Пирамида

С Е Р Г Е Й М О Г И Л Е В Ц Е В





П И Р А М И Д А

комедия





Пирамида, стоящая перед нами на сцене – это некий символ последнего падения
человека, последнего его бегства в запредельные дали, дальше и глубже которых
нет вообще ничего на свете. А. и В. , герои пьесы, кажутся зрителю то
неуравновешенными подростками где-нибудь в подвале заброшенного здания; то
отчаявшимися заключенными в тюрьме; то вообще пациентами желтого дома.
Кто они на самом деле? – вот самый большой вопрос, который можно себе задать.









А.
В.





Посередине сцены ступенчатая пирамида с усеченной вершиной. Количество
ступеней в пирамиде не имеет значения. Она может быть сложена из различных
по размеру кубиков, сделана из дерева, железа, или любого другого материала.
Главное, чтобы А. и В. могли перемещаться по ней снизу вверх, и обратно,
сидеть на вершине, свесив вниз ноги, стоять на ней, и т.д.




А (на вершине пирамиды). Я на вершине мира, я на вершине мира, я покорил Эверест!
В (внизу). Не кричи, ты разбудишь мою мать.
А. При чем тут твоя мать?
В. Моя мать видит меня, мне не скрыться от нее никуда!
А. Ты не преувеличиваешь? Здесь нет никого, кроме духов гор!
В. Даже среди духов гор моя мать видит меня!
А. Мне плевать на твою мать, меня волнует одно мироздание!
В. Моя мать вездесуща, она везде достанет меня!
А. Здесь, на вершине мира, ты должен наплевать на нее!
В. Я не могу, я связан с ней кровными узами!
А. На такой высоте рвется все, даже кровные узы!
В (в отчаянии). Она опутала меня ими, как паук несчастную жертву!
А. Порви их, на такой высоте человек способен на любое свершение!
В (с надеждой). Ты считаешь, что Джомолунгма поможет мне?
А. Конечно, она ведь тоже женщина, и к тому же гораздо выше твоей матери!
В. Нет, моя мать гораздо выше, ее голова упирается в небеса!
А. Это все детские комплексы, говорю тебе, избавься от них на этой вершине мира!
В (опять с надеждой). Среди снегов и вечного сияния звезд?
А. Да, среди снегов и вечного сияния звезд!
В (после раздумья). Нет, не могу, моя мать сильнее вечных снегов!
А (рассудительно). Не пори чепухи, ничего нет сильнее вечных снегов!
В (упрямо). Моя мать сильнее всего, она сильнее нас всех вместе взятых!
А. У тебя помутнение разума, на такой высоте у многих мутится разум!
В. Нет, мой разум в порядке, я чувствую себя так, как не чувствовал еще никогда!
А. Тогда воспользуйся своим разумом, и порви с узами прошлого!
В. Не могу, ведь у меня есть еще и сердце!
А. При чем тут сердце?
В. Сердце подсказывает мне, что я не должен порывать с матерью!
А. Даже на такой высоте?
В. Даже на такой высоте!
А (после раздумья). Тогда это серьезно.
В. Я же тебе говорил!
А. И ты что, ничего не можешь с собой поделать?
В (радостно, оглядываясь вокруг). Ничего, я вечный мальчик, и моя мать преследует
меня даже здесь!
А (осторожно). Но я надеюсь, она не питает к тебе запрещенных чувств?
В (так же радостно). Она питает ко мне все чувства, какие только возможны!
А. И даже запрещенные?
В. Для нее нет ничего запрещенного!
А (он сбит с толку). Вот как? Ну тогда я не знаю, что тебе отвечать!
В. А ты не отвечай, а лучше погляди на это безмолвие! Представляешь, на такой
высоте существует только безмолвие!
А. И еще сияние льдов и снегов!
В. Да, и еще сияние льдов и снегов!
А. А твоя мать любит льды и снега?
В. Нет, она ненавидит их; она любит только себя.
А. Тогда она эгоистка!
В. Еще какая! ее эгоизм выше, чем любая вершина земли!
А. И даже Джомолунгма?
В. И даже Джомолунгма!
А. На которой мы сейчас находимся?
В (радостно). На которой мы сейчас находимся!
А. Вот оно что, тогда это серьезно.
В. Я же тебе говорю!
А (после паузы). Поднимайся ко мне наверх!
В. Не могу, голос крови зовет меня вниз!
А. Голос твоей матери?
В. Он самый!
А. А ты через «не могу»!
В. Сейчас попробую, но не обещаю, что получится!

Поднимается на ступеньку наверх.

В. Как здесь холодно!
А. Да, здесь не подарок!
В. И голос крови ощущается уже не так сильно.
А. Я же тебе говорил! поднимись еще выше, и ты забудешь обо всем, кроме вечности!
В (поднимая ногу наверх, затем боязливо опуская ее на место). Нет, не могу, меня в
детстве учили не забираться на большие деревья!
А. Кто учил, мать?
В. Она самая.
А. Та, которая эгоистка?
В. Ага. Эгоистка, которой свет еще не видывал, и никогда не увидит! Знаешь, я ведь
еще ни разу в жизни не забирался на большие деревья; эгоизм матери запрещал
мне это; и в футбол он запрещал мне играть, и в хоккей, и в разные другие
интересные игры.
А. А с девушками он тебе встречаться не запрещал?
В. Конечно запрещал, еще как! Как только я захочу встретиться с девушкой, как только
захочу сходить с ней в кино, или, допустим, положить ей руку на колени, или еще
куда, так сразу же эгоизм матери начинал шептать мне на ухо: «Не делай этого, у
тебя есть мать, которой ты совсем не уделяешь внимания!»
А. И что же ты делал после таких слов?
В. Опускал руку, понятное дело, и не клал ее девушке ни на колено, ни на плечо, ни
даже на талию.
А. А тебе очень хотелось?
В. Еще как! особенно на талию, а также на грудь, но я не смел об этом даже подумать!
А. Неужели ты был так покорен?
В. Чему? эгоизму матери? а как же! он подавил меня целиком, от пальцев на ногах и
до самой макушки; я не смел ни сесть, ни встать, ни даже вздохнуть без
специального разрешения матери, и очень переживал по этому поводу!
А. А тебе не хотелось покончить с собой?
В. Очень хотелось, но тогда моя мать осталась бы совершенно одна, и это причинило
бы ей очень большую боль. А я не мог этого допустить.
А. И поэтому ты не покончил с собой?
Б. Да.
А. И взрастил эгоизм матери до самых небес?
В. И даже выше.
А. Выше, чем Джомолунгма, на которую мы взобрались?
В. Да, хоть я, по-моему, об этом уже говорил!
А. Ничего, лишний раз не помешает сказать заново. (Помолчав.) Не хочешь, я спущусь
к тебе вниз?
В. Пожалуй, хочу.

