Храм души

ДОПИСЫВАЯ ИСТОРИЮ

Она запечатлена в фотоснимках, кинокадрах, письмах и документах,
разложенных по полочкам в архивах, она пылится, словно спящая красавица,
хотя во многих случаях ее облик довольно непригляден. А еще мы храним ее
в своей памяти, принимая по наследству от дедов и отцов. Наверное,
каждый из нас может с уверенностью сказать, что именно о его родословной
можно писать романы и повести. У кого-то будут небольшие эссе и новеллы,
а у кого-то лишь скупые записки в церковных книгах, что ж... Пусть так.

Желание не быть "Иванами, не помнящими родства" толкает нас на поиски
корней, заставляет заглянуть в прошлое, чтобы осознать, кто ты в
настоящем.

Линия по отцу моему длится далеко из тех времен, когда первые казаки из
Запорожья начали заселять Кубань. Очень смелым предположением было бы
то, что казак Голота, изображенный на картине Ильи Репина ("Запорожцы
пишут письмо турецкому султану"), имеет какое-то прямое отношение к
нашей генеалогии, но все же очень хочется в это верить. Сегодня на
Кубани людей с этой фамилией очень много. Есть в ней частицы польского,
и это не странно, учитывая долговременное влияние польской шляхты в
Запорожье. Две линии с отцовской стороны протянуты из глубины времени:
по одной существуют только легенды о родстве, но вторая очерчена более
ясно, та, что касается матери моего отца, которая, выйдя замуж, затем
сменила фамилию. Таким образом, произошло слияние двух древних старинных
родов - Ковалевых и Голот.

Среди первых поселенцев в станице Крымской был Матвей Ковалев, который
служил судьей у атамана. Сильная и сложная личность. Заставлял не только
казачье население относиться к нему с уважением и почтением. Отличался
он справедливостью и бескомпромиссностью. Потомственная казачья семья
строго соблюдала старинный уклад жизни.

Жили довольно зажиточно, имея лошадей, скот и небогатое, но достойное
подворье. Пришлось, и повоевать, где получил несколько серьезных
ранений. Семья была большая, но любимым сыном и надеждой был Игнат.

Игнат Матвеевич Ковалев родился в 1898 году здесь же в станице. Рос
настоящим лихим казачонком, получив в наследство от отца осанку,
гордость и сноровку. Революция 1917 года долгое время не тревожила своим
холодным ветром теплые казачьи куреня, но все же "железный поток" в
гражданскую войну смел все, что было нажито десятилетиями...

Отдали лошадей в Красную армию, но оставили одну корову, чтобы как-то
прокормить семью. Двадцатилетний Игнат идет в колхоз, работает
завхозом, пережив суровую зиму 1933 года, загубившую половину телят на
ферме. Этот голодный и холодный год запомнят многие. Спасая уцелевших
телят, он выписывает их по квитанциям нуждающимся людям. Случилась
какая-то странная история с "корешками" и квитанциями, которые бесследно
где-то теряются. Далее следует обвинение в саботаже, а принадлежность к
казачьему роду только усугубила ситуацию. Восемь месяцев заключения были
благодарностью власти за спасенные жизни. Но, видимо, был у него все же
ангел-хранитель и, разобравшись, что к чему "наверху", оправдали.

Вернувшись, домой Игнат построил дом на улице Луначарского, недалеко от
церкви. И зажил, уже казалось, спокойной размеренной жизнью. Но снова
ненадолго..

Во время Великой Отечественной войны служил в обозе в интендантском
полку, а после ее окончания работал в заготконторе райпо.

Из пятерых детей Игната Матвеевича Ковалева в живых остались лишь
Евдокия Игнатьевна и Иван Игнатьевич. Мать моего отца - Евдокия
Игнатьевна с маленьким сыном Славой пережила здесь оккупацию.
Рассказывают: однажды во двор во время бомбежки при освобождении станицы
упала бомба, и осколки от нее, были удержаны иконой Михаила Архангела. В
то время в комнате находились люди, но никто не пострадал» Икона эта
довольно старая и досталась еще от деда Матвея, перейдя затем к его
сыну. Может быть, она-то и была залогом того, что он тогда, в тридцать
третьем, отделался восемью месяцами тюрьмы.

Брат Евдокии Игнатьевны Иван, родившийся в 1922 году, перед самой войной
учился в Краснодарском летном училище и, будучи курсантом, он уже
вылетал на боевые задания. Красавец, настоящий русский офицер, всегда
подтянут и благороден... Было в нем что-то гусарское. При всей своей
серьезности и стро-гости, он обладал прекрасным чувством юмора, и в
полку пользовался авторитетом. Семнадцатилетним парнишкой крестил моего
отца. Для этого уехали в Новороссийск и там"тайно" совершили обряд, так
как Иван. был комсомольцем-активистом, и ero дальнейшая жизнь очень бы
осложнилась, прознай про это кто-нибудь.

Уходя в очередной воздушный бой, где- то на Ленинградском фронте в 1944
году не знал, что этот вылет станет для него последним. Ему всегда
везло, а в небе он чувствовал себя, словно, птица. В письмах сестре
писал: "Будем бить фашистов на небе и на земле до последнего..."

Как эхо взорванного самолета, грянуло извещение:".. .пропал без вести,
не вернувшись с боевого полета...", а орден Отечественной войны II
степени прислали домой.

Блики истории..., факты и мгновения жизни людей, не отмеченных нигде. Их
нет и в архивных папках. Как видно в этой громадной гудящей машине, они
были лишь мелкими "ведомыми" механизмами. Ну, а как без них?... Так
позволь же и мне, любезный читатель, внести скромную лепту в сохранение
памяти о тех, чьи имена тебе ничего не скажут, но они - частицы истории,
которая еще не дописана, пока кто-то говорит о том, что он не знает
своего прошлого.

Память не терпит пустот, она рвется заполнить эти белые пятна, чтобы
потом нам не пришлось предстать в молчании перед своими детьми, не
ответив на вопрос: "кто ты?"

"Людей неинтересных в мире нет Их судьбы, как истории планет...", -
писал Евгений Евтушенко. Так давайте, по возможности, открывать эти
"неизвестные планеты", прежде всего, для Себя.

Сложу свои стихи

В огромную поэму,

Как собирают дни

В одну большую жизнь.

Вы будете читать

Мою смешную книгу…

Лишь маленький пролог

Успел я написать.

1986г.

На краю водосточной трубы

Дремлет дынная долька месяца,

От седой его бороды

Вниз стекает лучиков лестница,

Ивы гладят руками асфальт,

Головой, поникнув, задумались…

Чуть качаясь от ветра. стоят,

И холодным светом укутались.

1986г.

В тёплой шали улица греется,

Тихо слушает звёздные сказки…

Снова хочется жить, надеяться,

Снова жажда тепла и ласки.

Слышу звёздный шёпот таинственный…

Или снег шуршит под ногами…

Мир, такой большой и единственный,

Мы не будем больше врагами?…

1987г.

Ошибки, помноженные на веру

Дороже мне жизней двух.

Люблю и грущу не в меру,

Сдувая с ладони пух.

1988г.

Ах, ещё бы!..

Ах, ещё бы раз напиться

Влагой губ твоих прохладных!

А потом деревья, лица…

Надо! Будь оно неладно!

Ах, ещё бы раз коснуться

Нежной точки над губою…

Пусть глаза твои смеются

Горной речкой предо мною

Ах. Ещё бы раз услышать:

«Не теряй меня! До встречи…»

Учат капли, бьют о крыши:

«Время лечит, лечит, лечит…»

Ах, ещё бы обернуться,

Я грустинку бы заметил…

Нам с тобой не разминуться-

Я теперь за всё в ответе.

1988г.

Ожог памяти

Мне слышится снова и снова

Тот голос мальчишки в огне…

Мальчишка остался без крова

В тупой и жестокой войне.

В глазах его пламя играет,

Слезинки по грязным щекам,

«Глядите, звезда умирает…

Наверно ей холодно там.»

В огне разрушающем люди,

Как в пасти у зверя кричат,

Но верят, что всё ещё будет-

Не всё расстреляли с плеча

Ладошка слезу утирает,

Ребёнок за мной по пятам:

«Глядите, звезда умирает…

Наверно ей холодно там.»

1988г.

Послушайте, оставшиеся там,

Где время избирают в адвокаты,

Где нежно улыбаются кнутам-

Как прежде вы ни в чём не виноваты…

Как прежде вы не смеете кричать;

Завидное терпение, однако.

На лицах стынет жирная печать!

Не реплики нужны - большая драка!

1988г.

Керченский пролив.

Стою на стыке двух морей,

На стыке двух живых созвучий,

Созвучий с душами людей…

Благодарю счастливый случай…

В сердцах он веру укрепил,

Заставил выстрадать,. и вскрылись

Два сердца в доме двух светил,

Как моря два соединились.

1988г.

На сорванных петлях повисли

Уставшие двери в рассвет.

Мне холодно только от мысли,

Что там за дверьми тебя нет.

Впервые я глохну от ночи

Впервые так хочется спать,

Но голос мне что-то пророчит,

Зовёт, не даёт мне устать.

1988г.

Крик

Он пропитан тобой-

Крик мой над пустотой:

«Слышишь?! Я-это ты!»

Мне ли спорить с судьбой…

В передряге любой:

«Слышишь?! Я - это ты!»

Я до капельки твой!

Хочешь, стану травой…

Слышишь?! Я- ЭТО ТЫ!

1988г.

«Иудино» дерево

Обжигает «иудино» дерево

Бело-розовым языком.

Я чужой, я с дальнего берега,

И ему совсем не знаком

Всё так правильно и размеренно…

Вот ещё один день в огне.

Облетает «иудино» дерево…

Почему же холодно мне?…

1988г.

Я вспомнил.… Опять полыхает Ай Петри

Прощальным малиновым светом.

От стен холодеющих будто бы в метре

Глаза уходящего лета.

И в розовом небе рожденье до срока

Звезды над застывшей грядою,

Что чистой слезинкой дрожит одиноко,

Как тихий привет над тобою.

1988г.

Потенциалы полюсов

Уже в пределе невозможности.

Мы столкновенье двух ветров,

Мы к счастью противоположности.

Я встречный ветер жадно пью…

Слова разломлены дыханием,

И с каждым вдохом сознаю-

Люблю, не приходя в сознание.

1989г.

Лихая русская натура-

Из жара в снег!

Воистину натура-дура…

Ослепший век,

Выхватывая меч из ножен

Всё рвётся в бой!

Наш парус из дубленой кожи,

НО ТРЮМ ПУСТОЙ.

В нём крысы и седые мифы,

Кровавый смрад,

Над палубой устало грифы

Ещё кружат.

Натянут парус, гордость в лицах!

И вечный бой…

Мы в русле высохшем.… Лишь птицы

И трюм пустой.

1989г.

Домик окнами в небо

В доме пахнет весной.

Как тепло, только мне бы,

Мне бы надо домой…

Окрестили победой

Пораженье своё,

А душа-непоседа

В лабиринтах снуёт,

Рвётся, где бы я не был,

Стёкла в жажде разбить,

Домик окнами в небо

Синевой напоить.

1989г.

Ностальгия по совести-

ЭТО БУДЕТ, ПОВЕРЬ!

Правда ложью расколется,

С мясом вырвется дверь…

Это будет, как сказано,

Это будет, как ночь!

Платье дёгтем измазано

И заплакать невмочь.

Это было прощанием,

Хочешь, станет судьбой?…

Дорогим завещанием-

Всё, что было тобой.

1989г.

Женское одиночество

1

Ты млеешь от Баха

И… моешь посуду.

Подушка, как плаха.

Дней тяжкую груду

Бросаешь в прихожей.

Диван – твой причал.

В крахмальную темень,

Ты в омут с размаху…

Как соло на тонкой звенящей струне –

Продрогшая зелень

Сквозь всполохи страха…

Ползёт одиночество вдоль по стене.

2

Секунды, минуты, дни, недели…

Пыткой китайской в темя, в темя…

Уснули, проснулись, пили, ели…

Каплет из крана время, время…

3

Вечер. Стол. Развален сервилат.

На тарелках рыбы и котлеты,

А в ладье хрустальной спит салат,

Ошалев от дыма сигареты.

Ты в коробке каменной одна.

Он умён, красив и осторожен…

Лифт шумит… Одна… Глоток вина…

Телефон молчит. Она моложе….

4

Её винят во всех грехах земных

Те пуритане с лестничной площадки.

Как ветер, слух гудит в дворах сквозных.

Она загадка, «тёмная лошадка».

Всем «благоверным» словно в горле кость

Её упругая земная свежесть.

Пред ней хозяин жизни – робкий гость,

Её оружие – тепло и нежность,

Но бог по имени «законный брак»

Расставил нам моральные капканы.

Душа в пижаме, у души антракт,

Кефир, массаж, и грязевые ванны.

5

Дочурки пальчики скользят

По гладким чёрно-белым косточкам…

И ничего менять нельзя,

Уж всё разложено по полочкам.

Постели мягкий саркофаг,

Да Шопенгауэр на тумбочке…

Скатёрка, будто белый флаг…

А счастье?… За роялем в юбочке.

Он будет завтра. Он придёт,

Разворошив келейность клейкую,

Бокал на счастье разобьёт,

Вино скользнёт на скатерть змейкою.

А стеариновая дрожь

Продлится долго и безвыходно…

Сквозь страстный жар прольётся ложь

Святая и, как тайна, тихая.

Но утром суматоха слов

Застынет на картинке лубочной

Виньеткой сумасшедших снов…

И Шопенгауэр на тумбочке.

6

Ты в жизнь мою вошла, как в дом пустой,

Но вдруг остановилась на пороге.

«Впусти, - сказала тихо, - на постой,

На час впусти, на миг… Душа продрогла…»

А в доме одиночество живёт

И бродит в старых тапочках уныло.

Оно давно всегда кого-то ждёт

На час, на миг, на жизнь… И вот впустило

Погреться у потухшего огня,

Бессонницей в постели захлебнуться,

Хоть час, хоть миг у времени отняв,

Потом уйти, чтобы опять вернуться.

1990 г.

Я сгорел бы в тебе,

Если б не был так холоден разум,

Утонул бы в тебе,

Если б плавать не мог до сих пор,

Рассказал бы тебе,

Как люблю безоглядно и сразу,

Я пришёл бы к тебе

И сквозь этот душевный раздор,

Я б застыл на губах,

Будто сорванный пух тополиный…

Я конечно не «АХ»,

Но ведь впрочем, не в этом нужда.

Заблудиться б в глазах,

Упиваясь дорогою длинной,

Обмануться в мечтах,

Улыбаясь, отчаянно ждать…

Потихоньку в себя,

И закрыться, как в душном чулане,

Незаметно любя

И не пряча распахнутых глаз!

Словно это не я,

И меня не поймать на обмане,

Будто всё это лишь в первый раз.

1991г.

Давай поиграем, ведь мир, как известно

Театр… Банально, но всё же рискнём.

Из пепла бумажного утром воскреснем,

А к вечеру в старой корзине умрём.

Давай поиграем азартно и круто,

Забудем о боли, как в призрачном сне,

Мы диск телефона тихонько раскрутим…

Всё может вернуться в тебе и во мне.

Зажжём фонари в нашем старом театре,

И звёзды на окнах развесим в ночи.

Слова не нужны, ведь молчанье понятней,

Поэтому лучше давай помолчим.

1991г.

Двадцать с лишком отмеряно вёсен…

На меня не дохнула война,

Только сердце осколочек носит,

И в груди застывает вина.

Это я умирал подо Ржевом,

В азиатских степях и в грязи,

И меня отпевали метели,

И опять эшелон увозил

В Ленинград и Хатынь, где поныне

Я истерзанной тенью бреду

В горький запах дождя и полыни

И опять я себя не найду…

В чёрный колокол врезана память!

Не найти, не забыть, не уйти…

Лишь дождями холодными манят

Не пройдённые мною пути.

1991г.

Стена стеклянная меж нами,

Меж нами голубая грусть.

Хочу разбить её руками,

Да вот порезаться боюсь…

Меж нами тысячи мелодий,

Меж нами тысячи потерь,

Одна звезда на небосклоне,

И громко хлопнувшая дверь.

1991г.

Пятьсот шагов

Мне в прошлое пятьсот шагов

Пятьсот отчаянных мгновений,

Пятьсот замысловатых снов,

Пятьсот улыбок, откровений.

Мне в прошлое рукой подать,

И я протягиваю руку

В несбыточное «никуда»,

В мой зыбкий памятник разлуки,

В начало, где росинок дрожь,

Где всё шумит блаженный ветер,

Шумит: « Спеши, себя найдёшь»…

А голос близок так и светел…

1991г.

Втихомолку, крадучись, ночами,

С ненасытной искоркой в глазах

Дни уйдут с сумою за плечами-

Им вдогонку прорычит гроза-

Вдруг сверкнёт серебренным оскалом…

От бессилья слёзы побегут!

То дождём, то снегом грязно-талым

Под ногами наши дни текут.

Убегают в детские ладони,

В утреннюю свежесть детских снов,

Где в Святейшем храме, в чистом звоне

Мальчик полетел на чей-то зов.

1991г.

Стань проливным дождём,

А мне в ладонях чистой влаги хватит,

Чтоб быть с тобой вдвоём,

И понапрасну сердце не растратить…

Стань проливным дождём.

Будь пламенем костра,

А мне довольно света, только света

Всего лишь до утра.

Я отблагодарю судьбу за это…

Будь пламенем костра.

Стань падшею звездой,

Но мне лишь миг высокий дай осознать,

Дай выжечь боль слезой,

Чтобы у всех миров далёких тебя отнять…

Стань падшею звездой.

1991г.

«Может ли сатана изгонять сатану? Всякое царство разделившееся само в
себе опустеет»

(Еванг. От Луки)

Вавилонская башня

Раскол. Творение столпа воспрещено.

Столпотворение.…И нет народа - лишь толпа

Смиренья нет, но всё в смятении.

Раздвоен мир, и разделён

На мириады злых осколков.

Рождён был новый Вавилон,

И в нём законом правят волки,

Здесь правят похоть и обман,

Сатир пирует козлоногий,

Здесь проститутка, наркоман,

Здесь слуги дьявола и Бога,

Здесь разделилось всё и вся.

Бурлит сосуд с пьянящей влагой…

Опять бредут, вперёд неся

Свежеокрашенные флаги.

Опять как в зеркале кривом,

Свой крестный ход благословляя,

Жрец брызжет дьявольским вином

И кровью жажду утоляет

1994г.

Память в спину, как камень.

Взгляд вперёд, как оскал…

Не убит и не ранен,

Но чертовски устал.

Лезут жабы в мундирах

И во фраках на трон!

На расстроенных лирах

Струны виснут, как стон.

Сквозь кровавую жижу,

Сквозь отравленный свет,

Боже Праведный, вижу!

Но не чувствую.…Нет.

Человеческий голос

Я услышать хочу,

Душу тоньше, чем волос…

И кричу… и кричу…

Я в молчании вязком

Слышу собственный крик…

Над растерзанной сказкой

Всепрощающий Лик.

1994г.

Попытка движения

Сны хороши лишь тем,

Что будет пробужденье,

А яркий свет - лишь путь в глухую ночь.

Из жизни в жизнь неспешное движенье-

Попытка круг волшебный превозмочь.

Из тьмы во тьму иду дорогой света,

Из пепла в пепел сквозь огонь костра…

Опять гадаю - падает монета…

Нелепый сон… Нелепая игра…

1994г.

В полутьме, поймав твоё дыханье

На горячих дрогнувших губах,

Я шепчу, что ты моё призванье,

Ты моя ошибка и судьба,

Ты моя немыслимая сладость,

Сумасшедший пьяный, горький мёд.

Я люблю… люблю - такая малость…

Только жалко мне, что всё пройдёт.

Я наказан вечным вдохновением

И любовью нежной через край,

А ещё надеждой и терпением,

И в душе дождливый тёплый май

1994г.

Пир чумы

Председатель: Спой, Мэри нам

Уныло и протяжно,

Чтоб мы потом к веселью обратились…

Белокурая тихая Мэри,

Мёртвый город… Веселье без дна…

Дева милая, век твой отмерян…

День растаял - ты снова одна.

Ты одна среди шумного пира.

Смерть бессильна пред ликом твоим.

Ночь впивается пьяным вампиром

И безудержной жизнью пьянит.

1994г.

Кому-нибудь…

Я в эту жизнь принёс совсем немного;

Дыханье, слово, память, голос, ночь,

Любовь, надежду, совесть, стыд, дорогу,

Мечту, мгновенье, сердце, душу, Дочь…

Наполнен мир подобным сочетаньем.

Наследством этим мне не удивить,

Но всё ж, кому-то, пусть и с опозданьем

Хотелось бы всё это подарить.

1995г.

Дочери

Низко кланяюсь я тебе,

Белокурое моё счастье,

И спасает в любой беде

Нить на тонком твоём запястье.

Освещает дорогу мне

Это чудо – твоя улыбка,

Обнимаешь меня во сне.

Без тебя – ночь глухая пытка.

Солнца нет без тебя, малыш,

Без тебя я слепой скиталец…

Как ты тихо и сладко спишь,

В кулачке, мой сжимая палец.

1995г.

Чтоб вспомнить, нужно всё забыть,

Из памяти низвергнуть в бездну!

Того, кого могли любить-

Калёным выжгли мы железом

Из снов, из жизни, из страны

В небытие! До основания…

Нам провидением даны

О днях любви воспоминания.

Чтоб вспомнить, нужно всё убить!

Хоть прошлое невосполнимо-

В России можно вечно жить,

Но… умереть необходимо.

1995г.

Когда земля бежала из под ног,

Когда закат дрожал в глазах навстречу,

Когда вчера ещё любить я мог-

Сегодня я тебя уж не замечу.

Но лишь в толпе мелькнёт твой серый плащ,

Я зубы стиснув, отвернусь и спрячусь.

Захочется сказать тебе: « Не плачь…»,

Но ты… не плачешь.

1996г.

Вы видели, как умирают дети?

ВЫ - в тапочках на импортном паркете,

С турецким кофе, с « Мальборо» в зубах,

И с теннисной упругостью в задах.

Вы видели, как умирают дети?

Вы видели, как смерть им в сердце метит

Холодной сталью глаз своих слепых?…

Вы видели! Так вспомните о них!

Очнитесь же! Ведь мы за всё в ответе!

За то, что рядом умирают дети!

За то, что мать в агонии кричит…

Вчера смеялся, а теперь молчит… молчит…

Вы видели, как умирают дети?

Не в Африке, не в джунглях, и не «где-то»,

А В ДУШАХ, в миллионах наших глаз!

Вы видели, как умирают дети в НАС?

1997г.

Кончалась тихо так весна-

Без послесловий и прощаний,

Как в час полуденного сна

Ребёнок засыпает шалый.

Она прощала и цвела,

Она хотела продолженья.

Казалось всё бы отдала,

Чтоб повторилось наважденье…

Оно рассеялось, как дым,

Слезами утоляя жажду.

И камни серые гордынь

Впитали эту влагу дважды.

В тот миг, когда небрежно «ДА»

Слетело с губ, как цвет вишнёвый,

И «НЕТ» упало как беда

Колечком лопнувшим дешёвым…

Но сердце трогала весна

Своими тёплыми руками,

Хотела продолженья сна,

Как спит ребёнок над веками.

1997г.

Памяти последнего царя

Так грубо сорванное платье

Руками отрешённо рвется,

Как искупление проклятья

Обрубок в будущности бьётся.

Кровавою дырой зияет

Подвал Ипатьевского дома

И вот уж скоро век сияет

Огонь страдающей Мадонны.

Когда историю России

Штыками разрывали в клочья,

Ребёнка на расстрел вносили

Разбуженной июльской ночью,

Прикладом разбивали темя,

Но Ты, Россия не проснулась,

Когда истерзанное время

Свинцом горячим захлебнулось.

Ты под пятою мародёра,

КОСНО-ЯЗЫЧЕСТВУЯ вволю…

ТЫ СЛОВНО Содом и Гоморра,

Покрытые священной болью.

Ты опустилась на колени

И ликовал царёк картавый…

Гранитным камнем слово- ЛЕНИН

Тебя в безвременье втоптало.

1997г.

Вот Родина моя! Смотри!

Глаза не отводи стыдливо.

Вот Родина моя горит,

Но даже боль её красива!

Вот Родина моя! Смотри!

И в рубище она прекрасна.

Над вечностью она парит…

Сдержать её, лишь труд напрасный.

Вот Родина моя, как крик,

Как камень, брошенный с обрыва.

Вот Родина моя! Смотри-

Светла. Бесстрашна. Горделива.

1998г.

Мы вскинули два пальца вверх…

«Виктория!» орём в экстазе.

Но ломится сквозь жуткий смех

Слеза на радость сытой мрази.

Мы вскинули два пальца вверх,

Зажмурившись, глотаем водку…

С похмелья вспоминаем - грех…

И каемся – два пальца в глотку.

1998г.

ЛЕГЕНДА ОБ ИСТИНЕ

Жил бродяга-философ один.

И сегодня живет он, наверное.

Был семьей и друзьями гоним,

В путь отправился в царство подземное.

Путь не близок был в эти места...

Век от века пред Ложью зависима,

Говорят, что упрятана там

Много лет уж Прекрасная Истина.

Долго шел он, не зная пути,

Только сердце лишь слушал тревожное,

Светлой правды не мог он найти

Всюду мелкое, слабое, ложное...

На дороге он встретил Мечту

И забылся с Мечтою в объятиях,

Прославляя ее красоту...

Так хотел он с собою забрать ее,

Но Мечта вдруг исчезла, как сон,

Свет надежды на память оставила,

Одарила волшебным кольцом

И открыла заветное правило.

Голос тихий шепнул: «Сохрани

Мой подарок – кольцо драгоценное

И сестре моей старшей верни,

Как прибудешь ты в царство подземное.

Поспеши! Путь укажет кольцо.

Опоздаешь - не вырваться пленнице,

Берегись! Не смотри ей в лицо!

Взглянешь (помни!) - все тут же изменится!»

И бродяга отправился в путь.

Над словами Мечты призадумавшись,

Шел. Дорога одна не свернуть...

К замку вышел, устав и осунувшись.

В этом замке безлюдном жила

Ложь, красивая и одинокая.

Улыбнулась, как будто ждала,

Провела его в залы высокие.

«Ты за Истиной, верно, пришел? –

, Улыбаясь, спросила красавица. –

Что ж, пожалуй, ее ты нашел!

Я надеюсь, тебе здесь понравится...»

Очарованный этой красой,

Снял философ колечко заветное...

Отшатнулась хозяйка: «Постой!» •

И глаза опустила бесцветные.

Обратилась старухой седой,

Отвернулась от света слепящего,

Лишь прошамкала: «Следуй за мной,

Здесь давно тебя ждет...настоящая...»

Повела в подземелье его.

Там, закованы в цепи пудовые

И с поникшей на грудь головой,

Смотрят пленники в пропасть бездонную..

Ложь ему завязала глаза

И сказала: «Ищи свою пленницу...»

Ярко-красным рубином слеза

Покатилась... Иль все это грезится?..

Сотни пленников! Где же Она?!

Та, что в снах приходила и плакала,

Что века оставалась одна,

В подземелья глубокие спрятана..

. Здесь!! Кольцо обжигает огнем,

И душа замирает и мается!..

Прошептал ей философ :Пойдем!»

Ну а Ложь за спиной усмехается...

Вдруг сорвала повязку: «Смотри!

Полюбуйся! «Прекрасна», не правда ли?!..»

Гулким эхом рассыпался крик,

Цепи звонкие рвались и падали.

Так ужасна была и стара,

Так слаба и измучена пытками...

Ужаснулся он: «Это - Она?!»

Ложь в ответ лишь противно хихикала.

«Что же медлишь, спросила, беги

И порадуй же всех откровением!!»

«Что же людям скажу я?» -«Солги!

Будем вместе с тобою спасением!!»

Стала снова красавицей Ложь

И в глаза ему глянула ласково.

Усмехнулся философ: «Ну что ж...

Ты хотя бы не так уж затаскана...»

И поверили люди ему,

Поклонились и храмы построили,

Без цепей и затворов в плену

Ложью сладкой сердца успокоили.

Чистой Истиной звали все Ложь.

Только вдруг в тишине на мгновение

Кто-то крикнул однажды:

«Ты лжешь!» -

И ушел по дороге забвения...

Вслед ему все кричала толпа,

Злобно в спину швыряла проклятия,

А мятежник твердил: «Ты не Та!

Слишком холодно в жарких объятиях...»

...Как и прежде, Мечта на пути.

Только бродит по свету огромному

Память Истины, в двери стучит

И уходит безмолвно с поклонами.

Прогоняют ее от ворот,

Называют ее самозванкою,

Ну а Ложь все смелеет и врет,

Ложью залито все самой сладкою.

(1998 год).

Александру Пушкину

«Как мимолётное виденье,

Как гений чистой красоты…»

Когда он шёл сквозь зал, лукаво улыбаясь,

Его нездешний взгляд скользил по лицам дам…

Оркестр грянул вальс, и пары, чуть касаясь

Кружились в нежных па, подобные цветам,

Под лёгким ветерком, слетевшим ниоткуда,

На дрогнувших свечах оставив зыбкий след.

Но вот в столовой он, где смех и звон посуды,

Где в пунше золотом мерцает тусклый свет…

Она должна быть здесь… Как долго длится вечер!

