (начинает всхлипывать, машинально лаская В и к т о р а). У меня
муж и двое детей!..
В и к т о р. Знаю, знаю, старшенькая уже торгует на рынке, и провоняла рыбой не хуже,
чем ее опытная мамаша, а младшенький еще в школе, но скоро обязательно бросит,
и продолжит традицию всей честной семьи. Скажите, а чем занимается ваш муж? Он
не пьянствует, не бьет вас, и не уносит денег из дома?
Л е о н а р д а (начинает плакать). Он… Он… он когда-то шил людям обувь…
В и к т о р. Понятно, он сапожник, и, следовательно, большой пьяница. Все сапожники
большие пьяницы, и уносят деньги из дома. Не повезло вам, моя дорогая, ошиблись
вы, отдавая руку и сердце сапожнику. Надо было выходить за кого-то другого, за
грузчика, например, или за слесаря; те хоть и тоже пьют, но не так, как
сапожники; ибо, будет вам, дорогая, известно, горше сапожников не пьет никто,
даже философы, которые тоже неравнодушны к бутылке; скажите, вы читали Гегеля,
вы одобряете «Феноменологию духа»?
Л е о н а р д а. Я... я... он вообще-то человек неплохой, но когда напьется, и
начинает буянить...
В и к т о р. Понятно, Гегеля вы не читали, и о «Феноменологии духа» сказать не
можете ничего. Но это, впрочем, неважно, потому что теперь, когда я умер, и
попал в этот круг ада, любая философия для меня закончилась навсегда; и даже
разговоры о ней смешны и совершенно беспочвенны!
Л е о н а р д а (с беспокойством). Вы умерли?
В и к т о р (с охотой). О да, умер, и не просто умер, а повесился в своей одинокой
квартире после того, как понял, что ничего в жизни совершить я не сумел,
что ни жены, ни детей у меня нет, и не будет уже никогда, и что единственный
способ не сойти с ума и не окончить свои дни в психушке – это повеситься на
собственной люстре, кроме которой, кажется, в моей комнате больше не было
мебели. Вы, моя дорогая, ласкаете сейчас мертвеца, и на том свете вам за это
зачтется! Не знаю, правда, в хорошую, или в плохую сторону!
Л е о н а р д а (с испугом отдергивая от него руки). Ой, вы это правда?
В и к т о р. Правдивее не бывает!
Л е о н а р д а. Так что же мне делать? Обнимать мертвеца – это большой грех!
Скажите, но, может быть, вы все же живой, и повесились не до конца? У нас,
знаете,на рынке один грузчик тоже решил повеситься, и даже голову в петлю
просунул, но веревка оказалась гнилой, и он неделю потом на радостях пил, пока
не упился до чертиков, и не попал под машину.
В и к т о р. Не знаю, моя милая, до конца я повесился, или не до конца. Если хочешь,
можешь считать, что не до конца, потому что я сам этого толком не знаю. Знаю
только, что так же, как твой отчаянный грузчик, тоже засунул голову в петлю, и
даже оттолкнул ногами сломанный стул, а что было потом, помню довольно
смутно. Вроде бы даже я выжил, но так это, или не так, точно сказать не могу!
Л е о н а р д а (радостно). Тогда давайте считать, что вы остались живым, потому что
ласкать мертвеца – это большой грех! (Опять начинает гладить его по голове.)
В и к т о р (после минутной паузы). Слушай, милая, а не построить ли нам шалаш,
вроде этого (показывает налево), и не перебраться ли туда до завтрашнего утра?
Л е о н а р д а (рассудительно). В шалаше, конечно, лучше, чем на природе!
В и к т о р (вставая, отбрасывая в сторону обглоданную косточку, отряхиваясь). Вот
и чудненько, построим шалаш из подручного материала!

Начинает строить шалаш из палок, досок и кусков разной материи, разбросанной
на земле. Л е о н а р д а помогает ему. После того, как шалаш готов, оба
залезают в него, и замирают, прижавшись друг к другу, и вытянув на улицу ноги.
Слышны вздохи, смех и визг Л е о н а р д ы.
Длительная пауза.
Возвращаются Л о р е н с о с Н а т а л ь е й.
Н а т а л ь я залезает в свой шалаш, а Л о р е н с о подходит к шалашу
В и к т о р а.