А. спускается вниз к В., садится рядом с ним, обнимает за плечи.

А. Ну вот я и спустился.
В. Я вижу.
А. И мы сидим вместе, свесив ноги в эту бездонную пропасть.
В. Вверху пропасть выше.
А. Я знаю.
В. А внизу ниже.
А. Гораздо ниже.
В. И там живет моя мать.
А. Та, что не давала тебе залезать на деревья?
В. И на деревья, и на крышу дома, и вообще на все, что выше ее блестящего пояса.
А. У нее был блестящий пояс?
В. Да, такой тонкий, очень блестящий, с очень красивой пряжкой, которой она била
меня, когда я залезал немного повыше.
А. Тебе было очень больно?
В. Не то слово, я ревел от боли, словно осел.
А. А разве ослы ревут?
В. Еще как, особенно тогда, когда их бьют пряжкой по голове.
А (гладит В. по голове). Бедный, ты, наверное, запомнил это на всю жизнь?
В (жмурит от удовольствия глаза). Еще бы! у меня вырос огромный комплекс; и еще
зуб!
А. Зуб на мать?
В. Да, и на ее красивый пояс.
А. Ты не пытался его уничтожить?
В. Пытался, но такие пояса нельзя уничтожить ничем; знаешь, их ведь нельзя ни
сжечь, ни утопить в пруду, ни разрезать на части ножницами, они сделаны из
специального космического сплава, и будут существовать вечно, пока существует
наша земля.
А. Это тебе мать об этом сказала?
В. Да, и предупредила, чтобы я не смел разрезать на части ее пояс.
А. И не топил его в пруду?
В. Да, и не топил в пруду, а также не жег на огне, потому что это лишено всякого
смысла.
А. Она так и сказала: всякого смысла?
В. Да, так и сказала: не жги его на костре, это лишено всякого смысла!
А. Тогда это серьезно!
В. Серьезнее не бывает!

Пауза. А. и В. сидят, прижавшись друг к другу.

А. Как хорошо, так бы и сидел с тобой здесь всю вечность, и смотрел вниз, в эту
бездонную пропасть.
В (кладя голову ему на плечо). Да, и мне тоже здесь хорошо; давай будем просто
сидеть, и смотреть вниз, болтая ногами!

Начинает болтать ногами. А. присоединяется к нему.

А. Знаешь, иногда еще можно плевать.
В. Плевать?
А. Да, плевать вниз, и смотреть, как твой плевок превращается в льдинку, и летит
вниз, словно хрустальный шарик.
В (с сомнением). Ты думаешь, нам можно плевать?
А. Думаю, что можно, плевать еще никому не запрещали.
В. Особенно с высокой горы?
А. Особенно с высокой горы!
В (радостно). Тогда я, пожалуй, плюну!

Начинает несмело плевать вниз.

А. Вот видишь, это совсем не страшно! (Присоединяется к нему, и тоже начинает
плевать вниз.)
В (считает). Один, два, три, и все летят вниз один за другим, никому не мешая, и
сверкая на солнце, словно маленькие блестящие звездочки.
А (продолжая плевать). Нет, не звездочки, а хрустальные шарики; хрустальные
шарики мне нравятся больше.
В (рассудительно). Это дело вкуса.
А. Да, дело вкуса, и еще дело техники; красиво плевать получится не у каждого!
В (наморщив лоб). Ты так считаешь?
А. Конечно! весь смысл в игре света и тени на гранях хрустального шарика,
который падает вниз с головокружительной высоты, и летит, рассекая собой
воздух, словно маленькая комета.
В. Пришедшая к нам из глубокого космоса?
А. Да, пришедшая к нам из глубокого космоса.
В. Из мрака и смерти космической преисподни?
А. Да, из мрака и смерти космической преисподни.
В. Из раскаленных топок солнечных протуберанцев?
А. Из раскаленных топок солнечных протуберанцев!
В. Разожженных неизвестно кем: не то дьяволом, не то Господом Богом?
А. Да, разожженных неизвестно кем: не то дьяволом, не то Господом Богом!
В (с надеждой). Но мы-то с тобой знали, кем они были на самом деле разожжены?!
А (уверенно). Да, знали; отсюда, с высоченный точки планеты мы видим любую
подробность, которую нельзя заметить внизу!
В (вдруг с испугом оглянувшись на А.). Но это ведь точно был не он?
А. Кто?
В. Погубитель рода человеческого, тот, кто разжег небесные топки? Направил в
вечность солнечные протуберанцы, и осветил вселенную ярким божественным
светом.
А (успокаивает его). Разумеется, не он, куда ему до такого подвига! Это под силу
только Господу Богу!
В (с надеждой). Ты так считаешь?
А. Еще бы, попробовал бы я считать как-то иначе!

Молчание. Сидят, свесив ноги вниз, и зачарованно глядят в даль.