Она должна быть здесь… Ну вот!... Знакомый смех…

Высокий стройный стан и мраморные плечи…

Всё в образе её – и чистота, и грех!

Коснулся взгляда взгляд, и на щеках румянец

Вдруг вспыхнул и погас, не открываясь вновь.

Вплывает менуэт… «За вами пятый танец…»

«Извольте, танец ваш…» И снова щёки в кровь…

Но вот окончен бал, уже пустеют залы…

Она была ли здесь?… Виденье или явь?…

Искал её ли он… Её ли взгляд усталый

Его сегодня звал: «Приди, приди… Оставь…»

1998г.

Возрождение музыки

Я старый альт нашёл на чердачке…

Струна одна лишь в нём жила упрямо.

С разбитой грудью он лежал средь хлама.

Я почему-то вспомнил о смычке.

И тронув пальцами тугую нить,

Вдруг разбудил я голос одинокий.

Был этот голос тихий и высокий,

Очнувшись, жалобно взмолился: «ЖИТЬ…»

Как - будто не было безмолвных лет,

И словно музыка сейчас прольётся,

В руке у времени смычок взовьётся…

Саднящей памяти как - будто нет.

23 декабря 1998г.

Ночь в Вифлееме

Здесь в тесной плотницкой Иосиф старый

Склонился над работою своей…

Мария рядом и Иешуа со звонким смехом

Возится в опилках. Улыбка озарила старика,

когда он взгляд свой обратил к младенцу,

рукою жилистой отёр он пот с лица,

И просит пить Марию,

Та подносит нежно с водою чашу, тихо ждёт…

Младенец плачет, уколовшись больно,

И мать спешит к нему слезу унять.

Шуршит рубанок… День склонился к ночи.

Уснул младенец, Мать, вздохнув, устало

Смотрела грустно в ясли…. И сияла

Одна звезда над тайною пещерой,

Как лампада пред образом Грядущего

1998г.

В память о Володе Векличе

Я почти не знал тебя, но где – то

На границе осени и лета

Встретились с тобой на перекрёстке;

Сердце в ранах, а душа в обносках.

Как же неуютно в этом мире

Быть игрушкой и фигуркой в тире,

Просто жить, и частности и в целом

По другую сторону прицела.

Не свернуть с очерченного круга,

За собой вести любовь и друга,

Сатану нести в себе и Бога,

С правом жить ещё совсем немного,

С правом петь, мечтать и ненавидеть,

С правом Быть, смотреть вперёд и Видеть…

Ничего уже ты не забудешь,

Но своим молчанием разбудишь

Чьих – то струн застывшую усталость,

Если сила в них ещё осталась.

Отошёл, задумался, и медлишь…

Боль земли ты болью сердца меришь.

Суеты сметая пыльный ворох,

Будешь Быть: тебе навеки сорок…

Ни к чему опущенные плечи;

Жив поэт – поэт Владимир Веклич.

1998г.

Боже, время вложили в прокрустово ложе!

Вырваться время не может.

Обруч железный гложет.

Что же… Что мы наделали, Боже!

Может так оно будет для нас подороже

Станет послушней и строже,

Будет на нас похоже…

Сможем сделать его мы слепым и ничтожным.

Схватим и туже стреножим!

Лик превратим мы в рожу!

Кожей чувствую день,

Что бессмысленно прожит.

1998г.

Ни гроша не скопил.

Я у жизни кредитов не клянчил.

Был любим и любил…

Этот маленький путь уж оплачен.

Только набело жил,

Расшибался, вставая, упрямо,

Ненавидел, дружил…

Попадая в житейские ямы,

Не смотрел в горизонт,

Не загадывал, помнил и верил-

Это только восход,

Я пролог, слава Богу, отмерил.

1998г.

Отдых на пути в Египет

Пой, скрипка, пой…

Стой, время, стой…

Вечер холодный стелется,

Ветер к утру изменится.

Пой, скрипка, пой…

Снится земля Израиля…

Пой, скрипка, пой…

Ангела песнь хрустальную

Пой, скрипка, пой…

Льётся дорога дальняя.

Пой, скрипка- боль.

1998г.

Маргарита

Грустно в небо глазел Азазелло…

Эта полночь, как масло разлита.

И луна удивлённо глядела.

Дьявол в помощь тебе, Маргарита!

Если Богом забыта навеки,

Если вырвана с корнем, убита-

Закричат горы, степи и реки:

«Дьявол в помощь тебе, Маргарита!»

Ты в фаворе у лунного света

И с тобой сумасшедшая свита…

Только в ветер холодный одета!

Воланд в помощь тебе, Маргарита!

1998г.

Не заводите литургии!

Страна под дулом автомата,

Она в глубокой летаргии

Не спящих кроет благим матом

А пробудители глухие

Страдальческие лепят рожи…

Эй ВЫ, апостолы бухие,

Не заводите «СВЯТЫЙ БОЖЕ…»

Не поминайте прежде срока,

На вдохе жизнь не обрывайте,

Не забывайте так жестоко,

Живую вы не отпевайте!

Стелите скатерти льняные

С утра во здравие налейте!

Зажгите свечи восковые…

Успейте! Слышите?!!! Успейте!

1998г.

7 НОЯБРЯ

Словно где – то в семнадцатом книжном году,

На пороге столетия, в замкнутом круге

Бьётся ветер багровый, скликая беду,

Рвётся в стёкла окон и хрипит от натуги,

Клянчат хлеба мальчишки,

И сморкаясь в кулак,

Из нечитанной книжки листы вырывают.

Курят, кашляя, в очередь дохлый табак,

А девчонки о будущем светлом не знают,

Продавая себя на вокзальной скамье

За авоську картофеля потному дяде,

В ночь уходят они, помогая семье.

Через год это просто прожжённые б….,

Через жизнь это смерть у церковных ворот,

И плевком напоследок подачка СОБЕСа…

Праздник празднует бывший советский народ

У могилы досель не зарытого беса.

Доказали себе мы, цепями звеня

В этот день – День Согласия и Примирения:

Можно душу и совесть, и гордость отнять ,

Только нет у России предела терпению.

1998г.

Другу из Анапы

Ты всё время твердишь:

«Приезжай к нам в Утриш

И поверишь в Эдем на земле,

Там, где горы в предутренней мгле,

Первозданность хрустальных озёр,

Где в просторах теряется взор,

Там, где море с тобой говорит,

Там, где солнце в распадке горит»

Он ещё говорил…

Я молчал и курил.

Представлял можжевеловый край,

Изумрудно- малиновый рай…

Да ведь это же рядом совсем!

Километров за семьдесят семь.

Может в рай не пускают грехи?…

Помоги мне, мой друг, помоги!

Я однажды туда доберусь!

И грехов своих не побоюсь.

Я пешком, на колёсах и вплавь

Окунусь в эту синюю даль.

И пока не доступен Париж-

Я приеду в твой близкий Утриш.

1998г.

Голодная Волчица-Революция,

Вкормившая шакалов и собак

В стране, где рвут в уборных конституцию,

Где золото меняют на табак.

Голодная, безумная и злобная-

Детей своих съедающая тварь…

Вползла, до неприличия огромная;

За нею запах крови, боль и гарь!

Больная, издыхающая хищница,

Рождённая империей во сне,

Судьбою отрешённая язычница

О судьбах всё гадает на огне.

Раскладывает карты, как в безумии,

Ворочает кровавый свой пасьянс.

Выращивает гения из мумии

Под лозунгов фанфарный декаданс.

1998г.

Здорово.… Опять с Покрова дожди.

И снова ты в эту осень не жди…

Дразнила, похоже снегом зима,

Грозила дождей косая стена.

И город, забыв о чадах своих,

Расколот опять на нас и на них.

Вот скверик, пропахший дымом костров-

Мой берег забытых сказок и снов.

Не нужен ему сегодня никто,

И кружит последний жёлтый листок.

Не ждите - ещё не скоро апрель,

Сожгите свою больную свирель.

Простите - я сам с собой не в ладу,

Пустите, я принесу вам беду…

Заплачут опять с покрова дожди,

И значит, ты в эту осень не жди…

1998г.

ФЕВРАЛЬ

Февраль-бродяга с колотушкой

Всё утро бродит под окном,

Трясёт берёзовой полушкой

С потёртым мёрзлым медяком.

Ворчит и плачет как ребёнок,

И просит в дом его впустить,

А голосок его так тонок –

Монеткой медною звенит.

То ласки просит – одинокий,

То убегает хохоча,

И взглядом манит синеоким

Из - под белёсого плаща.

Февраль – бродяга и насмешник,

Юродивый, больной, седой…

То тихий кающийся грешник,

То в грех впадающий святой.

Утро 14 февраля 1998г.

ТЕБЕ

Ты моя Суламифь…

На губах лепестковая сладость,

Мой загадочный миф

И моя невозможная радость.

Ты, как ветра порыв,

Ты объятье космической ночи,

Ты мгновенье игры,

Ты значенье моих многоточий.

Не смогу быть один-

Без тебя я дышать не сумею.

Может стану другим…

Только вряд ли я это посмею.

Ты царица моя,

Ты наложница снов и мечтаний.

Только ты в них и я-

Мы с тобою укрыты веками.

1998г.

Скажите, закончилось время святых?

Или ещё не пришло?…

Зачем же так грубо, с размаху под дых…

Это уже не смешно.

Скажите! Не прячьтесь за звуками слов

И за стеной немоты!

Мне хочется этих потерянных снов,

Но кельи давно пусты…

Скажите, настанет ли время любви?

Или то время ушло?

Ответьте! Ну будьте же люди людьми…

За что это всё!! За что!….

1999г.

Шурави

Седой сержант на кухне, без затей

"тридцатник" праздновал с горючей самогонкой,

Он в этот вечер ждал к себе гостей.

Должны прийти Валера, Саня, Ромка...

Все будут здесь... Но только для него, "

Из прошлого, врываясь горьким дымом,

Они войдут, и совестью немой

Застынут... "Неужели это было?!..."

"Валера! Духи!..., - крикнуть он успел, -

У них "базука"! Быстро из машины!..."

В горах на солнце ствол ее блестел,

А все внутри кричало: "Будем живы!!"

Машина в клочья... В огненных тисках

Колонна сверху вся, как на ладони.

В глазах темно от гари и песка,

А кто-то рядом корчится в агонии,

И хочется исчезнуть, и не быть,

Проснуться, крикнуть: "Это все неправда!!"

Как жить охота, спрятаться, забыть

И вырваться из огненного ада...

"Эй, шурави!", - в ущелье пронеслось, -

Ты будешь жить!" И стало тихо, тихо...

Лишь только солнце жадное лилось,

А, может, даже не было и крика...

Вновь, раскаленный вскинут "АКМ",

Хотя патронов в нем уж не осталось..

Еще он дышит порохом, но нем,

И, наконец, нахлынула усталость...

Дружок Валера, рыжий острослов,

И лучшая гитара в автобате,

Ему всегда отчаянно везло.

В Газни он жил, как где-то на Арбате.

Он пулю принял сразу же, в лицо,

В руке, сжимая связку "магазинов",

И не был он ни мужем, ни отцом,

Отметив девятнадцатую зиму...

Был жаркий день... В оазис за водой

Послали Ромку с Саней с пищеблока.

Роман - "старик", а Саня "молодой

И «старый» сплюнул: «Вот ещё морока…»

"В обход идти - не справишься за день,

А через горы; три часа от силы.

Спокойней, если париться не лень

По ровному, но ноги не носили...

Часа за три до места добрались...

Аул, как вымер, тихо, что в могиле.

Роман шепнул: "Санек, за мной держись.

Не может быть, чтоб тут не наследили.

А если что, пали из "калаша".

Как пользоваться знаешь? Научили?...

Сейчас мы все проверим не спеша...

Как вовремя с тобой мы подскочили!

Беги назад, пацан! Зови ребят-

И огоньку побольше, чтоб немало!

А я останусь здесь - не клят, не мят,

Да послежу за этим вот дувалом.,.

" Ушел "бача"... Спаси его аллах,

Ведь здесь его епархия вовеки.

Висит под небесами божий страх,

И мрут, как мухи, люди-человеки...

Но что это?! Ведет Санька душман,

И тычет в ухо дулом пистолета,

И речь его, как харканье слышна...

Потом хлопок... И только вспышка света.

Вскипела кровь и жалость, как игла

Пронзила душу и ушла навылет.

Увидел он, как жизнь в песок текла,

Раздался хохот, и собаки взвыли...

Роман со скал огнем их поливал,

Слезами обливаясь: "Нате, суки!!..."

Уже пылая, рушится дувал,

Слабели, опускаясь странно руки...

Когда "вертушка" траурным цветком,

"Тюльпаном черным" в небо уходила

Все знали, что не вспомнят ни о ком,

Вот так их, молча, Родина "любила".

И будут долго люди привыкать

К тем алым звездам на груди мальчишек,

Которые не станут развлекать

Рассказом о войне своих детишек.

Когда-нибудь забудут обо всем,

0 той "чужой войне", о смерти, и о боли,

А вспомнит лишь какой-нибудь фразер,

Всезнаньем козырнув и расставляя роли.

Лишь изредка ночные соловьи

Тревожить будут их шальною песней звонкой,

Свист пуль напоминая, и бои,

И не вернувшихся: Валеру, Саню, Ромку!...

.А нам с тобой, не знающим войны,

Во сне ворвется вдруг щемящее мгновенье

Тупой и оглушительной вины,

Из прошлых жизней ранит откровенье.

1999г.

Не умирают поэты,

Пока хоть единственной строчкой

В памяти хрупкой забьётся…

Вдруг что-то по сердцу скользнёт.

Не умирают поэты.

И в мире жестоком и склочном

Крик неземной отзовётся,

И эхом над нами взойдёт.

Так умирают поэты,

Что тысячи жизней рожденье

Будет однажды лишь искрой

Пред взрывом, слепящим звезды.

Так умирают планеты!

Но даже сгорая в паденье,

Жизнью короткой, как выстрел

Не рвутся тугие бразды.

Не умирают поэты.

1999г.

Над вечным покоем

Там сливается небо с сырою землёй,

Догорая закатом над вечным покоем,

Опускается время горячей золой,

И рождается снова под кистью тугою.

Левитан отошёл, и на грубом холсте

Тонкий голос цевницы возник в поднебесье,

И холодной росою разбужена степь…

Всё застыло в предверье Божественной вести.

1999 г.

Кубань

Здесь, где ветер в глаза,

Здесь, где небыль встречается с былью,

По холмам да лесам,

По дорогам разбитым и пыльным

Погулял Чингизхан,

Ворожил здесь хазар над мечами,

Налегал на меха,

Долго в небо смотрел он ночами.

Белый месяц горел

Ятаганом над древней Кубанью…

Кто – то плакал и пел

Над, слезами оплаченной данью,

Кто – то верил и ждал,

Кто – то с князем вставал против лиха,

Кто – то в поле лежал,

И над ним птицы реяли тихо…

Ширь лугов не объять,

Взглядом даль не измерить седую,

Красоты не отнять,

Душу не погубить молодую,

Никому не украсть

Эту гордость казачьего братства,

И вселенскую власть

Светлых храмов в священных убранствах,

Не понять чужаку

Говорок этот мягкий, певучий,

Здесь мужик к мужику,

А девчат не найдёте вы лучше!

Старики здесь хранят

Шашки дедов, чтоб дети и внуки

У святого огня

Не забыли те горькие муки,

Что терпела Кубань,

Становясь всё сильней и красивей!

Нет, не выплатить дань

Этой малой частице России

За прохладу дубрав,

За тепло колосящейся нивы,

Птичью песню с утра,

И за реки, несущие силу.

Посреди двух морей

Чтит Кубань вековые заветы.

Мы в долгу перед ней,

Как в руках материнских согреты.

1999г.

Чароит

Чароит чарует, говорит,

И огнём сиреневым горит.

Обращённый кем-то в монолит,

Отберёт, обманет, одарит…

Говорят, что в камне темнота,

И от века в камне немота,

Но тая незримые уста –

Там за гранью свет и красота.

1999 г.

Хандра

Зимой, не побаловав, хмурый февраль

Весной оголтелою дышит,

Течёт, за собой увлекая мистраль,

И дождь барабанит по крышам.

А небо, как старец в разбитых очках,

На солнце, зажмурившись, плачет.

Уж мартовский ветер сквозит в облаках,

И это хоть что-нибудь значит.

Неделя еще - и дотла догорят

Сырые февральские окна…

Они хоть о чём-нибудь, да говорят,

Пока под дождями мы мокнем.

Глотаем черёмухи жаркий отвар,

Прогорклый чабрец и калину,

Вдыхаем опять кисло-сладостный пар…

А время нас месит, как глину.

И всё-таки мы не торопимся жить.

Мы празднуем, годы не пряча…

Мы не научились любить и дружить,

А это ведь что- нибудь значит.

1999г.

Шестидесятникам- семидесятникам

Там молодёжь танцует твист,

Интеллигенты мечут вист,

А кто танцует рок и джаз,

Тот завтра родину продаст.

Девицы курят папиросы,

В портах испанские матросы,

Из-за «бугра» поют «битлы»,

А нас достал БЮЛЬ-БЮЛЬ ОГЛЫ…

Стихи, картины, пьесы, песни,

Высоцкий, Бродский, Галич, Пресли…

Грохочут челюсти вставные,

Настали времена смурные;

Мелькнули перестройки луч,

Потом в Форосе грянул путч…

Обрушился СССР…

Кто я?! Товарищ или сэр?…

Не по законам - по понятьям

Живёт страна, как тёща с зятем.

Глаза полны вселенской скуки…

Как ощенившаяся сука-

Она не может всё понять,

Зачем топить её щенят…

2000г.

В вертепе тихо…

Спит младенец сладко

У матери счастливой на руках.

Луна над ними

Радужной облаткой,

Молитвою мерцающей в веках,

И всей вселенной Свет

В очах Отеческих,

Во тьме тысячелетий Свет Живой.

Средь неземных быть

Сыном Человеческим

Ему вовек назначено судьбой.

2000г.

Умейте слушать тишину

Всем существом, самозабвенно.

В беззвучье ноту лишь одну

Вы различите постепенно.

Здесь звуки обретают цвет,

Когда сойдясь в единой силе

Текут они, и больше нет

Безмолвия под небом синим.

Был глух Бетховен, но в душе

Всплывала «Лунная соната»,

Существовавшая уже

Казалось в сполохах заката,

Ещё до слов любовь жила

В касаньях Дафниса и Хлои,

Она пронзала, как игла,

Ещё не ставшей ложем хвои…

Сумейте слышать тишину,

Не смятую касаньем звука-

Натянутую тетиву

В гортани выгнутого лука.

2000г.

Вавилон

Словно тысячи лет назад

Мы кричим, а слова, как камень…

Свет горячий слепит глаза,

И зрачки, как куски окалин.

Нам гордыня не смертный грех!

Ведь законы мы пишем сами.

Но сквозь слёзы наш слышен смех;

Мы не знаем, что мы устали.

Вдох за вдохом, за шагом шаг,

ЧТОБЫ СБРОСИТЬ НА ЗЕМЛЮ Бога!…

От натуги болит душа,

И не праведна та дорога…

ВЕК ОТ ВЕКА МЫ СЛЫШИМ СТОН,

Продолжая столпотворенье.

Новый строится Вавилон,

Затмевая собой смиренье.

Нам бы только расслышать вдруг

На обломках опять друг друга!

Дай нам Боже ты силу рук,

Чтоб порвать обречённость круга,

Дай понять нам свои слова,

Дай нам слух, и твоё терпение,

Но не дай нам себя сломать,

Продолжая столпотворение.

2000г.

Молчание

Стучится в двери время слов,

Но птица Гамаюн всё спит,

Молчит заржавленный засов,

Не вздрогнет и не заскрипит.

Есть только эхо прошлых лет,

И стон поверженных богов,

Но Новый пишется Завет

В скрижалях будущих веков,

Скребёт пером тугую ткань

Неутомимая рука,

Течёт хранительница тайн – неутолимая река.

И слышен шелест крыл ночных:

Летит над Явью Матерь Сва,

О детях плачет о своих,

И вторит ей дубрав листва.

Ты, Лада Матушка жива,

В ладонях тёплых держишь Рось

Сварога мудрого жена,

С тобою всё вокруг сбылось.

Яви Перуна свету вновь,

Оковы вековые скинь,

Ты дай ему и плоть и кровь,

Ты Русь святую не покинь.

Отдай ему булатный меч,

И силу в грудь его вдохни,

А мир, что ты смогла сберечь,

Пред нами щедро распахни.

2000г.

Долина пирамид

Течёт песок в безмолвии долины,

Часов песочных движутся мгновенья,

И высятся над ними исполины –

Самих богов нетленные творенья.

Здесь те . кто видел свет в глазах Изиды,

И в вечность погружён небесной дланью;

В камнях, тысячелетьями избитых

Остались всем богам последней данью.

А Сфинкс – хранитель тайн и снов Египта

Встречает солнце снова горделиво,

Из будущего нового Эдипа

Он ждёт с немым вопросом терпеливо.

2000г.

Пол века ждём мы новую войну,

«Локальные» зализывая раны.

Замаливаем горькую вину,

Отстраиваем взорванные храмы.

Пол жизни в состоянии вины

За то, что вновь рождаются мальчишки,

Что будут вновь войной опалены,

О смерти будут знать не понаслышке…

Пол горя не бывает никогда,

Как нет ни полулжи, ни полуправды!

Победа - это чья - нибудь беда,

Но вновь гремят военные парады…

Нет полусмерти, полужизни нет!

Веками землю кровью орошая,

Здесь войны оставляли чёрный след

На теле разделённых полушарий.

Мне кажется однажды шар земной

Сорвётся в пропасть, улетая в небыль,

В убитое последнею войной,

И надвое разорванное небо!

2000г.

Святая ложь

Тихий домик над морем в Тамани

В городишке не скверном, отнюдь.

Хоть и редко, но всё же поманит,

И захочешь к обрыву свернуть…

Как крыло над оплывшей свечою,

Чертит тени в раздумье перо…

Может это несчастный Печорин

Потерялся на стыке миров…

Только есть что-то в этом обмане,

Где лишь море, да берег всё те ж,

И над ними тот домик в Тамани-

Чисто выбелен, светел и свеж.

Как нам хочется верить вовеки,

Видеть свет от угасшей звезды…

Но текут невозвратные реки,

Окна в доме темны и пусты.

До утра закрывается память

На тяжёлый амбарный замок

И на время сердца отпускает,

Ложь святую оставив в залог.

2000г.

Мне приснилось вчера, что её уже нет,

И ненужный, холодный лежит её плед

На полу у стола, у постели пустой…

Вспоминаю свой крик у порога: «Постой!…»

Только будто не слышит… По небу в закат…

А вокруг ни души! Всё как будто назло!…

Я о боли забыл. Так решил – повезло…

Пусть же тот, кто нас свёл, в этом сне всё простит!

Просыпаюсь, и трогаю волосы… Спит…

2001г.

КРУГ

Свои один и восемьдесят семь

Несу, земле я перпендикулярно,

Вокруг меня минутной стрелкой тень,

Всем полюсам послушна и полярна.

Лежат следы за мною, как укор

Прожитых дней, разбитых понедельно,

Расстрелянные выстрелом в упор,

Они лежат, дорогам параллельно.

Когда – нибудь и я ( настанет срок…)

Сольюсь с землёй, и сам землёю стану,

На стыке перепутанных дорог

Я деревом когда – нибудь восстану.

2000г.

Под сафорой с книгой, в тенистой прохладе,

И в мерном жужжанье назойливых мух.

Сижу я, как некий философ в Элладе,

И шуму деревьев внимает мой слух.

Ковёр подол мной облетевшего цвета,

Цветенья последнего бледная рябь,

Как первые снеги средь знойного лета,

На зелени тёмной лишь белая прядь…

Сливаются строки под стрекот цикадный,

А воздух медвяный колышет листву,

Смываются краски о берег закатный,

И ветер страницу мне перелистнул….

Как будто от вздоха, нечаянно, долго

Рассыпалась горстка прочитанных слов,

Секунды текут из надтреснувшей колбы

Стеклянных часов серебристым песком.

2001г.

Не кричи, душа! Не кричи!

Научись молчать! Научи!

Научись летать.… Полети.

Заплати за всё! Заплати!

За строку, за небо, за ночь!

Отпусти грехи, да изрочь.

Научи молитве. душа,

Так, чтоб ею я задышал.

О себе, душа расскажи!

Развяжи глаза! Развяжи!

Только в голос ты не кричи…

Потерпи ещё… Помолчи.

2001г.

Вздел Ярило зиму на вилы…

Плачь, Марена! Реви, Мармора!

Наплясалась, уж нету силы.

Скоро-скоро, Марена, скоро!

Ой, гореть тебе синим пламенем,

Горевать над землёю маревом.

Плачь, Марена, Маревна, Мара…

Лей дождями, сырая хмара.

Жги, Ярило! Взойди на гору,

Растопи ты огнём Мармору!

2001г.

Эта осени странность

С цветущей сиренью…

Не весна ли подкралась,

Задержавшись мгновенье…

Только тронула ветви

В неясной печали,

Где - то скрипнули петли,

И шаги прозвучали.

Как прощания слово

Шепнула в пол тона

Среди дома пустого

И осеннего стона.

То апрель заплуталый

Повеял пролетьем

И слова его стали

Ароматным соцветьем.

2001г.

HYPERLINK http://www.ru www.ru

Ищите меня в интернете,

А я продолжаю игру;

Вопросы… Вопросы… Ответы…

HYPERLINK http://www.ru www.ru

Как «sos» в океане горя.

Я жду вас, и я не умру,

С волнами эфира споря.

www.ru

Я как на ладони в сайте.

В окно монитора ору!…

Я форвард в глухом офсайде.

HYPERLINK http://www.ru www.ru

Я птица в сетях незримых!

Россией зовут в миру,

А «ru» это рык звериный.

HYPERLINK http://www.ru www.ru

Упрямо рычит в модеме

Мне что-то не по нутру

Двухмерною быть моделью

www. ru

Лишь строчка в стихотворенье,

Пробившая вдруг дыру

В четвёртое измеренье.

2001г.

Иосифу Бродскому

Ешь, Венеция! Ржою жри!

Здесь поэт покоится русский!

Ах, язык не знаком, так зри

Этот свет воплорщённый в музыке.

Пой, Венеция! Маски сбрось

В темноту бездонных каналов.

Пой… Уключинами елозь

В темноте бездонных каналов.

Пой! Уключинами елозь

Под мелодию звонких фалов.

Значит выпало!! Значит так!!

Пред эпохою вырождения

Все на равных- и друг и врагг

В век бессмысленного сраженияя.

На, Венеция!!Вот он весь-

Голос ,брошенный в мир с размаху!

Хочешь пробуй на вкус и взвесь,

Или снова швырни на плаху!

Спрячь за пазуху, сохрани….

Режет БОЛЬНО гранёный камень!!

Спи, Венеция!! Твой гранит

Этот сон охранит веками

2001г.

Полынь

Упала Звезда – Полынь,

И ангел с трубою алой

Сошёл на земную стынь,

И тень его долей малой

Небес затмевала синь.

Звучал его голос трубный,

И рушил сердца людей,

Он жизни срывал, как струны,

Как листья с сухих ветвей,

А ветры неслись, как гунны.

Здесь горькая Припять ждёт

Прощенья и покаянья,

Но мёртвая «зона» жжёт,

Бег времени ускоряя.

То время уже идёт…

Пророчим судьбу веками,

Мы кровью в скрижалях пишем:

«Здесь лес был, а здесь река,

Теперь они тленом дышат,

Душа, как полынь горька».

2001г.

АНТРОПОЛОГИЧЕСКОЕ

Есть люди и места- для нас священны.

Мы высшие, и всё же, как пещерны

Нам в будущее путь тернист и долог,

Где со смеху помрёт палеонтолог,

Который снимет бережно и робко

Культурный слой над черепной коробкой.

О многом он узнает по строенью,

А может быть поддавшись настроенью,

Промолвит: «Как же хлеб его был горек…»

Добавит, сокрушаясь: «Бедный Ёрик…

Я не был с ним знаком…» Потом в охапку

Снесёт его в опилки к артефактам.

Есть люди и места - для нас священны.

Но, боже правый, как же мы ущербны.

Как мы порой не знаем друг о друге…

Надбровные для нас важнее дуги,

Того, что мы за ними проносили,

Пока из жизни нас не попросили.

2002г.

Всё реже повторяю - «никогда».

Всё чаще отмечаю постоянство

Случайностей, назойливость и хамство

Того, что к нам приходит «навсегда»

Всё реже повторяю – «никогда»,

Когда оно кончается « навеки»,

Когда мне все твердят, что годы – реки,

И вспять не возвращается вода…

Но реже говорю я - «никогда»,

Ушедших ожидая без сомнений,

Поверив в неизбежность повторений,

Когда они уходят без следа.

Всё реже отвечаю – «никогда»,

И чаще возвращаюсь, забывая

О боли, угол острый задевая,

Срываясь добровольно в никуда.

2002г.

Я не рыбак. Отнюдь. И никогда

Ни в ком бы рыбака не угадал.

Мне отчего – то видится река

Без дерзкого упрямства поплавка.

Когда скользит волною подо мной

Прохладою манящий мир иной –

Я не рыбак уже, и не пловец,

А лишь всему начало и конец.

Я часть реки, река – немного я…

Мне льстит, то, что она на миг моя.