Л о р е н с о. Мы дошли до края земли, и увидели город, опустившийся под землю.
Поверьте, там нет никого, ни людей, ни драгоценных камней, одни лишь голыши,
обточенные морем, и скорпионы, кишащие в мокрых камнях.
В и к т о р (вылезая из шалаша, бегает, вздымая руки вверх, кричит в исступлении). Я
так и знал, я так и знал, вокруг ничего, кроме развалин. Справа стена, слева
город, ушедший под землю, населенный скорпионами и ехиднами, а посередине мы,
ютящиеся на этом жалкм клочке! Все правильно, мир погиб, пророчество о нем
полностью свершилось, и мы всего лишь жалкий остаток бренного человечества,
забытый всеми, в том числе и богами!
Л о р е н с о (мрачно). Вы так думаете?
В и к т о р (в отчаянии). Я это вижу! Кто мы, откуда, зачем здесь находимся, что это
за место, и кто те люди, которые наблюдают за нами? Какое право имеют они
нас здесь держать, и испытывать, как подопытных кроликов, подсыпая им в суп то
щепотку отчаяния, то горсть жалких и вонючих костей? Кто такая она (вытаскивает
за руку из шалаша Л е о н а р д у), прибывшая сюда неизвестно откуда, пришедшая
посланницей неведомых сил, и бросившая нам эту жалкую и унизительную подачку?
(Пинает ногами чемодан Л е о н а р д ы.) Кто такая она сама: человек, демон,
или воздушный ангел, призванный возвестить нам страшные истины? Вот те вопросы,
которые будоражат меня не меньше, чем предчувствие открытия страшных истин,
от которых кипит в жилах кровь, и нервы натягиваются, как стальные канаты! Кто
ответит на них, кто успокоит меня, пока я не разнес здесь все к черту,
и не утопился в этом стерильном море, больше похожем на акварель, висящую на
позабытой стене?

Начинает бегать вокруг, и пинать ногами хлам, валяющийся под ногами.

Л о р е н с о (скептически глядя на него). Совсем рехнулся от своих неразрешенных
вопросов! Нет, что ни говори, а человеку нельзя много думать, это вредно и для
головы, и для желудка!
Н а т а л ь я (подходя к испуганной Л е о н а р д е, протягивая ей горсть мокрых
камней). Вот голыши за ваши чудесные кости, к сожалению, драгоценных камней
мы не нашли!
Л е о н а р д а (принимая камни). Достаточно и этого, вполне приличная плата за
вонючие кости! (Засовывает голыши в карман.)
Н а т а л ь я (беря за локоть Л е о н а р д у). Знаете что, я сошью вам новый
передник! Ваш совсем износился, а у меня есть игла, я всегда ношу с собой
несколько игл, и вокруг так много прекрасного материала (поднимает с земли
какую-то тряпку),что это будет совершенно чудесный передник!
Л е о н а р д а (сразу же забыв о В и к т о р е, деловито). А он не будет
пропускать влагу? В рыбном ряду, знаете-ли, где я торгую, очень большая
влажность, это все из-за рыбы, которая очень мокрая, потому что обитает в море,
и передник должен быть очень прочным.
Н а т а л ь я (увлекая ее в свой шалаш). Не волнуйтесь, мы подберем нужный материал!
(Подбирает с земли какую-то грязную тряпку, показывает ее Л е о н а р д е.)

Скрываются в шалаше.