В. Как хорошо!
А. Да, но время не терпит, надо опять подниматься наверх.
В (с надеждой). А нельзя ли еще немного здесь посидеть?
А. Нельзя, горы зовут; у них ведь, знаешь, есть особый зов, который нельзя услышать
нигде, а только лишь в этих безмолвных пространствах!
В. Вроде рева огромных труб?
А. Да, вроде рева огромных труб, поднимающих на подвиг несметное войско.
(Поднимается на ноги.) Пойдем, я буду тебе помогать, мы должны к вечеру
достигнуть вершины!
В (опустив голову). Я не могу.
А. Почему? ты опять вспомнил о матери?
В (тихо). Да.
А. И о ее запрете лазить на крыши?
В. Да, на крыши и на заборы, а также на все, что выше ее блестящего пояса.
А (скептически смотрит на В. сверху вниз). Но тогда это серьезно!
В. Я же говорил, что серьезнее не бывает!
А. А если я буду тебя тянуть?
В. Куда?
А (показывает наверх). Туда, на вершину нашего мира!
В (мельком взглянув наверх). Бесполезно, тяни-не тяни, а результат будет один!
А. И ты никогда не поднимешься на Джомолунгму?
В. Увы, никогда, как бы мне этого не хотелось!
А. Даже если я буду тебя тащить?
В. Даже если ты будешь меня тащить!
А. И бить ногами, издавая разные нехорошие звуки?
В. И бить ногами, а также руками, издавая самые нехорошие звуки на свете!
А. И даже слова, которые не говорят в приличном обществе?
В. И даже слова, которые не говорят вы приличном обществе!
А. Ну тогда я пошел один!
В. Иди, и не забудь мне потом рассказать об увиденном!
А (с сожалением смотрит на В.). Прощай, мне будет недоставать тебя на вершине!
В. Я знаю.
А (немного подумав). Видно, это судьба!
В. Да, от судьбы не уйти никуда!
А (нерешительно). Ну тогда я пошел?
В. Иди, и забудь обо всем, что видел внизу.
А. Я так не могу.
В. Почему?
А. Я не могу оставить друга в беде!
В. Ты настоящий друг!
А. Я знаю, я и в детстве был точно таким.
В (с надеждой, глядя на него снизу вверх). А у тебя было счастливое детство?
А. А как же, счастливее не бывает! Я был очень счастливым ребенком!
В. И тебе никогда не запрещали залезать на деревья?
А. Ну что ты, ни разу, ни на деревья, ни на столбы, ни даже на крышу нашего дома!
я залезал на все, что видел вокруг, и это постоянно сходило мне с рук!
В. И тебя не били тонким ремешком с красивой железной пряжкой?
А. Попробовали бы они это сделать!
В. Ты не позволял им брать верх над собой?
А. Я пытался, но у меня не очень-то получалось выходить победителем.
В. И поэтому ты спасался на крышах и высоких деревьях?
А. Откуда ты догадался?
В. Я вообще очень догадливый.
А (с испугом глядя на него). Ты не должен быть таким проницательным.
В. Извини, но я вижу все, вплоть до мельчайших деталей.
А. И моего отца, который требовал от меня невозможного?
В. И твоего отца, который требовал от тебя невозможного.
А. И заставлял спасаться от него на высоких деревьях?
В. И заставлял спасаться от него на высоких деревьях.
А. И на крышах домов, откуда он не мог сбить меня даже большими камнями?
В. И на крышах домов, откуда он не мог сбить тебя даже большими камнями.
А. Как ни пытался сделать это?
В. Как ни пытался сделать это.
А. Ты проницательный.
В. У меня просто пронзительный взгляд.
А. Как у сокола, парящего в безоблачной высоте?
В. Как у сокола, парящего в безоблачной высоте.
А (опускаясь на выступ рядом с ним). Можно, я начну восхождение вверх?
В. Ты бежишь от прошлого, которого не можешь забыть?
А. Откуда ты это знаешь?
В. Я же говорил тебе, что у меня проницательный взгляд.
А. Ты очень жесток.
В. Наоборот, я пытаюсь тебе помочь.
А. Мне уже никто не может помочь.
В. Ты ошибаешься.
А. Мне бы хотелось тебе верить.
В. Доверься мне. Зачем ты стремишься вверх?
А. Я хочу забыть то, что было внизу.
В. Ты бежишь от своей памяти.
А. Мою память населяют чудовища.
В. Чудовища?
А. Да. Слоны, бегемоты, крокодилы и жабы с акульими плавниками.
В. Ты выражаешься очень образно.
А. Это еще не все; там есть драконы с отвратительными хвостами, ехидны и карлики,
заманивающие в пустые комнаты.
В. Тебя заманивали в пустые комнаты?
А.Возможно.
В. Это был отец?
А. Он был отвратителен.
В. Он бил тебя?
А. Он никогда не бил меня.
В. Он чего-то хотел?
А. Он всегда чего-то хотел.
В. Но ты сопротивлялся?
А. Я был ребенком.
В. И поэтому тебе хотелось убежать от него?
А. Да. На крышу, на дерево, на высокую гору, и вообще как можно повыше, лишь
бы только не видеть его.
В. И поэтому ты решил покорить Джомолунгму?
А. И поэтому я решил покорить Джомолунгму.
В. И добраться до самого верха?
А. И добраться до самого верха.
В. И сидеть там до скончания времени, пока ангелы Бога не возвестят нам о конце
всяких мук?
А. Да, пока ангелы Бога не возвестят нам о конце всяких мук.
В. И ты думаешь, что тогда все закончится?
А. Я не знаю, я просто лезу наверх.
В. Ломая пальцы и ногти, отмораживая уши, лицо и шею?
А. Да, ломая пальцы и ногти, отмораживая уши, лицо и шею.
В. А ты не пробовал оставить все это?
А. Зачем?
В. Чтобы спуститься вниз.
А. Куда?
В. В долину.
А. Там нет ничего, кроме ужасов, и эгоизма моего любимого отчима.
В. Так это был не отец, а отчим?
А. Какая разница, как называть его?
В. И все же, кто это был?
А. Мне больно думать об этом.
В. И все же постарайся все вспомнить.
А. Если я вспомню, я упаду вниз.
В. Тебе так больно?
А. Да, мне так больно. Прости, но мне пора взбираться наверх.
В. Я не могу взбираться вместе с тобой.
А (глядя ему в глаза). Я знаю, у тебя свой путь.
В. Мой путь лежит вниз.
А. А я должен подняться наверх.
В. Тогда до встречи.
А. Тогда до встречи.

Стоят напротив один другого, смотря друг другу в глаза.