Наверно мы похожи с поплавком,

Но противоположны с рыбаком.

2002г.

Пьер – Огюстен Карон де Бомарше…

(Изящная строка в стихотворенье)

Здесь в рифму так и просится торшер,

Туше, мон шер, буше…(столпотворенье).

Был мастер – часовщик де Бомарше,

Но думал о душе – писал он пьесы,

В карете ездил он, а не в порше,

Имел он репутацию повесы,

И как домой ходил он в ЛЯ Роше,

Беседуя с Людовиком подолгу.

(Читатель здесь воскликнет: «Ну, воще!…»)

Не просто поболтать, а лишь по долгу…

Была давно задумана уже

«Женитьба Фигаро», но к сожаленью

Ему не доставало типажей…

В Бастилии скучал он в заключенье.

Его обрил там некто Фигаро,

Какой – то плут, пройдоха из Севильи.

И Бомарше, рассорившись с Двором

Ушёл в народ, его там осенило.

Там бросив свой напудренный парик,

И сделав реверанс дворцовой знати,

Он в образе цирюльника возник,

Но вовсе не утратил гордой стати.

Когда у нас жива ещё в душе

Галантность, а не дух галантерейный,

То жив навеки и де Бомарше

Хотя б одной строкой в стихотворенье.

2002г.

Над Витебском

Эта музыка цвета дождей,

Эти струны расстроены ветром…

Он уходит над городом с ней

Над людьми, над землёю, над веком…

В пёстром танце закружено всё,

Всё разбужено… Вверх… Без возврата

Кто – то сильный их в небо несёт

На закат, к солнцу цвета граната.

Это небо теперь на двоих…

Городской суете не мешая,

На невидимых крыльях своих,

Притяжения власть разрушая,

Двое долго парят над землёй…

Даже вечность тесна и ничтожна,

В суету обращая покой.

Всё, что истинно, кажется ложным.

Лишь мелодию цвета любви

Из измученных струн извлекая,

Вдаль уходят те двое – одни…

Пальцы рук, отрешённо смыкая.

2002г.

«Да лобзает он меня лобзанием

уст своих! Ибо ласки его лучше вина» (Песнь Песней)

Суламифь с мятущейся душой,

Ты полна желания и страха…

Вот с одра возлюбленный сошёл,

И лоза, восставшая из праха,

Наливаясь сладостью, дрожит,

Томно ждёт руки прикосновенья,

Чтобы дух бесплотный обнажить,

Чтоб слились дыханий дуновенья.

Как ждала ты встречи, Суламифь,

Как спешила ты к устам навстречу…

А слова сочились мёдом с них,

Их поток казалось бесконечен.

Поцелуи – всполохи огня,

А уста, как сладкая прохлада

В свете остывающего дня,

В тишине орехового сада…

«Положи на сердце, как печать,

На руке твоей я перстнем стану….»

И гортань не в силах закричать,

А рука ложится так устало…

«Напои колодезной водой,

Утоли Ливанскою прохладой,

И сосуд наполни вновь пустой

Чистою живительною влагой…»

Ты была прекрасна, Суламифь,

Ты была единственной до стона!

Может быть была ты сладкий миф,

Навсегда, пленивший Соломона.

Но стекает времени река,

Мёдом каплет с уст твоих, невеста….

Песня, пережившая века

Всё жива, и манит тихим блеском.

2002г.

Не плачу я, глядя «Последний дюйм»,

Где кровь и страданья средь жарких дюн,

А с телеэкрана рокочет бас:

«Какое мне дело до всех до вас…»

Как в детстве уж нету солёных слёз.

С экранным мальчишкой, взрослея рос,

Мы мир открывали, как в первый раз,

А миру, как прежде, всё не до нас…

Лишь сердце упрямое в грудь мне бьёт,

Бездонное небо молчит и ждёт,

Но слышу в лазури холодных глаз:

«Какое мне дело до всех до вас…»

2002г.

Исайя – 2002

Мы рождали лишь ветер,

Иссушающий землю,

Мы за это в ответе,

Мы привыкли к спасенью.

Привыкаем к прощенью,

Забывая потери,

К своему отвращенью,

А за нами лишь двери.

Эти двери покоя,

Как оглохшие души,

Голос ветра слепого

Обречённые слушать.

Мы рождали лишь ветер!

Ветер высушил лица…

Нас никто не заметил…

Это всё только снится.

Ветер, ветер колючий!….

Хлещет порванный парус!

Слышу скрипы уключин…

Это всё, что осталось.

Что досталось вовеки,

Сохранить не успели.

Мы рождали лишь ветер!

Мы смеялись и пели!

2002г.

С воображаемым идальго

В дверном проёме шёлк прозрачный

Танцует яростно фанданго…

Свиваясь в кольца, дым табачный

Весь в танце… Свет и тень на стенах

Бесстыдным призраком Лауры

Поют и шепчут об изменах,

Сметая ветром партитуры.

У чьей же музыки во власти

Неутомимый щёлк послушный…

Кто дал ему дыханье страсти,

Движенье плеч и шаг воздушный…

Полуизгиб, полукасанье…

Лишь миг в объятиях, и снова

И «да», и «нет»…Полупризнанье

Дрожит на грани полуслова.

2002г.

Проплывают над нами облака-ламантины,

Мы на дне океана… Мы увязшие в тине,

Мы галеры, фрегаты, галеоны, корветы,

Мы ещё сохранили прошлых жизней приметы.

Нам уже не подняться никогда на поверхность,

Меж землёю и небом пополам разрываясь,

Помним лишь, что иными именами мы звались.

К зеркалам прилипают наши мысли и лица,

Мы пытаемся в детях хоть немного продлиться,

Только дети уходят, оттолкнувшись как шлюпки,

И шторма разделяют наши души и руки,

Разбивая ветрами все слова наши в клочья,

Оставляя на лицах каплей злых многоточья…

2002 г.

P. S.

Теперь ты знаешь всё… Как это трудно

С поэтом жить. Не жить ещё труднее.

Фиалкою упасть в карман нагрудный,

Смущаясь принародно и бледнея.

И знали оба мы, как это больно

Осознавать слиянья невозможность.

Нам кто – то прошептал уже: «Довольно…»,

Но тут вступает страх и осторожность.

«Мы оба»- это сумма сочетанья

Двух единиц, голодных одиночеств,

Отчасти плод безумного мечтанья,

Или конфуз несбывшихся пророчеств.

Когда душа поёт, молчит рассудок…

Она тогда слепа и громогласна.

Нам сосуществованье в двух сосудах

Полезно, и как вывод - безопасно.

2002г.

28 ОКТЯБРЯ

Ты на полу в брезентовых носилках.

Уж заполночь… И муха у виска

Кружит над крови высохшей постилкой,

И каплет в умывальнике тоска.

Но вот извне, из заспанной утробы

Взошла у изголовья терапевт,

Она, как дочь кавказского народа

Усы носила гордо (рудимент).

Она стояла грузно и безмолвно

Над, ничего не видящем тобой.

Тебе наверно было очень больно

Наедине с собой и темнотой.

Усы зашевелились, и безмолвье

Нарушил хрипловатый баритон…

И слушали глаза всё беспокойней,

В мозгу, наощупь вычертив фантом

Врача, носилок ,комнаты холодной ,

Меня и мухи, бьющейся в стекло,

Шагов и голосов из тьмы утробной…

И всё это дробилось и текло,

Как струйка из поломанного крана,

Бессмысленно заполнив пустоту,

Как чья – то речь с потухшего экрана

По эту часть сознанья и по ту…

И снова Боль, и руки чьи – то снова

Смыкаются и держат в темноте…

Фурацилина горечь, запах пллова,

Который кто – то греет на плите.

В который раз глаза с немым укором

Распахнуты, как окна в дом пустой,

А воздуху, пропитанному хлором

Не двинуться сквозь сумрак и застой…

Медбрат, как подмастерье Леонардо

Замешивает гипсовый раствор.

Подумал я, что это видеть надо –

Не видишь ты, и кончен разговор.

Затем, смочив бинты в белёсой жиже,

Ступню твою спешили спеленать.

Кому сказать спасибо, что ты выжил,

Кому за равнодушье попенять?…

Не ведаю. Да это и не важно.

На «скорой» мы врываемся в рассвет…

Промакиваю марлей лоб твой влажный.

Приехали. Подвыпивший сосед

Наверно сдуру врезал: «Кто- то умер?»

«Типун тебе! Закусывай, мужик!

С утра зудишь как полоумный зуммер!

Дай лучше закурить…» «Прости… Держи…»

2002г.

Друзьям

Не дай вам Бог остаться одному,

Когда вокруг и суета и гомон

Друзей, но безучастны вы к нему,

Как будто механизм какой- то сломан…

Не дай вам Бог остаться одному.

Не дай вам Бог остаться одному,

Когда кричит душа живая рядом,

Когда она потеряна в дыму,

Приняв стрелу, пропитанную ядом…

Не дай вам Бог остаться одному.

Но дай вам Бог остаться одному,

Когда покой приходит с тишиною,

Когда её не слышно никому…

Наедине побудьте с ней одною.

О, дай вам Бог остаться одному.

О, дай вам Бог остаться одному,

И обрести себя, и вдруг услышать

Свою давно забытую вину,

И над собой подняться гордо выше…

О, дай вам Бог остаться одному.

Так дай вам Бог остаться одному

Средь сонмища имён, фамилий, отчеств…

Себя не потерять, не обмануть,

И быть счастливейшим из одиночеств,

Не потерявшись в мире одному.

2002г.

Я приду к тебе трезвый и скучный,

И с тоскою февральской в глазах…

Ты себя называешь колючей,

Но молчанье, как свет в образах

Вдруг заставит прильнуть к этим жилкам

На податливых, нежных руках,

И слова мои точно снежинки

Тают в пальцах, как в жарких песках.

Я приду… Это будет однажды…

Затерявшись в одну из ночей

Приплыву я – кораблик бумажный,

Кем – то брошенный в вешний ручей.

Я приду… Улыбнёшься с порога….

Только ты этой ночью не спи,

И колючей не будь недотрогой.

Я приду… И прошу лишь, впусти.

2003г.

Двух единиц простое сочетанье

Равнялось бесконечности высокой.

От первой до последней ночи тайной

Был год вдвоём из счастья тонко соткан.

Я алгеброй гармонию поверил,

И безоглядно вновь поверил числам,

Дни солнца я отсчитывал по мере

Положенной, но кем?….Лишь свет был чистый.

Мы эту книгу жадно так читали,

Не зная содержанья эпилога.

Один от двух – простое вычитанье

Равняется нулю…За ним дорога…

2003г.

В Причерноморье

Славяне, скифы, генуэзцы, греки,

Меоты, синды, гунны, печенеги…

В каком туманном и далёком веке

То было… За набегами набеги

Терзали землю меж двумя морями,

И жертвы боги жадно принимали.

Народы здесь друг друга покоряли

В пылу молитв, под звон булатной стали.

В лесах дремучих и в полях бескрайних,

В тени ущелий жизнь текла неспешно,

И лишь курганы ныне дышат тайной

Царей, рабов в земле святой и грешной.

Хазар смели дружины Святослава,

Не устояв пред мощью Византии.

И снова орды двинулись, как лава,

Но как и прежде, здесь хлеба растили…

Стада бродили средь травы тяжёлой,

Пастушью песню ветер нёс в распадок.

Жизнь поднималась из земли сожжённой,

И воздух от цветенья был так сладок.

Перун и Зевс в руках держали небо,

А по земле ходили полубоги…

Былое ждёт, уснув травой под снегом,

И на распутье камнем у дороги

Спят воины, воспетые Гомером,

Былинные герои спят до срока…

Нам не измерить ни какою мерой

Дела их, и не выразить нам в строках.

С амфор и фресок тихо сходит время,

Во мрак дольмен упрятано навечно,

Ладони нам слезами солнца грея

Под музыку забытого наречья.

Металл и камень сохранят вовеки,

Сплавляя воедино быль и небыль;

Славян и скифов, генуэзцев, греков,

Меотов, синдов, гунн и печенегов.

2003г.

Бесславие в созвучии с бессловием,

Беспамятство в согласье с тишиной,

Когда внутри так грубо что –то сломано,

Когда весь мир толпится за спиной,

Когда вокруг всё ждёт прикосновенья,

На миг продлиться в красках и словах

Желает… Я в союзники терпенье

Беру и слово пробую в делах,

Пока оно тепло и трепетно,

И льнёт ко мне, созвучия ища.

Всей сущностью прислушиваюсь к лепету

Реки, листвы, и хочется прощать,

Прощенья жду за дерзость воплощенья,

За грубое создание, за то,

Чтоб всё всерьёз!… Распятье иль крещенье…

Чтоб всё сейчас, сегодня, не потом!

2003г.

Homo postsoveticus

Я дожил от Кобзона до Б.Г.

И более и менее прилежно…

О времени хочу и об А.Г.

(Не путать с андеграундом поспешно).

Кто надоумил в рифмы дни сводить…

И почему не физик я, а лирик…

Не смог меня однажды разбудить

Античный скептик в детстве – Секст Эмпирик.

Кому авторитетом был Ильич,

Тот позабыл о жизни Диогена.

Нас окунали повремённо в кич,

И упивалась вермутом богема.

Я стайку слов выкармливал с руки,

Хотелось мне поэтом называться.

Кто дал мне право слова и строки,

Позволил доверять и сомневаться?…

А под подушкой заполночь со мной

В бессоннице ворочался философ,

Болели вместе полною луной,

И мучались от сонмища вопросов.

О времени, о Боге, обо всём…

Когда друзья не ведали о Сексте,

Он был тогда забором обнесён

Для мальчиков мечтающих о сексе.

Томился под подушкой Апулей,

Куприн и Мопассан запретным плодом

Лежали так тихонечко под ней…

Я был один, но завсегда с народом.

Мне нужен был зачем-то комсомол,

И членом, хоть и поздно, состоялся;

Не твёрдым политически был, мол,

Поэтому на полке завалялся…

Я «Правду пионерскую» терзал

Стишками о снегах, лугах и птицах.

Меня никто под утро не «вязал»,

И только снисхожденье было в лицах.

Под звук забитых вражьих голосов

Мы жили в клёш – размашисто и смело…

Качнулось время чашами весов,

И новое, как яблоко поспело.

Какой – то Солженицын на слуху,

И Сахаров, как притча во языцех,

И Бродского подпольному стиху

Внимали мы, желая причаститься

К той жизни, что была для нас табу.

Мы жили в параллельных подземельях.

Наш старый «классик» грохнулся в гробу,

О нём забыли мы через неделю….

Мы жадно пили слово, голос, звук,

Вдыхали нуклеиды с гербицидом,

Пугаясь суеты свободных рук –

Приматы, завладевшие пластидом.

Глотали неразбавленную дрянь,

Которую свободой окрестили!

Потом в похмелье все, куда ни глянь…

По шёрстке всем прошлись и отпустили,

Как в пропасть – без страховок и крюков.

Валюты нет – Малюты в изобилье.

С проблемами дорог и дураков

Живём мы между небылью и былью.

Всё также в андеграунде страна,

Точнее ниже плинтуса прижата –

Горда, и всё по прежнему странна,

Щедра, когда заводятся деньжата.

Один из миллионов – я: А.Г.,

В ком HOMO POSTSOVETICUS застыло,

Но к рядышком шагающей ноге

Мне в такт идти и скучно и постыло.

Сбиваясь в поворотах и скачках,

Я прячусь в подворотнях, отдыхая,

Живу в разбитых розовых очках,

А жизнь одна, и не нужна другая.

Я женщину любил – она ушла,

Друзей терял, и родственные души,

Я грустно веселюсь, а грусть смешна…

Как много, не достроив, я разрушил.

Мне вспомнилось, воскликнул как – то раз

Турист американец: «О, poetic!…»

Причмокивал, читал и щурил глаз,

Маркёром пару строк себе пометил.

«Поэтик» прозвучало как «божок»,

Его хранят в кармане амулетом,

И друг так превращается в «дружок»…

«Поэтику» не суждено «поэтом»…

В его глазу я мошка в янтаре,

Я «ic», я лишь предлог и окончанье,

Кусок звезды в полночном фонаре.

Не спрашиваю и не отвечаю.

Я света круг… Накал ещё вполне…

Желающий ко мне заходит часто,

Под светом разглядеть себя извне.

К его душе моя душа причастна.

Я зыбким отражением в глазах

Ещё на жизнь в моей стране продлиться

Хочу, пока мне будет, что сказать…

Уйду, когда придёт пора проститься.

2004г.

Эзотерик - Степаныч, прикованный к чёткам,

Чем – то схожий с монахом королевства Мустанг,

Закурив сигарету, и выпивши водки,

Он весь мир расставляет опять по местам.

С хитроватым прищуром о вечном вещает,

Зорко смотрит, вздыхая по утру в потолок,

Катаклизмы Степаныч опять обещает –

По профессии слесарь, по призванью – пророк.

К непогоде осенней изнывшие кости –

Нет вернее прогноза, если радио нет.

Эзотерик - Степаныч немножко агностик,

Но бывает нередко даже где – то поэт.

2003г.

Ловили бражников и трутней,

Потом сжимая в кулачках,

Лягушек из канавы мутной

Выдёргивали на крючках…

Цвёл «львиный зев», пионы млели

Под солнцем, прямо у окна,

И птицы утром громче пели,

Ко времени была весна.

Всё пахло солнцем и цветами,

Зефиром, «птичьим молоком»,

Все мы тогда ещё летали,

И мир кружился мотыльком.

Мы отмечали дни рожденья,

Мы так спешили повзрослеть…

В безумной суете движенья

Устали мы за далью лет.

2004г.

Стихи опять вчера читал январь,

А я молчал, и с удивленьем слушал,

С небес стекала в горы киноварь,

Мороз слезил глаза, и мёрзли уши.

Вчера не я – январь писал стихи,

На стёклах он фиксировал построчно

Жизнь не мою… И мёрзлые штрихи

Казалось в плоть стекла врастали прочно.

Похожи мы с морозным январём.

Нет смысла в споре; хуже кто и лучше….

Читали мы стихи вчера вдвоём,

А кто-то третий нас тихонько слушал.

2004г.

«Тишайший» и «Благословенный»,

«Освободитель», «Миротворец»….

В веках пред мощью неизменной

Смирялся даже гордый горец,

Врастали храмы исполины,

Россию гордо возвышая,

Колокола неслись в долину,

С гонцами о беде вещая.

Но буря грянула однажды,

Смела лавина звон хрустальный.

Архангел протрубивший дважды,

Вдруг содрогнулся… Голос дальний,

Звучащий из глубин подземных

Всё поднимался и тревожил.

Заплакал прах святых нетленных

О тех, кто их же уничтожил.

Хоругви подменить плакатом!

Псалмам на смену марш чеканный!

А келью сделать казематом

И жить, разбрасывая камни!…

Потоп!… Но нету больше Ноя,

Есть только содомотворенье,

И не вернутся больше Двое

С всеочищающим гореньем

Нет нам ковчега, даже плота!

Но небо на века запомнит,

Как жизнь рвалась предельной нотой,

И души этот звук заполнил.

Живёт в нас память поколений

Незаживающею раной,

А свет струится от молений

В воскреснувших из праха храмах

2004г.

Снова?…

Берукратии с Думократией –

Однояйцевым близнецам,

Этой многопартийной братии,

На анфас не глядя лица,

Нецензурно так очень хочется

И забористо рассказать,

Как народ у парадных корчится,

И замки устал лобызать,

Как подачки несут помесячно,

Отслужившим свой срок рабам,

Как бухают на клетке лестничной

Мужики, угощая дам….

Заливают житьё сивухою,

А слова!…. Жаль, не слышит Даль!

Забывается всё «под мухою»

Среди пива, вина и бань…

Самогоночки снова выгнали

И поправили организм,

Однояйцевых снова выбрали,

И куда ни плюнь, там «ализм».

На «ура» берём территории,

А они погребают нас,

Оставляя надпись в истории

На граните в несколько фраз.

Неуёмные внуки Павлова

Отрабатывают рефлекс,

Под полотнищем флага алого

Слышно тихое «рекс,пекс,фекс…»

А народ живёт по понятиям,

Продолжая вновь выбирать

Берукратию с Думократией,

И откармливать эту рать!

2004г.

Трагедии в БЕСЛАНЕ.

1 СЕНТЯБРЯ 2004г.

Сколько листов бумаги

Стоит ребёнка смерть?!…

Снова приспущены флаги,

Падает чёрный цвет.

Прячется смерть под маской –

Злоба стоит в глазах.

Мечется в дикой пляске,

Бьётся огонь и страх.

Были детьми когда - то

Те, кто держал тогда

Жизни под автоматом!…

Хлынула вновь беда…

Были людьми когда –то,

И родила их мать!

Но ведь не виновата…

Боже, могла ли знать…

Души рвались на взлёте,

Втоптаны в кровь цветы…

Сердце в предельной ноте,

Будто расстрелян ты!

Нелюди в НАС стреляли,

Снова в прицелах МЫ!

Жизни у НАС отняли,

Их обращая в сны.

Сколько же нужно силы

Матери, чтобы жить…

Сколько под небом синим

Будет беда кружить…

Останови вращенье,

Древний безумный свет!

Сердце гудит отмщеньем!

В сердце прощенья нет!

Мир, как свеча запален…

Холод осенний… Дрожь…

Память осталась… Память…

Память не смоет дождь.

6 сентября 2004г.

Чувствовать запах солнца,

Женщины и травы,

Ветру идти навстречу,

Плакать, влюбляться, быть…

Осень достойно встретить,

Добрый оставить след,

Слушать стихи и песни,

Видеть небесный свет…

Всё это в жизни краткой

Будет ещё моей.

Дай же побольше, Боже

Ты мне ночей и дней!

Дай досказать, дослушать

И дописать строку,

Дай мне любви побольше

Ты на моём веку.

Дай на земле подольше

Силу и крепость ног,

Дай мне всего побольше,

Чтобы отдать я смог.

2004г.

Моей прабабушке Е.З.ЛИХОМАН

Елизавета Свет Захаровна,

Мой тёплый, тихий огонёк,

К тебе лишь с робкими стихами я

Бежал; счастливый паренёк…

Ты сказки Пушкина читала мне,

Когда я знал их наизусть.

С тобою я делился тайнами,

К тебе и радость нёс, и грусть.

Моя защитница, советчица,

Мой ангел в суматохе дня…

Пусть временем душа излечится –

Оно течёт, тебя отняв.

Но ничего не забывается,

Ни рук тепло, ни голос твой,

Доселе сердце отзывается,

Коснувшись памяти живой.

Со мною ты играла в «ладушки»,

Крестила тихо перед сном….

Какое это слово «бабушка»…

Как лучик солнечный весной.

Жизнь вдаль кибиткой над ухабами,

Но в сердце всё же не поблёк,

Елизавета Свет Захаровна,

Твой негасимый огонёк.

2004г.

Я землю люблю. Не довольно мне лишь созерцанья

Её красоты, неразгаданных тайн мирозданья…

Я землю люблю, свежевспаханную на рассвете,

И запах её плодоносных соцветий.

Я землю люблю ту – обильно политую потом,

Которая вдруг расцветает, внимая заботам.

Я землю люблю – благодарную, тёплую летом,

И к ней прихожу получить на вопросы ответы.

Я землю люблю, и под небом корнями врастая,

Живу… Надо мной воробьиная песня простая…

Как землю люблю! И мила мне усталость в работе.

Я землю люблю, на которой Вы, люди живёте.

2004г.

За городом

Весь день до ночи листопад,

Невнятное шептанье в парке…

Я улыбаюсь невпопад –

Улыбки гаснут, как огарки.

Звучит симфония листвы,

И замирает в ФА – ДИЕЗЕ…

Плесни мне красного, плесни…

Давай загород завтра съездим,

Давай умрем хотя б на день,

И пусть о нас забудут люди,

А мы довольны будем тем,

Что мы о них на день забудем.

Мы станем в озеро смотреть,

Ловить на зяби отраженья,

Живыми станем хоть на треть,

Всего на миг познав движенье.

Так пусть над нами листопад,

И осени негромкий шорох

Вновь возвращается назад,

Когда мы возвратимся в город.

Внимая тлену октября,

Не в силах вырваться из плена,

Мы вдруг поверим – всё не зря…

В душе всё также неизменно.

2004г.

«Живый в помощи Вышнего»

(Псалом, который зашивался

в ладанку воинам, уходящим

в поход)

Ой, разлелеялись воды,

Нет уж не хода, не брода…

Девица в красном окне

Вся словно в вешнем огне.

Милого ждёт у окошка,

Вьётся за тыном дорожка…

Вот уж апрель на дворе,

Вот уж невеста в поре.

Как провожала милого,

Так она молвила слово:

«Ладанку ты береги,

Да не гляди на других.

Ты возвращайся скорее…

Ветер ли в поле повеет –

Знай, то дыханье моё.

Будем вовеки вдвоём…»

Голос с тем ветром сливался,

Суженный так отзывался:

«Ты ластовица моя,

Ждёшь меня в отчих краях…

Может не спишь до зарницы,

Сон растревожили птицы….

Слышишь зозулю в лесу?…

Весточку с ней принесу.»

Во поле хлеб тяжелеет,

Солнышко землю лелеет;

Девица всё у окна,

И беспрестанно одна…

«Что ж не кукуешь, кукушка?

Что загрустила, подружка?…

Нет мне с того бережка

Вести от мила дружка….

В радости он ли, в беде ли…

Вот уж леса опустели.

Гать да туман за рекой,

Не дотянуться рукой.»

Лала белее Ярило,

Осень врата отворила.

Свадьбы шумят по дворам,

Звоном рассыпался храм!

В тереме теплятся свечи…

Девица шепчет под вечер:

«За морем лес да пустырь.

Камень там есть Алатырь,

Царь на том камне железный,

Посохом правит он бездны,

Детям наказы даёт,

Ядра тяжёлые льёт…

Ядра, подите вы мимо,

Стрелы – в сосну да рябину,

Пёрышки птицы возьмут,

Рыбам морским отдадут,

Пусть охраняют Олеля,

Чтобы не жгло, не болело.

Каменно слово лежит,

Море Хвалынско бежит,

Где захоронен отныне

Ключ, запирающий имя.

За морем лес да пустырь,

Слово моё – Алатырь.»

Плачет Заря – Вечерница,

Смотрит в окошко девица…

Что –то шепнула свеча,

Ветер да птицы молчат…

Мёртвые срама не имут,

Ратные почести примут…

Сладко всплакнут образа,

Гулко простонет гроза.

В славных курганах в покое

Станут землёй и травою,

Кто не хотел убежать,

Ханское стремя держать…

Встанет Заря – Багряница,

В озеро не наглядится,

Стрелы блиставиц снуют,

Где то за речкой поют…

Да не весёлую песню…

Видно не быть уже вместе.

Тихо по глади реки

К морю плывут ручники….

2004г.

Я с любопытством кроманьонца

Смотрю в ночные небеса,

Где млечный путь безмолвно льётся,

Покачиваясь на весах,

Вновь с первобытным удивленьем

За точкой спутника слежу,

В благоговенном поклоненье

Запомнить этот мир спешу.

Я весь – скопленье атавизмов,

И суеверий я сосуд,

Хитросплетенье архаизмов,

Меня сомнения грызут,

Волнует Кантова дилемма;

Всё так же небо надо мной,

По прежнему душа смятенна,

И ей не вырваться, хоть вой!…

2004г.

Прогулка

Аптека, сквер, помойка, магазин,

Парковка, площадь, дом, библиотека,

Еврей, татарин, грек, узбек, грузин,

Литовец, и ещё два человека,

Цветы, фонарь, дорога, переезд,

Машина, поезд, руки, ноги, люди…

Ещё каких то десять разных мест,

Знакомые, родня, друзья, подруги,

Сентябрь, октябрь, ноябрь и декабрь,

Январь, февраль… до марта недалече,

А там и май, июнь, июль… пока

Не вспыхнет август, обжигая плечи.

Гуляю я, верчу калейдоскоп….

Я заблудился в двадцать первом веке.

Журавль, синица, берег, речка, плот,

Движенье, сон, и вот опять аптека…

2004г.

Деволюция

При дефиците мозговых нейронов

Случаются рождения Неронов,

Неверие творит Иродиад,

С намереньем благим – дорога в ад.

Шипы остались, но увяли розы;

Вот так бывает при засилье прозы.

Голгофа вновь безмолвна и пуста…

Быть может в ожидании Христа.

2004г.

Записка на столе

Ещё на осень мы мудрей и старше

Становимся с тобою, милый друг.

Пусть этот год уже не будет нашим,

Но в памяти касанье наших рук.

Пусть остаётся жить твоё дыханье

Во мне ещё хоть несколько часов…

И я другой, и ты давно другая….

Качнулся мир на чашечках весов.

Дыханье сбилось, взвешивая слово,

И в терпком послевкусии его

Ни горького, ни грустного, ни злого

Уж будто не осталось ничего…

Оно подобно винному похмелью,

Стыдясь существования, молчит,

И всё, что я терял, и что имею –

Всё в сердце, что по прежнему стучит.

Ещё на слово сказанного больше,

Стихов моих на малую строку.

Спрошу – молчишь, приду – опять не прошен…

И вновь назад – в осеннюю тоску.

2004г.

Встреча под Рождество

Шли Христос по деревне с Петром.