Л о р е н с о (глядя им вслед, презрительно). Женщины!..
В и к т о р. Что?
Л о р е н с о (так же презрительно). Бабы! Их не интересует ничего, кроме тряпок!
Помнится, перед тем, как меня четвертовали, я тоже связался с одной такой
потаскушкой, сходившей с ума от каждой цветной тряпки. Представляете: она
отравила мышьяком мужа, владельца ювелирной лавки, а потом связалась со мной,
поскольку я был их постоянным клиентом, и приносил краденое чуть ли не каждую
ночь; отсюда и моя страсть к драгоценным камням.
В и к т о р. Вы сказали, что вас четвертовали?
Л о р е н с о. Хотели четвертовать, или четвертовали, какая разница?
В и к т о р. Очень большая. Так вас четвертовали, или нет?
Л о р е н с о. Что вы ко мне привязались, вы что, следователь, или мать Тереза? Стоит
вам открыть хоть что-нибудь из своего прошлого, как все вы тут же начинаете
копаться в нем, как черви в прогнившем трупе! Все вы такие: журналисты,
адвокаты, священники, у вас нет ни малейшего уважения к приговоренному к казни!
В и к т о р. Так вас все же приговорили к казни?
Л о р е н с о (с гордостью). А то как же! приговорили, и еще не к одной, а сразу к
пяти, или шести, но вынести я, сами понимаете, мог только одну. Они приговорили
меня к удару молотом по голове, утоплению, повешению, четвертованию, и еще к
чему-то, уже не помню, но остановились на четвертовании, потому что для народа
это приятней всего. Для простого народа, знаете-ли, посмотреть на хорошее
четвертование все равно, что провести день в кабаке, где все бесплатно, и пойло,
и женщины. Простой народ, он вообще ничего так не любит, как похороны,
поминки, свадьбы и хорошую казнь, где бы от преступника не осталось ничего,
кроме его бессмертной души. Но последнее, разумеется, уже не по части простого
народа!
В и к т о р (нетерпеливо). Да, да, это так, но что было потом? Вас все-таки
четвертовали, или нет?
Л о р е н с о. Да чего вы ко мне привязались: четвертовали. или не четвертовали?
не буду вам отвечать, и все тут, хоть нож к горлу приставьте! Какое вам дело до
чужих страданий, у вас у самих, насколько я понял, своих хватит на компанию
праведников!
В и к т о р (торопясь объяснить). Ну как вы не понимаете? Если вас действительно
четвертовали, то вы уже умерли, и, следовательно, находитесь сейчас в аду, ибо
никуда больше такой преступник, как вы, попасть не может; следовательно, эта
ловушка (обводит руками по сторонам) не что иное, как ад; а если вас не казнили,
или казнили не до конца, и вы все же выжили, то, следовательно, мы находимся на
земле, только в очень труднодоступном месте, и за нами кто-то пристально
наблюдает, не давая возможности выйти наружу. Разница очень существенная, и
от вашего ответа зависит наша судьба!
Л о р е н с о (отмахиваясь от него). Да пошли вы к черту с вашей судьбой! Какое мне
дело до вашей проклятой судьбы? Сами напортачили что-то в жизни, сами
натворили делов, вот и дрожите сейчас, словно осиновый лист, боясь
за все отвечать! Из принципа не скажу вам, живой я, или мертвый, решайте сами
свои проблемы, а меня оставьте в покое! (Решительно отходит в сторону,
останавливается возле кучи костей, поднимает одну из них с земли, и начинает
увлеченно глодать.)
В и к т о р (кричит ему вслед). Хорошо, хорошо, грызите свою кость, наслаждайтесь
благами цивилизации, а мы тут все будем загибаться по вашей милости! Рай, или
ад, вам, очевидно, все равно, вы свое возьмете всегда! Или краденое будете
сбывавать ласковым вдовам, или кость глодать в этих трущобах!

С отвращением смотрит вокруг, в том числе на Л о р е н с о и на кучу костей,
потом нехотя подходит, выбирает одну из них, и, отойдя в противоположную ,
сторону, начинает ее обгладывать.
Из шалаша вылезают Н а т а л ь я и Л е о н а р д а, в руках у
Л е о н а р д ы новый передник.