В (после паузы). Ты медлишь.
А. Я думаю о прощальных словах.
В. Не думай о них, словами уже ничем не поможешь.
А. Ты в этом уверен?
В. Я уже ни в чем не уверен.
А. Тогда прощай.
В. Прощай. Передай привет облакам и вершине.
А. На такой высоте нет облаков.
В. Облака есть везде.
А. Только не там. Там одна лишь вечность и звезды.
В. И даже днем?
А. И даже днем.
В. Тогда передавай привет звездам.
А. Хорошо, но только подожди меня здесь.
В. А ты спустишься вниз?
А. Люди всегда спускаются вниз.
В. Даже если бегут от чего-то плохого?
А. Даже если бегут от чего-то плохого.
В. Тогда до встречи.
А. Тогда до встречи.

Молча глядят друг другу в глаза.

В. Давай, я тебя обниму.
А. Нет, лучше я тебя.

Обнимаются, некоторое время стоят на месте.

В (отталкивая А.). Ну иди, тебя ждут звезды.
А. Хорошо, пусть все случится, как написано в книгах.
В. В каких книгах?
А. В книгах судьбы, или как там их называют? Одним словом, пусть все случится
так, как случится!
В. А ты не преувеличиваешь элемент фатальности?
А. Ни за что, я вообще реалист, и к фатальности отношусь, как к красивой сказке.
В. Зачем же ты тогда говоришь о книгах?
А. О книгах судьбы? в них описаны все наши ужасы.
В. Лежащие внизу, в зеленой цветущей долине?
А. Лежащие внизу, в зеленой цветущей долине.
В. В которую тебе нет возврата?
А. И в которую ты так стремишься попасть.

Пауза.

В (глядя наверх). Мне кажется, я решился! (Не трогается с места.)
А. Иди, вершина не терпит слабых и малодушных.
В (поднимает голову к вершине пирамиды). Да, она очень сурова. Как мать, которая
заботится о тебе, и желает только добра. Не лезь на крышу, не ходи с друзьями в
кино, не перелезай через забор, не смотри на соседских девчонок. Она холодна и
покрыта снегами, сверкающими в полуденном солнце, как кристаллы застывшей
воды. Как родники застывшей воды. Как россыпи драгоценных камней. От нее
нет никакого спасения, от нее никуда не убежишь и не спрячешься, она везде
тебя вычислит и найдет, потому что любовь матери выше всего на свете, выше
крыши и покрашенного в оранжевый цвет забора, выше соседских девчонок и
кино, в которое с ними нельзя ходить. Она, эта любовь, одинока, и покрыта
спадающими вниз ледниками, похожими на ожерелье сидящей на троне
принцессы. Принцессы смерти, ибо любовь матери, вечная любовь к своему сыну,
которая сковывает твои члены, нейтрализует волю, усмиряет желания и
вмораживает в вечную мерзлоту твою едва начавшуюся жизнь, - прекрасную юную
жизнь, похожую на только что распустившийся цветок, - такая любовь и есть
смерть. Смерть, которая дышит тебе в лицо адским смрадом и ужасом, которая
наклоняет к тебе обличье вечно юной старухи, со щек и со лба которой кусками
отваливаются румяна и грим, словно пластины столетней давности штукатурки, и
оттуда, из глубины, на тебя смотрит вечное око ада. Вечное зево ада, похожее на
адскую песнь о любви матери к сыну, которая выше всего на свете, и может
сравниться разве что со сверкающей на утренней заре Джомолунгмой. (Хватает
А. за плечи, трясет его, судорожно выкрикивает.) Бойся, бойся вечной любви,
любви замороженной и превращенной в снега, любви, покрытой вечными
сверкающими ледниками, стекающими со щек давно умершей старухи! Бойся
любви давно умерших старух, умело молодящихся и накладывающих грим на свои
давно разложившиеся щеки и лоб. На превратившиеся в прах щеки и лоб.
Одевающих кольца и перстни на свои давно истлевшие пальцы, и заставляющих
тебя полюбить ту, которая на самом деле отвратительней и ненавистней всего на
свете! Не влюбляйся вообще, не ходи в кино с юными девушками, не признавайся
им в своих чувствах, ибо твои чувства давно уже, еще, возможно, до твоего
рождения, перекуплены той, от которой можно бежать только сюда, в горы, на
вершину одиноко сверкающей пирамиды, и сидеть там, дрожа от холода и восторга,
ожидая, пока она, единственная, любящая тебя за всех на сто лет вперед, не
сдохнет от своей преступной любви, и превратится наконец-то в страшную мумию,
с которой осыпались все ее румяна и грим.

Внезапно поникает, опускает плечи и руки.

А. Ну что ты?
В. Я не могу.
А. Не можешь идти вверх?
В. Да.
А. Почему?
В. Я устал, я не смогу подняться один.
А. Тебе нужна моя помощь?
В. Да. Одному мне не взобраться. И, кроме того, это лишено всякого смысла.
А. Ты думаешь, она тебя разыщет и там?
В (поднимает на миг глаза). Я этого боюсь.
А. Ты боишься ее?
В. Я боюсь самого себя.
А. Этого ни за что нельзя допустить. В горах лучше бояться чего-то иного: камнепада,
к примеру, лавины, снежного человека, внезапной бури, потери спасительной
страховки, но ни в коем случае не себя самого. Боязнь себя самого самая опасная
вещь в горах.
В. Я это знаю.
А. И не смотря на это ты все же решился подняться в горы?
В. У меня не было иного выхода.
А. Почему?
В. У беглецов не бывает иного выхода. Они боятся, но все равно лезут вверх. Иначе их
поймают, и вновь посадят за железный замок.

Пауза. А. обдумывает ответ.