Испросили еды и ночлега,

Заглянули к богатому в дом,

Но зимой тот не дал бы и снега,

В терема заходили они,

Неизменно минуя лачуги,

Где лишь тусклых лампадок огни

Согревали хозяев от вьюги…

Улыбался Спаситель Петру,

Тот уже от отчаянья плакал;

Ни приюта, ни крошки к утру!…

Дал бы кто – то хоть зёрнышко злака.

На окраине нищий больной

Замерзал, заносимый снегами.

Не нашедши ночлега зимой,

Умирал… В грудь метели стегали….

Иисус дал убогому плащ,

Оставаясь в рубахе холщовой.

Ученик, усмиряя свой плач,

Глянул вдруг на Христа восхищённо.

«Удивлён ты? – Учитель спросил, -

Осуждать не спеши и послушай…

Видишь, нет у него больше сил,

Но сберёг он от холода душу.

Нет богатства дороже, мой брат,

Даже, если сума опустела…

Посреди всех невзгод и утрат

Есть душа, заключённая в тело»

Слушал Пётр негромкую речь,

Поклонился Учителю в ноги,

Сбросил также одежды он с плеч,

Поделился со встречным немногим.

Нищий хлеба ржаного кусок

Протянул на ладони: «Возьмите…»

И потуже стянув поясок,

Он добавил тихонько: «Простите,

Больше дать не могу ничего,

Да и этого будет вам мало….»

Тут Спаситель приобнял его,

И теплее дающему стало.

«Много дал ты, - ответил Христос

Улыбаясь, его согревая, -

Только больше с собою унёс,

Ты о том ничего и не зная….»

Попрощавшись, дорогой своей

Уходили Христос и Апостол.

Глянул нищий в котомку, а в ней

Уж чего только не было … Вдосталь

Подкрепился, забыв о зиме,

О недуге своём и недоле.

Колокольчик в тиши прозвенел,

Эхом долгим рассыпавшись в поле,

В небе первая встала звезда…

Стало тихо… Старик улыбнулся,

Со слезинкой молитву воздал…

Словно странник к нему прикоснулся.

2005г.

Дома умирают подобно людям,

И словно им подражая,

Себя доверяют вседневным будням,

Встречая их, провожая.

Дома умирают под стоны кровли,

Под шёпоты штукатурки,

Потом обнажают скелет бескровный,

И рушат их чьи то руки.

Дома умирают, когда уходим –

Они без нас исчезают.

Дома умирают, как пароходы,

Когда на мель попадают.

Дома умирают, открыв закаты,

Ветра сквозь окна впуская.

Дома умирают, они распяты,

Судьба их будто людская.

Дома умирают, и только память

О них с собою уносим…

Под солнцем бессмысленно будут таять

На травах выросших росы.

2005г.

В Гефсимании

Кедрон бежит сквозь сумрак и туман,

Дорога вверх по масличной горе…

И вот он сад – просторный, словно храм

Стоит, дневным теплом ещё согрет.

Ещё молчат сомкнутые уста,

Ещё шагов не слышно в тишине,

Ещё с Отцом, но час уже настал;

Душа его в пылающем огне….

За ним идут одиннадцать в ночи,

За ними мир застывший и слепой,

А небо оглушительно молчит –

Наполнено Любовью и Судьбой.

В пути земном отвержен родом сим,

Несущий свет, молитву без конца,

Он чашу мимо пронести просил

В тени олив скорбящего Отца.

Молчал Отец, и Сына во плоти

Вёл к алтарю, чтоб в жертву принести,

За все грехи людские заплатив…

Сошло с небес негромкое «прости»…

Завеса разорвалась пополам,

И небо вдруг разверзлось над крестом,

Как будто снова изгнанный Адам

Из тьмы веков издал протяжный стон…

2005г.

В альбом

Общались мы с тобой на птичьем языке,

Но я не преуспел в весенних брачных играх.

Ты для меня была нектаром на цветке,

И музыкой была в моих душевных фибрах.

Порхая и кружа, не тронув лепестки,

Дыханием коснусь розеллы ароматной,

Белеет борода, серебрянны виски,

А бес сидит в ребре… Мне всё давно понятно-

Весна уже ушла… Я снова опоздал.

Лечу к тебе строкой, рождественской открыткой!

Желаний нет пока, но падает звезда,

Маня в полночный час ещё одной попыткой.

2005г.

Они несли на бляхах «С НАМИ БОГ».

За ними кровь, разруха, да погосты…

И вздрогнул мир, он замер и оглох

От крика, как от взрыва – «Дранх нах остен!».

Взмывала вверх в приветствии рука,

И до небес пыталась дотянуться,

Чтоб сбросить это небо на века.

Ещё сегодня пальцы к небу рвутся.

Какой – нибудь ефрейтор молодой,

Скинхед прыщавый свастику наколит,

Глаза блеснут нездешнею бедой,

Кулак сожмёт до хруста и до боли…

Как этот хруст на крик из тех времён

Похож опять. Взрывая поколенья

Несётся кто – то, кровью опьянён,

Ещё сильней желая опьяненья!

Не с ними Бог! Он с теми был всегда,

Кто дошагал к Рейхстагу в сорок пятом,

Он там, где есть над холмиком звезда,

Он в каждом сердце русского солдата

2005г.

Я не знаю, как это будет…

Может в праздники, может в будни.

Мне лишь хочется, чтобы люди

Приходили туда помолчать.

Их молчание стану я слушать,

Только ветер тронет мне душу,

И берёза цветом воздушным

Опадая, не скроет печаль…

Я не знаю, что это будет,

Кто там примет, простит, осудит,

Убаюкает, иль разбудит….

Только, чтобы друзья и свеча…

Я не знаю, где это будет…

Может ,кто - то скоро забудет,

Может кто – то и недолюбит….

Пусть приходит туда помолчать.

2005г.

Вечер в Анапе

Пальцы пахнут чайною розой,

Шардоне запиваем ростбиф.

Вечер. Август. Кафе. Анапа…

Ты меня называешь «лапа»,

Шум прибоя, песок в сандалиях,

И мечты о бескрайних далях…

На холме маячок – мигалка,

Где – то там за туманом балка…

Как античные бродим греки,

Убежавшие с дискотеки,

Ошалевшие от хип - хопа,

Полчаса на него ухлопав.

Сумасшествие Терпсихоры

Позади… Вечер. Море. Горы.

Нам не надо с тобой Горгиппий,

Эту ночь ты со мною выпей…

Звездный ковш над землёй склонился,

И закат, как вино пролился.

Все я мысли твои узнаю,

«Малышом» тебя называю…

Всё кончается… Утром осень.

Прошептала ты: «Завтра в восемь…»

В нас останется это лето

Старой песнею недопетой.

2005г.

Я давно с удивленьем заметил,

А теперь это знаешь и ты;

Влюблены в меня кошки и дети,

В праздник женщины дарят цветы.

Отчего то мне часто собаки

Прямо в душу с тоскою глядят,

И хвостами неясные знаки

Пишут, будто со мной говорят.

Добротою кичиться не в праве….

Никому я не сделал добра.

Дни растут, словно дикие травы,

Да пока ни кола, ни двора.

И любили меня, и бросали,

Я и сам уходил иногда…

Телефонами и адресами,

Словно рыцарь скупой обладал.

Обрастал именами… Потери

Выжигали на сердце печаль.

Обманувшись, хотелось мне верить,

Расставаясь, я снова встречал.

Всё трудней удивляться, родная.

Грустно, молча в глаза мне глядишь…

Больно мне от того, что я знаю

Всё, о чём ты так громко молчишь.

2005г.

Ты уже никогда не узнаешь,

С кем беспечно сжигала ты дни,

Ты уже никогда не растаешь,

Потому что остыли угли.

Потанцуй же на них отрешённо

Под усталого сердца там – там…

Хочет прошлое быть возвращённым,

И бежит за тобой по пятам,

Умножая бессмысленность боли….

Будешь помнить всегда обо мне.

Горько выскажешь: «Что же, доволен?…

Я забыла совсем об огне.

Я тебя никогда не узнаю,

Не забуду уже никогда.

Я тебя от себя отпускаю,

Ухожу, не оставив следа…

2005г.

Пустота

Когда – то здесь звезда жила,

Когда – то здесь звезда горела,

И свет безжалостно лила,

А нынче небо овдовело.

Как не хотела умирать,

Была единственной кому – то,

А нынче чёрная дыра…

Как будто бы свеча задута.

2005г.

Утренний кот

Зелёно – голубоглазый кот;

Творенье первого снега,

В смешенье пяти – шести пород,

Лелеющий альтер - эго.

Откуда то взявшийся на пути –

Он послан мне на удачу,

И мимо наверное, не пройти,

А день не напрасно начат.

На чёрном асфальте чутко спит

Комочек белого света,

Нетающий иней так блестит

Под солнцем знойного лета.

2005г.

Такое солнце в снежном январе

Лишь только в детстве было…Белый, белый

Лежал искристый бархатный ковёр,

Манящий светом холод… Тихо, тихо…

Хлопочет мама рано у плиты,

Звеня посудой в кухне за стеною.

Всё это где – то…. Солнце… Снег, снег, снег…

Такой бывает только ранним утром.

ростился с детством, но из года в год

Оно всё ближе, ярче и светлее

2006г.

Восходит к небу VIA DOLOROSA.

Никто не задал нужного вопроса.

Слышны вокруг по прежнему ответы,

И пишутся «Новейшие Заветы»

Гордимся новоизбранным Миссией,

И низвергаем то, что возносили.

Пока не знаем кто мы и откуда.

Что он Гекубе?… Что ему Гекуба?…

Что было – будет, что ушло – вернётся,

А может только эхом отзовётся.

Своих вопросов слышим отраженье,

И наблюдаем скорбное движенье.

Восходит к небу путь, страданий полный,

Над ним лежит молчание Мадонны,

А под ногами тихий прах империй…

Опять тревожим запертые двери.

Мы изгоняем раннего Предтечу,

А под крестом веками ноют плечи.

2006г.

Я не умею молиться, поскольку –

Каюсь,

Пока не выучил ни одной.

Я не умею бороться… Опять свыкаюсь,

Взлетая, падаю вновь на дно.

Пью за здоровье сегодня, но завтра может

Заупокойную молча пить….

Кто это будет… Не знаю, а сердце гложет

Боль по ушедшему. Рвётся нить,

По сердцу режет гнилая… Нахлынет холод,

Осенним светом больна душа.

Душу мне правит нещадно тяжёлый молот…

Удар к удару бьёт, всё круша.

2006г.

Моим друзьям

Запомните меня распахнутым и щедрым,

Скупым на горечь слёз, улыбчивым, шальным.

Не требуя любви, молю вас о прощенье,

Ещё прошу, друзья, оставьте тишины.

На самый малый вдох, на выдох послесловья

Останьтесь здесь, со мной… Так мало нужно мне.

Не помните, друзья холодного и злого,

Оставьте ночью свет для путника в окне.

2006г.

Всю ночь талдычат поезда –

Туда – туда, туда – туда….

В ночи простужено кричат,

На стыках бешено стучат

И нет следа, и нет следа….

Всю ночь по окнам бьют дожди –

Кричат «не жди», стучат «не жди»…

Всю ночь вокзалы, люди, сны,

Шальные всполохи весны.

Всю ночь талдычат поезда,

И только тихая звезда….

2006г.

На горе Хорив

Оставив стадо, шёл пастух усталый

С осанкою египетских царей….

К горе он шёл, а ветры в грудь хлестали,

Но мозг гудел: «Скорей… скорей… скорей…»

Душа спешила, чтоб к стопам Предвечным,

Пред истиной сияющей припасть.

Спешило время тенью быстротечной,

И эта тень, как голос пронеслась….

Она стекала, изгибаясь в боли

На каменных уступах и кустах,

Усталость стыла, и кристаллы соли

У путника белели на устах.

Так шёл он к Богу, силой став и словом,

Став слухом, светом, голосом, судьбой….

Он шёл петляя меж немых изломов,

Он шёл уже как будто за собой.

Гора молчала, слушая дыханье,

И посоха о камни перестук….

Лишь звёзд падучих тихое мельканье,

Во тьме прикосновенье сильных рук!…

Вот куст терновый, он один из многих….

Охвачен он сияющим огнём.

Из света голос… Подкосились ноги…

Светло кругом, как белым жарким днём!…

Песок из колбы, из часов разбитых

Стекает вниз по рёбрам сонных дюн.

И встрепенулись птицы в гнёздах свитых…

«Здесь Я – твой Бог с тобою говорю…»

Он обувь снял, и голову руками

Закрыл и встал, а голос всё звучал…

Как фианиты, искры звёзд мерцали

В бездонности Начала всех Начал.

Тот голос звал, став воздухом, травою,

Он проникал во мрак земли, к корням.

Он говорил: «Я Бог твой… Я с тобою…»

Но средь пустыни только свет огня…

«…Я избавленье от руки держащей,

И вопль сынов дошёл уж до меня….»

Неопалимой купиной горящей

Проистекал тот голос из огня.

Звучали камни, и пески шептали,

Дышала плоть незримая Его.

Шёл путник вдаль, а ветры в грудь врастали,

Звенели в ней тугою тетивой….

Он шёл и думал: «Боже Правый, кто я!…

Я лишь пастух… Вот стадо ждёт меня…

Зачем навеки ты лишил покоя?!…

Моя душа – вместилище огня!

2006г.

Какие гениальные умы

Выносят человеческие плечи!

Уж скоро гелий соскребать с луны

Мы будем, чтоб растапливать им печи.

С земли сорвётся вся людская рать,

Слетая с гнёзд, в экстазе от свободы,

Чтоб вычерпать до донца и з…ать,

Чтобы забыть потом о ней на годы!

Луна не для влюблённых, не для них…

Она висит ночами в поднебесье

Не ради вздохов. Ей дадут под дых

Бульдозером, и добытое взвесят.

В луну воткнут трёхцветный гордый флаг,

Пометив для потомков территорию,

И может быть построим там ГУЛАГ

Под грохот воскресающей истории

Начнутся революций шабаши….

Эсеры, либералы, коммунисты…

И стойкий дух таджикской анаши

Повиснет в этой местности гористой.

Не будет ли нам горя от ума!…

И лик свой в шрамах отвернёт Селена,

И скоро станет нам земля – тюрьма,

Пока не превратим в тюрьму вселенную.

И будет вновь, ребята всё не так!…

Как хочется мне в этом ошибаться.

Дай Бог вам не увидеть сей бардак,

И прошлое, увидев, удивиться.

2006г.

Памяти Евгения Тищенко

Быть поэтом: не надо писать стихи –

Надо жить и любить аортой!…

Как Бетховен и Гойя… Можно глухим!…

Нужно быть! Остальное - к чёрту!

Надо знать – ты один меж поэтами,

Жить, захлёбываясь красной мглой!

Много нас – ты один, поэтому

Все заткнёмся до времени… Пой!

Быть поэтом… Кто выдумал эту боль?!

Бросив в месиво твердой дланью…

Только землю не чувствуя под собой,

Ты повязан однажды данью.

Каждым словом по капле плати судьбе

Каждый вздох твой отмерян меркой…

Слышишь колокол…колокол бьёт в тебе,

Хрипло стонут часы за стенкой

2006г.

Приди осторожно, слово,

Касаясь души во тьме,

Шагая коротким слогом

По дали ушедших дней,

Пройди осторожным шагом

По будущим тем годам,

Побалуй апрелем шалым,

Скажи мне, что будет Там…

Негромко войди однажды,

До времени помолчи,

Лишь вдохом войди протяжным,

Молчанию научи,

Которое громче крика,

Сорвавшегося на хрип,

И звёздного ярче блика,

Мелькнувшего, будто всхлип.

2006г.

Храм Михаила Архангела

Где плачет над бешенной речкой ветла,

Алёнушкой стонет в тоске безысходной,

Где тихая грусть так легка и светла

Пред быстрым потоком, водою холодной,

Храм новый вознёсся на древнем холме,

Над суетным миром велением Бога,

В златых куполах, как в небесном огне

Сияет, ушедшая в вечность дорога…

Ещё не проторена к храму тропа,

А небо так близко мерцает лампадой.

Архангела нас охраняет рука,

И мы, как под сенью эдемского сада.

На крыльях, рассвеченных россыпью звёзд,

Востоком горячим и солнцем слепящим,

С молитвой сияющий крест он вознёс –

Знак Веры, Любви и Надежды молящим.

2006 г.



Посвящение Александру Липину

По душе рассыпается эхо,

И осколок болящий в груди.

Жизнь неспешная – веха за вехой…

Ты пожалуйста только дойди!

Ты допой, что ещё не допето,

Что не сказано – доскажи!

В сердце блик отражённого света

От пожаров военных дрожит.

Это Ты, поднимаясь в атаку,

Шёл навстречу Холодной, Слепой…

Повинуясь из прошлого знаку,

Жизнь идёт… Продолжается бой!

Это память волнует и манит,

И сильнее осколок болит,

Душу снова и лечит и ранит

Стих, что словно из бронзы отлит.

2006г.

*

Я С ТОБОЙ….

Всё когда – то закончится –

Даже там я тебя буду ждать

Долго – долго…

Даже там мне увидеть

Тебя захочется.

О твоём приходе пусть

Мне ангелы протрубят

Ради Бога!!!

Он позволит, он грех этот мне простит,

Он услышит, как душа заболит в огне,

Как она задышит… Выше, выше

Мы отправимся, а пока

Я с тобою… Слышишь?!…

2007г.

Мина, египетский фараон

(????? у Манефона, ????? у Геродота) — первый из египетских
фараонов-людей, по согласному преданию классиков и туземных памятников.
Рассказывали, что, происходя из города Тиниса, он основал Мемфис, отведя
для этого русло Нила к востоку при помощи плотины и тем обезопасив город
от затопления. Затем он основал храм Пта. С его именем соединялось также
представление о первом законодателе, установителе культа (особенно Аписа
и священных крокодилов), изобретателе грамоты, победителе ливийцев,
смягчившем суровость нравов и образа жизни. Его считали также автором
печальных песен "Манерос", который он будто бы воспел над потерянным
сыном. Культ его существовал еще в птолемеевские времена; имя его
встречается иногда и на не современных ему скарабеях.

Жил в Египте Мина из Тиниса,

Возлежал под пальмою тенистой,

А вокруг данайцы и этруски,

Лангобарды, саксы…. Только русских

Не хватало в этом общежитье…

Подошли, спросили: «Возлежите?»

«Возлежу, - ответил Мина смело,

Вытянувшись всем античным телом.

В составленье нравственных законов

Преуспел, внушая всем знакомым

Фараонам, жрицам и гетерам,

Возлежащим, также в адьюльтерах:

«Питие вина без разведенья

В ваших бескультурных заведеньях

Нравственному облику помеха,

Ваши коллизеевы потехи

Любит, разве что Ясон из Феры,

Ведь ни в чём не ведаете меры!!»

Вот такую калокагатию

Мина нёс в народ… Ну, накатило!…

Вот такие мины заложил он,

Чтобы мы на минном поле жили.

2007г.

Этот покой, надолго ли…

Время течёт рекой,

Где-нибудь станет Волгою,

Тихой маня тоской.

Эта весна, взаправду ли…

Ночи её без сна

С неба в ладони падали,

Я их тогда не звал…

Эта звезда упавшая…

Нет от неё следа…

Стонет душа уставшая,

Может быть навсегда.

2007г.

Так бывает…

Так бывает – всё опять вернётся,

Если хочешь дальше жить и петь,

Слово каплей крови отольётся –

Так бывает…Только бы успеть!

Тонкой нотой в музыке Вселенной

Стать навеки, лишь мазком одним

На картине древней и нетленной…

Так в века вплетает время дни,

Капля так становится рекою,

Искра в миг становится огнём,

Так слова становятся строкою,

Ночь уходит, ослепляя днём…

Так бывает – время убивает,

Всё проходит – прав Екклезиаст,

Сердце ничего не забывает,

Всё бывает в жизни только раз

2007 г.

МИР – это РИМ, в его зеркальном отраженье.

Какой по счёту?… Третий ли, Четвёртый…

И кто сочтёт… Необратимо нисхожденье.

Он и сегодня ни живой, ни мёртвый.

Что знаем мы об этом странном доме?

Пожалуй, только комнат положенье,

Мы прячемся, но мы как на ладони.

Пока ещё достойны уваженья.

Наличие соседей очевидно.

Мы не знакомы. Слышимость прекрасна,

Сознанье неизвестности обидно,

Но неизвестность не всегда опасна.

Язык, народы, расы и культуры;

Всё лишь подобье, всё так преходяще,

Как персонажи из литературы,

Живём мы в этом мире настоящем.

Вплывает Новый РИМ из зазеркалья,

Рождая громко Цезарей и Брутов,

Лишь чистотою формы увлекая,

Где только «нетто», исключая «брутто».

2007 г.

В ЭСТОНИИ НЕЗАДОЛГО ДО 9 МАЯ 2007 ГОДА

Шумит Чухонская Европа,

Страдая полной амнезией,

Лишь вспоминая Рибентропа,

Да мессершмиты над Россией.

А славу русского солдата

Здесь растоптали сапогами,

И День Победы скорбной датой

В календарях. Здесь не слагали

О Сталинграде славных песен,

И о Хатыни здесь забыли,

Солдат из бронзы неизвестен

И ненавистен. Всё разрыли,

Глумясь над памятью людскою,

А над останками немыми

Бог с удивленьем и с тоскою

Всплакнёт дождинками скупыми,

Вздохнёт орган дыханьем тяжким

По убиенным безымянным,

А ветеран нальёт из фляжки,

Огурчиком закусит пряным.

Придёт, поклонится героям,

Цветы положит у подножья…

Как не похожи мы порою,

В своём величии ничтожны!

Какое право вы имели

Коснуться лапами святого?!

И время вспять вернуть посмели,

Сломав его, не слыша стоны!

2007г.

Многая лета лету,

Солнцу, дождю и свету,

Радуге, грому полночному,

Брату, родителям, дочери!

И тишине без ответа

Тоже – многая лета!

Первому цвету сирени,

Сладкой полуденной лени,

Тем, что ещё не успели,

Тем, что ещё не допели –

Многая, многая лета.

Тем соловьям на рассветах,

Речке, с мостом покошенным,

Добрым, желанным, непрошенным,

Нас, вспоминающим где-то-

Многая, многая лета!

2007г.

Храм души

Храм души его пуст и заброшен,

Первым снегом алтарь припорошен,

И не музыку слышит он – крик!

Молча смотрит нетронутый лик…

Там за стенами ветер да небо,

Мир из белого, белого снега.

Только в детстве бывает такой,

Только здесь тает свет и покой.

Снег весенний; судьба или прихоть?…

Не найти в этом сумраке выход.

Безответно, влюбившийся Лель

Не покинет морозный апрель,

Станет долго бродить в переулках,

Где шаги рассыпаются гулко.

Снег в апреле следы заметёт,

А в душе не растаявший лёд.

Понемногу приходит усталость…

Холод, холод… Лишь то, что осталось.

На заре догорает костёр,

Новый день незаметно растёт…

2007 г.

Что жизнь?: осуществленье невозможного,

Лишь капля, отражающая свет,

Смешение правдивого и ложного,

Сплетение жестоких «да» и «нет»,

Сомненье, одиночество и радости,

Дарованные свыше в скорбный час,

Невинные простительные слабости,

В рутине дней, спасающие нас.

2007 г.

ТЕТРАДЬ ИРОНИЗМОВ. 1986 - 2007

Обидное

Я её на трамвае катал

И мороженым тёплым кормил,

Но ведь как-то ж её покорил!…

Но ведь чем-то ж её привлекал?…

Я стихи ей про звёзды читал,

И всю ночь с ней в лесу я бродил,

А она мне под утро: «Дебил!

Ты поэзией за ночь достал!»

Всё же снова я ей угодил –

Я конфеткой её угостил.

Три пощёчины тут же простил.

Только больше я к ней не ходил.

Настроение

Плывёт кораблик по реке.

В кармане – «Клюква в коньяке».

Иду домой я не спеша,

А за душою ни …………

***

Он вас любил,

Теперь, увы, не может…

***

В раздумье Боря Моисеев

Стоит на улице рассеянно.

Сказал ему какой-то хам:

«Борис, скорей шерше ля фам!»

***

Назвался болтун –

Полезай на котурн.

***

Что-то не так…

Тебе так нравится со мной.

Остаться было бы гуманно…

Я, верно выгляжу свиньёй?

Но всё мне кажется порой,

Что между мною и тобой

Сопит в постели игуана.

Фраза метрдотеля

Прошу, не бейте канделябрами

Венецианское стекло!…

Молодожёны

Он сказал: «Вам к лицу роговые очки.

Вам ведь семьдесят скоро?…»

Тот ответил: « Почти».

А жена улыбнулась, ловко пряча кольцо,

И спросила тихонько:

«Мы похожи… с отцом?…»

Тройственный союз

Друзья, прекрасен наш союз,

Но я в нём как-то не смотрюсь.

Повешусь или же сопьюсь.

Риторический вопрос

И где вас только не имели…

Пожалуй, тут же на панели…

Скептик

Хоть другом будь ты мне, хоть братом,

И даже можешь стать Сократом,

Платоном стань ты, если сможешь,

Но всё же истина дороже.

Сны поэта рождают… вот это.

Сеньоры! Аутодафе!

А вот и Гойя на осле!

Судья немного под шафе,

Плеснул немного попосле…

Франциско дал, однако, маху –

В обнимку с обнажённой Махой

Явился приговор узнать!

Капричос! Ну ни дать ни взять!

(Всё не поместится в строфе),

Сеньоры! Аутодафе!

Договорились

А ты не просто так и «кто-то»,

А ведь с претензиями вся,

Ты Вальтера читаешь Скотта,

Но этим балуюсь и я.

А ты не просто где-то с кем-то,

Но ведь и я не лыком шит,

Чтоб заработать алименты

На этом празднике души…

Виртуальный Роден в модеме

Роден наткнулся на модем,

Все файлы с байтами попутал,

Завиртуалился совсем:

И нет его, и есть (как будто),

В окно дисплея он глядит,

Сидит на факсе, как «мыслитель»,

Как древний дикий троглодит,

Как алгоритмов накопитель.

Он заплутал и код забыл,

Попал в компьютерные сети,

Над «мышкой» кошкою застыл –

Шедевры ищет в интеренете.

Ода весне

Грядёт весна мимозная,

Сырая, коматозная,

В начале мая грозная,

Пустая, одиозная,

Речистая, ручьистая,

Неистовая, истая,

Мурлычаще-когтистая,

Далёкая и близкая!

Весна, весна… А я?…

Гарсон, десерт!

Вчерашний день – офраченный гарсон –

Последний мой заказ исполнил прихотливо.

Вчерашний день рассыпался, как сон,

Ушёл не попрощавшись, но красиво!

O, cruelle dame!

(«О, жестокая дама!» фр.)

Одеваешься ты a la mode de France,

А в глазах неприкаянных старая драма.

С пекинесом лохматым по имени Ганс

Ты прошла стороной, о, жестокая дама!

Я бы взял этот взгляд с неизбывной тоской,

Акварельно-ленивую сладкую томность,

Этот в пальчиках тонких вселенский покой

И твою собачонку – твой имидж и гордость.

Я бы спрятал всё это и тихо шепнул:

«Не хотите ли тур на Багамы?»

Я решился! К тебе я уже было шагнул…

Ты ушла!!! О, жестокая дама!

Сцена из нерыцарских времён

Я далеко не Квентин Дорвард!

(Вот имя!… Тяжелей доспехов!),

Но всё таки найдётся довод

Открыть забрало. И с успехом.

В моём гербе перо с бумагой,

Помимо розы и креста.

Мечом картонным я с отвагой

Размахивать уже устал.

Пора бы «жечь сердца глаголом»!

И, вскинув вверх стальной свой нож,

Воскликну: «А король – то голый!»

Пожмут плечами: «Ну и что ж?»

Бессонница

Бессонница бессовестно

Руками держит цепкими.

Бессонница, бессонница…

Как BMW соседская.

В висок всю ночь гудящая,

Песком глаза слезящая,

Какая – то не светская,

Какая – то… советская.

Никчемизмы

Не обратится в камень воск,

Из льда не возгорится пламень…

Тому, кто изначально плоск,

Не покатиться шаром за день.

Но можно вызубрить урок,

Да так, что вскоре сам поверишь,

Что это миссия и рок.

Уже горишь ты, но… не светишь.

Ты жару этому так рад,

Но льда в глазах не примечаешь,

Клянёшься строить «город-сад» -

По ивушке одной скучаешь.

Она склонилась у воды,

А та меняется и льётся,

И рядом с ней совсем не ты,

А кто-то… (Мало ли? Найдётся!)

Лишь только память, как сверчок,

Зудит в сердечке неизменно,

А в печке тает уголёк…

Но может вспыхнуть?… Непременно!

Откровения одного янтарного камня с послесловием

Я был податливой смолой,

Бесформенным древесным соком…

Сыграли времена со мной

Несправедливо и жестоко.

Теперь я камешек – янтарь

В красивой дорогой оправе,

Но мне чего-то очень жаль,

Хоть обижаться я не вправе.

Я камень только понарошку –

Сидит во мне уже века

Доисторическая мошка

С немым вопросом: «На фига?!…»

***

Вот так в душе застрянет что-то,

Под прессом времени вздохнёт,

Испустит дух, а тут… Голота

Спросить о чём – нибудь придёт.

Физико-химические метаморфозы

Бывает трудно мне понять,

Ну что ж я всё таки такое?