Л е о н а р д а (повязывая передник, с восхищением). Какая прелесть! Никогда не
думала, что вы так хорошо шьете!
Н а т а л ь я (смущенно). Я еще и не то могу! у нас в третьем батальоне, где я
служила портнихой, во мне вообще души не чаяли, и подлизывались один за
другим. Сам господин ротный сделал мне однажды серьезное предложение, не
говоря уже о его заместителях и обыкновенных солдатах, которые липли ко мне,
будто я была обмазана медом!
Л е о н а р да. Ну а вы что?
Н а т а л ь я. А что я? каждому, конечно, хотелось помочь, всех обшить и привести в
Божеский вид, всех ублажить, но, конечно же, на всех сил не хватало. Кому могла,
тому и помогала по мере надобности. А вообще-то я шила подштанники для всего
батальона, мне господин ротный достал этот заказ, и вот на нем-то я и погорела
по-крупному!
Л е о н а р д а. На подштанниках?
Н а т а л ь я. Да, на подштанниках. Мне, понимаете-ли, предложили некачественное
сырье, попорченное на складе мышами и молью, и я, как дура, согласилась на это;
а они возьми, и при первой же атаке разлезлись на части.
Л е о н а р д а. Кто, мыши?
Н а т а л ь я. Нет, подштанники. Все до единого, кроме подштанников господина
ротного, которому я по знакомству сшила из добротного материала. Но он-то,
подлец, самый первый и предложил меня расстрелять; для того, очевидно, чтобы
спрятать в воду все концы и все улики, поскольку некачественное сырье предложил
мне именно он. Я и на суде об этом сказала, но мне никто не поверил, и меня
расстреляли в двадцать четыре часа, без всякой жалости, несмотря на то, что я
смотрела в их голубые глаза, и умоляла это не делать, поскольку была для всех
и матерью и женой. Да разве же этих головорезов разжалобишь?! Для них гнилые
подштанники дороже Родины, особенно для этого гада ротного!
Л е о н а р д а (она крайне заинтригована). А потом, что было потом?
Н а т а л ь я.А потом, как полагается, меня отдали на потеху всему батальону, а
наутро поставили перед строем, и дали залп, хоть я к этому времени и была
мертвая.
Л е о н а р д а. Вы были мертвая?
Н а т а л ь я. Конечно. После ночи, проведенной со всем батальоном, никто бы не смог
остаться в живых. Так что расстреляли они не меня, а мою оболочку.
Л е о н а р д а. А вы где были в это время?
Н а т а л ь я. А я под утро выбралась из барака, прорыв под стеной дыру, как раз за
час до расстрела, и подалась куда глаза глядят, подальше от своего батальона!
Л е о н а р д а. Вот оно что! Сумели, значит, избежать злой годины!
Н а т а л ь я. Какой годины?
Л е о н а р д а. Расстрела.
Н а т а л ь я. Да нет, я же вам говорю, что меня расстреляли, но как бы не
по-настоящему, а понарошку, словно целились не в меня, а в мое привидение. Я
сама толком не знаю, как это случилось, и долго потом, скитаясь по полям и
лугам, думала об этом, но так и не поняла ничего.
Л е о н а р д а (она тоже не поняла ничего). А, вот оно что! а у меня, знаете-ли,
была в жизни аналогичная история. Я тоже вроде бы как умерла, и тоже вроде бы
понарошку; очень смешно, и, если хотите, могу вам рассказать!
Н а т а л ь я. Охотно послушаю.

Усаживаются на камни возле кучи костей.