А (после паузы). А ты сидел когда-нибудь под замком?
Б (с охотой подхватывает). Под железным замком?
А. Да.
Б. Под замком, давно уже проржавевшим, разъеденным ржавчиной настолько, что
его уже невозможно открыть?
А. Под таким.
Б. Под замком, от которого давно уже потерян ключ, так что, как ни пытайся, его
уже вообще невозможно открыть?
А. Вот именно.
В. Нет, не сидел. Я всегда был свободен, как ветер, и делал то, что хотел, не взирая
ни на какие авторитеты, путешествуя из страны в страну, и забираясь на любую
гору, которая мне в данный момент приглянулась.
А. Ты путешествовал из страны в страну, и никогда не сидел под замком?
В. Никогда. Я посетил множество стран и народов, и оставил после себя множество
дневников с детальным описанием их быта и нравов. Я изучал у них все:
географию, астрономию, медицину, астрологию и математику; а также, разумеется,
экономику и социологию, потому что на этих двух последних науках вообще все
держится в государстве.
А. На экономике и социологии?
Б. Да, на них. Без них в государстве давно бы все развалилось и сгнило, и остались бы
одни бесконечные кладбища с холодными склепами, в которых лежат
нарумяненные и накрашенные старухи, цепляющиеся за живых своими черными
истлевшими пальцами.
А. И ты все это описал в дневниках?
В. Да, в дневниках, и еще в путевых заметках. Но, к сожалению, они не сохранились.
А. Почему?
В. Их было слишком много, и я не мог таскать их вместе с собой. Я вечно забывал их
на антресолях и чердаках своих бесчисленных городов, на вечных антресолях и
чердаках, которым давно уже потерял счет, и которые забрали у меня мое
прошлое, как ни пытался я его сохранить.
А. Ты пытался сохранить свое прошлое?
В. Конечно. Я чувствовал, что бытие постепенно пожирает мое прошлое, и вместе с
ним пожирает меня самого. Пожирающее бытие, постоянно чавкающее твоими
недавними чувствами и поступками, превращающее их в бесформенную жвачку
без имени и без запаха, без цвета и запаха, на которую даже отвратительно
посмотреть, а не то, что понюхать, или взять себе в руки. Ты можешь представить,
как превращаются в ничто твои недавние подвиги, недавние признания в любви и
выигранные сражения, твои только что написанные стихи и книги, а также пейзажи
и акварели, сделанные в очередной прекрасной стране? Ты можешь представить
превратившихся в жвачку детей, жен и любовниц, которых сохранить ты можешь
единственным способом: населить ими страницы своих путевых дневников и книг, -
единственным средством спасения от мировой энтропии.
А. Ты пытался спастись от мировой энтропии?
В. Да, но, знаешь, у меня не очень-то получалось.
А. Почему?
В. Видишь-ли, мировая энтропия подобна любящей матери, она достанет и вычислит
тебя везде: и в тишине зеленой цветущей долины, и на высоте десяти тысяч метров
от уровня моря. От нее не убежать и не спрятаться, и остается последнее:
забраться наверх, и сидеть там, затаившись, как кролик, и ожидая, когда же она
наконец помрет.
А. Кто, мать?
В. Нет, энтропия. Хотя, конечно, между ними не очень большая разница.
А. Понятно. Так ты полезешь наверх?
В. Зачем?
А. Чтобы спастись.
В. А ты считаешь, что я должен это сделать?
А. Это было бы логично.
В. Ты не прав, логикой не всегда достигают желанного результата.
А. Почему?
В. Логика суха и бесстрастна, в ней только цифры и факты, которые похожи на
рассыпавшееся стекло. Логика режет пальцы и долго не заживает. В ней нет любви.
А. Это логично.
В. Вот видишь, ты согласился.
А. Я вообще на многое согласен.
В. На многое, или на все?
А. Пожалуй, что на очень многое, но не на все.
В. Почему?
А. Согласиться на все было бы преступлением!
В (морща лоб, после раздумья). Да, ты прав, человек должен хоть что-то оставить
для себя самого, хоть какую-то частичку души и заветную песню внутри себя.
А. Заветную песню?
В. Да, песню, которая звучит в тебя с начала и до конца, и которой ты не должен
делиться ни с кем.
А. Ни с кем, ни с кем?
В. Да, ни с кем.
А. Даже с другом?
В. Даже с другом.
А. Даже с любимой женщиной?
В. Тем более с любимой женщиной. «И от лежащей на груди твоей скрывай врата
уст твоих!»
А. Но что же ты будешь с ней делать?
В. С кем?
А. С заветной песней? Для чего она тебе нужна?
В. Не знаю. Возможно, для того, чтобы залезть на вершину, и спеть ее в последний раз,
как соловей на кровавом рассвете.
А. Как соловей на кровавом рассвете?
В. Да, как соловей на рассвете, в котором уже хлопают ружейные выстрелы, и пьяные
охотники идут в лес, стреляя всех без разбора, невзирая на то, соловей ты, или
последний зяблик в лесу.
А. И для того соловей поет свою последнюю песнь?
В. Да, для того. Он поет ее, зная, что больше уже не будет петь никогда, и
вкладывает в мелодию весь свой талант и всю свою душу.
А (внимательно глядя на В.). Ты считаешь, что уже пора запевать?
В. Что?
А. Свою последнюю песнь.
В. Как соловей на кровавом рассвете?
А. Как соловей на кровавом рассвете.
В. Я не знаю. Для этого надо подняться наверх. Середина горы не очень подходящее
место для такого концерта.
А. Да, ты прав, здесь могут петь зяблики, но только не соловьи.
В. Наконец-то ты со мной согласился.
А. Я соглашаюсь со всем, что разумно и здраво.
В. Ты считаешь, что подняться наверх – это разумно?
А. Для тебя – да.
В. А для тебя?
А. Не будем говорить обо мне.
В. Ты на этом настаиваешь?
А. Настаиваю.
В. Тогда действительно выхода нет.

Не трогается с места.