И на кого мне попенять?

Или на всё махнуть рукою?

Я в переплавке каждый день,

Я Менделеева таблица:

То вспыхиваю, как кремень,

То ртутью вздумаю пролиться.

И голова, как медный таз

(А по утрам казан чугунный),

Потом я как инертный газ,

Вплываю мрачно в город шумный.

Я отравляю многим жизнь

Стихом, как сероводородом,

Мой отсыревший организм –

Бочонок с водо-кислородом.

Для полноты картины мне

Железных нервов не хватает,

И в «царской водке», как во сне,

Пусть вся хандра моя растает.

А вот любимая пришла!…

И с бриллиантовой улыбкой

Печали все мои сняла,

Заштопала прорехи ниткой.

Произнесла: «Мой золотой!»

(Как будто на голову обух…),

Поцеловала в лоб пустой.

Ах, жалко, не сказал пробу!

Самокопание

Я «от забора до обеда»

Самокопанием займусь.

И будет сладкая победа –

Однажды сам в себе найдусь!

Песочных домиков настрою,

Воздушный замок возведу

И всякой всячины нарою

На радость или на беду.

Возьму всё то, что мне сгодится,

Что нет – обратно положу.

Ну, надо ж как-то веселиться!

Теперь сижу и сторожу.

И чтобы мне не лезли в душу,

Табличку нужно накропать:

«Всем! Всем! На море и на суше:

Поэт: При жизни не копать!

«Юра» с «Юрой»

-Что там за шелест за окном? Не осень?

-Нет. Шуршат купюры.

-Что там за крики за окном?

-«Де-факто» морду бьют «Де-юре».

-А что за стоны за окном?

-Страна погрязла в авантюре

-Что там за грохот за окном?

-Там время пронеслось в аллюре.

-Есть что хорошее? Одно!…

-Юдашкин славится в кутюре

-Пошлём кого-то за вином?…

-Пошлём. Да выпьем и покурим.

Хочете? Перехочете!

Солнышко явилось из-за тучи,

Так на путч похоже, только круче.

Облачко на танк похоже очень,

Пулемёты строчут – нету мочи.

Телевизор что-то там бобочет,

Спрашивает: «Хочете?!» Мы: «Хочем!»

Хочем получить, а не получим.

Всучат нам какого-нибудь Дуче,

Чтоб ещё немножечко помучать,

Но ещё немножечко покруче.

Maria Stuart (1542 – 1587)

Краткое жизнеописание королевы шотландской в доходчивом изложении

Маленькая девочка из большого замка

Замужем за мальчиком – рахитиком-подранком.

Мальчика не стало, он откинул ножки,

Умненькая девочка плакала немножко.

Девочка подумала: «Мне ещё семнадцать,

С кем-нибудь ещё хочу сексом заниматься…»

И решила девочка снова выйти замуж

За мальчика пригожего, да где ж его достанешь!

Мальчик обнаружился, но такой гадёныш,

Симпатичный, сволочь, но… уж вот такой уж!

Вышла замуж девочка, родился малютка.

Сволочь обнаглела, всё обернулось круто.

Лорды, кардиналы, герцоги и графы

Как с цепи сорвались, покусали в драке.

Убежала девочка, и с ней её детёныш,

Сволочь обнаглевшая вслед за нею тоже ж.

Девочка о сволочи вовсе позабыла

И опять без памяти дядю полюбила.

Помутился видимо до конца рассудок,

У дяденьки бесстыжего сотня этих юбок.

Он чихал на девочку и на эту сволочь,

Примерял корону. И угробил в полночь

Сволочь одинокую, бедную, больную,

Замуж взял ту девочку, уж совсем дурную.

Бес попутал, видимо, глупую от страсти.

Тут явились лорды и сказали: «Здрасьте!»

Лорды драться начали. Девочку пленили.

Много было всякого. А потом казнили.

***

Жуткая история! Ну, средневековье!

Отнесёмся к ней мы жутко поспокойней.

Ведь сегодня этого просто быть не может?!…

Вы согласны? То-то же! И я с вами тоже.

«Как бы» стихи

Мы «как бы» в России

Всё «как бы» живём.

Нас «как бы» спросили:

«Что «как бы» жуём?»

Мы «как бы» ответили:

«Как бы» еду»

«Что «как бы» имели вы

«Как бы» в виду?»

«Мы «как бы» культуру

В мир «как бы» несём,

Не пьём политуру,

А «как бы» растём!

У нас «как бы» Пушкин.

У нас «как бы» Фет,

И есть «как бы» Плюшкин,

Но Гоголей нет.

Наш «как бы» «великий»,

Что «как бы» «могуч» -

Он «как бы» с полипом,

И «как бы» липуч.

По прежнему «как бы»

Мы тем и горды,

Что нам уже «как бы»

Давно до балды,

Что были читающей самой страной,

«Как бы» удивляющей

Весь шар земной.

Мы, радуясь «как бы»,

Живём абы как,

Мы вечные как бы,

Да как бы не так!

И тянут нас «как бы»

Опять за язык

Сказать это «как бы» -

Словцо – паразит.

БАСНИ

Верблюд

Верблюд имел авторитет

И два горба имел в придачу.

Уж не горбатил он чуть свет,

Он дом купил, машину, дачу,

В пруду он рыбу разводил,

Приватизировав оазис.

С бархана посмотреть любил,

Как под надстройкой стонет базис.

«Что из того, что я горбат, -

Верблюд однажды похвалился, -

Зато я сказочно богат!

Пусть воровал, так ведь делился!

Да я плевать хотел на всех!…»

Подумал, пожевал и плюнул…

Попал он в петуха на грех –

Петух обиделся и клюнул!

И прямо в темя гордецу

С размаху угодил, не целясь,

Его отправив к праотцу!

(У петуха должки имелись…)

***

Порой не знаешь, милый друг,

Где ты найдёшь, где потеряешь,

Пока не клюнет тот петух,

Которого не замечаешь.

Петух и диплом

Петух, мечтая о карьере,

В свои способности поверив,

И дело, зная хорошо,

В консерваторию пришёл.

Профессор Соловей из Курска –

Великий тенор от искусства

Прослушал Петю и спросил:

«Ну чем же голос не красив?…

Зачем же вам ещё учиться

И в подмастериях влачиться…

Какая техника, культура!

Прекрасная колоратура!»

«Да знаю, знаю я, маэстро, -

Вздохнул певец, - и без оркестра

Карузо смог бы я затмить,

И так же был бы знаменит…

Моя беда сейчас в одном –

Курятник требует диплом!

Теперь в чести образованье.

Ещё не помешало б званье,

И чтобы мне крылоплескали

Не на насесте, а в Ла Скале…»

***

«Чудно, - подумал Соловей, -

Ведь сколько званий не имей,

Средь петухов будь хоть Карузо –

Недолговечна эта муза.

Тебя сначала вознесут,

Ну, а потом, простите, в суп!

***

Дуб и тростник

Дуб с тростником поспорили однажды.

Дул сильный ветер с проливным дождём…

Тростник, смиряясь, уж согнулся дважды,

И улыбнулся ветру: «Подождём…»

Всей грудью дуб встречал порывы ветра,

Корнями в землю углублялся он!

Смеялся ветер, листья шумно трепля,

Но вдруг раздался страшный хруст и стон…

Рвалась земля под сильными корнями,

Грудь поддалась, и… наземь свален он!

***

Кто внешне слаб, но гибок пред бедою,

Тот слабостью своею и силён.

Навеки дуб покоен под звездою,

Тростник же слабый только приземлён.

ВЛЮБЛЁННЫЙ АНГЕЛ

Он летел над крышами домов, иногда задевая крыльями кроны деревьев, и
они, покачиваясь, провожали Его. Иногда появлялся над головами
спешащих по своим земным делам людей. Трогал их кончиками своих
невидимых крыл, и они оборачивались, останавливаясь на миг в
недоумении. Смотрел им в глаза, но никто не видел Его. Заглядывая в
окна, оставлял свое отражение на морозных стенках, но люди думали, что
это просто зима...

Вот город остался уже позади, и белый бесплотный Ангел, подлетел к лесу,
опустился на землю. Здесь он не боялся обнаружить себя. Мороз, которого
так боятся люди, одеваясь потеплее, для него был не страшен. Легкая
эфирная ткань его одежды чуть подрагивала на ветру, а крылья
поблескивали тысячами искорок. Изящные полупрозрачные пальцы с
любопытством скользили по заиндевелым ветвям и стволам деревьев... Он
был очень красив и полон нежности и тишины, но Он ничего не знал о своей
красоте. С небес был отпущен на одну рождественскую ночь. Какая тишина
вокруг! Ангел шел по стылой земле, припорошенной снегом, не оставляя
следов. Вдруг его внимание привлек хруст сломанной ветки, прозвучавший в
этой тиши, словно выстрел, а затем шаги, отвечающие стеклянным эхом...
Мгновенно он стал невидим. Прислушался и вдруг увидел ее... Девушка шла
не спеша, глядя вокруг и улыбаясь чему-то, а скорее улыбались ее глаза,
влажные, голубые, с инеем на ресницах. Она постукивала заиндевелой
палочкой по ветвям деревьев. С них осыпались серебристым дождиком
мириады искр. «Как красиво!» - прошептал Ангел, но вдруг сам испугался
собственного голоса, который, кажется, прозвучал необычно громко. «Кто
здесь?» - испугавшись, вскрикнула девушка. Оглянулась, еще раз
прислушалась.

- Я здесь, - словно эхом отозвался Ангел.

- Кто ты? - испуганно спросила она.

- Кто ты? - повторил голос.

- Ах, это эхо, - улыбнулась девушка и успокоилась.

- Эхо?...

- Эхо?.. - прозвучало вокруг. Она продолжала идти, но снова
почувствовала, что. ее как будто кто-то легонько тронул за плечо.
Обернувшись и никого не увидев, остановилась и вновь прислушалась.

- Кто бы ты ни был, появись, - тихо сказала она, слушая тишину. - Не
пугай меня. - Не пугай меня... - отозвалось снова совсем рядом.

- Кто ты?

«Эхо не может говорить», - подумала она. Но тут же непроизвольно
ответила:

- Я Ангелина! А ты кто?

- Ангел, - совсем рядом прозвучал ответ.

- Не шути со мной! - уже сердясь, вскрикнула девушка. - Появись...

- Не могу, - ответила пустота. - Мне нельзя...

- Что за чушь? - удивилась она - Я тебя не боюсь, кто бы ты ни был...

- Я Ангел.

И в этот миг будто от дуновения ветра осыпался иней с ветвей, но
никакого движения ветерка не было. Они стояли совсем рядом, друг против
друга, но она его не видела.

- Какое странное у тебя имя, - наконец сказала девушка «кому-то». -Ты
правда Ангел?

- Да, - отвечала пустота. - У тебя тоже необычное имя. Очень похоже на
мое. Ангелина, Ангел... Правда? - Так меня назвали родители, - ответила
Ангелина, - сегодня мой день рождения. А ты... В самом деле настоящий
Ангел?

- Настоящий, - был ответ. Она почувствовала в его голосе улыбку. Я здесь
совсем ненадолго. Сейчас вечереет, а мне нужно вернуться обратно, пока к
утру не погаснет последняя звезда. А что ты делаешь в лесу в свой день
рождения?

- Я люблю лес, - подумав, ответила Ангелина, - особенно зимой. Ты
видишь, как здесь красиво! А там... где живешь ты. Так же?

- У нас нет зимы, - снова «улыбнулся» голос и, помедлив, тихо сказал:

- Ты красивая.

- Спасибо, - чуть смутилась Ангелина, - мне никогда об этом никто не
говорил... Ангел. А какой ты, почему ты не можешь появиться? У тебя
такой приятный голос. От него исходят тепло и нежность.

- Мне нельзя... - через минуту ответил Ангел. - Будет очень плохо. Может
быть, когда зайдет первая звезда, тогда ты увидишь меня.

- Тогда пойдем ко мне, - предложила Ангелина, - мне здесь холодно, хотя
я чувствую тепло от тебя. Я живу здесь совсем недалеко, у самого леса.

- Идем, - ответил голос. Снова будто кто-то коснулся ее руки и уже не
отпускал до самого дома. Ладони было так уютно, словно в нежной меховой
муфточке. Когда они пришли к девушке домой, Ангелина разожгла печь.
Щеки ее порозовели от тепла.

- Что значит - любить больше жизни? - вдруг спросил Ангел.

- Это означает, - ответила она, - что человек, который по-настоящему
любит другого, легко может расстаться с собственной жизнью, если это
необходимо во имя жизни любимого. И, если бы у меня, например, была
вечная жизнь... А впрочем, я бы не хотела стать бессмертной... Наверное,
это очень тяжело - переживать своих детей, внуков, правнуков.

- Может быть, ты и права, - сказал. Ангел, - но мне кажется, что
прекраснее бесконечности нет ничего... Я знаю ее. Объяснить, что это
такое, не могут даже Ангелы! Этим нужно жить и почувствовать это! - Он
подошел к окну и долго смотрел на звездное Небо, а потом снова
заговорил, словно прислушиваясь к самому себе.

- Небо еще наполнено звездами, но скоро будет рассвет. Знаешь, мне
почему-то не хочется уходить, но я слышу голоса моих братьев... Они ждут
меня.

- А что случится, если ты задержишься здесь? - спросила Ангелина и
подошла к нему. Ангел повернулся к девушке, но, глядя словно сквозь нее
куда-то в необозримую даль, сказал:

- Мне говорят сейчас, что я буду отречен. Я стану смертным - таким,

-как ты и другие... Так вот оно, то самое! Я буду простым человеком,
потому что познал земную любовь. Она, как ослепительная звезда, которая,
сгорая, падает. Люди, увидев этот мимолетный свет, почему- то радуются,
наверное, потому, что этот прекрасный миг был пусть хотя бы ненадолго
и однажды. Но он был...

Он заметил, что Ангелина слушала его с глазами, полными слез, смотрела
на небо, а затем тихо произнесла:

- Смотри, упала звезда... Светает.

- Давай выйдем во двор? - попросил Ангел.

Когда они открыли дверь, собираясь выйти, на них пахнуло паром. Ангел
шагнул вперед с крыльца босыми ногами на свежевыпавший пушистый снег.
Сделав несколько шагов, он остановился и удивленно произнес:

- Как здесь холодно.

- И следы! Посмотри! Следы! -прошептала Ангелина. - Так значит...

-Да. Это случилось, - сказал Ангел, обернувшись. Глаза его улыбались
точно так же, как у нее в лесу... - Пойдем в дом. Здесь так холодно. Они
обнялись, прижавшись друг к другу покрепче. Теперь им было тепло и не
страшно. Когда они вошли в дом, на небе погасла утренняя звезда. Тихо.
Словно задутая ветром свеча. Было новое утро.

БЛИКИ

Я уже записываю её телефон, а ей хочется убежать, спрятаться в тёплом
двухкомнатном мирке. Её мама уже поставила чайник… Я вижу как она
суетится на кухне,часто подбегая к газовой плите. (Что – то у неё там
готовится). Здесь холодно, неуютно… Она быстро подаёт мне свою крохотную
ладошку в серой перчатке…. «Позвони….» Три ступеньки; и её проглатывает
чёрная пасть подъезда…. (Лампочку свернули…).

Я закуриваю. Её мама улыбается мне в окне. Что – то помешивает и
улыбаеся. Уходить нужно. Дождь!… Откуда?!… Домой не хочется. Холодно.
Опять этот чёртов декабрь! Говорят, будущий год будет високосным.

Жить когда?!… Кроме этого, вчера по радио диктор сладким голосом вещала
о том, что этот год будет ещё и годом красной мыши…

Душа в обносках. Хочется найти новые слова, но в голове бродят какие –
то красные мыши, словно в пустом чулане. Они ходят и обнюхивают… Чулан
большой и тёмный, а дверь заперта… Снаружи ветер, как пьяный слесарь
вламываеся…

Вот она поцеловала сегодня!… В подъезде поцеловала… «Позвони…» Жить
когда?!… Я в её жизнь, словно по свежеокрашенному, оставляя слепки
присохшей грязи… Обноски.

Пушкина люблю. Встречаю одного, говорю: «Вознесенский, мол…», а он: «Кто
такой?…» Боюсь я их – много их.

Одно запомнилось сегодня – губы, как лепестки розы на краешке
хрустального бокала. Стекло холодное и хрупкое, а губы тёплые, мягкие…
Лишь капельку вина… Тихонько бокал на стол… и слушает… Кто она?… Ах да!
Она давно здесь. Я что-то говорю, а она слушает!!

Ещё не тронутая словом –

Стоишь передо мной рассветом

За гранью ночи…

Я говорю, а она слушает…

…Тяжёлыми цепями скован,

Молчу, не нахожу ответа

Средь многоточий.

Мне хочется к ней. Она, будто свеча в глубине тёмной комнаты. Мне
хочется туда, к ней… и помолчать. Я их боюсь – слов. Они приходят и
ждут, а потом требуют выпустить их, словно кто-то их звал! А вот ОНА
здесь… И не надо… Пусть светит. Только поближе хочется. Рядом. Пусть
светит, пусть слушает…

Тонкая ниточка серебра, и крошечное распятие, туман твоего дыхания на
хрустале, капелька вина на губах – это всё, что есть у меня, это всё,
что нужно теперь… Значит так надо. Значит так будет…

Скрипач

Репетируем «Незнакомку» Блока… Эта пустая комната, этот глупый
электрический свет!… Как темно здесь. Я вижу только твоё лицо,
незнакомка. Твои пальцы сплетены до боли в суставах, а в глазах влажная,
неуютная, навязчивая…. Я уже знаю, что ты хочешь мне сказать, но мы
молчим. Я беру твою руку, а ты одёргиваешь её – она чужая! За окном
стынет день. Одинокий голос просит о счастье: скрипка в подвале бьётся о
стены. Старый скрипач рвёт струны и смывает кровь. Ты хочешь сказать о
чём-то! Старый скрипач обнимает тебя, а ты плачешь, плачешь… Ты плачешь
о прошлом, но мне кажется, что оно впереди. Не время… Не время ещё знать
слова, которые ты скажешь. Ты стала такой земной, моя «Незнакомка». Блок
ходит в метель по чёрным немым улицам Петербурга. Мы встретились
однажды, но мне сказали, что это не так, и я не поверил, а ты здесь,
рядом… Пьяный скрипач целует тебя, а ты смотришь на огонь и плачешь,
плачешь…. Скрипка горит… Ты глотаешь солёные, горячие… Говори! Не молчи…

ДВЕ СКАЗКИ

Про мужика

Не в царстве, не в государстве, а так… на обочине жил – поживал, век
проживал мужик. Прохудилась у того мужика крыша на дому. Посреди избы
капель пошла. Напилил мужик драни, вырубил застрехи, конёк вытесал – всё
припас кровлю перекрыть. Приустал мужик, да прилёг отдохнуть, вздремнул
он, и снятся ему палаты белокаменные, светлицы расписные, на окнах
наличники узорные… Любуется будто мужик своими хоромами небывалыми, да
душой радуется. Чай пьёт из самовара серебряного, из чашек дорогих
фарфоровых, на шелках спит, на мехах сидит… Радуется мужик – не
нарадуется, да вдруг… проснулся…

Дрань и застрехи погнили, избёнка его развалилась, только небо над
головой и есть. Поглядел мужик, поплакал, да и побрёл куда глаза глядят.
Слышал он, что за морями, за лесами жизнь то получше будет… Сказка ли,
быль ли, но только больше не слыхал про мужика. Говорили, будто устал он
однажды в дороге, прилёг, да и спит по сей день.

Мастер гончар

Жил – был мастер гончар. Лучше его во всей округе не сыскать было. Делал
он глиняные чашки, корчики и кувшины. Уважали его в деревне люди и шли к
нему. Кому кружку, кому полушку, кому ковшик, кому корчик… Каждому
мастер рад, каждому угодит и работу справит.

Объявился в округе чёрт и прослышал про мастера. Задумал чёрт извести
его, заела чёрта зависть. Чего это, думает он, все мастера так уважают?
Зачем к нему люди идут… Неужто из-за этих черепушек глинянных?!

Пришёл чёрт к мастеру; ходит, смотрит на кувшины и чашки, да усмехается.
Не поймёт – что в них красивого такого, а мужик не замечает его –
работой увлёкся. Кувшины да чашки будто сами собой растут. Подивился
чёрт, посмеялся, вышел на улицу и пошёл по домам, и где не пройдёт, там
золото и серебро рассыпается, кувшины расписные, резные, червонные,
чашки серебряные, кубки золотые сияют, ладьи хрустальные, звонкие в
каждом доме… Забрался чёрт на высокий холм – любуется, хохочет над
бабами и мужиками, которые ползают по дороге, золото с серебром
собирают, дерутся.

Пляшет чёрт на холме, хохочет, а меж людей злоба и зависть растёт.
Повалил народ к мастеру, гогочет, свищет… Все кувшины и чашки вдребезги,
в черепки побили.

Повздыхал мастер, оглядел черепки, да и снова за работу!… Больше
прежнего кувшинов сделал, но опять мальчишки прибежали, да всё со смехом
перебили. Так до конца дней своих трудился мастер гончар и приговаривал:
«Что ж, видно, такая у меня судьба…»

Не стало мастера, а чёрт на горе всё веселится и золото рассыпает по
деревне. Только насытившись, люди и вспомнили о старике, да поздно уж….

ПРИТЧИ

ПТИЦА, КОТОРАЯ БОЯЛАСЬ ВЫСОТЫ

Это было в те времена, когда деревья умели говорить, а люди умели
слушать. Это было тогда, когда люди умели летать, а птицы…

Я расскажу вам о птице, которая очень боялась высоты. Однажды она
взглянула в небеса, насколько хватало её птичьего зрения, и зажмурившись
от ослепительного солнечного света, взмахнула большими сильными крыльями
и рванулась ввысь!…

Она летела долго и быстро к заветной цели – к солнцу. Это была сильная
птица. Крылья рассекали горячий воздух, но глаза были закрыты. Она
знала, что уже очень далеко земля, и вдруг почувствовала себя очень
маленькой и одинокой, как в детстве, когда она оставалась хоть ненадолго
в гнезде. Ещё птенцом она поняла, что такое одиночество. Теперь далёкая
земля была её матерью, её тёплым и уютным гнездом, но небо… небо манило
её всегда своим простором, своей бесконечностью…

Она открыла глаза!… Ослепительные лучи ударили сверху и заставили
отвести взгляд, и тогда птица увидела голубую и зелёную, переливающуюся
всеми цветами радуги родную землю и … испугалась высоты, испугалась
одиночества и бесконечности. Она вернулась на землю, и устало сложив
крылья, задремала на песчаном берегу.

День сменяется ночью, но необратимо утро. И вот однажды ранним утром
большая и сильная птица, расправив крылья снова посмотрела в небо,
оттолкнулась от земли и…

ЦВЕТОК

У самой дороги, склонив маленькую головку, подрастал цветок. Он ещё не
распустился, но уже сейчас было понятно, что у этого малыша большое
будущее. Это была крохотная белоснежная розочка. Как она оказалась у
этой пыльной дороги, один Бог ведает.

Я увидел розу как раз в тот момент, когда она ещё несмело пыталась
раскрыть свои лепестки и превратиться в благоухающую красавицу. Я хотел
сорвать её и унести с собою, и вдруг… Мне казалось я отчётливо слышал
голос, льющийся от цветка:

«Не спеши! Ещё очень рано. Будь терпелив…»

Внимая этому голосу, я не стал срывать цветок и ушёл. На следующее утро,
проходя мимо этого места, увидел как другой человек держал в руках, едва
распустившийся белоснежный цветок… Это была та самая розочка. Казалось,
она улыбалась чему-то…

ЛУНА И ЗВЕЗДА

Каждую ночь на небосводе неотлучно луна и маленькая мерцающая звёздочка.
Послушаем, о чём они вели разговор в одну из таких тёплых летних ночей…

-Послушай, звезда, - промолвила луна, освободившись от обволакивающих её
туч, - что проку в твоём тусклом свете? Ты такая маленькая и слабая, а
земля настолько далека, что никто никогда не почувствует твоего тепла и
света.

-Я на самом деле очень далека от земли, - грустно улыбнулась звезда, -
но малой я лишь кажусь, а света моего не видит людской глаз. Ты холодна
как лёд, хоть ночью освещаешь пол земли. Мой свет всё же дойдёт до цели,
и пусть даже тогда, когда меня уже не станет. Я сгорю, но знать бы,
сгорая, что я ещё нужна кому-то…

Луна молчала в ответ, снова укутавшись облаками. Приближался новый день,
и в свои права вступала ослепительно яркая и сильная звезда, которую
зовут Солнце. Но хочется сказать спасибо Той маленькой далёкой
звёздочке, за то, что она есть, за то, что она ещё долго будет с нами.

Две снежинки

Они летели медленно и грустно, лишь иногда взмывая вверх, кружились в
фантастическом танце. Кажется звучала музыка, но слышали её только
снежинки и кружились, кружились… Каждая из мириада нежных созданий была
неповторима. В этом танце встретились всего лишь на миг две снежинки, но
этого мига было вполне достаточно им, чтобы полюбить друг друга…. Да-да,
не удивляйтесь! И снежинки тоже могут любить - я это знаю. Но вы
скажете – как же они способны на любовь, когда от них так веет холодом,
но забываете о траве, которая согревается зимой под сугробами…

Итак, они полюбили друг друга, не говоря ни одного слова о любви… Они
кружились… кружились, постепенно приближаясь к белой уже земле. И вот,
наконец они у цели… Они так и прожили вдвоём долгую и счастливую жизнь в
эту зиму, но наступила весна и запели прохладные ручьи, вливаясь в
бурную горную речку.

Вы снова скажете, вот, мол и конец любви, но вы ошибаетесь… Послушайте о
чём поёт река.

ФЛЮГЕР

Жил на крыше старого дома новенький сияющий флюгер, он был очень молод и
красив. Солнце сияло на его зеркальных боках. Флюгер весело вертелся и
пел, играя и смеясь. Все восемь ветров обдували его днём и ночью. Часто
палящие лучи солнца отступали и проливной дождь обрушивался на землю… В
такие минуты весёлый флюгер грустнел и предавался мечтам, он вспоминал о
солнце, о молодости, потому что время шло, и как-то незаметно подступила
старость…

Однажды утром, некогда молодой повеса обнаружил, что он стоит на месте и
повёрнут в одну сторону – на закат солнца… Лишь изредка в полдень солнце
согревало его бока, изрядно потускневшие и изрезанные временем, но как
он ждал эти минуты счастья!…

ВАГОН ДЛЯ ДВОИХ. (ВСТРЕЧИ И РАССТАВАНЬЯ)

Вокзал. При этом слове в нашем воображении всплывают лица, слышится шум
вокзального «чрева», этот шум особенный, он не похож ни на что. А
запах!… Многие «охотники к перемене мест» вдыхают его, как целительный
бальзам. Не много мне пришлось поездить за свою жизнь (какие годы, боже
мой!), но с раннего детства отличался я впечатлительностью, и любая
мелочь, на которую никто бы не обратил внимание, западала в душу и не
давала покоя, как заноза. Признаюсь, мне иногда самому хочется окунуться
в этот омут захватанных кресел, послушать краем уха беседу таких же
странников во времени и пространстве, как я, купить газету и,
облокотившись на подоконник «съесть» её от корки до корки. Здесь иная
жизнь! Иные люди и страна иная. Она, словно выворочена наизнанку, и
брошена на холодный вокзальный перрон. Уехать!… Это одна цель, которая
движет здесь всеми. Куда угодно…

Проходя мимо «коробейников» с ходовым товаром (водка, беляши, сигареты,
жареная курица…), я со скучающим видом скользил взглядом по лоткам. И,
наконец, кривая вынесла меня к барду, который пел на перроне что-то из
«блатного фольклора. Чем-то он напоминал кумира 80-х Ефрема Амирамова –
та же борода с проседью и чёрная шляпа, чёрное драповое пальто с
поднятым воротником… Пел он не очень хорошо, я бы даже сказал – бездарно
пел, однако с душой. Его облепила со всех сторон потёртая публика:
загулявшие мужья и небритые «тёртые калачи» - убеждённые
холостяки-казановы, их подруги с сигаретами наперевес.

«Мне сегодня невмочь,

Синеглазая ночь…»

…Хрипела толпа, и между песнями пожилой кавказец маленького роста с
тонкой длинной «моро» в руке подносил барду рюмочку водки, выдыхая
горячий воздух с одной и той же фразой: «Вмажь, братишка…». Музыкант
оставляет гитару, «вмазавает» и заводит недолгий «базар» по поводу и …
без повода. Зовут его Костя (можно просто Костик – для женщин и друзей).
Так, кстати, звала его подружка в видавших виды чёрных (в прошлом)
полусапожках, в которые были вправлены уже белые джинсы, и в курточке
«суперрайфл» с богатой «родословной». Костя катается с подругой по
стране и перебивается случайными заработками. Милиция его, практически
не трогает, так как в документах у него ростовская прописка, а подругу
он «поймал» в Ставрополе. Ночуют на вокзалах, а чаще у друзей. «Кентов
по всей стране хватает, - бросает небрежно Костя, - так что с этим
проблем нет. Вот только здесь трудновато приходится, но тоже, как
видишь, скучатьне дадут. Я с детства с людьми сходиться умел»…

Я ушёл «по английски» - без шумных прощаний и слов. Подошёл мой поезд,
и я сажусь в вагон. Пробираюсь к его душной «глотке», к вожделенному
свободному плацкарту. Находя место, «бухаюсь» в боковушку со столиком у
окна, втягиваюсь в сиденье и распрямляя ноги, прикрываю глаза…
Трогаемся…

-Молодой человек, - слышу я уже сквозь дрёму, - можно потесниться?