Л е о н а р д а (разглаживая на себе передник). Какой красивый!
Н а т а л ь я (смущенно). Это я от чистого сердца.
Л е о н а р д а. Спасибо. (Смотрит на ее покрывало.) И ваше платье тоже красивое.
Н а т а л ь я (охотно поясняя). Это не платье, это пончо, наряд американских
индейцев.
Л е о н а р д а (щупая покрывало). И материал тоже красивый!
Н а т а л ь я (так же охотно, показывая на горы тряпья, разбросанного вокруг). Здесь
много такого.
Л е о н а р д а (покачав в знак согласия головой, помолчав, собравшись с духом). А
ведь у меня, вы знаете, тоже было нечто подобное, вроде того, что было у вас. Я
как-то сидела в своем рыбном ряду, поругавшись с соседкой, укравшей у меня
две жирных селедки, и не признававшейся ни за что, сколько я не колотила ее по
спине, и не поносила, как только могла. И так сильно я ее поносила, такими
нехорошими словами называла, что, видимо, совсем ослабела от этого, так что в
глазах у меня все помутилось, ноги сами собой подкосились, а по голове обухом
словно ударило. После этого я будто плыла по какой-то реке, очень красивой, с
пальмами по бокам, с рыбой, которая сама выпрыгивала на берег, с райскими
птицами, сидящими на ветвях, и с крокодилами, греющимися на желтом песке.
Н а т а л ь я (испуганно). С крокодилами?
Л е о н а р д а (умильно). Да, с крокодилами, которые, однако, не набрасывались на
меня, а говорили ласковыми человеческими голосами.
Н а т а л ь я. Это у вас, наверное, совсем ум за разум зашел от жары и от ссоры,
такое бывает, у меня такое тоже бывало, когда снилось очень красивое, так что
плакать хотелось.
Л е о н а р д а. Да. Так вот, все это было как будто во сне: и звери, а также рыба в
реке, были как бы домашними и ручными, а когда я наконец вышла на берег, ко мне
подошла Дева Мария, тоже очень красивая, и одетая в белое платье.
Н а т а л ь я. Дева Мария? Ну вы точно рехнулись, или умерли, и очутились на том
свете.
Л е о н а р д а. Я тоже сначала об этом подумала, и даже испугалась немного, но
Дева Мария взяла меня за руку, и, пристально посмотрев в глаза, сказала: «Не
бойся, Леонарда, я не сделаю тебе ничего, чего бы ты сама себе не желала. Только
не ругайся больше в жаркий июльский полдень со своей соседкой по рынку,
ругайся лучше вечером, или по утрам, когда не так жарко, и тебя не клонит ко
сну. И прости ей, прошу тебя, эти две украденные селедки, не стоят они того,
чтобы из-за них плыть по реке вместе с рыбами и крокодилами!»
Н а т а л ь я. И все? и больше ничего не сказала?
Л е о н а р д а. Нет, больше ничего не сказала, только улыбнулась приятно, и исчезла
куда-то. Ну а потом я проснулась, и было мне так легко и приятно, что я уж до
вечера ни с кем не ругалась, и даже не обвешивала никого, хотя и очень
хотелось.
Н а т а л ь я. А те две селедки, украденные у вас, - простили вы их соседке по рынку?
Л е о н а р д а. Как же, держи карман шире, так я и прощу ей эти две украденные
селедки! что я, дура какая, или тронутая умом, чтобы прощать свое собственное
добро? Конечно же, не простила, и за волосы оттаскала, и по спине колотушкой
побила как следует, но уже не в этот день, а в другой. А в этот день я только
лишь улыбалась, и даже никого не обвешивала до самого вечера!
Н а т а л ь я (задумчиво). Да, каких только чудес не бывает на свете!

П а у з а.

Л е о н а р д а. А я ведь, вы знаете, надумала возвращаться назад!
Н а т а л ь я. Назад?
Л е о н а р д а. Да, назад. Чемодан с костями я сюда уже принесла, всех, кого надо,
накормила и пожалела (кивок в сторону В и к т о р а), и оставаться дольше
здесь мне как бы и не с руки. Да и на рынке у меня, опять же, лоток с товаром,
который караулит моя старшенькая, но она, хоть и уже три года торгует, не
такая решительная, как я; ее любой вокруг пальца обведет, и без товара оставит;
так что мне надо идти, спасибо этому дому, пойду к другому!

Встает, идет к своему чемодану, закрывает его, взваливает на спину, и уходит в
правую сторону, на прощание оглянувшись, и приветливо помахав рукой.

В и к т о р (внимательно прислушивавшийся к разговору двух женщин). Слова,
слова! Ничего, кроме слов! Кстати, когда будете возвращаться, захватите немного
костей!
Н а т а л ь я (неожиданно срывается с места). И я с вами! (Убегает вслед за
Л е о н а р д о й.)

Длинная пауза.
В и к т о р бесцельно слоняется по берегу моря, ворошит ногой кучи тряпья,
отбрасывает ногой камни и доски.