А (после паузы, оглядываясь вокруг). Светает.
В (так же оглядываясь). Нет, по-моему, солнце садится. В этих широтах не
определишь, что это: закат, или восход?
А. В этих широтах, или на этой высоте?
В. В этих широтах и на этой высоте, здесь нет большой разницы.
А. Разница есть всегда.
В. Ты так думаешь?
А. Я не думаю, я это знаю.
В. Тогда другое дело. Но все же мне кажется, что это закат.
А. На закате тоже хочется петь.
В. Или сойти с ума, а потом спрыгнуть вниз.
А. Тебе хочется спрыгнуть вниз?
В. По-моему, ты у меня это уже спрашивал.
А. Это не важно, лишний раз не вредно переспросить.
В. Ты переспрашиваешь, или настаиваешь на ответе?
А. Я никогда ни на чем не настаиваю.
В. Только сейчас, или это твой принцип?
А. У меня вообще нет принципов.
В. Не может быть, принципы есть у всех.
А. Только не у меня, я оставил их в детстве.
В. У тебя было детство?
А. У меня не было детства.
В. Не может быть, детство было у всех.
А. Только не у меня, у меня был отец.
В. У тебя был отец?
А. Да, и комната, о которой лучше не вспоминать.
В. Это была запретная комната?
А. Более, чем запретная.
В. Ты не мог в нее заходить?
А. Напротив, я мог заходить в нее, когда мне захочется.
В. А тебе часто хотелось зайти в нее?
А. Мне часто хотелось разрезать вены.
В. Себе, или отцу?
А. Себе. Когда говорят «разрезать вены», то имеют в виду себя самого. Если бы я
имел в виду своего отца, то сказал бы, что хотел перерезать горло.
В. Кому?
А. Конечно, ему.
В. Ты его так ненавидел?
А. Более, чем ненавидел.
В. Он хотел от тебя чего-то?
А. Он всегда от меня чего-то хотел.
В. Это был отец, или отчим?
А. Это не имеет значения, отчим ничем не отличается от отца.
В. И все же, кем он был для тебя?
А. Наверное, божеством, которому следует подчинить свою волю.
В. Как любящему сыну – своей матери?
А. Как любящему сыну – своей матери, только наоборот.
В. И ты действительно считал его божеством?
А. Более, чем божеством, я считал его Главным среди богов, восседающим на
Олимпе среди остальных небожителей и героев.
В. Ты считал его Зевсом?
А. Да, чем-то вроде того, отдающим приказы своим подданным.
В. Богам и простым смертным?
А. Богам и простым смертным.
В. А потом ты перестал это считать?
А. У меня не было выхода.
В. И ты захотел перерезать ему горло?
А. Я бы не хотел этого уточнять.
В. Ты сразу пришел к такому решению?
А. Нет, оно зрело во мне исподволь, как смертоносный нарыв, как свищ, вцепившийся
в тебя, и прожигающий насквозь своим смертоносным ядом. О, ты ничего не
знаешь о ненависти, которая накапливается годами, которая зреет исподволь,
подогреваемая сначала любовью, любовью к верховному существу, создателю всего
сущего, в том числе и тебя самого, повелевающему всем в этом мире, которому
подчиняются планеты и звезды, который заведует временами года, и решает, чему
быть в ближайшее время: засухе, или проливному дождю? о, ты ничего не знаешь
о ненависти, начавшейся с любви, питаемой сначала сыновними чувствами, а потом,
когда уже ничего изменить было нельзя, когда ты, повзрослев, должен был каждый
день жить с адом, взращенным в твоей душе неизвестно за что, и от которого
избавиться ты не можешь уже никогда, - ты не знаешь о ней ничего! Понимаешь,
ад всегда: вчера и сегодня, причем вчера даже больше, чем сегодня, потому что
сегодня ты взрослый, и можешь сопротивляться, а вчера ты был несмышленышем,
который только поднялся на ноги, и не научился еще даже говорить, а не то, что
сопротивляться поползновениям взрослых. Ад вчера, ад сегодня, ад завтра, ад
каждый день, превращающий жизнь в ежедневный кошмар, и мешающий заниматься
чем-либо другим, потому что времени на другое у тебя уже не осталось. Ни на
друзей, ни на любовниц, ни на жен, ни на путешествия в дальние страны, - одно
лишь причитание и скрежет зубовный, от которого давно стерлись все зубы и
заледенело сердце, как вершина далекой и недоступной горы.
В. Как вершина Килиманджаро?
А. Да, как вершина Килиманджаро. Или как Джомолунгма, на которую мы пытаемся
так долго подняться.
В (пристально глядя на А.). Ад тянул тебя вниз, и поэтому ты хотел подняться наверх?
А. Да, как можно выше, лишь бы не находиться там, где находится он.
В (еще более пристальнее глядя на него). Ты сделал это ножом, или чем-то другим?
А (испуганно поднимая на него глаза) Что сделал?
В. Перерезал ему глотку: ножом, или чем-то другим? Бритвой, к примеру, или
ножницами для стрижки ногтей?
А (опустив голову, после паузы). Я не мог поступить иначе, он не хотел отпускать
меня.
Б. Не хотел отпускать тебя?
А. Да, не хотел, он постоянно предъявлял на меня права.
Б. Даже когда ты вышел из детства?
А. Даже когда я вышел из детства.
Б. И на него не было никакой управы?
А. Да, никакой управы.
Б. И никакой защиты?
А. И никакой защиты.
Б. И ты теперь хочешь подняться?
А. Да, я теперь хочу подняться,
Б. Чтобы забыть обо всем?
А. Чтобы забыть обо всем.
Б. Там, в вечных снегах?
А. Да, там, в вечных снегах.
Б. Тогда иди, вершина ждет тебя, замирая от страха.
А. А тебя, она не ждет тебя, замирая от страха?
В. Она ждет меня, замирая от страха.
А (пристально глядя на него). Она знает все?
В. Она знает все.
А. Как верховный судья, читающий приговор отъявленному преступнику?
В. Как верховный судья, читающий приговор отъявленному преступнику.
А (еще более пристально вглядываясь в него). И ты скажешь ей все, что случилось?
В. Кому?
А. Сияющей вершине.
В. Да, я скажу ей все.
А. А мне ты можешь обо всем рассказать?
В. Тебе?
А. Да, мне, ведь мы друзья, а друзья должны делиться друг с другом.
В. Чем?
А. Всем, чем угодно: последним сухарем, последней шлюхой, последним глотком
воздуха, разрывающего легкие в темном трюме подводной лодки.
В. Мы не в подводной лодке.