Передо мной уставшее и чем-то кажется озабоченное создание, лет, эдак
тридцати. Она в серой норковой шапке с отливом, в длинной дублёнке,
отороченной мехом и нараспашку, из под которой выглядывает бежевый
шарфик «ангорка», джинсы «варёнки» заправлены в сапожки… Дежавю… В руках
неоткрытая бутылка пива «Оболонь», а вокруг неё аромат «Кэмэла» и того
же пива. В глазах с поволокой вопрос, который тут же озвучивается:

-Ну и долго мы будем любоваться?… Ноги, извините, можно прибрать?…

«Ноги» у неё получились, как «ногы», с тяжеловесным кубанским «гэ».
Невольно улыбаясь, я поджимаю «ногы» под лавку и продолжаю «левым
крайним» от скуки смотреть на соседку. Та, поставив бутылку на стол,
достала из кармана пластмассовый стаканчик и надела его на горлышко
бутылки. Откинулась к стенке и сидит. Смотрит. Прямо в глаза смотрит…

-Ну и долго мы будем любоваться? – задаю я в свою очередь вопрос и
встречаю добродушную улыбку.

-Пиво будешь? – спрашивает она, снимая стакан с горлышка, - открой,
пожалуйста… Извини, стаканчик один.

Я отрицательно качаю головой, но бутылку открываю и наливаю ей.
Прихлёбывая пиво, она моментами «уходит» куда-то настолько далеко, что
есть опасность опоздать на поезд, в котором она уже сидит, но здесь её
измученное тело, а мозги…

-Чёрт… чёрт… чёрт…, - слышится вдруг как бы ниоткуда, но это произносит
она. Обняв стакан двумя руками и повторяя над ним, - чёрт… чёрт…

-Не поминай на ночь, - говорю я, но улыбаюсь уже не так весело…

-Сколько едем? – спрашивает она, поднимая на меня глаза и глядя в упор.

-Смотря куда, - отвечаю. – До Крымска часа три…

И опять этот «долбёж» в стакан, который она просит меня в очередной раз
наполнить.

-Неприятности? – интересуюсь я, подаваясь к ней, и мы встречаемся в
«лобовой атаке» взглядами.

-Не успеваю увидеться, - с досадой и после оценки отвечает она. – С
мужем… Он тут в Крымске у друга и сегодня же должен уехать… Полгода не
виделись…

Совершенно не понимая, о чём она говорит, киваю головой.

-Что ты киваешь… Кивает он!… - громко возмутилась она, но тут же
оглянулась на соседей, сидящих рядом, а один мужик в поисках свободного
места даже остановился на секунду. – Он у меня в море ходит, -
продолжает она, - а здесь у друга… А я как дура, добираюсь… Чтоб на два
часа… увидеть…

И снова «чертопляска» над стаканом, а потом выпалила с горечью:

-А знаешь как мы любим друг друга!… Он мне из каждого порта открытки
присылает… со стихами… Ленчик… Меня Лена зовут, кстати.

-Андрей, - представляюсь я наконец.

-Андрюш, а ты мог бы вот так сорваться… И на два часа… А?… Не знаешь? А
Я ВОТ ЕДУ… Пойдём в тамбур, покурим… Ты куришь?

Вышли курить, стоя снова напротив друг друга. И тянется, тянется долгий
разговор с тоскливым кислым привкусом, нервно тянется её сигарета… Потом
Ленчик гадает мне по руке и я узнаю о себе «много нового», хотя и
«стареньким « побаловала». Всё-таки «гадалка» не без таланта. Мы оба –
загадка. И этот наш вагон для двоих.

Разъезд. Поезд качнуло, и Ленчик подаётся вперёд. От стены оттолкнулась
фигурка в дублёнке и, виновато упершись мне в грудь, моментально сжатыми
кулачками, секунды на четыре замерла… Подняла глаза и глянула снизу
вверх. Только глазами… Потом подняла голову и, не говоря ни слова,
отошла на место напротив.

-Извини, - хрипловато выдавила, - пошли в вагон.

Дальше ехали молча. Время пролетело быстро, и мы уже были на подъезде.
Скоро выходить…

На перроне также молча мы посмотрели друг на друга. Будто что-то
сломалось! Порвалась где-то какая-то ниточка и вместе с ней незримая
связь. Она протянула мне ладошку, я легонько пожал её… А потом в разные
стороны… Помню это лицо, с глазами в которых протянулась полоса
отчуждения, мимо которых пролетают с грохотом поезда, а в них люди…
люди… люди… Нет у неё того, кто пишет ей открытки со стихами! Это было
начертано открытым текстом в её влажных глазах, а есть только эта полоса
отчуждения, холодный зал ожидания.

ФУЭТЕ НАД ПРОПАСТЬЮ

Старый дом. Наверное, еще помнящий бурные революционные годы... Таких
домов в Краснодаре десятки, и все они по сей день разбиты на коммуналки.
Вот в один из таких замшелых "старожилов" мы забрели с моим
товарищем-однокурсником из института культуры.

-Я тебя сейчас с потрясающим человеком познакомлю, - пообещал он мне,
загадочно улыбаясь, - он должен быть дома... Недавно из Парижа...
музыкант и композитор...

Я невольно улыбнулся и прищелкнул языком.

-В этой пропасти?...

-В пропасть попадают и довольно-таки сильные личности, -продолжал он,
останавливаясь и, глянув мне в глаза, кивнул на проходной двор,- вот мы
и пришли...

Кислый запах, то ли застарелого борща, то ли самой старости ударил мне в
нос, когда нам открыли дверь, выходящую прямо во двор. Дверь, наверное,
тоже не менялась со времен провозглашения советской власти, а красить
ее, как видно, считалось буржуазным предрассудком. Открывший дверь,
взъерошенный долговязый мужик, встретил нас так, словно, ждал многие
годы. Сергей (так зовут моего сокурсника) после жарких рукопожатий, на
пороге представил меня, и мужик сунул мне ручищу с радушной улыбкой:

-Очень!... Сеня!... Ну, проходите -спохватился он.- Андрей... Сергей...
В мою берлогу... Я сейчас кофейку...

Мы прошли в комнатушку, завешанную простынею, и с отсутствующей дверью.
Входя, я заметил, что по обе стороны коридора есть еще две комнаты. И
где-то в глубине кухня, куда нырнул Сеня. Там слышны были голоса, и,
кажется, женские, что-то готовилось, звенела посуда...

Пока Сени нет, оглядываюсь в его берлоге, а Сергей уже подсаживается к
"Ямахе", пристроенной на письменном столе среди книг и бумаг. В углу
кровать со скрипучей сеткой, над ней на стене небольшие книжные полки, а
в другом углу ящики со знакомыми до боли надписями "Панасоник", "Сони",
ящики из - под бананов и блоки сигарет. Вскоре Сеня возвращается с
чашечками ароматного кофе, бежит за третьей для себя, общается в
основном с Сергеем. Сижу на кровати и прихлебываю черную жидкость,
курим... Сеня пробует показать что-то на своей "Ямахе", но тут же
извиняется за то, что увлекся... Все это попутно с рассказом о его
французских путешествиях.

Через некоторое время я начинаю скучать и поглядываю на Сергея, уже
темнеет и спать охота... Зачем мы сюда пришли?... Голос из соседней
комнаты вносит новую свежую струю. Зовут Сеню. Он убегает и скоро
возвращается, ворча недовольно:

-Хозяйка достала... Чего вы, говорит, там сидите? Мол, шли бы сюда...
Она, думает, ей нальют... Я сказал, что нечего... Бывшая балерина... И
надо же так...,

-А что, болеет? - с любопытством спрашиваю я.

-Сейчас совсем с постели не встает. За ней сестра приходит ухаживать, ну
и я тут... А вообще это история просто нереальная. Хотите, расскажу?...
Она меня раз к себе позвала и таких "Унесенных ветром" напела...

...Перед нами шестнадцатилетняя девочка Тая. Свое имя она произносила
так тихо и нежно, словно отпускала с губ хрупкую льдинку, растаявшую под
теплым дыханием. Она молилась на Уланову, и сама мечтала о большой сцене
в Мариинке или в Большом. Мать ее работала уборщицей в горисполкоме,
мужа похоронила, когда Тае было всего четыре года, но отца девочка
смутно, но помнила. Кто-то большой и сильный еще долго во снах, поднимая
ее над головой, подбрасывай со смехом и кружил... Это, наверное, все...
Сильные руки, надежно держащие хрупкое тельце, запомнились навсегда.

В восемь лет мать отдала Таю в балетную студию. Для бюджета это было
немного накладно, так как раз в месяц приходилось платить за обучение.
Девочку хвалили, да и ей самой очень нравилось заниматься балетом.
Легкие воздушные пачки, белоснежные пуанты, на которых она все легче и
увереннее становилась в любых позициях, аплодисменты родителей и гостей
на регулярных отчетных концертах, - все это было прелюдией жизни,
которую она видела в журналах и по телевизору.

Шли годы, и вот уже победительница краевых и всероссийских конкурсов.
Таисия Незванова в свои шестнадцать лет горит звездочкой, ей прочат
большое будущее, ее зачисляют в Вагановское училище, с ней работают
лучшие педагоги страны. Постепенно образовывается свой круг общения. Вот
только старшая сестра всегда оставалась рядом с ней, в любые времена.
Мать умерла два года назад прямо на ступенях горисполкома, и рядом в тот
момент -никого не было. Сестра Валя работала врачом "скорой помощи", но
была на вызове совсем в другом районе города. О случившемся узнала
только после приезда, в диспетчерской... Похоронив мать, зажили вдвоем,
в этой самой, коммунальной квартире. Валя продолжала работать, а у Таи
были бесконечные выступления и гастроли по всему Союзу. О личной жизни
молодые девчонки как-то не думали. Старшая сестра встречалась некоторое
время с одним человеком, но не сложилось: он узнал, что они с сестрой
сироты и живут в старинной коммуналке. Родители его довольно заметные
люди в городе, и он сам заканчивал МГИМО (Московский государственный
институт международных отношений), решил посвятить себя дипломатии.
Птица высокого полета не полетит рядом с грязным "воробышком", как он,
кстати, в минуты нежности называл Валентину. У Таи впереди была манящая
мечта: ни о замужестве, ни тем более о детях, речи быть не могло, но как
всегда "человек полагает, а бог располагает"...

После спектакля он ждал ее за кулисами с огромным, каким-то просто
немыслимым букетом цветов. И это в феврале! Стройный, красивый, в
костюме "тройке", все в нем было кажется подогнано, дышало уверенностью
в себе, естественностью в каждом движении. Оставшись в одиночестве в
гримуборной, ловила себя на мысли, что ждет... Ждет его появлений,
прикосновений.

С сестрой своими чувствами не делилась, во-первых, потому, что они
теперь виделись реже, а потом... Наверное, все тот же страх за него,
страх, что она порвет какую-то ниточку и разрушит зыбкое счастье.
Однажды он прислал ей на гастроли в Новосибирск телеграмму со стихами!

В даль летящий листок

На весеннем ветру;

В отворенный восток

Ты ворвешься к утру.

Слово "райком партии" было паролем для любой запертой двери... Он
появлялся уже наверное третий раз за неделю, а между визитами заваливал
гримерку цветами. Дальше этих знаков внимания отношения как-то не
продвигались. Он был женат и с детьми, а для сохранения репутации решил
быть осторожным и снял для встреч квартиру в центре на ее имя. Тая долго
сопротивлялась, не желая жить вот так, крадучись, и потом она могла
скомпрометировать Сергея (назовем его так, если не возражает читатель).
Но воля ее была буквально взломана под напором его властного характера.
Харизма - важная вещь, и эти необъяснимые токи влекли хрупкое
восемнадцатилетнее существо неодолимо. Она шла с закрытыми глазами.

Сквозь ночной сизый дым,

За тобой только сны,

Только в небе следы.

Фуэте над землей,

На седых облаках...

Тихо таешь зарей

В вечных мудрых руках.

Она целовала телеграмму, размывая буквы счастливыми слезами. Она ехала
домой в такси с аэропорта... Чей-то "жигуленок" вздумал поймать момент,
и с обочины, развернувшись к встречному потоку, попытался проскочить...
Кажется, все было сразу: визг тормозов, женский крик, хруст, звон
разбитого стекла и ...тупой, глухой удар... "Жигуленка" развернуло на
360 градусов, а искореженное такси замерло на обочине, оставив за собой
на асфальте две черные полосы метров в пятнадцать...

Все это ей рассказывали потом, когда она увидела над собой белоснежный
потолок, и, глянув в бок, -капельницу. Рядом стояла ее сестра в белом
халате и что-то, кажется, говорила...

-Все будет хорошо, , - тебе сделали операцию...

Временами все расплывалось, словно, в зеркале из комнаты смеха. Но какой
уж здесь смех... Не было никаких чувств, только жаркая печь в голове и
ноги!...Почему нет ощущения боли, и ноги не чувствуются!!!

-У меня?... -только и смогла она сказать, взглянув на ноги, а потом на
сестру. Что это? Слезы у нее на глазах. Неужели ноги?!.. Я не чувствую
их.

-Это наркоз. Это скоро пройдет, - услышала Тая голос сестры.

-Что случилось?... - смогла она выдавить пересохшими губами, которые
упорно не слушались ее.

-Я... помню... машина...удар....

-Всё будет хорошо, милая, - -со слезами на глазах успокаивала сестру
Валя, -все будет хорошо... Тебе нельзя много говорить.

Только через два месяца ее выписали. Валентина забрала ее домой, снова в
коммуналку. Врачи сказали, что она не будет ходить, но говорить об этом
Тае сестра долго не решалась...

Очень часто для того, чтобы смириться, не бороться с горем тоже нужны
силы, воля ,непротивление обстоятельствам. Это парадокс, но именно так,
наверное, думала Тая, держа в ладони горсть люминала... Странно,
наверное, но она совсем не боялась смерти... С того времени, как она
попала в больницу, прошло уже полгода, а от Сергея не было слышно
ничего. Может быть, он просто не знает ничего?... Нет! Этого не могло
быть.

Приходили из театра... Теперь уже не заходят. . .

"Вот сейчас не будет ничего. Одним глотком, потом запить водой. . . И
наступит ощущение легкости и полета, словно на сцене. .. Вот только
зрителей нет...

Тая очнулась спустя сутки оттого, что кто-то больно хлестал ее по лицу,
приговаривая:

-Тая, открой глаза! Слышишь? Открой глаза!..

Голос был не знакомым. Она с трудом разлепила веки, тяжелые, словно
налитые свинцом. В ее комнатке на стуле перед ней сидела женщина в белом
халате. Неизвестная гостья задала вопрос:

-Что с тобой случилось?

И тут рыдания сдавили Танино горло:

-Я не хочу жить!!

Так было еще несколько раз: на кресле-каталке, приобретенном сестрой по
дешевке где-то, она пыталась съехать вниз по лестничному пролету, затем
вены..., но жизнь не отпустила ее...

И вот в один из вечеров к дому подъехала машина с красным крестом на
боку и Таю, засыпающую и ослабленную, посадили в "скорую помощь",
("скорую сволочь"), как потом она назовет ее, и увезли...

Первые несколько суток никто не объяснял ей, куда и зачем она попала. Ее
поместили в первое отделение психиатрической больницы, как больную,
склонную к самоубийству.

В палате с окнами, затянутыми легкой вольерной сеткой, находятся самые
тяжелые больные. Как правило, стриженные наголо, (как и она сама),
зачастую прикрученные толстыми, сшитыми из вафельных полотенец
веревками. Их лечат всеми существующими способами – впрыскивают большие
дозы аминазина и прочих сильнодействующих препаратов, завертывают в
мокрые простыни. Санитарки приносят с собой на работу круглые жестяные
баночки из-под монпансье, набитые махоркой. За щепотку махры всегда
найдутся желающие выдраить полы, сменить белье лежачим больным, убрать
столовую и тому подобное. Мало того, за эту привилегию среди больных
идет драка, они таскают друг друга за волосы... Санитарки, потешаясь,
благодушно взирают на это.

Таю лечили сульфозином... Этот препарат вводится через день или через
два на третий. Назначали, как правило, десять уколов. Месяц от жуткой
боли человек не может сесть, постоянная температура от 38 до 40
градусов. Потом электрошоки... Тебя приводят в малюсенький кабинет под
названием "процедурка", кладут на кушетку. Ноги сгибают к подбородку, а
в рот вталкивают кусок дурно пахнущей резины. Наконец, к вискам
подносятся два проводка с оголенными концами, и в мозгу что-то
вспыхивает, и ты приходишь в себя уже на кровати в отделении. В голове
восхитительная, звенящая пустота. Полная прострация. И только
приблизительно недели через три начинают мелькать более менее
осмысленные образы, появляются слова... В этом аду ее редко посещала
сестра Валя, а, впрочем, в этом Тая уже не чувствовала необходимости.
Что-то сломалось внутри уже навсегда. Позади была чья-то жизнь, чьи-то
двадцать1 три года... Не было ни злости, ни желания жить и даже умереть.

"Неизвестно самой: хорошо ль?

Людям душу выстлала простыней.

Кто-то выспался и ушел".

Так писала одна "дурдомовская" поэтесса Елена Стефанович. Осталась
пропасть без дна, которая поглотила ее, и наверх уже не докричаться.

Сестра всегда приходила и уходила молча, оставив что-то из продуктов и
повозив по скверику на коляске. Она молчала о многом: о том, как ей
пришлось уйти с работы, о том, что ее выгнали из комсомола, о том, что
она до сих пор, в свои тридцать пять, была одна, но это - она знала,
никого не интересует. Жгло болью другое. Через месяц после того, как Тая
попала в аварию, Сергей обнаружился, тайно встретившись с Валентиной.
Регулярно снабжая ее деньгами, чтобы покупать дорогие лекарства и
поддерживать быт, он стал хорошим подспорьем в их тяжелой жизни. Потом
его "благодетельная рука" простерлась дальше. Это по его "милости" Тая
оказалась здесь, и на этом вся филантропия рассыпалась в прах.

Провожая сестру безразличными стеклянными глазами, Тая снова оставалась
одна в палате до следующей встречи. Так прошло еще пять долгих лет,
состоящих из дней, которые словно мухи в меду медленно ворочались под
закрытой крышкой, но открыть ее уже не было сил. Она словно знала, что
ее спасут, и все начнется сначала...

Но, в очередной приезд сестры все было как-то по другому; ее уже не
вывозили на улицу, а вместе с сестрой они отправились к главному врачу.
Тот что-то долго писал, разговаривал с ней, но она плохо соображала,
после собрали кое-какие' вещи и на "скорой" привезли в какую-то
квартиру. Что-то было очень знакомо ей в этих стенах, хотя явно, что их
только что совсем недавно побелили заново, новая кровать с чистой
постелью, пахнущей крахмалом, запах жареной картошки, доносящийся с
кухни. Сестра там - поняла Тая и медленно погрузилась в сон. Продолжала
лететь снова в бесконечную дыру в полу вместе с кроватью и комнатой...
Проснувшись, она обнаружила рядом с собой на табуретке сковородку с
дымящейся картошкой и стакан молока.

Напротив, здесь же на кровати, сидела Валентина, глаза у нее были
красные и влажные. "Как она постарела за эти годы, - подумала Тая, - А
я?... Увидеть бы себя сейчас в зеркале. Сколько лет я не делала этого?"
Стало так жалко вдруг себя и сестру, какая-то невыносимая безысходность
подступила к горлу и вырвалась судорожным дыханием. Они смотрели долго
друг на друга, потом Тая протянула ей руку, и встретившиеся ладони
сцепились так, что пальцы побелели у обеих. Они молчали теперь. И только
лет через шесть Валентина рассказала ей все про Сергея, про деньги... Но
как это было далеко, прощение наступило уже давно...

Таисия Павловна Незванова пишет стихи. Эта ниша, этот уголок радости
необходим ей сегодня. В коридоре висят старые афиши, среди которых
"Фуэтэ Овехуна" (Овечий источник), прекрасный мир, который был в ее
жизни, пусть яркой и мгновенной вспышкой, но был!...

Когда мы уходили от Сени, я не стал заходить и прощаться в ту комнату,
из которой доносился кашель, похожий на звук порванных струн, а потом
голос, хриплый и низкий, прокричал: - Приходите ребята! Всего доброго!
Почаще заходите!...

Хлопнула дверь. Мы вышли на улицу, и Сеня, провожая нас, грустно
улыбнулся:

Правда, заходите... Она будет рада...

СТАТЬИ

«МОЙ ГОЛОС ДЛЯ ТЕБЯ И ЛАСКОВЫЙ И ТОМНЫЙ….»

Я живу Пушкиным уже более сорока лет. Еще в самом раннем детстве, когда
едва минуло три годика, моим самым любимым стихотворением было «Песнь о
Вещем Олеге» А. С. Пушкина. Бабушка читала мне эти стихи по пять раз на
день, и когда я уже через два дня знал их наизусть, то все равно просил
и просил почитать. Достаточно у меня было и других книжек и книжонок
различных современных детских писателей, но вот эта необъяснимая магия
слова обволакивала меня, заставляя делать все, что угодно, даже пить
ненавистный рыбий жир.

Стихи ведь по сути очень недетские. Они далеки по своей глубине от
трехлетнего ребенка. Но это на первый взгляд. Чем же так привлекают
подобные стихи А. С. Пушкина и его сказки? Поразительная музыка стиха,
чистота русского языка, основанная и замешанная на духе древних сказов,
на виршевой поэзии XVI-XVII веков. Сегодня бабушки уже редко
рассказывают 'внучатам легенды и сказания древних. Проще купить хорошую
красочную книгу. Но не в этом беда, а в том, что мама или бабушка
(которая сегодня сильно помолодела и осовременилась) идут покупать
книжку ребенку и, покупая, обращают внимание скорее на качество
изготовления. Да и автора стараются выбрать посовременнее. Еще не забыты
А. Барто, С. Маршак, К. Чуковский и другие, но полки книжных магазинов
уже завалены комиксами даже для самых маленьких. Я не против этой формы
рассказа в рисунках и даже обеими руками «за». А слово?! Звучное, емкое
и чистое русское слово! Где оно? Издательства словно соревнуются друг с
другом: кто круче. Им это удается. Сегодня. Я читал, что существуют
детские голографические книги! Зачем?! Содрать побольше денег с мамаши,
наскребающей еле-еле на детское питание? Кстати, в той самой книге,
которую мне читала бабушка, иллюстраций практически не было. Было слово!
Был живой человеческий тихий голос, который я слушал, открыв рот.

Сейчас у меня самого растет дочь. К четырем годам в ее «коллекции» уже
есть некоторое количество книжек, и в основном это сказки о животных,
обучающая дошкольная литература, естественно; но кроме этого я стараюсь
просто рассказывать ей сказки. Читаю ей и Пушкина, конечно. А совсем
недавно сам стал писать для нее и делать рисованные книжки. Ей очень
нравится. И для меня это высшая похвала.

Сам А. С. Пушкин писал в своих дневниках: «Разговорный язык простого
народа (не читающего иностранных книг и, слава Богу, не выражающего, как
мы, своих мыслей на французском языке) достоин также глубочайших
исследований. Апьфиери изучал итальянский язык на флорентийском базаре;
не худо и нам прислушиваться к московским просвирням. Они говорят
удивительно чистым и правильным языком».

Я не призываю всех бежать сейчас же на базар (там уж точно сегодня
такого наслушаешься...) для этого существуют книги и вкус покупателя. Не
стоит, ей Богу, гнаться за супердорогой книгой про борьбу каких-то
монстров между собой. Купите своему ребенку сказки А.С. Пушкина или,
наконец, сами придумайте и расскажите ему легенду или сказку, из уст в
уста передавая то, что не заменит никакое полиграфическое чудо.

1998г.

ЧЕРТЫ ЕГО КАРАНДАША

Рисунки А. С. Пушкина... Позвольте считать эту небольшую статью штрихом
к ненаписанному портрету гения. В движении пушкинского пера заключено
столько энергии и душевной щедрости! Часто строчки рукописного текста,
словно в реверансе, выплывают из портретов и пейзажных набросков поэта.
Стихи сливаются с лицами, и уже трудно понять, что было сначала -
рисунок или стихи...

Рисунок Пушкина самодостаточен, но просит... Нет, требует продолжения!
Кажется, он жив на протяжении уже двух веков.

"... Рука - к перу, перо - к бумаге..." И начинается магия мастера,
пропитанная мудростью, искрящаяся лукавством и иронией. Как удивительно
органичны рисунок и слово в руке поэта! Они дополняют друг друга, но в
то же время лишь сосуществуют, уходя по очереди на второй план. Эта
двойственность присуща и самому Александру Сергеевичу, как впрочем,
каждому человеку, независимо от степени его одаренности. Гении, вышедшие
из этого ряда, отмечены особой печатью.

В одной из статей критика Л. Керцелли "Черты его карандаша" (Поэтическая
мысль Пушкина в его рисунках) говорится: "Ярко выраженная стилистически,
неотъемлемая от его наследия литературного, графика Пушкина вся так или
иначе подчинена единому мощному импульсу - его гению поэтическому..."

Несмотря на многочисленные воспоминания, эссе, зарисовки современников
поэта, мы узнаем все же придуманного нами Пушкина. В русской поэзии он
давно канонизирован и справедливо вознесен на высоту, достойную
поклонения. Пушкин был и остается во всем. „.

И. А, Бунин писал: "Не раз я чувствовал себя не только прежним собою -
ребенком, отроком, юношею, но и своим, отцом, дедом, прадедом,
пращуром... Я жажду жить и живу не только своим настоящим, но и своей
полной жизнью и тысячами чужих жизней, современным мне и прошлым, всей
историей всего человечества со всеми странами его. Я непрестанно жажду
приобретать чужое и претворять его в себе...".

Эти слова послужили бы прекрасной аннотацией к рисункам А. С. Пушкина,
хотя я не уверен, что они вообще нуждаются в аннотации.

Вот рисунок в рукописи поэта "Кавказский пленник" Может .быть, сама
Наталья Николаевна Гончарова? Или одна из многочисленных барышень,
сияющих сегодня сквозь сотни лет отраженным светом?

Никто сейчас не скажет, кто это! Не будет спешным предположение того,
что это сам А. С. Пушкин... Отчего бы не существовать этому
"автопортрету" среди множества прочих: в образе изможденного старика в
черновиках 1-й и 2-й главы романа "Евгений Онегин"; в монашеском клобуке
в альбоме Е. Н. Ушаковой; автопортрет в образе дворцового скорохода,
также в "Евгении Онегине"...Возвращаясь к цитате из Бунина, хочу сказать
очень долго волнующую меня вещь. Мечты человека о путешествиях во
времени вполне объяснимы - это естественное желание и неодолимое
подсознательное движение души - воспроизвести утраченное, стремление
увидеть себя и прошлое со стороны. Но это возвращение в "реальнейшую из
реальностей" вполне чревато разочарованием и катастрофами более
глобальными, чем те, которые уже были описаны и описываются фантастами.

Пушкин сегодня - уже явление мифическое. Еще лет сто или полтораста, и
это имя будет звучать как Гомер, Гесиод ... А "Евгений Онегин"
уподобится поэме "Илиада".

Прошлое давно с нами. Прошлое Пушкина - в его рисунках, черновиках,
набросках. Пушкин в нас - наш Пушкин, которого мы, люди удивительного и
не похожего ни на один век, люди XX века, создали, сохранили, продолжая
"вгрызаться" в тайны его гения, уже какой-то чуть ли не осязаемый образ
поэта из тончайших нитей фактов и полуфактов. Нам важно все: от
случайной вдохновенной строки, зачеркнутой быстрой рукой, до смазанных
чернил от неловко положенной и чуть задевшей рисунок ладони, как это
видно в черновике отрывка "Родословная моего героя" и неоконченной поэмы
"Езерский".

Иллюзия присутствия поэта нам кажется более реальной и необходимой.
Трудно представить себе и почти невероятно то, что А. С. Пушкин мог бы
жить в конце XIX века где-нибудь, скорее в Михайловском, со своей
поседевшей уже, но еще не совсем утратившей остатки красоты женой.
Вокруг него многочисленные внуки. Мировая известность. Остается почить
на лаврах. Визуально это принимается, вспоминая указанные портреты в
старости, но... все же душа отвергает!

Страшная фраза закрадывается при рассуждении над этой темой... Народу
необходима была смерть поэта! Может быть, это чисто российский парадокс,
но ушедший герой для нас гораздо осязаемее, ближе понятнее?

"... ибо человек не знает своего времени. Как рыбы попадаются в пагубную
сеть, и как птицы запутываются в силках, так сыны человеческие
уловляются в бедственное время, когда оно неожиданно находит на них..."
(Екклесиаст; 9-12).

Автопортрет - это одно из самых важных и частных пушкинских пониманий
вечности. Его перевоплощение игриво, непринужденно и естественно. Поэт
сам превращает память о себе в реальную субстанцию, перешагивая через
смерть, предсказывая ее, продлевая жизнь после жизни...