Л о р е н с о (после паузы). Не могли бы вы не так сильно шуметь, вы действуете
мне на нервы!
В и к т о р (с удивлением уставившись на него). А у вас еще есть нервы7
Л о р е н с о. У всех есть нервы.
В и к т о р (насмешливо). А вы считаете, что все – это мы?
Л о р е н с о. Ну вот, опять вы за свое. А кто же мы, черт побери?
В и к т о р (распаляясь, начиная размахивать руками). А я не знаю, кто мы такие,
понимаете – не знаю! Один идиот, повесившийся от одиночества на люстре,
торчавшей посреди его жалкой квартиры; один преступник, четвертованный
не менее трехсот лет назад, ибо с тех пор, как я понимаю, четвертование в
цивилизованных странах было отменено; одна портниха, шившая солдатам
гнилые подштанники, на прошлогодней войне, и расстрелянная за саботаж;
одна торговка из рыбного ряда, который существовал вечно, что во времена
Александра Македонского, что в эпоху компьютеров и Интернета, и определить
временную принадлежность, а также и язык, на котором она говорила, совершенно
невозможно, упавшая, к тому же, в обморок во время с ссоры с товаркой, и,
по-видимому, благополучно скончавшаяся посреди своих рыбных запасов; четыре
падших души, возникших неизвестно откуда на этой узкой полоске рядом с
несуществующим, очевидно, морем: кто мы, откуда, куда мы идем? Вы можете
ответить на эти вопросы?
Л о р е н с о (резонно), А зачем на них отвечать?
В и к т о р (вздымая вверх руки, бегая вдоль берега моря туда и назад). О Господи, а
зачем на них отвечать? Да затем, дорогой мой пришелец из ниоткуда, что человек
вообще стремится к познанию истины, и ему свойственно знать, откуда он появился:
из праха земного, или из первичного бульона, созданного природой миллиарды
столетий назад!
Л о р е н с о (так же резонно). Для того, кто был четвертован, все равно, из чего он
появился: из задницы, или из какого другого места!
В и к т о р (еще более энергично размахивая руками, и продолжая бегать взад и
вперед). О простота, о святая и наивная простота! О равнодушие, которое сгубило
уже не одно поколение! Так, значит, вы до скончания века будете сидеть в этой
щели, и грызть кости, которые вам принесут, а если не принесут, будете, как
медведь, сосать свой собственный палец!
Л о р е н с о. А вы что, предлагаете наладить производство пончиков с медовой
начинкой?
В и к т ор. Да не пончиков, не пончиков производство хочу я наладить, а обратиться
к вашему здравому смыслу, который, очевидно, еще сохранился в ваших
мозгах!
Л о р е н с о. У того, кто был четвертован, не сохранилось ни мозгов, ни здравого
смысла! Думаю, что их не сохранилось и у того, кто повесился на собственной
люстре!
В и к т о р (остановившись на месте). Ах так, равнодушие и покорность, а также
неспособность к полету фантазии?! Ну что ж, пусть будет так, если ничего иного
нам не осталось!

Садится на камень в противоположном от Л о р е н с о углу, и замирает,
бессмысленно глядя на море.
Очень длинная пауза.

В и к т о р (внезапно вскакивая, поднимая кверху руки, с вызовом). Послушайте, вы,
опустившие нас в эту щель, поймавшие в эту подлую мышеловку, и
наблюдающие, очевидно, сверху, за нашими отчаянием и агонией! вы,
безжалостные испытатели человеческой природы и памяти, кто бы вы ни были,
и как бы ни звались: Богом, дьяволом, или кем-то иным! Чего вы хотите от нас,
на что надеетесь, каких страшных последствий еще ожидаете? Быть может, вы
хотите, чтобы мы начали все сначала, и здесь, на этой узкой полосе земли, рядом
с нарисованным кем-то морем, создали новую цивилизацию: с каменным топором,
веслом, парусом, открытием новых земель, порохом, паровозом и атомной бомбой
на сладкое? Вы хотите, чтобы мы были первыми людьми на этом жалком клочке
неизвестно чего, который со временем превратится в уютный и милый шарик, с
континентами, параллелями, меридианами и множеством стран, населенных
ворами, портнихами, торговками из рыбного ряда и свихнувшимися учеными? И
все погибнет опять, на радость вам и вашим вечным идеям? Вы этого хотите? ну
тогда пошлите нам для продолжения рода хотя бы еще двух представительниц
слабого пола, чтобы мы могли плодиться и размножаться и увеличивать население
этой славной страны, имени которой еще не придумано!