А. Не важно, ты расскажешь мне обо всем?
В (глядя в землю, тихим голосом). Про обух от топора?
А. Да, про обух от топора.
В (так же тихо). Я не хотел этого.
А. Она сильно достала тебя?
В. Не то слово; ее эгоизм растекся по дну зеленой долины, как ядовитый газ из
разбитого резервуара, как «Циклон Б.» в крематории немецкого лагеря, и
отравил мне жизнь от ногтей до самых волос.
А. Тебе снится он?
В. Кто?
А. Топор вместе с обухом.
В. Иногда; но чаще всего мне снится тот день, когда мы вместе с матерью пошли
в зоопарк.
А. Вы пошли в зоопарк?
В. Да, мы пошли с ней в зоопарк, посмотреть на львов, медведей, и других
занятных животных.
А. Тебя с детства тянуло к животным?
В. Меня тянуло ко всему необычному. К нам в город раз в год приезжал зоопарк, скорее
даже зверинец, и мы пошли с ней посмотреть на животных.
А. Она сама тебя пригласила?
В. Она всегда приглашала меня.
А. Может быть, она тебя заставляла?
В. Нет, она приглашала, она никогда не поднимала на меня голоса.
А. И тебя всегда от этого приглашения била нервная дрожь, как будто ты зимой
искупался в холодном пруду?
В. Откуда ты знаешь?
А. Я про тебя все знаю, я же говорил, что я проницательный; впрочем, не
останавливайся, и рассказывай дальше.
В. Я могу рассказывать дальше?
А. Конечно, только не сбивайся, и не уходи от обуха от топора.
В. От него нельзя никуда уйти.
А. Тем лучше, так что же было в том зоопарке?
В. В зверинце, приехавшем в наш маленький город?
А. Да, в зверинце, приехавшем в ваш маленький город.
В. Это было развлечением для детей, вроде меня.
А. Развлечением?
В. Да, все эти клетки с медведями, львами и тиграми, появляющиеся каждый раз
неизвестно откуда, словно из-под земли, и становившиеся главным развлечением
года.
А. В вашем маленьком сонном городке?
В. В нашем маленьком сонном городке, где ничего не происходило, и все мерли со
скуки, и какое-нибудь мелкое происшествие, вроде наезда велосипеда на
старушку в парке у моря, считалось чем-то ужасным и страшным.
А. Ты жил в городе у моря?
В. Да, все самые страшные преступления в мире происходили в городах рядом с
морем.
А. Ты имеешь в виду обух от топора?
В. Не только его. Троянская война, к примеру, или набеги викингов, или убийство
несчастного Агамемнона своей женой Клитемнестрой, и тысячи им подобных
убийств, - все, все они происходили в маленьких городишках, приткнувшихся
на берегу какого-нибудь моря!
А. Ты считаешь, что море имеет к этому отношение?
В. Не знаю, я не могу точно на это ответить. Возможно, что влияет, а возможно, что и
нет, здесь необходима статистика, которой я не владею.
А. Но в твоем-то случае море определенно оказывало воздействие?
В. На меня? да, несомненно; но еще больше влияния оказывали эти внезапные приезды
зверинца, на которые все валили, словно на величайшее чудо, и глазели на этих
мартышек, зебр и питонов, на этих жирафов, верблюдов и пони, которые
осчастливливали город всего на несколько дней, а потом пропадали, оставив после
себя кучи навоза, ворох входных билетов, фантиков и палочек от эскимо,
а также запах зверей, который не выветривался из земли несколько месяцев.
А. Тебе нравился этот запах?
В. Меня от него просто мутило.
А. Мутило?
В. Да, выворачивало наизнанку, и я становился ни на что негоден, словно пьяница,
валяющийся у забора, и облевавший все, что только можно.
А. И тем не менее, ты ходил поглазеть на зверей?
В. Меня водила туда мать, - как маменького сынка, за ручку, одетого в белые гольфы,
шорты и черный берет, надушенного и напомаженного, словно кукла, и от которого
все шарахались точно так же, как от мартышки или удава, случайно вырвавшегося
из зверинца.
А. Ты сильно ненавидел ее в эти мгновения?
В. Я готов был растерзать ее на маленькие кусочки!
А. Но ты был еще мал, и не мог этого сделать?
В. Да, я решил отложить это на более позднее время. Но именно тогда, в зверинце, я и
решился на это.
А. Ты имеешь в виду обух от топора?
В. Да, обух от топора, или сам топор, сейчас это уже не имеет большого значения.
А. Она сильно кричала?
В. Она не кричала вообще, она улыбалась, а потом сказала, что взяла от меня все,
что хотела, и затопила своим эгоизмом все вокруг на сотни квадратных миль,
так что многим поколениям после нее придется соскребать этот эгоизм с земли,
словно мазут, разлившийся в результате аварии танкера.
А. А потом?
В. А потом она умерла, и я похоронил ее, как умел, выкапывая ногтями яму в земле,
и понимая, что я должен был сделать это гораздо раньше, лет примерно двадцать,
или тридцать назад.
А. А потом, что было потом?
В. А потом я понял, что внизу все слишком пропитано ее эгоизмом, и полез сюда, на
эту сверкающую вершину, где все дышит снегом, покоем и льдом, и где так легко
можно сорваться вниз.
А (улыбаясь). Правда ли, здесь хорошо?
В. Не то слово, здесь просто прекрасно!
А. Так ты полезешь наверх?
В. Нет, любовь матери помешает мне сделать это!
А. Но ты же сам рассказал мне про топор!
В. Не про топор, а про обух от топора, это разные вещи!
А. Какая разница, если результат был однозначным?
В. Разница очень большая, потому что все дело в эстетике, и я бы никогда не решился
убить ее острием, словно курицу на заднем дворе нашего дома.
А. Ты убивал куриц?
В. Нет, но часто смотрел на это.
А. И ты не хочешь продолжить подъем?
В. Нет, мое восхождение на этом закончилось.
А. А если всего лишь на миг, на страшный и жуткий миг подняться наверх, и,
задохнувшись от счастья и от безумия подвига, тут же начать спускаться в долину?
В (с сомнением). На один лишь миг подняться наверх?
А. Да, вот так! (Делает шаг, и оказывается двумя ногами на самой вершине,
оглядывается вокруг, кричит от счастья.) О Господи, как же тут хорошо!
поднимайся ко мне, я протяну тебе руку!