Часто слышу упреки и недовольное ворчание: "Пушкин? Сегодня? Ты с ума
сошел..." Простите, но в таком случае в конце двадцатого векам' вся
Россия тихо, но уверенно сходит с ума, вспоминая тем не менее о
Пушкине. Нет, не герой,» нам сегодня необходим, как это часто бывает в
трудное время, или же некий оазис, в котором мы хотим спрятаться н от
палящего зноя и жажды прекрасного, порою от холода и забвения. Нет.
Само провидение посылает нам этот юбилей, эту круглую дату, напомнившую
нам о том, что красота неуничтожима. Кто-то будет хранить даже во
время вселенской катастрофы стихи Пушкина, любоваться "чертами его
карандаша", сохранит разорванную в клочья Мону Лизу, как это было •
описано в одной антиутопии Рэя Бредбери. И пока хотя бы о один человек
(а сегодня их слава Богу, миллионы) сохраняют эту красоту, то
утверждение Достоевского, ставшее , уже давно хрестоматийным, о том, что
красота спасет мир, будет продолжать оставаться самым актуальным.

Не Пушкин сегодня возвращается и с новой в мир, упавший лицом в грязь!
Эта самая грязь и "суета сует" словно выплеснулись на чистый белый лист.
Ведь для того, чтобы в полной мере оценить белый цвет, нам нужен черный
след с ошметками налипшей грязи.

... Не возрождение поэзии слышно сейчас - она не умирала. Свет ярче и
нужнее во тьме. Самое парадоксальное - мы вдруг видим его и любим
только при надвигающейся тьме. В остальное время он подобен воздуху и
крови, текущей в наших венах. Он необходим, он существует, но невидим и
не поэтому ли кажется нереальным?..

Вспомните:

"Ты солнце; святое, гори!

Как эта лампада бледнеет

Пред ясным восходом зари,

Как ложная мудрость мерцает и тлеет

Пред солнцем бессмертным ума.

Да здравствует солнце, да скроется тьма!"

1999г.

СВЕТИТ НАМ ЗВЕЗДА – НАДЕЖДА….

Блок... Какое емкое, глубокое и обволакивающее слово. Иногда мне чудится
в этом не слове, а звуке удар колокола, эхо грома, но часто еще более
парадоксальная ассоциация: одинокая капля где-нибудь в запредельности,
которую не может осознать разум. Эта капля словно то самое... самое
долгожданное и вечное, что случается, то таинство, озаренное светом
звезд. Тишина ее рождения, тишина недолгого полета заставляет умолкнуть
и преклониться в наслажденьи от единственного звука,, на миг
разбудившего нечто спящее в нас.

Сто двадцать лет со дня рождения поэта... Но поэты не умирают! Это не
заготовка для патетической речи, ведь, в сущности, что такое жизнь?
Суета вокруг многочисленных вещей, поддерживающих существование тела,
забота о ближнем, груз амбиций, претензий, устройство жизненного
пространства в себе и вокруг... Эти и другие преходящие вещи окружают
нашу душу, которая вечна.

Душа поэта за одно свое воплощение как бы проживает десятки жизней. Их
иллюзорность довольно спорна. Не нам судить, что более реально в этом
мире; образы, созданные воображением поэта, часто существующие где-то за
пределами временного континума, живущие параллельно или опережающие
настоящее через века...

«Поэт - величина неизменная. Могут устареть его язык, его приемы; но
сущность его дела не устареет. Люди могут отворачиваться от поэта и его
дела. Сегодня они ставят ему памятники; завтра хотят «сбросить его с
корабля современности». То и другое определяет этих людей, но не поэта;
сущность поэзии, как всякого искусства, неизменна; то или иное отношение
людей к поэзии в конце концов безразлично».

Это слова самого Александра Блока из речи, произнесенной в доме
литераторов на торжественном собрании в 84-ю годовщину смерти Пушкина 11
февраля 1921 года.

Поэт говорит о поэте. В словах его столько любви, мудрости и боли, так
не характерной для сегодняшних дней! Но слова эти живы! Они будут
возрождаться и повторяться, пока есть еще души, способные слышать и
понимать, скорее внимать им сквозь техногенный скрежет начала
долгожданного нами, такого загадочного и туманного XXI века. «...Мы
умираем, а искусство остается. Его конечные цели нам неизвестны и не
могут быть известны. Оно единосущно и нераздельно...»

Во время моей учебы в культпросветучилище в Северской мне
посчастливилось прикоснуться к творчеству Блока в курсовой работе по
пьесе «Незнакомка». Два мира сталкиваются в этом удивительном
произведении, кажется, начитанном свыше и воплощенном в личном и
недоступном ни для кого мире поэта. В период работы над сценическим
воплощением отрывка из пьесы с участниками постановки часто происходили
какие-то непонятные, поразительные вещи. Это сны, которые мы видели,
возвратившись после репетиций домой... Рассказывая их друг другу, мы не
находили существенных различий. Они, скорее, дополняли себя. Таких снов
я не видел более никогда.

В это же время сама судьба преподносит мне подарок - поездку в Ленинград
почти на 10 дней! В первый же вечер я буквально потерялся в этом городе,
и потом лишь далеко за полночь он «отпустил» меня. Странно, словно в
сомнамбулическом состоянии я бродил, ведомый кем-то по Невскому - из
конца в конец... Моим веселящимся поутру сокурсникам я упорно говорил,
что видел кого-то - то недалеко от Исаакиевского собора, то где-то в
совершенно незнакомом переулке, а один раз на Мойке, у дома Пушкина...
Не стану больше мучить вас. Я видел странного человека. Чем он был
странен? Наверное, тем, что с первой же встречи (вернее, это было даже
желание встречи) мне непреодолимо сильно хотелось подойти к нему, но Он
все ускользал, через несколько часов вновь появляясь на моем пути. Лицо
его разглядеть было невозможно... Он «вел» меня и снова оставлял...
Веселью моих друзей, которым я рискнул рассказать об этом, не было
предела до конца нашего пребывания в Ленинграде. Жаль, что это было лишь
однажды, одно мгновение чувства встречи.

Домой я возвращался, окрыленный новой работой над «Белыми ночами» Ф. М.
Достоевского которая с успехом «разрешилась» на следующей сессии.

Этот случай можно списать на морозную северную ночь, на усталость, игру
воображения, а еще проще приписать какой-то патологии, но мне никогда
уже не забыть этой чуть сутулящейся спины, обнаженной головы,
посеребренной инеем, и бесконечного ощущения того, что этот человек идет
в никуда.

Кто он?.. Я никогда больше этого не узнаю. И случайна ли была наша
недолгая встреча?..

Говорить о Блоке - это писать книги, стихи о нем, это значит жить им
каждый день, вглядываясь в душу, скрытую «снежной маской», это значит,
теряя, обретать его снова в себе. Один из самых загадочных, мистических
поэтов в России по-прежнему с нами. Когда еще так рядом было все, что
связано с Пушкиным, Лермонтовым... Еще живы были их современники и эхом
еще гремели два выстрела, когда рождалась новая звезда... Природа не
терпит пустот, а это означает, что наши опасения об упадке культуры и
вырождении нации попросту смешны. Может быть, уже сегодня, сейчас, когда
пишутся эти строки, а может быть, завтра или через год, но войдет в мир
наш поэт, взойдет над Россией новая Звезда, которая прославит век XXI и
останется навеки, дополняя великую плеяду.

«ЧИСТЕЙШЕЙ ПРЕЛЕСТИ ЧИСТЕЙШИЙ ОБРАЗЕЦ»

(Литературно-хореографическая композиция, посвящённая 200-летию со дня
рождения А.С. Пушкина (Наталье Гончаровой)

Действующие лица:

Поэт – А.С. Пушкин

Дама первая

Дама вторая

Данзас

Она – Наталья Николаевна Гончарова-Пушкина

Кавалер первый

Кавалер второй

Участники композиции:

«Мадонна», «Поэт» (в первой части)

Первый человек, Второй человек (во второй части)

Мелодии хореографических композиций подбираются по усмотрению
постановщика.

Посреди сцены стоит стул, а на спинке его лёгкая белая «газовая»
накидка-шарф. По обе стороны стоят полосатые верстовые столбы и уходят в
перспективе в глубину сцены. На заднике изображён хмурый вечер и дорога,
уходящая в глубину.

Всё начинается с хореографической композиции «Мадонна», состоящей из
двух частей: «Восторг встречи» и «Грязь». (Они проходят с элементами
балета и поэтому участники должны быть соответственно одеты)

«Встреча»

На авансцену с противоположных кулис двигаются навстречу друг другу ОН и
ОНА. ОНА в белом лёгком платье чуть ниже колен, ОН в стилизованном
фраке. Композиция сопровождается фонограммой стихов А.С. Пушкина. Звучит
мелодия вальса.

Ведущий. (Голос)

Не множеством картин старинных мастеров

Украсить я всегда желал свою обитель,

Чтоб суеверно им дивился посетитель,

Внимая важному сужденью знатоков.

В простом углу моём, средь медленных трудов

Одной картины я желал бы вечно зритель.

Одной: чтоб на меня с холста, как с облаков,

Пречистая и наш божественный спаситель-

Она с величием, он с разумом в очах-

Взирали, кроткие, во славе и в лучах,

Один, без ангелов, под пальмою Сиона.

Исполнились мои желания, Творец

Тебя мне ниспослал, тебя, моя Мадонна,

Чистейшей прелести чистейший образец.

***

Продолжение хореографической композиции на мелодию вальса. Они медленно
расходятся. Каждый из них в круге света, но вдруг резко звучит выстрел,
и вот он уже в круге красном, повернулся спиной. Испуганное выстрелом
кахчет вороньё, и она стоит, закрыв лицо руками, медленно приседая и
сжимаясь в комок, уже закрывая уши от назойливых шепотков – сплетней,
которые доносятся отовсюду. Где-то в темноте мелькают белые платья,
шляпки… К ней тянутся руки, но вдруг всё затихает, обрывается, словно
сон.

Сцена пуста. Из глубины выходит человек во фраке, в цилиндре и с
тростью. Подходит к стулу, берёт шарф и завязывает его у себя на шее
бантом.

Фоном звучит менуэт.

Поэт: Я мало бываю в свете. Вас ждут там с нетерпением. Прекрасные дамы
просят показать ваш портрет и не могут простить мне, что у меня его нет.
Я утешаюсь тем, что часами простаиваю перед белокурой мадонной, похожей
на вас как две капли воды. Я бы купил её, если бы она не стоила 40 тысяч
рублей. Я уезжаю в Нижний, не зная, что меня ждёт в будущем. Если Ваша
матушка решила расторгнуть нашу помолвку, а Вы решили повиноваться ей, я
подпишусь под всеми предлогами, какие ей угодно будет выставить, даже
если они будут так же основательны, как сцена, устроенная ею мне вчера,
и как оскорбления, которыми ей угодно меня осыпать. (Сжимает шарф и
легко опусает его на пол). Быть может, она права, а не прав был я. На
мгновение поверив, что счастье создано для меня. Во всяком случае Вы
совершенно свободны, что же касается меня, то заверяю Вас честным
словом, что буду принадлежать только Вам, или никогда не женюсь.

(Поэт снова уходит в глубину сцены. Выходят неспешно две дамы, беседуя и
обмахиваясь веером)

Первая дама: В Москве новостям и сплетням нет конца. Она только этим и
существует, не знаю, куда бы я бежала из неё и верно не
полюбопытствовала, как Лотова жена. Скажу тебе про нашего державного
поэта, что он влюблён (наверное, притворяется по привычке) без памяти в
Гончарову меньшую, здесь говорят, что он женится, другие даже, что
женат, но он сегодня обедал у нас, и, кажется, что не имеет сего благого
намерения, но ни за что поручиться нельзя.

Вторая дама: Говорят, он влюблён в старшую дочь Ушаковы Екатерину. Он
чуть ли не всякий день к ним ездит, там слушает музыку и читает стихи…

Первая дама: Я слышала, он влюблён в Анну Оленину…

Вторая дама: Что вы говорите!… А вот послушайте ещё (что-то шепчет ей
на ухо. Обе смеясь уходят за кулису.)

Из глубины сцены выходит Поэт, но сделав всего несколько шагов,
останавливается.

Поэт: Въезд в Москву запрещён, и вот я заперт в Болдине. Во имя неба,
дорогая Наталья Николаевна, напишите мне, несмотря на то, что Вам этого
не хочется! Скажите мне, где Вы?… Нет ли окольного пути, который привёл
бы меня к Вашим ногам? Я совершенно пал духом и право не знаю, что
предпринять. Ясно, что в этом году, будь он проклят, нашей свадьбе не
бывать…

(К Поэту подходит человек с подносом, на котором лежит письмо. Подаёт и
уходит.)

Поэт: (Быстро пробегая его глазами). Сегодня получил я премиленькое
письмо, обещает выдти за меня и без приданого. Приданое не уйдёт. Зовёт
меня в Москву – я приеду не прежде месяца… Участь моя решена. Я женюсь…
Та, которую я любил целые два года, которую везде отыскивали мои глаза,
с которой встреча казалась мне блаженством, боже мой, - она почти моя!…
Я женюсь, то есть я жертвую независимостью, моей беспечной, прихотливой
независимостью, моими роскошными привычками, странствиями без цели,
уединением, непостоянством. Я готов удвоить жизнь и без того не полную.
Я никогда не хлопотал о счастии, я мог обойтись и без него. Теперь мне
нужно на двоих, а где мне взять его?» (Фоном звучит музыка, что либо из
Бранденбургских концертов И.С. Баха.)

На сцену из-за кулис выходят две дамы с кавалерами.

Первая дама: Госпожа Пушкина, жена поэта здесь впервые появилась в
свете, она очень красива, и во всём облике её есть что-то поэтическое…

Вторая дама: У неё глаза несколько вкось. Женитьба настолько остепенила
его, но пагубна для его таланта. Произведения его после свадьбы
малочисленны и слабее прежних.

Первый кавалер: Пушкин настаивал, чтобы их поскорее обвенчали. Но
Наталья Ивановна напрямик ему объявила, что у неё нет денег. Тогда
Пушкин заложил имение и просил шить приданое. В самый день свадьбы она
послала сказать ему, что надо ещё отложить, что у неё нет денег на
карету или на что-то другое. Пушкин опять послал денег. Венчались в
приходе у Большого Вознесения.

Второй кавалер: Говорят, во время венчания нечаянно упали с аналоя крест
и евангелие, когда молодые шли кругом. Пушкин весь побледнел от этого.
Потом у него потухла свечка. «Все плохие предзнаменования», - сказал он.
(Звучит фоном умиротворённая музыка Ф.Листа или Глинки.)

Поэт: Я женат и счастлив; одно желание моё, чтобы ничего в жизни моей не
изменилось – лучшего не дождусь. Это состояние для меня так ново, что
кажется, я переродился. Жена моя прелесть, и чем доле я с ней живу, тем
более люблю это милое, чистое, доброе создание, которое ничем не
заслужил пред Богом.

Первая дама: Вы слышали о Дантесе? О! Это один из самых красивых
кавалергардов и один из самых модных молодых людей, располагающий 70
тысячами дохода, женится на девице Гончаровой – она для этого достаточно
красива и хорошо воспитана.

Вторая дама: Да, но дело в том, что его страсть к Наталье Николаевне ни
для кого уже не тайна. Я это отлично знаю. Когда я была в Петербурге, и
тоже над этим подшучивала. (Смеются).

Первый кавалер: Поверьте мне, здесь что-то подозрительно или кроется
какое-то недоразумение….

Поэт в глубине сцены.

Поэт: Две вещи меня беспокоят: то, что я оставил тебя без денег, а может
быть, и брюхатою. Воображаю твои хлопоты и твою досаду. Слава Богу, что
ты здорова, что Машка и Сашка живы, и что ты хоть и дорого, но дом
наняла. Не страшит меня, жёнка, не говори, что ты искокетничалась: я
приеду к тебе, ничего не успев написать – и без денег сядем на мель. Вот
уже неделю в Болдине, привожу в порядок мои записки о Пугачёве, а стихи
пока ещё спят. Коли царь позволит мне записки, то у нас будет тысяч 30
чистых денег. Заплотим половину долгов и заживём припеваючи…
(Фонограмма: стук копыт, едет карета, останавливается.)

На сцену выходит еще один человек. Предполагается, что это Данзас – друг
Пушкина.

Данзас: Мы познакомились с Дантесом в 1834 году, обедая с Пушкиным у
Дюме, где за общим столом обедал и Дантес, сидя рядом с Пушкиным. Дантес
при довольно большом росте и приятной наружности, был человек неглупый и
хотя весьма скудно образован, но имел какую-то врождённую способность
нравиться всем с первого взгляда…

27 января 1837 года я, проходя по Пантелеймоновской улице, встретил
Пушкина в санях. Пушкин остановил меня и сказал: «Данзас, я ехал к тебе,
садись со мной в сани и поедем во французское посольство, где ты будешь
свидетелем одного разговора… Я хочу посвятить Вас во всё… Если дело не
окончится сегодня же, то при первой встрече с Геккерном отцом или сыном
я плюну им в лицо».

Идёт фонограмма разговора.

Пушкин: Вот мой секундант. Вы согласны?



Данзас: Согласен…

Данзас: Драться Пушкин с Дантесом должен был в тот же день 27 января в
пятом часу пополудни. Место поединка было назначено секундантами за
Чёрной речкой возле Комендантской дачи. Оружием выбраны пистолеты.
Стреляться соперники должны были на расстоянии двадцати шагов, с тем,
чтобы каждый мог сделать пять шагов и подойти к барьеру. Никому не было
дано преимущества первого выстрела. Каждый должен был сделать один
выстрел, когда ему угодно, но в случае промаха с обеих сторон, дело
должно было начаться снова в тех же условиях. Личных объяснений между
противниками никаких допущено не было, в случае же надобности, за них
должны были объясниться секунданты.

Всё кончилось очень быстро…

Когда Пушкина привезли в дом, где они жили на Мойке, на первом этаже
дома Волконских, Наталья Николаевна была дома. Я сказал ей, что муж
стрелялся с Дантесом, что хоть и ранен, но очень легко…

Увидя жену, Пушкин начал её успокаивать, говоря, что рана его вовсе не
опасная, и попросил уйти, прибавив, что как только его уложат в постель,
он сейчас же позовёт её…

(Тихо начинает звучать фрагмент «Реквиема» Моцарта и на его фоне стихи.)

Пушкин: Пора, мой друг, пора. Покоя сердце просит-

Летят за днями дни, и каждый день уносит

Частичку бытия, а мы с тобой вдвоём

Предполагаем жить… И глядь, как раз, умрём.

На свете счастья нет, но есть покой и воля.

Давно завидная мечтается мне доля-

Давно усталый раб замыслил я побег

В обитель дальнюю трудов и чистых нег.

Прощайте, прощайте…

Хореографическая композиция

Он медленно уходит за правую кулису, а из левой за ним так же медленно
двигается она – «Мадонна». Она останавливается на половине пути,
подбирает брошенный шарф и уходит с ним в глубину сцены. Оттуда ей
навстречу из двух задних кулис появляются участники хореографической
композиции. На этот раз в композиции участвуют двое мужчин. Они уносят
её медленно, свет гаснет; звучат стихи.

Финальная хореографическая композиция «Встреча». Звучит фонограмма
стихов на фоне «Реквиема».

Поэт: О, если правда, что в ночи,

Когда покоятся живые

И с неба лунные лучи

Скользят на камни гробовые,

О, если правда, что тогда

Пустеют тихие могилы, -

Я тень зову, я жду Леилы:

Ко мне, мой друг, сюда, сюда!

Явись, возлюбленная тень,

Как ты была перед разлукой,

Бледна, хладна, как зимний день,

Искажена последней мукой.

Прийди как дальняя звезда,

Как лёгкий звук иль дуновенье,

Иль как ужасное виденье,

Мне всё равно: сюда, сюда!..

Зову тебя не для того,

Чтоб укорять людей, чья злоба

Убила друга моего.

Иль чтоб изведать тайны гроба,

Не для того, что иногда

Сомненьем мучусь… но тоскуя,

Хочу сказать, что всё люблю я,

Что всё я твой: сюда, сюда!

В финале её медленно несут под руки в глубину сцены, свет меркнет;
музыка усиливается.

Опубликовано в специальном выпуске информационного бюллетеня в октябре
1998г. как лучший сценарий, занявший первое место в Краевом конкурсе
сценариев, посвящённом 200-летию со дня рождения А.С. Пушкина.

ПОЭМЫ

КАЗНЬ СТЕПАНА РАЗИНА

Божий мир всё тот же; тоже небо,

Тоже солнце, лес, и трели птиц,

А поля полны теплом и хлебом,

Лишь тревога в сотне стылых лиц….

Над Москвою лапотной, сермяжной,

За заставой стон колоколов,

За Рогожской цепи бьют протяжно

По макушкам склоненных голов,

Впереди телеги, кони, пики,

Алой смерти поступь впереди.

Лишь шальные ,солнечные блики

Прошлым вдруг взволнуют кровь в груди,

Вздрогнет диким зверем на мгновенье

Тишина за клетью, взвоет вдруг…

А в глазах рождённое моленье

Болью льётся в пальцы сильных рук.

Громыхает чёрная телега,

Цепи стонут песню палача,

Кони в колеях хрипят от бега,

Скорбный груз отчаянно влача.

По устам бежало: «Вор… Изменник…»,

За рукой взмывала вверх рука…

В золотном богатом платье пленник…

Взгляд холодный в душу проникал …

Скованный пудовыми цепями,

Всматриваясь в даль полей и лес,

Видел он, как маковки цепляли

Облака в бездонности небес.

Крикнул Стенька вдруг, раскинув руки:

«Здравствуй! Здравствуй, Матушка Москва!

За тебя готов принять я муки!

Долго встречи я с тобой искал!

Да не так, родимая встречаешь!…

Больно уж объятия крепки.

Щедро хлебом – солью привечаешь,

Ну а нынче – не подашь руки!»

Спеленали Стеньку враз ремнями,

Да пошла по телу плеть гулять….

Тысячу ударов в плоть вгоняли,

Но уста не в силах им разъять!

Жгли огнём, пытали – и не стона!…

Ледяной водою лил палач –

Лишь тоска лежит в глазах бездонных,

А в толпе негромкий слышен плач:

«Господи, спаси его, Всесильный!

Заклинаю, Боже – отведи!

Он один со мной под небом синим,

И навеки суженный в груди….»

Слёзы льёт боярыня у плахи,

По душе загубленной скорбя.

Вся Москва застыла молча в страхе,

Осеняя знаменьем себя…

Погулял по матушке по Волге,

По России ветром пролетел!

Только дол, просторы да дороги,

Только песня, та, что не допел.

«Боже мой, Всесильный Боже Вечный, -

Стенькин крик пронёсся над толпой.

Расправляя ноющие плечи,

Он крестился скованной рукой…

Колокол ударил перезвоном,

Чистым и малиновым лилась

В небе тёмно-синем и бездонном

Песня, как молитва…. Сорвалась,

С ветром пролетела над Москвою,

В ночь вошла, как в келью чернеца,

Там затихла болью и тоскою,

Тенью от кровавого венца…

«Боже мой, Всесильный Боже Правый, -

Льёт молитву светлую душа,

Вторят ей тяжёлым звоном храмы,

Травы вторят, свежестью дыша…

«Православный люд, прощай и помни!

Я приду к вам, я ещё вернусь!

В этой жизни я не всё исполнил…

Ты прости, прости, Святая Русь!

Эх, вернуть бы время золотое,

И по Волге Матушке пройти!…

Вспоминал бы имечко святое…

Да туда дороги не найти!»

Думал Стенька, слушал ночь седую,

Не вздремнув до утренней звезды.

Только память душу жжёт живую,

Да туман по сердцу, белый дым.

Затихает ветер над Москвою,

Воют псы, добычу ждут, скуля,

Вновь народ стекается рекою….

Пленник ждёт… Глаза, как два угля,

Рядом дьяк разбойного приказа,

Думный дьяк, бояре да князья,

В их глазах лишь злоба, как проказа,

Кулаки сжимают и грозят…

Два перста ложатся в покаянье:

«Святый Боже, смилуйся, прости…»

А толпу разрезал голос пьяный:

«Бес тебя копытом окрестит!»

Глянул Стенька молча, и охальник

За чужою спрятался спиной.

Только там – в пределах синих дальних

Голос Той единственной, родной

Всё шептал ему о сладких тайнах,

И дышал сиреневой весной….

Распластали Стеньку на помосте,

Кат занёс топор, взмахнул… и … Ааах!….

Нет в глазах ни жалости, ни злости,

Только зимней изморозью страх…

Окропился кровушкой подарок –

Стенькин крест на шее палача

Чуть сверкнул, как тот свечной огарок,

Над, которым ночью промолчал….

А-а-х!… Ещё!… И вздрогнули бояре,

Снова стон пронёсся по толпе,

Вдруг собаки взвыли где-то в яре,

Дьяк заупокойную запел….

«Рано! Рано ты меня хоронишь!-

Крикнул Стенька дьяку, - не спеши!

Что, святоша рожу то воротишь?…

Знать не видел ты ещё души!

Уж вовек её ты не забудешь!

Так черна – вовеки не отмыть!

Вот ужо - то кровушки пригубишь…

Не спеши! И полно старче ныть!

А-а-ах! Ещё!… Топор вонзился в плаху…

Лист кленовый лёг на влажный тёс.

Враз расколот лезвием с размаху,

Брызнув стайкой тёплых алых слёз….

«Где же ты?…. Откликнись, отзовися!…

Слышишь – сердце колоколом бьёт,

Хочет враз душа дождём излиться,

Только в горле стынет горький лёд…»

Пара глаз из сотен глаз кричащих,

Словно две алтарные свечи,

В них, так оглушительно молчащих,

Боль сама отчаянно кричит:

«Ты прощай… До срока! Жди, любимый…

Вместе будем, суженый, вовек.

Ныне перед небом и людьми мы.

Слёзы что?… Сойдут, как первый снег…»

А – а – ах!… И всё… Лишь замер в удивленье

Стенькин взгляд пред солнцем навсегда,

Навсегда обрёк свободу пленник.

Всё ушло: и радость, и беда…

Снова свет сквозь тучи рвётся белый,

И в лучах сияют купола.

Он такой отчаянный и смелый,

И пред ним опять отходит мгла.

Снова мир всё тот же, то же небо,

То же солнце, лес и трели птиц,

А поля полны теплом и хлебом,

Лишь тревога в сотне тысяч лиц.

Декабрь 2005 г. – январь 2007 г.



Скифы

(??????) — собирательное имя многих народов, частью оставшихся в Азии ,
частью переселившихся в Восточную Европу на земли, раньше занятые
киммериянами, и дальше до низовьев Дуная. Так назывались эти народы
греками; сами себя они называли сколотами, а персы называли их саками,
перенеся имя одного из скифских народов на всех скифов. Этимология греч.
имени, если только оно не искажение какого-либо из туземных имен,
приводит нас к слову ?????? — чаша, кружка, эолийск. форма ??????:
отличительною принадлежностью скифского одеяния Геродот называет чашку
(?????), которую скифы носили на поясе. Имя скифов впервые встречается в
греч. литературе у Гесиода. Главным источником сведений о скифах служит
Геродот, для половины V века до Р. Х. и для предшествующего времени;
писали о них также Гиппократ, Аристотель, Страбон, Птолемей и др. (
Энциклопедия Брокгауза и Ефрона)

СКИЛ (греч. Styles), скифский царь 5 в. до н. э. По рассказу греческого
историка Геродота, Скил был сыном скифского царя Ариапейта (Ариапифа) и
гречанки из г. Истрополь, которая научила сына греческому языку и
грамоте.

Он выстроил в Ольвии большой дом, в котором "во всём жил по-эллински и
приносил жертвы богам по эллинскому обычаю". Узнав об этом, скифы
восстали против Скила Он бежал к фракийскому царю Ситалку. Во время
войны между скифами и фракийцами был выдан своему брату Октамасаду и
казнён .

( Большая Советская энциклопедия)

УТЁС

ПРОЛОГ

Как грозный скиф в сияющей тиаре

Закатного червонного огня

Стоит утёс в сиреневом угаре,

Безмолвно отступающего дня.

Пред ним лежат уставшие равнины,

Истерзанные сотнями подков.

Остатки персов вновь ушли в долины

Под шквалом скифских копий и клинков.

Несут царя к последнему приюту

Косматые угрюмые стрелки,

Спешат над ними птицы дальше к югу,

За ними рвутся ястребы с руки.

Ведут наложниц, жён, рабов покорных,

Коней ведут в упряжках дорогих…

На лицах воинов от ветра чёрных

Тоска и скорбь, лишь свет печали в них.

Вот сын царя, юнец ещё безусый,

Но крепко с детства держится в седле,

Никто не смел его назвать бы трусом.

Он скиф! Горяч, как сталь меча в огне.

1

Растёт курган, текут скупые слёзы

Под фырканье арабских скакунов.

А в небе вновь дыхание угрозы –

Так дышит только смерть, так пахнет кровь,

И этот дух коню щекочет ноздри,

Волнуется «кочевник» и хрипит…

Но уж пора ко сну, ведь вечер поздний,

И только в ночь дозор один не спит.