Стоит с поднятыми вверх руками.
Возвращаются Н а т а л ь я и Л е о н а р д а.

В и к т о р (растерянно). Подействовало, они вняли моему воплю!
Н а т а л ь я. Мы вернулись.
Л е о н а р д а. Нас никто не встречал, сколько мы не кричали, а стена, кажется,
выросла до небес!
Л о р е н с о. Выросла до небес?
Л е о н а р д а. Да, и веревки сверху никто не спускал.
Л о р е н с о. А как же кости, где мы найдем новые кости? Мы все здесь подохнем с
голоду!
Н а т а л ь я (радостно, протягивая Л о р е н с о раковину на ладони). Нет, не
подохнем, мы нашли много раковин! Они съедобные, и ими можно питаться!
Л о р е н с о (недоверчиво, беря у Н а т а л ь и раковину, выковыривая из нее
моллюска, пробуя на вкус). Правда? (С удовольствием жует содержимое раковины.)
Л е о н а р д а. А также варить суп. Я сейчас сварю из них суп!
Н а т а л ь я (оглядывая п р и с у т с т в у ю щ и х). А я сошью всем что-нибудь из
одежды.
В и к т о р (выходя вперед). Ну вот и свершилось! А, право, жаль, что все так быстро
закончилось, ибо будущее известно в малейших деталях, и от этого даже становится
скучно. (Начинает объяснять.) Сначала они сварят суп из этих чудесных раковин,
потом обошьют всех присутствующих на этом празднике жизни, потом начнут
торговать мокрыми голышами и раковинами, заменят шалаши великолепными
постройками из мрамора, а позже из стекла и бетона, проникнут за неприступную
стену, обследуют ушедший под землю город, назвав его Атлантидой, найдут там
такие потрясающие знания и секреты, что это позволит им долететь до Луны,
изобрести универсальные лекарства, горючее и оружие, уничтожающее всех
поголовно, в том числе и тех, кто создал его. А потом… (Поникнув.) О скука,
скука, скука, неужели же ничего нового больше не выдумано под Луной, и мне
опять приходится призывать вас к тому, к чему призываю я всякий раз, изгнав вас
из рая, и поместив на грешную землю?! (Выпрямляется, торжественно, глядя на
л ю д е й, и сквозь них.) Плодитесь и размножайтесь, дети мои, плодитесь и
размножайтесь, наполняйте своим потомством землю и небеса, и да прилепитесь
вы один к другому, жена к мужу, а муж к жене, и да вкусите от древа познания
добра и зла, и будет проклята за вас земля, произрастившая отныне одни лишь
терния и волчцы, и в муках женщины ваши будут рожать подобных себе, но потом
все наладится, и будет идти, как по маслу, доколе не возвратитесь в землю, из
которой вы взяты, ибо вы прах, и в прах возвратитесь. А если кто не верит, то
это не имеет большого значения, потому что уже все сказано, и ничего добавить
нельзя!

П р и с у т с т в у ю щ и е, не обращая внимание на В и к т о р а,
занимаются своими делами: Л о р е н с о увлеченно выковыривает моллюска из еще
одной раковины, которые Н а т а л ь я и Л е о н а р д а вынимают из
карманов. Н а т а л ь я вытаскивает откуда-то иголку, и, подняв с
земли какую-то тряпку, начинает что-то стегать. Л е о н а р д а роется в своем
чемодане, и наконец извлекает из него зеркальце и расческу; начинает с
удовольствием причесывать волосы.

Н а т а л ь я (обращаясь к Л о р е н с о). Хочешь, я сошью тебе штаны из этой
материи?

Л о р е н с о жует, и не слышит ее.

К о н е ц

2009