Протягивает руку В., хватается за нее, и затаскивает В. наверх.

В (поеживается). Как здесь холодно.
А. Да, холодно, но одновременно прекрасно. Отсюда видны все страны мира.
В (с надеждой). С их городами, жителями, и всем, что их окружает?
А (радостно). С их городами, жителями, и всем, что их окружает!
В. С их радостями и страстями?
А. С их радостями и страстями!
В. С их ненавистью и любовью?
А. С их ненавистью и любовью!
В (испуганно озирается вокруг). Нет, я так не могу, мне надо спускаться!

Опускает одну ногу вниз.

А. Но почему? здесь так хорошо!
В. Ты так считаешь?
А. Конечно, и совсем нет эгоизма твоей матери. Весь эгоизм остался внизу.
В (с опаской поднимает ногу наверх). Тогда я, пожалуй, немного здесь постою!

Топчется на вершине пирамиды рядом с А.
А. начинает нервничать.

А. По-моему, ты прав, нам надо спускаться!
В. Зачем, здесь так хорошо!
А. Мне что-то не по себе.
В. Тебя что-то гложет?
А. Да, воспоминания.
В. О твоем отце?
А. О нем, и о его ненависти.
В. Она была очень большой?
А. Кто?
В. Его ненависть.
А. О да, она была необыкновенно большой. Он ненавидел меня так сильно и так
беспощадно, что я не мог заниматься больше ничем, кроме как убегать от этого
мощного чувства.
В. Он был очень мощный?
А. Кто?
В. Твой отец.
А. Нет, он был тщедушен и слаб, на голове у него совсем не осталось волос, а живот
так сильно выдавался вперед, что он казался беременным, и люди смеялись,
называя его уродом.
В. Люди смеялись над ним?
А. Да, смеялись, и он от этого еще сильнее ненавидел меня, и делал все, чтобы мне
было плохо.
В. Он бил тебя?
А. Нет, что ты, но лучше было, если бы он меня избивал!
В. А тебя кто-нибудь избивал?
А. Да, все подряд, потому что они чувствовали, что у меня нет тыла.
В. Нет тыла?
А. Да, нет надежной защиты, и со мной можно делать все, что им захочется.
В. Они были очень злы?
А. Кто?
В. Те, кто тебя окружали.
А. О да, люди вообще очень злы, особенно к тем, у кого нет тыла.
В. И ты решил убить его?
А. Кого?
В. Своего отца.
А. Да, но не сразу, сразу на такое не каждый может решиться.
В. Но ты все же решился?
А. Да, у меня не было выбора.
В. У всех есть выбор.
А. Это пустые слова, бывают случаи, когда у людей нет выбора.
Б. Ты запланировал это еще в детстве?
А. Я в детстве только лишь подумал об этом.
Б. Наверное, ты запомнил этот миг на всю жизнь?
А. О да, такое не забывается никогда!
Б. Расскажи мне, как это было?
А. Это было осенью, на пруду, где мы с ним ловили дафний.
Б. Ловили дафний?
А. Да, таких маленьких рачков, которыми питаются рыбы в аквариуме. Мы ловили
их сачком, стоя в воде в сапогах, и тут-то я впервые подумал, что могу легко
избавиться от него.
В. От его ненависти?
А. Да, от ненависти, и от террора.
В. И что же ты сделал?
А. Я не сделал, я только подумал.
В (пристально глядя на него). Скажи, он сильно тебя доставал?
А. Кто?
В. Отец.
А. Нет, он к тому времени стал импотентом, и я легко мог справиться с ним, спихнув
в пруд, и подержав там минутку-другую.
В. Но ты не сделал этого?
А. Нет, я только подумал.
В. А потом бежал от одной этой мысли всю жизнь?
А. Да, а потом бежал от одной этой мысли всю жизнь.
В. И залез на эту высокую гору, чтобы забыть о том, что было внизу?
А. И залез на эту высокую гору, чтобы забыть о том, что было внизу.
В. Давай немного посидим на вершине.

Садится на верх пирамиды.

А. Давай, в ногах правды нет.

Садится рядом с В.

В. Как хорошо! (Оглядывается вокруг.)
А. Не говори! (Тоже оглядывается вокруг.)
В. И все видно, как на ладони!
А. Как на ладони, и как через прозрачное стеклышко!
В. Как через очень-очень прозрачное стеклышко!
А. Через которое видны все наши поступки, как хорошие, так и дурные.
В. И все наши намерения, которые мы не успели осуществить.
А. Например – убить обухом свою горячо любимую мать?
В (восторженно). Например – убить обухом свою горячо любимую мать!

Внезапно поникает, опускает глаза и плечи.

А. А ведь ты не убил ее, а только подумал об этом?
В. Откуда ты знаешь?
А. Я смотрю через волшебное стеклышко. Скажи, ты испугался одной этой мысли,
и бежал от нее всю свою жизнь?
В (тихо). Да, я испугался одной этой мысли, и бежал потом от нее всю свою жизнь.
А. И считал себя великим преступником?
В. И считал себя великим преступником.
А. А на самом деле от чего она умерла?
В. Она умерла от одиночества и любви.
А. Такое возможно, я где-то читал об этом.
В. А он отчего умер?
А. Он умер от ненависти и импотенции.
В. Так тоже бывает, мне кто-то об этом рассказывал.
А (пристально глядя на В.). Быть может, ты спустишься вниз?
В (глядя в сторону). Я не могу, мне кажется, что она может воскреснуть.
А. Кто?
В. Моя мать. (Пристально глядя на А.). Быть может, ты вместо меня спустишься вниз?
А (глядя в сторону). Я не могу, мне кажется что он может вернуться.
В. Кто?
А. Мой отец.
В (глядя А. в глаза). Так что же нам делать?
А (глядя В. в глаза). Сидеть здесь до скончания века!

Сидят на вершине пирамиды, и смотрят в сторону з р и т е л е й.

К о н е ц

2010