Горят костры, и лижут чёрный воздух,

Владыка гор – великий Липоксай,

В ладони твёрдой сжав рогатый посох

Стоит угрюмо, глядя в небеса…

А там, над ним сквозь дым сияют звёзды,

Как вечности искрящаяся плоть,

Пьянящая, как мякоть винной грозди,

Внизу земля, где властвует сколот,

Здесь правит меч, и стрелы спят в горитах,

В них сто смертей голодных и слепых,

А сердце скифа крепче стен гранитных,

Его душа навек застыла в них…

2

На утро бой. И лязгнули секиры!…

И красный смерч безжалостно сметал

Всё на пути, чтоб дальше править миром,

Он землю грыз, и в небо вновь взлетал.

Сто тысяч лиц, в одно сливаясь разом,

Огнём к огню рассветному рвались,

Единый дух, в единой плоти разум,

И жар безумства в пыльной мгле сплелись.

Единый крик из сотни тысяч глоток

Летел вперёд, как дикий злобный зверь,

И мир пред ним послушен был и кроток,

Расколот был, как взломанная дверь.

В своих коней нагайками вгоняли

Святую месть, не знающую сна,

Над ними тучи чёрные стояли,

Пощады здесь уже никто не знал.

Казалось, небо рушилось на землю,

Дожём кровавым жгло земную твердь,

И облака скользили серой тенью

В осеннюю расплавленную медь…

3

Пленённый враг унижен и затравлен,

Жрецы ведут с богами тайный торг,

И на алтарь светильник уж поставлен,

Наполнен вновь вином священный рог.

Ликуют скифы, празднуя победу,

Стекает кровь на капище ручьём….

Охотники по заячьему следу –

Кто с луком, кто с кинжалом, кто с копьём….

Удачи свет мелькает в перелеске,

Удачи след, как солнца блик скользит,

И ластится он - суженный к невесте,

И ветром в клёнах сумрачных сквозит.

Молчит утёс, уста сомкнув до срока,

Горит утёс под заревом востока,

Сгорают птицы в сполохах огня…

Всеподчиненье вечному закону,

Когда от жизни к смерти только шаг –

Святое право – прошлое запомнить,

Но тянется к грядущему душа.

4

Наследник царства в солнце бранной славы,

Судеб вершитель – гордый мудрый Скил.

Огонь в груди, как жар кипящей лавы,

Уже посеребрённые виски…

Эллинской крови древнее наследье,

Чужих богов настойчивая власть

Над ним стояла тенью Зевса бледной,

Как тень скалы, готовая упасть.

Скрывая душу в тонкой строгой тоге,

Он в храм вошёл на мраморный помост…

Безмолвные приветствовали боги,

А жрицы пели в венчиках из роз,

Царь в исступленье славил Диониса,

Ревело в небе Вакха торжество,

Над миром грешным в запредельной выси

Как будто бы рождалось божество…

Но тень судьбы предательски скользила

У стен утёса. Брат сжимал кинжал…

Его рука в мечтах уже вонзила

В родную грудь отравленный металл.

5

Ещё вчера, вино, мешая с кровью,

Сколоты тайно в верности клялись,

Союз сердец незыблемой горою

Стоял – в нём две судьбы уже слились.

Как тень скалы, легла на сердце зависть,

В руке дрожит, поблёскивая сталь,

Ещё вчера плечом к плечу сражались,

Единым целым в поле брани став,

А ныне яд больную душу гложет,

И жажда власти двигает вперёд,

Но рукоять так жжёт нещадно кожу,

А грудь холодный обжигает лёд….

Великий Скил среди жрецов, в забвенье,

Так близок к небу был в последний час.

На алтаре углей священных тленье,

В безумном танце Вакх пустился в пляс…

Вонзает меч, Арея восславляя

С заклятьем в хворост царь в полночный час,

И гнев Папая, жертвой усмиряя,

Не видит он, глядящих в спину глаз.

6

Они горят, во тьме клинком сверкают…

Вот взгляды наконец пересеклись,

Как сталь о сталь ударились, смыкаясь,

Подобно змеям раненным сплелись.

Ещё горят те шрамы на запястьях,

Ещё ритон от влаги не просох,

Лелеет память те минуты счастья,

Но зависть бьёт, как колокол в висок.

Лицом к лицу стоят – по крови братья…

В глазах царя и верность и любовь.

О как легки смертельные объятья,

Как в голове огнём пылает кровь!

Так тихо вдруг вокруг… Лишь удивлённо

На брата царь слабеющий смотрел,

Тот, упиваясь злобой утолённой,

Молчал, но так в глаза взглянуть и не посмел.

Слетели с губ во тьму слова прощанья,

Над бездыханным телом свет луны,

Над ним планет безмолвное движенье,

Здесь на земле – лишь шум морской волны.

7

Молчит утёс, плащём зари покрытый…

Снимая перстень с брата, новый царь

Надел его, от крови не отмытый,

Отвёл глаза от мёртвого лица…

Крылатый пёс огнём Семаргла дышит,

Великой жертвой голод утолив.

Заполнил грудь глубокий голос свыше,

На сердце силу тёмную излив.

Горят костры, трубят рога, сзывая

На сбор сколотов, снова гром щитов

Взорвал зарю, и как волна живая

Нахлынул в мир, спугнув ночных сверчков.

Луга ещё в росе прохладной дремлют,

И птицы в час рассветный не поют…

Стоят курганы, только ветры веют

У них тоскливо, только ливни льют.

В небытие уходят понемногу

Народы, песни, люди, города,

Пески заносят к прошлому дорогу,

И точит камень ветер и вода….

ЭПИЛОГ

Уходят боги вниз с олимпов снова,

Цари и троны тщетны… Всё пройдёт…

Века проходят – остаётся слово,

Его огонь растапливает лёд.

Всё помнят степь и лес, река и море,

Храня дыханье сверженных богов,

Здесь жизнь текла и в радости и в горе,

Здесь знали дружбу, ненависть врагов…

Померкнут краски тех дворцов и храмов,

Однажды станет пылью парфенон,

Обида, зависть; всё во тьме курганов,

И пуст вовеки древний царский трон.

Тысячелетья волны бьются в скалы,

Ветра, как скифы бродят по земле,

И ищут сотни всадников усталых

Богов своих, потерянных во мгле…

В степях доселе конский топот слышен,

А может это просто майский гром….

Но время прошлым в каждом камне дышит,

В нём обретя спокойствие и дом.

2006 – 2007г.г.

АНДРЕЙ РУБЛЁВ

БЕЗГЛАГОЛЬНОЕ

Тайный глас БЕСКОНЕЧНОГО И ПРЕДВЕЧНОГО.

Цветок в семени. Дыхание застывшее.

Покой и свет. Слово неизречённое.

ПРОЛОГ

Тот, которому нет начала –

Бесконечности непостижимость.

Вдыхаю полной грудью лазурь твою…..

Я здесь стеной незрячей в Тебе стою.

Как камень впитывает теплоту,

Душа томящаяся, красоту.

Твою я поступь слышу в осенней мгле,

Твоею кровью полон, и Ты мой хлеб.

Так голос, вздрагивая , пьёт слова,

Явь, сны отряхивая, летит сама.

*

Трёх куполов сиянье. Единый Свет.

И золотом во Благе горит Завет.

Ступени вымощены в белый сад,

Хрустальный высится небесный град.

Струится голос дольний сквозь стон галер

От света к свету; выше безмолвных сфер.

В тумане падающем тает лик,

Слова от шёпота сошли на крик….

БЛАГОСЛОВЕНИЕ СЕРГИЯ РАДОНЕЖСКОГО

Ночным дыханьем, ветром

Сквозь все пределы нашла,

Как Дар последний Света, вошла,

И озарились стены огнём нездешним Софии.

Глаза седого старца её молили.

*

Лик Вечности явился

В пустынной келье

И Глас с небес спустился

К земной купели.

Три облака из света

В тиши сверкали,

И Нового Завета

Слова предстали.

Три голоса Любовью

В единый слиты.

Святой сыновьей кровью

Грехи омыты.

*

Незримое движенье красоты,

Как сердца непрерывное биенье……

Где кровь была, там вспыхнули цветы –

Предутреннее тихое виденье.

Ты рядом, но не сброшена вуаль.

И слова не речёшь – стоишь и смотришь.

В руке твоей сияющий грааль.

Его к моим губам Сама подносишь,

В нём чистое янтарное питьё,

И манишь Ты, и бездна между нами.

Не в силах я глядеть в лицо Твоё

Сквозь душу обжигающее пламя.

Мгновение…. Рассеялся туман,

И горний свет в глазах ЕЁ открылся,

Пронзило озаренье – СЕ ОНА!…

У ног моих янтарь, как свет пролился.

Подножия слепят златым огнём.

Нетленная – горит и не сгорает,

Усталость сердце рвёт, но к ликам трём

Душа благоговейно припадает,

И к вечному источнику Любви

Всё сущее стремится в мирозданье.

Столетия пред нею - только миг,

Отпущенный для светлого касанья.

Любовь Сама – хрустальный свышний мир,

Как Китеж Град над Русью воцарился,

И голос струн небесных звонких лир

Дождём священным на сердца пролился.

ТРОИЦА

Из тумана белого платье сделано…

Лето красное, утро ясное.

Собрано цветов двенадцать сортов…

«Мать Земля, прошу у ночи видения, суженного явления».

Белой скатертью душа стелется…. Верится, верится…

Речка пенится… Венок к венку, лепесток к лепестку….

Святая Троица, солнце скроется, сердце откроется,

Душа омоется… Верится, верится….

Речка пенится…. Венок к венку, лепесток к лепестку….

Уйди пагуба - восстань радуга!

НЕБЕСНАЯ РОССИЯ

Ослепительно – белый, как солнце в зените,

Невесомость лазури озаряя собой,

У хрустального трона Архангел хранитель,

А под небом змеится чёрный яростный бой.

Свет и тень век от века; незримы границы….

Распиная надежду, распиная любовь,

С верой мы, как и прежде – перелётные птицы

Возвращаемся к дому из растаявших снов.

Словно блудные дети, мы тянемся к небу,

Обжигая слезами свой покинутый кров,

Собираем мы крохи священного хлеба,

Опалённые светом предзакатных костров.

Наших душ отраженья восходят над нами,

Голубиною песней проливаясь с небес,

Светлою тайною дышит земля под ногами,

Тишину озаряя, прозвучал Благовест.

И взошла над землёю, звеня куполами,

Так горда, неприступна, но смиренна до слёз –

Ты прекрасна вовеки и душой и делами,

Золотая Россия – воплощение грёз.

ЯВЛЕНИЕ ТРОИЦЫ АНДРЕЮ РУБЛЁВУ

1

Взять у неба лазурь,

А трава одарит изумрудом,

В жаркий солнечный луч

Погружая послушную кисть,

В кровь заката,

Прохладной росой окропить,

Звёздной пылью окутать,

Терпение взять у дороги,

А истину у тишины,

Прикоснуться к ней сердцем,

Дать голос безмолвному свету,

И любовь воскрешая живою водою любви,

Стать собою в себе, и завесу открыть на века.

2

Безначальному вечному свету

Молюсь, преклоняя колена…

Пусть гортань онемеет,

Пусть неспешно душа говорит,

Пусть прозреет она,

Пусть глаза обратятся к любви…

Ты войди и спаси,

Сохрани и помилуй Единый,

И яви Благодать,

Ликом светлым обрадуй сердца

3

В доме Бога земном

Стоит одинокий чернец

Перед белой стеной….

Сквозь сердце терновый венец.

В сонме красок земных

Избрал он сегодня одну.

В самой светлой из них,

В томительно – долгом плену

Тихой музыкой сфер

Цветов переливы скользят.

Он как раненый нерв,

Но только уйти уж нельзя.

Перед ним красота,

Что скрыта туманами снов,

И глядит высота сквозь свой невесомый покров.

Ближе золота свет,

Всё ближе дыханье любви,

И небесный ответ

Сошёл, всё собою затмив.

Кисть роняет слезу

На частый взволнованный пульс….

Всепрощенье и суд,

Обещание миру: «Вернусь!…»

Облечённая в плоть,

В венце золотом Благодать

Правит жизненный плот,

Чтоб в тихие воды пристать.

Как молитвы слова

Стремятся сквозь тверди небес,

Все покровы поправ,

Врывается радужный всплеск….

Это Сила Сама,

Что с верою втрое сильней.

Растворилась стена, и вспыхнули сотни огней……

2006г.

НИНА ГОЛОТА

Хочу представить вам, дорогие читатели, дебютантку. Как вы уже, наверно
догадались, это моя дочь. Ей 13 лет, а стихи и рассказы писать Нина
начала года три назад. Есть уже и первые публикации в районных газетах,
она много читает, любит рисовать и пофантазировать.

Это проба пера. Именно так я и просил бы рассматривать эту публикацию, и
не судить строго. Есть надежда, что у неё ещё всё впереди в плане новых
поэтических опытов. Пожелайте ей удачи, и в добрый путь!

***

В праздничную ночь, под Рождество

Вся семья собралась у камина.

Этот вечер - просто божество.

Стол красиво Марьюшка накрыла.

Мы в окошко глянули во двор:

В тёмну ночь в снегу всё было белом,

Но не мёрз нисколечко наш дом,

Дом, в котором вместе мы живём.

На ветру всё кружатся снежинки,

В одеяньях белых вся земля,

И на ёлках замерли хвоинки,

Ведь не зря пришла опять зима.

Крикнем все мы вместе громко хором:

С Рождеством! С зимою!

С Новым Годом!

***

Накануне Нового Года

Рано утром я проснулась.

Двор сверкает и блестит.

Вкруг себя я обернулась,

А там ёлочка стоит.

И сверкает, и летит,

Ёлка - ёлочка горит.

Возле ёлки постояла

И домой я побежала.

Одеваюсь, собираюсь,

И на санках я катаюсь.

Вот и полночь наступает

И гостей всех созывает.

Скоро Дед Мороз придёт

И подарки принесёт,

Всех друзей он соберёт,

И наступит Новый Год!

***

СКАЗОЧНЫЕ МАСКИ

В нашей школе Новый Год!

Собирается народ.

Ёлка сверкает,

Веселье обещает.

Вдруг откуда ни возьмись,

Появились маски,

Украшая Новый Год

В праздничные краски.

Тут все краски собрались:

Буратино, Братец Лис,

Чипполино и Мальвина,

Чебурашка, Волк, Лиса.

Началась тут юморина,

Все пустились мы плясать..

А потом мы поиграли,

А ещё попели.

И совсем мы не устали.

Нам не надоели

Шутки, песни, игры, пляски,

Сладости, конфеты,

Торты, праздничные маски,

Просто чудо это!

Скоро Дед Мороз придёт,

И зимой блестящей

Нам подарит Новый Год -

Яркий, настоящий!

***

Ушла, растаяла зима,

И нет уж от неё следа.

Весна сменила стужу, холод,

Земли невыносимый голод.

Дождались мы, дождалась я,

И птичья, шумная семья.

Весна пришла, и нет зимы,

Её приходу рады мы !

***

СОЧИ

Курортный и просторный городок,

Здесь море, солнце, пальмы, кипарисы….

Раскрылся здесь красивейший цветок,

Поют певицы здесь, играют и актрисы.

Прошли года, но ты не постарел.

Со всех концов съезжаются туристы.

И тысячи людей ты солнцем обогрел,

Ты всё такой же яркий и искристый.

В тени под пальмой можно посидеть,

И шёпотом в сторонке тихо спеть.

Как хорошо, что ты на свете есть,

Достоинства твои вовек не счесть,

Ты так уютен, полон вдохновенья,

Зимой и летом здесь цветут растенья.

Как радостно смотреть мне на тебя,

Прими наш поцелуй тебе любя.

***

Весна идёт, весна идёт!

Душа и сердце – всё поёт!

Подснежник расцветает,

Ручей с горы стекает.

ЗВУКИ С ЧЕРДАКА

В одном маленьком городке, в домике на центральной улице жила девочка.
Её звали Маша, она ходила в детский сад. У неё были каштановые волосы,
хвостики в бантиках. Однажды в тёплый воскресный день Маша гуляла по
улице, но скоро её позвали обедать. Маша быстро поела, и поехала
кататься на велосипеде. Уже вечерело, мама сходила в сад и нарвала
цветов для украшения стола. Маша пошла к себе и легла спать, как вдруг….
Маша услышала звуки, доносящиеся с чердака. Она решила узнать , что это
за звуки, взяла ночник и поднялась на чердак. И что же она увидела….. На
сундуке сидел человек похожий на гнома. У него был фиолетовый колпак,
голубая курточка, зелёная рубашка и брючки в волну.

-Кто ты? – спросила Маша

-Я домовёнок Вася, - ответил человечек.

-А что ты тут делаешь?

-А ты разве не знаешь, какие способности есть у домовых? – спросил,
хитро прищурившись Вася.

-Знаю- ответила Маша.

-А поселился я тут, потому, что все домовые должны где то жить, они
находят дорогу к любому дому.

-Да –а-а…. Наверное в детском саду мне уж точно никто не поверит, -
вздохнула Маша.

-А ты попробуй им доказать, что я существую.

-Как? – развела она руками.

-Принеси меня в детский сад…

-Не знаю, не знаю… Ну, хорошо, я возьму тебя, но если я смогу поместить
тебя в рюкзак, и ты будешь сидеть тихо, как мышка, не выдавая себя.

-Это я тебе обещаю, - пообещал домовёнок.

-А пока пойдём со мной, ты ляжешь под кровать. Я постелю тебе коврик…

И они спустились в спальню Маши.

Наступило утро. Маша встала, умылась, позавтракала, и собираясь в
детский сад, посадила Васю в рюкзачок и пошла. На улице была солнечная
погода, было тепло и весело, а рюкзачок весил также, словно там никого
не было. Придя в сад она сняла ношу, и незаметно выпустила домовёнка, но
её друзья сразу заметили странного человечка. Машина подружка Катя
спросила:

-Кто это?

-Домовой, - просто ответила Маша.

-Домовой?….

-А чему ты удивилась? Я действительно обнаружила его на чердаке.

Тут ещё одна подружка Мила сказала:

-Ну, почему вы ей не верите? Посмотрите на его колпак – разве не
доказательство?

Ребята подумали и сказали:

-Доказательство!

-А как тебя зовут? – спросила Мила домовёнка.

-Меня зовут Вася, - ответил он.

-Ну вот что, Вася. На чердаке у тебя наверное пыльно и душно, а мы
отделим для тебя детский уголок. Он будет твой навсегда.

Вася поблагодарил ребят, и сел возле кроватки с куклами. Маша взяла
куклу и пошла играть с ребятами. Девочка Наташа подошла к домовому и
спросила:

-А как ты попал на чердак?

-Так же как и все домовые. Выбрал дом наугад, и пока никого не было
дома, проник на чердак

-А почему ты так долго не показывался?

-Это был сюрприз. Пока меня Маша не заметила сама….

Вскоре дети пообедали и легли спать. На тихом часе никто не
переговаривался. Домовёнок тоже спал, посапывая в уголочке. Вскоре за
детьми стали приходить родители. За Леной приехала её старшая сестра и
за Настей тоже, потом за Катей, Олегом, Олей, Сашей, Алей, Наташей.
Остались трое – Мила, домовёнок и Маша.

Наконец приехали за Милой и Машей. По дороге мама купила Маше новую
красивую куклу.

-Мама, - сказала Маша, - а у нас завтра конкурс танцев. Можно мы
возьмём с собой домовёнка?

Мама улыбнулась и согласилась, а Маша даже подпрыгнула от радости.

Прошёл день и ночь, наступило утро. В этот день зал в детском саду был
особенно красивым…. Начался конкурс. Домовёнок сидел в зале и хлопал
громче всех!

Под первым номером танцевала Катя. У неё было коротенькое белое
платьице, хвостик в банте. Она танцевала красивый восточный танец и
заработала высшую оценку «5».

Второй танцевала Алина. На ней было платье в полосочку и волосы в
«гульке». Бедной Алине поставили «3», потому, что она упала на
каблучках в испанском танце. Аля очень огорчилась, но потом улыбнулась и
протанцевала всё таки танец до конца.

Третьей выступила Оля. Она одела голубое шёлковое платье, а волосы
распустила. Она исполнила цыганский танец. Ей поставили «4».

Пятой вышла Мила в ярком солнечно – жёлтом платье и с косичками – она
танцевала узбекский танец и получила «5».

Ну наконец под пятым номером выступила Маша в длинном розовом платье и
с кокошником на голове. Её русский народный танец всем очень
понравился, но всё таки жюри оценило его на «4». Маша осталась довольна,
и домовёнок тоже. Когда они шли домой, мама просила Машу:

-А ты помнишь, что у тебя завтра день рожденья? Тебе 5 лет.

-Конечно помню, мамочка!

-Что тебе подарить?

-Домовёнка, - сказала Маша.

-Моя ты фантазёрка…. О каком таком домовёнке ты всё время говоришь?

Маша удивлённо посмотрела на маму и сказала:

-Мамочка, а ты разве его не видишь?

Мама отрицательно покачала головой, и даже посмотрела вокруг.

-Нет , - улыбнулась она.

И только сейчас Маша поняла, что видели её друга только дети в детском
саду и она сама. И всё – таки спросила:

-А можно я приглашу на свой день рожденья домовёнка Васю?

Мама снова улыбнулась, поцеловала и сказала:

-Конечно! Какая ты у меня выдумщица!

Маша поблагодарила маму, и они с домовёнком побежали гулять, весело и
звонко смеясь и удивляясь – какие же всё – таки эти взрослые ВЗРОСЛЫЕ.

ЛЕГЕНДА О ХРАБРОМ РЫЦАРЕ И АЛИЗЕ

Давным – давно в одной далёкой стране жил очень храбрый рыцарь. Он был
хорошо вооружён, был богат и красив. А ещё у него была старушка –
приказчица, и звали её Акрея. А так как она была приказчицей, то и дала
ему приказ: «Иди к чёрному болоту в чёрный лес, в котором стоит
заброшенная башня. Иди туда и исследуй её, и то, что найдёшь, принеси
мне. Награжу тебя щедро…»

Послушался её рыцарь, а как не послушаться, ведь приказчица была старой
доброй волшебницей. Отправился он туда, куда она сказала, взяв с собой
кольцо, которое ему надела приказчица. По дороге на болото встретил он
маленькую девочку, которая сказала, что её зовут Джинни.. Она всё время
плакала и просила провести её домой, а жила она… за болотом.

Как же ты добралась сюда? - , удивился рыцарь, - Как ты прошла через
болото?…

Девочка только пожала плечами и промолчала. Делать нечего – рыцарь
посадил её с собой на коня, и отправились дальше вместе. День ехали,
ночь, ещё день, и наконец добрались через болото к лесу, в котором они
наконец увидели ту самую заброшенную башню, оплетённую лианами, и
охраняемую духами леса. Джинни. дрожала, словно осиновый лист от страха.

-Не бойся - , успокаивал её рыцарь, - иди за мной…

И они подошли к двери башни. Духи, увидев кольцо на пальце рыцаря,
расступились и впустили их в башню. Они шли длинными пустыми коридорами,
направляясь к главной двери, ведущей в подвал. рыцарю стоило только
прикоснуться к двери кольцом, и дверь открылась… Здесь в сыром подвале
томилась пленница. Она, увидев вошедших, взмолилась о помощи. Рыцарь
разрубил острым мечом цепи и освободил её.

-Как зовут тебя? - , спросил он.

-Джули, - ответила девушка, - меня упрятала сюда злая волшебница Гарта.
Нам нужно бежать отсюда поскорей, пока не появилась ведьма. Рыцарь взял
её на руки и собрался идти, но вдруг с удивленьем заметил, что Джинни
куда – то исчезла.

-Не волнуйся! Идём! - , сказала Джулия, и они поехали назад домой.
Приехав домой, рыцарь отдал Акрее, «то, что нашёл в башне»

-Ты справился с заданием, - сказала Акрея, - ничего не рассказывай – я
всё знаю. А теперь слушай следующее задание…

Далеко – далеко в Синих горах стоит большое дерево, и к нему прикован
твой брат Кали. Освободи его, и приведи сюда…

И снова, ничего не спрашивая, отправился рыцарь на Синие горы. Там на
самой вершине самой высокой горы он увидел гигантский платан с
раскидистой кроной, дающей тень на сотни метров вокруг. К его стволу и
был прикован Кали. Он был так слаб, что не мог идти сам, и даже
взобраться на коня не было сил. Вдруг откуда – то сверху на землю
опустилась большая птица. Кали сел на неё вместе с рыцарем, и они
полетели, очень быстро добравшись до дома, но не нашли на месте Акреи, и
вот птица, словно растаяла в воздухе… Вместо неё, будто из под земли
выросла волшебница.

-Ты выполнил и второе задание, - сказала она, - но теперь слушай меня
внимательно. Есть за морем алмазная скала, а на ней высечено изображение
твоей сестры Анны…

-У меня есть сестра? -, удивился рыцарь, - я не знал об этом…

-Ты ещё многого не знаешь, - ответила Акрея, - но наконец пришло время.
Слушай меня внимательно дальше… Стрелка, которая высечена рядом с
изображением твоей сестры, укажет тебе направление, в котором ты должен
искать свою сестру, но будь осторожен – её охраняет дракон. Он будет
загадывать тебе загадки, и если ты ошибёшься хотя бы в одном ответе, он
тебя уничтожит, а сестра твоя навечно останется в заточении.

На следующее утро рыцарь отправился в путь. В этот раз дорога была очень
трудной. Злые силы сбивали с ног коня, навстречу дул холодный
пронизывающий ветер, а то вдруг вся земля расступалась прямо перед
всадником… Измучен то жарой, то холодом, обессиленный, он добрался к
алмазной скале.

Он сразу же увидел образ сестры, вырезанный в скале, и вдруг сверху
раздался оглушительный звериный рык – это был дракон…

-Кто ты? - , спросил он рыцаря.

-Я брат Анны, и пришёл за ней, - ответил рыцарь.

-Хорошо… Слушай же первую мою загадку - , прошипел дракон.

-Пойманную птицу посадили в золотую клетку и стали её кормить, ухаживать
за ней, но она не хотела петь, а ночью ей снился один и тот же сон…. Что
ей снилось?

Рыцарь задумался, глядя в небо и слушал песню жаворонка, и вскоре его
словно осенило:

-Этой птице снилась свобода, - ответил он, - ей снилось бесконечное
чистое небо, с которым не сравнится для певчей птицы никакая самая
богатая клетка, никакие блага.

-Верно, - с досадой признал дракон, опустив голову, - а теперь следующая
загадка:

Ночью в чёрном, утром в красном, днём в белом, а вечером снова в
красном… Что это?

-Ну, это совсем просто, - ответил рыцарь, - ночью на земле темно, утром
горизонт озаряется алым светом, днём земля освещается полуденным,
ослепительно – белым светом, ну а к вечеру снова краснеет закат…

-И снова ты прав, - вздохнул дракон, - и наконец последняя загадка:

Два брата с сестрой живут на земле – один свободен, и у него нет дома,
другой всегда помогает людям, но люди в то же время боятся его, так как
он может быть необузданным и злым. Лишь сестра всегда может усмирить его
гнев, она тоже помогает людям, и даже спасает их в трудные времена. Двух
братьев можно победить, но только не её – она всесильна.

-Я знаю, кто они! - , вскрикнул рыцарь. – Это ветер, огонь и вода!

-Правильно, - сказал дракон, и отошёл чуть в сторону от камня,
закрывавшего дверь в скале, которая тут же открылась. – Проходи!

Он прошёл внутрь и увидел в глубине комнаты в нише большой зелёный
светящийся кристалл.

-Возьми его, - услышал он голос дракона, - и иди с ним за сестрой. Если
он по прежнему будет светится, значит ты идёшь в правильном направлении.

Рыцарь взял кристалл, который загорелся ещё более ярким огнём, и сев на
коня, отправился в путь, указанный стрелой, держа перед собой кристалл.
Ночью он освещал ему путь и отпугивал нечисть, встречающуюся то и дело.
Долго ехал рыцарь, пока не увидел на холме хрустальный замок, а в нём
изумрудную комнату, там, в ледяной постели спала Анна. Приблизившись к
ней, рыцарь заметил, что кристалл начал просто гореть зелёным огнём. Он
поднёс кристалл к Анне, и она постепенно начала приходить в себя, затем
встала и сказала, словно спросонок:

-Я так давно тебя ждала… Я так долго спала… Поедем домой…

Встречала их у порога какая – то незнакомая красивая женщина.

-Кто ты? -, спросил рыцарь - , а где моя приказчица? Я выполнил её
задание; теперь сестра будет с нами!

-А я и есть та самая приказчица - , улыбнулась девушка, - а зовут меня
на самом деле Ализа. Я потомственная волшебница, и знаю тебя с детства.
Моя мама была лесной феей, и когда я выросла, рассказала мне историю о
том, что твои брат и сестра уже давно находятся во власти злой
волшебницы, и только ты сможешь их вызволить.

-Но с твоей помощью -, поправил рыцарь. – Спасибо тебе!

-Моя помощь была совсем небольшой, - скромно ответила Ализа, - всё самое
главное ты сделал сам.

-А кто же была первая – Джулия? – спросил рыцарь.

-Джулия – твоя суженная, - улыбнулась Ализа. – Она очень любит тебя.

-Я тоже полюбил её, как только увидел - , признался рыцарь, - и хотел бы
поскорее её увидеть…

Вскоре большая и дружная семья отпраздновала свадьбу храброго рыцаря и
Джулии А жили они долго и счастливо. Добрая Ализа так и осталась с ними,
став вскоре крестной мамой.